Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Питание военнослужащих в 1941-1945 гг.

Кринко Е.Ф., Тажидинова И.Г.

В эпоху мировых войн и массовых армий возможности и конкретные пути удовлетворения продовольственных потребностей военнослужащих зависят от уровня развития экономики, типа и вида самих вооруженных сил, театра и длительности военных действий и многих других факторов. В ряде исследований по истории Великой Отечественной войны организация снабжения продовольствием РККА в 1941 - 1945 гг. рассматривается в основном с точки зрения более общей проблематики развития тыла Вооруженных сил [1]. Как правило, не уделяется внимания восприятию действовавших норм бойцами и командирами РККА, не показано, “что и как случалось поесть советскому солдату”, и в публикациях документов. По верному замечанию участника войны А.З. Лебединцева, “создается впечатление, что советские солдаты - это что-то вроде ангелов, которые не пьют, не едят и до ветру не ходят” [2]. Только в последние годы, с отменой цензурных ограничений, стали широко издаваться воспоминания, дневники и письма рядовых участников войны, содержащие описания индивидуального опыта решения продовольственной проблемы, нередко существенно отличающиеся от того, что говорится в работах военных историков.

В войну Красная армия вступила, руководствуясь нормами суточного довольствия, утвержденными постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) N 1357 - 551сс от 15 мая 1941 г. и приказом НКО СССР N 208 от 24 мая 1941 года. Однако с началом войны продовольственные возможности. СССР резко сократились. Из западных областей не удалось вывезти значительную часть (более 70%) мобилизационных запасов. В 1941 - 1942 гг. страна лишилась почти половины посевных площадей. До войны в оккупированных районах производилось 84% сахара и 38% зерна [3]. На фронт была мобилизована большая часть сельского трудоспособного мужского населения и техники. Все это вело к сокращению урожаев. В 1942 г. валовой сбор зерна составил всего 38%, а 1943 г. - 37% от довоенного уровня. Только с 1944 г. началось восстановление сельскохозяйственного производства, но и в 1945 г. его валовая продукция составила лишь 60%, а продукция земледелия - 57% от довоенного уровня [4]. К тому же количество граждан, находившихся на государственном продовольственном снабжении, возросло в связи с введением карточной системы.

В результате пришлось урезать прежние нормы. Новые нормы продовольственного снабжения Красной армии были установлены 12 сентября 1941 г. (постановление Государственного комитета обороны СССР N 662; введены в действие 22 сентября приказом наркома обороны N 312) [5]. По нормам питания предусматривалось разделение военнослужащих РККА на четыре категории. Как и до войны, основу рациона составляли хлеб, крупы и макароны, картофель и овощи, мясо и рыба, а также чай, сахар, соль, приправы и специи (томат-паста, перец, лавровый лист, уксус, горчица). Дополнительно отдельные категории военнослужащих получали сливочное масло, яйца и молочные продукты, консервы, печенье и фрукты.

Нормы суточного довольствия красноармейцев и начальствующего состава боевых частей действующей армии включали 800 г ржаного обойного хлеба (в холодное время года, с октября по март - 900 г), 500 г картофеля, 320 г других овощей (свежей или квашеной капусты, моркови, свеклы, лука, зелени), 170 г круп и макарон, 150 г мяса, 100 г рыбы, 50 г жиров (30 г комбижира и сала, 20 г растительного масла), 35 г сахара. Курившим военнослужащим полагалось ежедневно 20 г махорки, ежемесячно - 7 курительных книжек в качестве бумаги и три коробки спичек. По сравнению с довоенными нормами, из основного рациона исчез только пшеничный хлеб, замененный на ржаной [6].

Нормы питания остальных категорий военнослужащих сократились. В тылу действующей армии красноармейцы и начальствующий состав стали получать меньше на 100 г хлеба, на 30 г - круп и макарон, на 30 г - мяса, на 20 г - рыбы, на 5 г - жиров, на 10 г - сахара [7].

Среднему и высшему начальствующему составу дополнительно выделялось по 40 г сливочного масла или сала, 20 г печенья, 50 г рыбных консервов, 25 папирос или 25 г табака в сутки и 10 коробок спичек в месяц. Учитывая климатические и погодные условия, в войсках первой линии Карельского фронта с декабря по февраль выдавали дополнительно 25 г свиного сала, а в районах, неблагополучных по цинготным заболеваниям, одну дозу витамина С. В случае если было невозможно организовать питание войск горячей пищей, им выдавали сухой паек [8].

Повышенный паек с обязательным горячим завтраком полагался летно-техническому составу ВВС, который также делился на четыре категории. Суточное довольствие боевых расчетов экипажей самолетов действующей армии увеличилось по сравнению с довоенными нормами - до 800 г хлеба (400 г ржаного и 400 г белого), 190 г круп и макарон, 500 г картофеля, 385 г других овощей, 390 г мяса и птицы, 90 г рыбы, 80 г сахара, а также 200 г свежего и 20 г сгущенного молока, 20 г творога, 10 г сметаны, 0,5 яйца, 90 г сливочного и 5 г растительного масла, 20 г сыра, фруктовый экстракт и сухофрукты (для компота). Суточное довольствие технического состава частей ВВС действующей армии, напротив, сократилось [9]. На самолетах также полагалось держать запас на случай аварий и вынужденных посадок (по 3 банки сгущенного молока, 3 банки мясных консервов, 800 г галет, 300 г шоколада или 800 г печенья, 400 г сахара на человека) [10].

Для проходивших лечение в госпиталях и санаториях предусматривались особые нормы питания [11].

В целом, у большинства военнослужащих РККА, за исключением ВВС, суточные пайки накануне и во время Великой Отечественной войны по калорийности уступали нормам питания в императорской армии, когда в рационе солдат вплоть до 1917 г. главную роль играли мясо и хлеб. Например, перед первой мировой войной солдат получал ежедневно 1 фунт (410 г), а с началом войны - 1,5 фунта (615 г) мяса. Только с переходом к затяжной войне с 1915 г. мясной паек уменьшился, а мясо заменялось солониной [12]. В то же время преимуществом продовольственного снабжения в РККА можно считать стремление к более сбалансированному рациону, наличие в ежедневном пайке свежих овощей, рыбы и специй, предупреждающих заболевание цингой. Общая энергетическая ценность суточного довольствия отдельных категорий военнослужащих РККА варьировалась от 2659 до 4712 калорий (см. таблицу).

