Российская интеллектуальная элита в поисках "нового пути" (последняя треть XIX – первая треть XX века)

Интеллектуальная элита России XIX-XX веков являлась частью интеллигенции и как таковая представляла собой относительно автономный устойчивый социальный слой работников умственного труда, профессионально занятых созданием и распространением культурных (научных, художественных и т.д.) ценностей. При этом все модели структурной дифференциации интеллигенции непременно выделяют в ее составе узкий круг генераторов основополагающих идей, формирующих национальное самосознание и принимающих судьбоносные для страны и мира решения, то есть интеллектуальную элиту, представители которой наделены трансцендентной устремленностью, характеризующей человека творческого и творящего, начиная с гениев и заканчивая особо талантливыми людьми. Так, по мнению И.Е. Репина, которое он изложил в своей книге «Далекое близкое» (СПб, 1913), главную роль в развитии культуры играют люди двух типов: гении-первооткрыватели, открывающие новую эпоху, дающие начало оригинальному направлению творческой деятельности, новому виду искусства, и гении-завершители, развивающие во всей полноте то, что открыл новатор, да так, что после него уже невозможно работать в том или ином виде деятельности, художественном течении, научном направлении. Новаторы часто умирают непризнанными, завершители, как правило, приобретают мировую известность. В русской живописи, по мнению Репина, гениальны К.П. Брюллов, И.Н. Крамской, А.И. Куинджи, в литературе - А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой.

Основными чертами интеллектуальной элиты являются, во-первых, максимальная способность реализовывать в своей деятельности творческие дарования и возможности; во-вторых, предельно широкая общественная база формирования, неоднородность социального происхождения и «нетипологизируемость» отдельных ее представителей; в-третьих, большое духовное, интеллектуальное влияние, оказываемое ею на ход и характер культурного процесса и оставившее свой позитивно-значимый след в истории; в-четвертых, самодостаточность и духовный суверенитет, то есть практическое отсутствие у представителей интеллектуальной элиты зависимости в рамках своей творческой деятельности как от правящих, государственных структур и отдельных лиц, наделенных властными полномочиями, так и от господствующих научных, художественных, идеологических концепций и учений, и в-пятых, уникальность и оригинальность каждого представителя интеллектуальной элиты, его принципиальная «нерастворимость» в соответствующем его статусу социальном образовании - группе, слое, классе в виду его яркой творческой индивидуальности.

При этом очень часто под элитой понимают не реальное сообщество людей, а некое идеальное социокультурное образование, с представителями которого связан образ «благородного мужа». Такой взгляд на элиту обусловлен не столько функциональным, сколько ценностным подходом к ее определению, при котором главными характеристиками элиты выступают моральные и интеллектуальные качества, что невольно ведет к апологетике элиты как группы людей, превосходящих основную массу населения по таланту, уму и образованности. Подобная точка зрения утвердилась еще во времена античности, идеалом которой был мудрец, а точнее - любитель мудрости. Гераклит на рубеже VI-V веков до нашей эры говорил: «Один стоит столько, сколько десять тысяч, если он наилучший» Татаркевич В. История философии. Пермь: Изд-во Пермского университета, 2000. С. 48.. Исследователи нового и новейшего времени, считавшие объективной закономерностью наличие привилегированных слоев общества и отдававшие им приоритет, то есть видевшие в них главный источник прогресса - Ф. Ницше, Т. Адорно, Н.А. Бердяев и другие - в противоположность пониманию элиты как группы, непременно находящейся у власти (а поэтому являющейся несамостоятельной и зависимой от массы псевдоэлитой), рассматривали элиту как «аристократию духа», о которой Н.А. Бердяев писал: «Подлинные intellectuels - представители духа, то есть свободы, смысла, ценности, качества, а не государства, не социального класса и социальных интересов», имеющие профетическую миссию… Человек профетического типа слушает не голос, идущий извне, не голос общества и народа, а исключительно внутренний голос, голос Божий» Интеллигенция. Власть. Народ. Антология. М.: «Наука», 1993. С. 283; Бердяев Н.А. Кризис интеллекта и миссия интеллигенции // Новый град. 1938. №13. С. 5-11.. Интересным и во многих отношениях плодотворным является цивилизационный подход к элите. О. Шпенглер, говоря о цивилизации как о неизбежной судьбе культуры - ее омассовления и варваризации, отмечал, что только элита в состоянии сберечь ростки культуры, а Тойнби полагал, что импульс к социальному развитию дают «редкие сверхлюди», способные разрушить круг примитивной жизни и свершить акт творения, что цивилизация развивается только тогда, когда элита динамична, и вырождается, когда иссякают ее творческие потенции, в результате чего возникает новая творческая элита, т.н. контрэлита, которая со временем занимает место своей предшественницы. В свою очередь П.А. Сорокин, автор классических трудов по социальной стратификации, подчеркивал, что элита прочна только тогда, когда состоит из наиболее способных людей; если же элита закрыта и не допускает талантливых представителей на вершину власти, то общество обречено на погибель. И именно закрытый тип рекрутирования русской и советской элиты конца XIX-XX веков, по мнению целого ряда исследователей (А.И. Пригожина, М.С. Восленского и других), привел к краху сначала императорской России, а потом и СССР. духовный феномен интеллектуальный элита россия

Таким образом, понятие интеллектуальной элиты во многом антиномично, что приводит к сложности ее вычленения, к смешению с понятием «интеллигенция» и в целом к бурным академическим дискуссиям, сопровождающимся потоком научной литературы. Однако бесспорно одно: существовала и существует определенная социальная группа, называвшая себя русской интеллигенцией и признававшаяся за таковую всеми остальными членами общества. Существовало и существует также самосознание этой группы, оформившееся в автентическую традицию писать самой о себе. В этой группе присутствует такая, во многом идеальная, общность людей как интеллектуальная элита, выступающая субъектом культуросозидательного процесса, труды которой оказывают решающее влияние на развитие страны и мира. При этом, поскольку каждое поколение интеллигенции порождает свою интеллектуальную элиту, которая всякий раз определяет себя по-своему, в зависимости от времени, в котором ей довелось жить и от тех задач, которые ей предстояло решать, постольку наиболее плодотворным является конкретно-исторический подход к ее изучению как социокультурному феномену России.

