Историческая наука Русского зарубежья 1920–1930-х годов в отечественной и зарубежной историографии

В сравнении с дореволюционными работами в эмиграции Р.Ю. Виппер уточняет понимание мировоззренческой природы кризиса: от констатации методологической сущности кризиса (позитивизм) к характеристике его как перехода от материалистического к идеалистическому мировоззрению. Отмечается, что Виппер был одним из первых, кто увидел ведущие тенденции XX столетия: с одной стороны, индустриальная стадия развития разрушала межгосударственные перегородки, унифицировала общественные связи, с другой стороны, обусловливала стремление народов сохранить национальную и культурную идентичность.

Критика позитивизма М.И. Ростовцевым велась с позиций теории циклов. Поставив вопрос о критериях прогресса (степень удовлетворения потребностей человечества и индивида, мораль, искусство), Ростовцев утверждал, что нет ни прогрессивного, ни регрессивного искусства, что теория прогресса приложима только к самой науке и выражал мнение, что накопление новых исторических фактов требовало пересмотра самой концепции.

В отличие от Ростовцева, С.И. Штейн кризис исторической науки связывал не с новыми подходами и накоплением фактов, а с кризисом господствующей теории, с аналогичным процессом в естественнонаучных дисциплинах и с субъективностью процесса познания. С этой точки зрения понятие кризиса не несло в себе абсолютно негативного содержания.

П.М. Бицилли выступил против противопоставления О. Шпенглером цивилизации и культуры, рассматривая их не как два полюса, а как «два различных умственных плана». Преемственность в духовной сфере, по мнению Бицилли, состояла в потенциальных возможностях новых поколений, которые могут духовно общаться с большим кругом «вечных спутников». С точки зрения историка, ход времени и историческая память создают условия для прогресса в области духовных ценностей, главными из которых он считал духовную свободу, свободу выбора своего пути и ответственность человека. Считая, что «культура трагична в своей идее», историк видел прогресс культуры в том, что «чем напряженнее трагическое положение человека, тем в большей чистоте осуществляется идея культуры»¹¹ Бицилли П.М. Проблемы современности // Современные записки. 1936. Т. 62. С. 382-383, 386..

Л.П. Карсавин²² Карсавин Л.П. Введение в историю // Вопросы истории. 1996. № 8. подверг сомнению основные положения позитивизма: теорию факторов, причинно-следственные связи, резкое разграничение и противопоставление разных сторон исторического развития, пренебрежение к их единству. В основе его концепции лежала идея единства социально-психологического развития. С точки зрения Карсавина, увидеть единство материальной и духовной деятельности можно только в психическом моменте, так как всякая деятельность, прежде всего, определяется потребностями, желаниями, то есть фактами психического порядка. Определение истории как психически - социального развития человечества давало возможность обнаружить специфику исторического познания, которую исследователь видел в его методе. Задача изучения социально-психического процесса, как представлялось историку, заключалась в понимании и изображении его как внутренне необходимого.

Карсавин критикует теорию прогресса, так как она, во-первых, отрицает единство развития, поскольку процесс развития стороннику позитивизма представляется в виде прерывного ряда фаз, периодов, сменяющих друг друга. Во-вторых, поскольку лучшее для него лежит в будущем, постольку он относится пренебрежительно к прошлому, тем самым обесценивая и настоящее, так как оно вскоре станет прошлым. В-третьих, понятие прогресса субъективно, в лучшем случае, оно отражает наши идеалы, которые, даже реализуясь, далеки от первоначальных замыслов. Наконец, по мнению Л.П. Карсавина, позитивистская теория прогресса несовместима с природою исторического процесса и исторической наукой, которые должны базироваться на принципе единства развития.

В исследовании проанализированы взгляды «защитников» позитивистской методологии, представленные в монографии Е.Ф. Шмурло¹¹ Шмурло Е.Ф. Введение в русскую историю. Прага, 1924. . Выявляя источники формирования позитивизма («генетической истории»), Е.Ф. Шмурло называет успехи естествознания, которые были применены к познанию исторических явлений. Историк считал, что объектом исторической науки является человек, но при этом история изучает не конкретного человека, а жизнь всего общества в развитии, выражающемся в организации правовых, экономических и социальных отношений, в технических усовершенствованиях, в религиозных верованиях, в литературе, искусстве, науке. Признавая закономерность исторических явлений и причинно - следственные связи, Е.Ф. Шмурло уточнял, что мы скорее чувствуем существование законов, чем понимаем их. Причину этого он связывал со спецификой исторического познания.

Таким образом, в дискуссии 1920-1930-х гг. в историко-научном сообществе эмиграции шел активный процесс осмысления проблем развития самой исторической науки. Аналогичные поиски вела западноевропейская наука, но вопрос о реальном влиянии идей эмигрантов на становление новых методологических построений в мировой историографии остается открытым.

В исследовании анализируются работы эмигрантов²² Шмурло Е.Ф. Указ. соч.; Милюков П.Н. Очерки истории исторической науки. М., 2002; Сухотин Л.М. Еще к вопросу об опричнине // Сборник Русского археологического общества. Белград, 1936; Кизеветтер А.А. Спорные вопросы в истории декабристов // Голос минувшего на чужой стороне. 1926. № 2/15; Одинец Д.М. Московское царство // Современные записки. 1935. Т. 59; Эсперов Н.Е. Удельно-феодальная эпоха, как особый период в истории русского права // Известия Юридического факультета. Харбин, 1926. Т. III. Мякотин В. П.Н. Милюков, как историк // П.Н. Милюков: Сборник материалов по чествованию его семидесятилетия. 1859-1929. Париж, 1929; Кизеветтер А.А. Первый курс В.О. Ключевского. 1873/74 // Записки Русского научного института в Белграде. Белград, 1931. Вып. 3; Федотов Г.П. Россия Ключевского // Современные записки. 1932. Т. 50; и др., посвященные вкладу отечественных историков в развитие исторической науки. Характерно, что и историки всеобщей истории, и историки России, признавая ограниченность европоцентристской схемы, ставили задачи исследовать историю России как часть мировой истории. Но в конкретно-исторических работах историки всеобщей истории пренебрегали особенностями развития России; историки России недостаточно уделяли внимание общим чертам развития России и других стран.

