Взгляды декабристов на национальный вопрос

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

ISSN 1993-5552 Альманах современной науки и образования, № 7 (50) 2011 29

Таганрогский технологический институт Южного федерального университета

Взгляды декабристов на национальный вопрос

Татьяна Валерьевна Цымрина

Изучение взглядов декабристов на национальный вопрос позволяет опровергнуть распространённое мнение о реакционности национализма. Чтобы правильно определить предмет исследования, необходимо уточнить понятия. национализм патриотизм декабрист дворянство

Национализм - преданность своей нации; признание первичности нации по отношению к государству, национальных интересов по отношению к любым другим; взгляд на государство как на форму существования нации и орудие защиты её интересов. Существуют два определения нации. Согласно немецкой концепции, нация - высшая стадия развития этноса, согласно французской - сообщество граждан одного государства. Мы будем придерживаться первой концепции.

Патриотизм - преданность своему государству. Национализм - логическое следствие патриотизма, так как каждое государство создаётся какимлибо народом, следовательно, безнациональный патриотизм - форма без содержания. Национализм в таком понимании не противоречит идеям демократии и прав человека. Во-первых, демократия является необходимым условием того, что государство будет выражать интересы всей нации, а не её части или какой-либо другой нации. Во-вторых, нация состоит из отдельных людей, поэтому общенациональные интересы складываются из личных интересов. В-третьих, защита прав нации - необходимая, хотя и недостаточная гарантия прав каждого её представителя. Предметом настоящего исследования являются взгляды декабристов на отношения России с другими странами и русского народа с национальными меньшинствами, на русский национальный характер и интересы русского народа, их отношение к Родине и мнение о месте России в мире. Взгляды декабристов на национальный вопрос рассматриваются с позиций историзма, то есть в развитии и с учётом объективных обстоятельств. Основными источниками являются программные документы, письма, воспоминания, показания на следствии, публицистические и художественные произведения декабристов, прежде всего, устав «Союза благоденствия», написанный М. Н. и Н. М. Муравьёвыми, С. П. Трубецким и И. А. Долгоруковым и известный как «Зелёная книга», «Русская правда» П. И. Пестеля и «Конституция» Н. М. Муравьёва, показания К. Ф. Рылеева и П. И. Пестеля, воспоминания И. Д. Якушкина, Е. П. Оболенского, Н. А. и М. А. Бестужевых, С. Г. Волконского, А. М. Муравьёва, М. И. Муравьёва-Апостола, статьи М. А. Фонвизина и М. С. Лунина, стихи К. Ф. Рылеева и А. И. Одоевского, статьи и письма А. А. Бестужева.

Взгляды декабристов на национальный вопрос в отечественной историографии освещены недостаточно. Специальных исследований, посвящённых данной теме, нет. Она освещается только в обобщающих работах по истории движения декабристов или по истории России в целом. В. О. Ключевский считал патриотизм основой мировоззрения декабристов и главным побудительным мотивом их деятельности. Их главное отличие от дворян XVIII в. он видел в стремлении преодолеть денационализацию дворянства и культурный раскол русского общества, отмечал, что, в отличие от своих отцов, стремившихся стать французами, молодые офицеры, участники Отечественной войны 1812 г., осознали себя русскими. Причиной пробуждения национального самосознания у молодых дворян В. О. Ключевский считал не только войну, но и ответную реакцию на бездумное заимствование западноевропейской культуры, причём далеко не лучших её образцов, на презрение дворян ко всему русскому [22, с. 224-228]. Однако взгляды декабристов на национальный вопрос В. О. Ключевский не изучал. А. А. Корнилов объяснял возникновение у членов тайного общества мысли о цареубийстве слухами о намерении Александра I присоединить к Польше западные губернии России, отмечал, что в период формирования «Союза спасения» некоторые его члены видели его основную цель в противодействии иностранцам на русской службе, что П. И. Пестель был сторонником унитарного государства и ассимиляции нерусских народов, предлагал выселить евреев, так как они эксплуатировали русских и украинских крестьян [23, с. 240, 247, 252-253]. Однако А. А. Корнилов не комментировал высказывания П. И. Пестеля о различных народах России. Б. Е. Сыроечковский изучал взгляды декабристов на внешнюю политику России [62]. Он считал их интернационалистами и, на наш взгляд, неоправданно сближал внешнеполитические взгляды декабристов и большевиков. Суждения К. Ф. Рылеева и П. И. Пестеля о внешней политике Б. Е. Сыроечковский нередко передавал с чужих слов. Так, мнение о положительном отношении П. И. Пестеля к возможной войне с Турцией за освобождение Греции основано только на показаниях А. В. Поджио [Там же, с. 277]. Высказывания К. Ф. Рылеева о надеждах балканских народов на Россию Б. Е. Сыроечковский цитировал по показаниям М. А. Назимова [Там же, с. 293].

Вторую главу «Русской правды» П. И. Пестеля, рассказ И. Д. Якушкина о Московском заговоре 1817 г., думы и поэмы К. Ф. Рылеева, «Письма из Дагестана» А. А. Бестужева он не рассматривал. Взгляды К. Ф. Рылеева на внешнюю политику России Б. Е. Сыроечковский охарактеризовал односторонне, только на основании послания «А. П. Ермолову» и оды «На смерть Байрона». По мнению Б. Е. Сыроечковского, П. И. Пестель полагал, что революция в России вызовет революцию в Европе [Там же, с. 292]. Данное мнение не подтверждается источниками. Б. Е. Сыроечковский отмечал, что Южное общество соглашалось предоставить независимость Польше в её этнических границах и при условии военного союза с Россией. Взгляды Северного общества на русскопольские отношения он не изучал. Мнение Б. Е. Сыроечковского о взглядах декабристов на национальный вопрос и внешнюю политику справедливо только по отношению к М. П. Бестужеву-Рюмину и отчасти по отношению к «Обществу соединённых славян». О патриотизме декабристов, об их интересе к русской истории и осуждении ими космополитизма значительной части дворян писал С. С. Волк. Признавая влияние западноевропейской литературы и заграничных походов на мировоззрение декабристов, он считал главными причинами возникновения революционного движения в России противоречия между политикой правительства и объективными потребностями народа и подъём национального самосознания, вызванный Отечественной войной 1812 г. [16]. М. В. Нечкина считала патриотизм основой идеологии декабристов и доказала, что движение декабристов возникло на русской почве и выражало потребности России. Она отмечала, что декабристы стремились к отстранению иностранцев, особенно немцев, от управления государством и к возрождению русских демократических традиций, отстаивали самобытность русской культуры. М. В. Нечкина исследовала взгляды П. И. Пестеля и Н. М. Муравьёва на национальный вопрос. К предложениям П. И. Пестеля ассимилировать нерусские народы России и переселить наиболее агрессивных горцев Северного Кавказа во внутренние губернии она относилась отрицательно. М. В. Нечкина отмечала, что Н. М. Муравьёв протестовал против засилья иностранцев в государственном аппарате, но считал русскими всех коренных жителей России [33-35].

