Социальный протест в советской дальневосточной деревне 1930-х годов

118 Издательство «Грамота» www.gramota.net

Размещено на http://www.allbest.ru/

ISSN 1997-292X № 4 (30) 2013, часть 2 113

СОЦИАЛЬНЫЙ ПРОТЕСТ В СОВЕТСКОЙ ДАЛЬНЕВОСТОЧНОЙ ДЕРЕВНЕ 1930-Х ГОДОВ

Люшилин Евгений Леонидович

Комсомольский-на-Амуре государственный технический университет

Аннотация

В статье рассматривается социальный протест в дальневосточной деревне РСФСР в качестве явления, обусловленного падением уровня жизни населения в период реконструкции СССР. Автором осуществляется анализ его форм, вычленяются социальные группы, в наибольшей степени подверженные влиянию протестного движения, периоды его повышенной активности, исследуются процессы, оказавшие отрицательное влияние на благосостояние советских граждан, интенсивность их действия на протяжении 1930-х годов.

Ключевые слова и фразы: социальный протест; уровень жизни; государственный террор; коллективизация; раскулачивание; реконструкция; урбанизация; урожайность.

Annotation

SOCIAL PROTEST IN THE SOVIET FAR EASTERN VILLAGE OF THE 1930-S

Lyushilin Evgenii Leonidovich

Komsomol'sk-on-Amur State Technical University

The author considers social protest in the Far Eastern village of the RSFSR as a phenomenon conditioned by the decline in the standard of living during the period of the USSR reconstruction, conducts the analysis of its forms, singles out social groups that were mostly influenced by the protest movement, the periods of the increased activity, and researches the processes that had a negative impact on the soviet people's welfare, the intensity of their operation during the 1930s.

Key words and phrases: social protest; standard of living; state terror; collectivization; dekulakization; reconstruction; urbanization; land productivity.

Фундаментом стабильности политических систем при всём их историческом разнообразии служит удовлетворённость насущных потребностей подвластного им населения. Рост благосостояния положительно сказывается на внутреннем положении государства, способствуя подъёму его легитимности в глазах подданных. Напротив, уменьшение объёма потребления приводит к недовольству существующим режимом. Чем существеннее снижается обеспеченность граждан, тем радикальнее становятся формы проявляемого ими социального протеста.

Примером данной связи могут служить два периода в истории СССР - начало 1930-х гг. и 1936 г. (см. График 1), - демонстрирующие падение уровня жизни в стране (и сопровождавшие его социальные катаклизмы) во время проведения сплошной коллективизации, и в год, предшествующий «большому террору».

График 1. Годовое потребление в СССР на душу населения в 1928-1940 гг. (в тыс. руб.) [19]

Оба спада в качестве жизни, показанные на Графике 1, достигали критической отметки, так как характеризовались снижением объёмов потребления населения до уровня, представлявшего для существенной его части угрозу здоровью и жизни вследствие нехватки продовольствия.

Первая рецессия перешла «красную черту» осенью 1932 г., когда на обширных пространствах СССР появились первые признаки голода. Весной 1933 г. он достиг кульминации: голодали Украина, Северный Кавказ, Поволжье, Казахстан, Западная Сибирь, южные районы Центрально-Черноземной области и Урала [6, с. 64].

На Дальнем Востоке продовольственные затруднения были зафиксированы в апреле 1932 г. в Шмаковском, Николаевском, Покровском районах, на Камчатке и Северном побережье Приморья, особенно острые - в Посьетском, Благовещенском и Тамбовском районах. «На Камчатке отмечены 73 случая заболевания цингой». «Из Посьетского района (заселен в большинстве корейцами) на почве продзатруднений сбежало за границу 12 чел. и 4 семьи. 30 января предотвращен побег 20 семей […] наблюдается массовый убой скота» [17, т. 3, с. 346-347].

