Российско-Кавказское приграничье в первой половине XIX в. как зона этнокультурных контактов

Размещено на http://www.allbest.ru/

Российско-Кавказское приграничье в первой половине XIX в. как зона этнокультурных контактов

Ткаченко Дмитрий Сергеевич

Аннотация. В статье рассматривается ход этнокультурных процессов в Северо-Кавазском российско-горском приграничье. Кавказская Линия являлась не только военным рубежом противостояния людей, но и местом, где шло взаимодействие между переселенцами из центральной России и полиэтничным населением региона. Полученный ими опыт может быть прослежен в двух различных направлениях - как взаимной вражды, так и взаимных контактов.

Ключевые слова: этнокультурные контакты, военный рубеж, этнокультурные процесы, казачьи полки.

Annotation. The article focuses on the issue of the ethnic and cultural development of the North Caucasus frontier. It concerns on the fact, that the Caucasus Line was erected not only as a fortified barrier between people. It either formed a zone of mutual contacts between the Russian newcomers and people of different local ethnic groups. The experience, achieved by them can be traced in two different controversial directions: one - considered the military opposition and strife, while the other - increasing and deepening contacts.

Keywords: ethnocultural contacts, military boundary, ethnocultures-nye processes, Cossack regiments.

Основным событием, наложившем отпечаток на все процессы, происходившие в Северо-Кавказском регионе в первой половине XIX в., являлась Кавказская война, о характере, целях и последствиях которой до сих пор не прекращаются споры. При этом, несмотря на то, что военно-политическая составляющая событий, происходивших в регионе, исследована довольно полно, к анализу процессов, происходивших в приграничье, исследователи начали обращаться сравнительно недавно.

Вместе с тем, российские военные власти осознавали важность знания того, что происходит в приграничной полосе, проводя периодические ревизии поселений на фронтире, по результатам которых составлялись любопытные описания границы [9, с.6-20]. Кроме них, в распоряжении исследователя имеется обширный пласт документов делопроизводства, а так же зарисовок, сделанных в мемуарах путешественников.

Из анализа работ военных видно, что Кавказская Линия являлась основой всех процессов, происходивших в регионе в первой половине XIX в. По справедливой оценке американского исследователя Ч. Кинга, «архитектура войны» изменила даже сам ландшафт местности [1, р.39.]. Связанные друг с другом через полосу редутов и казачьих станиц, узлы Линии формировали географию всей зоны Кавказского приграничья.

Линия выполняла, прежде всего, военные функции. Описывая ее, военные отмечали, что даже природные условия и времена года управляли «ходом кровавой игры» в приграничье, решая, «дать передышку, или обострить борьбу» [9, с. 9]. Однако создание и совершенствование Линии не свелось только к возведению военного барьера на пути горских набегов, а имело явно выраженные социальные, экономические и даже этнические последствия для людей, проживавших по обе ее стороны.

Земля приграничной зоны не могла оставаться пустой и становилась объектом обоюдного заселения - как с российской, так и с горской стороны. Россия осваивала приграничье путем казачьей колонизации - передвижением к передовым укреплениям казачьих станиц. Поэтому, по образному выражению Ч. Кинга, «станицы стали ключевыми пунктами Линии, теми точками, по которым она была проведена»[1, p. 40].

Увеличение длины Линии (от Черного до Каспийского морей) требовало, в свою очередь, проведения военной колонизации региона. Однако возможности для увеличения численности Северо-Кавказского казачества путем механического перевода на Кавказ казаков из других регионов Империи к первой половине XIX в. существенно уменьшились. «Десять полков донских казаков, каждый из которых состоит из тысячи человек, понадобились для несения службы на Кавказе в последние три года, но здесь они регулярно сменяются, - подметил путешествовавший по Кавказу в середине XIX в. немецкий исследователь-натуралист Мориц Вагнер. - Конечно, правительство с превеликой радостью просто перевело бы часть населения с Дона на Терек, и принудило бы людей стать столь же храбрыми, как Кавказские казаки, подставив их семьи с имуществом под удар горцев. Но оно осторожно, стремится не раздразнить то многочисленное военизированное кавалерийское население, которое считается не только преданным Императору или послушным приказам правительства, но и не настолько спокойным, как народы Великороссии» [2, р.3-4].

