Беженцы Первой мировой войны в России

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Беженцы Первой мировой войны в России

Курцев А.Н

Начало изучения беженства относится ко времени самой мировой войны, когда появились работы регионального характера, был объявлен всероссийский сбор материалов для обобщающего труда по “истории беженского движения” , однако революция прервала начатые исследования; в советское время гуманитарная проблема беженства оказалась вне внимания историков. Отчасти сказалась невыгодность сравнения многих сторон оказания помощи беженцам в царской России с судьбой их по возвращении на родину в 1918 - 1925 гг., а также с условиями массовой эвакуации населения в годы Великой Отечественной войны.

В итоговом докладе А. Л. Сидорова, В. И. Бовыкина и П. В. Волобуева “Экономические и социальные проблемы первой мировой войны” данная тема абсолютно игнорируется.

Накопление знаний происходило по мере попутного освещения отдельных сторон беженства в исследованиях по смежным или более общим вопросам. Однако эти работы содержат минимум необходимых фактических сведений, а выводы нередко искажают реальную картину. В частности, некритически повторяются в литературе завышенные сведения Е. З. Волкова об итоговой численности беженцев (7,4 млн. человек на лето 1917 г.) . Только в последнее десятилетие появились первые специальные работы, большинство которых опирается на региональный анализ беженства. Проблем беженства касалась эмигрантская литература. Оригинальные, отчасти спорного характера суждения содержит статья английского историка П. Гатрелла. Например, вопреки фактам автор заявил, что беженское движение населения национальных окраин на территорию русской метрополии вызвало у местных крестьян и горожан “озабоченность… благополучием” этнических меньшинств .

Целостного и достоверного освещения история беженства еще не получила, многие ее стороны вообще не изучены. Между тем эта проблема в достаточной степени обеспечена источниками. Обширную информацию содержат документы “Особого совещания по устройству беженцев” за 1915 - 1917гг. (Российский государственный исторический архив), часть которых попала в фонд советского Центроэвака (Государственный архив Российской Федерации). В областных архивах важнейшие сведения имеются в документации канцелярий губернаторов, возглавлявших губернские совещания по устройству беженцев, и в фондах аналогичных уездных (городских) органов.

Литературу по организации беженского дела издавали, помимо Татьянинского комитета, учреждения Земгора. Опубликованы данные местных обследований беженцев в Закавказье (1915 г.), Одессе (1915 - 1916гг.), Петрограде, Риге, Туле, Ярославской губ. (1916 г.), Воронеже (1917 г.) и др. Эти источники позволяют рассмотреть процесс исхода населения и его пребывания в эвакуации, общую численность и состав перемещенных людей, деятельность органов государственно-общественного попечения и отношения беженцев с коренными жителями.

Основную массу беженцев составляли выходцы с западного театра военных действий. До весны 1915 г. там преобладало стихийное добровольное беженство, а общая численность перемещенных людей не превышала нескольких сотен тысяч человек, в большинстве расселившихся в прифронтовой местности.

В “Справке к вопросу о беженцах”, составленной в Ставке, указывалось, что “бегство населения под натиском наступающего противника наблюдалось с самого начала войны. Страх перед ее проявлениями… заставлял [мирных граждан] отходить впереди отступающих войск, останавливаясь в возможной близости от покидаемых жилищ и укрываясь в лесах либо размещаясь в селениях, расположенных вне неприятельского обстрела”. После окончания боев “обыватели в большей части возвращались на родные места. Таков был характер ухода населения” до весны 1915г., пока основные сражения на российской территории происходили в “Привислянском крае”. Однако в случаях, когда боевые действия оканчивались в пользу неприятеля, некоторые беженцы - “помещики, горожане и частью крестьяне”, чтобы не оставаться под властью оккупантов, вместо возвращения домой перебирались в города прифронтовой полосы  .

Особенно много таких беглецов приняла Варшава, которая “с самого начала войны привлекала к себе весьма значительное количество беженцев из местностей, как уже занятых неприятелем, так и тех, коим угрожало нашествие его. Сперва сюда стекались выходцы из Калиша, Ченстохова, Млавы и других пограничных пунктов, впоследствии же, по мере приближения неприятеля к Варшаве, в нее стали в значительном количестве прибывать окрестные крестьяне, нередко со скотом, повозками, домашней утварью и проч.”

Юго-Западный край практически не знал беженства. Известно лишь, что туда в начале войны “бежали большие группы угроруссов из Буковины (Австро-Венгрия. -А. К.), спасавшихся бегством от зверств австрийцев”, но после вступления в их родные места российских войск многие беженцы возвратились в Буковину, оставшиеся были направлены на жительство “во внутренние губернии” и только “небольшая часть их осела в Бессарабии” .

С осени 1914 г. нуждающиеся беженцы получали материальную помощь эпизодического характера согласно утвержденному 14 сентября 1914 г. положению о Комитете великой княжны Татьяны Николаевны для оказания временной помощи пострадавшим от военных бедствий, представлявшему собой первый законодательный акт об организации беженского дела в России.

С момента образования и вплоть до августа 1915 г. Татьянинский комитет, находившийся под умелым руководством А. Б. Нейдгарта (царская дочь Татьяна занимала формальный пост почетной председательницы), являлся центральным органом по защите беженцев в России, пользовался правительственной поддержкой и широкими государственными субсидиями, а небольшую часть поступлений давали всероссийские сборы пожертвований и частные взносы. Вскоре Комитет учредил губернские отделения во главе с местными губернаторами на прифронтовой территории, а затем по всей стране, превратившись в крупнейшую общественную благотворительную организацию по оказанию помощи беженцам. Комитет и его отделения выполняли важные координационные функции в центре и на местах, имея в своем составе представителей всех заинтересованных сторон, занятых беженским делом, и тратя больше половины средств на финансирование других беженских организаций, включая национальные общества  . К содействию беженцам были привлечены также местная администрация и органы самоуправления, Красный Крест и военное ведомство, многочисленные благотворительные организации, из которых наиболее активно работали польские общества и “Комитет помощи жертвам войны евреям”.

