Повседневность кочевников советской Якутии в устной истории и местной печати 1970-1980 годов

Размещено на http://www.allbest.ru/

Повседневность кочевников советской Якутии в устной истории и местной печати 1970-1980 годов

Настоящая статья продолжает тему поиска и использования региональных и локальных источников по истории советской повседневности Севера и Арктики. Предпринято исследование условий жизни охотников и оленеводов Якутии в 1970-1980-е годы на базе полевых материалов и региональной периодической печати. Выявленные источники, впервые вводимые в научный оборот, обладают информационным потенциалом, дополняющим картину сельских социальных реалий позднего социализма на Крайнем Севере. Предпринятый анализ сельской повседневности особо интересен в хронологическом аспекте, характеризуемом как завершающий этап советской седентаризации кочевников Севера. В статье использованы результаты научно-исследовательского проекта «Социально-экономические и этнокультурные процессы в Азиатской Арктике ХХ-ХХI вв.: опыт научного изучения, адаптации и взаимодействия социальных общностей», а также проекта РФФИ (РГНФ) № 17-11-14003 а(р).

Изучение истории повседневности арктических и северных сел советской Якутии является необходимым компонентом реконструкции исторического прошлого. Ранее уже отмечалось, что, несмотря на исследовательскую актуальность истории повседневности как научного тренда, на материалах Якутии работ по советскому периоду практически нет. При этом подчеркивалась общая скудость документальных источников, особенно по истории сельской повседневности, территориальная и хронологическая неравномерность их наличия и сохранности, что актуализирует поиск и вовлечение в научный оборот дополнительных источников[2].

Здесь продолжены исследования по социальной истории сельской местности Севера Якутии, где был собран и проанализирован корпус полевых материалов по арктическим улусам (районам) республики, в первую очередь, полевые записи историй жизни и глубинные интервью с уроженцами и старожилами. Также были обработаны периодические издания, выходившие в 1970 - 1980-е гг. в обследованных административных образованиях на русском и якутском языках. В частности, в подготовке публикации использованы издания «Заря Яны», «Дьаанысарданата» Усть-Янского, «Маяк Арктики», «Арктика маяга» Булунского районов Якутской АССР. Для работы над темой были востребованы методы ретроспективного анализа и устной истории; историко-сравнительный метод позволил проследить динамику социально-экономических и культурных процессов в сельской местности советской Якутии. Критический подход и перекрестный анализ материалов позволил повысить достоверность оценки рассмотренных явлений и фактов.

Следует признать, что еще в прошлом веке вокруг повседневной жизни отдаленных сел за Полярным кругом сложился целый пласт стереотипов и мифов, бытовавших даже в самой республики. Среди представлений о жизнедеятельности человека на высоких широтах, кроме суровых природных условий, существовали и такие характеристики: а) на арктическом побережье труд и быт мало регламентированы, пространство огромно и обладает неисчерпаемыми ресурсами; б) быть жителем Крайнего Севера материально выгодно, благодаря особым преференциям и очень высоким зарплатам.

По обоим пунктам следует отметить, что в изучаемый период по всей Якутии, включая арктические и северные районы, шел именно процесс сужения пространства повседневной жизнедеятельности сельского населения. Для охотников и оленеводов это было связано, прежде всего, с переводом коренного населения на оседлость. В отечественной историографии также достаточно критично оценивается реальный уровень и качество жизни рядовых пастухов и промысловиков, кочующих вместе со стадами и ведущих охотничий и рыболовный промысел[3].

В этом свете весьма интересна реконструкция социального самоощущения кочевников Севера Якутии, которые пережили в рассматриваемый период завершение советской седентаризации. Кочевание экономически активного населения на землях традиционного проживания аборигенов воспринималось как «исторический пережиток», требующий в 1970-1980-е гг. окончательной ликвидации. На государственном уровне «целостное осмысление культурной самобытности кочевых народов» для понимания их самоидентификации, выявления скрытых механизмов, определяющих их культурную идентичность, возможных «сценариев» дальнейшего развития, происходит только в новейшее время[1].

В тот исторический момент реализация политики оседания означала для кочевников трансформацию уклада и образа жизни; она шла вразрез с трудом и бытом коренных жителей, ведущих традиционное хозяйство. Изменилось пространство всей жизнедеятельности коренных народов[4]. Бесспорно, что олени нуждаются в просторных меняющихся пастбищах, как и пушной промысел подразумевает охотничьи угодья вдали от совхозных поселков. В ассортименте идущей на экспорт пушнины первые строки занимали песец, белка, соболь, горностай: в объеме всей союзной пушнины, включая продукцию звероводческих совхозов, доля охотников Крайнего Севера всегда оставалась весомой. В этом была скрыта сложная противоречивость развития: в попытках сохранить традиционные отрасли, искореняя традиции хозяйствования и уклад жизни.

