Провокация и ее роль в деятельности органов политического сыска России

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

196 Издательство «Грамота» www.gramota.net

Провокация и ее роль в деятельности органов политического сыска России

Чудакова Марина

Статья рассматривает широкий спектр взглядов деятелей политического сыска дореволюционной России на провокацию - наиболее одиозный метод политической борьбы

Ключевые слова и фразы: провокация; провокатор; секретная агентура; политический сыск; Департамент полиции; охранное отделение.

Провокация всегда была неотъемлемой чертой политического сыска и политической борьбы. Однако никогда прежде она так не олицетворяла политическую атмосферу, как это имело место в последующие после поражения первой русской революции годы. Ее масштабы и применяющиеся методы были настолько одиозны, что вызывали неприятие даже у самих «классиков» и практиков политического сыска. Это и побудило автора обратиться к этому древнему и не уходящему в историю вопросу.

Система провокации в России изначально имела черты, обусловленные не только уровнем ее социальноэкономического и политического развития, степенью обуржуазивания государственного аппарата, но и нравственными ориентирами русского общества.

Различные общественные классы вкладывали свое понимание в понятие провокации. Для революционера провокатор - это член революционной группы, «продающий» своих товарищей и доносящий о деятельности организации жандармскому управлению или охранному отделению. В данном случае не имело принципиального значения, состоит данное лицо в штате охранки или зарабатывает осведомительством и единичными доносами. Департамент полиции и его органы в регионах вкладывали в это понятие совсем иное содержание и были убеждены, что провокаторов на службе не держат. Циркуляры Департамента полиции - тому яркое подтверждение. В них, как правило, Департамент сообщал местным органам политического сыска фамилии секретных сотрудников, уличенных в провокаторстве и утративших, вследствие этого доверие, и, потому, не подлежащих приему на службу.

Обратимся к мнению тех, кто в разное время возглавлял политический сыск России. А. В. Герасимов (с февраля 1905 г. по апрель 1909 г. - начальник Петербургского охранного отделения, 1909-1913 гг. - генерал для поручений при министре внутренних дел) считал, что «провокация - это искусственное создание преступления» [5, т. 3, с. 1]. М. И. Трусевич (Директор Департамента полиции с 13.06.1906 по 9.09.1909) понимал под ней «проявление инициативы агента в деле преступления» [Там же, с. 212]. А. И. Спиридович (в 1903-1905 гг. - начальник охранного отделения в г. Киеве; с 1.01.1906 зав. дворцовой агентурой в Царском селе) видел в провокации «соучастие чинов розыскных органов … в революционной работе, с целью пресечения затем таковой» [Там же, с. 29]. Провокацией признавалось также участие в деятельности, которая способствовала либо воссозданию организации, либо вовлечению в нее новых членов [Там же, т. 1, с. 77]. Такова, например, точка зрения Е. К. Климовича (Директор Департамента полиции с 1.03.1916 по 15.09.1916). С. Виссарионов (Вице-директор Департамента полиции с 12.01.1908 по 23.06.1913) понимал под провокацией «подстрекательство сотрудников к учинению преступления» [Там же, т. 3, с. 444]. П. Г. Курлов (Товарищ министра внутренних дел с октября 1909 г. по октябрь 1911 г. В 1916 г. - Товарищ министра внутренних дел с заведованием делами Департамента полиции) давал развернутое определение провокации, связанное не столько с инициативой сотрудника, сколько с желанием его руководства, когда данному агенту рекомендовалось занять более или менее заметное положение в партии или организации. «Вот против такой системы я, безусловно, восстал немедленно», - отмечал он [Там же, с. 187]. М. И. Трусевич полагал, что, «если лицо участвует в собрании, но не ставит себе целью совершение преступления, а ставит себе целью осведомление, то едва ли тут будет состав преступления» [Там же, с. 212]. Сходную мысль высказывает А. А. Макаров (Товарищ министра внутренних дел, зав. Департаментом полиции с 18.05.1906), отмечая: «Такой сотрудник, который с одной стороны участвовал в действиях, наказуемых уголовным законом, а с другой, не допускает никаких революционных действий, ограничивая свою деятельность исключительно осведомлением» [Там же, т. 2, с. 95]. Таким образом, в состав преступления, предусмотренного ст. 102 Уголовного уложения, по мнению этих деятелей сыска, входит и мотив его совершения.