Раскрыть характер практической деятельности этих организаций можно на примере Ковенской губернии, где “первые беженцы появились вскоре после объявления войны”, поступая главным образом из соседней Сувалкской губернии. “Но число их было очень невелико, так что нужды их были удовлетворены местным населением и существующими благотворительными организациями”. С января 1915 г. во главе беженского дела встало Ковенское отделение Татьянинского комитета. “Более значительные волны беженцев хлынули в начале февраля 1915 г., когда некоторые из пограничных поселений (Ковенской. - А. К.) губернии были сожжены врагом”. Большинство беженцев самостоятельно “разместились по родственникам и знакомым” в пределах Ковенщины, остальным местные власти помогли устроиться на “квартирах”, “причем все нуждающиеся получили (из средств Татьянинского комитета. - А. К.) денежные пособия на продовольствие из расчета 15 - 20коп. в день на каждого”, а некоторым выделили дополнительно единовременные денежные пособия на покупку одежды, оплату квартиры и др. Для беженцев были открыты питательные пункты с поставкой продуктов от военного ведомства, а пожелавшим выехать из пределов губернии организовали выдачу вспомоществования на проезд .

На восток выезжали очень немногие беженцы, обычно в расчете найти в тылу приют у близких людей. Так, в Рязанской губернии на начало 1915 г. оказалось всего 164 беженца, или 0,2% ко всему беженскому населению на Рязанщине в 1914 - 1917 гг. (свыше 80 тыс. человек). Эта первая волна беженцев почти целиком осела в местных городах, прежде всего в самой Рязани - 94 человека. С октября 1914 г. губернская администрация обеспечивала из “татьянинских” субсидий “наиболее бедствующих” беженцев “единовременными пособиями” в размере 10 - 20 руб. на человека.

На основании утвержденного 20 августа 1914 г. “Временного положения о вывозе за счет казны по военным обстоятельствам государственного имущества, правительственных учреждений, служащих и их семейств” происходила организованная эвакуация из районов боевых действий чиновников и членов их семей с выдачей “двухмесячного оклада жалованья”, “пособия на выезд их семейств”, особых документов на право бесплатного проезда и т. д.Служащих обычно эвакуировали в близлежащие города, чтобы после изгнания врага они могли быстро вернуться к местам прежней службы. В конце 1914 г. Конский уезд Радомской губ. дважды подвергся вражескому нашествию, и каждый раз местные власти в полном составе покидали его, а затем возвращались назад. К весне 1915 г. эвакуированное чиновничество месяцами скиталось по прифронтовым городам, “переходя из одного города в другой по мере занятия их неприятелем”. Региональные отделения Татьянинского комитета периодически выдавали эвакуированным денежные пособия, в первую очередь низшим служащим, которые “буквально впали в нищету”, “очутившись с семьями в чужих городах и не получая в течение нескольких месяцев жалованья” .

В числе беженцев оказались и представители политически дискриминированных национальностей. В конце 1914- начале 1915г. с российских территорий, находившихся в полосе Северо-Западного фронта (частично - Юго-Западного), принудительно выселили бесконвойным порядком большие группы российских евреев и немцев-колонистов по огульным обвинениям в политической нелояльности и ведении шпионажа. Аналогичным образом поступили с подданными “неприятельских государств”. Еврейских “выселенцев” разместили на жительство в городах прифронтовых губерний с предоставлением материальной помощи наравне с добровольными беженцами. Немецких колонистов и нежелательных иностранцев заставили выехать в тыловые губернии под негласное наблюдение полиции. В частности, по приказу военных властей население прибалтийской колонии Штоксмангоф в составе 350 немецких семейств отправили в Пермскую губернию “за явно враждебное отношение к [российским] войскам и из опасения шпионажа и содействия противнику” .

Подконвойным депортациям по персональным обвинениям политического и военного характера были подвергнуты отдельные российские (больше всего немцы и евреи) и иностранные граждане, в том числе жители Буковины и Галиции (Австро-Венгрия) и Восточной Пруссии (Германия), которых в качестве административно-ссыльных отправили “этапным порядком” во внутренние губернии (самых “опасных” вывезли в Сибирь) “под строгий надзор полиции на все время войны” 16 .

Весной 1915 г. противник перешел в наступление на Западе России и в Галиции (здесь и далее - с Буковиной), что немедленно вызвало новую волну стихийного беженства и высылку еврейских граждан из боевой полосы в тылы фронтов.

В начале июня Ставка пошла на крайнюю меру: войска получили приказ о том, что оставляемая неприятелю территория “должна быть превращена в пустыню, то есть очищена - как от населения, так и от всего того, что могло составить для врага известную ценность” .

По всей линии фронта началось принудительное выселение крестьянства, в первую очередь мужчин призывного возраста “от 17 до 45 лет”, чтобы сохранить кадры для пополнения армии и лишить врага трудовых ресурсов. Выселение мужчин шло и при “очищении Галиции”, но “кроме евреев”, которых запретили уводить в Россию. Одновременно у сельского населения, включая жителей Галиции, реквизировались запасы продовольствия, кроме месячной нормы. Если излишки продуктов “не могут быть вывезены”, их следовало “уничтожить”. Кроме того, военное командование отдало распоряжение реквизировать и “отправлять в тыл весь скот”, “уничтожить посевы косьбой” и т. п.

К концу июня 1915 г. “наиболее обширные полчища беженцев на Северо-Западном фронте образовались из сельского населения Холмской и Люблинской губерний, двинутых целыми уездами, вследствие желания военного начальства предоставить врагу вместо цветущего края пустыню” 19 . “Не имея возможности найти себе кров” в местных городах и селениях, переполненных ранее эвакуировавшимися людьми, “а также и не стремясь особенно к этому ввиду летнего времени и желания главным образом обеспечить спасенную скотину выпасом, беженцы преимущественно располагались в лесах, где жили в шалашах из древесных ветвей или прямо на возах, держась поблизости от боевой линии в надежде, что враг скоро будет прогнан”. Взятые при выселении “ничтожные запасы провизии скоро истощились, и громадное большинство беженцев ощущало острую нужду”, а беженские попечительства оказались не в силах помочь всем нуждающимся .