Во втором параграфе - «Русский европеец как “модель” интеллектуала в России» - говорится о том, что интеллектуальная элита России вышла из лона европейского Просвещения и ее образованность представляла собой восточный вариант западной просвещенности с характерным для него критическим отношением к жизни, теориями «естественного права» и «естественной религии», защитой равноправия и независимости, в результате чего почти всякий интеллектуал в России превращался в русского европейца, некоего иностранца на родной земле, чувствовавшего себя нередко своим среди чужих и чужим среди своих. Чаще всего русских европейцев можно было встретить в научной и литературно-художественной среде: П.Б. Струве, А.И. Чупрова, И.А. Бунина, А.Н. Бенуа, А.Ф. Кони и других, которые были объединены одной идеей - стремлением к осуществлению в России свободы личности, слова, печати, политической свободы так, как она понималась и укрепилась в Европе. Поэтому интеллектуальная элита активно участвовала во властных структурах страны: в Государственном совете (в частности, академики А.А. Шахматов и В.И. Вернадский, профессора М.М. Ковалевский и И.Х. Озеров), в Государственной думе (например, профессора и доценты С.А. Муромцев, С.Н. Булгаков, Н.А. Гредескул, Г.Ф. Шершеневич), в органах городского и земского самоуправления, а также в политических партиях, что способствовало не только расширению западноевропейского влияния на Россию, но и превращению его в вопрос русской мысли и политики. В результате интеллектуальная элита явилась катализатором острого внутреннего конфликта разных субкультур России - западнической и почвеннической, радикальной и патриархальной, консервативной и либеральной, что самым непосредственным образом отразилось на ее собственной судьбе, на противоречивости духовных исканий ее отдельных представителей, которых относили то к «ницшеанцам», то к «декадентам» и «мистикам», то к «пророкам» и «репетиторам революции», но в целом, к «русским европейцам» - «просвещенному меньшинству», состоявшему из критически мыслящих личностей, отстаивавших базовые ценности европейско-христианской культуры и уверенных в том, что ее развитие в России (образования, просвещения, науки, искусства) может привести к обновлению страны, к пересозданию человека и общества на новых духовных началах.

Третий параграф - «Реализм-модернизм-футуризм: три облика русской интеллектуальной элиты» - раскрывает одну из отличительных особенностей культурной ситуации России рубежа XIX-XX веков - возникновение и развитие оппозиции реализма и модернизма, характеризовавшейся противостоянием различных слоев творческого сообщества страны, разных ценностно-нормативных систем и закончившейся приходом футуристов, расчистивших дорогу для совершенно иной советской социалистической культуры. Развернувшийся во второй половине XIX века процесс переструктурирования интеллигенции, который сопровождался переломом общественного сознания, сменой мировоззренческих установок, привел к формированию нового поколения деятелей культуры, образовавшего свой достаточно замкнутый элитарный слой с присущей ему утонченностью, образованностью, индивидуализмом, социальной отстраненностью и особой этикой поведения, всецело подчиненной законам красоты. Вышедшая в 1902 году в журнале «Мир искусства» программная статья В.Я. Брюсова «Ненужная правда», ратовавшая за замену реалистического изображения серой действительности искусством изысканных аллегорий и иносказаний, как нельзя лучше отражала настроения деятелей Серебряного века, представлявших собой, по выражению Э.Ф. Голлербаха, «аристократию ума и таланта», резко выделявшуюся из общей массы русской интеллигенции.

Однако стремление деятелей Серебряного века к тому, чтобы красота и искусство слились с жизнью, а порой и заменили ее, представителям русской реалистической школы, сформировавшейся под влиянием народничества, казалось не только странным, но и абсолютно чуждым, что наглядно продемонстрировала появившаяся в «Русском листке» и ставшая популярной статья «Душевнобольные декаденты», определившая негативное отношение к модернистам на долгие годы вперед. Особенно сильное влияние на мнение общества оказал Л.Н. Толстой, выступивший решительным противником чистого искусства. На страницах своих сочинений, а также в специальной работе «Что такое искусство» писатель утверждал, что культура формируется нравственностью, что красота без морали бесполезна и не нужна. Размышления Л.Н. Толстого дали богатую пищу для дискуссии, в которой приняли участие В.Г. Короленко, В.О. Ключевский, А.В. Амфитеатров, Н.А. Бердяев и которая после его смерти переросла в спор о том, кто должен занять место «великого писателя земли русской», стать «властителем дум» страны: модернисты или творцы русского реализма. Всеобщая переоценка ценностей и людей, их исповедовавших, привела к неутешительным результатам. «Мы мертвы давно», - констатировал Ф.К. Сологуб; ему вторил Горький: «Удивительная страна! Трупы в ней живые, а души мертвые!»; «Так жить больше невозможно», - утверждал Е.Н. Чириков Путь. 1912. №10-11. С. 76.; Современник. 1911. Кн. 10. С. 393; Кн. 3. С. 311..