Провокационные методы, однако, могли использоваться не только секретными агентами, но и жандармскими офицерами. Именно об этом говорил А. И. Спиридович, отмечая важность наличия умысла в действиях последних. «С одной стороны, есть провокация злонамеренная, когда чин … отлично знает, что делает, и, тем не менее, это делает, с другой стороны, есть провокация от незнания, от неопытности. Я эти две провокации разделяю» [Там же, т. 3, с. 29].

Отношение к провокации в целом распадается на два момента: 1) отношение к членству в оппозиционных организациях; 2) отношение к активному участию в революционной деятельности. По мнению А. А. Макарова, член организации никак не проявивший себя в революционной деятельности - лицо ненаказуемое [Там же, т. 2, с. 95]. С ним согласен П. Г. Курлов, отмечая, что «принадлежность к партии не влечет за собой заключение в тюрьму» [Там же, т. 3, с. 187]. М. И. Трусевич более категоричен: «Агент и входит в эту шайку, чтобы не допускать преступления, его обязанность и сводится к предупреждению преступлений» [Там же, с. 212]. Более близка к реалиям России точка зрения А. В. Герасимова, который полагал, что, с одной стороны, участие в революционных организациях преступно (и он никогда секретным сотрудникам этого не поручал), но в интересах дела сотрудники иногда входили в них, так как иначе невозможно освещать деятельность противоправительственных организаций [Там же, с. 3]. Закономерно будет предположить, что это делалось с молчаливого согласия руководства. Достаточно противоречиво мнение по этому вопросу А. И. Спиридовича: допуская возможность иметь осведомителей - членов революционных организаций, он, в то же время, не признавал «активных работников-революционеров как осведомителей» [Там же, с. 30]. Интересна точка зрения И. М. Золотарева, считавшего, что изучение членами какого-либо сообщества вопросов революционной теории, само по себе не есть преступление, однако, если организация состояла «именно только из одних агентов» квалифицировалось им как преступление [Там же, т. 5, с. 57-58]. Не считал преступлением принадлежность к антиправительственной организации и В. Ф. Джунковский [Там же, с. 73].

Отметим, что в Своде законов, изданном в 1842 году, статья 268 гласит: «Участвующие и управляющие незаконными тайными обществами … наказываются как государственные преступники» [7, с. 60]. Позднее статья 102 Уголовного уложения предусматривала ответственность именно за принадлежность к партии. Таким образом, большинство руководителей политического сыска, за исключением Е. К. Климовича, считающего принадлежность к организации преступлением, полагали, что она таковым не является. В своей деятельности, следовательно, они руководствовались не законодательством, а интересами дела и личным усмотрением.

Рассмотрим подробнее второй момент - участие в революционной деятельности. «Казалось, юридически, заявление законной власти о том или ином преступлении снимает с участника непосредственное обвинение в участии, - полагал Е. К. Климович, - с другой стороны, до какой степени допустимо это - вопрос очень больной и очень острый. Допустимо ли участие в революционной организации? Совершенно отказаться от этого участия - значит, потерять возможность информации» [5, т. 1, с. 77]. Резко отрицательное мнение высказывает в этом отношении М. И. Трусевич: «Недопустимо участие в преступном деянии». Рейнбот отмечает, что это дело «безнравственности сотрудника шпионить и доносить, … но допускать, чтобы он принимал участие!»

Обратимся к инструкции о внутреннем наблюдении, п. 4 которой гласит: «Это не значит, что секретный сотрудник должен уклоняться от всякой активной работы, возлагаемой на него организацией» [Там же, т. 3, с. 190]. О таких случаях сотрудник должен был донести заведующему розыском, который, в свою очередь, принимал меры для предупреждения преступления.