Таблица 1 Пищевая ценность основных продовольственных пайков военнослужащих РККА [13]

Установленные нормы довольствия в течение войны не пересматривались, но дополнялись: некурящим женщинам-военнослужащим стали выдавать по 200 г шоколада или 300 г конфет в месяц взамен табачного довольствия (приказ от 12 августа 1942 г.); затем аналогичную норму распространили и на всех некурящих военнослужащих (приказ от 13 ноября 1942 г.) [14].

В реальности утвержденные нормы питания не всегда можно было выполнить. Серьезные проблемы с питанием ожидали новобранцев в учебных лагерях и запасных частях. Воспоминания Л.Г. Андреева описывают путь 19-летнего добровольца “до фронта”, начавшийся в августе 1941 г. с Тесницких лагерей в 28 км от Тулы: “Первые дни, когда еще жили домашней упитанностью, порции казались большими. Вскоре пришел голод, он не оставлял нас все время нахождения в лагере”. Следующим этапом стали лагеря под Ногинском. Значительно меньше Тесницких, они оставляли впечатление большего порядка, и автор отмечает как наиболее значимый факт, что “кормили лучше”. После 800-километрового марша Андреев на два месяца оказался в казармах Казани, где, по его словам, можно было бы вынести многое (холод, усталость), “если бы нас кормили”. Питание напомнило Тесницкие лагеря: “та же ложка второго и плохое первое на обед, что-нибудь одно на завтрак, ложка второго на ужин, потом, впрочем, и она исчезла. Выдумывали и такую вещь: если суп варится с мясом, то в этот день выдают хлеба на 50 г меньше… И такое питание - при колоссальной нагрузке, при почти полном отсутствии отдыха! Мы истощались неуклонно и катастрофически. При изменении положения тела кружилась голова, всё скорее и скорее уставали на занятиях. Когда принимали присягу, один упал в обморок от истощения” [15].

Полуголодное существование было нормой жизни во многих военных училищах. Тягостные воспоминания об условиях пребывания в военном училише в г. Бирске в ноябре 1941 - декабре 1942 г. сохранил Л. Рабичев: “Офицеры всех рангов училища неоднократно повторяли знаменитую крылатую фразу Суворова: “Тяжело в учении - легко в бою!” Завтрак, видимо, входил в понятие учения. Старшина на завтрак выделял пять минут. Два курсанта разрезали несколько буханок черного хлеба на ломтики. Они торопились, и ломтики получались у одних толстые, у других тонкие, это была лотерея, спорить и возражать было некогда. На столе уже стоял суп из полусгнивших килек, кильки приходилось глотать с костями. На второе все получали пшенную кашу” [16].

Впрочем, плохо кормили не только курсантов, но и начальствующий состав, находившийся в резерве. Проверка питания политработников, находившихся в резерве Главного политического управления РККА при Военно-политическом училище имени М.В. Фрунзе, показала, что оно было “организовано из рук вон плохо”. Столовая военторга “представляла собою захудалую харчевню, полную мусора и грязи. Качество приготовляемой пищи низкое”. На две с лишним тысячи питавшихся имелось лишь 44 тарелки, в результате “создавались неимоверно большие очереди, в которых политработники ежедневно простаивали многие часы, получая завтраки в 15 - 16 часов, обеды в 4 - 5 часов ночи, а на ужин времени не оставалось. Все это приводило к дезорганизации внутреннего распорядка в резерве и срыву учебных занятий политработников” [17].

Разговоры о том дне, когда можно будет “любой ценой попасть на фронт”, были массово распространены в этой среде людей, постоянно живших впроголодь. Значительная часть курсантов и “запасников” писала рапорты о досрочной отправке на фронт. О том же неотступно думали многие бойцы, находившиеся в учебных лагерях: “тянуло на фронт - верилось, что он изменит жизнь, и казалось почему-то, что вернет домой” [18]. Представлялось, что физические страдания и истощение должны иметь какой-то смысл. И таким единственным смыслом было спасение Родины.

Представление о том, что на фронте питание было лучше, чем в тылу, находит свое подтверждение в немалом количестве свидетельств. В большинстве военнослужащие из действующей армии сообщали домой о хорошем и даже отличном питании, плотной, сытой еде. “Кушаем и пьем, как будто находимся не на фронте, а дома”, - писал артиллерист М.З. Леверт в сентябре 1941 года [19]. Главная “разгадка” этой, преобладающей практически в любой период войны оптимистической позиции заключается в желании фронтовиков успокоить родных относительно своего положения. В такой линии поведения проявилась и общая непритязательность, закрепившаяся в поведении советских людей еще в мирное время. В силу неприхотливости, привычки “затягивать пояс” и в менее жестких условиях военнослужащие, в массе своей, с готовностью рассматривали военный паек (тем более когда он соответствовал установленным нормам) как достаточный, удовлетворительный.

Откровенно высказаться о проблемах с питанием военнослужащие позволяли себе в особых обстоятельствах, например, когда отправляли письмо с оказией или с посылкой. “Это письмо не пройдет через рогатки цензуры, так как я его посылаю в посылке. Можно кое-чего и пооткровенничать, - писал жене А.П. Поповиченко. - Кормят нас скверно, три раза в сутки кругом, бегом, вода и гречневая крупка, жидкий супишко, и чай, хлеба 650 гр. Чувствую упадок сил, но это не только я один, а все мы, и командиры и бойцы. Бойцы, конечно, открыто говорят о недовольстве таким питанием” [20]. Прибегали также к помощи родного языка. К примеру, связист П.Т. Кемайкин писал родителям в Мордовию на мокшанском языке, что часто приходится “сидеть голодным” [21].

И все-таки многие фронтовики употребляли в своих письмах формулу “обут, одет и каждый день сыт”, символизировавшую для них стабильность особого толка. Военный переводчик В. Раскин писал по этому поводу: “Уже два года я фигурирую как одна из единиц в строевой записке. Быть включенным в строевую - значит быть накормленным. Работа ли или бездельничанье - я всегда получу положенное (за вычетом того, что уворуют интенданты, повара и пр.). Это очень своеобразная экономика, своеобразные производственные отношения внутри паразитического организма” [22]. Красноармейцы существенно выше оценивали свое положение в сравнении с тем, в каком находились их семьи в тылу, о чем они знали из частной переписки и доносившихся слухов.