Г. Е. Павлова считала одной из причин участия морских офицеров в революционном движении ослабление русского флота и засилье в нём иностранцев и отмечала, что декабристы считали борьбу против монархии своим патриотическим долгом [43]. По мнению Л. Г. Бескровного, декабристы были, прежде всего, патриотами. Они рассматривали войну 1812 г. как отечественную, национально-освободительную войну. По их мнению, русский народ защищал не монархию, а свободу и независимость России [5]. В. Г. Базанов подчёркивал, что декабристы отстаивали национальную самобытность русской литературы, и связывал их литературную деятельность с подъёмом национального самосознания, вызванным Отечественной войной 1812 г. Особенно ярко эти тенденции проявились в творчестве К. Ф. Рылеева. По мнению В. Г. Базанова, герои «Дум» К. Ф. Рылеева - это обобщённый образ русской нации. Главной целью поэта было пробуждение в народе чувства национальной гордости. «Первое место в думах Рылеева занимает образ борца за национальную независимость родины» [2, с. 15]. В. Г. Базанов отмечал, что под народом К. Ф. Рылеев подразумевал всю нацию, а не какой-либо класс [3]. Однако В. Г. Базанов не анализировал взгляды К. Ф. Рылеева на отношения России с другими странами, русского народа с другими народами России, место России в мире. По мнению В. В. Афанасьева, «Рылеев ничего не имел против обрусевших немцев (и даже не очень обрусевших, как Клингер), считавших Россию своей страной, если они не Бироны или Остерманы по своим устремлениям» [1, с. 69-70].

Данное мнение опровергается источниками, в частности, воспоминаниями А. И. Косовского и агитационной песней К. Ф. Рылеева и А. А. Бестужева «Царь наш, немец русский…». В. В. Афанасьев отмечал, что среди декабристов были иностранцы, но не уточнил, что лишь немногие из них играли заметную роль в тайном обществе. В сущности, он отрицал национальную направленность движения декабристов, но признавал, что декабристы отстаивали самобытность русской литературы и чистоту русского языка. Взгляды П. И. Пестеля на национальный вопрос изучал П. Ф. Никандров. Он отмечал, что П. И. Пестель разделил все народы России на три разряда: коренной русский народ, «племена, к России присоединённые», и иностранцы. Русских, украинцев и белорусов П. И. Пестель рассматривал как единый народ. П. Ф. Никандров считал исторической заслугой П. И. Пестеля саму постановку национального вопроса и отмечал, что он искал решение этой проблемы для каждого народа России, в зависимости от уровня его развития, признавал право на самоопределение только за тем народом, который может отстоять свою независимость. Для малых народов, неспособных себя защитить, П. И. Пестель считал более выгодным слияние с крупным народом. Он предлагал постепенно ассимилировать неславянские народы России и предоставить независимость только Польше. Взгляды П. И. Пестеля на национальный вопрос П. Ф. Никандров считал утопическими. Он не комментировал характеристики, данные П. И. Пестелем каждому народу России. П. Ф. Никандров утверждал, что П. И. Пестель считал всех людей равными от природы, независимо от национальности, что он «был непримиримым врагом всех тех, кто пытался разделить людей на «высшие» и «низшие» расы» [36, с. 109], что он «подчёркивал, что крупный народ, подчинивший себе малые народности, не может и не должен использовать своё превосходство для их угнетения и порабощения» [Там же], и проповедовал «уважение и гуманизм по отношению к другим, нерусским народам» [Там же, с. 111]. Данные утверждения ничем не подтверждены. «Русская правда» не даёт для них никаких оснований. Мнение о стремлении П. И. Пестеля к союзу с польскими революционерами основано только на показаниях М. П. Бестужева-Рюмина и опровергается его собственными показаниями [44]. В. А. Фёдоров в послесловии к книге болгарской писательницы Б. Йосифовой подчёркивал, что движение декабристов выросло на русской почве, было порождено объективными процессами в русском обществе. Он считал декабристов патриотами, но утверждал, что в их программных документах ставилась цель освобождения не только России, но и Польши, и балканских государств [63, с. 564]. Это справедливо только по отношению к Обществу соединённых славян. Ни в «Зелёной книге», ни в «Русской правде» П. И. Пестеля, ни в «Конституции» Н. М. Муравьёва ничего не говорится о греках и балканских славянах. В этих документах речь идёт только о преобразовании России. П. И. Пестель соглашался предоставить независимость Польше, но только в её этнических границах и на таких условиях, чтобы Польша не представляла опасности для России. Согласие на отделение Польши и провозглашение его одной из целей революции в России - далеко не одно и то же.