Поэтому 23 - 24 июня 1915 г. Ставке пришлось отменить “принудительное выселение очищаемой полосы”. Исключение составляли российские немцы-колонисты Юго-Западного края, ставшего теперь ареной боевых действий: они подлежали “обязательному выселению за собственный счет” в тыловые районы империи. В отношении еврейского населения западных губерний войска получили приказ, что оно “оставляется на месте”, поскольку его пребывание в коренной России было признано “нежелательным”. Добровольным беженцам славянского происхождения, в том числе “галицким уроженцам”, предоставлялся бесплатный проезд по железным дорогам с питанием по пути следования в тыловые “местности их водворения”, где они получат “попечение и заработок” 21 .

Однако уже в июле Ставка вернулась к действиям по “очищению местности от населения”, но только на узких участках фронта. В частности, “происходили выселения всех жителей из Принеманской береговой полосы, потом из-за р. Дубиссы” в Ковенской губернии. Вскоре “выселяется поголовно все местное население из имений, сел и деревень Хорощанской и других волостей Белостокского уезда Гродненской губернии, с предупреждением, что все оставшееся в имениях и деревнях имущество (собранный урожай, постройки, весь инвентарь и пр.) будет сожжено… Подобные распоряжения, - отмечалось в ведомственной переписке, - вызывают справедливое недовольство и раздражение среди разоряемого населения, насильственно обращаемого в беженцев”. В середине августа началась “принудительная эвакуация” в стоверстной пограничной полосе Волынской, Подольской и Бессарабской губерний всего населения от 12 до 50 лет, сопровождавшаяся “уничтожением запасов продовольствия, уводом скота, лошадей, что является для населения величайшим бедствием и полным разорением .

Действия военного начальства вызвали тревогу у правительства. Председатель Совета министров И. Л. Горемыкин доложил Николаю II, что “огульная принудительная эвакуация населения из обширных районов продолжается. По мнению Совета министров, принудительное выселение сотен тысяч людей, уничтожение их имущества, разорение жилищ и другие подобные меры…, составляя государственную опасность, требуют скорейшего их прекращения”. Против “поголовной эвакуации целых районов на театре военных действий” высказался и ряд членов Государственной думы, указывая, что это “ложится непомерным бременем на Государственное Казначейство, ввиду необходимости оказания материальной помощи беженцам”.

16 августа 1915 г. Совет министров “признал огульную эвакуацию населения с уничтожением имущества недопустимою”. 18 августа это решение было доведено до сведения Ставки, которая 20 августа приказала: войсковым начальникам “насильно не выселять”, гражданской администрации “подтвердить населению, что принудительного выселения нет, по возможности надо оставаться на месте” .

К этому времени на фронте обычным явлением стали грабежи и насилия, чинимые военными при выселении граждан; “при очищении нашими войсками некоторых местностей различные тыловые органы, а также в особенности казаки, заставляют население сдвигаться с места и при нежелании зажигают города и местечки, вследствие чего население вынуждено бросать все и бежать в глубь страны”. Особая жестокость проявлялась в отношении “евреев, терпевших (особенно женщины) от наших солдат, подстрекаемых антисемитской пропагандой” . Оправдания военного руководства сводились к тому, что “в сознании рядового солдата не умещалось…, что врагу можно оставить русское добро и что русский (то есть российский подданный. -А. К.) может сам остаться и предпочесть общей беде жизнь под владычеством “немца”” . Но было официально засвидетельствовано, что само военное руководство инициировало принудительные высылки населения.

В конце августа новое руководство Ставки потребовало от войск прекратить несанкционированные акции по выселению людей и уничтожению их имущества, но и после этого мало что изменилось. В сентябре 1915 г. с Юго-Западного фронта сообщалось, что “население удаляется заблаговременно и при этом принудительно выселяются только лица от 17 до 45 лет” (разумеется, с указанными мужчинами призывного возраста вынуждены были покидать родные места и члены их семей). В середине сентября командование Северного фронта приняло решение “выселить из Лифляндской губернии всех мужчин от 17 до 45 лет, как обычно уводимых германцами из занятых ими местностей для использования их в военных целях”, исполнение которого правительству с трудом удалось предотвратить .

Однако массовое беженство вызывалось и другими причинами. По заключению Министерства внутренних дел, с конца августа 1915 г. население прифронтовых губерний “оставляет свои места не потому, что русские войска мерами насилия принуждают его это делать, а добровольно, не желая оставаться под выстрелами и вообще в районе, занятом неприятелем, так как среди народа упорно циркулируют слухи о жестоком обращении немцев с населением и конфискации у него жизненных запасов”, в связи с чем люди “не имеют куска хлеба”, “женщины насилуются на глазах родных”, “мужчины используются на самых тяжелых работах”, а жители оккупированных районов “массами бегут к нашим войскам, несмотря на жестокую расправу с беглецами”. Более того, при отходе российских войск “чинами гражданской администрации и войсковыми начальниками неоднократно делались попытки путем нравственного воздействия остановить народ от выселения, но успеха не имели”. Причем, как явствует из данных МВД от 10 сентября 1915 г., “городское население, хотя и менее рискует, чем население деревень, но более склонно покидать насиженные места”. В целом же движение беженцев приняло “характер великого переселения народов: несметные толпы голодных и полунагих людей движутся на восток…, фактически грабя встречные деревни и увлекая за собою их жителей, увеличивая ими бездомную толпу” 28 . В сентябре 1915г. правительство опасалось уже и того, что “паническое бегство населения из угрожаемых неприятелем местностей” позволит врагу “заселять безлюдный край немецкими колонистами”. В связи с прекращением отхода российских войск, а также в результате разъяснительной работы население прифронтовых губерний вскоре “перестало бежать и осталось на местах” .