В третьем параграфе «Отечественная история в оценке русских историков-эмигрантов» рассматриваются причины историографической рефлексии, анализируются изменения в представлениях историков об историческом пути России. Определяя причины историографического бума в эмиграции, мы выделяем внутренние научные условия (профессиональная рефлексия, теоретико-методологические поиски; расширение предмета исторических исследований, появление новых концепций); и внешние обстоятельства - опыт пережитого, трудности творчества в изгнании, материальная заинтересованность.

В исследовании отмечается, что работы историографического характера преобладали в творчестве эмигрантов, выявлено, что все периоды отечественной истории получили освещение. Анализируя историографическую литературу, посвященную истории централизованного государства, смутного времени, императорской России, а также историческим персоналиям¹¹ Кизеветтер А.А. Опричнина Ивана Грозного в русской историографии // Сборник Русского института в Праге. Прага, 1931. Вып. 2; Он же. Новейшие исследования по социальной истории Московского государства // Современные записки. 1932. Т.49; Сухотин Л.М. К пересмотру вопроса об опричнине, этюды I и II-VI // Записки Русского научного института в Белграде. Белград, 1931. Вып. 5; Одинец Д.М. Московское царство // Современные записки. 1935. Т. 59. Кизеветтер А.А. История русская и всеобщая // Русская зарубежная книга. Библиографические обзоры. Прага, 1924. Ч. I; Он же. Рец.: С.Ф. Платонов. Иван Грозный. Петербург, 1923 // Современные записки. 1924. Т. 19. Мякотин В. Рец.: С.П. Мельгунов. Дела и люди Александровского времени. Берлин, 1923 // Современные записки. 1924. Т. 19; Он же. Очерки социальной истории Украины в XVII-XVIII вв. Прага, 1924. Т. 1. Вып. 1; Кизеветтер А.А. Рец.: K. Waliszewsky. La Russie il a centfns. La regne Alexandre I. Vol. I-III. Paris. 1923-1925 // Записки Русского исторического общества в Праге. Прага чешская, 1927. Кн. I., мы отмечаем, что резкая критика была обусловлена личными переживаниями, а многообразие точек зрения показывает гносеологический потенциал позитивистской методологии, концептуальный плюрализм в изучении прошлого страны.

Не имея возможности работать в архивах России, эмигранты активно использовали публикацию документов в СССР и оперировали новыми фактами. С другой стороны, становление марксистской историографии в СССР предполагало критику предшественников, отвечая на которую, историки зарубежья переосмысливали прежние историографические факты¹¹ Струве П.Б. Прошлое, настоящее, будущее. Мысли о национальном возрождении России // Русская мысль. 1922. № I-II; Бунаков И. Пути России // Современные записки. 1922-1927. Т. 9-15; Nolde B. Reflexions sur le developpement politique de la Russie // Monde Slave. 1927; Кизеветтер А.А. Общие построения русской истории в современной литературе // Современные записки. 1928. Т. 37; Он же. Две утраты. М.М. Богословский и А.Е. Пресняков // Современные записки. 1930. Т. 43.. Учитывая особенности творчества в изгнании, историографические работы эмигрантов выявляют эволюцию / стагнацию их взглядов, дают возможность исследовать проблему преемственности эмигрантских поколений исследователей. Вынужденная краткость историографических работ позволяет увидеть только элементы нового видения исторических процессов.

Во второй главе «Историческое наследие эмиграции в литературе 40-80-х гг. XX столетия» анализируются оценки творчества историков-эмигрантов в советской и зарубежной историографии. Отмечается, что противостояние периода «холодной войны» актуализировало эмигрантское наследие. В Западной Европе, США возникают советологические центры, которые для обоснования той или иной антикоммунистической и антисоветской теории использовали труды историков-эмигрантов. С другой стороны, сотрудничество союзников в годы войны и рост авторитета СССР обусловили интерес общественности «к коммунистическому эксперименту». Важную роль сыграли также молодежные «революции» 1960-х годов, внутренние события в западноевропейских странах и Америке. В отличие от старшего поколения молодые историки оказались более восприимчивы к марксистской методологии, предметом исследования становится социальная проблематика. Среди новых направлений оказалось изучение истории России /СССР, которое базировалось на классической дореволюционной русской историографии, переданной непосредственно или опосредованно историками-эмигрантами.

В первом параграфе «Зарубежная историография о творчестве историков-эмигрантов» рассматриваются работы, созданные в 1940-1980-е гг. В исследования отмечается, что процесс изучения исторической науки Русского зарубежья на Западе начался раньше, чем на Родине изгнанников¹¹ Fischer G. The Russian Archive in Prague // Jahrbьcher fьr Kultur und Geschichte der Slaven. Breslau, 1949. Vol. VIII; Ковалевский П.Е. Исторический путь России. Париж, 1946. Ч. 2; Он же. Зарубежная Россия. История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920-1970). Париж, 1971; Струве Г.П. Русская литература в изгнании. Н.-Й, 1956; Он же. Русская литература в изгнании. 3-е изд., исп. и доп. Париж; М., 1996; Richa T. Russian Emigre Scholars in Prague // The Slavic and Fast European Journal. 1971. Vol. XVI / 1.. Первым провел систематизацию научного творчества эмигрантов П.Е. Ковалевский, который рассматривал творчество историков в контексте деятельности научных структур Русского зарубежья. Но если в работе 1946 г. предметом исследования была историческая наука России, проблемы которой разрабатывали как советские исследователи, так и историки-эмигранты, то в монографии 1971 г. анализировалось только эмигрантское «наследие». Отмечается, что особенностью подхода П.Е. Ковалевского является культурологическая направленность. Значительным явлением стала монография Ч. Гальперина о видном представителе Русского зарубежья Г.В. Вернадском. Исследователь, анализируя творческий путь историка, считает, что эмиграция в США «вернула» историка к демократическим ценностям, и он отошел от евразийских идей; что в изгнании он оставался «национальным» историком²² Halperin C.J. Russia and the Steppe: George Vernadsky and Evrasianism // Forschungen zur Osteuropдischen Geschichte. Berlin: Otto Harrassowitz, 1985. - Bd. 36..