По точному наблюдению иностранца, «кавалеристы с Дона и Урала воюют на Кавказе не так, как Черноморские и Линейные казаки…; они оставляют свое хозяйское сердце на Дону и несут службу с величайшим нежеланием, не проявляя ни малейшего энтузиазма или жажды мести… Они рассматривают свою службу здесь как тяжелое бремя. Они считают каждый день из тех трех лет, в течение которых они вынуждены мешкать, проживая в виду Кавказских вершин, тоскуя по дому и своим любимым женам …» [2, p. 4-5]. Данные казаки, в силу временного характера их пребывания в приграничье, сохраняли не только свою старую полковую идентичность, но и сильную связь с тем регионом, откуда они происходили, и в силу этого были слабо восприимчивы к новым этнокультурным явлениям.

По-другому обстояли дела с населением, переселившимся на Кавказ, которое часто становилось основой для формирования военными властями региона новых казачьих полков. Для этих целей широко использовался перевод в служилое сословие государственных крестьян, мещан и даже нищих. этнокультурный кавказский линия переселенец

Так, после овладения в начале XIX в. Анапой, военные власти Кавказа занялись созданием казачьего анклава вокруг бывшей турецкой крепости. Однако из-за с крайне тяжелых условий жизни на новых землях добровольных переселенцев в Анапу находилось крайне мало. В связи с этим в 1837 г. у военных возникла идея насильно зачислять в формирующийся Анапский казачий полк переселенцев из разных сословий, проживавших «без письменных видов» в городах Кавказской области [7, л. 1]. Ставропольский гражданский губернатор Таубе в письме Анапскому военному коменданту отмечал, что он, в числе прочих, может представить для пополнения полка около 300 человек бродяг, пойманных в области, которых «чтобы не встретилось затруднений в Березинском карантине», следовало под конвоем солдат отправлять в Анапу партиями по 3050 человек «два раза в неделю в среду и субботу» [7, Л. 3].

Интересно отметить, что данный казачий полк пополнялся не только насильственными методами. Удаленное от властей место укрывало разного рода беглецов. Так, в том же 1837 г. младший канонир 3-й батареи 20-й артиллерийской бригады Михаил Кузнецов «сделал побег в крепость Анапу, но был пойман и представлен по месту его службы» [6, л. 4]. Следствие по делу дезертира, проведенное военными властями, вскрыло любопытные детали. Солдат бежал из своей части «по подговору» его родственников - крепостных крестьян, проживавших в селении Маслов Кут, которые одновременно с ним совершили побег в Анапу от своего помещика. Люди надеялись, записавшись в казаки формирующегося полка, затеряться среди поступающих в крепость переселенцев. План беглецов имел большие шансы на успех, если бы они не были задержаны в г. Екатеринодаре местной полицией [6, л. 4 об.].