Но и на фронте условия и формы доведения пайка до солдата нередко были далеки от установленных норм. Проверка организации питания в частях и соединениях Северо-Кавказского фронта в конце июня 1942 г. показала, что “пища готовится однообразная, преимущественно из пищевых концентратов. Овощи в частях отсутствуют при наличии их на фронтовом складе”. В 102-м отдельном инженерно-строительном батальоне продукты выдавали непосредственно бойцам, и каждый самостоятельно готовил себе “в котелках, банках от консервов и даже в стальных шлемах”. В некоторых частях “вследствие халатного отношения к своевременному подвозу продовольствия, а также благодаря неправильным приказаниям должностных лиц начсостава” красноармейцы вообще не получали положенного по нормам продовольствия. Командир 105-го стрелкового полка подполковник Ивакин “приказал двух быков, полученных для убоя на мясо, использовать в. запряжки и не забивать. Бойцы в этот день мяса не получали и на его замену не было выдано рыбы” [23].

В конце 1942 г. проводилась проверка питания в 8-й гвардейской стрелковой дивизии им. генерал-майора И.В. Панфилова. В изданном по итогам проверки приказе заместителя наркома обороны генерал-полковника интендантской службы А.В. Хрулева отмечалось: “Пища готовится плохо. Вкусовые качества и калорийность ее весьма низкие, повара подготовлены слабо, и работа с ними не организована. Кухни находятся в антисанитарном состоянии и не оборудованы. Кухонной посуды крайне недостает, а имеющаяся содержится в грязном виде”. За октябрь-декабрь 1942 г. пищевая ценность в сутки на бойца составляла от 1800 до 3300 калорий: “По халатности и бесконтрольности армейского аппарата дивизией систематически недополучались продукты”. В октябре было недополучено 2,1% мяса, 63% жиров, 46% овощей, 4% сахара, 2,5% соли, 26,8% табака. В ноябре - 20,3% мяса, 52,4% жиров, 8,7% круп, 42,6% овощей, 29% табака, 23,5% сахара, 3,7% соли. В декабре 30-й гвардейский стрелковый полк недополучил 6,1 суточную дачу хлеба, 17 - мяса, 20 - жиров, 19 - муки, 2,5 - сахара, 29 - овощей, 11 - махорки. То же наблюдалось и в других частях дивизии, хотя на фронтовом складе и армейской базе “имелось достаточное количество продуктов всех ассортиментов, что позволяло бесперебойно снабжать продовольствием все соединения фронта”. Бойцы 238-й, 262-й стрелковых дивизий Калининского фронта во время марша в течение 3 - 5 дней получали по 200 - 250 г сухарей в сутки. Бойцы 32-й и 306-й стрелковых дивизий и 48-й механизированной бригады в течение пяти дней не получали даже хлеба. В результате острого голодания у многих бойцов появились различные заболевания, а в 279-й стрелковой дивизии в ноябре на почве недоедания умерло 25 человек [24].

“Вообще-то военный паек был очень хорош, - спустя 60 лет писал о своем фронтовом опыте Н.Н. Никулин, - в день полагалось 900 г хлеба зимой и 800 летом, 180 г крупы, мясо, 35 г сахара, 100 г водки во время боев. Если эти продукты доходили до солдата минуя посредников, солдат быстро становился гладким, довольным, ублаженным. Но, как всегда, у нас много хороших начинаний, идей, замыслов, которые на практике обращаются в свою противоположность. Еда не всегда была в наличии. Кроме того, ее крали без стыда и совести, кто только мог. Солдат же должен был помалкивать и терпеть” [25].

Действительно, причиной недостаточного питания нередко являлись злоупотребления тыловых служб. Порой командиры обворовывали собственных бойцов. В декабре 1942 и январе 1943 г. были установлены крупные недочеты в расходовании, хранении и учете продовольствия и фуража в соединениях и частях Воронежского и Юго-Западного фронтов. Начальник административно-хозяйственного отдела 60-й армии старший лейтенант интендантской службы Эстрюп в декабре 1942 г. выдал сверх норм на питание личного состава штаба 1768 кг хлеба, 532 кг крупы, 697 кг мяса, 210 кг сахара, 100 кг жиров. Начальник административно-хозяйственного отдела 6-й армии капитан интендантской службы Менакер и его заместитель техник-интендант 1-го ранга Семенов в ноябре-декабре 1942 г. перерасходовали 755 кг хлеба, 54 кг сахара, 250 кг консервов, 132 кг печенья, 69 кг жиров [26].

“Есть войны закон не новый: / В отступленье - ешь ты вдоволь, / В обороне - так и сяк, / В наступленье - натощак” [27]. Это правило, выведенное героем поэмы А. Твардовского “Василий Теркин”, в основе своей подтверждается фронтовиками, хотя о достатке продовольствия в начальный период Великой Отечественной войны говорить не приходится. Именно во время отступления среди советских военнослужащих прочно закрепилась практика обращения за непосредственной продовольственной помощью к жителям тех населенных пунктов, через которые они проходили.

В обороне уже сами энергетические затраты организма снижались, так как не было “атак, изнурительных маршей, перебежек и переползаний” [28]. Кухни находились рядом, и за время в обороне военнослужащие привыкали к регулярности и даже полновесности порций. Как правило, на передовой, под постоянным обстрелом противника, горячее питание доставляли в термосах, чаще всего один раз, ночью. В тылу или во время затишья в боях налаживалось двух- или трехразовое горячее питание, разумеется, если интендантские службы справлялись со своими обязанностями. Проверка, проведенная Военным советом Южного фронта в июне 1942 г. в 12-й и 18-й армиях, позволила установить: “Как правило, бойцы жалуются на недоброкачественность пищи, на жидкую и однообразную пищу, доставляемую им в остывшем состоянии”. В частях 37-й и 56-й армий питание также страдало однообразием, а “зелени во всех частях красноармейцы не получают”. В роте ПТР 1137-го стрелкового полка 339-й стрелковой дивизии “пьют вместо чая сырую воду с сахаром”. В 1171-м стрелковом полку той же 339-й дивизии “вместо хлеба получают сухари, хотя имеется полная возможность обеспечить хлебом”. В 689-м артиллерийском полку “изо дня в день кормят перловым и пшенным супом. Пищу готовят к 16 - 17 ч в тылу и приносят на позиции за 6 км в термосах к 19.30 остывшей и невкусной” [29].