Крупным вкладом в изучение истории Русского зарубежья и истории исторической науки стала монография М.А. Раева. В нашем исследовании работа М.А. Раева характеризуется как своеобразный «переход» в западноевропейской / американской историографии. Автор исследует творчество ученых и формы научного сотрудничества в рамках научных организаций, «географию» рассеяния, формирование центров научной деятельности³³ Раев М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции. 1919-1939. М., 1994. Гл.7.. Ограничения в использовании советских архивов не давали возможности сопоставить фактический материал и критически его осмыслить; взаимное недоверие и предубеждения не позволяли объединить усилия и дать объективную картину научной мысли Русского зарубежья. Современные конкретно-исторические исследования показывают односторонность и противоречивость оценок зарубежной историографии, наличие неточностей, некоторую «заданность» в изложении материала.

Во втором параграфе «Деятельность историков Русского зарубежья с позиций советской исторической науки» раскрываются условия развития исторической науки, отмечается, что она была частью идейно-политического противостояния, и интерес к наследию эмигрантов определялся «практическими» задачами¹¹ Тихомиров М.Н. Славяне в «Истории России» проф. Г. Вернадского // Вопросы истории. 1946. № 4; Мерперт Н.Я., Пашуто В.Т. Георг Вернадский. Монголы и Россия // Вопросы истории. 1955. № 8; Он же. Реваншисты-псевдоисторики. М., 1971; Минаева Н.В. В разладе с историей (Заметки о западной историографии, освещающей политическую мысль России первой четверти XIX века) // Проблемы историографии. М., 1977.. Вместе с тем критика «фальсификаторов истории» предполагала знакомство с трудами эмигрантов; в период «оттепели» появилась тенденция к объективности²² Кузьмина В.Д., Хорошкевич А.Л. Вопросы истории СССР в «Оксфордских славянских записках» (1950-1957, т.т. 1-7) // Вопросы истории. 1957. № 1; Данилова Л.В. Русское средневековье в современной историографии США // Вопросы истории. 1961. № 3., в специализированных изданиях публикуются работы иностранных авторов³³ Чернявский Г.И. Судьбы русской эмиграции в Болгарии // История СССР. 1961. № 1; Черрони У. Изучение истории СССР в Италии // Там же.. Наряду с политическими обвинениями историков-эмигрантов, статьи содержали важные историографические факты, свидетельствующие о том, что младшее поколение историков-эмигрантов и их дети уже «вошли» в методологическое и концептуальное многообразие мировой историографии.

В исследовании отмечается важная роль историографических работ 1970-1980-х гг., в которых осуждалась прежняя резкость суждений о состоянии дореволюционной историографии, констатировалось, что кризис исторической науки охватил не все отрасли исторического знания⁴⁴ Черепнин Л.В. Спорные вопросы изучения Начальной летописи в 50-х-70-х годах // История СССР. 1972. № 4; Кареева Р.А. Указ. соч.; Ковальченко В.Д., Шикло А.Е. Кризис русской буржуазной исторической науки в конце XIX-начале ХХ века // Вопросы истории. 1982. № 1.. Эти подходы позволили по-новому оценивать дореволюционную историческую науку и творчество некоторых историков-эмигрантов. В персонологической историографии этого периода мы выделяем монографию Б.Г. Сафронова, которая раскрывает противоречивость положения историка советского периода¹¹ Сафронов Б.Г. Историческое мировоззрение Р.Ю. Виппера. М., 1976.. Отдавая дань марксистским клише, автор вместе с тем представил Р.Ю. Виппера последовательным и чутким исследователем. В концептуальном плане попытка автора рассмотреть творчество Виппера как плюралистический подход к различным процессам исторического развития явно не вписывалась в официальные постулаты, и представляется нам новаторской.

Новым историографическим явлением стали работы, непосредственно посвященные Русскому зарубежью²² Шкаренков Л.К. Указ. соч.; Пашуто В.Т. Русские историки-эмигранты в Европе.. Следуя традиции «партийного» подхода к трудам эмигрантов, придерживаясь марксистской методологии, Л.К. Шкаренков и В.Т. Пашуто впервые в отечественной историографии поставили задачу их изучения. В нашем исследовании высоко оценивается монография В.Т. Пашуто, в которой, во-первых, творчество историков изучалось в рамках эмигрантских научно-педагогических структур. Во-вторых, научные труды рассматривались как неотъемлемая часть русской и советской исторической науки. В-третьих, впервые в отечественной историографии была поставлена проблема специфики пореволюционной эмиграции. В-четвертых, использованный автором метод сравнительного анализа эмигрантской и советской историографии отдельных периодов истории России представляется нам наиболее продуктивным для выявления действительной значимости трудов эмигрантов. Наконец, исследование В.Т. Пашуто отличает повышенное внимание к личностям историков. Анализ историографии 1940-1980-х гг. позволил сделать вывод о вызревании внутренних научных предпосылок для изучения истории исторической науки Русского зарубежья.

В третьей главе «Историческая мысль Русского зарубежья в новейшей историографии конца XX-начала XXI вв.» проанализирована современная литература. Новый период в изучении историографии Русского зарубежья связан с изменением внешних и внутренних условий развития исторической науки, формированием мирового информационного пространства.

В первом параграфе «Постановка новых проблем в историографии русской эмиграции» дается характеристика современной историографической ситуации, показана динамика ее развития. В исследовании отмечается, что жесткая критика марксистской парадигмы способствовала поиску новых методологических оснований, формированию устойчивого интереса к истории исторической науки, в том числе к жизни и научной деятельности эмигрантов¹¹ Поляков Ю.А. Российское зарубежье: проблемы истории // Проблемы изучения истории российского зарубежья. М., 1993; Вандалковская М.Г. Задачи изучения эмигрантской исторической науки // Там же; Шулепова Э.А. Проблемы адаптации российской эмиграции // Культурное наследие российской эмиграции: 1917-1940. Т. 1; и др.. В методологическом плане была поставлена проблема целостности культуры России и российского зарубежья, возвращения на Родину «наследия» эмигрантов, что предполагало изучение исторического процесса как непрерывного, преемственного «как по вертикали, так и по горизонтали, в пространстве и во времени»²² Селунская В.М. Проблема «Российское зарубежье ХХ века»: изучение и преподавание на историческом факультете МГУ. С. 65-66., то есть в цивилизационном контексте.

