Дореволюционная интеллигенция и ее духовные искания как социокультурные феномены российской цивилизации

Размещено на http://www.allbest.ru/

Дореволюционная интеллигенция и ее духовные искания как социокультурные феномены российской цивилизации

История дореволюционной интеллигенции и ее идейных исканий имеет обширную историографию, однако изучение ее с позиций социокультурного и антропологического подходов не потеряло актуальности. Еще автор первого систематизированного труда по философии истории Дж. Вико считал, что о прошлом человечества рассказывают не столько дела, сколько человеческие мысли, объективированные в языке, преданиях, мифах. В последнее десятилетие в отечественной исторической науке набирает обороты интеллектуальная история [12]. Будучи совокупностью исследовательских областей, среди которых история философии, философия истории, история науки, литературы, искусства, понятий, политической мысли, идеологий, социальная история идей, она являет собой междисциплинарное поле, в котором интеллектуальная и социальная жизнь дореволюционной интеллигенции высвечивается в новом ракурсе.

С XVIII столетия в России появился особый, поначалу незначительный слой городских жителей: музыкантов, художников, актеров, писателей и поэтов, создателей эстетических и этических эталонов, ставших родоначальниками пространства отечественной интеллектуальной культуры. Они были разного социального происхождения, в том числе и дворянского. Именно привилегированная часть российского общества в силу объективных обстоятельств стала социальным катализатором, который, начиная с А. С. Пушкина и декабристов, ускоряет формирование общенациональной культуры и участвует в формировании интеллигенции. Как отмечает А. Г. Глинчикова, формирование интеллигенции «стало в России большим политическим отделом русского дворянства романовской эпохи, его призванием, его миссией и его вкладом в преодоление внутреннего колониального раскола и формирование российского национального единства» [3, c. 550].

Модернизационные процессы второй половины XIX века порождают особый социальный слой разночинцев с противоречивой социальной миссией. А. Ф. Замалеев характеризует разночинца так: «Прежде всего, это социальный “отщепенец”: он порывал с любой общественной группой или сословием, из которых происходил, освобождался от их миропонимания и психологии» [4, c. 177]. «Отщепенство» разночинца позволяло проявить весь активистский настрой, всю живость ума, на которую он был только способен, приспосабливая его к разным формам социальной самоорганизации, начиная от жизни в подпольных коммунах и заканчивая хождением в народ. Могли ли разночинцы взять на себя роль интеграторов, преодолевающих глубокий исторический разрыв между социальными слоями российского общества? Могли ли они создать особое духовное пространство, где возникает устремленность к социально-позитивным, гуманистическим ценностям, где формируется «такая смыслообразующая позиция личности в мире, которой человек открывает себя миру, а также другому человеку как единичному носителю родовой человеческой сущности» [5, с. 24]. Возможно. Однако являясь маргиналами и не имея политических прав и доступа к власти, разночинцы поначалу выступили как критики сложившейся общественной модели и политического режима.

Центром движения стал журнал «Современник», популярный в среде разночинной молодежи, стремившейся активно участвовать в ключевых вопросах происходящей общественной трансформации. Обретение новых социальных, политических ориентиров происходило преимущественно на ниве литературного творчества, которое в эту эпоху стало мощным камертоном духовной жизни России [17, c. 161].

По словам С. Л. Франка, «в России наиболее глубокие и значительные мысли и идеи были высказаны не в систематичных научных трудах, а в литературной форме. Мы видим, - продолжает Франк, - здесь художественную литературу, пронизанную глубоким философским восприятием жизни» [15, c. 98]. Литература отразила возникновение особой формы ментальной коммуникации, которая выполняла объединяющую функцию, порождая особое внеконфессиональное, универсалистское мироощущение, оно преодолевало межкультурное барьеры между Россией и Европой. В то же время ее светская и рационалистическая ориентация в условиях, когда российское общество полностью не завершило религиозно-нравственную трансформацию, питало надежду на «перешагивание» этого важного этапа духового развития на пути происходящего социально-политического реформирования.

Важно отметить, что русская литература в момент формирования интеллигенции постулировала этические проблемы, в центре которых была индивидуализация личностного начала как ключевой ценности. Мощная литературная манифестация этой «восходящей индивидуализации», удивительно сопряженной с всечеловечностью, всколыхнула не только интеллигенцию, но и все общество. Наметилась особая глубина осмысления, дающая русской национальной культуре возможность обретения общемирового значения [6, c. 19].

Именно с этого момента можно говорить о появлении новой волны консолидации.