Пока русская интеллектуальная элита занималась разбирательством того, кто в ее среде лучше, а кто - хуже, кто имеет право возглавить культурное развитие России, а кто - нет, ей на смену рвалось уже совершенно новое по своему духу поколение. В мае 1913 года на чествовании К. Бальмонта, которое проходило в Обществе свободной эстетики, молодой В. Маяковский громко заявил о своей «голой ненависти» к творцам прошлого, и написанное им в 1914-1915 годы «Облако в штанах» уверенно провозгласило новый «катехизис сегодняшнего искусства. “Долой вашу любовь”, “долой ваше искусство”, “долой ваш строй”, “долой вашу религию” - четыре крика четырех частей» российских футуристов, желавших как можно скорее сбросить с пьедестала старую интеллектуальную элиту страны и все ее ценности Маяковский В.В. Полн. Собр. Соч. Т. 12. М.: Художественная литература, 1959. С. 7.. На выставке 1916 года в красный угол был торжественно вознесен «Черный квадрат» К. Малевича, объявленный «голой без рамы иконой» новейшего времени. В итоге, интеллектуальная элита, отбросившая на рубеже веков «ненужную правду» и захотевшая «быть как солнце», оказалась в «черном квадрате», который подобно черной дыре стал быстро поглощать все краски жизни. Начатый модернистами и подхваченный футуристами поход на старые ценности и традиции привел к неожиданному результату, к торжеству культуры простонародной, принижавшей все элитарное и высокое до массового и обыденного и заставлявшей всех творческих людей подлаживаться под себя, то есть быть простыми и народными. Общая революционность эпохи, пронизанная идеей абсолютной свободы, играла футуристам на руку, так же как и развернувшаяся эстетическая революция с эклектическими идеями «всёчества», стилевого плюрализма и примитива, отказа от наследия прошлого и каких-либо религиозно-нравственных критериев оценки произведения художника.

Глава вторая - «Путь духовных исканий» - состоит из двух параграфов. В первом из них, названном «Интеллектуальная элита и Русская православная церковь», отмечается, что фундаментальным вопросом в жизни и творчестве интеллектуальной элиты России XIX-XX веков являлась проблема веры и культуры, которая неизбежно перерастала в проблему отношения к Русской православной церкви, все время призывавшей веровать, но не умствовать, что для творческой личности было совершенно невозможно. Интеллектуальная элита первой в России поставила вопрос о необходимости смещения акцентов религиозного опыта из области ритуальной, обрядовой в сферу внутренней жизни человека и стала рассматривать проблему веры прежде всего как проблему духовной свободы и поиска истины, уважения уникальности человеческой души, что нашло отражение в творчестве Л.Н. Толстого («Мысли о Боге», «Отец Сергий»), С.И. Гусева-Оренбургского («Страна отцов», «Глухой уезд»), А.И. Куприна («Анафема»), М.Н. Альбова («Ряса»), А.В Амфитеатрова («Благоденственное житие»), Н.Н. Русова («Отчий дом») и многих других. Поднимавшаяся ими тема христианства, православия, жизни русского духовенства раскрывалась через характерный для России рубежа ХIХ-ХХ веков конфликт богоискательства с Русской православной церковью, которая являла собой абсолютную уверенность, твердую веру и убеждение в истинности своих постулатов и не испытывала никакой потребности в их проверке и доказательстве, тогда как интеллектуальное сообщество страны все подвергало проверке, испытанию, доказательству без определенной уверенности, веры и убеждения, что препятствовало развертыванию полноценного диалога между ними. Явный антиинтеллектуализм русских священников, стоявших на позициях слепого поклонения вере, с одной стороны, и высокий уровень образованности, познавательная активность творческого сообщества, с другой стороны, превращали отношения религии и науки, веры и культуры в духовную борьбу, об остроте которой говорит тот факт, что 22% всех русских революционеров по своему социальному происхождению было выходцами из духовенства Миронов Б.Н., Степанов З.В. Историк и математика. (Математические методы в историческом исследовании). Л.: Наука, 1975. С. 136.. Если же к этим 22% революционеров прибавить еще участников либерально-буржуазного движения, являвшихся поповичами, а также тех служителей культа, кто из-за своей оппозиционной деятельности был лишен церковного сана, то окажется, что Русская православная церковь дала до половины всех противников царского режима. Она не была готова отвечать на неординарные вопросы неординарных людей, ей было проще объявить их вероотступниками, чем вести с ними сложный, требующий больших познаний разговор. Массовые гонения и цензурные запреты самодержавного православия и православного самодержавия, смотревшего на религию как на государственную обязанность, превратили интеллектуальную элиту в мощную антицерковную силу, выступавшую за свободу совести, за превращение веры в личное дело каждого.

Второй параграф - «Проблема веры и культуры в жизни и творчестве русских интеллектуалов» - анализирует характер религиозных исканий К.Н. Леонтьева, В.С. Соловьева, Л.Н. Толстого, П.А. Флоренского, М.А. Волошина и других представителей интеллектуальной элиты страны, раскрывавших проблему веры и культуры под углом зрения таких вопросов как «самодержавие и православие», «Россия и Вселенская церковь», «соотношение церкви небесной и церкви земной», «православие и красота», «религия и свобода», «христианство и социализм», «Христос и Иуда» и некоторых других. Поиски новой духовности привели одних представителей интеллектуальной элиты к отрицанию Бога вообще, других - к созданию своего Евангелия, третьих - к идее объединения религий и так далее. Например, Л.Н. Толстой на рубеже ХIХ-ХХ веков издал в своей редакции: «Новое Евангелие», «Учение двенадцати апостолов», «Соединение, перевод и исследование 4-х Евангелий», «Критику догматического богословия», а также являлся автором таких известных работ как «Исповедь» и «В чем моя вера?» Духовные искания интеллектуальной элиты, выступавшей за церковное обновление, социальное и свободное христианство, оказали большое влияние на идейно-философскую борьбу и в целом на судьбу России XX столетия. Ощущение неизбежности социальной катастрофы, опиравшееся на западноевропейские постулаты о конце истории и смерти Бога, сопровождалось всеобщей переоценкой ценностей, поиском путей религиозного реформирования и возрождения, тесно связанным с идеей духовного обновления человека, его самосовершенствования и освобождения от социальных, религиозных и нравственных пут. Иначе говоря, обратной стороной богоборчества интеллектуальной элиты России было ее богоискательство, приведшее некоторых ее представителей к социализму, трактовавшемуся как новая религия, новое проявление духовности, способное гармонично соединить конец старого мира с возникновением мира нового.