Становление нового направления потребовало определения термина «Русское зарубежье», появившегося в пореволюционной эмиграции и содержавшего, прежде всего, духовные и культурные характеристики. Такой же смысл вкладывает в это понятие М. Раев, предостерегая исследователей от «размывания» первой волны эмиграции в других потоках³³ Raef M. Recent Perspectives on the History of the Russian Emigration (1920-1940). Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2005. 2. Р. 334.. В современной литературе термин используется также в широком смысле, обозначая всех граждан России / СССР, кто в силу разных причин и в разное время оказался вне границ своей прежней государственности. В последнем случае исследователи используют еще один термин «Русский мир»⁴⁴ Тарле Г.Я. История российского зарубежья: некоторые понятия и основные этапы. С. 15-16; Пронин А.А. Российская эмиграция в современной историографии. Автореф. …канд. ист. наук. Екатеринбург, 2001. С. 13; Пивовар Е.И. Российское зарубежье: социально-исторический феномен, роль и место в культурно-историческом наследии. М., 2008. .

В этот же период были поставлены проблемы периодизации эмигрантских потоков¹¹ Пушкарева Н.Л. Возникновение и формирование российской диаспоры за рубежом // Отечественная история. 1996. № 1., периодизации изучения Русского зарубежья²² Бочарова З.С. Основные тенденции развития отечественной историографии российской эмиграции за восемьдесят лет (1920-2000); Селунская В.М. Проблема «Российское зарубежье ХХ века»: изучение и преподавание на историческом факультете МГУ., соотношении традиций и новаций в творчестве историков-эмигрантов. В монографии и статьях М.Г. Вандалковской отмечается, что основой развития эмигрантской науки стал огромный запас знаний, высочайшая профессиональная культура, унаследованная от «школы Соловьева-Ключевского»; раскрываются сущностные черты и своеобразие этой школы. Спорным представляется утверждение автора о том, что историческая наука эмиграции, как и все культурное наследие России, оказавшееся за рубежом, не изучались³³ Вандалковская М.Г. П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер: История и политика. М., 1992; Она же. Задачи изучения эмигрантской исторической науки. С. 36, 40; Она же. О традициях дореволюционной науки // Россия в XX веке: судьбы исторической науки. М., 1996.. На наш взгляд, можно говорить о том, что эти проблемы не были самостоятельной темой, но даже в этом ракурсе их формирование нужно отнести к позднему советскому периоду.

В исследовании отмечается многообразие методологических подходов к изучению истории исторической науки Русского зарубежья. Характерной чертой первого десятилетия был культурологический ракурс, включавший анализ всех объективных и субъективных условий и факторов развития культуры в российском зарубежье и акцентировавший внимание на ценностных ориентациях общества. Со второй половины 1990-х гг. история Русского зарубежья рассматривается в русле цивилизационного подхода, который позволяет представить эмигрантскую историческую мысль как часть российской науки, которая, в свою очередь, является частью мировой историографии. Ряд работ создан в духе исторической антропологии, включившей в свой предмет поведение, обычаи, ценности, представления, верования эмигрантов. Использование А.В. Антощенко принципов исторической нарратологии позволило убедительно доказать междисциплинарный дискурс евразийства, его связь с методологическими и теоретическими поисками в европейской гуманитаристике (К. Ясперс, Дж. Тойнби и К. Поппер)¹¹ Антощенко А.В. «Евразия» или «святая Русь»? (Российские эмигранты в поисках самосознания на путях истории). Петрозаводск, 2003..

«Распределение» по этим методологическим основаниям сотен статей, посвященных историкам-эмигрантам, представляет определенную трудность, поскольку сами авторы не обозначают своего credo и нередко в работах сочетаются совершенно разные подходы. Это показывает, что процесс методологического «самоопределения» исследователей находится в незавершенной стадии.

В диссертации констатируется, что современные науковеды²² Бойков В.Ф. Судьба и грехи России (философско-историческая публицистика Г.П. Федотова) // Федотов Г.П. Судьба и грехи России / Избранные статьи по философии русской истории и культуры /. СПб., 1991. Т. 1; Ястребицкая А.Л. Л.П. Карсавин // Вопросы истории. 1996. № 8; Володихин Д.М. Критика теории прогресса в трудах Р.Ю. Виппера // Вопросы истории. 1999. № 2. выявили синхронность теоретико-методологических поисков историков-эмигрантов и зарубежных исследователей, что опровергает утверждение М. Раева о нетворческом характере эмигрантской научной литературы. На этой основе ставится задача дальнейшего изучения проблемы.

Отличительной чертой новейшей историографии стала персонологическая история, анализ которой показывает, что внимание исследователей привлекли наиболее яркие фигуры Русского зарубежья; представлены результаты научной деятельности эмигрантов, но не раскрывается сам процесс коллективного творчества. Массив архивного материала связывает исследователей, ограничивает их аналитический и критический потенциал, что ведет к расширению, а не углублению процесса познания в культурном поле историко-научного сообщества и эмигрантской среды в целом; сопоставления работ эмигрантов и современных им трудов отечественных и зарубежных авторов.

Необходимы монографические исследования о тех, кто профессионально сформировался в эмиграции, что позволит показать реальные результат передачи научного знания новым поколениям историков и определить степень их принадлежности к российской историографической традиции, а также выявить элементы влияния зарубежных школ.