Следует отметить, что П. И. Пестель и С. Г. Волконский на переговорах с Польским патриотическим обществом решительно отвергли притязания поляков на Украину и Белоруссию. По мнению В. М. Боковой, движение декабристов выросло на русской почве и отражало русскую действительность. Русский национализм был одним из основных элементов идеологии декабристов. Большинство из них с неприязнью относились к немцам и полякам. Поэтому сложившиеся в советской историографии представления об отношениях Южного общества декабристов с Польским патриотическим обществом нуждаются в пересмотре [15]. О взглядах П. И. Пестеля на национальный вопрос, в частности на русско-еврейские отношения, писал А. И. Солженицын [61]. В советской историографии этот сюжет не освещался. Не рассматривались и высказывания П. И. Пестеля о народах России. Взгляды П. И. Пестеля и других лидеров Южного тайного общества на национальный вопрос исследовала О. И. Киянская. Программу П. И. Пестеля она считает «крайне жёсткой по отношению к населяющим Россию «инородцам» [21, с. 104]. Его стремление к ассимиляции нерусских народов России О. И. Киянская объясняет стремлением к всеобщему и полному юридическому равенству. Особое внимание уделяет она взглядам П. И. Пестеля на еврейский вопрос. По её мнению, П. И. Пестель не испытывал неприязни к евреям, но его раздражала их обособленность, то, что они представляли собой «государство в государстве». Предложенные им меры были направлены на преодоление этой обособленности [Там же, с. 104-106]. О. И. Киянская не связывает отрицательные высказывания П. И. Пестеля о евреях и народах Северного Кавказа с европоцентризмом, господствовавшим в то время в русском образованном обществе. По мнению О. И. Киянской, М. П. Бестужев-Рюмин вёл переговоры с Польским патриотическим обществом по поручению Директории Южного общества. Директория одобрила договор с поляками, предусматривавший присоединение к Польше Гродненской, части Минской и Волынской губерний. М. П. Бестужев-Рюмин был отстранён от переговоров не за уступки полякам, наносившие ущерб территориальной целостности России, а за нарушение правил конспирации, в частности, за письмо к польским революционерам с требованием убить великого князя Константина. Однако О. И. Киянская отмечает, что далеко не все декабристы одобряли контакты М. П. Бестужева-Рюмина с поляками. Так, М. Ф. Орлов резко осудил не только передачу Польше белорусских и украинских земель, но и сам факт переговоров. П. И. Пестель решительно отверг территориальные претензии поляков к России и согласился только на независимость Польши в её этнических границах [Там же, с. 94-101]. Таким образом, взгляды декабристов на национальный вопрос освещены недостаточно. Единого мнения о них в отечественной историографии нет. В работах некоторых исследователей встречаются утверждения, не подтверждённые источниками. Наиболее полно и точно, хотя и не в полной мере, освещены взгляды П. И. Пестеля. Наименее изучены взгляды на национальный вопрос лидеров Северного общества, особенно его радикального крыла. Для решения данной научной проблемы использовались только программные документы и воспоминания декабристов, но почти не использовались их публицистические и художественные произведения.

Одной из причин возникновения первых тайных обществ был патриотический подъём, вызванный Отечественной войной 1812 г. Это отмечали М. С. Лунин, М. А. Фонвизин, А. А. Бестужев, П. Г. Каховский [9; 20, с. 508; 26, с. 131; 64, с. 370-371]. «Мы были дети 1812 года», - писал М. И. Муравьёв-Апостол [31, с. 178]. Первой декабристской организацией был «Союз спасения». Его организатор А. Н. Муравьёв определил его цель как «противодействие немцам, находящимся в русской службе». Другие члены «Союза спасения» считали его целью благо России. Одной из причин недовольства гвардейских офицеров Александром I были его оскорбительные высказывания о русском народе [67, с. 100-101]. Когда в Петербурге и Москве распространились слухи о намерении Александра I отдать Польше Украину и Белоруссию, в тайном обществе возникла мысль о цареубийстве. Осуществить его вызвался И. Д. Якушкин [Там же, с. 106-107]. Устав «Союза благоденствия» определял его цель как благо Отечества. В воспитании молодого поколения главное внимание уделялось патриотизму: «При воспитании должны сколь возможно избегать чужестранного, дабы ни малейшее к чужому пристрастие не потемняло святого чувства любви к Отечеству» [19, с. 67]. Однако авторы устава «Союза благоденствия» считали русскими всех, кто живёт в России и говорит на русском языке. По словам К. Ф. Рылеева, главным условием принятия новых членов в тайное общество была любовь к России и готовность на самопожертвование ради неё: «Чтобы быть приняту в члены общества, надобно было прежде подвергнуться испытанию. Принимающий должен был узнать образ мыслей принимаемого.

Если последний пламенно любил Россию, если он для блага её готов был на всякое самоотвержение, если был хорошего поведения, при том скромен и умён, то принимающий мог его принять немедленно, но кроме себя не имел права открывать других членов. После уже, судя по деятельности его и способностям, ему открывались другие» [46, с. 159]. Убеждённым, последовательным националистом был К. Ф. Рылеев. Любовь к Родине он считал естественным чувством, заложенным в природе человека:

Где алтарей не сооружают Святой к отечеству любви?

И долгом где не почитают Питать святой сей жар в крови?

Друзья! Меня вы уличите

И тот народ мне укажите,

Который бы её не знал,

Оставивши странуродную

И удалясь во всём в чужую, Тоски в себе не ощущал [53, с. 519]?

Русский народ в любви к Отечеству превзошёл все другие народы.

Но римских, греческих героев,

В любви к отечеству прямой, Средь мира русские, средь боев Затмили давнею порой. Владимир, Минин и Пожарский,

Великий Пётр и Задунайский,

И нынешних герои лет, Великие умом, делами,

Между великими мужами,

Каких производил сей свет [Там же, с. 520].

Россия, русский народ - высшая ценность, смысл бытия, единственное, ради чего можно пожертвовать жизнью.

Прощай же, о сын мой, нам дорого время; И помни: я гибну за русское племя [52, с. 123].

Чтоб Малороссии родной, Чтоб только русскому народу

Вновь возвратить его свободу, -

Грехи татар, грехи жидов,

Отступничество униатов,

Все преступления сарматов

Я на душу принять готов [54, с. 213].

Кто жизни не щадил своей

В разбоях, злато добывая,

Тот думать будет ли о ней,

За Русь святую погибая [58, с. 113]?

Русский человек воплощает в себе лучшие человеческие качества: мужество, благородство, любовь к Родине и свободе.

Предателя, мнили, во мне вы нашли:

Их нет и не будет на Русской земли! В ней каждый отчизну с младенчества любит И душу изменой свою не погубит.

«Злодей! - закричали враги, закипев, -

Умрёшь под мечами! - «Не страшен ваш гнев!

Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело, И радостно гибнет за правое дело!» [52, с. 124-125].

Ах! Лучше смерть в седых валах,

Чем жизнь без славы и свободы;

Не русскому стенать в цепях

И изживать без цели годы [59, с. 134].

К неправде он кипит враждой. Ярмо граждан его тревожит;

Как вольный славянин душой,

Он раболепствовать не может [50, с. 146].

О тех народах, которые когда-либо причинили вред России, К. Ф. Рылеев писал с неприязнью и презрением:

1-й малороссиянин

Ушли… Ну вот, ещё один погиб.

Эх, брат Юрко, прогневали мы бога,

Всем на Руси пришельцызавладели, В своей земле житья мы не находим. Нет больше сил терпеть. Бегу отсель, Бегу за Днепр к удалым запорожцам; Чтоб притупить об кости дерзких ляхов От деда мне доставшуюся саблю. Прощай.

Грицко

И я с тобой; благослови

Меня, отец; прощай, не плачь, Настуся.