Глава третья - «Интеллигенция и народ», - представленная в двух параграфах: «Народ как болевая точка жизни и творчества» и «От народолюбия к народофобии», акцентирует внимание на том, что тема «интеллигенция и народ», являясь, говоря словами Н.А. Бердяева, «чисто русской темой, мало понятной Западу», во всей своей многогранности раскрывает специфику интеллектуальной элиты России, поставленной в сложное и трагическое положение между империей и народом, восставшей против империи во имя народа и раздавленной народом, который увидел в ней чуждую и враждебную себе силу. Российская интеллигенция считала себя главным народным защитником и выразителем народных интересов, что наиболее яркое свое проявление нашло в художественной литературе (Успенский, Некрасов, Муйжель) и живописи (Перов, Ярошенко, Архипов). Однако взгляд творческого сообщества на народ был, хотя и талантливый, но все же со стороны. Повседневную жизнь народа, на 4/5 состоявшего из крестьянства, отечественная интеллигенция в большинстве своем знала и понимала плохо, поскольку принадлежала к другому культурному миру - европейскому и городскому, тогда как основное население страны являлось носителем патриархальной сельской культуры. Длительный раскол российского социокультурного пространства на европеизированные «верхи» и традиционалистские «низы», в центре которого стояла элита страны, рано или поздно должен был вылиться сначала в брожение умов, а потом и в революцию, уже в 1905-1907 годы вставшую на путь отрицания всей элитарной культуры, всех ее носителей и творцов. Преодолеть биполярность русской культуры интеллектуальная элита стремилась путем развития культурно-просветительной деятельности и создания некой общенациональной народной культуры, которая смогла бы объединить все население страны, снивелировать социокультурные противоречия, раздиравшие Россию последней трети XIX - начала XX века. Одновременно было подхвачено понятие соборности, но не как религиозного братства лиц, входящих в церковный собор, а в качестве механического объединения людей, созданного в интересах преодоления культурного раскола, что превратило идею соборности в утопическую модель нежизнеспособных социальных отношений. В результате интеллектуальная элита, стремившаяся преодолеть свою оторванность от народной жизни, искавшая пути соединения с ней, в том числе и посредством отказа от свободы творческого индивидуализма, не смогла противостоять натиску революционного движения, его идеям «коммунистического человечества», нацеленных на создание особой культуры социального заказа и организованного извне коллектива.

Тема народа отодвинула на задний план ключевую проблему интеллектуальной элиты - проблему личности и заменила ее проблемой человечества, рассмотрение которой в свою очередь поставило под сомнение оправданность существования культуры вообще и, следовательно, оправданность собственного творчества. То, что русская идея, понимавшаяся интеллигенцией прежде всего как идея русского народа, не стала в России идеей культуры, явилось трагедией для интеллектуальной элиты.

Глава четвертая - «Вопросы брака и любви в интеллектуальном сообществе России» - раскрывается в двух параграфах: «Семейный кризис» и «Женщина в русской культуре последней трети XIX - начала XX века». «Новый путь», на который пытались встать представители творческого сообщества России, включал в себя также поиск новых форм межличностных - семейных и любовных отношений, ставших предметом широкого обсуждения и едва ли не главной темой многих произведений литературы и искусства. В сущности, это был разговор о морали, о новой этике поведения, основанной на свободе чувств и на уважении этой свободы, как со стороны мужчины, так и со стороны женщины. Семья как малая домашняя церковь переживала глубокий кризис. Семейный кодекс «Домостроя» как закон рабства решительно отвергался большинством деятелей культуры России (И.С. Аксаковым, Н.Г. Чернышевским, А.П. Чеховым, Н.А. Бердяевым и другие), отстаивавших самоценность чувства свободной любви, которая на рубеже XIX-XX веков превратилась в «русский догмат, догмат русской интеллигенции» и вошла в русскую идею Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М.: «Наука», 1990. С. 140.. Церковный брак, построенный, как правило, на расчете, был признан безнравственным и заменен гражданским союзом, основанным на любви и ставшим своеобразной формой протеста против какого-либо социального насилия над человеком, как в обществе, так и в семье.

Новые веяния самым непосредственным образом повлияли на положение женщины, эмансипация которой шла по двум направлениям: а) избавление от религиозно-моральных принципов, подвергавших ее дискриминации, и б) изменение социальных норм и экономических условий в сторону роста ее социального статуса. Основной акцент в женском вопросе рубежа XIX-XX веков делался на том, что, во-первых, утверждение прав человека подразумевает не только права мужчины, но и права женщины, во-вторых, в стране сложилось определенное противоречие между требованиями, предъявляемыми современными женщинами к обществу и тем положением, которое оно им отводит, и, в-третьих, признание того, что только от самих женщин зависит их судьба. В последней трети XIX - начале XX века интеллектуально активная женщина становится полноправным субъектом культуры, а ее творчество, вольно или невольно подрывавшее основы патриархальной культуры, изменявшее веками сложившиеся гендерные стереотипы, начинает занимать важное место в культурном пространстве России.

