Принудительные миграции на советском Дальнем Востоке в 1920-1950-е гг.

История системы спецпоселений представлена блоком исследований, отражающих различные аспекты ее создания и функционирования (И.В. Бердинских, В.В. Сарнова, Л.Н. Лобченко и др. Сарнова В.В. Принудительные миграции населения СССР в Западную Сибирь в период Второй мировой войны: автореф. дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 2005; Лобченко Л.Н. Вклад спецпоселенцев в развитие экономики и социально-культурной сферы Северного края. 1929-1946 гг.: автореф. дисс. канд. ист. наук. М., 2006; Бердинских И.В. Особенности формирования инфраструктуры системы спецпоселений в СССР в 1930-1940-е гг.: автореф. дисс. … канд. ист. наук. Киров, 2007; и др. ). Одной из активно изучаемых аспектов является "крестьянская ссылка", получившая освещение на базе общегосударственных (Н.А. Ивницкий) и региональных материалов - Сибири (С.А. Красильников, Н.Я. Гущин, В.П. Данилов,), Урала (И.Е. Плотников, Т.И. Славко), европейского Севера (В.Я. Шашков, А.П. Воробей) и др., что позволило существенно расширить эмпирическую базу проблемы и углубить ее понимание с учетом территориальной специфики основных регионов-реципиентов ссыльных крестьян Ивницкий Н.А. Судьба раскулаченных в СССР. М.: Собрание, 2004; Гущин Н.Я. "Раскулачивание" в Сибири (1928-1934 гг.): Методы, этапы, социально-экономические и демографические последствия. Новосибирск, 1996; Данилов В.П. Необычный эпизод о взаимоотношениях ОГПУ и Политбюро (1931 г.) // Вопросы истории. 2003. № 10. С. 112 - 128; Славко Т.И. Кулацкая ссылка на Урале. 1930-1936. М., 1995; Шашков В.Я. К вопросу о выселении раскулаченных семей в Северный край. 1930-1933 гг. // Отеч. история. 1996. № 1. С. 98 - 107; Воробей А.П. Спецпереселенцы в Северном крае 1930-1931 годы. Архангельск, 2000; и др.. Среди работ этого круга заметно выделяются исследования С.А. Красильникова, в которых автор решает задачи общего концептуального развития проблематики, далеко выходящие за пределы регионального масштаба, в том числе исследует иерархию и эволюцию статусов различных категорий спецпереселенцев Красильников С.А. Серп и Молох: Крестьянская ссылка в Западной Сибири в 1930-е годы. М.: РОССПЭН, 2003; Его же. Гл. 3. Ссыльные крестьяне // Маргиналы в советском социуме. 1930-е - середина 1950-х гг. Новосибирск, 2010. С. 156 - 222; и др. . Зарубежные историки уделяют больше внимания общим аспектам сталинской аграрной политики, взаимоотношениям крестьянства с властью и массовым политическим репрессиям в СССР в целом (А. Грациози, Ш. Фицпатрик, Дж. Гетти, Ш. Мерль и др. Stalinist terror: New perspectives / ed. by J. Getty and R. Manning. New York: Cambridge University Press, 1993; Мерль Ш. Голод 1932-1933 годов - геноцид украинцев для осуществления политики русификации? // Отеч. история. 1995. № 1. С. 49 - 61; Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне: Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М.: РОССПЭН, 2001; Грациози А. Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне. 1917-1933. М., 2008; Виола Л. Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления. М., 2009; и др.). Непосредственно истории "кулацкой ссылки", в основном на европейском Севере, посвящена монография Л. Виолы Viola L. The unknown Gulag: The lost world of Stalin's special settlements. N.Y.: Oxford University Press, 2007..

Другой активно изучаемый аспект - этнические депортации. Одним из признанных российских авторитетов в этой области является Н.Ф. Бугай. Ученым введен в научный оборот и изучен обширный корпус архивных документов по широкому кругу аспектов, показаны особенности депортаций немцев, корейцев, народов Кавказа, иранцев, калмыков и др., а также проблемы их реабилитации Бугай Н.Ф. 20-40-е годы: депортация населения с территории Европейской России // Отеч. история. 1992. №4. С.37 - 49; Его же. Проблемы реабилитации этнических общностей Северного Кавказа: 1950-1990-е годы // Российская история. 2011. № 3. С. 141 - 155; Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах. М.: ИНСАН, 1998; и др.. В англоязычной литературе выделяются труды Т. Мартина, рассматривающие этнические депортации в контексте общей эволюции советской национальной политики Martin T. An affirmative action empire: ethnicity and the Soviet state, 1923-1938: dis. … ph.d. Chicago University, 1996; Его же. The origin of Soviet ethnic cleansing // The journal of modern history / The University of Chicago. 1998. Vol. 70. December. P. 813 - 861., и П. Холквиста - одного из немногих авторов, кто обратился к сравнительному анализу политики принудительных миграций царской и большевистской России и показал их преемственность См. в историографическом обзоре: Полян П.М. Не по своей воле… С. 17, 27..

Современную историографию депортаций "наказных народов" отличает внутренняя специализация по этническому признаку. Сформировались направления исследований по каждой пострадавшей этнической группе. Во всех работах отражен репрессивный характер депортаций, трагичность человеческих судеб. Авторы исследуют этапы депортаций, адаптационные процессы в местах расселения, проблемы правовой и этносоциальной реабилитации. Выселенцам из Западной Украины, Белоруссии, Прибалтики посвящены работы С.Г. Филиппова, В. Чебрикова, Х.П. Стродса, В. Дённигхауса, с Северного Кавказа - труды А.М. Гонова, В.П. Сидоренко, Э. Эркенова, А.С. Хунагова, А.Б. Кузнецовой, Х.-М.А. Сабанчиева, калмыкам - В.Б. и К.В. Убушаевых, Э.-Б. Гучиновой Чебриков В. О выселении в 40-50-х годах некоторых категорий из западных районов СССР // Источник. 1996. № 1; Стродс Х.П. Депортация населения Прибалтийских стран // Вопросы истории. 1999. № 9. С. 130 - 136; Гонов А.М. Проблемы депортации и реабилитации репрессированных народов Северного Кавказа: 20-90-е годы ХХ века: автореф. дисс. … докт. ист. наук. Ростов-н-Д., 1998; Дённингхаус В. В тени "Большого Брата": Западные национальные меньшинства в СССР (1917-1938 гг.). М.: РОССПЭН, Фонд "Президентский центр Б.Н. Ельцина", 2011. С. 502 - 543; Убушаев В.Б. Калмыки: Выселение, возвращение, возрождение. 1943 - 1959 гг. Элиста: Изд-во Калм. ун-та, 2007; Убушаев К.В. Депортация и правовая реабилитация калмыцкого народа: историко-правовые аспекты (1943-1991 гг.): автореф. дис. … канд. юрид. наук. Ставрополь, 2003; Сабанчиев Х.-М.А. Депортация, жизнь в ссылке и реабилитация балкарского народа (1940-е - начало XXI в.): автореф. дисс. … докт. ист. наук. Ростов-на Дону, 2007; и др., немцам - А.А. Германа, А.А. Шадта, В.И. Бруль Чернова Т.Н. Российские немцы: Отечественная библиография 1991-2000 гг.: Указ. новейшей лит. по истории и культуре немцев России. М., 2001; Герман А.А. Немецкая автономия на Волге. 1918-1941. М.: МСНК-пресс, 2007; Шадт А.А. Спецпоселение российских немцев в Сибири (1941-1944): автореф. дисс. … канд. ист. наук. Новосибирск, 2000; и др. и др.