Идеологическая дискриминация кочевания как архаичного атавизма, мешающего строить социалистическое общество, привела к массовому переводу на оседлость путем разрушения не только хозяйственного уклада, но и семейных отношений. В поселках на государственном обеспечении обучались дети оленеводов и промысловиков, проживали жены и матери оленеводов и охотников. Дети учились по общему распорядку, уже не участвуя в начале и завершении откочевок, в открытии охотничьего сезона и т.д.

Для растущих поколений северян было немаловажным, что кочевой образ жизни - хозяйственно-культурная традиция предков и родителей, официально был объявлен пережитком прошлого. «В школе говорили, что кочуют, ведут бродячий образ жизни только дикари… Детским своим умом я понимал, что родители не бродяжничают. Они работали от зари до зари. Я знал, что отец умеет отгонять от совхозного стада зимних злых волков. Как он устает в борьбе за сохранность стада, в борьбе за выживание в морозы и в тундровую пургу. Мать никогда не сидела без дела, обшивала, обстирывала, готовила, ставила чум, готовила дрова, рыбачила. Я видел, сколько сдавалось государству мяса и шкур. Мои родители приносили столько пользы! Я так ждал школьных каникул, чтобы приехать к ним», - вспоминал коренной северянин[10].

Но не все выпускники школ возвращались к традиционным занятиям предков. Как следствие, появилась проблема преемственности в совхозах - молодые северяне неохотно шли в пастушеские и промысловые бригады, в которых шло естественное старение рабочих кадров. По нашим наблюдениям, вопрос преемственности в традиционных отраслях: «Кому передать чаут?», именно в эти годы становится многолетним пунктом в местной прессе[5]. Политика перевода на оседание успешно внедрялась, в поселках формировалось постоянное население, уже не связанное с кочеванием. Для этих людей пространство жизнедеятельности уже ограничивалось территорией только поселка. При этом для изученных северных сел данного периода было характерно слабое развитие инфраструктуры и коммуникаций, проблемы со снабжением.

Жители заполярных поселений были лишены многих достижений цивилизации, обычных даже для центральных и южных районов республики, не говоря о западных регионах страны. Например, только в 1980 г. телевидение стало доступным для многих сельских участков устья реки Яна [6]. Касательно данного района, в середине «благополучных» 1980-х гг. руководство республиканского потребсоюза «Холбос» было вынуждено признать, что «обеспечение тружеников тундры товарами - неудовлетворительное. До сих пор не утвержден перечень товаров, необходимых оленеводам, заявки на завоз грузов вовремя не подаются. В результате часто возникают перебои в продаже товаров повседневного спроса» [7]. В частности, перед работниками райпотребсоюза одного из арктических районов - Усть-Янского были поставлены задачи совершенствования продажи товаров повседневного спроса по заявкам оленеводов, а также по мере поступления грузов «резервировать для тружеников тундры товары повышенного спроса…»[7].

Последний пункт означал не только нехватку нужных для труда и быта вещей, но и использование спроса в качестве инструмента своеобразного соревнования. Как и везде, товарный дефицит порождал особый вид поощрения - выделение «товарных фондов» на приобретение вещей. Распределение дефицита было одним из средств повышения мотивации к труду. Идеологическая подоплека избирательного снабжения так отразилась в памяти ветеранов совхозного труда в обследованных селах: «Наш бригадир С-в был большой труженик. Он выполнял и перевыполнял план идущих друг за другом пятилеток. Ему за это вне очереди выделяли фонд на снегоход «Буран», на мощный подвесной мотор для лодки. А какой мебельный гарнитур ему продали на 60-летие Октября! Все завидовали…»[8].

Особенно плохо обеспечивались товарами работники оленеводческих, рыболовецких и охотничьих бригад совхозов. Проблемы торговли были связаны также с сезонным характером снабжения. В сельских поселениях в прибрежной, тундровой и таежно-тундровой зоне Якутского Севера особенно ожидали открытия речного и приморского сообщения. Одним из повторяющихся и ярких в памяти наших информантов является сюжет «открытия навигации». В устных свидетельствах устойчивы выражения: «В тот год навигация открылась рано», «В тот год навигация прошла удачно, многое из плана успели завезти», «Навигация в том году началась неудачно». Типичным является воспоминание уроженца Булунского улуса Якутии, проживавшего на берегу Лены: «Была бурная теплая весна, верховья рек вскрылись раньше сроков. Как ледоход по Лене прошел, так и пришел первый пароход. Помню, на его белой палубе стоял мой отец, вернувшийся после лечения в Якутске»[10].