Юрко

За Днепр… и я б туда, когда б не дети…

Чего, чего не вытерпели мы

За то, что не хотим не униатство Переменить мы православной веры.

Всё отнято у нас: права, уряды, Имения, и даже церкви наши Ограблены погаными жидами,

Священные сосуды перелиты

В подсвечники для грешных их суббот, А ризы пышные жидовки

Употребить дерзнули на одежду [48, с. 350-351].

Жид, униат, литвин, поляк - Как стаи кровожадных вранов, Терзают беспощадно нас. Давно закон в Варшаве дремлет, Вотще народный слышен глас: Ему никто, никто не внемлет.

К полякам ненависть с тех пор Во мне кипит, и кровь бунтует.

Угрюм, суров и дик мой взор,

Душа без вольности тоскует [54, с. 214].

Страшась вступить с героем в бой,

Кучум к шатрам, как тать презренный,

Прокрался тайною тропой, Татар толпами окруженный.

Мечи сверкнули в их руках - И окровавилась долина,

И пала грозная в боях,

Не обнажив мечей, дружина [58, с. 114].

В одной из «Агитационных песен», написанных совместно с А. А. Бестужевым, он подчёркивал немецкое происхождение Александра I:

Царь наш, немец русский, Носит мундир узкий [60, с. 230].

Поэт верил, что «Русь священная узрит власть чужеземную в обломках» [49, с. 142] и сделал для этого всё, что мог. Осуждение поведения немцев в Париже объясняется не симпатией к французам, а политическим реализмом, неприязнью к немцам, а главное, тем, что для декабристов существовали нравственные нормы, которые нельзя нарушать даже по отношению к врагу. В разговорах с французами К. Ф. Рылеев защищал честь России [56, с. 228-230]. Будучи секретарём Российско-американской компании, он отстаивал экономические интересы России и выступал против допуска иностранцев на Аляску и передачи США российской колонии Росс [37, с. 81; 51, с. 293]. Отличительными чертами иностранцев, посещавших русские колонии на Аляске, К. Ф. Рылеев считал необузданную жадность и ненависть к русским. «Ненасытимая алчность к прибыткам, предприимчивость и враждебная зависть к русским суть отличительные свойства иностранцев, посещающих наши колонии» [51, с. 293]. Он решительно выступал против переговоров Южного общества с поляками и тем более против территориальных уступок им: «О существовании тайных обществ в Польше слышал я от Трубецкого. Причём он говорил, что Южное общество через одного из своих членов имеет с оными постоянные сношения, что южными директорами положено признать независимость Польши и возвратить ей от России завоёванные провинции, Литву, Подолию и Волынь. Я сильно восстал против сего, утверждая, что никакое общество не в праве сделать подобного условия, что подобные дела должны быть решены на Великом Соборе. Говорил, что и настоящее правительство делает великую погрешимость, называя упомянутые провинции в актах своих польскими или вновь присоединёнными от Польши и в продолжение тридцати лет ничего не сделав, дабы нравственно присоединить оные к России; что границы Польши собственно начинаются там, где кончаются наречия малороссийское, русское, или по-польски, холопское; где же большая часть народа говорит упомянутыми наречиями и исповедают греко-российскую или униатскую религию, там Русь, древнее достояние наше» [46, с. 180]. Следовательно, К. Ф. Рылеев предлагал определять государственные границы по национальному признаку и считал Украину и Белоруссию исконно русскими землями. Он не признавал за тайным обществом права распоряжаться территорией России и считал носителем государственного суверенитета весь русский народ и Великий собор (Учредительное собрание) как его законного представителя. Взгляды К. Ф. Рылеева на внешнюю политику прошли определённую эволюцию. В 1821 г. он призывал А. П. Ермолова оказать помощь восставшим грекам, но впоследствии не возвращался к этой теме и в том же году писал о походах Олега и Святослава в Византию [47, с. 47; 55, с. 73-75; 57, с. 79-81]. Направленность политической деятельности и поэзии К. Ф. Рылеева наиболее точно определил его друг Н. А. Бестужев: «Все действия жизни Рылеева ознаменованы были печатью любви к отечеству; она проявлялась в разных видах: сперва сыновнею привязанностью к Родине, потом негодованием к злоупотреблениям и, наконец, развернулась совершенно в желании ему свободы. В «Думах» его мы видим жаркое желание внушить в других ту же любовь к своей земле, ко всему народному, привязать внимание к деяниям старины, показать, что и Россия богата примерами для подражания, что сии примеры могут равняться с великими образцами древности» [12, с. 11]. По мнению Н. А. Бестужева, иностранцы не понимают русских и имеют превратное представление о России: «Странно, что все европейцы имеют особенные понятия о нас, русских, с тою разницею, что одни думают страннее других» [13, с. 62]. Н. А. Бестужев подчёркивал, что в средние века Русь не отставала от других европейских стран в техническом развитии и опережала их по уровню правосознания: «Дружественные сношения россиян со многими государствами, обширная их торговля, даже мирные условия, вынуждаемые у греков войною, доказывали в русских ту же степень образования и даже больше познания прав человечества, нежели у других народов. Когда варварское береговое право всех европейцев, даже в позднейшие времена, не разбирая друзей и неприятелей, делало пленниками несчастных плавателей, разбившихся у берегов, и овладевало их товарами, тогда русские при кораблекрушениях почитали имущество союзников неприкосновенным, провождали безвредно пловцов в их отечество и всякое оскорбление, сделанное несчастным, почитали преступлением» [14, с. 41]. А. А. Бестужев доказывал, что Русь ни в чём не уступала Европе, отстаивал самобытность русской литературы, осуждал слепое подражание зарубежным образцам: «Русь была отчуждена от Европы, но не от человечества, и оно, при подобных европейских обстоятельствах выражалось подобными же переворотами. За исключением крестовых походов и реформации, чего не было у нас, что было в Европе? А сверх того характеры князей и народа долженствовали у нас быть ярче, самобытнее, решительнее, потому что человек на Руси боролся с природой, более жестокою, со врагами, более ужасными, чем где-либо» [8, с. 598-599]. «Но кроме пороков воспитания, кроме затейливого однообразия жизни нашей, кроме многосторонности и безличия самого учения, которое во всё мешается, всё смешивает и ничего не извлекает, - нас одолела страсть к подражанию. Было время, что мы невпопад вздыхали по-стерновски, потом любезничали пофранцузски, теперь залетели в тридевятую даль по-немецки. Когда же попадём мы в свою колею? Когда будем писать прямо по-русски?» [7, с. 551]. Он ставил в вину Александру I покровительство иностранцам в ущерб русским: «Предпочтение немецких фамилий перед русскими обижало народную гордость» [9, с. 205]. О неприязни А. А. Бестужева к немцам писал его брат, М. А. Бестужев. Свои взгляды на внешнюю политику России А. А. Бестужев высказал в письме к Николаю I «Об историческом ходе свободомыслия в России»: «Что же касается до внешней политики, то действовать открыто, жить со всеми в мире, не мешаясь в чужие дела и не позволяя вступаться в свои, не слушать толков, не бояться угроз, ибо Россия самобытна и может обойтиться на случай разрыва без пособия постороннего» [Там же, с. 210]. А. А. Бестужев одобрял действия А. П. Ермолова, осуждал политику подкупа горской знати, проводимую его преемниками, и видел в ней главную причину возобновления Кавказской войны. Он осуждал не саму войну, а неумелые и нерешительные действия командования, считал горцев врагами России и радовался успехам русских войск [10, с. 5-60; 11, с. 638-639]. Отличительными чертами горцев он считал легковерие и агрессивность, причины этого видел в невежестве, бедности и нежелании трудиться: «Трудно себе вообразить, как легко взбунтовать азиатцев! Самые нелепые слухи, самые невероятные надежды, самые несбыточные обеты идут у них за чистое золото. И что мудрёного! Люди, для которых нет ни вчера, ни завтра, и оттого ни опытности за минувшее, ни расчёта на будущее; люди, которые не видят в настоящем того, что есть и как оно есть, а того менее, как оно быть должно; люди, которым бог дал довольно ума, но обстоятельства не развернули нисколько разума, - очень легко меняют верное на неверное, более любят ружьё, чем заступ, и охотнее переносят нужду, чем труд. Правду сказать, азиатцу не много терять. Сакля его без потолка; он кроет её тростником. Половина хлебов и лугов его вытоптана; он продаёт втридорога остальное - и сыт, и прав. Напевая себе боевую песенку, он чистит винтовку в глазах русского постояльца. Притом в каждом азиатце неугасим какой-то инстинкт разрушительности: для него нужнее враг, чем друг, и он повсюду ищет первых. Не то чтоб он ненавидел именно русских; он находит только, что русских выгоднее ему ненавидеть, чем соседа, а для этого все предлоги кажутся ему дельными» [10, с. 8]. По мнению А. А. Бестужева, даже «мирным» горцам нельзя доверять. Они являются пособниками «немирных» и отличаются от них только коварством: «По правому берегу его, между холмами и перелесками, рассеяны аулы кабардинцев, которых мы смешиваем в одно название черкесов, живущих за Кубанью, или чеченцев, обитающих гораздо ниже к морю. Побережные аулы сии мирны только по имени, но в самом деле они притоны разбойников, которые пользуются и выгодами русского правления, как подданные России, и барышами грабежей, производимых горцами в наших пределах. Имея всюду свободный вход, они извещают единоверцев и единомышленников о движении войск и состоянии укреплений; скрывают их у себя, когда они собираются в набег; делят и перекупают добычу при возврате, снабжают их солью и порохом русскими и нередко участвуют лично в тайных и явных набегах. Самое дурное, что под видом этих горцев враждующие нам народы безбоязненно переплывают Терек человека по два, по три, по пяти и среди бела дня отправляются на разбой, никем не преследуемые, ибо одежда их ничем не отлична. Наоборот, сами мирные, пользуясь этою отговоркою, нападают, когда в силах, открыто на проезжих, или похищают скот и людей украдкою, рубят без пощады или перепродают в плен далеко. …Вообще, нравственность этих мирных самая испорченная; они потеряли все доблести независимого народа и уже переняли все пороки полуобразованности. Клятва для них - игрушка, обман - похвальба, самое гостеприимство - промысел. Едва ли не каждый из них готов наняться по утру к русскому в кунаки, а ночью в проводники к хищнику, чтобы ограбить нового друга» [6, с. 460-461]. П. Г. Каховский обвинял правительство в том, что оно отдавало предпочтение иностранцам перед русскими: «Далёк я, чтобы оправдывать леность, нерадение и беспечность дворянства русского. Но со всем тем нельзя не заметить, что тому причиной есть явное предпочтение, делаемое правительством всем иностранцам без разбору» [20, с. 509]. Для А. И. Одоевского Родина - высшая ценность, единственное, ради чего можно пожертвовать жизнью:

За святую Русь неволя и казни - Радость и слава [42, с. 135]!

Стихотворение «Славянские девы» выражает идеи демократического панславизма. Отношение А. И. Одоевского к Польше было двойственным: русско-польские войны X-XVII вв. он считал справедливыми со стороны России и несправедливыми со стороны Польши, но приветствовал польское восстание 1830-1831 гг., вероятно, потому, что повстанцы почтили память пяти казнённых декабристов [39, с. 68-69; 40, с. 91; 41, с. 142-143]. Таким образом, взгляды А. И. Одоевского на национальный вопрос определились не вполне. Он занимал промежуточное положение между националистами и панславистами. А. И. Одоевский одобрял присоединение Грузии к России [38, с. 178-179]. М. С. Лунин осуждал преобладание иностранцев в государственном аппарате: «Главные места в государстве вверены иностранцам, не имеющим никакого права на доверие народное» [27, с. 127]. Он одобрял намерение Александра I восстановить Польшу и даровать ей конституцию, но отмечал, что в границах, установленных Венским конгрессом, Царство Польское было неспособно к самостоятельному существованию и являлось обузой для России. М. С. Лунин сочувствовал польским повстанцам 1830 г., но считал восстание несвоевременным и неподготовленным, причины его поражения видел в тактических ошибках и политической незрелости его руководителей. Её проявления он видел в поклонении Наполеону, в надеждах на помощь извне, в постановке недостижимых целей, в неспособности руководителей восстания к проведению внутренних преобразований в своей стране, в том, что их программа была обращена не вперёд, а назад: «Кажется, будто Манифест польского народа составлен под влиянием той же молодёжи, которая подняла восстание. Начинается он законным требованием справедливости, а заканчивается мечтами о величии и завоеваниях. Взоры его составителей обращены к Франции, которая в своих интересах, подлинных или мнимых, посылала их соотечественников на гибель в Египет, С.-Доминго и Испанию; они кичатся своей верностью деспоту, которого провозглашают героем века, и утверждают, что кровь поляков была его собственностью. В Варшавском восстании нельзя найти ни признаков, ни доказательств национального движения. Оно не выдвинуло ни одной замечательной личности, не отличилось в законодательной, административной или военной области. Оно не предложило ни одной важной идеи, ничего общественно полезного и является в общем лишь бледным сколком былых событий польской истории, смутным отблеском застывшей цивилизации. Подобно тому, как конституционное Царство, построенное на песке, должно было привести к восстанию, так и восстание, изолированное, несвоевременное, вспыхнувшее по сомнительным поводам, лишённое необходимых для своего развития средств и поставившее себе химерические цели, должно было окончиться полным подчинением страны» [24, с. 156-157]. По мнению М. С. Лунина, восстание 1830-1831 гг. принесло Польше только вред. Роспуск польской армии и сейма после разгрома восстания он считал неизбежным и оправданным: «Непосредственными результатами восстания были: потеря всех прав, разорение городов, опустошение селений, смерть многих тысяч людей, слёзы вдов и сирот... Оно причинило ещё большее зло, скомпрометировав принцип справедливого и законного сопротивления произволу власти. Именно с такой точки зрения на него будут указывать будущим поколениям как на соблазн, которого следует избегать, и как на печальное свидетельство духа нашего времени. Все, несомненно, согласятся, что хотя русское правительство и несёт долю ответственности за беспорядки, оно не могло поступить иначе, как покарать виновников восстания и восстановить свой поколебленный авторитет. Оно должно было распустить армию, сражавшуюся против него, уничтожить Сейм, который вотировал его низложение, и изменить учреждения, давшие возможность сделать то и другое. Емудали на это право, взявшись за оружие» [Там же, с. 157].