На следующий год ситуация повторилась. Согласно справке ОГПУ от 03.04.33 г., «в Свободненском, Благовещенском и Завитинском районах Амурской обл[асти] ДВК за последнее время наблюдаются острые продзатруднения». В одном из поселений «со скотомогильника растасканы все трупы животных. Трое колхозников после недельной голодовки употребили в пищу взятые со скотомогильника трупы скота. В этом же селе кладовщик колхоза, скотник и животновод разделили между собой павшую корову». В другой деревне «конюх колхоза, не имея хлеба, подобрал павшую овцу и употребил в пищу». Особенно тяжело продовольственный кризис лёг на плечи колхозниц: «Дожили, приходится помирать с голоду, дети кричат “хлеба”, а где я им возьму? И, наверное, придется детей задавить и самой решить свою жизнь, ведь голодной смертью помирать тяжело». «Разве я думала, летом работала до упаду - ободранная, голая, босая, чтобы теперь сидеть без хлеба и с голоду пухнуть, ведь у меня их 7 чел. И все сидят и кричат: “Дай хлеба”, а как матери перенести? Пойду лягу под трактор, не могу я переносить эти страдания» [Там же, с. 662-664].

Второй спад в уровне жизни населения (см. График 1) перешёл в критическую фазу в январе 1937 г., когда продовольственные затруднения охватили Северный Кавказ, Оренбургскую, Воронежскую, Западную, Ярославскую и особенно Курскую области [Там же, т. 5, кн. 1, с. 17-19]. В феврале прямые признаки голода отмечались в Белоруссии, Курской, Воронежской и Московской областях, а к марту - дополнительно в Челябинской и Куйбышевской областях, автономных республиках Немцев Поволжья, Мордовской, Татарской. В марте были отмечены факты употребления в пищу мяса павших животных, различных суррогатов, опухания колхозников, случаи смерти на почве голода, рост детской беспризорности и нищенства, выходы из колхозов и массовое отходничество [Там же, с. 21]. На Дальнем Востоке недород усугублялся форсмажорным обстоятельством местного значения - катастрофическим наводнением в сельскохозяйственном южном Приморье в апреле 1937 г. (повторилось в августе 1938 г.) [15, с. 353, 357].

Голод, сопутствовавший указанным спадам при их кульминации, свидетельствует об остром характере их течения, которое, учитывая его драматичность, не могло не повлиять на развёртывание социального протеста.

Первую рецессию, длившуюся в течение 1929-1933 гг., неотступно сопровождало протестное движение. Его первый пик пришёлся на 1930 г., «когда значительная часть крестьян ещё не была выслана с насиженных мест и составляла силу, способную противостоять репрессивному нажиму государства» [8, с. 6]. Данную социальную группу образовывала в первую очередь зажиточная прослойка крестьянства, которая подверглась проводившемуся в это время раскулачиванию, но ещё не покинула границ своих деревень.

На Дальнем Востоке из 6 144 кулацких хозяйств, выявленных в 1929-1930 гг. (2,7% всех крестьянских хозяйств), в течение 1930 г. было раскулачено 3 937 (20 000 чел.) [17, т. 2, с. 414, 746]. Из них до мая 1930 г. было переселено только 447 семей (2 235 чел.) [Там же, с. 414, 594, 705], к концу года - ещё 90 хозяйств [Там же, с. 746]. Переселению остальных мешало особенно характерное для Сибири и ДВК «основательное раскулачивание кулаков вплоть до нитки […] в связи с этим не имеющих минимальной нормы продовольствия и средств производства». Поэтому приходилось расселять кулаков «внутри коллективизированных сел - на окраины» [Там же, с. 414-415, 429].

Лишившись домов, имущества, орудий труда и земли, оказавшись в родных деревнях в положении изгоев, в ряде регионов страны, включая ДВК, «часть кулачества […] уходила в леса, в горы, тайгу, сопки […] создавая тем самым крепкую базу для бандформирований» [Там же, с. 797]. Основная масса раскулаченных крестьян, оставаясь на местах, вызывала не меньшее волнение властей. В 1930 г. с их стороны в ДВК произошло 50 массовых выступлений (48 из них пришлись на март-июль) с тысячами участников, 343 акта террора [Там же, с. 801, 804]. Вспыхнули восстания в с. Малета (3-12.03.30 г.), Ундино-Талангуйском районе (июнь 1930 г.) Читинского округа, в Зейском районе Амурской области (апрель-сентябрь 1930 г.) [8, с. 6].