На фоне широкомасштабного исследования вышеназванных аспектов остается еще ряд тем, разработка которых хотя и ведется, но не столь активно. Не стала предметом специального освещения история первых шагов советского государства по применению принудительных миграций как репрессивной меры, хотя в ряде публикаций и рассмотрены ее отдельные аспекты (А.М. Плеханов, О.Б. Мозохин, С.А. Красильников, Н.Ф. Бугай, П.М. Полян Плеханов А.М. ВЧК-ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности в период новой экономической политики. 1921-1928. М.: Кучково поле, 2006. С. 92 - 176; Мозохин О.Б. Право на репрессии: Внесудебные полномочия органов государственной безопасности (1918-1953). М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. С. 23 - 110; Красильников С.А. На изломах социальной структуры: Маргиналы в послереволюционном российском обществе (1917 - конец 1930-х годов). Новосибирск, 1998; Бугай Н.Ф. Реабилитация репрессированных граждан России (ХХ - начало XXI века): Книга-мониторинг. М.: ЗАО МСНК-пресс, 2006. С. 57 - 63; Полян П.М. Не по своей воле… С. 53 - 55; Высылка вместо расстрела: Депортация интеллигенции в документах ВЧК - ГПУ. 1921 - 1923. М.: Русский путь, 2005. ). Административные выселения, связанные с паспортными ограничениями нашли в историографии в основном косвенное отражение - через призму контрольно-учетной и ограничительно-репрессивной функции советской паспортной системы (Ш. Фицпатрик, В.П. Попов, Н. Муан, Г. Кесслер, Д. Ширер и др. Fitzpatric S. The great departure. Rural - urban migration in the Soviet Union, 1929 - 1933 // Social dimensions of Soviet industrialization. Bloomington, 1993. P. 15 - 40; Попов В.П. Паспортная система в СССР (1932-1976 гг.) // Социол. исследования. 1995. № 8. С. 3 - 14; Moine N. Passeportisation, statistique des migrations et contrфle de l'identitй sociale // Cahiers du monde russe. 1997. Vol. 38. № 4. Р. 587 - 600; Kessler G. The passport system and state control over population flows in the Soviet Union, 1932-1940 // Cahiers du monde russe. 2001. Vol. 42. № 2-4. P. 477 - 504; Shearer D. Elements near and alien: passportization, policing, and identity in the Stalinist State, 1932-1952 // The journal of modern history. 2004. Vol. 76(4). P. 835 - 881.). Историки приступили к комплексному анализу процесса репатриации советских граждан в конце и после Второй мировой войны, в рамках нашей темы является важным выделение среди них групп, зачисленных в рабочие батальоны НКО или переданных в распоряжение НКВД как "спецконтингент". Однако число таких трудов невелико (В.Н. Земсков, А.А. Шевяков, М.П. Полян, В.А. Ионцев Земсков В.Н. К вопросу о репатриации советских граждан. 1944-1951 годы // История СССР. 1990. № 4. С. 26 - 39; Шевяков А.А. "Тайны" послевоенной репатриации // Социол. исследования. 1993. № 8. С. 10 - 11; Эмиграция и репатриация в России / В.А. Ионцев, Н.М. Лебедев. М.В. Назаров, А.В. Окороков. М.: Попечительство о нуждах российских репатриантов, 2001; Население России в ХХ веке: Исторические очерки. В 3 т. Т.2. 1940-1959. М.: РОССПЭН, 2001. С. 145 - 165; Полян М.П. Жертвы двух диктатур: Жизнь, труд, унижения и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине. М., 2002.), особенно нуждаются в разработке вопросы размещения и трудоиспользования репатриантов в регионах. На периферии исследований остается кампания выселения из колхозов лиц, не выработавших нормы трудодней, по Указам ПВС от 21 февраля и 2 июня 1948 г. ("указников"). Если в общесоюзном плане она получила определенное освещение (В.П. Попов, В.Ф. Зима, Ж. Левеск), то на уровне регионов (за редким исключением) практически не исследовалась Неизвестная инициатива Хрущева (о подготовке указа 1948 г. о выселении крестьян) / вступ. статья, подготовка текста к публикации В.П. Попова // Отеч. архивы. 1993. № 2. С. 31 - 38; Зима В.Ф. "Второе раскулачивание": (Аграрная политика конца 40-х - начала 50-х годов) // Отеч. история. 1994. №3. С. 109 - 125; Минц М.М. Реферат кн.: Levesque J. Exile and discipline: The June 1948 campaign against collective farm shirkers. Pittsburgh: Carl Beck Papers, 2006. // Социальные и гуманитарные науки. Отеч. и зарубеж. лит. Серия 5. РЖ. История. М., 2008. № 3. С. 101 - 104; Хисамутдинова Р.Р. Антикрестьянская сущность Указа Президиума Верховного Совета СССР от 2 июня 1948 г. и его осуществление на Урале // Вестн. Оренбург. гос. ун-та. Оренбург, 2002. № 8. С. 56 - 62..