М. С. Лунин осуждал только репрессии против повстанцев в то время, когда они уже не представляли опасности для России, и стремился снять с русского народа нравственную ответственность за это: «Вместо того чтобы укрепить свой авторитет широкими милостями, правительство скомпрометировано, окружив себя жандармами, шпионами и палачами. Но репрессивные меры отнюдь не находят сочувствия и у русского народа. Он в общем осуждает ничтожность амнистий, изуродованных ограничениями и неспособных вернуть в лоно Польши её рассеянных по свету сынов; осуждает дорогостоящее и безнравственное использование шпионов для добывания сведений о том, о чём органы печати сообщали открыто и без издержек; сооружение Варшавской цитадели, которая сможет заменить распущенную армию; упразднение двух университетов для основания третьего, которые пришлось временно закрыть. Военные суды, разбирающие политические дела, пытки, применяемые ими, чтобы вырвать признания, и мучения, на которые они осуждают,- все это возмущает чувство справедливости русских людей. Упразднение костёлов, монастырей и принуждение греко-униатского духовенства к отступничеству идут в разрез с их понятиями о веротерпимости. Конфискации, несправедливые и в то же время бесполезные, оскорбляют их врождённое великодушие и национальную гордость. Они задают себе вопрос: неужели нужда правительства столь велика, что оно вынуждено заниматься мелким грабежом для пополнения своих финансов? Почему же в таком случае оно не обращается к тем, чья казна всегда открыта для нужд государства, как и кровь всегда готова пролиться для его защиты? Не располагая законным органом для выражения своих чувств, они клеймят презрением покупщиков конфискованных имений и чиновников, получающих последние в виде награды; они окружают сочувствием невинные жертвы конфискаций и стараются смягчить их страдания теми деяниями милосердия, которые скрыты от глаз света и даже от собственного их сознания» [Там же, с. 157-158]. По его мнению, такими мерами правительство объективно, само того не желая, помогало польским эмигрантам. Он подчёркивал, что инициаторами разделов Польши были Австрия и Пруссия. Вместе тем М. С. Лунин с осуждением писал о намерении Александра I передать Польше западные губернии России и о назначении поляков на важнейшие административные должности в этих губерниях: «После Отечественной войны полякам, присоединенным к империи, дарованы права, отказанные русским под предлогом незрелости. Польша восстановлена под двойным наименованием королевства для Европы и царства для России, наподобие царства Казанского, Астраханского и других, существующих только в титуле. Войско польское набрано, вооружено, крепости исправлены, устроены дороги и каналы, города возобновлены и украшены. Финансы оживлены, и бедствия войны изглажены иждивением России. Западные губернии были подчинены особенному управлению, которого средоточие было в Варшаве. Губернаторы в оных и другие чиновники заменены поляками, которые не имели ни чинов, ни других условий для таковых должностей. Учрежден Литовский корпус из поляков, вызванных из всех полков русской армии и пополняемый уроженцами западных губерний. Этот корпус отличался особенным цветом мундиров, находился вне состава русской армии и подчинён Варшавскому управлению. Совокупность этих мер, кажется, указывает, что император Александр имел в самом деле намерение располагать достоянием России так, как прежде он отделил Выборгскую губернию в состав великого княжества Финляндского. Поэтому манифест поляков в 1831 году, утверждавший, что император Александр хотел присоединить к их Королевству возвращённые от Польши губернии, не без основания» [26, с. 148].