Последнее - так называемое «Сианское восстание» - вызвало наибольшее беспокойство властей. Организовал и возглавил выступление, объединившее 135 чел., крестьянин с. Сиан Терентий Перелыгин. Он, как и костяк повстанцев, принадлежал к числу бывших красных партизан. Причины выступления были связаны с политикой раскулачивания. «…За что мы выступили. Я имею одну лошадь, одну корову с телёнком, а меня выставили кулаком и стали жать со всех сторон, лишили голоса, лишили крошечного пайка, тогда как у меня своего хлеба нет, что же мне оставалось делать - идти в тайгу и требовать своё…». Восстание было подавлено в большей мере благодаря «дипломатическим» усилиям уполномоченного ЦК Г. Д. Решетникова, «хотя взять самого Терентия Перелыгина и четверых его товарищей так и не удалось» [Там же, с. 6-7, 9-10].

В связи с активизацией повстанческого движения в крае разворачивались вооруженные силы: весной 1930 г. в деревне ДВК действовало 125 отрядов войск ОГПУ, всего на село было переброшено 7 257 бойцов; в дополнение к ним прибывали новые пополнения карательного органа [17, т. 2, с. 405-406].

Учитывая нарастание сопротивления в деревне и возможность развала сельского хозяйства, руководство страны приняло соответствующие меры. 02.03.30 г. газета «Правда» опубликовала статью И. В. Сталина «Головокружение от успехов», в которой осуждались многочисленные случаи нарушения принципа добровольности при вступлении в колхозы, а также перегибы при раскулачивании. Вслед за этим 14.03.30 г. появилось постановление ЦК «О борьбе против искривления партийной линии в колхозном движении». В целях дискредитации провинциального руководства в центре составлялись сводки о перегибах и искривлениях в ходе раскулачивания и коллективизации на местах. Подобная сводка была составлена и в отношении ДВК. Так, повстанческие выступления в Сретенском округе, охватившие 40 сёл, рассматривались как результат ошибок власти в деревни [Там же, с. 500-501]. Местным руководством это было расценено как начало отступления от политики коллективизации и раскулачивания. В результате в течение марта-апреля 1930 г. число колхозов на Дальнем Востоке страны уменьшилось с 45 до 25,7% [7, с. 334-335]. Доля колхозов удерживалась на этом уровне вплоть до августа 1930 г. [17, т. 2, с. 571] «Если бы не были тогда незамедленно приняты меры против искривлений партлинии, мы имели бы теперь широкую волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших “низовых” работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение» [Там же, с. 367-368].

После спада социального протеста, с осени 1930 г. в условиях хлебозаготовительной кампании была возобновлена аграрная реформа. В начале 1931 г. в ДВК были раскулачены остальные хозяйства, хотя и включённые в 1930 г. в «группу риска», но, тем не менее, ранее не тронутые. К ним же в 1931 г. были отнесены ещё 387 семей (по неполным данным). Основная масса вновь раскулаченных крестьян была погружена в эшелоны и до апреля выбыла за пределы ДВК [Там же, т. 3, с. 105]. Всего в 1930-1931 гг. было раскулачено, переселено внутри края и преимущественно вывезено за его границы 6,5 тыс. семей [Там же, т. 2, с. 414]. В итоге из жизни деревни была выведена социальная группа, полностью лишившаяся своего благосостояния и поэтому представлявшая наибольшую угрозу стабильности в деревне. Этот шаг значительно понизил социальную напряжённость, но вовсе не устранил её.

В течение октября 1931 г. - марта 1932 г. колхозы покинули 1 810 хозяйств (2,02%). В январе, на который пришлась кульминация данных выходов, в ход событий вмешались чекисты. В этом месяце «по краю произведена очистка колхозов от контрреволюционных элементов. По 8 районам всего было ликвидировано 12 контрреволюционных группировок, с количеством участников в 55 чел. За это же время из колхозов 7 районов было изъято 40 контрреволюционных одиночек». Ситуация вновь обострилась с началом посевных работ, объёмы которых крестьянам навязывались правящими структурами [Там же, т. 3, с. 346-347]. «Так, в Михайловском районе за время с 15 апреля по 25 апреля зарегистрировано 512 случаев отказа единоличников от посевных планов. 2 400 хозяйств отказались от сева и вместе с семьями бежали в др. районы» [Там же, с. 361-362].