В наступлении существовали объективные трудности для организации питания: на маршах походные кухни и обозы не успевали за продвигавшимися вперед войсками. Готовить еду “на ходу” было затруднительно, а ночью не разрешалось разжигать огонь. В результате бойцам раздавали сухой паек, что порой оказывалось предпочтительнее горячей еды, так как в этом случае сокращалась возможность воровства продуктов и, по словам фронтовиков, “все наше оставалось с нами”. Если перед атакой бойцы получали “неприкосновенный запас” (консервы, сухари, сало), то “нехитрая голодная солдатская мудрость учила: надо съесть все запасы до боя - а то убьет, и не попробуешь!” [30]. Но бывалые фронтовики, зная, что при брюшном ранении больше шансов выжить сохраняется при пустом желудке, перед боем стремились не наедаться и не пить.

Участники войны отмечают и различия в снабжении отдельных категорий военнослужащих, и прежде всего вспоминают о дополнительном офицерском пайке. Востоковед И.М. Дьяконов, служивший переводчиком в политуправлении Карельского фронта называл “замечательный” состав этого пайка: “К Новому году я получил два кубика в петлицы и стал получать офицерский дополнительный паек. В нем был, во-первых, табак, который я выменивал: сам я не курил. Затем, были хорошие консервы (тресковая печень в масле) и сливочное масло, которое я перетапливал: паек должен был превратиться в посылку для моих ленинградцев” [31].

Разница в питании могла зависеть от позиции и личных представлений командира того или иного подразделения. А.В. Пыльцын описывает, как изменился порядок питания в офицерском штрафбате, где он командовал ротой, с назначением комбатом Батурина: “Новый комбат установил и новый порядок питания командного состава, пока батальон находился вне боевых действий. Если раньше все мы питались из общего солдатского котла и только дополнительный офицерский паек отличал наше меню от содержимого котелков штрафников, то теперь штатные офицеры питались отдельно от них, в так называемой “столовой”, которая располагалась в более или менее вместительном помещении. Готовили нам отдельно; не скажу, что заметно лучше, чем в ротной походной кухне, но зато ели мы уже не из котелков, а из алюминиевых мисок”. Поскольку подполковник Батурин имел слабость к молоку, то он возил за собой постоянно пару дойных коров, и офицерам с “барского” стола доставались кофе или чай с молоком. Комбату с заместителями готовили отдельно, и это не столько сказывалось на качестве меню, сколько задавало строгую дистанцию. “Предыдущий комбат Осипов к подобной “дистанции” не стремился, и ни дисциплины, ни боеготовности или боеспособности это не снижало” [32].

В данной связи обращают на себя внимание появившиеся в воспоминаниях, опубликованных в последние годы, сравнения с положением в армии противника: “В Красной армии солдаты имели один паек, офицеры же получали добавочное масло, консервы, галеты. В армейские штабы генералам привозили деликатесы, вина, балыки, колбасы и т.д. У немцев, от солдата до генерала, меню было одинаковое и очень хорошее. В каждой дивизии была рота колбасников, изготовлявшая различные мясные изделия. Продукты и вина везли со всех концов Европы. Правда, когда на фронте было плохо, и немцы и мы жрали дохлых лошадей” [33].

От питания, разумеется, зависело состояние здоровья. Первой военной весной, которая далась особенно трудно, в госпитали нередко привозили дистрофиков с “нулевым дыханием”. “Во время 12-километрового перехода в мартовскую грязь полки теряли по несколько солдат умершими от истощения”, - вспоминал Б.А. Слуцкий [34]. Плохое питание обостряло хронические заболевания внутренних органов (желудка, печени), авитаминоз вызывал распространение цинги и “куриной слепоты”. Дневниковые записи инженера-механика танкового полка Л.З. Френкеля (май 1942 г.) сообщают о полугодовом отсутствии овощей (в том числе наиболее важных из них - лука и чеснока) в рационе и, как следствие, возникновении цинги у бойцов35. Писатель-фронтовик Д.А. Гранин свидетельствует, что под Ленинградом он сам и многие из его товарищей-ополченцев заболели цингой, у них стали выпадать зубы: “Мы пальцами вставляли их обратно. Иногда зубы приживались, и это была радость. Деснами ведь не пожуешь! Батальон целыми днями сосал хвойные противоцинготные брикетики, это немного помогало, укрепляло костную ткань” [36].

Каким бедствием был авитаминоз, видно из рассказа Л.Н. Рабичева. В марте 1943 г. один не особенно надежный боец его взвода заявил, что “ничего вокруг себя не видит, ослеп”. Бойца обвинили в симуляции, но на следующий день зрение потеряли 12 из 40 человек: “Это была военная, весенняя болезнь - куриная слепота. На следующий день произошла катастрофа. Ослепло около одной трети армии” [37]. Странные сумеречные шествия, напоминающие картину Питера Брейгеля Старшего, запечатлели воспоминания Н.Н. Никулина: “Один солдат вел за собою вереницу других. Большой палкой он ощупывал путь, а остальные шли гуськом, крепко держась друг за друга. Они ничего не видели. Это были жертвы так называемой куриной слепоты - острого авитаминоза, при котором человек лишается зрения в темноте. Лечить куриную слепоту можно было витаминизированным сливочным маслом. Но его разворовывали, как разворовывали и обычное масло. Болезнь стойко держалась среди солдат” [38]. С авитаминозом боролись введением в рацион овощей, рыбы, проросшей пшеницы.

Командование прилагало усилия для исправления положения с питанием военнослужащих, виновных снижали в должности и воинским звании, отправляли под трибунал. В приказах наркома обороны неоднократно отмечались “факты плохой организации питания бойцов и несоветского отношения к сохранению и расходованию продовольствия”. Указывалось, что питание бойцов “в ряде частей, несмотря на полное наличие продуктов на складах и базах, организовано плохо; имеется немало случаев, когда воры и мошенники безнаказанно обкрадывают красноармейцев, выдавая им хлеба меньше положенной нормы, закладывая в котел неполное количество положенных по раскладке продуктов”. Чтобы улучшить питание бойцов и командиров, приходилось использовать местные возможности по заготовке овощей. В воинских частях и соединениях создавались собственные подсобные хозяйства, при этом в некоторых армиях посевы достигали тысячи гектаров [39].

Военнослужащие и сами искали собственные пути выживания. Традиционно солдат стремился находиться поближе к кухне. Наряды на кухню, обычно нежелательные в мирное время вследствие необходимости выполнения тяжелой и грязной работы, порой становились пределом мечтаний для военнослужащих тыловых частей. Характеризуя свое двухмесячное пребывание в Тесницких лагерях, Л.Г. Андреев отмечал, что “только два-три раза я был сыт, да и то не впрок - объедался. Это были дни нарядов на кухне… вконец изголодавшиеся, мы ели не разбирая и не задумываясь о последствиях - знали, что завтра снова наступит мучительное ощущение. Да, мучительное, ведь знаешь, что ничем не удовлетворишь себя”. Казармы Казани запомнились ему тем, что “не был голоден за два месяца только один раз: был в наряде на кухне и там объелся, а потом мучился с животом” [40].