Войны XVII в. М. С. Лунин считал справедливыми со стороны России и несправедливыми со стороны Польши. Он отрицал способность Польши к самостоятельному существованию [24, с. 160-162]. Лучшим способом решения польского вопроса М. С. Лунин считал равноправный союз между Россией и Польшей: «Никогда русские не помышляли о покорении своих братьев; никогда не претендовали на социальное или политическое превосходство над ними. Они предлагают им не благодеяние покровительства, но стремятся лишь к объединению воли и усилий, направленных к общей цели. Это желание было высказано естественными представителями русского народа, которых власть под влиянием духа партии казнила рукой палача или рассеяла в изгнании... Верные своей высокой миссии, они предсказали полякам, что их изолированные попытки всегда будут бесплодными; что их надежда на помощь западных государств всегда останется призрачной; что единственная надежда на успех заключается для них в союзном договоре с русскими. Нет ни гор, ни рек, ни иных географических признаков, которые могли бы служить естественными границами между обеими странами. Притязания, выставляемые той и другой стороной на владение одними и теми же местностями, теряются во мраке времён. Климат, плоды земли, отрасли промышленности и предметы торговли почти одинаковы. Нравы, обычаи, привычки, наклонности сходны. Оба языка, происшедшие из одного корня, понимают с одинаковой лёгкостью в любой из этих стран. Религиозные верования наиболее близко подходят друг к другу среди различных вероучений, распространенных в мире. Всё словно призывает оба народа побрататься. Не связанные своим прошлым, как другие европейские народы, они ничего не должны ломать и расчищать, прежде чем строить. Здание их вольности воздвигнется без потрясений и волнений, подобно тому Дому, в котором, пока он строился, не слышно было ни молота, ни топора, ни ударов какого-либо другого орудия. Они точно предназначены начать новую социальную эру, освободив основные начала от повсюду их заслоняющих разнородных элементов; и одухотворить политическую жизнь, вернув вольности, права и гарантии к их истинному источнику» [Там же]. Он не пытался определить формы этого союза и считал невозможным точно определить границу между двумя странами. Вся история русско-польских отношений свидетельствует об утопичности этой идеи. Большинство декабристов не разделяли мнение М. С. Лунина по данному вопросу. М. С. Лунин полагал, что Польша в союзе с Россией может стать инициатором движения за объединение славян: «Наконец, они в состоянии взять в свои руки инициативу общественного движения, которое должно связать воедино славянские племена, рассеянные по Европе, и содействовать духовной революции, той, что должна предшествовать всякому изменению в политическом строе, чтобы сделать его выгодным» [Там же, с. 163]. Следовательно, его можно отнести к панславистскому течению. М. С. Лунин одобрял войну на Кавказе и ставил в вину правительству затяжной характер этой войны, неспособность к быстрым, решительным и успешным военным действиям против сравнительно слабого противника [25, с. 298-299]. Н. М. и А. М. Муравьёвы были патриотами, но не были последовательными националистами. По мнению Н. М. Муравьёва, русский народ более чем любой другой, достоин свободы: «Все народы европейские достигают законов и свободы. Более всех народ русский заслуживает и то, и другое» [29, с. 295]. «Русский народ, свободный и независимый, не есть и не может быть принадлежностью никакого лица и никакого семейства» [Там же, с. 296]. Любые распоряжения всех органов власти на территории, занятой внешним врагом, Н. М. Муравьёв считал незаконными: «Правительственные собрания не могут иметь места в городах, занятых неприятелем или возмутившихся. Если правительственное собрание останется в таковом случае, то действия оного противозаконны и теряют свою силу. Равным образом всякий сановник империи без исключения, находящийся во власти неприятеля, теряет во время своей неволи и пока не возвратится, всю власть и права, коими он облечён. Никакая конституционная, законодательная, судебная, ни исполнительная власть не может существовать в краю, занятом неприятелем» [Там же, с. 326]. Н. М. Муравьёв предлагал запретить императору распоряжаться российскими землями покидать Россию, так как видел в этом угрозу безопасности государства [Там же, с. 319].

По мнению Н. М. Муравьёва, иностранцы не должны занимать какие-либо должности в государственном аппарате: «Иностранцы, не получившие прав Гражданства, не могут иметь никакой Гражданской, ни военной должности в России и не имеют права служить даже рядовыми в войске Российском» [Там же, с. 297]. В то же время Н. М. Муравьёв считал русскими всех коренных жителей России и родившихся в России детей иностранцев, если они по достижении совершеннолетия не откажутся от российского гражданства, допускал возможность предоставления иностранцам гражданства, то есть активного избирательного права, если они прожили в России не менее 7 лет, и пассивного избирательного права через 7 лет после получения российского гражданства. «Русскими почитаются все коренные жители России и дети иностранцев, родившиеся в России, достигшие совершеннолетия, доколе они не объявят, что не хотят пользоваться сим преимуществом» [Там же, с. 301]. «Иностранец, не родившийся в России, но жительствовавший 7 лет сряду в оной, имеет право просить себе Гражданства Российского у судебной власти, отказавшись наперёд клятвенно от правительства, под властью которого прежде находился» [Там же, с. 300]. «Иностранец, получивший право Русского Гражданства, может быть избран в представители только через 7 лет после его Гражданствования» (курсив Н. М. Муравьёва) [Там же, с. 309].

Следовательно, Н. М. Муравьёв был сторонником французской концепции нации. А. М. Муравьёв ставил в вину Александру I симпатии к иностранцам в ущерб русским и в то же время отказ в помощи Греции: «Польша получила конституцию, а Россия в награду за свои героические усилия в 1812 году получила военные поселения!… Основатель «Священного союза», он осудил себя, вопреки симпатиям русских, на глухоту к воплям отчаяния восточной церкви, на то, чтобы быть беспристрастным зрителем зверств, совершаемых мусульманским фанатизмом над нашими единоверцами. …Чтобы понравиться властелину, нужно быть иностранцем или носить иностранную фамилию. Наши генералы, оказавшие стране услуги в 1812 году, Раевский, Ермолов и прочие, были в пренебрежении или держались под подозрением» [28, с. 124-125]. М. А. Фонвизин доказывал, что Киевская Русь была самой свободной страной средневековой Европы, и обвинял западноевропейских писателей во враждебном отношении к России; книга французских историков Енно и Шеншо «Русская история», по его мнению, является редким исключением: «Между тем в книге Енно и Шеншо не видно враждебного расположения к России и русским, которым отличаются по большей части сочинения иностранцев о нашем отечестве. Они, например, заметили в нашей древней истории, что в средние века русские были на высшей степени гражданственности, нежели остальная Европа, разумеется, до нашествия монголов, что древние республики Новгород, Псков и Вятка наслаждались политическою свободою, что в других областях России народ стоял за права свои, когда угрожала им власть князей, что общинные, или муниципальные учреждения вольности были в древней России во всей силе, когда ещё Западная Европа оставалась под игом феодализма» [66, с. 262]. М. А. Фонвизин считал приверженность демократии национальной чертой славян: «Русь осталась верною коренной, славянской стихии: свободному общинному устройству, основанному на началах чисто демократических» [Там же, с. 263]. По его мнению, деспотизм привнесён в Россию извне, насильственно: «Древняя Русь не знала рабства политического, ни рабства гражданского: то и другое привилось к ней постепенно и насильственно, вследствие несчастных обстоятельств» [Там же, с. 262]. М. А. Фонвизин доказывал, что Русь не уступала европейским странам и превосходила азиатские, что русские сословно-представительные учреждения по своей сущности соответствовали европейским: «Бытие в России государственного собора, или земской думы, имеет характер чисто европейский - никогда ничего подобного не было у народов Азии, оцепенелых в тысячелетней недвижности» [Там же, с. 267]. Мнение М. А. Фонвизина о русско-польских отношениях было неоднозначным. Войну 1609-1618 гг. он считал справедливой со стороны России, но осуждал разделы Польши в XVIII в. [65, с. 375, 377].