Пятая глава - «Культурная революция» - посвящена проблеме самоопределения интеллектуальной элиты в процессе создания советской России и построения новой социалистической культуры. В первом параграфе - «Диктатура пролетариата в искусстве» - отмечается, что сложившаяся в начале XX века оппозиция традиции и новаторства, реализма и модернизма, сопровождавшаяся всеобщей переоценкой ценностей, привела к торжеству авангарда, представлявшего собой не столько одно из направлений культуры, сколько определенный способ жизни и творчества, новую форму мышления с совершенно иной «мерой мира», согласно которой не только литература, живопись, театр моделируют реальность, но и саму эту реальность можно моделировать по законам искусства. Вырвавшись за пределы сугубо творческой сферы в открытую жизнь, деятели русского авангарда активно поддержали социальный переворот 1917 года и связанную с ним культурную революцию, направленную на утверждение совершенно новой модели культуры, подчиненной социальному заказу революционной массы и ее вождей, то есть диктатуры пролетариата. Начался период «искусства коммуны», «пролетарской культуры» и «героического реализма», в котором старой творческой элите места уже не было. В ходе дискуссии о диктатуре пролетариата в искусстве, проводившейся Наркомпросом Украины в апреле 1919 года, открыто заявлялось: «пусть лучше исчезнет один утонченный эстет, чем тысячи людей пойдут в рабство»; «необходимо совершенно уничтожить религиозность и создавать коллектив, психология коллектива должна вытеснить психологию личности»; «мы ведем борьбу, в результате которой одна сторона восторжествует, а вторая окажется уничтоженной» Минувшее. Исторический альманах. Т. 22. СПб.: Atheneum; Феникс, 1997. С. 295, 297.. Диктатура пролетариата подвела окончательную черту под периодом поиска новых форм в искусстве, новых культурных смыслов и ценностей, которые вела интеллектуальная элита России. Вектор культурного развития был решительно развернут в сторону авторитарно-государственного начала как главного и единственного условия строительства новой культуры, ее коренного преобразования, ярким показателем чего стало повсеместное введение революционных трибуналов печати, за которым последовало создание Главлита в качестве верховного цензора и непререкаемого арбитра духовной жизни страны. Поэтому культурная революция стала неотъемлемой частью общего плана построения социализма, в котором старой интеллектуальной элите места не было, и она стала подвергаться арестам «по общей подозрительности».

Второй параграф - «Советский взгляд на элиту: ”бывшие люди” и “попутчики революции”» - посвящен анализу последствий реализации почина Л.Д. Троцкого, в соответствии с которым всех тех, кто не имел пролетарского статуса, стали называть попутчиками советской власти, то есть временными союзниками, с которыми можно и нужно расстаться, если они перестанут отвечать интересам диктатуры пролетариата. К попутчикам революции были отнесены практически все представители творческой элиты царской России, называвшиеся также «бывшими людьми». Ценность знания, интеллекта перестала быть абсолютной и превратилась в коммунистическую целесообразность, использование которой жестко подчинялось государственным и идейно-политическим нуждам СССР. Социокультурное пространство страны было превращено в поле классовой борьбы, решительно расправлявшейся с теми попутчиками революции и «бывшими людьми», кто не вписывался в новый характер социальных отношений, противостоял им своей культурой, нравственной позицией и духовной стойкостью. Тем не менее, многие представители старой дореволюционной интеллигенции в начальный период советской власти пытались продолжить свою культурную миссию, искренне поверив в то, что революция принесла России свободу и что теперь, разорвав путы самодержавия, можно независимо и открыто развивать свои взгляды, способствовать сохранению и широкому использованию памятников истории и культуры. Появился лозунг «созвучия революции», который в творческой среде вызывал явное понимание. С различными учреждениями Наркомпроса активно сотрудничали А.А. Блок, В.Я. Брюсов, С.Т. Коненков, К.А. Тимирязев, П.С. Коган, П.Н. Сакулин, А.Ф. Кони, П.А. Флоренский и другие. Однако вскоре пришло осознание того, что придуманная ими идеальная революция совершенно не соответствует революции реальной, ее призыву «Диктатура, где твой хлыст?», вынесенному в заголовок одной из статей газеты «Правда» и открыто направленному против старой интеллигенции. В 1928 году В.В. Маяковский подвел окончательную черту под жизнью «попутчиков революции»: «Сейчас лозунг культурной революции становится одним из основных наших лозунгов. В слове “культура” и в слове “революция” имеется одно важное значение для вас: что революции нет без насилия, нет революции без насилия над старой системой понимания задач в области культуры, и вы, которые идете по проторенной дорожке старой культуры, … вы себе подписываете смертный приговор» Маяковский В.В. Полн. собр. соч. Т. 12. М.: Художественная литература, 1959. С. 363-364.. В период социалистической модернизации народного хозяйства страны все «бывшие люди» стали активно заменяться советской интеллигенцией, создававшейся ВКП (б) особой прослойкой, призванной стоять на страже ее интересов, обеспечивать поддержку и культурное оправдание советскому строю.

В третьем параграфе - «Конец элиты и завершение поисков “нового пути”» - раскрывается сталинская политика по отношению к творческому сообществу СССР, сопровождавшаяся, с одной стороны, «красной атакой» на специалистов, «Шахтинским», «Философским», «Академическим» и тому подобными «делами о контрреволюционерах» и «вредителях», а с другой стороны, целенаправленным формированием советской интеллигенции и советской номенклатурной элиты. И.В. Сталин тонко использовал политику «кнута и пряника»: одних казнил, других миловал: вернул из эмиграции М. Горького, А.Н. Толстого, А.И Куприна, дал добро на избрание первого «буревестника революции» в мае 1929 года членом ЦИКа СССР, присудил литератору с дореволюционным стажем Н.Д Телешову звание народного деятеля искусств, а затем вручил ему орден Трудового Красного знамени, включил в число «заслуженных деятелей искусства Республики» художника И.Э. Грабаря, которому спустя 13 лет, в 1941 году, присудил еще и Государственную премию. Политика «кнута и пряника» нередко применялась и по отношению к одному и тому же деятелю культуры, например Д.Д. Шостаковичу, вся жизнь которого проходила между изматывавшими обвинениями в формализме и Сталинскими премиями. Нечто подобное переживал и другой композитор - Н.Я Мясковский. Проводя тотальные чистки всего кадрового состава страны, Сталин формировал свою собственную интеллигенцию и в этом плане его можно назвать «единственным художником сталинской эпохи», что нашло свое окончательное оформление в создании вместо многочисленных ассоциаций и объединений интеллигенции единых советских обществ: Союза писателей (1934), Союза архитекторов (1937), Союза художников (1939), Союза композиторов (1939). При этом унификация творческой среды по сталинскому образцу сопровождалась, с одной стороны, массовым покаянием отечественной интеллигенции, признанием ею ущербности своего творчества, а с другой стороны, приветствием Сталина как «великого зодчего социалистического общества» и «лучшего друга советской интеллигенции». Но таким советский вождь был не для всех, в результате чего в СССР были сформированы две системы воззрений: официальная и тайная, последняя из которых образовала так называемую внутреннюю духовную эмиграцию, включавшую имена целого ряда отечественных деятелей культуры, науки, просвещения: А. Ахматовой, А. Платонова, Б. Ясенского и многих других, как тех, кто сразу не принял большевистского режима, так и тех, кто пришел к его осуждению годы спустя. Внешние единство и сплоченность советской интеллигенции во главе с писателями страны, которых И.В. Сталин в 1932 году назвал «инженерами человеческих душ», оказались хрупкими и призрачными, потому что держались на репрессивной политике диктатуры пролетариата, неизбежно приводившей к созданию оппозиции - внутренней и внешней.