При наличии денег бойцы и командиры покупали продукты в системе военторга и гражданских магазинах. В лагерях под Ногинском “можно было иногда доставать хлеб в ларьке, хотя очереди за ним были колоссальные. Я чаще всего использовал то, что у меня были деньги: платил, и мне доставали хлеб”. Курсанты 2-го Владивостокского военно-пехотного училища, располагавшегося в Комсомольске-на-Амуре, во время лыжной подготовки проложили маршрут невдалеке от магазина, полки которого были заполнены исключительно крабовыми консервами. Крабами сдабривали утреннюю порцию перловой или овсяной каши [41].

Поскольку деньги на покупку продуктов были не у всех, начиналась незаконная обменная торговля, происходили нехитрые натуральные сделки: “В первый день я не мог есть ни супа, ни каши и поменял их на четыре компота. Оказалось, что существовала отработанная практика обменов. За суп - два компота, за второе - четыре, за хлеб и сахар - второе, или наоборот” [42]. В.В. Сырцылин, которому в пути надоели вобла и лещ, на полустанках менял их на картофель. В городе он, продав картофель, на вырученные деньги покупал хлеб, часть которого сразу же менял на табак [43]. Получив продукты на 15 дней пути (колбаса, сельдь, сахар, сухари, чай), младший лейтенант 3. Клейман, страдавший от отсутствия горячей пищи, обменял половину выданной рыбы на крупу. Обмен процветал и в окопах. “Табак на сухари, порция водки на две порции сахару. Прокуратура тщетно боролась с меной”, - вспоминал о “меновой торговлишке” Б.А. Слуцкий [44].

В продажу шли и сохранившиеся немногочисленные домашние вещи, и предметы военного обмундирования, амуниции и снаряжения. С.И. Шампаньер сообщал жене: “Я очень рад, что избавился от личных вещей… Теперь и легче стала сумка и немножко поправился - молочко пил, малинку едал, огурчики и лук и все, что можно летом достать в деревне. В общем, из простынь, и маек, и полотенец можно делать съедобные вещи, что иногда труднее сделать, имея деньги”. М.И. Сороцкин, осенью 1942 г. находившийся в учебной части в Муроме, писал жене: “Если тебе нетрудно и есть возможность, Манечка, то пришли мне денег сколько сумеешь. Изредка я покупаю себе здесь помидоры (30 - 35 р. кило), молока (40 р. литр) и кушаю. С хлебом [дело] обстоит плохо” [45]. Посылки из дома скрашивали меню фронтовиков. Родные вкладывали в них пряники, печенье, колбасу, шоколад, конфеты, сахар, сухари. Именно сухари, наряду с табаком и папиросами, просили прислать наиболее часто. В условиях, когда “жрать хотелось постоянно”, “курение хоть ненадолго притупляло чувство голода” [46].

Не забывали о сладостях. Сержант медицинской службы Ф. Кривицкая, проходившая службу в полевом госпитале, писала матери в Москву: “Мамуська, если опять есть коммерческие магазины (мне один летчик сказал, что есть), то пришли мне чего-нибудь сладкого (конфет, печенья), хочется вкусного. Но если большие очереди, то ничего не надо, и без вкусного обойдусь. А если будешь присылать, то пришли мне мед, эмблемы и 16-угольник”. Единственное, о чем после двух месяцев пребывания на фронте просил москвич Ф.В. Слайковский, были галеты и драже (“не обязательно, просто побаловать себя”) [47]. Однако сознавая тяжелое экономическое положение близких, большинство военнослужащих либо вовсе отказывались от посылок из дома, либо просили, чтобы родные не тратились и присылали продукты подешевле.

Нередко бойцы и командиры получали посылки и от совсем незнакомых им людей. Присылаемое сельскими жителями обычно состояло из продуктов (кусочек сала или домашней колбасы с чесноком, сухофрукты или пара яблок, булочка с запеченным внутри яичком - все заботливо упаковано в сумку из домотканого холста), за исключением кисета с табаком и вложенным письмом. Из города чаще присылали канцелярские товары и, как правило, печенье [48].

Эту форму добровольной помощи ГКО СССР 18 мая 1942 г. регулировал специальным постановлением N 1768-с “Об улучшении организации доставки по назначению и упорядочению учета подарков, поступающих для Красной армии от населения страны” (объявлено в приказе наркома обороны СССР N 0400 от 20 мая). Согласно постановлению, именные подарки красноармейцам и командирам, а также продовольственные подарки от населения и организаций, предназначенные для определенных воинских частей, соединений и армий, требовалось “доставлять строго по назначению в соответствии с пожеланиями отправителей”. Остальные подарки полагалось направлять на фронтовые и армейские базы, где из них формировались индивидуальные посылки-подарки для отправки в части, подразделения и госпитали для выдачи бойцам и командирам. Продукты, оставшиеся от комплектования индивидуальных посылок, а также скоропортящиеся и трудно обрабатываемые в полевых условиях (муку, крупу, мясо, рыбу, растительное масло, овощи, сухофрукты, вино, специи, хозяйственное мыло) следовало отправлять в части действующей армии как дополнение к пайку [49].

Рацион фронтовиков от случая к случаю пополнялся боевыми трофеями, когда удавалось захватить походные кухни противника или запасы на складах. Удачно атаковав румын, взвод А.З. Лебединцева завладел полевой кухней с мамалыгой, которая “голодным” очень понравилась [50]. Н.Н. Никулин с удовольствием вспоминал “прекрасную вещь” - сухой гороховый суп в пачках (гороховый концентрат), попадавшийся в брошенных немцами складах или фургонах с продовольствием. Некоторые продукты вызывали удивление. Таков был, к примеру, “какой-то гибрид эрзац-меда со сливочным маслом в больших брикетах” (советские солдаты делали из него сытные бутерброды), а также трофейный хлеб, запечатанный в прозрачную пленку с обозначенной датой изготовления: 1937-38 годы [51].