Несмотря на длинный список работ, комплексное изучение принудительных миграций за весь советский период в рамках конкретных территорий остается редким явлением. Это в полной мере относится и к Дальнему Востоку России. Внимание историков привлекли лишь отдельные кампании проведенных здесь насильственных переселений, главным образом - это "кулацкая ссылка" (Л.И. Проскурина, Е.А. Лыкова, Е.М. Ермизина Лыкова Е.А., Проскурина Л.И. Деревня российского Дальнего Востока в 20-30-е годы ХХ века: Коллективизация и ее последствия. Владивосток: Дальнаука, 2004; Ермизина Е.М. Раскулачивание в амурской деревне (1930-1934 гг.): учеб.-метод. материалы. Благовещенск, 1999; Ткачева Г.А. Принудительный труд в экономике Дальнего Востока России в 20-40-е годы // Краевед. бюллетень. Южно-Сахалинск. 1996. № 1. С. 97 - 157.) и депортация корейцев (Ф.Н. Бугай, А.Т. Кузин, Г.А. Ткачева, Б.Д. Пак, А.А. Торопов, М. Гелб, Х. Вада Бугай Н.Ф., Вада Х. Из истории депортации "русских корейцев" // Дружба народов. 1992. № 7. С. 218 - 224; Бугай Н.Ф. Выселение советских корейцев с Дальнего Востока // Вопросы истории. 1994. № 5. С. 141 - 148; Кузин А.Т. Дальневосточные корейцы: Жизнь и трагедия судьбы: документ.-ист. очерк. Южно-Сахалинск, 1993. С. 114 - 166; Торопов А.А. К вопросу о депортации корейского населения // Политические репрессии на Дальнем Востоке СССР в 1920-1950-е годы: материалы 1-й Дальневост. науч.-практ. конф. Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 1997. С. 245 - 256; Gelb M. An early ethnic deportation: The Far-Eastern Koreans // The Russian review. 1995. Vol.54. №. 7. P. 389 - 412; Merrit St. The Great Purges in the Soviet Far East. 1937-1938: dis. …d.ph. University of California, Riverside, 2000. P. 396 - 441; и др. ). Другие формы насильственных миграций в регионе не получили никакого или почти никакого освещения. К таким сюжетам относятся административные "чистки", связанные с паспортизацией, реализацией режима запретных зон, депортация китайцев, депортации периода Второй мировой войны. Вне поля зрения исследователей оказался период второй половины 1940-х - 1950-х гг., если не считать публикацию немногочисленных материалов "точечного" характера (И.Д. Бацаев, А.Г. Козлов, С.М. Мельников, А.И. Широков - по Колыме, В.В. Щеглов, А.М. Пашков - по Сахалину Бацаев И.Д. Особенности промышленного освоения Северо-Востока России в период массовых политических репрессий (1932-1953): Дальстрой. Магадан: СВКНИИ ДВО РАН, 2002. С. 123, 132; Козлов А.Г. Лагерная система Дальстроя в период послевоенной реорганизации и последующего распада (1945-1957) // Материалы по истории Севера Дальнего Востока. Магадан: СВКНИИ ДВО РАН, 2004. С. 154; Мельников С.М. Особый контингент в системе Дальстроя // Колыма. Магадан, 1993. №3. С. 37 - 39; Пашков А.М. Немцы-спецпереселенцы на Сахалине: политические, исторические и источниковедческие аспекты // Вестн. Сахалинского музея: Ежегодник. №10. Южно-Сахалинск, 2003. С. 253 - 256; Щеглов В.В. Спецпоселенцы в Сахалинской области // Материалы 33-й науч.-метод. конф. Южно-Сахалинск: Изд-во СахГУ, 1999. Ч.2. С. 39 - 41; и др.). По ряду позиций неполнота и фрагментарность приведенных авторами материалов определили дискуссионный или явно ошибочный характер утверждений. Это касается масштабов, сроков и динамики крестьянской ссылки в регионе, вопросов о колонпоселках при ИТЛ, переселении на Дальний Восток немцев в 1930-е гг. и др. Целый "букет" ошибочных суждений и домыслов сложился вокруг депортации китайцев в 1938 г.

Вместе с тем имеется обширная историографии по общим вопросам развития Дальнего Востока в рассмотренный период (А.В. Ващук, Л.И. Галлямова, Н.И. Дубинина, Г.А. Ткачева, А.И. Широков Ващук А.С. Социальная политика в СССР и ее реализация на Дальнем Востоке (середина 40-80-х годов ХХ в.). Владивосток: Дальнаука, 1998; Мир после войны: Дальневосточное общество в 1945 - 1950-е гг. / под общ. ред. В.Л. Ларина; отв. ред. А.С. Ващук. Владивосток: Дальнаука, 2009; Широков А.И. Государственная политика на Северо-Востоке России в 1920-1950-х гг.: Опыт и уроки истории. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2009; Ткачева Г.А. Дальневосточное общество в годы Великой Отечественной войны (1941-1945). Владивосток: ДВО РАН, 2010; Дубинина Н.И. Дальний Восток Яна Гамарника: документ.-ист. повествование. Хабаровск: КГУП "Хабар. краев. типография", 2011; и др. Более подробный историографический обзор по этой проблематике см.: Галлямова Л.И. Российский Дальний Восток в контексте новейшей отечественной историографии: картина последних лет // Россия и АТР. Владивосток, 2006. № 2. С. 103 - 133; и др. и др.), которая помогает лучше понять тот исторический фон, на котором разворачивались принудительные миграции, определить основные факторы влияния на них.

Приведенный историографический обзор показывает, насколько сложна и многогранна тема массовых принудительных миграций в СССР. В современный период историками проделан поистине огромный путь по накоплению эмпирической базы, аналитическому осмыслению различных аспектов этой проблемы, разработке новых концепций. Несмотря на несомненные достижения в данной области истории, в ней продолжает существовать немало пробелов и нерешенных вопросов. Среди слабо изученных остается дальневосточный срез проблемы, для которого характерен "рваный" характер исследовательского поля, наличие множества не освещенных аспектов, спорных, а иногда и ошибочных суждений. Все это позволило нам сформулировать и исследовать тему предлагаемой диссертационной работы.