Особенностью историографии 1990-х годов стало сотрудничество исследователей разных стран, занимающихся историей Русского зарубежья¹¹ Сибинович М. Значение русской эмиграции в сербской культуре XX века: границы и перспективы исследования // Русская эмиграция в Югославии. М., 1996; Булатова Р.В. Основатель югославской палеографической науки - В.А. Мошин // Там же; Галчева Т. П.М. Бицилли - опыт возвращения / Вступ. ст.: П.М. Бицилли. Избранное. София, 1993; Der groЯe Exodus: die russische Emigration und ihre Zentren 1917 bis 1941. Munchen, 1994; Kulesov S. e Strada V. Il fascismo russo. Venecia, 1998; Йованович М. Русская эмиграция на Балканах. 1920-1940. М., 2005; Кьесева Ц. Болгария и русская эмиграция: 1920-1950-е годы. М., 2008. и русской исторической науки²² Beaune D. La rehabilitation de Fedotov et la mise en causa de Klioutchevski // La Revue Russe. Paris, 1998. № 14; Idem. LґEvolution de Fedotov en Emigration // Les historiens de l'emigration russe. Paris, 2003.Kopшivovб A. Stшediska ruskйho emograntskйho ћivota v Praze (1921-1952). Praha, 2001.. В исследовании отмечается, что зарубежные исследователи говорят об «утраченных» возможностях развития национальной науки вследствие недальновидной политики правительств (Болгария); раскрывают не только гуманистические мотивы, но и прагматизм «русской акции» (Чехия); показывают роль русских ученых в становлении и развитии исторических дисциплин в странах-реципиентах.

Важным итогом исследовательской практики последних десятилетий стала публикация монографий о дальневосточной и американской ветвях русской научной эмиграции³³ Хисамутдинов А.А. Российская эмиграция на Дальнем Востоке. Владивосток, 2000; Петров Е.В. Научно-педагогическая деятельность русских историков-эмигрантов в США в I половине ХХ в. СПб, 2001; Болховитинов Н.Н. Русские ученые-эмигранты (Г.В. Вернадский, М.М. Карпович, М.Т. Флоринский) и становление русистики в США. М., 2005; Нитобург Э.Л. Русские в США. История и судьбы. 1870-1970: Этноисторический очерк. М., 2005..

Положительный опыт сосредоточения научных сил на определенной проблеме, как показывает деятельность коллектива исследователей по изучению адаптации, может быть использован в плане изучения исторической мысли Русского зарубежья. Это требует решения проблем координации усилий исследователей и обеспечения информационной поддержки. Для решения данной задачи созданы определенные предпосылки: начался процесс историографического осмысления культурного наследия эмиграции, многое сделано в библиографическом и архивоведческом плане, определились «география» и тематика исследовательской практики.

Во втором параграфе «Проблемы адаптации эмигрантов в современной исторической литературе» анализируются работы, в которых раскрывается жизнь беженцев, в том числе историков, в странах рассеяния.

В диссертации отмечается, что массовость беженцев, их сосредоточение в определенных странах создали те социокультурные русские анклавы, в которых могли реализовать себя представители гуманитарных наук. Используя методику М. Йовановича, мы выделили страны-реципиенты, где были созданы оптимальные условия для творчества историков¹¹ Йованович М. Россия в изгнании // Русская эмиграция в Югославии. С. 34-35..

В научной литературе приводятся разноречивые данные о численности историков-эмигрантов²² Пашуто В.Т. Русские историки-эмигранты в Европе. С.13; Емельянов Ю.Н. С.П. Мельгунов в России и эмиграции. М., 1998. С. 5; Он же. История в изгнании: Историческая периодика русской эмиграции (1920-1940-е годы). М., 2008. С. 7.. Анализ биографических данных 150 историков показывает, что преобладали историки, родившиеся в 1880 и позднее, то есть, люди среднего возраста, что не совпадает с мнением С.П. Бычкова и В.П. Корзун³³ Бычков С.П., Корзун В.П. Введение в русскую историографию. С. 318. . Большинство из них окончили Петербургский и Московский университеты, что не совпадает с выводом М. Раева о преобладании выпускников периферийных вузов⁴⁴ Раев М. Россия за рубежом. С. 199..

Выявляя мотивы отъезда в эмиграцию, исследователи видят их в политике Советской власти, изменении социального статуса интеллигенции, материальных трудностях и отсутствии свободы творчества в СССР. Новой стала постановка А.В. Квакиным проблемы выявления глубинных общекультурных предпосылок экспатриации⁵⁵ Квакин А.В. Осмысление «философского парохода» 1922 года (К 80-летию административной высылки большевиками значительной группы видных российских интеллигентов) // Толерантность и власть: судьбы российской интеллигенции. Пермь, 2002. С. 67-68..

Анализируя итоги изучения научных структур эмигрантов, мы отмечаем, что исследователи обращают внимание на численность, персональный состав академических групп, перечисляют задачи, которые они решали. Но нет работ, посвященных анализу внутренней жизни этих организаций, деятельности правлений, избираемых на съездах, взаимодействия эмигрантских, национальных и международных ученых сообществ.

Третий параграф «Евразийская концепция отечественной истории в новейшей историографии» раскрывает условия формирования современного интереса к цивилизационным проектам объяснения отечественной истории. Современная дискуссия о евразийской исторической концепции во многом повторяет спор, развернувшийся в 1920-1930-е гг.: обсуждаются вопросы об ее истоках, сущности, исследовательских перспективах.

В исследовании отмечается, что в 1920-1930-е гг. в эмигрантской и советской историографии (Н.А. Бердяев, А.А. Кизеветтер, П.Н. Милюков, В. Полонский, С.И. Пионтковский) критика евразийства шла с позиций европоцентризма, а ее острота была связана как с «агрессивностью» нового научного направления, так и с психологическим состоянием «общества в изгнании», характерными чертами которого были нетерпимость и подозрительность.

В сравнении с этими истоками, новыми в современной историографии были идеи о влиянии эпохи Серебряного века на формирование интереса к Востоку, состоянии исторической науки, зарождении отдельных идей евразийцев в 10-е годы XX столетия. На наш взгляд, научная концепция евразийцев отражала мировые тенденции к унификации культуры и стремление народов сохранить культурную идентичность. Выявление специфики российской цивилизации как синтеза культур великороссов и других этносов, населяющих Евразию, для русских эмигрантов имело особое значение, поскольку на Родине шли процессы «создания новой культуры, нового человека». Стремление «сохранить и приумножить» традиционную русскую культуру имело не только антибольшевистскую направленность, но и объективно совпадало со второй тенденцией.