В течение июня и особенно в июле 1915 г. военное командование и гражданские власти старались “передвинуть” беженское население из прифронтовой полосы дальше в тыл: сначала в восточные уезды “своих” губерний, позднее - в соседние губернии. Например, курляндских беженцев направили в Лифляндию (прежде всего в Ригу и Юрьев), а оттуда частично вывезли в Петроград, который к 23 июля принял в общей сложности 1300 человек с различных участков Северо- Западного фронта .

Отдельные партии беженцев с их согласия отправили в более отдаленные районы. В течение июля с Юго-Западного фронта удалось вывезти большое число беженцев в Черниговскую, Полтавскую, Екатеринославскую губернии. Но основная часть беженцев оставалась вблизи линии фронта, особенно много - на востоке прифронтовой Волынской губернии, а также “в первоначально назначенных под их размещение ближайших тыловых губерниях” - Лифляндской, Витебской, Минской, Киевской и др. “Переселяться в глубь страны, где легче можно было найти заработок и помощь, беженцы не желали, предпочитая оставаться в тылу нашей армии, поближе к родным местам, на которые рассчитывали в скором времени возвратиться”. Только 4 августа по инициативе Ставки состоялось решение центральных властей о массовом перемещении беженцев во “внутренние губернии Империи”, чтобы разгрузить прифронтовую местность от избыточного населения и предоставить ему более действенную помощь. С Северо-Западного фронта беженцев преимущественно направляли в расположенные восточнее губернии Европейской России, из которых Могилевская, Смоленская, Орловская, Тамбовская, Пензенская, Самарская и Оренбургская были отнесены к южной границе расселения; с Юго-Западного фронта - в местности южнее .

По отношению к упорствующим, помимо разъяснительной работы, применялось принуждение, иногда с использованием не только полиции, но и “конных частей армии”. Множество беженцев укрывалось в лесах, “оттуда их выгоняла полицейская власть и притом с таким усердием и энергией, что даже сжигала их шалаши, результатом чего бывали несчастные случаи с человеческими жертвами” 33 . С августа 1915 г. на восток двинулись особые беженские обозы во главе с “проводниками” из числа местного духовенства, сельской администрации и т. д., которые получали “брошюры с указанием местности, куда следует эвакуироваться, и с описанием всего пути следования, вплоть до конечного пункта”. Большинство беженцев двигалось на собственных подводах, обычно крытых брезентом и груженных наиболее ценным имуществом. “Дети и старики ехали на фуре, а остальные члены семьи большую часть пути шли пешком рядом, гоня скот или просто жалея лошадей, едва везущих перегруженный воз”. Людей, “совершенно обездоленных” войной, вывозили на “обывательских” подводах, которые по нарядам местных властей подавали жители придорожных селений. На главных грунтовых дорогах “были устроены для беженцев питательные пункты, на которых они получали горячую пищу”, “детям еще молоко и белый хлеб”, запас продуктов “сухим пайком” для питания в пути и фураж для скота. Там же заболевшим оказывали медицинскую помощь; семьям с маленькими детьми и старикам предоставляли ночлег прямо на пункте или в соседних избах крестьян .

Жители местных селений поначалу встречали транзитных беженцев с “сочувствием”, предоставляли им приют в дождливую погоду, жертвовали продовольствие и корм для скота. Но многие беженцы, “будучи в озлоблении за необходимость выселения и кроме того находясь в панике по случаю отступления, все на пути разбивали и разрушали и этим нанесли убытки местному населению”. Они разграбляли жилища, совершали массовые потравы, самовольную “рубку деревьев для костров, копание картофеля и т. п.” Поэтому местные жители стали проявлять к ним “нередко враждебное отношение, причем дело доходило до убийств”.

В сентябре распутица остановила потоки беженских обозов на подступах к тыловым губерниям, а “отсутствие гигиенических условий, переменчивая погода с частыми дождями и холодными ночами вскоре привели к развитию среди беженцев эпидемических болезней”, вызвавших особо высокую смертность среди детей .

С осени 1915 г. беженцев перевозили только по железным дорогам, причем в большинстве случаев “маршрутными поездами” с прямой доставкой людей до пункта назначения. В октябре было сформировано 200 таких поездов, каждый из которых вмещал более 1 тыс. человек с вещами.

При посадке в поезд разрешали брать “не более двух пудов багажа на одного человека”, но фактически грузили всю домашнюю утварь, причем очевидец писал, что “большинство беженцев едет со значительным запасом пшеницы, муки и др. продуктов”. У станций западных губерний были остановлены транзитные обозы; у беженцев скупали лошадей с повозками и прочий скот, чтобы ускорить вывоз населения поездами.

Каждый эшелон имел своего сопровождающего (“проводника”), который заботился об эвакуируемых от момента посадки до расселения в местах прибытия. “При посадке в маршрутные поезда все беженцы были снабжены теплой одеждой”. На питательных пунктах транзитных станций людей кормили “горячей пищей”, включая “выдачу детям яиц, молока и белого хлеба”. Одновременно медики оказывали помощь заболевшим, эпидемических больных удаляли из эшелонов для стационарного лечения 37 . Таков был установленный порядок, но в жизни наблюдалось иное: поезда беженцев движутся чрезвычайно медленно, с коротких остановок на время кормления трогаются без предупреждения, поэтому “одни успевают получить пищу, а другие нет, причем многие беженцы отстают от поезда”; вагоны “битком набиты”, вперемешку со здоровыми “лежат в бреду тифозные и корчатся в судорогах холерные больные”, которые “часто укрываются, чтобы не попадаться медицинскому персоналу во время обходов” . беженец война благотворительный

Массовое прибытие беженцев с западного театра военных действий в тыловые губернии Российской империи началось в июле - августе 1915 г., достигло максимума в сентябре-октябре, завершилось в ноябре-декабре того же года. К середине сентября в различных губерниях находилось около 750 тыс. беженцев, включая всех прибывших в тыл с начала войны. В следующие 3,5 месяца только маршрутными поездами вывезли на восток свыше 2 млн. человек. Динамику этих перевозок рисуют сведения о “ежедневном прохождении беженцев через 54 регистрационных пункта в пределах Европейской России”: за вторую половину сентября, когда начались массовые перевозки беженцев по железным дорогам, - 148871 человек, на протяжении октября проследовало всего 111 778, в ноябре - 8588, в декабре - 1714 человек.