В разд. 1.2. "Понятийный аппарат в историографическом, информационно-политическом и методологическом контекстах" дается определение термина "принудительные миграции" (синонимичного термину "депортации" в широком смысле), понимаемое автором как мера репрессивного воздействия со стороны государства, выражавшаяся в насильственном территориальном перемещении определенных групп населения или отдельных лиц, включая советских и иностранных граждан. Автор обосновывает правомерность употребления терминов "политика принудительных миграций" и "депортационная политика", поскольку, несмотря на неиспользование их в свое время в бюрократическом языке, и независимо от логики и степени продуманности, депортационные кампании представляли осознанное направление государственной политики, решавшей репрессивные, мобилизационные и социо-дифференцирующие задачи.

Автор опирается на классификацию советских принудительных миграций, разработанную П.М. Поляном Полян П.М. Не по своей воле… С. 47.. Вместе с тем в работе акцентируется внимание на тех типологических признаках феномена, которые были наиболее характерны для дальневосточного региона. Прежде всего, это вектор миграций, на основании чего выделены насильственные вселения и выселения, а также внутрирегиональные переселения.

Другой критерий - характер переселений по организационному признаку. Наиболее активно в СССР использовались массовые депортации, понимаемые в узком смысле, для удобства сравнения условно их можно обозначить как "классические депортации". Их характерные черты - внесудебный характер и списочность (т.е. направленность не на конкретного индивида, а на определенную группу, отвечавшую заданным сверху критериям), а также проведение в виде "сквозных" кампаний или операций Там же. С. 11 - 12; Его же. Депортации и этничность // Сталинские депортации… С. 5..

Наряду с ними автором представленной работы выделены и другие виды насильственных миграций, которые не имели столь же ярко очерченных форм депортационных операций и осуществлялись в индивидуальном порядке, хотя в совокупности имели массовый характер (условно их можно обозначить как "неклассические депортации"). К ним относятся выселения, связанные с паспортными ограничениями, а также судебная и внесудебная высылка и ссылка. При проведении некоторых административных выселений власти ограничивались объявлением конкретным лицам о запрете проживания в данной местности (ставился штамп в паспорте) и возлагали организацию выезда на самих выселяемых. В ряде других случаев организация выселения была похожа на "классические" депортации. Однако как та, так и другая группы в местах нового проживания не концентрировались в специальных пунктах и не ставились под надзор пенитенциарных органов (кроме ссыльнопоселенцев, ссыльных и высланных). Некоторым через 3 - 4 года разрешили вернуться.

В работе также даны пояснения официальной терминологии того времени, зачастую имевшей вид эвфемизмов, целью которых было скрыть репрессивную суть принудительных миграций от широкого круга населения ("спецконтингент", "кулаки особого назначения", "особый контигент" и др.). Автор считает возможным использовать в современных исследованиях термины "спецпереселенцы", "трудпоселенцы" и "спецпоселенцы" как синонимы, если не требуется акцентирование внимания на структурно-организационных изменениях системы спецпоселений.

В разделе 1.3. "Теоретико-методологические основания исследования" обосновывается выбор теории модернизации в качестве опорной макротеории, согласно которой Россия относится к числу обществ "догоняющей" модернизации. Ее исторической задачей в течение последних трех веков было преодоление отставания от развитых стран, прохождение ускоренного пути развития. Обратной стороной этого процесса в условиях "сжатости" во времени становились доминирование государства (вплоть до установления диктатуры), большое социальное напряжение, общественные противоречия и конфликты, асинхронность развития составных частей общественно-государственной системы, оплата высокой ценой жертв и страданий людей. Российские власти сосредотачивались на отдельных аспектах модернизационной задачи. Главная роль отводилась военной и экономической сферам. Высокие темпы экономического роста достигались за счет принудительной мобилизации финансово-материальных и человеческих ресурсов, жестким военно-бюрократическим контролем. При этом в политико-социальной сфере консервировались архаичные отношения, неразвитость институтов влияния масс на принятие государственных решений. В системе взаимоотношений с властью человек как личность, его гражданские права и сама жизнь особой ценности не представляли Опыт российских модернизаций. XVIII-XX вв. М.: Наука, 2000; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало ХХ в.). В 2 т. Т.2. СПб.: Изд-во "Дмитрий Буланин", 2000. С. 295, 335; Каспэ С.И. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. М.: РОССПЭН, 2001; Гавров С.Н. Модернизация во имя империи: Социокультурные аспекты модернизационных процессов в России. М.: Едиториал УРСС, 2004; Мау В.А. Соч. в 6 т. Т.1. Государство и экономика: опыт экономической политики. М.: Изд-во "Дело" АНХ, 2010. С. 31 - 32, 42, 44, 45; и др..

Приведенные позиции современной теории модернизации успешно выступают в роли методологической опоры при исследовании сталинской эпохи, позволяя "вписать" её в контекст отечественной и общемировой истории как этап советской модернизации, объяснить многослойность и противоречивость развития страны этого времени, когда в одних сферах происходил грандиозный рывок вперед, а в других - не менее внушительное утверждение архаичности. Для понимания такого характера исторической динамики теория модернизации выдвигает важную методологическую задачу - выяснить, в каких сферах общества находились тормозящие элементы. Несомненно, к ним относятся и массовые принудительные миграции, на изучение которых направлено наше исследование.

Вместе с тем мы исходим из того, что всякая метатеория не может быть универсальной, неся в себе определенную схематичность и эвристические ограничения. В конкретно-исторических исследованиях не обойтись без опоры на теории среднего уровня и частные концептуально-теоретические разработки. В нашем случае в центре внимания находятся теории, объясняющие сталинизм. Автором показана их эволюция в исторической науке второй половины ХХ - начале ХХI в., раскрыты достоинства и слабости теорий "тоталитаризма", "ревизионизма", постмодернистских концепций. Мы разделяем позицию большинства современных исследователей Верт Н. Террор и беспорядок: Сталинизм как система. М.: РОССПЭН, Фонд Первого Президента России Б.Н. Ельцина, 2010. С. 9; Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М.: РОССПЭН, Фонд Первого Президента России Б.Н. Ельцина, 2008. С. 445 - 446; и др. в том, что вместо характерного для вышеназванных теорий противопоставления политической, социальной и культурно-антропологической составляющих сталинизма требуется их совокупный анализ. Этот методологический подход в равной степени применим и к изучению отдельных практик сталинского режима, в частности принудительных миграций.