После второй мировой войны евразийство стало предметом исследования как зарубежных (О. Босса, П. Ковалевский, Г. Струве, Ч. Гальперин), так и советских историков (В.Т. Пашуто, Н.Я. Мерперт, Н.А. Тихомиров). Если в статьях и монографиях иностранных авторов отмечались некоторые позитивные стороны исторической концепции евразийцев, то в советской историографии евразийская концепция истории России представлялась как «отход вправо от Ключевского» (В.Т. Пашуто).

«Новая жизнь» евразийских идей в перестроечный и постсоветский период представляется нам естественным явлением и связана не только с «катастрофичностью» сознания уже современных исследователей, но и с преемственностью науки. Интерес к евразийской исторической концепции можно рассматривать как проявление тенденции в мировой и российской историографии, направленной на преодоление представлений о линейном развитии человечества, как попытку осмыслить этнокультурный полицентризм на новом историческом этапе.

Особое внимание в исследовании уделено первой в отечественной историографии монографии М.Г. Вандалковской, в которой автор поставила задачу комплексного анализа евразийства. С научной точки зрения такая попытка оправдана и интересна, но в реалиях 1920-1930-х гг. евразийство не было «целостным учением», взгляды лидеров эволюционировали. Эта размытость и многоголосье евразийцев способствовали тому, что, как и прежде, сторонники и оппоненты евразийства могут апеллировать к первоисточникам.

Евразийцы поставили вопрос об органичном взаимодействии и взаимовлиянии всех этнокультурных субъектов мирового процесса. «Комплекс наполноценности», привитый европоцентризмом, «компенсировался» в дореволюционной и советской историографии цивилизаторской ролью русских на окраинах, хотя сам процесс освоения азиатских пространств был сложнее, чем их механическое подтягивание к уровню развития центральной России. Здесь тоже было взаимодействие культур, более опосредованное в высокой культуре, но вполне реальное на бытовом уровне, что видно в различии ментальности «европейского» русского и сибиряка, казака. Евразийцы в стремлении выделить именно этот процесс, в свою очередь, незначительное внимание уделял анализу европейского влияния, что также вело к одностороннему видению российской истории и создавало впечатление полного отказа евразийцев от европейского культурного наследия.

Постановка евразийцами проблемы взаимодействия Руси-России и Азии вовлекало в процесс исторического познания огромные территории и населяющие их народы, ставило вопрос о взаимовлиянии и взаимодействии культур в рамках многонационального государства. Как справедливо отмечает академик В.В. Алексеев, задача заключается в том, чтобы проанализировать исторический опыт освоения и развития Азиатской России в геополитической и цивилизационной динамике¹¹Алексеев В.В. Общественный потенциал истории. Екатеринбург, 2004. С. 154. .

Нам представляется, что уровень современных исследований, посвященных евразийству, определяется прежними подходами, которые неизбежны при анализе временного промежутка 1920-1930-х гг. Цивилизационный подход возможен в случае, если рассматривать евразийство, во-первых, как поиск альтернативной концепции российской истории, во-вторых, как один из новых подходов в мировой историографии, связанный с процессами глобализации, в-третьих, как явление исторической мысли всего XX столетия. Это предполагает изучение национально-государственного строительства как творчества всех народов, населявших и населяющих Россию; необходимость отхода от европоцентризма; изучение взаимовлияния этнокультурных субъектов, как в мировой, так и в отечественной истории.

В «Заключении» диссертации подведены итоги исследования, сформулированы основные выводы по истории изучения истории исторической науки Русского зарубежья.

Анализ литературы показал, что в изучении истории исторической науки Русского зарубежья можно выделить два периода: 1920-1980-е гг. и конец 1980-х гг. - 2000-е гг. Первый период, в свою очередь, делится на два этапа: 1920-1930-е гг. и 1940-1980-е гг. Общими чертами историографии 1920-1930-х гг. было восприятие эмигрантской литературы, как части отечественной исторической науки; формирование тенденций разрыва и сопряженности исторического познания. Для второго этапа характерен интенсивный процесс накопления историографических фактов; изучение эмигрантской литературы с позиций идейно-политического противостояния, историческая наука Русского зарубежья не рассматривалась как часть отечественной историографии. Изменение историографической ситуации, открытие архивов, возможность сотрудничества и свободного обмена информацией с зарубежными коллегами, методологический плюрализм стали фундаментом для формирования нового исследовательского направления - изучения истории Русского зарубежья и истории исторической мысли в изгнании, как неотъемлемой части отечественной культуры.

Анализ литературы показал, что пройден значительный этап в осмыслении историко-культурного наследия эмиграции: определились основные методологические подходы и направления в изучении проблемы, сформировались научные центры и творческие коллективы, накоплен опыт реализации целевых исследовательских программ. Наиболее результативным способом комплексного анализа является выделение отдельных подпроблем и привлечение к их решению специалистов различных областей гуманитарного знания.

В настоящее время сформировались основные механизмы сотрудничества с зарубежными коллегами: международные конференции, «круглые столы», выставки, посвященные эмиграции в целом и / или жизни и творчеству ее отдельных представителей; разработка конкретных исследовательских проектов и их реализация на междисциплинарном уровне; система отечественных и зарубежных грантов; совместная работа по выявлению, описанию и публикации архивных материалов; межличностные отношения.

Исследование творчества историков-эмигрантов идет в рамках истории исторической науки, мигрантоведения, интеллигентоведения, интеллектуальной истории. В соответствии с этим изучаемый предмет рассматривается с использованием различных методов, что позволяет видеть его в «объемной» форме.

Исследователи многое сделали для выявления традиционных и новаторских концепций историков-эмигрантов, осмысления их методологических поисков. Вместе с тем комплексное изучение историографического наследия эмиграции показывает гносеологический потенциал позитивистской методологии; некоторую эволюцию взглядов исследователей; научную преемственность дореволюционной, эмигрантской и советской историографии; определенное отличие подходов к отдельным проблемам российской истории старшего и среднего поколений историков-эмигрантов; синхронность методологических поисков отечественных и зарубежных историков. Поэтому полное восстановление «связи времен» возможно только через включение в историографическое поле этого сегмента эмигрантского наследия.