Регулярное прибытие эшелонов в Сибирь, Среднюю Азию и на Дальний Восток началось позднее - с конца сентября, но завершилось одновременно с перевозкой беженцев на европейскую территорию - к исходу 1915 года 39 . Кроме того, в течение второй половины 1915 г. - в порядке организованной эвакуации объектов государственного значения - в тыловые губернии вывезли примерно 4 тыс. различных учреждений и учебных заведений, заводов и фабрик, монастырей и т. д., а также должностных лиц (предводителей дворянства, податных инспекторов, нотариусов и др.). Вместе с сотрудниками указанных объектов и отдельными чиновниками выехали члены их семей, а учебные заведения эвакуировались обычно вместе с преподавателями и учащимися .

В результате летних выселений 1915 г., по словам А. Б. Нейдгарта, в тыловые губернии России были вывезены “в громадном большинстве даже не беженцы, а выселенцы”, те, кто “покинули свои родные места и бросили свое достояние не по собственной воле, а по распоряжению и под давлением военных властей”. Также и беженский деятель из Уфимской губернии весной 1916 г. заявил, что “свободных беженцев меньшинство - 10 - 12%, большинство же это выселенцы” . Подобные количественные оценки имеют эмоциональный характер. Когда в марте 1917 г. в Воронеже провели перепись еврейских беженцев, которая выявила 4307 человек, то оказалось, что фактически все они приехали в 1915 г., в том числе 94% - с северо-запада, где в основном и проводилась та самая “принудительная” эвакуация, но как раз большинство беженцев (51,1%) “оставили родину добровольно, остальные же были к этому принуждены” .

Совершенно другая ситуация сложилась на Кавказе, куда с конца 1914 г. поступали армянские и ассирийские беженцы из Турции и Персии, спасаясь от насилий и резни со стороны турок и курдов. Уже к 30 января 1915 г. в Эриванской губернии и Карсской области, частично в Батумской области, Тифлисской губернии и прочих районах Закавказья оказалось, по далеко не полным данным, более 67 тыс. беженцев: армян - 33 тыс. человек из Турции и 7 тыс. из Персии, 8 тыс. ассирийцев из Персидской Урмии, а также почти 20 тыс. российских граждан (10 тыс. армян, 9 тыс. греков и др.) из приграничной полосы, откуда они “спаслись бегством во время вторжения турецкого войска”. При бегстве с родины все указанные группы населения (особенно ассирийцы) перенесли страшные испытания: во многих семьях были вырезаны почти все мужчины, подверглись насилию женщины, немало оказалось замерзших в дороге и умерших от болезней уже на новых местах, не говоря о том, что абсолютное большинство потеряло все свое имущество.

В течение 1915 г. поступление беженцев на территорию Кавказа продолжалось, особенно в период “июльского беженства”. В результате к октябрю общая численность только “армянских беженцев (иностранных граждан. - А. К.),укрывшихся в русской территории”, превысила 200 тыс. человек, а всего на Кавказе осело около 300 тыс. беженцев. До середины 1915 г., когда “обслуживали беженцев главным образом армянские организации (местные благотворительные общества. - А. К.), не обладающие достаточными средствами”, прибывшие люди получали столь мизерную помощь, что “беженцы, особенно женщины и дети, гибли в большом числе”. В частности, “близ Эчмиадзина из 70 тыс. беженцев умирало более 700 человек в день от истощения, голода или болезней”. Пришлось вмешаться правительству, которое предоставило на нужды беженцев около 2 млн. руб., подключило к работе с пришлым населением кавказскую администрацию и Татьянинский комитет. По всей стране прошли сборы пожертвований в пользу армян. Беженцев разместили на жительство непосредственно в Закавказье, отдельные партии армян и ассирийцев выехали (“по назначению” и самостоятельно) в 1915 г. в различные районы Европейской России. В Поволжье даже в 1919 г. проживало до 4 тыс. армянских беженцев .

Летом 1915 г., когда начались массовые перевозки беженцев с запада, Министерство внутренних дел пришло к следующим выводам: “Первоначально, когда неприятель занимал сравнительно небольшое пространство и число беженцев было невелико, меры временной помощи последним …осуществлялись с полным успехом Комитетом Е. И. В. вел. княжны Татьяны Николаевны и его местными отделениями. В настоящее же время, когда число беженцев достигает сотен тысяч, заботы об упорядочении движения массы беженцев, о снабжении их необходимым пропитанием и врачебной помощью в пути и об устройстве их в местах водворения, являясь вопросами государственной важности, составляют задачу правительственной власти”. Поэтому 30 августа 1915 г. был издан “Закон об обеспечении нужд беженцев”, которым в дальнейшем и определялось основное содержание политики “государственного попечения” о беженцах. Беженцами признавались “лица, оставившие местности, угрожаемые неприятелем или им уже занятые, либо выселенные распоряжением военных или гражданских властей из района военных действий, а также выходцы из враждебных России государств”. Впоследствии статус беженцев получило также эвакуированное население союзнической Румынии, за единственным исключением: “Лица, высланные из района военных действий под надзор полиции, к числу беженцев не относятся”. На основании этого же законоположения 10 сентября 1915 г. при МВД было учреждено Особое совещание по устройству беженцев с функциями высшего совещательного органа в отношении всех нужд беженцев в России, аналогичное прочим особым совещаниям - по перевозкам, эвакуации, топливу, продовольствию; специальным подразделением в самом МВД являлся Отдел по устройству беженцев на правах временного департамента. Регулярные заседания Особого совещания, на которых председательствовали быстро сменявшиеся руководители МВД (официально должность председателя была закреплена за министром, на практике собрания вели товарищи министра) и присутствовали представители многих ведомств, а также законодательных палат (член Государственного совета В. П. Энгельгардт длительное время исполнял обязанности председательствующего), Татьянинского комитета, национальных беженских организаций (польских, еврейских, латышских, литовских, русских, армянских и др.), Всероссийского земского и городского союзов .