Уже на первых порах этого процесса в умах рефлексирующей части интеллигенции наметились два ключевых вектора развития мысли. В одном из первых, ведущих свое начало еще от А. С. Пушкина, вызревало понимание, что глубинная трансформация социальной, политической, экономической реальности России невозможна без ликвидации нравственных язв, разрушительно воздействующих на общество. В противном случае всякие внешние и в особенности насильственные по отношению к существующей власти попытки добиться справедливости и качественных социальных изменений могут обернуться сначала бессмысленным и беспощадным кровавым смерчем, а затем превратиться в тиранию.

Другое направление, исторически возникшее немного позднее на волне активизации разночинной интеллигенции, было в большей степени нигилистическим. Оно видело корень зла в социально-экономической и политической модели общественного устройства и острие своей критики направляло на внешние формы социальной и экономической жизни [16]. Оппозиционное по отношению к официальной идеологии течение рассматривало власть как инстанцию, которая препятствует обретению политических прав. Важнейшей задачей этого направления становится борьба за гражданские и политические свободы.

В то же время оба вектора объединяла напряженная устремленность к благу народа, ощущаемая как долг перед ним. Получив доступ к духовным благам и, прежде всего, к образованию, дававшему разностороннее понимание жизни, интеллигенция обнаружила обостренную способность к сопереживанию, к отождествлению себя со всеми людьми. Эта способность смешивалась с чувством персональной ответственности за нравственное убожество существовавших устоев, за моральное уродство своей отчизны; это глубинное качество с разной степенью интенсивности порождало представителях этого слоя чувство определенной солидарности, единомыслия. Все они сходились в убеждении, что оценка другого человека как средства наживы и обретения благополучия противоестественна. В этом народники не видели ни правды, ни чести, а только дикость бессердечия. В этом скрывалось их важное послание ко всему обществу и, прежде всего, к политической элите царской России.

Русские литераторы принялись сооружать незримый «мост» между духовной и социальной жизнью страны, соотнося новые идеалы с действительностью. Журналы А. И. Герцена, Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова Щедрина, Г. Е. Благосветова, Д. И Писарева, М. М. Стасюлевича, Н. К. Михайловского были чуждыми официальной идеологии интеллектуальными центрами, в которых кристаллизовались идеи, воздействовавшие на передовое российское общество. Так, постепенно в водовороте литературной полемики середины XIX столетия зародилась особая идеологизированная программа, направленная на фронтальное подчинение культуры политической сфере, на поиск быстрых и радикальных путей обретения социальной справедливости [13, c. 362, 370, 375].

Важным идейным оселком, определенной системной составляющей мировоззрения русской разночинной интеллигенции второй половины XIX века было, по выражению П. В. Струве, безрелигиозное антигосударственное отщепенство [9, c. 10]. В жгучем стремлении подорвать основы политической идеологии, покоящейся на формуле «милостью божией», представители этой части интеллигенции активно исповедовали атеизм, высмеивали религиозные ценности, подчеркивали социальную и культурную беспомощность русской православной церкви и развенчивали роль церкви как фактора формирования духовных скреп общества.

В 60-е и 70-е годы разночинные интеллигенты выступают не просто оппозиционерами по отношению к государственной власти. Имела место определенная политическая ревность. Те, кто называл себя народниками, находились в состоянии постоянного доказательства всем и себе, прежде всего, что они любят народ больше, чем кто бы то ни было, даже больше, чем государь-император. Поэтому основной акцент в их деятельности направлен на политическую сферу и основной целью представляется обладание политическим свободами, которые в то же время являются неотъемлемой частью прав гражданских, а именно неприкосновенности частной собственности, равенства перед законом и так далее [7, c. 159]. Отсюда особая восприимчивость к различным социалистическим учениям, которые снимают ряд острых вопросов, связанных с экономическим и социальным неравенством, гражданскими свободами в том виде, как они сформировались и функционировали в европейской политико-правовой сфере.

Присягнув, таким образом, социалистической доктрине, большая часть разночинной, народнической интеллигенции отвергла иные способы решения общенациональных задач. Такая реакция интеллигенции свидетельствовала не только об ее недостаточной зрелости, но и об узости реальных возможностей гражданской самореализации. Для нее не существовало авторитетов среди генераторов великой русской культуры, хотя идеи народничества глубоко проникли в музыку, живопись, поэзию, литературу [1, c. 71].

Между тем во второй четверти столетия, после неудавшегося «хождения в народ», в сознании народников происходит некоторое отрезвление. Народ, по оценке народнического публициста Оболенского, «не подтвердил блестящих ожиданий радикально настроенной молодежи, а именно ее юной веры в способности русского мужика идти путем европейского развития. Кто же виноват в этом, как не сами народолюбцы, которые возвели народ в какую-то религию и в ужасе отшатнулись от горе-божка, когда действительная деревня предстала перед ними со всеми своими красами и безобразиями» [11, c. 185].