В.В. Сырцылин “рассыпался в благодарностях” немецким летчикам за неточные попадания: “Спасибо им - много к нам в окопы колбасы, хлеба и шоколадок нашвыряли, а немчура голодная сидит в окопе напротив и облизывается и сердится на своих летчиков, что те ошибаются” [52]. Впрочем, иногда происходило и наоборот. Бывало и так, что противники “мирно” делили между собой один и тот же продукт. Так произошло, например, с диким медом, который взялись добыть ночью Н.Н. Никулин с сослуживцем. Закончив свое опасное предприятие (для этого понадобилось “натянуть на лицо противогаз, шею обвить портянкой, а на руки надеть рукавицы”), солдаты увидели стоявших поодаль немцев: “Они тоже шли за медом и вежливо ждали, когда мы уйдем”. Подобные “импровизированные перемирия”, заключаемые на почве голода или скудости солдатского меню, не мешали наутро “рвать друг другу глотки и разбивать черепа” [53]. Б.А. Слуцкому тоже запомнился эпизод, когда за выросшей в нейтральной полосе малиной лазили по ночам представители обеих армий.

Ягоды хорошо дополняли рацион. “Зреет малина, кто не разевает рот на самолеты, всегда может организовать себе десерт. Земляника уже кончается, ее здесь тоже порядочно…”, - писал в июле 1943 г. с передовой В. Раскин [54]. Иногда они вообще служили основным продуктом: “Питаемся мы прекрасно, я черникой уже объелся” [55].

Универсальным питанием в суровых походных условиях служила картошка. “Наберем на первом попавшемся огороде картофеля и варим прямо в ведре, а потом садимся вокруг, как цыгане, и кушаем, кто руками, ножом, ложкой, а кто и просто палочкой”. Картошку солдаты называли “благословенной”. Впоследствии удивлялись, как много могли ее съесть за один раз (“съеденное нами сейчас напугало бы меня”). “Солдатский желудок, привыкший пустовать и никогда не наполняться жалкими “котиными” порциями, при первой возможности обнаруживал удивительную способность растягиваться до невероятных размеров” [56].

Нередко выручала и рыбалка. По словам П.В. Синюгина, во время наступления под Таганрогом в феврале 1943 г. тылы значительно отстали, и солдаты пухли от голода. Быт наладился весной - не только потому, что стали подвозить продукты: “Рядом речка Мертвый Донец, рыба пошла, судак. Мы от каждого расчета по одному человеку выделяли рыбу ловить. Притащат ребята рыбу в вещмешках, повар сварит, а соли нет. Хоть и несоленной, но питались рыбкой” [57].

Приходилось использовать в пищу и колосья, липовые почки, желуди, различные суррогаты. Во время строительства дорог и мостов на перевале вблизи Туапсе в конце 1942 г. политрук 150-го инженерно-заградительного батальона А. Кобенко записал в дневнике, что, когда иссякли продукты, бойцы более недели питались каштанами, сухофруктами и фундуком [58].

Особенно трудно приходилось курившим: “Курящие очень мучились, могли променять и хлеб и водку на курево. Что делали? Конский помет, который года два валялся, уже перегнил весь, иголкой собирали, заворачивали и тянули, курили. Мы с ними, с курящими, и ругались, и морду набьем, чтобы отучить. Тяжело курящим было. Лучше ему хлеба не дай, чем папирос” [59].

Многие источники упоминают использование конины, нередко добываемой нелегально (забивали здоровых лошадей). Слуцкий утверждал, что такая практика распространилась первой военной весной: “До сих пор помню потный сладкий запах супа с кониной. Офицеры резали конину на тонкие ломти, поджаривали на железных листах до тех пор, пока она не становилась твердой, хрусткой, съедобной”. Зимой 1941 г. Н.Н. Никулин, воевавший на Волховском фронте, оказавшись на грани дистрофии, вырубал топором “бифштексы” из мерзлой ляжки откопанного из-под снега мерина60.

Массовый характер употребление в пищу конины приобрело весной 1943 года. Советские войска вели жестокие наступательные бои, а продовольственный эшелон, как вспоминал Л.Н. Рабичев, отстал на 100 километров. На третий день голодного существования связисты и артиллеристы обратили внимание на трупы людей и лошадей, погибших предыдущей осенью и зимой: “Пока лежали засыпанные снегом, были как бы законсервированы, но под горячим лучами солнца начали стремительно разлагаться. С трупов людей снимали сапоги, искали в карманах зажигалки и табак, кто-то пытался варить в котелках куски сапожной кожи. Лошадей же съедали почти целиком. Правда, сначала обрезали покрытый червями верхний слой мяса, потом перестали обращать на это внимание. Соли не было. Варили конину очень долго, мясо это было жестким, тухловатым и сладковатым, видимо омерзительным, но тогда оно казалось прекрасным, невыразимо вкусным, в животе было сытно и журчало” [61].

Когда солдаты находились на “подножном корму”, в ход шло все: и оглушенная разрывами снарядов рыба, и украденные куры. Лебединцев описал случай на узловой станции Минеральные Воды, где скопились эшелоны с эвакуированными грузами и скотом. Поскольку состав со свиньями какого-то совхоза “уже никто ничем не кормил” и “свиньям было впору поедать самих себя в вагонах без корма и воды”, Лебединцев с другом решили упросить свинарок дать им поросенка. Получив отказ, подстрелили поросенка (“избавив от голодных мучений”), а девушки из близлежащих домов его приготовили, добавив от себя молодой картофель прямо с грядки [62].

В массе случаев такие “реквизиции” были необходимостью, позволявшей выжить тем, кто, не раздумывая, должен был отдать жизнь за Родину. Мука, добытая во время налета на железнодорожный вагон, спасла жизни Л.Г. Андрееву и его товарищам, добиравшимся до фронта (всю дорогу они варили из нее похлебку), - те жизни, которые спустя несколько недель были отданы в бою за полуразрушенную деревню Черную под Старой Руссой (от батальона осталось 18 человек). Незадолго до этого боя, оказавшись совсем близко от передовой, замерзшие и голодные, в полубреду, солдаты лыжного батальона в несколько мгновений “растащили по буханкам” грузовик, наполненный хлебом. Шофер кричал, натягивал брезент, но сделать ничего не мог [63].