Взгляды П. И. Пестеля на национальный вопрос отражены во второй главе «Русской правды». По его мнению, государственные границы должны устанавливаться на основании двух правил: «народности» и «благоудобства». Под «народностью» он подразумевал национальный состав населения. Это правило он признавал осуществимым только для тех народов, которые могли создать своё государство. Положение тех народов, которые не могли создать своё государство, должно определяться правилом «благоудобства», то есть интересами России. Все народы, населяющие Россию, П. И. Пестель разделил на 3 категории: русский народ, народы, присоединённые к России, и иностранцы. Он рассматривал русских, украинцев и белорусов как единый народ [45]. Отношение П. И. Пестеля к другим народам России определялось их отношением к русскому народу. «Русская правда» содержит не только конкретные предложения, но и характеристики всех народов России. Эти характеристики не только служат обоснованием предложенных мер, но и являются самостоятельным этнографическим исследованием и представляют большой научный интерес. Главной чертой горцев Северного Кавказа П. И. Пестель считал агрессивность и видел её причину в их образе жизни: «Беспрестанные междоусобия ещё более ожесточают свирепый и хищный их нрав и прекращаются только тогда, когда общая страсть к набегам их на время соединяет для усиленного на русских нападения. Образ их жизни, проводимой в ежедневных военных действиях, одарил сии народы примечательною отважностью; но самый сей образ жизни есть причиною, что сии народы столь же бедны, сколь и мало просвещены… Кавказские народы суть столь же опасные соседи, сколь ненадёжные и бесполезные союзники» [Там же, с. 47].

По мнению П. И. Пестеля, отличительными особенностями евреев являются сплочённость, вера в свою исключительность, ненависть и презрение к другим народам, стремление к господству над ними, полное подчинение духовенству: «Евреи обитают преимущественно в губерниях белорусских, малороссийских, новороссийских, литовских и преимущественно тем отличаются от всех прочих народов, что неимоверно тесную связь между собою сохраняют, никогда друг друга не выдают ни в каких случаях и обстоятельствах и всегда готовы ко всему тому, что, собственно, для их общества может быть выгодно или полезно. Главные причины, поддерживающие и усиливающие сию тесную между евреями связь, суть следующие: 1) евреи собственную свою веру имеют, которая их уверяет, что они предопределены все прочие народы покорить и ими обладать, а тем самым она их отделяет от всех прочих народов, заставляет их все прочие народы, так сказать, презирать и всякое смешение с каким бы то ни было другим народом совершенно запрещает и невозможным делает. 2) Еврейские духовные лица, называемые раввинами, содержат свой народ в неимоверной от себя зависимости, запрещая именем веры всякое чтение каких бы то ни было книг, кроме талмуда и некоторых других собственных своих духовных книг: народ, не ищущий просветиться, останется всегда под властью предрассудков. 3) Сия зависимость от раввинов происходит от того, что по еврейскому закону всякое деяние частного лица, даже самое маловажное, от духовного распоряжения зависит, и сии распоряжения одними раввинами делаются. Еврей даже в яствах своих не может обойтись без раввинского разрешения. 4) Они ожидают прибытия мессии, который должен будет их водворить в их царство и все остальные народы покорить. От сего ожидания укрепляется дружная между ними связь, ненависть их ко всяким иноверцам и зависимость от раввинов» [Там же, с. 50-51].

П. И. Пестель обвинял евреев в социальном паразитизме, в разорении русских крестьян, в подкупе чиновников, царское правительство - в предоставлении евреям особых преимуществ: «Тесная между евреями связь даёт им средства большие суммы накоплять или собирать для общих их потребностей, особенно для склонения разных начальств к лихоимству и ко всякого рода злоупотреблениям, для них, евреев, полезным… 8) Ожидая мессию, считают себя евреи временными обитателями края, где находятся, и потому никак не хотят земледелием заниматься, ремесленников даже отчасти презирают и большею частью одною торговлею занимаются. По причине же большого их числа не может честная торговля всем доставлять достаточное пропитание, и потому нет тех обманов и фальшивых действий, коих бы они себе не позволяли, в чём им раввины ещё более способствуют, говоря, что обмануть христианина не есть преступление, и основывая на своём законе право фальшивые даже давать присяги, если только может быть то еврею полезно. 9) Дружная связь между ними то последствие имеет, что коль скоро они в какое-нибудь место допущены, то неминуемо сделаются монополистами и всех прочих вытеснят. Сие ясно видеть можно в тех губерниях, где жительство своё они имеют. Вся торговля там в их руках, и мало там крестьян, которые бы посредством долгов не в их власти состояли, отчего и разоряют они ужасным образом край, где жительствуют. 10) Прежнее правительство даровало им много отличных прав и преимуществ, усиливающих зло, которое они делают» [Там же, с. 51-52]. П. И. Пестель предлагал выслать евреев из России, другие нерусские народы ассимилировать, наиболее агрессивных горцев Северного Кавказа переселить во внутренние губернии и соглашался предоставить независимость только Польше в её национальных границах и только при условии военного союза с Россией, чтобы Польша не представляла опасности для России. Следовательно, по отношению к полякам П. И. Пестель предлагал применить принцип «народности», к остальным нерусским народам - принцип «благоудобства». На переговорах между Южным тайным обществом и Польским патриотическим обществом в январе 1825 г. обсуждался вопрос о границе между Россией и Польшей. Поляки потребовали присоединения Правобережной Украины и Белоруссии к Польше, но П. И. Пестель и С. Г. Волконский решительно отвергли их претензии [17, с. 274; 44, с. 177, 185-186]. М. И. Муравьёв-Апостол категорически возражал против переговоров с поляками и любых территориальных уступок им: «Признаюсь, я ещё более недоволен вашими переговорами с поляками. Вы с ними в таких отношениях, которых никогда не следовало допускать, судя по тому, что вы мне говорили. Вы неосмотрительно прибегли к фактору, который неминуемо должен был создать такое панибратство» [32, с. 221]. Он осуждал преобладание иностранцев в государственном аппарате: «Чужестранцев так высоко ценили, что допускали командовать полком людей, вовсе не знавших русского языка» [30, с. 216]. Однако М. И. Муравьёв-Апостол был в принципе не против допуска в Россию иностранцев и привлечения их на государственную службу, следовательно, не был последовательным националистом [Там же, с. 166, 215-216].