Итак, каков же идеал секретного сотрудника? Какова грань между простым выполнением обязанностей и совершением преступления, между активностью и пассивностью? Показателен пример, приведенный А. И. Спиридовичем: «В комнате собралось сообщество, решается вопрос о каком-нибудь революционном преступлении. Сидит в этой комнате 10 человек, одиннадцатый вносит чай. Он не принадлежит к этому кружку, но знает тех, кто здесь сидит и служит в качестве осведомителя. … Иными словами: допустимо только знать, но знать через источник, который сам не работает» [Там же, с. 29]. Однако по мере возрастания интенсивности и размаха революционного движения стало очевидно, что без активной работы сотрудника в противоправительственной организации невозможно добиться необходимой информированности о ее деятельности.

Попытка юридически обосновать институт сотрудников была предпринята П. А. Столыпиным. Инструкция о секретной агентуре имела своей целью обобщение приемов и методов работы с ней многочисленных жандармских управлений и охранок. Однако ни той, ни другой функции инструкция не выполнила. Отметим, что каждое учреждение сыска имело свои, вырабатываемые годами, способы работы с агентурой. Да и сама инструкция, являясь актом подзаконным, нарушала российское законодательство. Она не только разрешала сотрудникам членство в антиправительственной организации, но и поощряла саму противоправительственную деятельность. «Деятельность секретных сотрудников только тогда приобретет значение, когда будет направлена на изобличение революционных деятелей», - отмечалось в инструкции [1, с. 198]. Итак, интересы политического сыска ставились выше законности и правопорядка. Департамент, судя по инструкции, не только допускал участие агентов в деятельности революционных организаций, но и поощрял их к усилению ее интенсивности, скрывая впоследствии таковую от следствия и суда. Известно немало случаев, когда охранка снабжала своего сотрудника паспортом и деньгами, с целью избегания ответственности за участие в революционном движении. Особо подчеркнем п. 8 названного документа, запрещающего агентам заниматься провокацией: «Секретные сотрудники ни в коем случае не должны заниматься так называемым провокаторством, то есть сами создавать преступные деяния и подводить под ответственность содеянного ими других лиц, игравших в этом деле второстепенную роль» [5, т. 3, с. 449]. розыск провокация политический

В качестве промежуточного вывода заметим следующее. Грань между провокаторством и сотрудничеством слишком условна. Диаметрально противоположные точки зрения руководителей сыска - яркое тому подтверждение. «Розыски настолько деликатная вещь, - писал А. И. Спиридович, - что, если их будет вести человек плохих нравственных устоев, он эту тоненькую линию всегда перейдет» [Там же, с. 29]. В абсолютном большинстве случаев ни МВД, ни Департамент полиции не карали за переход этой прозрачной границы, разделяющей сотрудничество и провокаторство. Однако отметим все же отдельные случаи осуждения жандармских офицеров за чрезмерно активную «революционную» работу. Так, на допросе в 1917 г. М. С. Комиссаров свидетельствовал: «В Екатеринбурге в течение года 9 типографий открылось - конкуренция была!». Такая ситуация была результатом деятельности начальника охранки Кременецкого. По свидетельству М. И. Трусевича, во Владивостоке жандармский офицер был предан суду и осужден на ссылку. Причиной такого радикального решения явился отчет офицера об аресте типографии. Впоследствии выяснилось, что работали в ней только сотрудники охранки. «Я должен был выдержать некоторую борьбу с Корпусом жандармов и добился того, чтобы Заварницкий был осужден», - отмечал М. И. Трусевич [Там же, с. 211].

На протяжении многих лет лишь периодически некоторыми руководителями политического сыска велась борьба с нечистоплотными приемами розыска. В этом отношении примечательна фигура В. Ф. Джунковского, избавлявшегося от тех коллег, которые, по его мнению, нарушали все этические нормы (Виссарионов, Белецкий, фон Коттен).