Одним из первых решений Особого совещания вводилось регулярное “пайковое” (то есть нормированное) довольствие беженцев, в частности путем ежемесячной выдачи продовольственного “пайка” (в большинстве случаев - в денежной форме) из расчета в среднем 20 копеек в день на человека, исходя из имевшегося опыта государственного призрения солдатских семей и сложившейся практики оказания помощи беженцам Татьянинским комитетом .

Осенью 1915 г. были созданы и губернские совещания по устройству беженцев под личным руководством губернаторов (после Февральской революции - губернских комиссаров Временного правительства), работавшие при участии представителей администрации, самоуправления и общественности, в том числе обязательно от этнических беженских организаций. В Петрограде, Москве и других градоначальствах функционировали аналогичные городские совещания  .

В каждом уезде и крупном городе возникли постоянно действующие общественные комитеты (отделы) помощи беженцам при земских и городских управах, иногда попечительства о беженцах в волостях и селениях, которые занимались общей координацией усилий и непосредственно попечением об эвакуированных. Имевшиеся “русские” общества помощи беженцам довольствовались скромной ролью сотрудничества с земствами и городами. Поляки, евреи, латыши, литовцы и др. обычно полностью опекались местными структурами этнических организаций, которые обеспечивали не только материальные, но и духовные потребности беженцев, включая языковое общение, поддержку национальных и религиозных традиций, играя в среде эвакуированного населения консолидирующую роль  .

С осени 1915 г. местные отделения Татьянинского комитета были переориентированы на оказание сотням тысяч детей беженцев помощи в получении образования и лечении, на воспитание беспризорных. С лета 1915 по весну 1917 г. через его Центральное справочное бюро по регистрации и розыску беженцев было разыскано свыше 500 тыс. беженцев, в том числе более 20 тыс. детей, из которых 4 тыс. знали только свое имя.

Важным направлением работы Комитета являлась забота об “интеллигентных беженцах”: выдача дополнительных пособий, трудоустройство и пр., поскольку “интеллигентные люди с большим трудом, чем простолюдины, приспособляются к тяжким условиям беженской жизни, а с другой стороны, весьма ограниченный спрос на интеллектуальный труд, в противоположность широкому спросу на рабочие руки, чрезвычайно затрудняет для беженца, принадлежащего к интеллигентным труженикам, подыскание подходящей работы”. Учитывалось, что обычный “паек беженцев, достаточный для крестьянина, является, безусловно, недостаточным для интеллигентного человека”, а выпадающие на их долю лишения интеллигенты ощущают более остро.

После Февраля 1917 г. на Татьянинский комитет начались гонения, великая княжна была отстранена от должности (председателем стал А. Б. Нейдгарт), последовало его переименование во Всероссийский комитет помощи пострадавшим от войны, сократилось финансирование, закрылись некоторые местные филиалы, что снизило эффективность работы .

В районах, подведомственных администрации действующей армии, сложилась система государственных главноуполномоченных по устройству беженцев. Еще летом 1915 г. были введены должности таких главноуполномоченных на Северо-Западном фронте (С. И. Зубчанинов) со специальным учреждением при ней - “Северопомощью” в Смоленске (в дальнейшем эти органы обслуживали одновременно Северный и Западный фронты) и Юго-Западном (кн. Н. П. Урусов) с аналогичным “Северопомощи” “Юго-беженцем” в Бердичеве; они организовывали эвакуацию населения на восток, а затем опекали беженцев, оставшихся в прифронтовых районах. Позднее был назначен главноуполномоченный и на Кавказском фронте. Осенью 1915 г. в тыловых регионах (из 2 - 3 смежных губерний или областей) учреждались органы для координации работы с эвакуированными. Этим занимались главноуполномоченные по устройству беженцев внутри империи из числа губернаторов (с небольшим штатом сотрудников) тех местностей, что оказались оккупированы неприятелем. Например, беженцев в Пензенской и Тамбовской губерниях опекал бывший люблинский губернатор И. Н. Стерлигов.

Весной 1917 г. Временное правительство ликвидировало должности фронтовых и тыловых главноуполномоченньк по устройству беженцев - на том основании, что их деятельность свелась преимущественно к посредническим функциям и дублировала прямые контакты местных органов с центральными беженскими учреждениями; имущество фронтовых управлений перешло к Земгору. Эта ликвидация, как и попытки упразднить Татьянинский комитет, а также игнорирование новым руководством страны решений Особого совещания по устройству беженцев во многом объяснялись давним их соперничеством с Всероссийскими земским и городским союзами, претендовавшими встать во главе беженского дела в центре и на местах.

С Февраля по Октябрь 1917 г. делались попытки “демократизировать” и “советизировать” беженское дело: появились местные беженские советы, прошли два всероссийских съезда беженцев, был учрежден Всероссийский союз беженцев, но практической отдачи эти политические акции не дали. После большевистской революции прежняя государственно- общественная организация беженского дела была в течение нескольких месяцев полностью ликвидирована  .

В 1916 - 1917 гг. положение беженцев в тыловых районах оставалось относительно стабильным. В течение 1916 г. с западного театра военных действий не поступало сколько-нибудь заметных новых потоков беженцев, а на Кавказе по мере продвижения российских войск в глубь турецкой территории беженцы-армяне возвращались на свои разоренные места 51 . С начала 1917 г. в Россию стали прибывать румынские беженцы (в первой половине 1918 г. в центре страны собрали и вывезли на родину 2 тыс. румын-беженцев). Летом 1917 г. в нескольких тыловых губерниях России проводилась подготовка к приему волны беженцев из Тарнопольского района Галиции, но реально оказалось, что “массового движения беженцев по железным и грунтовым дорогам нет, идут лишь небольшие группы и отдельные лица”. Осенью 1917 г. в связи с наступательными действиями немцев “появились новые беженцы с Северного фронта”, но большинство их осталось в прифронтовой местности. Одновременно в 1917 г. увеличилось число эвакуированных, которые нелегально вернулись в западные губернии, нарушив запрет самовольно покидать места своего расселения в тыловых регионах .