На дорогах войны солдатам нередко приходилось питаться по так называемому “бабушкиному аттестату”, то есть полагаться на доброту и расположение местного населения. Измученные голодом, фактически они не имели другого выхода, как “попрошайничать”. Порой хозяева сами проявляли инициативу и делились с солдатами своими запасами. Однако военнослужащие вспоминают и другие случаи. В. Извеков описывает, как в октябре 1941 г., в отступлении, солдаты его части разбрелись по домам в близлежащей деревне в поисках пропитания. Хотя ему и “претило попрошайничество”, Извеков миновал мазанки и обратился в добротно построенный дом, но получил отказ от хозяина-старика: “Что, довоевались, сукины дети? Побираться пошли? Грабили, грабили мужика, а теперь опять же к нему. Здорово…” [64].

Однако на такой резкий отказ вооруженным людям решались немногие, чаще такие крестьяне утаивали продукты. Отсюда - случаи, когда солдату приходилось добывать себе пропитание хитростью или иным способом. Однажды А.З. Лебединцеву и его другу хозяева дома отказались продать какие-то продукты. Он решил перезарядить барабан своего нагана: “Вынул его и начал шомполом выбивать пустые гильзы и вкладывать боевые патроны. Я как-то даже не придал значения этому, а на деда подействовало. Он немедленно поднялся, спустился в погреб, и вынес полкаравая хлеба и сало размером с кусок хозяйственного мыла, и велел жене налить нам по миске супа. Я оставлял им денег, но они не взяли, надеясь на то, что, может, и их сынов накормит какая-нибудь доброжелательная хозяйка. Мы сердечно поблагодарили хозяев, унося не только полбулки хлеба и сало, но и теплоту в сердце” [65].

По наблюдению Б.А. Слуцкого, серьезное улучшение питания началось “с приездом на сытую, лукавую, недограбленную немцами Украину”. Летом 1943 г. его рота отказалась от ужина, “накушавшись предложенными прятавшимися по погребам крестьянами огурцами, молоком, медом”. Хотя отступление противника сопровождалось уничтожением продовольствия (были разгромлены бахчи, расстрелян скот), все уничтожить он не смог. В это лето была снята проблема овощей и фруктов; продовольственные отделы прекратили сбор витаминозной крапивы для солдатских борщей: “Под Харьковом фронт проходил в бахчах и огородах. Достаточно было протянуть руку за помидором, огурцом, достаточно разжечь костер, чтобы отварить кукурузы. Под Тирасполем началось фруктовое царство. Противотанковые рвы пересекали яблоневые, грушевые, абрикосовые сады… Компот и кисель прочно вошли в солдатское меню” [66].

С 1944 г. в письмах и дневниковых записях отмечаются перемены, связанные с улучшением фронтовой кухни, рациона, встречаются похвалы поварам: “Кормят нас великолепно, у нас повар Миша готовит, как лучший повар французского короля, но ему некогда проявлять свои способности, и потому он готовит по-солдатски жирно, вкусно и много”. П.Л. Печерица упоминал конкурсы на лучшее приготовление пищи, которые проводились в условиях фронта [67].

Улучшившееся питание, его разнообразие стали темой писем, отправляемых фронтовиками из-за границы, особенно из Германии. Некоторые из них сообщали о полном отсутствии проблем с продовольствием сжато, очевидно, не желая бередить воображение стесненных в еде домашних. Другие - с каким-то особым куражом: “Мы уже заелись, и нам не все хочется кушать”; “Мы сало с салом едим и блинами с сладким чаем закусываем” [68]. Порой отмечалась возможность питаться “самыми изысканными лакомствами” (впрочем, под такими, в силу гастрономической неискушенности военнослужащего, могли подразумеваться вполне обычные продукты), либо говорилось о том, что “не хватает только птичьего молока” [69].

Особым вниманием пользовалось мясо, которое и в мирной жизни употреблялось большинством советских граждан не слишком часто. В.Н. Цоглин писал сестре “из дома одного сбежавшего ганса”: “Коровку зарезали и тренируемся, кто лучше сготовит. Сперва, не поверишь, 9 кг мяса съели вдесятером” [70]. О ежедневном неограниченном употреблении птицы и мяса (“куры, холодное, свинина уже приелись”) рассказывала в письме из Германии старший лейтенант медицинской службы Х. Идельчик71. Лейтенант З. Клейман сообщал, что солдаты его батареи, находясь на постое в немецкой деревне, “мяса едят сколько угодно - в котел закладывают по целой корове”. Такие резкие изменения в рационе вызывали беспокойство медиков. Штабной врач жаловался, что тыловики, идя по линии наименьшего сопротивления, перегружают рационы огромными порциями мяса и вина, угрожающе перерождающими ткани [72].

Имеются свидетельства о прямом пресыщении. “Зимой 1944/45 сплошь и рядом пехота опрокидывала кухни, вываливала курганы каши на грязный снег - хоть в кашу и закладывали тогда по 600 граммов мяса на человека, а не 37 граммов непонятно чего”. Неудивительно, что советские солдаты “без лишних слов делились едой” с многодетными немецкими семьями [73]. Продуктовые запасы давали возможность обмена на вещи (к примеру, в Вене за пять буханок хлеба можно было купить дамские золотые часы), отправляемые посылками на родину. Из продуктов в посылки закладывались обычно шоколад и сахар.

Особенно шиковал за границей офицерский состав. По словам очевидца, во время пребывания в Вене “завтраки, обеды и ужины состояли из нескольких блюд и из самых деликатесных продуктов, подавались они на настоящем фарфоре, пользовались мы столовым серебром, и только замечательное чешское пиво отпускали за чисто символическую плату оккупационными деньгами в хрустальных бокалах… Офицеры и вольнонаемные сотрудницы питались вместе, что напоминало не просто столовую, а как бы ресторан с официантками”. На обеде в штабе армии закуски подавались на фарфоре и серебре, пили исключительно французское шампанское [74]. А.П. Поповиченко также вспоминал Вену в день первомайского торжества: “Начальник тыла полковник Карпов, что называется, разорил Вену, но на банкет доставил таких вин и закусок, что нам даже и не снилось, не только в военное время, но, пожалуй, и в мирные дни!” Ошеломительный банкет в честь Дня Победы “справляли” в особняке под Вайдгофеном [75].