Анализ работ отечественных и зарубежных авторов показал, что исследователи значительное внимание уделяют проблеме адаптации русских эмигрантов; особенностям отношений эмигрантов и принявшего их общества, вкладу историков в науку стран-реципиентов; политике правительств и гуманитарной деятельности общественных организаций. Зарубежные авторы ставят проблемы утраченных возможностей своих стран из-за недальновидной политики правительств; отмечают не только гуманитарную, по и «прагматическую» цель «Русской акции»; влияние американского общества на мировоззрение историков (Ч. Гальперин). Сопоставление отечественных и зарубежных историографических источников раскрывает различие взглядов на творчество историков-эмигрантов, их роль в развитии национальной науки и культуры.

Систематизация персоналий историко-научного сообщества наглядно показывает, что внимание исследователей привлекли только крупные фигуры Русского зарубежья, в то время как задача осмысления творчества «среднего» и «младшего» поколений пореволюционной волны сохраняет свою актуальность. Несмотря на обилие литературы о научном сообществе эмиграции, нет статей, рассматривающих конкретную деятельность «первичного» звена - академических групп; отсутствуют исследования, посвященные анализу научного быта историков, координации и управления эмигрантскими организациями, сотрудничества с национальными научными сообществами и государственными органами; взаимодействия европейской, американской и дальневосточной ветвей эмиграции.

Литература по истории исторической мысли Русского зарубежья показывает, что необходим переход к сравнительному анализу историографического наследия всех волн историко-научной эмиграции. Включение эмигрантского наследия в отечественную науку сделает правомерным вопрос о месте российской исторической мысли в мировом историко-научном пространстве.

Основные публикации по теме диссертации

Монография

1. Цепилова В.И. Историческая наука русского зарубежья: Проблемы историографии (1920-2004 гг.). Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2005. 294с.

Статьи, опубликованные в ведущих научных рецензируемых журналах

1. Цепилова В.И. Историческая наука русского зарубежья в оценке современных исследователей // Известия Уральского государственного университета. Серия 27: Проблемы образования, науки и культуры. Вып. 14. Екатеринбург, 2003. С. 153-160.

2. Цепилова В.И. Российская эмиграция и 100-летие выступления декабристов // Отечественная история. 2005. № 6. С. 159-166.

3. Цепилова В.И. А.А. Кизеветтер в эмиграции (1922-1933) // Известия Уральского государственного университета. Серия 34: Проблемы образования, науки и культуры. Вып. 17. Екатеринбург, 2005. С. 108-114.

4. Цепилова В.И. Некоторые проблемы изучения исторической мысли русского зарубежья // Вопросы истории. 2007. № 1. С. 156-166.

5. Цепилова В.И. Историческая наука русского зарубежья в историографии 1920-1930-х гг. // Известия Алтайского государственного университета. - Барнаул, 2009. № 4 / 1. С. 224-227.

6. Цепилова В.И. Гражданская война и формирование российской эмиграции: к историографии проблемы // Уральский исторический вестник. Екатеринбург, 2009. № 3 (24). С. 80-85.

7. Цепилова В.И. Из историографического наследия российской эмиграции (1920-1939 гг.) // Вестник Челябинского государственного университета. Серия 16. История. Вып. 32. Челябинск, 2009. С. 133-138.

8. «Пишу всякую всячину только для заработка»: Письма А.А. Кизеветтера к В.А. Мякотину и К.Н. Гулькевичу. 1923-1932 гг. / Вступ. ст., подготовка текста к публикации и комментарии В.И. Цепиловой, М.В. Ковалева // Отечественные архивы. 2009. № 5. С. 87-98.

Статьи в научных сборниках и материалах конференций

1. Цепилова В.И. 1917 год глазами эмигрантов первой волны // Октябрь семнадцатого года и современность: Тез. регион. науч.-практ. конф. М.: Былина, 1997. С. 45.

2. Цепилова В.И. Российская эмиграция как социокультурный феномен//Судьба России: исторический опыт ХХ столетия: Тез. третьей Всерос. конф. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1998. Т. 1. С. 123-125.

3. Цепилова В.И. «Интеллигенция-власть-народ» в трудах Г.П. Федотова // Межвуз. сб. науч. тр. Магнитогорск: Изд-во МГТУ, 1998. Вып.1. С.115-123.

4. Цепилова В.И. Г.П. Федотов об интеллигенции // Интеллигенция России в истории ХХ века: неоконченные споры. К 90-летию сборника «Вехи»: Тез. Всерос. науч. конф. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1998. С. 140-143.

5. Цепилова В.И. Российская эмиграция: к постановке проблемы // Социально-экономические и экологические проблемы лесного комплекса: Тез. междунар. науч.-техн. конф. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. С. 47.

6. Цепилова В.И. Проблемы взаимоотношений интеллигенции и власти в трудах Г.П. Федотова // Генезис, становление и деятельность интеллигенции: Междисциплинарный подход: Тез. ХI междунар. науч.-теорет. конф. Иваново: изд-во ИвГУ, 2000. С. 80-82.

7. Цепилова В.И. К проблеме изучения русской эмиграции первой волны // Межвуз. сб. науч. тр. Серия гуманитарные и социальные науки. Магнитогорск: Изд-во МГТУ, 2000. Вып.2. С. 244-248.

8. Цепилова В.И. Судьба России в трудах Г.П. Федотова // Культура и цивилизация: Мат-лы Всерос. науч. конф. 17-18 апреля 2001 г. Екатеринбург: Изд-во Урал. Ун-та, 2001. Часть 2. С. 37-41.

9. Цепилова В.И. Г.П. Федотов об интеллигенции // Российская интеллигенция: критика исторического опыта: Тез. докл. Всерос. конф. с междунар. участием, посвященной 80-летию сборника «Смена вех». 1-2 июня 2001 г. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001. С. 132-133.

10. Цепилова В.И. Эмигрантская политическая мысль о специфике формирования частной собственности в России // Рыночные реформы в Российской Федерации: Экономический и правовой аспект: Мат-лы науч.-практ. конф. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001. Часть 1. С. 97-11.