Глава шестая - «Путь изгнания и эмиграции», - состоящая из двух параграфов: «”Философский пароход” как образ зарубежной России» и «Культурная миссия русского зарубежья» - анализирует процесс становления и развития культуры русской эмиграции, творцами которой были отечественные интеллектуалы, объявленные в советской России «вне закона». Русская эмиграция, имея глубокую и богатую историю, в начале XX столетия вылилась в бурный поток, который разлился по многим странам и континентам. И хотя положение русского зарубежья было сложным и нестабильным, определявшимся постоянной «жизнью на чемоданах», отсутствием прочной материальной базы, активным развитием в его среде процессов натурализации и ассимиляции, тем не менее, российская эмиграция выстояла и стала крупным историко-культурным явлением благодаря огромной силе духа ее участников, прежде всего, российской интеллектуальной элиты, творческая деятельность которой, несмотря на все невзгоды и потрясения революционного и постреволюционного времени продолжала развиваться и в изгнании. Создавшая на родине высокую культуру мирового уровня, разветвленную сеть музеев, библиотек, театров, разнообразных школ, университетов, она и на чужбине принялась создавать и воссоздавать все снова. Именно благодаря тому, что основное богатство российской эмиграции составили деятели отечественной культуры и их труды, написанные в рассеянии, зарубежная Россия смогла превратиться в крупное социокультурное явление, стать феноменом XX века, вмещавшем в себя историю «русского Парижа», «русской Праги», «русского Харбина» и так далее, которые стали яркими артефактами не только отечественной, но и всеобщей истории. Престижная балетная премия в Париже носит имя выдающегося танцора России Вацлава Нежинского, Нью-Йорк гордится музеем великого художника Николая Рериха, а Английская Королевская академия танца - Тамарой Платоновной Карсавиной, которая в 1930-1955 годы была ее вице-президентом, и т.д. Интеллектуальный потенциал, творческие достижения русской эмиграции огромны. Достаточно сказать, что одних только русских эмигрантских журналов в 1918-1945 годы выходило в мире около 1,5 тысячи наименований, а газет - свыше одной тысячи; или другой пример: в октябре 1945 года из Русской библиотеки в Праге было вывезено в СССР более 11 тысяч книг, написанных русскими эмигрантами за время своего пребывания в изгнании Schlogel K. Der grosse Exodus. Die russische Emigration und ihre Zentren 1917 bis 1941. Munchen: Verlag C.H. Beck, 1994. S. 379; Пашуто В.Т. Русские историки эмигранты в Европе. М.: Наука, 1992. С. 48. . В общей сложности и зарубежная Россия, и Россия советская представляли собой две стороны, два облика одной и той же русской культуры, два полюса русской жизни, как говорил Ф.А. Степун, у каждого из которых была своя правда, свое видение родины. Культурная миссия русской эмиграции была нацелена на преодоление этого социокультурного раскола посредством сохранения и развития духовного наследия России во всем его многообразии и богатстве.

В Заключении подчеркивается, что в последней трети XIX - начале XX века основной культуросозидающей силой в России стала профессиональная интеллигенция во главе с интеллектуальной элитой, творческий путь которой был полон исканий, борьбы разных течений общественной мысли и направлений отечественной культуры, вылившейся в масштабный и системный духовный кризис. Его основу составило столкновение таких взаимно противоположных по своим содержательным и мировоззренческим характеристикам социокультурных явлений как наука и религия, гуманизм и богословие, которые претендовали на возделывание одной и той же «интеллектуальной территории» - на разработку онтологических и гносеологических вопросов, проблем человеческих взаимоотношений, этики и эстетики. Интеллектуальная элита выражала ценностные ориентиры, направленные не только на изменение духовной сферы, но и на трансформацию социальных отношений, связывая тем самым воедино проблемы общества с проблемами развития культуры. Европеизм интеллектуальной элиты неизбежно вел к расколу русского общества, ибо не соответствовал традиционно сложившимся в стране патриархальным отношениям, взламывал их посредством внедрения новых буржуазных ценностей и понятий, присущих индустриальной эпохе. Идея русского европеизма, ставившая в триаде смыслообразующих концептов - личность, общество, государство - личность во главу угла, носила опережающий по сравнению с русским социокультурным контекстом характер и шла в разрез с общинным сознанием большинства населения страны. Поэтому интеллектуальная элита явилась катализатором сложившихся в России противоречий между новой культурой и традиционной ментальностью, обусловивших системный социокультурный кризис в стране. В то же время именно интеллектуальная элита первой встала на путь поиска тех новых ценностей и смыслов, которые способствовали бы интеграции общества и преодолению культурного раскола. Однако к 1917 году социокультурные противоречия достигли такой остроты, конфликт между социальными отношениями и культурой социальных субъектов принял такие масштабы, что все попытки сглаживания биполярности культуры, примирения социальных групп, имевших взаимопротиворечащие ценностные ориентации, оказались тщетными.