Для более глубокого понимания этих процессов автор привлекает также разработанные в исторической науке подходы к вопросу об основных факторах генезиса и функционирования сталинизма. Кроме модернизационного (см. выше) большое значение в современных теориях придается доктринально-конструктивистскому подходу, основанному на представлении о возможности изменения мира с позиции разума Скотт Дж. Благими намерениями государства. М.: Университетская книга, 2005; Медушевский А.Н. Сталинизм как модель социального конструирования: К завершению научно-издательского проекта // Российская история. 2010. № 6. С. 3 - 29; и др.. В СССР во имя идеи "построения коммунизма" большевистская власть выстраивала систему социально-экономических отношений, которая вела к переструктурированию общества, ликвидации его "старых" слоев и формированию "новых", для чего использовались как идеолого-воспитательные, так и репрессивно-деструктивные практики. В третьем подходе одним из основных факторов считается военный: именно войной и подготовкой к ней объясняется жесткость и мобилизационный тип сталинской модели развития Самуэльсон Л. Красный колосс: Становление военно-промышленного комплекса СССР, 1921-1941. М.: АИРО-ХХ, 2001; Клемантович С.П. Военная политика ВКП(б) и Советское государство в 1920-1930-е гг.: Военно-стратегические, экономические и политические аспекты: дис. … д-ра. ист. наук. М., 2003; и др.. Все вышеназванные позиции, на наш взгляд, не только не противоречат, но взаимно дополняют и пересекаются друг с другом, поскольку отражают разные, но неотъемлемые грани сталинизма. Это со всей очевидностью показывает практика массовых депортаций, в которой нашли воплощение как фактор социального конструктивизма, так и модернизационный (включая его военный аспект).

В целом главная характеристика феномена сталинизма, позволяющая понять сущность анализируемых в диссертации процессов, сводится к тому, что это была система государственного управления, основной родовой чертой которой являлся террор как универсальный принцип решения экономических, социальных и политических проблем.

В работе используются также междисциплинарные подходы, в том числе некоторые методы и инструментарий социологии, демографии, статистики, миграциологии, культурной антропологии. Одним из важных в рамках нашей проблематики является социально-структурный анализ. В вопросе о социальной дифференциации в СССР мы исходим из того, что она основывалась на распределительных отношениях, которые регулировались партийно-государственным аппаратом, устанавливавшим объем доходов, прав, обязанностей, повинностей и привилегий для каждой социальной группы. Такая структура имеет характер сословной, воспроизведенной в новой советской форме и являвшейся свидетельством архаизации общества Ващук А.С. Социальная политика в СССР… С. 6, 190; Красильников С.А. На изломах социальной структуры… С. 7 - 8, 85; и др.. Теоретическому осмыслению обозначенной нами темы помогает и концепция социальной мобильности Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. С. 297 - 424., с позиции которой сталинские депортации оцениваются как канал нисходящего социального перемещения.

Концептообразующим для предлагаемого исследования является также региональный подход, понимаемый нами как выявление характера принудительных миграций в условиях определенных территориальных пространств (в нашем случае - Дальнего Востока), входящих в единое государственное целое. Применение данной методики позволило акцентировать внимание на исторически сложившихся особенностях дальневосточного региона, которые влияли на формирование целей и методов государственной политики в этой части страны и определяли их специфику по сравнению с другими регионами.

Важная характеристика Дальнего Востока - его пограничное положение. В современных разработках такие регионы оцениваются как переходные полиэтничные и поликультурные зоны с неустойчивой политической лояльностью и ослабленной властью Центра. Расширение контроля над ними составляет особый компонент усилий власти Центр - провинция: Историко-психологические проблемы: материалы Всерос. науч. конф. СПб., 2001; Chandler A. Institutions of isolation border controls in the Soviet Union and its successor states, 1917-1993. McGill-Queen's University Press, 1998. P. 56; и др.. Изучение эволюции и сущности советского пограничного контроля выступает важным компонентом анализа депортаций на Дальнем Востоке СССР, показывает непосредственную взаимосвязь между этими явлениями.

В работе был применен факторный анализ, на основе которого выделены наиболее значимые факторы изменения политики принудительных миграций на Дальнем Востоке - репрессивный, экономический (трудоресурсный) и геополитический. Анализ изменения их конфигурации и взаимодействия позволил объяснить специфику исследуемого феномена, вектора его развития на разных этапах региональной истории.

В самом обобщенном виде методологические основания предпринятого исследования можно свести к следующему. Принудительные миграции рассматриваются нами сквозь призму регионального подхода в двух основных ипостасях - как репрессивный и как социальный институты. С одной стороны, акцент делается на роли государства в организации массовых депортаций и функционировании специального сегмента пенитенциарной системы, с другой - на тех изменениях, которые происходили в социальной идентификации и жизнедеятельности репрессированных групп. Третьей составляющей выступает конкретно-исторический опыт людей, аккумулировавший через отдельные человеческие судьбы специфику процессов, отражавших сущность эпохи сталинизма.

Глава 2 "Характер принудительных выселений с территории советского Дальнего Востока в 1920-е гг." рассматривает предысторию массовых принудительных миграций в СССР на примере первоначального этапа советизации региона. В разд. 2.1. "Особенности применения принудительных выселений в уголовно-репрессивной практике Советской России в 1920-е гг." показаны первые шаги и перипетии разработки правовых норм о ссылке и высылке в советском государстве. Правом применения таких форм репрессий наделялись как суды (УК 1922 и 1926 гг.), так и внесудебные инстанции - Особая комиссия НКВД, Особое бюро, Коллегия, Особое совещание и "тройки" ОГПУ. Активное применение внесудебных форм выселения было связано с борьбой с бандитизмом и уголовной преступностью, с одной стороны, и стремлением большевиков обезвредить своих идейных противников, с другой. Эти задачи в репрессивной политике рассматривались как наиболее важные, и основная ответственность за их выполнение возлагалась на органы госбезопасности. Один из известных примеров - высылка за границу и административная ссылка в отдаленные районы страны более 160 чел. русской интеллигенции в августе - сентябре 1922 г. ("философский пароход"). В целом такая практика начала осуществляться еще до ее законодательного оформления. Кроме того, акции выдворения "неблагонадежного элемента" за пределы уездов и губерний предпринимали и те органы, которые не имели этих полномочий, - уездные и волостные исполкомы, сельсоветы, сходы граждан.