Критический настрой к народнической идеологии со временем стал усиливаться в среде либерального крыла русской интеллигенции, для которой на первом месте стояла проблема возможности в России «позитивного дела», творимого не революционными методами, а постепенными, эволюционными изменениями российской жизни. Одним из первых, кто еще на волне всеобщего патетического умиления посмотрел в сторону народа критичным взглядом, был писатель Г. И. Успенский [14, c. 208]. Понимая значимость ментальных основ социальной гармонии, он отказывался от тотальный идеализации русского мужика, в котором в то время никто не хотел замечать грубость, жестокость и корыстолюбие. Успенский призвал не к избавлению от внешней политико-правовой несправедливости, но к глубинному просветлению нравственности народа, к ликвидации его укорененного невежества.

Избавление от догматических революционно-демократических идеологем, восходящих к идейному наследию патриархов народничества, возникло после 1 марта 1881 года. Убийство Александра II способствовало трансформации духовных поисков отечественной литературной интеллигенции. Прежний радикализм не исчез, но он видоизменился. Его мощный потенциал был теперь обращен к самым неожиданным вопросам, через призму которых переосмысливались прежние мировоззренческие установки. Кипучая энергия повсеместного обновления из политико-социальной сферы была перенесена в область изобразительных искусств, музыки, балета, драматического театра, а также философии.

Новое поколение интеллигенции вслед за радикальными разночинцами искало эстетические и философские принципы обоснования самоценности культурных основ человеческой жизни. Обновляющиеся принципы восприятия социальной реальности вызывали к жизни внутренние конфликты, что ярко проявилось, например, в среде передвижников. Стремление молодежи 1880-1890 годов преодолеть перманентную устремленность своих предшественников на борьбу с действительностью выводило их творчество за горизонт социально-политической злободневности. В среде художественной интеллигенции возникло устойчивое понимание, что чрезмерная политизация искусства сужает его идейное пространство, уменьшает спектр используемых приемов. Явственное неприятие установок своих предшественников перевело внимание передовых художников и литераторов творчества к поиску нового эстетического и духовного идеала.

На рубеже веков возникли направления философской и эстетической мысли, углубляющие понимание красоты как интегрального принципа, объединяющего сферу человеческой культуры и бытия природы. Новая волна художников, поэтов, писателей, композиторов направила свои усилия на совершенствование формы, стремилась к раскрытию потенциала альтернативных художественных ценностей. Наступило время безудержного новаторства. Появилось множество направлений в искусстве. Это время вошло в историю отечественной культуры как эпоха серебряного века, когда все культурное пространство России наполнилось особыми смыслами. Отсюда берет начало предзакатный духовный ренессанс русской культуры.

Духовные искания в эти годы вошли в такую стадию, когда в мировоззрении художественной интеллигенции обозначилось два направления. Если первое пыталось раскрыть онтологию естества с ориентацией на антропологизм, как философский, так и естественнонаучный, то второе погрузилось в онтологию символизма культуры и делало ставку на отыскание ее фундамента в ней самой, в бесконечном многообразии социального и личностного функционирования символических форм. Ключевой мотив большинства отечественных символистов - поиск и отыскание абсолютной свободы человеческого духа, прежде всего, в литературе, а лишь затем в социальном и социокультурном творчестве. В результате возникла определенная вовлеченность в общественную жизнь предреволюционной России.

Все это соотносилось с болезненным проявлением раскола между разнообразными сферами российской культуры, который отразила в себе отечественная интеллигенция. Ее наиболее радикализированная часть с головой ушла в реализацию своих политических притязаний, другая была погружена в большей степени во внутренние поиски. Последняя, стремясь вырваться за границы повседневной обыденности, приняла за мироощутительную основу представление, что все душевные переживания есть безусловное благо, вне зависимости от их целесообразности и последовательности. Жизнь этой части творческой интеллигенции была перенасыщена разнообразными переживаниями, что имело своим следствием глубочайшую опустошенность [17, c. 180]. Свидетельством тому может служить не только разнообразные религиозно-философские столичные собрания и общества, но и множество периодических изданий, альманахов, сборников, обративших внимание читателей на проблемы синтеза религиозно-философских и общественных вопросов.

Такое необычное соединение придавало общеизвестным политическим, социальным идеям интеллектуально-эпатирующую новизну, а их спонтанная ассоциативность и крайняя абстрактность вносила в традиционные идеалы отечественного радикализма символическую соразмерность, глубокий эстетический и нравственный смысл. Постепенно в условиях усиливавшегося политического кризиса обострялось особое, болезненное предчувствие грядущей катастрофы, которое порождало стремление к поиску средств спасения. Так вызревала особая этико-философская доктрина, которую выдвинули интеллигенты-богоискатели начала прошлого века. По их мысли, она могла стать важным средством минимизации конфликта между индивидом и миром, между личностью и социальной средой.