Русская революция 1917 года была порождена не только и не столько социально-экономическими и политическими причинами, сколько масштабным социокультурным конфликтом между элитой и народными массами, с одной стороны, и внутри элиты, между ее различными группами и течениями с другой. Культурная революция являлась стержнем революции социальной, поскольку именно от ее итогов, от того, сможет ли она перестроить культурный код населения, зависело развитие общества в целом, его прорыв в индустриальное и постиндустриальное будущее. Поэтому сталинский тезис об обострении классовой борьбы в период построения социализма был самым непосредственным образом применен к сфере культуры, к творческому сообществу страны, где сначала под авангардными лозунгами были уничтожены представители старой классической культуры, а потом, опираясь на метод социалистического реализма, попали под расправу сами авангардисты. Диалоговое начало в культуре, нацеленное на разностороннее и многогранное осмысление мира и так ярко проявившее себя в эпоху Серебряного века, неизменно оказывалось рецессивным по отношению к ее авторитарным тенденциям, в результате чего создание новых культурных смыслов всякий раз сопровождалось разрушением старых ценностей, а вместе с ними и уничтожением их носителей.

Деятели культуры России, объявленные на родине «бывшими людьми», «попутчиками революции», а то и ее врагами, создали многомиллионное русское зарубежье, специфика которого заключалась в том, что значительную его часть составила старая дореволюционная элита: властная, интеллектуальная, военная. На чужбине оказались те слои русского общества, культура которых противостояла образу жизни окружавшей их значительной части населения страны. Именно двойственность русского социокультурного процесса, его дуализм порождали все новые и новые эмиграционные волны, выбрасывавшие на иностранные берега целые пласты творческой элиты страны. Ускоренная модернизация России, сопровождавшаяся распадом старых духовных, социально-бытовых устоев жизни, породила совершенно новый тип культуры с пафосом нигилистическим и антирелигиозным, который покончил с культурой классической. В свою очередь сама эта культура, дворянско-буржуазная, элитарная по своей сути, оставляла за своим порогом основную массу населения и противостояла ее образу жизни, подчеркивая огромную разницу в быте, языке, одежде, идеалах, нормах поведения и так далее. Культурная пропасть между отдельными слоями общества, которые по образному замечанию Бердяева, «жили в разных этажах и даже веках», резко обозначила социальную опасность духовного раскола России и делала неизбежным стремление уничтожить как саму эту аристократическую культуру, так и ее носителей. В этой ситуации эмиграция российской элиты, как правящей, так и творческой, художественной, научной, в силу ее глубокой культурной обособленности, стала неизбежной. История отечественной культуры говорит о том, что эмиграция существовала и будет существовать до тех пор, пока будет существовать цивилизационно-культурная сложность России, ее национальная, социальная, культурная многоликость, с одной стороны, и стремление упорядочить, свести воедино, поставить под общий знаменатель это ее многообразие, с другой. Развитие одной культуры в ущерб и за счет другой неизбежно делает сам этот процесс катастрофичным и взрывоопасным, выбрасывающим за пределы России многих своих сограждан.

Интеллектуальная элита уносила с собой отдельные направления науки, философии и культуры, сформировавшиеся в императорской России, школы, потеря которых для нашей страны оказалась невосполнимой. Те лакуны, что образовались в уже советской науке и культуре в связи с эмиграцией ее носителей, так и остались незаполненными - возьмем ли мы проблему религиозно-философского возрождения, обновления в области литературного творчества, юриспруденции или инженерно-конструкторских разработок. Россия, потеряв однажды определенные пласты русского творческого наследия, так и не смогла в полной мере их восстановить. Эмиграция для страны - это почти всегда невосполнимая утрата. О том, что интеллектуальный ресурс оказавшихся в Зарубежье отечественных деятелей науки и культуры был очень высок, говорит факт присуждения двум его представителям Нобелевской премии - И.А. Бунину в области литературы и В.В. Леонтьеву в сфере экономики.

История интеллектуальной элиты России последней трети XIX - первой трети XX века показала, во-первых, что культура как совокупность ценностей обладает огромной силой, не только созидающей, но и разрушающей, что всякий носитель и субъект культуры, ее производящий и в то же время благодаря ей существующий, разрушая культуру, непременно разрушает и себя, ту социальную среду, социальную общность, представителем которой он является. Формы культуры прошлого без опоры на свой историко-социальный контекст, на свою социальную базу неизбежно меняют свой характер, свои функции в культуре, а также свой эстетический смысл. Поэтому, во-вторых, все исследования культуры вольно или невольно упираются в фундаментальную проблему - проблему человека-творца, ставшую одной из роковых тем истории и культуры России. Судьба отдельных представителей интеллектуальной элиты, сформировавшихся в императорской России и завершавших свои дни в СССР, является тому наглядным подтверждением. Их путь представлял собой своеобразный экзистенциональный опыт эволюции так называемого «рубежного» культурного сознания, находившегося в состоянии перехода от ценностей Серебряного века к постулатам диктатуры пролетариата, образовавшим эстетическое пространство соцреализма. Анализ судеб русских интеллектуалов как уникальных примеров культурного творчества, как своеобразных произведений жизни, а самой жизни как способа бытия человека творящего выступает в качестве важной исследовательской проблемы, в которой биография предстает не простым комментарием к произведениям творца, но обретает важный сверхличностный смысл, выражающий основные культурные доминанты эпохи и духовные искания народа. При этом возникает и другая, не менее важная, проблема культуры: существует ли в условиях огромного разнообразия форм творчества универсальный критерий оценки деятельности того или иного представителя культуры, художественных достоинств его произведений, есть ли некий эталон, отталкиваясь от которого можно было бы твердо и точно определить актуальность и ценность имеющихся артефактов? Ответ на этот вопрос, в основе своей теоретический, позволил бы избежать многих «исторических ошибок», приведших к сознательному уничтожению целых пластов культурного наследия человечества. Разработка Н.К. Рерихом Пакта о защите культурных ценностей во время вооруженных конфликтов, который в 1935 году в присутствии президента США Ф. Рузвельта подписало 21 государство Северной и Южной Америки, явилось первым шагом на этом пути.