В мае 1932 г. на почве недовольства колхозным строем началось открытое выступление старообрядцев. Центром восставших была Улунга на Бикине. 75 населенных пунктов Верхнего Бикина и Северного Приморья (до бухты Ольга) поддержали их выступление. Подавление восстания, в котором приняли участие не менее 365 чел., было возложено на отряд пограничников под командованием Соколова. По завершении рейда по району, охваченному восстанием, только на пятый день им удалось штурмом взяли Улунгу. После уничтожения основных сил повстанцев «Соколов всё ловил, судил и расстреливал у полыньи на большой речке и слал доклады Дерибасу [начальник ПП ОГПУ по ДВК] в Хабаровск...», - вспоминал один из охотоведов [3, с. 18-33]. Это было последнее крупное выступление в дальневосточной деревне, «к 1933 г. крестьянские восстания сошли на нет» [8, с. 11].

1933 г. стал последним годом рецессии, после которого последовал подъём уровня жизни (см. График 1). В ДВК ему способствовало освобождение местного населения постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 11.12.33 г. от обязательной поставки зерновых культур и риса, составлявшей существенную часть госзаготовок [13, с. 857-858]. Соответственно, происходил спад в протестном движении крестьянства. На это указывает размах репрессивной деятельности государства, которая, будучи направленная на подавление социального протеста, является его зеркальным отражением. Так, если в 1928 г. в ДВК было арестовано 5 486 чел., то в 1930 г. - уже 8 271, 1931 г. - 14 437, 1932 г. - 12 740, 1933 г. - 17 036 чел. В последующие годы наблюдается явное снижение уровня государственного террора [9].

Следующий спад показателей уровня жизни наблюдается в 1936 г. (см. График 1). На его фоне произошёл массовый всплеск социального протеста. В отличие от начала 1930-х гг. крестьяне не прибегали к вооружённым выступлениям, ограничив проявление своего недовольства пассивными формами сопротивления. В ДВК колхозниками фактически бойкотировался сев зерновых, выполненный на 05.06.37 г. только на 67% [17, т. 5, кн. 1, с. 251]. Получив первое зерно из нового урожая (1937 г.), они стали нелегально размалывать для непосредственного потребления (без уплаты гарнцевого сбора с помола), в то время как требовалось в первую очередь выполнить государственные поставки [Там же, с. 39]. В связи с этим 20.08.37 г. вышел циркуляр Прокуратуры СССР, предлагавший привлекать за это к ответственности согласно закону от 07.08.32 г. [Там же]. Однако ни действия репрессивного характера в ограниченном масштабе, ни положительные мероприятия властей к радикальному улучшению уборочных работ не привели. В результате имели место большие потери зерна. Дополнительно к этому зерновые хозяйства стремились занизить виды на урожай. На этот бойкот Политбюро ответило 29.07.37 г., ужесточив порядки взимания натуроплаты за работы, выполненные МТС. В случаях «злостной несдачи» прокуратура обязывалась привлекать «к ответственности по суду» правления колхозов [Там же, с. 41]. Но эта и другие меры остались без результата.

В этой связи в июле 1937 г. Политбюро приняло беспрецедентное решение о радикальном сокращении плана хлебозаготовок. Новый плановый показатель стал ниже фактического сбора зерновых культур в неурожайном 1936 г. [Там же, с. 42]. Реализация этой программы потребовала бы крупного импорта продовольствия для снабжения города и армии и в связи с этим перераспределения средств, предназначенных для модернизации. Принятие такого решения показывает высокую степень кризиса власти, безуспешно пытавшейся ликвидировать бойкот сельскохозяйственной кампании.

Однако эта линия, фактически базировавшаяся на экономических уступках крестьянству, так и не получила своего выражения в политической практике. С точки зрения власти, бойкотирование хлебозаготовок в первую очередь было связано с репрессированными ранее - в ходе коллективизации и раскулачивания - крестьянами, которые в основной своей массе вернулись в места их прежнего проживания (что было разрешено постановлением Политбюро от 28.07.35 г.), оказались в маргинальном социально-экономическом и политическом положении [18, с. 271-275] и в итоге стали фактором глубокой дестабилизации положения в деревне.