Правовые нормы судебных и внесудебных выселений не были достаточно проработаны, вносили путаницу в работу соответствующих инстанций. В УК 1922 и 1926 гг. имелось положение о применении репрессии к лицам, "представляющим общественную опасность по прошлой деятельности и связи с преступной средой", т.е. не за реальные преступления, а на основании субъективных оценок. Таким образом, в 1920-е гг. наряду с попытками правового регулирования принудительных миграций, создавалась почва для произвола исполняющих структур в этой сфере.

В разд.2.2. "Административные выдворения как способ "разгрузки" региона и борьбы с политической и уголовной преступностью" показано, что на Дальнем Востоке пришедшее к власти большевистское руководство решало как общие задачи первоначального этапа советизации региона, так и специфические проблемы, связанные с выходом из Гражданской войны. На юге региона скопилось огромное число беженцев, военнопленных, демобилизованных красноармейцев и других, что создавало массовую безработицу, переполненность населенных пунктов, трудности снабжения. В качестве одного из способов "разгрузки" от избыточного населения была использована высылка из Приморья бывших военнослужащих белых армий, которая проводилась на основании приказов губвоенкомата при организационном участии губотдела ОГПУ. Зимой 1922/23 г. из Владивостока несколькими железнодорожными эшелонами было вывезено 3,5 тыс. бывших белогвардейцев, а всего с Дальнего Востока к июню 1923 г. - около 5 тыс. Рядовой состав направлялся к месту постоянного жительства, офицеры - в распоряжение 5-й Красной Армии. Всем отправляемым разрешалось брать с собой семьи. Проезд и питание оплачивались за счет государства. В целом нельзя не признать, что поствоенная "разгрузка" Приморья являлась необходимой мерой оздоровления социально-экономической обстановки. Методы же и принципы ее проведения соответствовали политической доктрине новой власти, явственно проявив некоторые родовые черты последующих массовых депортаций: направленность на определенные слои, контингентный характер выселения, "прихватка" случайных лиц ("по ошибке").

Однако губернское руководство считало проведенную акцию недостаточной, особенно в условиях разгула белого бандитизма, который находил поддержку среди антисоветски настроенных слоёв. Поэтому в дальнейшем административная высылка продолжала практиковаться как способ борьбы с политическими противниками и "неблагонадежными" лицами в тех случаях, когда их нельзя было привлечь к суду из-за недостатка доказательной базы. В течение 1920-х гг. с Дальнего Востока выдворялись члены небольшевистских партий (большей частью эсеры и меньшевики), националистических и бывших монархистских организаций, духовенство. Решения принимались на индивидуальной основе Особой комиссией при НКВД. Такой же вид наказания применялся за нарушение паспортно-визовых правил, контрабанду, наркотики. Иностранные граждане (в основном китайцы) высылались за границу. В целом высылки не были массовыми. Что касается высылки и ссылки по суду, то сведений об их применении на Дальнем Востоке до 1929 г. автору выявить не удалось. Возможно, такая практика не была широко распространена. Но уже в 1929-1930 гг. в рамках репрессивной кампании против крестьянства, которая проводилась с целью выполнения планов хлебозаготовок, дальневосточные суды приговорили к ссылке и высылке более 600 чел. Эту кампанию можно считать переходной к последующему процессу массовых антикрестьянских репрессий и депортаций.

Разд. 2.3. "Специфика использования принудительного труда на Дальнем Востоке в 1920-е гг." необходим для сопоставления с последующим периодом. В 1920-е гг. пенитенциарная система в регионе была представлена тюремными учреждениями, которые размещались во всех крупных городах - Чите, Верхнеудинске, Нерчинске, Благовещенске, Хабаровске, Никольске-Уссурийском, Владивостоке, Николаевске-на-Амуре. В них содержались как подследственные, так и осужденные, общая среднемесячная численность узников составляла около 3-5 тыс. чел. Действовавшие нормативные документы обязывали использовать долгосрочных заключенных на работах при домах лишения свободы. Однако состояние экономики не только не позволяло "перевоспитывать трудом" заключенных, но и обеспечить их какой бы то ни было работой. В лучшем случае они могли быть заняты в переплетных, сапожных, портняжных, слесарных, кузнечных тюремных мастерских.

Еще одним видом уголовного наказания являлись принудительные работы без содержания под стражей. Они назначались лицам за мелкие и случайные правонарушения на сроки до 6 мес. и выше, но не более одного года. Частично или полностью их заработок удерживался в пользу государства. В начале 1930 г. в ДВК было 4,5 тыс. "принудработников", они исполняли приговор по месту прежней службы, на заготовке леса, угля и разных работах. Практика 1920-х гг. показала неэффективность этого института.

На рубеже 1920-1930-х гг. в стране были организованы исправительно-трудовые лагеря как новый тип учреждений исполнения наказаний с высокой концентрацией заключенных и массовым использованием их труда. В регионе в 1929 г. появился Дальневосточный ИТЛ (тогда - ЛОН ОГПУ), узники которого были задействованы на лесозаготовках, в рыбной и горнодобывающей промышленности, строительстве. Эти годы стали переломными в пенитенциарной практике государства и послужили трамплином для последующего резкого расширения принудительных миграций и объединения этой репрессии с принудительным трудом.

В главе 3 "Принудительная колонизация Дальнего Востока в 1930 - начале 1940-х гг." на базе региональных материалов проанализировано проведение "спецколонизации", под которой власть понимала освоение малообжитых сырьедобывающих регионов страны с помощью принудительных переселений и принудительной рабочей силы в лице спецпереселенцев. В число регионов, охваченных этой политикой, попал и Дальний Восток с его огромным, но малоосвоенным сырьевым потенциалом в виде запасов золота, леса, угля, имевших не только внутреннее, но и валютно-экспортное значение.

Разд. 3.1. ""Кулацкая ссылка" и спецпоселения в ДВК в 1930-1941 гг." состоит из четырех подразделов. В первом из них (3.1.1. "Переселение репрессированных крестьян внутри ДВК и их прибытие из других регионов страны") показано, что на Дальнем Востоке кампании по "раскулачиванию" и выселению крестьян в спецпоселки этого же региона проходили в 1930, 1931, 1933 и 1934 гг., в общей сложности охватив 29,8 тыс. чел., или 7,9 тыс. семей. В 1933 г. кроме крестьян на спецпоселение перевели около тысячи бывших заключенных, освобожденных в ходе "разгрузки тюрем".