Заслугой В. Ф. Джунковского является упразднение агентуры в учебных заведениях. «Чтобы ни один учащийся в агентуре больше не был», - требовал он [Там же, с. 70]. Он полагал, что иметь секретных сотрудников в войсках, среди рядовых - это «разврат и развал армии» и «дальше терпеть это нельзя». На допросе в 1917 году он привел вопиющие факты безнравственности, которые лежали в основе принципов работы военной агентуры: «В Туркестане… было восстание в одном из саперных батальонов; говорили, будто это восстание произошло вследствие того, что сотрудник из солдат не давал сведений, что ему передали прокламации и приказали распространить их, а затем посмотреть, у кого они найдутся» [Там же]. Джунковский, будучи еще офицером армии, знал, какие инциденты возникали в результате вмешательства политического розыска в армейскую жизнь, и считал это вредным и недопустимым явлением [9, с. 104]. В своей деятельности он столкнулся с сопротивлением местных чинов политического сыска. Вынужденным шагом было издание приказа о том, что «если еще раз будет замечено это, то лицо, которое их привлекало, ... будет моментально отрешено от должности и предано суду за неисполнение приказа» [5, т. 5, с. 71]. В этом отношении Джунковский находил поддержку со стороны министра внутренних дел Н. А. Макарова и великого князя Николая Николаевича.

Однако неверно было бы считать, что вопросы провокации возникли и актуализировались лишь в ХХ веке. Эта проблема, а также тесно связанный с ней вопрос взаимоотношений различных ветвей карательных органов в раскрытии преступных деяний были подняты в «Записке Муравьева о политическом розыске», датированной 5 июля 1895 года [4, с. 179-181]. Успешность политического преследования автор связывает с единением чинов политического сыска, прокурорского надзора и министерства юстиции, исключив ненужную конспиративность в их взаимоотношениях. Возможно, впервые в «Записке» звучит призыв бороться не с проявлениями недовольства, а обратить внимание на «источники, их питающие, среду, их поставляющую, на различные течения в ней» [Там же, с. 184]. Подчеркивается настоятельная необходимость оздоровления общественных и бытовых условий.

Растущее и усиливающееся революционное движение имело тенденцию к повышению конспирации, уничтожению улик, революционеры отказывались от дачи показаний. Органы политического сыска, поэтому, иногда использовали провокацию не только как средство создания недостающих улик, но и как способ снижения взаимного доверия в среде революционеров (появление «шпикомании»), дестабилизировавшего деятельность противоправительственных организаций.

Воспоминания деятелей политического сыска позволяют сделать вывод о том, что использование органами сыска провокаторских приемов имело объективные и субъективные причины. К первым из них относятся реорганизации системы органов сыска, ко вторым - личность их руководителя. Так, Л. Меньщиков отмечал, что при Зубатове провокация имела такой утонченный вид, «что оставалась незамеченной, она не принимала зачастую такой явно преступный и даже скандальный характер, как у его учеников и последователей» [3, с. 42].

П. Г. Курлов в своих воспоминаниях отмечал, что организация Районных охранных отделений, произведенная М. И. Трусевичем, потребовала новых людей, каковых у последнего не было. «Он поневоле стал хвататься за всякого человека, не только проявившего в политическом розыске необходимые способности, но и за ловких людей, умевших показать товар лицом». «Поощряя таких дельцов, - продолжает Курлов, - М. И. Трусевич не стеснялся никакими правилами и назначал Начальниками Районных охранных отделений молодых офицеров, которым подчинял старших их товарищей». Повышение в чинах, награды раздавались жандармским офицерам, сумевшим обратить на себя внимание вне всяких правил и законов. М. И. Трусевич оценивал успешность работы розыскных офицеров по количеству сообщенных ими сведений, «забывая, что в известной местности революционное движение может совсем не существовать или проявляться в крайне слабой форме».., и это не являлось, конечно, виной заведующего розыском. П. Г. Курлов считал М. И. Трусевича «бессознательным попустителем … провокации» [2, с. 86].