В целом в состав формирующегося в приграничье казачьего войска попадали не только представители других казачьих полков, но и большое количество людей, оторванных от своих старых корней. «Поселенцы из Анапы, - писал в своих мемуарах казачий генерал С.А. Венеровский, - были беглые крестьяне из России. Сначала они устраивались сами, затем устраивали и свои семьи; никто им не мешал, никого они не боялись, так как жили под прикрытием 10-ти линейных батальонов» [3, с. 71]. Не только социальный, но и этнический состав таких полков был самым пестрым. «Во время формирования сотен, - продолжает свои мемуары С.А. Венеровский, - командир 3-й сотни фон-Штейн попросил запечатлеть на картине всех присутствующих. Получилась довольно интересная и оригинальная картина, все поселенцы в своих национальных костюмах: выходцы из Донского, Оренбургского войска, из внутренних губерний и др. Тут и линейные казаки, и я верхом на лошади» [3, с. 72]. Факт назначения немца командиром казачьей сотни, упомянутый автором среди прочих примеров этнокультурного смешения, не противоречил общей практике в приграничье. Так, с 1848 по 1852 гг. пост Наказного атамана Линейного казачьего войска занимал поляк Феликс Антонович Круковский. Известный среди Линейных казаков своей храбростью, самоотверженностью и заботой о подчиненных, Круковский не только был католического вероисповедания, но и своим примером показывал образец религиозной и этнической терпимости: у атамана имелась крестная дочь - калмычка Зайсан. «Она хорошо играла на рояле и чудно пела, - вспоминает С. Венеровский - Я не раз слушал ее музыку и пение и был очарован, но стоило ей повернуться, очарование сразу пропадало: перед вами настоящая калмычка, с продолговатым лицом, косыми, в вид щелок, глазами. Словом - настоящий монгольский тип… Она была замужем за полковником Есауловым» [3, с. 40].

В целом казачьей колонизацией, которая решала военные задачи, российские власти дали мощный толчок этнокультурным процессам в регионе - они обеспечили заселение пустующей приграничной территории теми людьми, среди которых начались процессы ассимиляции. Зачастую они шли не так, как планировало государство и официальное командование Линии.

Повседневная жизнь в приграничье способствовала развитию межэтнических контактов, которые вели к определенному смешению населения по обе стороны фронтира. Интересно отметить, что российская феодальная практика наделения крестьян землей и обложения их повинностями по численности людей мужского пола иногда приводила к любопытным казусам.

В делах гражданского губернатора Кавказской области Таубе лежит следственное дело с говорящим названием: «О споре между казаком Хрусталевым и крестьянином Кипенко, признающим каждый своего сына в мальчике, выведенном от горцев»[4]. Следствие установило, что «в 1832 году в слободе Воронцово-Александровской у малороссийского крестьянина Николая Кипенкова, ездившего по улицам оной слободы для продажи груш, неизвестно какого аула мирными черкесами увлечен в плен малолетний сын Кондрат, имевший тогда от роду четыре года, о чем доведено было до сведения земской полиции. В 1833 году из плена к полковнику Зассу выведен мальчик, и оный вместо родного сына был отдан здешнего округа села Обильного казенному жителю Федору Коровину. Коровин же после рассмотрел, что тот мальчик сказался не его сын, а взят по ошибке, довел о сем до сведения Земского суда, по распоряжению коего и по случаю разных доказательств, тот мальчик в начале 1834 года отдан крестьянину Кипенкову за родного сына, поелику он оказался сходственным с приметами его сына, черкесами уведенного…» [4, л. 1]. Однако вскоре ребенок решением Наказного атамана Верзилина был у крестьянина отобран и передан «Григорополисской станицы казаку Хрусталеву, по той причине, что и у Хрусталева тогда же такого же возрасту сын тоже горцами уведен в плен, а потому он, Хрусталев, признает его за своего» [4, л. 2]. Следует отметить, что, как власти, так и непосредственные участники спора при ведении следствия были заинтересованы не столько в установлении реальной личности ребенка, сколько в укреплении благодаря его передаче российскому поселенцу платежеспособности его хозяйства. Неудивительно, что в данном случае, как более заинтересованное в укреплении служилого сословия, государственная администрация в споре приняло сторону казака, а не крестьянина.

Еще более активно шло смешение населения на горской стороне фронтира, куда попадало большое количество людей, захваченных во время набегов. Взаимные браки между бывшими жителями приграничья были довольно частым явлением, а их потомки могли с равной вероятностью стать как казаком, так и горцем, в зависимости от индивидуальных обстоятельств [1, p.42].