По реке Лена в освещаемый период действительно ходил теплоход «40 лет ВЛКСМ» - судно класса «река-море» производства Германской Демократической Республики. Комфортабельный теплоход с каютами трех классов и «люксом» для пассажиров, с двумя палубами производил впечатление даже на жителей столичного Якутска. В глазах школьника из села на несколько сот человек теплоход выглядел воплощением мощи и богатства великой страны, простирающейся на юг и на запад от Крайнего Севера. «Тогда я думал, что этот белый пароход может доплыть не только до Якутска, но и до Москвы, до самого Кремля. Только оттуда мог приплыть такой красавец, несущий на своем борту все мыслимые богатства: компот в стеклянной банке, фабричные лыжи, ткани для шьющих женщин, резиновые сапоги, капроновые сети, галеты и кино про «Неуловимых мстителей» [10].

С открытием навигации, в рамках «северного завоза» морским или речным путями с караваном судов приходил необходимый груз - продовольствие, стройматериалы, топливо, промышленные товары первой необходимости. Суда доставляли и гостей или новых жителей Севера, специалистов для производства, сферы соцкультбыта, здравоохранения и образования. Привозили габаритные вещи, транспортировка которых воздушным транспортом (часто единственным видом коммуникации) была невозможна. С навигацией поступали оборудование и мебель для школ, больниц и детских учреждений. Государство выполняло свои социальные обязательства, хотя и не всегда в полном объеме, в надлежащем количестве и качестве. «Белый пароход» приходил каждый год - как непременная и важная часть многолетнего контракта между могущественной властью и малочисленным населением арктических сел.

Источники устной истории приоткрывают интересные аспекты самоощущения жителей северных сел Якутии. Несмотря на большую географическую отдаленность от центра не только страны, но даже республики, не было чувства «обособленности», оторванности от экономических и общественно-политических процессов. Наши информанты признавали, что всегда гордились своими наградами за труд и чувством своей сопричастности к общим событиям не только родного края, но и единой страны. «Труд наш нелегкий. Но мы привычные. Как без рыбалки - летом выезжаем на пески и заветные тони. На подледку ходим зимой. Рыба, она должна ловиться - смотря какой год, такой и улов. Но мы знаем, что наша рыба кормит не только нас. Ее даже в Москву возят - на стол партийного съезда, говорят, выставляют. Так что я, простой, малограмотный рыбак, ловлю рыбу для Кремля!», - с искренней гордостью говорили рыбаки из Заполярья в беседах с рабочими совхозов Центральной Якутии [9,11].

Таким образом, анализ собранных полевых материалов и содержания публикаций в локальных изданиях позволяет обогатить историю советской повседневности в сообществах Крайнего Севера Якутии. Кроме не отраженных в официальных документах, хранящихся в государственных архивах, фактов, выявленные источники проливают свет на важные характеристики советской повседневности. Также перспективным видится дальнейшая разработка аспектов социальной идентичности сельских тружеников Крайнего Севера.

исторический жизнь культурный

Список литературы

исторический жизнь культурный

1. Бадмаев В. Н. Номады XXI века: к методологии исследования // XII Конгресс антропологов и этнологов России: сб. материалов (г. Ижевск, 3-6 июля 2017 г.) / отв. ред.: А. Е. Загребин, М. Ю. Мартынова. М. - Ижевск: ИЭА РАН; УИИЯЛ УрО РАН, 2017. С. 295-296.

2. Винокурова Л.И. Повседневность арктических сел в локальных источниках: 1960-1970-е годы// Международный научно- исследовательский журнал. - 2016 - № 11 (53) . - Часть 1. - С.92-94.

3. Сулейманов А.А. Научное изучение социально-экономического положения номадов Якутии в 1950-1980-е гг.//Современная наука: актуальные проблемы теории и практики. - 2017. - №10. - С.46-50.

4. Филиппова В.В. Коренные малочисленные народы Севера Якутии в меняющемся пространстве жизнедеятельности: вторая половина XX в. Новосибирск: Наука, 2007. 176 с.

5. Полевые материалы автора (ПМА). Информант Н.С.С., 1954 г.р., житель Аллаиховского улуса РС(Я). Запись 2017 г.

6. ПМА. Информант С.П.Ф., 1934 г.р., житель Булунского улуса РС(Я). Запись 2016 г.

7. ПМА. Информант Х.Н.С., 1961 г.р., житель Булунского улуса РС(Я). Запись 2017 г.

8. ПМА. Информант Я.Р.Н., 1946 г.р., житель Усть-Янского улуса РС(Я). Запись 2017 г.

Размещено на Allbest.ru