П. Г. Курлов в воспоминаниях излагал свою точку зрения на провокацию. Думается, она является наиболее типичной для руководителей политического сыска. Под провокацией он понимал «организацию или пособничество к преступлению в целях личного успеха и выслуги перед начальством». По мнению Курлова, нельзя считать провокацией случаи, когда сотрудник охранки выдает, в целях личной безопасности, только часть известных ему сведений. «Искусство политического розыска, - отмечал он, - в том и заключается, чтобы по полученным … сведениям воссоздать полную картину готовящегося преступления» [Там же, с. 120]. Именно мерой предосторожности считает Курлов присутствие сотрудника в революционной организации. Общий же взгляд на провокацию таков: «Если революционное движение есть результат деятельности сотрудников, то наличность их на службе у правительства недопустима, если же оно существует и будет развиваться независимо от них, а при помощи других лиц, то наличность сотрудника - абсолютная необходимость» [Там же, с. 120-121]. Он отмечал, что использование секретных сотрудников было санкционировано инструкцией Районного охранного отделения, изданной Трусевичем. Курлов писал также, что фраза о необходимости продвижения сотрудника к центру организации могла быть расценена двояко и неоднозначно. С одной стороны, это могло быть продвижение, вызванное партийными условиями, с другой - форсированное стремление к центру организации при помощи мер, предпринимаемых руководителями сыска. Последнее Курлов считал крайне опасным. Он свидетельствовал, что «воспринимал всякое участие сотрудников в активных действиях партии и допускал … продвижение лишь естественным порядком: путем замещения самой организацией сотрудниками арестованных или уехавших членов группы» [5, т. 3, с. 122]. Однако, известно, что вышеназванные условия создавались также и самой охранкой и регламентировались п. 23 Инструкции о внутренней агентуре. Он гласил: «Производя ликвидации, никогда не следует арестовывать всех, окружающих сотрудника, оставляя его одного на свободе, но надлежит оставлять около него нескольких лиц более близких и менее вредных или дать ему возможность заранее уехать по делам партии или, в крайнем случае, арестовать и его самого, освободив впоследствии с близкими к нему и наименее вредными лицами по недостатку улик» [Там же, с. 452-453]. Таким образом, в данном случае применялся зубатовский принцип «на разводку».

П. Г. Курлов считал недопустимой «так называемую центральную агентуру, то есть наличность сотрудников, которые стояли в центре боевых организаций или, с другой стороны, секретных агентов, имевших непосредственные связи с Департаментом полиции, помимо местных розыскных учреждений» [2, с. 122]. Таким образом, еще со времен С. В. Зубатова, наиболее выгоден, видимо, был секретный сотрудник, занимающий межпартийное положение, имеющий широкий круг знакомств в оппозиционной среде.

Итак, откровенно провокационная деятельность чинов охранки, ГЖУ и их секретных агентов, которых в период с 1880 г. по 1917 г. насчитывалось около 10 000 [6, с. 235], как правило, не приветствовалась центральными органами сыска. Однако на определенных этапах развития последнего необходимо отметить значение субъективного фактора, когда провокаторские приемы работы поощрялись и использовались наряду с фальсификацией, подлогом, клеветой, созданием слухов. Все эти меры, вместе взятые, представляли собой комплекс оперативных приемов работы карательно-розыскных органов дореволюционной России.

Член Государственной Думы Маклаков на заседании 13 февраля 1909 г. отмечал: «Правительство в плену у охранников, у охранного отделения есть своя политика, свой враг, есть свое зло, с которым оно борется: это здоровое отношение законности, довольства, доверия к власти и общая работа на общую пользу; этим убивается революция, но вместе с тем убивается и охранка. И потому, у него другая политика, политика определенная: раздражать общество, возмущать общество, ослаблять общество, бороться с обществом, наконец, как венец всего этого, поддерживать атмосферу беззакония и произвола» [8, с. 39].

Список литературы

1. Агафонов В. К. Заграничная охранка. Петроград, 1918.

2. Курлов П. Г. Гибель Императорской России. М.: Современник, 1992.

3. Меньщиков Л. П. Охрана и революция. М., 1932. Ч. 3.

4. Муравьев Н. В. Записка Муравьева о политическом розыске: сборник материалов и статей. М., 1924. Вып. 1

5. Падение царского режима: стенографические отчеты допросов комиссией Временного правительства: в 7-и т. М. - Л., 1924-1927.

6. Перегудова З. И. Политический сыск России (1880-1917 гг.). М., 2000.

7. Свод законов Российской империи, повелением Государя императора Николая Павловича, составленный (Законы уголовные) в 1842 году. Собственная Его Императорского Величества Канцелярия. Кн. 1.

8. Шинджикашвили Д. И. Сыскная полиция царской России в период империализма. Омск, 1973.

9. Эренфельд Б. К. Тяжелый фронт: из истории борьбы большевиков с царской тайной полицией. М., 1979.

Размещено на Allbest.ru