В те же годы происходил также процесс официального перемещения небольшой части беженцев с целью воссоединения семей; некоторые выходцы из западных губерний (главным образом поляки и евреи) и армяне с Кавказа выехали “в Северную Америку”: обычно женщины с детьми - к мужу, другие - к родным, иногда - “на постоянное жительство”, тем более что отдельные лица уже имели американское гражданство .

Иногда власти перемещали довольно значительные группы эвакуированных. В 1916 г. из перенаселенного Петрограда вывезли в “благополучное” Поволжье несколько приютов с детьми беженцев. Самый массовый случай перемещения связан с Туркестаном: оттуда весной того же года переправили в Поволжье, по разным оценкам, от 50 до 100 тыс. беженцев, страдавших в первоначальном месте водворения от климатических условий и эпидемических болезней .

Имеющиеся официальные сведения о численности эвакуированного населения учитывают почти исключительно “призреваемых” беженцев из “простонародья”, такие сведения требовались для того, чтобы контролировать выдачу им мизерных государственных пособий. Вне регистрации оказались государственные служащие с семьями, получавшие жалованье и особую помощь в виде ссуд, и вообще все состоятельные беженцы, как не подлежавшие или не нуждавшиеся в “государственном попечении”, а также выселенцы, состоявшие под надзором полиции, которых только в ходе весенней амнистии 1917 г. в массовом порядке перевели из категории “административно высланных” в разряд “беженцев” .

Первый широкий подсчет беженцев показал на 20 декабря 1915г. 2,7 млн. человек (без Закавказья и с неполными данными по некоторым другим местностям), уточненная регистрация (сведения без Закавказья) выявила 3 млн. беженцев в начале 1916 г., в конце того же года - 3,6 млн. человек (здесь и далее с Закавказьем, где к тому времени скопилось 464 тыс. беженцев, из которых 145 тыс. человек находились непосредственно на территории Турции и Персии), летом 1917 г. - свыше 3,8 млн. человек .

С учетом незарегистрированных людей, а также мобилизованных в армию, куда в течение войны было призвано “огромное большинство беженцев-мужчин”, умерших в ходе эвакуации, новых беженцев в конце 1917 г. и пр. общая численность перемещенных граждан в период Первой мировой войны в России достигнет 5 млн. человек. Беженские деятели, обсудив этот вопрос в 1916 г. на Пироговском съезде, также пришли к общему мнению (поначалу оценки колебались от 3 до 10 млн. человек), что беженцев насчитывалось до 5 млн. .

На лето 1917 г. численность призреваемых беженцев можно оценить, основываясь на порайонных данных, в 3 846917 человек. В прифронтовой полосе Европейской России находилось 744 820 человек, или 19,4% всех беженцев, причем на Северный и Западный фронты приходилось 396 500 человек (более всего в Лифляндской губернии - 170534 и Минской - 145 174, остальные разместились в Витебской и удерживаемой части Виленской губернии), в районах Юго-Западного фронта - 348 320 человек (в 50-верстной боевой полосе, которая проходила по российской Волыни и австрийской Галиции, а также Румынии, 100 тыс. человек, на основной части Волынской губ. - 238 533, остальные в Подольской и Бессарабской губерниях). На тыловой территории Европейской России было зарегистрировано 2 613 927 человек, или 67,9% всех беженцев, более всего в Екатеринославской губ. - 234 700, Московской - 212 307 (в том числе в Москве - 170 784) и Самарской - 173 004 человека. На Азиатскую Россию (Сибирь, Дальний Восток, Средняя Азия) приходилось лишь 114637 человек, или 3,0% всех беженцев, больше всего их осело в Акмолинской области - 31 936 и Томской губернии - 30 005 человек. На Кавказе с Предкавказьем числилось 373 533 человека, или 9,7% всех беженцев  .

По данным статистического отдела Татьянинского комитета, который занимался разработкой регистрационных карточек на беженцев в районах водворения, национальный состав 3,2 млн. призреваемых беженцев в России (без Закавказья) на конец 1916 г. выглядел следующим образом: русские - 58,8%, поляки - 15,0%, латыши - 10,0%, евреи - 6,4%, литовцы - 2,8%, прочие (эстонцы и др.) - 7,0% 59 . Однако с учетом закавказских беженцев (почти 13% из общего числа 3,6 млн. беженцев) указанная доля русских сокращается до 50%. При этом важно учесть, что термин того времени “русские” имел обобщенный смысл, обозначая население и великорусское, и малорусское, и белорусское.

Реальную картину этнической принадлежности эвакуированного населения рисуют сохранившиеся материалы первичной регистрации по Белгородскому уезду Курской губернии, который в основном заполняли беженцы из полосы Юго-Западного фронта. Осенью 1916 г. в уезде проживало 10,2 тыс. беженцев (в том числе в самом Белгороде 1,8 тыс. человек), причем были учтены “не только беженцы, получающие паек, но и все вообще беженцы, находящиеся на жительстве в уезде”. Результаты оказались следующими: российские подданные украинской национальности - 34,1%, поляки - 24,7%, собственно русские (великорусы) - 16,5%, белорусы - 11,8%, евреи - 5,2%, литовцы - 4,9%, немцы-колонисты - 0,6%, латыши - 0,1%. Кроме того, “галичане” из Австро-Венгрии (в основном украинцы) - 1,1% и армянские и ассирийские беженцы из Турции и Персии - 1,0%  .

Имеются данные и для характеристики территории с преимущественным расселением выходцев из полосы Северо-Западного фронта. Согласно переписи беженцев в Петрограде и его пригородах, проведенной 26 февраля 1916 г., всего было выявлено 101 тыс. беженцев, в том числе латышей - 23,2%, поляков 22,6%, русских - 20,9%, литовцев - 6,7%, евреев - 4,4%, эстов- 0,8%, немцев - 0,5%, армян - 0,1%, прочих - 0,7%, людей, не указавших национальности, - 20,1%. Разработчики переписи, исходя из данных о религиозной принадлежности последних, указали, что примерно 7 тыс. человек можно дополнительно отнести к русским  , но и тогда общий удельный вес так называемых русских беженцев едва достигнет 28%.