31.07.37 г. Политбюро утвердило Приказ НКВД № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», который обязывал подвергнуть уголовному наказанию несколько категорий «активных враждебных элементов», включая тех, кто уже отбыл сроки заключения и спецпоселения, бежал оттуда или продолжал находиться в лагерях и спецпоселках [Там же, с. 330, 332].

С началом проведения «кулацкой операции» в ДВК начался новый всплеск арестов. Если в 1935 г. было арестовано 4 614 чел., то в 1937 г. - 18 257, 1938 г. - 42 573 чел. [9]. В целом по стране данная кампания была завершена в 1937 г. Высокий уровень государственного террора в 1938 г. в сравнении с другими регионами является отличительной особенностью Дальнего Востока, обусловленной, по всей видимости, задачами укрепления тыла перед ожидаемой войной с фактически граничившей с ДВК Японией.

Как видно из представленных данных, массовый социальный протест не выходил за рамки периодов падения уровня жизни, будучи производным по отношению к данным спадам явлением. Соответственно, корни протестного движения в деревне расположены в области условий, ухудшавших её материальное состояние.

Одним из них была проводившаяся в это время реконструкция. Она, целиком базируясь на использовании собственных ресурсов, черпала их, учитывая сельскохозяйственный профиль страны, из деревни. Внедрение колхозного строя позволило значительно сузить сферу действия коммерческих отношений и снабжать продовольствием города в обход рынка посредством государственных заготовок. Существенное сокращение объёмов частной торговли повлияло на доходы крестьян, ранее использовавших её в целях реализации излишков своего труда. Вместо этого они вынуждены были отдавать большую часть хлеба в ходе возраставших по размеру заготовок. Так, если в 1927-1928 гг. в ДВК они составляли 23,9% валового сбора зерновых, то в 1931 г. - уже 37,5% (подсчитано автором по: [4, с. 1, 5; 12, с. 270]). Их рост был напрямую связан с урбанизацией, увеличивавшей запросы городского населения благодаря росту его численности. Специфической чертой Дальнего Востока был повышенный темп урбанизации при незначительном росте сельского населения (см. Диаграмму 1).

Диаграмма 1. Численность городского и сельского населения в ДВК (тыс. чел.) (составлено автором по: [16, с. 261-264])

В целом по стране в абсолютном выражении в течение 1931-1937 гг. численность жителей городов возросла на 56,6% (в ДВК - на 104,9% (подсчитано автором по: [16, с. 261-264]) при уменьшении людских ресурсов деревни на 13,9% (в ДВК + 23,2% (подсчитано автором по: [Там же])) [1, с. vii; 5, с. 50]. При этом городское население было поставлено в условия приоритетного снабжения. Нередки были случаи, когда колхозы голодали, лишившись в ходе заготовок (направленных на обеспечение городов) основной части урожая.

К примеру, «в Свободненском районе ДВК к коменданту погранучастка явился председатель колхоза “Красный партизан” Якимов и, предъявляя поданную им в крайком и крайЗУ телеграмму, заявил, что он не уйдет от него до тех пор, пока не получит ответа. Телеграмма следующего содержания: “Валовый сбор всех культур 582 [ц], сдано государству 348,5 ц […] На сегодняшний день продовольствия совершенно нет […] Убедительно просим решить данный вопрос, дать [из] фонда государства продовольствия нетрудоспособным или укажите, кому передать хозяйство”» [17, т. 3, с. 662-663].

Кроме организационных форм сельскохозяйственного производства, эффективность труда в аграрном секторе зависит от природно-климатических условий. Они ежегодно влияют на продуктивность деревни, непосредственным образом определяя урожайность посеянных на полях культур. Выше её пределов невозможно увеличить валовой сбор продукции. Она даёт возможность заготовить и распределить строго ограниченное количество продовольствия и поэтому ежегодно очерчивает границы уровня жизни. Эту зависимость можно установить при сравнении Графиков 1 и 2.

График 2. Урожайность зерновых культур в СССР в 1928-1940 гг. (ц с га) (составлено автором по: [10, с. 377; 11, с. 172; 14, с. 336; 17, т. 5, кн. 2, с. 500])

Данные Графика 2 показывают падение урожайности в 1931-1932 гг. и в 1936 (что совпадает с динамикой благосостояния населения). В соответствии с этим наблюдалось значительное снижение в СССР валовой продукции зерновых культур. Если в 1930 г. их было собрано 835,4 млн ц, то в 1931 г. - 694,8, 1932 г. - 698,7 [12, с. 266]. Применительно к 1934 г. и 1935 г. аналогичный показатель составлял соответственно 894 и 901 млн ц, в то время как в 1936 г. их было собрано всего 827 [2, с. 21]. Совпав с реконструкцией, и без того негативно влиявшей на материальное благополучие, низкая урожайность, безусловно, усилила действие её отрицательных эффектов.