Из других регионов страны в 1930 и 1931 гг. на Дальний Восток были отправлены 34,1 тыс. спецпереселенцев (6,8 тыс. семей) из Средне-Волжского края, Татарской АССР, Белорусской и Украинской ССР, Центрально-Черноземной и Ленинградской областей. Выселенцы из Белоруссии и Украины составляли особую категорию принудительных мигрантов, обозначенную как "кулаки особого назначения", или "особовцы". Первоначально в нее входил т.н. "социально опасный элемент" - жители западных пограничных районов, высланные оттуда по причине родственных связей с заграницей. Позже вместе с ними белорусские власти прихватили "наиболее мощных в прошлом и настоящем, оставшихся злостных кулаков тыловых округов". Около 2 тыс. "особовцев" считались размещенными на Дальнем Востоке временно, поскольку главы их семей еще ранее были сосланы на золотые прииски Алдана (Якутия). Из-за отсутствия в Якутии мало-мальски приемлемых условий для проживания женщин и детей воссоединение семей растянулось до 1932 г., что усугубляло и без того бедственное положение этой группы спецпереселенцев.

По подсчетам автора, общее число направленных в спецссылку в ДВК к концу 1934 г. составило 70 тыс. чел. (14,7 тыс. семей), или 4,3% общего количества спецпереселенцев в стране. С 1935 г. их прибытие в регион почти прекратилось.

В разд. 3.1.2. "Трудовое использование и размещение спецпереселенцев в регионе" проанализированы характер и сферы принудительного труда в спецссылке. Главными держателями рабочей силы спецпоселенцев стали объединения и тресты Цветметзолото, Амурзолото, Приморзолото, Дальлеспром, Дальдревтранс, Транслеспром, Среднеамурлес, Хабаровсклес, лесной отдел Уссурийской железной дороги. Кроме того, к 1934 г. была создана 21 неуставная сельхозартель (в 1939-1940 гг. они переведены на устав колхозов, которых к началу 1941 г. насчитывалось 13). В среднем 60-85% спецпоселенцев на Дальнем Востоке были заняты на золотодобывающих предприятиях, 15-30% - лесозаготовительных, 10-11% - в сельском хозяйстве. В этом проявилась специфика дальневосточного региона, где сосланные крестьяне практически сразу же были "раскрестьянены".

В соответствии с трудовым использованием формировалась география расселения спецссыльных и организация спецпоселков. В 1934 г. на территории совр. Амурской области, Хабаровского и Приморского краев в ведении Управления Дальлага находилось 17 спецпереселенческих районов со 127 спецпоселками (в дальнейшем число поселков менялось). В 1939 г. в целях "зачистки" погранполосы 2 924 семьи (13 104 чел.), или половину находившихся на Дальнем Востоке спецпоселенцев, переместили из пограничных районов в тыловые. В результате число спецпоселков Хабаровского края сократилось со 105 (1939 г.) до 34 (1940 г.). К началу войны спецпоселенцы проживали в 87 поселках (в Хабаровском крае - 54, Амурской области - 27, Приморском крае - 6).

В разд. 3.1.3. "Динамика численности спецпереселенцев в ДВК и ее факторы" показано, что число жителей спецпоселков в ДВК стабильно увеличивалось до 1936 гг. (1932 г. - 40,4 тыс. чел., 1936 - 51,1 тыс.). Поначалу рост определялся вселениями, а в 1935-1936 гг. - стабилизацией естественного воспроизводства. В 1937 г. численность спецпослеенцев впервые сократилась (на 01.01.1938 - 43,1 тыс.), что было следствием восстановления граждан в правах, перевода в другие организации, освобождения неправильно высланных, передачи сирот и инвалидов на иждивение родственникам. Но еще более резкая нисходящая динамика наблюдалась в 1938 г. (на 01.01.1939 - 24,3 тыс.). Однако она имела формальный характер, поскольку была связана с выводом Зейской области из административного подчинения ДВК, когда часть спецпоселков, оставаясь на прежнем месте, "отошла" Читинской области. В результате доля дальневосточных спецпоселенцев в суммарной численности по стране снизилась до 2,7%.

Освобождение по легальным каналам, приоткрывшимся во второй половине 1930-х гг. в связи с частичной либерализацией режима спецссылки, на Дальнем Востоке проходило очень медленно и всячески тормозилось исполнительными структурами. Всего в регионе в довоенный период были сняты с учета не более 2,6 тыс. чел. (неправильно высланные, на учебу, молодежь, получившая паспорта). Предположительно еще около 4 тыс. чел. выехали самовольно, воспользовавшись восстановлением в гражданских правах. Показательно, что в 1939-1941 гг. учетное население ОСП снова выросло до 26,4 тыс. чел.

В разд. 3.1.4. "Хозяйственное бытовое обустройство и социальное обслуживание спецпоселенцев" проанализированы процессы расселения и адаптации высланных крестьян на Дальнем Востоке. Предприятия, получившие в свое распоряжение этих людей, были заинтересованы лишь в их хищнической эксплуатации. Особенно трудным был первоначальный этап. На приисках и в леспромхозах семьи размещались в землянках, полуразрушенных домах, палатках и общих бараках, они не получали почти никакой медицинской помощи, чрезвычайно плохо питались. Потребовалось несколько лет для более или менее сносного обустройства спецпоселенцев и создания поселковой инфраструктуры в виде больниц, школ, детсадов и клубов. К концу десятилетия материально-бытовое положение сосланных "кулаков" приближалось к средним стандартам, характерным для жителей данной местности или работников данной отрасли.

Однако эта относительная стабильность часто нарушалась из-за переброски людей на другие предприятия или, как в 1939 г., в связи с "зачисткой" погранполосы. Кроме того, сам факт хозяйственного укрепления спецпоселенцев вызывал у властей обеспокоенность, что ярко проявилось в 1938 г. в отношении семей, проживавших в Оборском районе Хабаровского края, заподозренных в "чрезмерном обогащении" и "новом окулачивании". В течение всего периода жизнь спецпоселенцев была отягощена их подневольным состоянием, полной зависимостью от спецкомендатур и производственного начальства.