Интересный материал, описывающий жизненный путь одного из многих таких людей, содержится в письме, направленном из штаба войск в Абхазии Кавказскому гражданскому губернатору. Из него следует, что 1 октября 1838 г. к одному из российских укреплений явился очередной беглый «кавказский пленник» - «уроженец города Георгиевска Иван, по фамилии неизвестный» [8, л. 1]. Из его показаний следовало, что он попал в плен к горцам 14 лет назад, шестилетним ребенком, когда «в поле на жатве проса с отцом и дядей напали черкесы. Отца и дядю изрубили, а его с матерью взяли в плен. За одну ночь привезли в свое селение, как называется - не знает, на другой день отправили к карачаевцам, деревня тоже неизвестна... Потом отправлен в Абхазию в деревню на правую сторону реки Кодор… к турку Качелы Хасану, у коего находился по сие время, который женил его по турецкому обряду на абхазке - девице Марожане, от которой имеет два сына: первый - Силемен 8-ми лет, а последний - Эдрис, 4-х лет, откуда бежал, а жена с детьми остались при своем месте» [8, л. 1]. Беглец просил командование не только принять его обратно «в российское подданство», но и «покровительства в выручении жены и детей его от горцев для выкрещения их в Православную веру» [8, л. 1].

По-иному сложилась судьба другой смешанной семьи, которая появилась в крепости Анапа в декабре 1832 г. Главой семьи был «российско-подданный Иван, непомнящий родства, а по-черкесски - Гасан с женой его, черкешенкой Хахвиз» и тремя детьми [5, л. 1]. «Сей Гасан значится выбегавшим из плена от горцев и показывающий себя Российско-подданным Кавказской области - Иваном непомнящим. В отобранным у него в Черноморской войсковой канцелярии показаниях значится: Лет ему от роду - 28, как его звать, прозывать, и какой веры не знает и слыхал только от закубанских черкесов, что будто бы он взят в плен в сущем малолетстве в Кавказской области, неграмотен, учительство первоначальное имеет из Абадзехского племени простого черкесина Магомеда, потом передан им шапсугского племени простого черкесину Тухо Шубопашу, у которого и находился сряду шесть лет, а потом так же продан шапсугскому простому черкесину Лепу-Сачиру Хаузову, у коего подряд лет восемь находился и женился на подвластной ему черкешенке Хахвизе, наконец, не терпя угнетений своего владельца, возымел желание поступить в подданство России, для чего и выбежал на нашу сторону в крепость Анапу с женою своей и тремя детьми и принял на подданство России присягу и просил определить ему место жительства в Кавказской области, в том месте, где признает удобнее или где найдутся родственники» [5, л. 3-4]. За годы, проведенные в плену, человек успел забыть родной язык и общался через переводчика. Однако он был узнан казаками станицы Казанская, которые выступили с прошением, «дабы он, Гасан, был навсегда оставлен в Казанской станице, так как в оной оказались мать его и родственники» [5, л. 2]. На основании их прошения начальник штаба войск объявил о зачислении «в казаки Кавказского линейного казачьего войска выбежавшего от горцев Ивана, между черкесами именовавшегося Гасаном… на общем положении Кавказского линейного казачьего войска» [5, л. 6].

Данный пример о зачислении в войско человека, забывшего русский язык со всей его семьей, свидетельствует, что заинтересованное в увеличении численности казачества в приграничье командование не обращало внимания на стихийно идущие в приграничье этнокультурные процессы. В свете приведенного материала видно, что в сфере межкультурных и межэтнических коммуникаций в приграничье в середине XIX в., «граница между империей и туземным населением становилась крайне нечеткой» [1, p.42].