Желая истинного и обновленного христианства, стремясь к религиозной реконструкции, богоискатели признавали человека внутреннего за основу всяких позитивных общественных преобразований. Призыв к полнокровности жизни через деятельную веру и христианское сознание, к принятию реальности и ее соразмерности человеку посредством духовной сопряженности с источником всего сущего соотносился для них с духовной свободой личности, понимаемой в целом радикально. Провозглашая такого рода индивидуализм, богоискатели хотели, чтобы раскрепощенный в духе человек, живущий для вечности, вошел в революционное братское единение со всеми принявшими обновление и в этой вселенской солидарности люди смогли бы привести весь тленный мир к вечной жизни.

Однако для другой части интеллигенции было вполне очевидно, что религия грядущего Богочеловечества не совпадает ни с революцией, ни с государственностью. Взаимная вражда многоликих сил политической оппозиции и Российской империи - это взаимная и опасная борьба горделивого, самоутверждающегося человеческого своеволия. Действуя в своих эгоистических интересах, эти стороны боготворят себя, что мешает самопроявлению Бога. Оттого христианин не может примкнуть к революции, ибо нельзя «насилием вымогать общественную правду» [2, c. 373].

И все же духовные искания интеллигенции не смогли предотвратить революционной бури. Русская интеллигенция всегда была идейной, ибо стремилась к созданию определенных мыслительных каркасов, в которые необходимо втиснуть весь общественный организм, все разнообразие его жизни. Поэтому вполне закономерно, что определенная часть интеллигенции, с головой погрузившаяся в идеалы социализма, восприняла ее как панацею. Поверив в светлое будущее, в лучшую жизнь, приобретаемую кровавым путем, она прониклась к ней мечтательной, абстрактной, беспощадной устремленностью, что подготовило первую русскую революцию.

Симптоматичной реакцией на нее стал известный сборник «Вехи». Многие его авторы были в свое время очарованы марксизмом, однако со временем все они отказались от идеи необходимости радикальных способов решения общественных проблем.

У либерально настроенной интеллигенции, чьи идеи были выражены в текстах этого сборника, возникло четкое рефлексивное понимание, что в революции, несущей разрушение и социальный надлом, ответственна российская интеллигенция и свойственный ей склад ума. П. Струве писал: «Поскольку русская идейная жизнь связана с духовным развитием других, дальше нас ушедших стран, процессы, в них происходящие, не могут не отражаться на состоянии умов и в России. Русская интеллигенция как особая культурная категория есть порождение взаимодействия западного социализма с особыми условиями нашего культурного, экономического и политического развития» [13].

Таким образом, на протяжении второй половины XIX - начала XX века интеллигенция как продукт очередного витка развития российской цивилизации представляла особый социокультурный феномен со своими особыми идейными устремлениями, обусловленными, с одной стороны, отчужденностью от других социальных слоев, а с другой - органичной связью с ними.

Призванная солидаризировать общество на началах общекультурной, интеллектуальной целостности, сама интеллигенция не имела ее в достаточной полноте. И все же реализация этой важной социальной роли требовала интенсивного идейного поиска как минимум в двух направлениях: в обретении формулы прогресса и в глубинном самопознании.

Находясь в своеобразном маятниковом движении между этими двумя полюсами, отечественная интеллигенция отразила противоречия исторической действительности, став при этом мощным катализатором важных политических, социальных и духовных процессов, происходивших в ту переломную эпоху.

дореволюционный интеллигенция догматический

Список источников

дореволюционный интеллигенция догматический

1.Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. 224 с.

2.Бердяев Н. А. К вопросу об отношении христианства к общественности // Век. 1907. № 24. С. 370-375.

3.Глинчикова А. Г. Россия и Европа: два пути к современности. М.: Культурная революция, 2014. 608 с.

4.Замалеев А. Ф. Лепты. Исследования по русской философии. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 1996. 320 с.

5.Лившиц Р. Л. Духовность и бездуховность личности. Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 1997. 152 с.

6.Лосский Н. О. История русской философии. М.: Высшая школа, 1991. 560 с.

7.Мокшин Г. Н. Идеологи легального народничества о русской интеллигенции. Воронеж: Научная книга, 2007. 356 с.

8.Репина Л. П. Интеллектуальная культура как маркер исторической эпохи // Диалог со временем. М.: Едиториал УРСС, 2008. Вып. 22. С. 5-15.

9.Свенцицкий В. Кто спасется? // Новая Земля. 1912. № 9-10. С. 8-10.

10.Скабичевский А. М. Глеб Успенский как разрушитель иллюзий // Русь. 1882. № 3. С. 21-22.

11.Созерцатель. [Оболенский Л. Е.] Обо всем // Мысль. 1882. № 10. С. 185-186.

12.Соловьев Вл. Идолы и идеалы // Вестник Европы. 1891. Т. II. С. 357-376.

Размещено на Allbest.ru