Таким образом, среди многонациональной беженской массы преобладало нерусское население. В 1916 - 1917 гг. основная масса беженцев состояла из женщин, детей и стариков. Большинство эвакуированных были размещены в сельской местности, “на квартирах” у местных крестьян. В городах устроились наиболее трудоспособные, причем преимущественно по “обывательским квартирам”, небольшую часть перемещенных людей из числа одиноких женщин с детьми, престарелых и инвалидов содержали в общежитиях с предоставлением питания, организацией ухода за больными. Особое внимание уделялось приютам с детьми, потерявшими при эвакуации родителей. Беженское население получало в местных больницах бесплатную врачебную помощь, в аптеках безвозмездно выдавали лекарства .

В городах и многих селениях открылись польские, еврейские, латышские и пр. школы для детей беженцев с обучением их родному языку и вероисповеданию, в которых преподавали эвакуированные учителя. В процессе общения с местными сверстниками нерусская молодежь быстро овладевала русским языком .

19 августа 1915 г., во время общей эвакуации населения, было издано распоряжение “О разрешении евреям жительства в городских поселениях вне черты общей их оседлости”, которое, с одной стороны, открыло свободный доступ еврейским беженцам на территорию русской метрополии, с другой - запрещало размещать их в сельской местности (после Февральской революции 1917 г. все ограничения были отменены). Одновременно министром народного просвещения “сделано было распоряжение о приеме детей- беженцев иудейского вероисповедания… сверх существующей нормы” в различные учебные заведения, что вызвало широкий приток туда еврейской молодежи .

С весны 1916г., когда беженцы прочно устроились в местах водворения, началось свертывание политики государственного призрения эвакуированного населения в сочетании с принуждением трудоспособных к обеспечению своего существования самостоятельным трудом, особенно в сельском хозяйстве, вплоть до лишения уклоняющихся от работы правительственных пособий. С осени того же года “пайковые” деньги на питание и наем жилья выдавались лишь половине беженцев - самым нуждающимся семьям (без кормильца- мужчины и т. д.). Размеры беженских пайков составляли: продовольственный - в среднем до 6 руб., квартирный (“на помещение, отопление и освещение”) - 2 руб. в городе и 1,2 руб. на селе в месяц на человека. В столицах и крупных городах пайки на питание и квартиры выдавались в повышенном размере. Вещевое пособие (на одежду и обувь) стали получать только 30% эвакуированных (очень часто вещами) .

В течение 1916 - 1917 гг. размеры государственных пособий для обеспечения нужд эвакуированных, несмотря на рост дороговизны, оставались без изменений. Между тем к лету 1917 г. реальные расходы беженца даже в “хлебных” губерниях Центрального Черноземья достигли 9 - 12 руб. в месяц, а “квартира” обходилась от 3 руб. на селе до 4 руб. в городе. В результате в России повсеместно “в связи с недостаточностью пайков” при все возрастающей дороговизне и “преобладающем количестве среди беженцев нетрудоспособных” наблюдалось “острое недовольство и брожение”, перераставшее в беспорядки, особенно частые в Московской, Таврической, Томской, Воронежской и Курской губерниях. Временное правительство накануне своего свержения успело ассигновать местным беженским органам (в том числе национальным) “пайковые” на последнюю четверть 1917 г., но опять без индексации норм. С начала массового беженства, то есть с июля 1915 г., по 15 октября 1917 г. “на содержание беженцев” было выплачено свыше 600 млн. руб. (сведения неполные). С 1918 г. советское руководство прекратило выдачу им “пайковых” пособий .

Коренное население тыловых территорий встретило эвакуированных сочувственно и благожелательно, несмотря на подозрительность и отчужденность большинства пришельцев, оказавшихся в незнакомой обстановке. С течением времени в связи с обременительностью постоя и ростом расходов по “содержанию” подселенных людей местные жители стали относиться к беженцам как к тяжелой обузе, стараясь избавиться от них любыми способами. В декабре 1915 г., когда подводились итоги расселения, типичными являлись следующие заключения: “Население Тамбовской губернии относилось к беженцам очень тепло, и нередки были случаи бесплатного предложения квартир”. Однако уже в мае 1916 г. тамбовские власти указали на “массовое выселение беженцев из квартир при совершенной невозможности найти свободное помещение, что грозит общественным бедствием”. В Москве пришлое население поступало на работу “по ценам ниже местной, что вызвало конкуренцию и повело к обострению отношений между местными рабочими и беженцами”  .

Ослабление власти после Февраля 1917 г. привело к нарастанию подобных конфликтов. Летом 1917 г. местные беженские органы докладывали в Особое совещание по устройству беженцев, например, что в сельской местности Самарской губернии, где сосредоточивалось свыше 142 тыс. беженцев, случился “значительный недород хлебов.., отчего повсеместно наблюдается стремление местного населения избавиться от беженцев и на этой почве происходят даже эксцессы” . В Воронежской губернии в период летних полевых работ “местные крестьяне, бойкотируя землевладельцев, препятствуют беженцам выполнять у них сельскохозяйственные работы ниже установленной платы, тогда как за свои работы платят значительно менее”. В заседании губернского совещания по делам устройства беженцев 7 октября 1917г. “представители уездных земских управ доложили, что на местах замечается недружелюбное отношение крестьян к беженцам: их вытесняют из квартир путем разрушения печей, очагов и выставления оконных рам, избивают детей, а нередко и самих беженцев, не хотят продавать хлеб и другие продукты питания, снимают с работ в экономиях и т. п.” Поэтому всем властным структурам было предложено приступить “к улажению обострившихся отношений между коренным населением и беженцами”. В послеоктябрьской России враждебность местных жителей к эвакуированным усилилась, причем нередко при поощрении советских властей  .