Таким образом, СССР в течение 1930-х гг. пережил два периода падения уровня жизни - 1930-1933 и 1936-1937 гг. Данные рецессии сопровождались массовым социальным протестом в деревне. В первом случае он носил более радикальный характер, принимая порою форму восстаний. Касательно второго спада противодействие властям, выражаясь посредством пассивного сопротивления, предстаёт не в столь очевидном виде. Причинами, обусловившими снижение обеспеченности сельского населения и, как следствие, проявления им недовольства, являлись как специфические черты проходившей в это время реконструкции (свёртывание рыночных отношений, связанный с урбанизацией рост хлебозаготовок), так и находящиеся вне зоны действия социальных закономерностей природно-климатические условия. На Дальнем Востоке РСФСР, являвшемся составной частью государственного организма, данные процессы сказывались синхронным образом.

дальневосточный деревня советский благосостояние

Список литературы

1. Административно-территориальное деление Союза ССР (районы и города СССР). М.: Изд-во «Власть Советов» при Президиуме ВЦИК, 1931.

2. XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 10-21 марта 1939 г.: стенографический отчёт. М.: Гос. изд-во политической литературы, 1939.

3. Гуларьянц В. А. Один эпизод из жизни России. Ильины и Уланга // Тетюхинские чтения - 2006: материалы краеведческой научно-практической конференции, посвященной 100-летию экспедиции В. К. Арсеньева (1906 г.). Дальнегорск, 2007. С. 18-33.

4. Ежегодник хлебооборота за 1931-1932, 1932-1933 и предварительные итоги заготовок 1933 г. М.: Комитет по заготовкам с.-х. продуктов при СНК СССР, 1934.

5. Жиромская В. Б., Киселев И. Н., Поляков Ю. А. Полвека под грифом «секретно»: всесоюзная перепись населения 1937 г. М.: Наука, 1996. 152 с.

6. Ивницкий Н. А. Голод 1932-1933 годов: кто виноват? // Голод 1932-1933 гг.: сб. статей. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1995.

7. История Сибири с древнейших времен до наших дней: в 5-ти т. Л.: Наука, 1968. Т. 4. Сибирь в период строительства социализма. 499 с.

8. Караман В. Н. Сианское восстание крестьян. 1930 г. // Россия и АТР. 2005. № 4. С. 6-11.

9. Мозохин О. Б. Статистика репрессивной деятельности органов безопасности СССР [Электронный ресурс].

10. Народное хозяйство СССР в 1960 году: статистический ежегодник. М.: Госстатиздат ЦСУ СССР, 1961.

11. Сельское хозяйство Союза ССР: статистический справочник. М.: Госпланиздат, 1939.

12. Сельское хозяйство СССР: ежегодник - 1935. М.: Сельхозгиз, 1936.

13. Собрание законов и распоряжений рабоче-крестьянского правительства СССР за 1933 г. М., 1948.

14. Социалистическое строительство СССР: статистический ежегодник. М.: ЦУНХУ Госплана СССР - В/О Союзоргучёт, 1936.

15. Старостенков Н. В. Железнодорожные войска России: в 4-х кн. М.: Стэха, 2001. Кн. 2. От Первой мировой до Великой Отечественной: 1917-1941 / ред. Г. И. Когатько. 496 с.

16. Ткачева Г. А. Оборонно-экономический потенциал Дальнего Востока СССР в 1941-1945 гг. Владивосток: ТОВМИ, 2005. 331 с.

17. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927-1939: документы и материалы: в 5-ти т. / под ред. В. Данилова и др. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1999-2006.

18. Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня / пер. с англ. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2001. 422 с.

19. Robert C. Allen. Farm to Factory: а Reinterpretation of the Soviet Industrial Revolution. Princeton University Press, 2003.

Размещено на Allbest.ru