В разд. 3.2. "Лагерная колонизация" на Дальнем Востоке (1933-1940 гг.) автор выдвигает новый для историографии принудительных миграций аспект - перевод заключенных ИТЛ на колонизацию, т.е. в специальные колонизационные поселки, куда могли приехать и семьи. На Дальнем Востоке в 1933 и 1934 гг. были организованы 3 таких поселка при Северо-Восточном ИТЛ на Колыме и 8 поселков при БАМлаге. Они имели в основном рыбопромысловую, сельскохозяйственную и строительную специализацию. Являясь структурным элементом ИТЛ, поселки полностью подчинялись его администрации в лице Колонбюро. Условия труда и жизни колонистов были схожи со спецпоселенческими, но их семьи оставались вольными гражданами, а самих заключенных-колонистов по истечении срока наказания ожидала ясная перспектива освобождения и снятия судимости, чего были лишены спецпоселенцы.

Сущность лагерной колонизации, несмотря на ее полупринудительный характер, автор оценивает как либеральный шаг режима, как "кулацкую ссылку наоборот". Если отправка крестьян в спецпоселки означала нисходящее социальное движение - перемещение с "воли" в "неволю", то перевод заключенных на колонизацию был переходным этапом в обратном направлении, к тому же - по их согласию. Однако этот феномен стал лишь небольшим эпизодом в истории принудительных миграций. В конце 1930-х гг. в связи с ужесточением режима в лагерях колонпоселки стали закрывать, а колонистов возвращать в заключение. В 1940 г. лагерная колонизация была полностью свернута. В течение 1933-1940 гг. Севвостлагу и БАМлагу удалось "колонизировать" около 2,7 тыс. заключенных и 1,5 тыс. их семей, что в общей сложности составило не более 7 тыс. чел. или 1,3 - 1,8% от общей численности работников из числа заключенных в этих лагерях. Данный феномен оказался слишком "либеральным" для пенитенциарного сектора в рамках существовавшего государственного режима, что, на наш взгляд, и послужило главной причиной ликвидации колонпоселков.

В главе 4 "Политика пограничного режима и социальные "чистки" на Дальнем Востоке в преддверии Второй мировой войны" показано, что в 1930-е гг. в глазах власти регион выглядел сильно "засоренным" нелояльными категориями населения. Считая их "пятой колонной", в условиях обострения геополитической ситуации в АТР сталинское руководство превратило Дальний Восток в почти сплошную режимную зону и провело серию превентивных социальных "зачисток".

Первая крупная из них рассмотрена в разд. 4.1. "Паспортизация населения 1933-1934 гг. и ее миграционные последствия". В период ввода единой системы внутренних паспортов на Дальнем Востоке было запрещено проживание гражданам, причисленным к "неблагонадежным" и "социально опасным" группам. Они обязаны было покинуть режимные районы в 10-дневный срок со дня отказа в выдаче паспорта, самостоятельно организуя свой выезд и неся связанные с этим расходы. Кампания сопровождалась многочисленными нарушениями инструкций, злоупотреблениями, необоснованными отказами в паспортах. Во многих случаях отъезд сопровождался не только материальными, но и физическими лишениями, особенно из труднодоступных местностей края.

К 1 апреля 1934 г. на Дальнем Востоке в режимных зонах паспорта получили 792,6 тыс. чел., в нережимных районах (Камчатка, ряд районов Амурской и Нижне-Амурской областей) - 30,3 тыс. Отказали в выдаче паспорта 56,2 тыс. гражданам, или 6,6% от числа лиц, подлежавших паспортизации в ДВК (для сравнения: в целом по РСФСР - 1,4%, в Москве - 2,6%, Ленинграде - 4,1%, в Баку и Киеве - свыше 10%). Наиболее жесткой "чистке" подверглась Сахалинская область (12%) и районы по границе с Маньчжурией (до 16%). С учетом несовершеннолетних детей число выселенных из региона превышало 100 тыс. чел. Состоявшаяся кампания по сути была первой массовой "неклассической" депортацией "неблагонадежного" населения за пределы ДВК.

В разд. 4.2. ""Корейский вопрос" и депортация корейцев 1937 г." освещаются истоки, мотивация и характер проведения первой тотальной депортации, проведенной в СССР по этническому признаку. Автор обращает внимание на то, что задолго до этого стала вызревать идея выселения корейцев из южного Приморья. Она была порождена теми негативными факторами иммиграции восточных соседей, которые создавали опасность для российских интересов на Дальнем Востоке (массовость и распространенный нелегальный характер иммиграции, слабая подконтрольность, высокая концентрация корейцев в приграничной зоне, аграрное перенаселение в южных районах, неуверенность российских властей в политической лояльности корейцев и др.). Еще в имперский период переселение данной этнической группы в глубь региона неоднократно предлагалось в качестве основной меры по нейтрализации таких явлений. Однако попытки реализации этой задачи были слабыми и неэффективными, что объяснялось как неоднозначностью самого феномена корейской иммиграции, так и отсутствием по отношению к ней четкой государственной политики.

Советская администрация в 1929-1931 гг. также предприняла попытку отселения иммигрантов из Приморья в Хабаровский край, при этом впервые для корейцев на советском Дальнем Востоке были опробованы не только добровольные, но и принудительные методы (применялись к лицам, задержанным за попытку бегства из Приморья за границу). Однако из-за плохой организации кампания провалилась. Из запланированных 23,5 тыс. чел. удалось расселить 3,4 тыс., из них 0,8 тыс. принудительно. В 1931 г. кампания была прекращена, многие корейцы покинули места расселения.

Но идея депортации в государственных структурах продолжала вызревать и была реализована в тот период, когда власть абсолютизировала репрессивные методы и политическую мотивацию выселений ("зачистка" приграничья). Сам подход к депортации 1937 г. менялся уже в ходе её проведения. На первом этапе корейцев выселили только из приграничных районов Приморского, Хабаровского краев и Амурской области, откуда к 5 октября в Казахскую и Узбекскую ССР было вывезено 74 тыс. чел. Однако у руководства страны появились опасения, что выселение части корейцев вызовет недовольство их соплеменников, оставшихся на Дальнем Востоке, что в свою очередь "создаст базу для японского шпионажа". Поэтому был проведен второй этап депортации, который превратил ее в тотальную. К 25 октября 1937 г. из ДВК было выселено 171,9 тыс. чел. Условия их перевозки и обустройства в Казахстане и Узбекистане по своей драматичности мало чем отличались от других спецпереселений сталинской эпохи. Формально корейцы получили статус административно высланных. В начале 1940 г. их перевели из подчинения НКВД и НКЗема СССР в ведомство Переселенческого управления СССР. Вернуться на Дальний Восток им разрешили только после смерти Сталина.