Смешение населения в приграничье к середине XIX в. привело к определенным этнографическим последствиям. «Среди всей массы казаков, - писал М. Вагнер, - можно выделить три основных физиогномических типа. Первый - природные русские с явной славянской внешностью, вздернутым носом и очень светлой бородой. Второй - замечательный тип казаков, происходящий от сильного смешения славянской расы с татарскими и черкесскими племенами, имеет более закругленный нос, приближающийся к орлиному носу черкеса, более овальное утонченное лицо, более выразительные глаза и бороду, не такую светлую, как у великороссов, - таковой склад лица имеет общее распространение среди казачьего населения Линии. И третий - природный черкесский тип, который присущ лишь небольшой части казаков. Эти отдельные личности, принадлежащие к несмешанной кавказской крови, немедленно производят на Вас впечатление, выделяясь из основной массы войска своими угольно-черными бородами, пылкими глазами, живым выражением удлиненных лиц и своей бережливостью. Воспитание, поведение и движения этих потомков природных черкесов выглядят более утонченными, чем тех, кто произошел от более крепких, неуклюжих и пухлых славян» [2, Vol. II, p.1-2].

Фактический материал первой половины XIX в. ярко показывает, что все отношения в приграничье нельзя сводить только к военному российскогорскому противостоянию. Отношения между людьми на фронтире имели два различных вектора развития - как взаимной вражды, так и взаимных контактов. Это обстоятельство было очень точно подмечено М. Вагнером, которого в казачьем городе Екатеринодаре поразил вид не российских военных, а их противников-черкесов. «Было странно видеть тех людей, которые вторгались в страну всего лишь несколькими днями раньше, возможно грабя и убивая, а теперь мирно прогуливающихся среди групп казаков, - пишет путешественник. - Русская система состоит из предложения дружеского принятия соседних племен с другой стороны Кубани, в не запрещении доступа в города и станицы известных им противников…» [2, Vol. I, p. 127].

Представляется, что военных власти на Линии в середине XIX в. в отношениях к этнокультурным процессам в приграничье металась между двух начал: с одной стороны, в действиях властей прослеживалось стремление втянуть горцев в общегосударственное культурное пространство, а с другой - не дать приграничным жителям попасть под обратное влияние культурных традиций противника. Последняя тенденция еще только вырисовывалась и начала набирать силу после завершения Кавказской войны, готовя почву для проведения последующей русификаторской политики рубежа XIX - XX вв.

Литература

1. King Charles. The Ghost of Freedom. A History of the Caucasus. New York: Oxford University Press, 2008.

2. Wagner Moritz. Travels in Persia, Georgia and Koordistan; with Sketches of the Cossacks and the Caucasus. London, 1856.

3. Венеровский С.А. Мемуары и воспоминания Генерала-от-Кавалерии Стефана Александровича Венеровского.- СПб., 1908.

4. Государственный архив Ставропольского края (ГАСК), ф. 444, оп.1, д. 189.

5. ГАСК, ф. 444, Оп.1, д. 356.

6. ГАСК, ф. 444, Оп.1, д. 557.

7. ГАСК, ф. 444, Оп.1, д. 585.

8. ГАСК, ф. 444, Оп.1, д. 747.

9. Колосовская Т.А. Боевая и хозяйственная повседневность казаков кавказского пограничья в освещении офицера Генштаба Г.К. Калмберга (1834г.) // Новый исторический вестник. №1 (39). Москва, 2014. Literature:

1. King Charles. The Ghost of Freedom. A History of the Caucasus. New York: Oxford University Press, 2008.

2. Wagner Moritz. Travels in Persia, Georgia and Koordistan; with Sketches of the Cossacks and the Caucasus. London, 1856.

3. Venerovsky S.A. Memoirs and Memories of the Cavalry General Stephan Alexandrovich Venerovsky. S. Petersburg, 1908

4. National Archive of the Stavropol Region (NASR) Shelve. 444, Vol.1, file

189

5. NASR, S. 444, Vol.1, f. 356

6. NASR, Shelve. 444, Vol.1, file 557

7. NASR, S. 444, Vol.1, f. 585

8. NASR, S. 444, Vol.1, f. 745

9. Kolosovskaya T.A. The Cossacks' Military an Economic Daily Life on the Caucasus Frontier as Described by G.K. Kalmberg, a Russian General Staff Officer// The New Historical Bulletin. №1 (39). Moscow, 2014.

Размещено на Allbest.ru