СССР решительно и бесповоротно покончил со старой интеллектуальной элитой страны. Была выращена совершенно новая категория граждан - советская интеллигенция, сформированная на принципах массовости и народности. Это не значит, конечно, что в СССР не было по-настоящему образованных людей, но не они определяли характер страны, не они составляли ее правящую элиту, культурные характеристики которой ограничивались начальной школой, техникумом или в лучшем случае Коммунистической академией. В СССР интеллектуальные качества человека перестали соответствовать его общественному положению, и самые образованные, умные, одаренные люди страны чаще объявлялись «врагами народа», чем становились крупными деятелями культуры, науки, образования, да и те, кто вошел в их число, в большинстве своем прошли через тюрьмы - К.Э. Циолковский, Л.Д. Ландау, С.П. Королев, А.Н. Туполев, Н.И. Вавилов… И хотя лиц с высшим образованием в СССР становилось из года в год все больше и больше, действительно знающих людей, профессионалов своего дела среди них было единицы. Одновременно идеологически вредными объявлялись не только люди, но и целые направления науки, искусства, образования: идеализм, психоаналитика, генетика, кибернетика, даже история, преподавание которой то отменялось, то вводилось вновь, но уже в жестких рамках марксизма-ленинизма. Все творческие союзы страны - писателей, художников, композиторов и так далее - являлись особой формой политической организации советской интеллигенции, которой соответствовала и особая идеология, выраженная в методе социалистического реализма, подчинявшего индивидуальность обязательным для всех идеологическим установкам и политическим целям. Дефицит знания и интеллекта, в конце концов, завел советскую власть в тупик, и она не смогла адекватно ответить на вызовы времени, решить задачи нового постиндустриального общества информационных технологий. В результате Россия вновь оказалась перед проблемой создания интеллектуальной элиты - высокопрофессиональной группы людей, способных быстро и со знанием дела находить адекватные решения, от которых будет зависеть судьба всего русского народа.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНО В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ:

Монографии, учебное пособие

1. Пархоменко Т.А. Русский интеллектуал на рубеже эпох. Вторая половина XIX - первая половина XX века. СПб.: Век искусства; Нива, 2007. 208 с. - 10 п.л.

2. Пархоменко Т.А. Культура России и просвещение народа во второй половине ХIХ - начале ХХ века. М.: М-во культуры РФ. Рос. ин-т культурологии, 2001. 258 с. - 8, 125 п.л.

3. Пархоменко Т.А. Художник И.К. Пархоменко в лабиринте русской культуры. 1870-1940 годы. М.: Издательство Главархива Москвы; ОАО «Московские учебники», 2006. 147 с. - 24 п.л.

4. Основы музееведения: Учебное пособие / отв. ред. Э.А. Шулепова. М.: Едиториал УРСС, 2005. (Авторский вклад - 2 п.л.: Пархоменко Т.А. Просветительная работа музеев. Глава 4. С. 324-348).

Научные статьи, материалы выступлений и докладов

5. Пархоменко Т.А. Вопросы веры и брака в кругах российской интеллигенции начала ХХ в. // Философские науки. М.: Академия гуманитарных исследований. 2005. №4. С. 134-145 - 0,7 п.л.

6. Пархоменко Т.А. Художник и культурная революция: проблема самоопределения // Вопросы культурологии. М.: Российское культурологическое общество. 2007. №11. С. 30-32 - 0,5 п.л.

7. Пархоменко Т.А. Национально-культурные организации России начала XX века: путь к интеграции или разобщению? // Этносоциум и межнациональная культура. М.: Фонд поддержки международной культуры и общественных международных отношений. 2008. №3. С. 125-134 - 0,5 п.л.

8. Пархоменко Т.А. Полюса русской истории: советская и зарубежная России в 1917-1940 годы // Преподавание истории в школе. Специальный выпуск. М.: М-во образования и науки РФ. 2008.

№3. С. 21-25. - 0,4 п.л.

9. Пархоменко Т.А. 1905 год с точки зрения либерала (из дневника В.М. Голицына) // Отечественные архивы. М.: Федеральная архивная служба России. 1987. №1. С. 62-65; - 0,4 п.л.

10. Пархоменко Т.А. Изучение истории культуры русской эмиграции в Российском институте культурологии // Россия и современный мир. М.: Ин-т научной информации по общественным наукам. 2001. №2 (31). С. 209-212. - 0,4 п.л.

11. Пархоменко Т.А. Московское общество народных университетов. // Педагогика. М.: Российская академия образования. 1996. №5. С. 96-99 - 0,4 п.л. (Журнал входил в перечень ВАК, опубликованный в Бюллетене ВАК 2005, №4. Публикация в разделе «История школы и педагогики» журнала «Педагогика» может считаться как публикация, отражающая содержание диссертации).

12. Пархоменко Т.А. Российские художники после 1917 года: парадоксы культурной революции // Национальные интересы. М.: Ин-т национальной стратегии реформ. 2007. №5 (52). С. 33-35 - 0,3 п.л.

13. Пархоменко Т.А. Культурно-просветительные организации в России и борьба политических партий за массы. Деп. в ИНИОН РАН 23.04.1987 г. №29214. 60 с. - 3 п.л. // Библиографический указатель ИНИОН РАН. Депонированные научные работы. История. Археология. Этнология. 1987. №11. С. 131.

13. Пархоменко Т.А. Музеи дореволюционной России во внешкольном образовании (вторая половина ХIХ - начало ХХ в.) // Музей и власть. Ч. 2. Из жизни музеев. Сборник научных трудов. М.: НИИ культуры, 1991. С. 27-43. - 1,2 п.л.

15. Пархоменко Т.А. Исход русской культуры. Первые шаги эмиграции // Культурное наследие российской эмиграции: 1917-1940-е годы. М.: РАН, Конгресс соотечественников, 1993. С. 46. - 0,1 п.л.

16. Пархоменко Т.А. Вклад русской эмиграции в мировую культуру // Кентавр. 1994. №5. С. 40-42. - 0,2 п.л.

17. Пархоменко Т.А. Русская эмиграция и культурная жизнь во Франции между двумя мировыми войнами // Русская эмиграция во Франции (вторая половина ХIХ - середина ХХ в.). СПб.: «Минерва», 1995. С. 71-73. - 0,2 п.л.