11. Цепилова В. И. Современная литература об историках-эмигрантах 20-30-х гг. ХХ в. // Quality of life technology. Т. 2. Номер 1, 2002. С. 11-20. [Электронный ресурс] / Режим доступа: WWW. GOL. UR. RU.

12. Цепилова В.И. Новейшая историография исторической мысли русского зарубежья 20-30-х гг. ХХ в. Екатеринбург, 2002. Библиогр. 66 названий (Рук. деп. в ИНИОН 13.01.03. № 57733). 32 с.

13. Цепилова В.И. Традиции милосердия и общество в изгнании // Милосердие и благотворительность в российской провинции: Тез. докл. Всерос. конф. 22-23 апреля 2002 г. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2002. С. 163-164.

14. Цепилова В.И. Роль государственных и общественных организаций в адаптации эмигрантской интеллигенции и студенчества // Милосердие и благотворительность в российской провинции: Пленарные докл. и мат-лы Круглого стола Всероссийской науч.-практ. конф., 22-23 марта 2002 г. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2002. Вып. 2. С. 81-85.

15. Цепилова В.И. Историческая мысль русского зарубежья 20-30-х гг. ХХ в. в современной литературе // «Московский университет - Российское зарубежье - мировая культура»: Международный «круглый стол», посвященный 250-летию Московского университета, Москва, 29-30 ноября 2002 г. М.: Б.и., 2002. С. 46-50.

16. Цепилова В.И. Современная историография исторической мысли русского зарубежья 20-30-х гг. ХХ века // Толерантность и власть: судьбы российской интеллигенции: Тез. докл. международ. конф., посвященной 80-летию «философского парохода», Пермь-Чусовой, 4-6 октября 2002 г.. Пермь, 2002. С. 326-328.

17. Цепилова В.И. Некоторые проблемы адаптации историков-эмигрантов 20-30-х годов ХХ века // Социально-экономические и экологические проблемы лесного комплекса: Сб. мат-лов междунар. науч.-техн. конф. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2003. С. 32-34.

18. Цепилова В.И. Методологическое наследие русского зарубежья в оценке современных исследователей // Культура и интеллигенция России ХХ века как исследовательская проблема: итоги и перспективы изучения: Тез. докл. науч. конф., посвященной 85-летию со дня рождения проф. Л.М. Зак и 70-летию со дня рождения проф. В.Г. Чуфарова, 30-31 мая 2003 г. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2003. С. 52-54.

19. Цепилова В.И. Особенности жизни и творчества историков-эмигрантов 20-30-х гг. ХХ века // Гуманитарные и социальные науки: Межвуз. сб. науч. тр. Магнитогорск: Изд-во МГТУ, 2003. Вып. 3. С. 100-105.

20. Цепилова В.И. Историография исторической мысли русского зарубежья 20-30-х гг. ХХ века // Известия Уральского экономического университета. Екатеринбург, 2003. № 6. С. 70-79.

21. Цепилова В.И. Историческая наука в русском зарубежье: методологические аспекты // Документ. Архив. История. Современность: сб. науч. тр. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2003. Вып. 3. С. 176-188.

22. Цепилова В.И. Кризис исторической науки и осмысление теоретико-методологического «наследия» русского зарубежья в современной литературе // Духовность и государственность: сб. науч. ст. Оренбург: Оренбургский филиал УрАГС, 2002. Вып. 3. С. 173-181.

23. Цепилова В.И. Специфика российской цивилизации в интерпретации историков русского зарубежья // Культура и интеллигенция России между рубежами веков: Метаморфозы творчества. Интеллектуальные ландшафты (конец XIX в.-начало XXI в.): Мат-лы V Всероссийской науч. конф. с международ. участием, посвященной 10-летию Сибирского филиала Российского института культурологии МК РФ (Омск, 29 сентября-3 октября 2003 г.). Омск: Изд-во ОмГУ, 2003. С. 60-64.

24. Цепилова В.И. А.А. Кизеветтер - историограф (1922-1933 гг.) // Московский университет и судьбы российской интеллигенции: Мат-лы международ. конф. М.: Полиграф сервис, 2004. С. 205-215.

25. Цепилова В.И. Историографическое наследие русского зарубежья 20-30-х гг. ХХ в. // Документ. Архив. История. Современность: сб. науч. тр. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2004. Вып. 4. С. 213-226.

26. Цепилова В.И. Проблемы адаптации историков-эмигрантов 20-30-х гг. ХХ в. в научной литературе // Российская интеллигенция на Родине и в зарубежье: сб. науч. ст. М.: Изд. дом «Ветераны спецслужб», науч. журнал «Экономика. Право. Политика. Безопасность», 2005. С. 273-292.

27. Цепилова В.И. Эмигрантская политическая мысль о специфике формирования частной собственности в России // Право собственности в России (Вопросы теории и практики): сб. ст. Пенза: Пензенский Дом знаний, 2006. С. 101-103.

28. Цепилова В.И. Александр Александрович Кизеветтер: историк и общественно-политический деятель. К 140-летию со дня рождения // Документ. Архив. История. Современность: сб. науч. ст. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2007. Вып. 7. С. 270-283.

29. Цепилова В.И. П.М. Бицилли о специфике Российской цивилизации // Русский вопрос: История и современность: Мат-лы VI междунар. науч.-практ. конф., Омск, 1-2 ноября 2007 г. Омск: Изд-во ОмГУ, 2007. С. 198-200.

30. Цепилова В.И. Историческая наука русского зарубежья в историографии 20-80-х гг. [электронный ресурс] // Перспективы изучения истории культуры Российского Зарубежья: Междунар. науч. коллоквиум, посвященный 75-летию Российского института культурологии [Электронный ресурс] / база данных http: www. riku. Ru - 0,5 п.л.

31. Цепилова В.И. Россия и Дон в эмигрантской историографии // Катанаевские чтения: мат-лы Седьмой Всероссийской науч.-практ. конф., посвященной 195-летию Омского кадетского корпуса и 160-летию со дня рождения генерал-лейтенанта Георгия Ефремовича Катанаева, Омск, 16-17 мая 2008 г. / Отв. ред. О.В. Гефнер, В.Л. Кожевин, Н.А. Томилов. Омск: изд. дом «Наука», 2008. С. 269-273.