По наблюдению Б.А. Слуцкого, в 1945 г. советскому солдату удалось в определенной мере восстановиться, “подкормиться” и “наесть мяса, которого с избытком хватило на многие месяцы восстановительного периода”76. Еще некоторое время после окончания войны трофейные продукты играли значительную роль в армейском рационе. Об этом свидетельствуют, к примеру, письма рядового В.Н. Цоглина, летом 1945 г. продолжавшего службу на 1-м Дальневосточном фронте: “Насчет еды исключительно хорошо. У нас еще с Пруссии скот имеется и другие разные трофеи”. Примечательно, как автор объяснял ухудшение ситуации с питанием на исходе осени: “С питанием поскуднело, но это так и должно было быть. Трофеи не век длятся. Не скатерть-самобранка”. Собственно, эти слова отражают известную готовность советского человека встретить неизбежные трудности; ему кажется вполне нормальным, что за достатком “трофейного периода” обязательно последуют привычные проблемы с продовольствием, что и подтверждает фраза из декабрьского письма: “Говорят, солдатский желудок долото переварит. Не будет хлеба - будем плотницкий инструмент употреблять” [77].

За время войны советскому солдату пришлось пережить многие тяготы, не последнее место среди которых занимала “жизнь впроголодь” или настоящий голод. Норму потребления для мужчин призывного возраста составляют 2600-4000 калорий в сутки. Энергетическая ценность установленных норм питания военнослужащих действующей армии отвечала этому стандарту. Однако реальное состояние продовольственного снабжения зависело от ряда факторов: периода войны, месторасположения войск, интенсивности военных действий, постановки служб войскового тыла, времени года и погодно-климатических условий.

Еще сложнее складывалось положение с питанием военнослужащих тыловых учреждений. Уже сами нормы их суточного довольствия были минимальными и не всегда соответствовали характеру нагрузки, особенно в запасных и строительных частях. При длительном питании личного состава по тыловой норме распространялись заболевания от истощения. Например, в частях Забайкальского фронта в 1943 - 1944 гг. массовый характер приобрела алиментарная дистрофия [78].

Приписываемая еще Фридриху II поговорка безапелляционно утверждает: “Армия марширует на брюхе”. Однако в ее справедливости заставляют усомниться свидетельства участников Великой Отечественной войны. Одно из наиболее откровенных принадлежит поэту и гвардии майору, прошедшему войну от начала до конца, Борису Слуцкому, открывшему главу “Быт” своей автобиографической прозы “Записки о войне” следующим утверждением: “Менее высокий жизненный стандарт довоенной жизни помог, а не повредил нашему страстотерпчеству… Мы опрокинули армию, которая включила в солдатский паек шоколад, голландский сыр, конфеты” [79].

“Солдатская проза” Л.Г. Андреева, написанная им спустя год после возвращения с фронта, еще в разгар войны, сохранила страшный опыт пережитого: “Мы даже не голодны - голоден человек, осознающий ясно, что он хочет есть, в котором желание это обособлено от него; нас же голод проник всех, стал состоянием, постоянной принадлежностью мысли, чувства, ощущения, перестал ярко ощущаться, слившись целиком с нами”80. Память о военном голоде не отпускала фронтовиков и спустя десятилетия.

армия паек питание военнослужащий

Литература

1. Бохановский И.Н. Снабжение хлебом войск в полевых условиях. Канд. дисс. Калинин. 1945; Советский тыл в Великой Отечественной войне. Кн. 1 - 2. М. 1974; Роль тыла Советских вооруженных сил в достижении победы в Великой Отечественной войне. Л. 1975; Тыл Советских вооруженных сил в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 гг. М. 1977; и др.

2. Лебединцев А. З., Мухин Ю. А. Отцы-командиры. М. 2004, с. 87.

3. Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М. 1947, с. 42.

4. Великая Отечественная война. 1941 - 1945. Энциклопедия. М. 1985, с. 645.

5. Русский архив. Т. 13 (2 - 2). М. 1997, с. 95 - 102.

6. Там же, с. 97.

7. Там же, с. 98 - 99. Красноармейцам строевых и запасных частей вне действующей армии, по сравнению с довоенным пайком и пайком боевых частей, полагалось на 150 г меньше хлеба, на 50 г круп и макарон, на 75 г мяса, на 10 г жиров, на 10 г сахара. Вместе с тем на 20 г увеличилась норма рыбы и на 100 г - овощей. Для красноармейцев караульных частей и тыловых учреждений суточные нормы питания стали меньше на 200 г хлеба, 60 г круп и макарон, 75 г мяса, 10 г жиров, 10 г сахара, но больше на 100 г картофеля. Курсантский суточный паек также сократился и состоял из 400 г (зимой - 500 г) ржаного и 300 г пшеничного хлеба, 140 г круп, 150 г мяса, 80 г рыбы, 500 г картофеля и 285 г других овощей, 50 г сливочного масла и 15 г других жиров, 50 г сахара. Помимо чая паек включал компот из сухофруктов и суррогатный кофе.

8. Там же, с. 96. В действующей армии - 500 г ржаных сухарей, 200 г концентрированной пшенной каши, 75 г концентрированного горохового супа-пюре, 100 г полукопченой колбасы, заменяемой на 70 г бекона, 150 г воблы или брынзы, 100 г сухой рыбы, 113 г мясных консервов, 200 г сельди, 35 г сахара, соли и чая, вне действующей армии - меньше на 100 г сухарей, на 20 г полукопченой колбасы, на 10 г бекона, на 30 г воблы или брынзы, на 20 г сухой рыбы, на 40 г сельди, а мясные консервы не предусматривались.

9. Там же, с. 100 - 101. 800 г, а в зимнее время 900 г, ржаного обойного хлеба, 180 г круп и макарон, 250 г мяса, 90 г рыбы, 610 г картофеля и 410 г других овощей, 30 г сливочного масла, 25 г других жиров, 50 г сахара. Боевым расчетам экипажей вне действующей армии и летно-техническому составу, находившемуся на казарменном положении, выдавали 400 г ржаного и 300 г пшеничного хлеба, 130 г круп и макарон, 300 г мяса, 70 г рыбы, 500 г картофеля и 335 г других овощей, 60 г сливочного и 5 г растительного масла, 60 г сахара, 100 г молока, 20 г творога, 10 г сметаны, 20 г сыра, сухофрукты и фруктовый экстракт. Для технического состава частей ВВС вне действующей армии предусматривались горячие завтраки, нормы которых включали 100 г пшеничного хлеба, 30 г круп или макарон, 200 г картофеля и овощей, 100 г мяса, 30 г сливочного масла, 20 г сахара. Курящим выдавали по 25 папирос 1-го сорта или 25 г табака в сутки, 10 коробок спичек ежемесячно.

10. Там же, с. 96.

11. Там же, с. 101 - 102. Госпитальный паек содержал меньше хлеба (600 г, в том числе 300 г пшеничного), круп и макарон (130 г), мяса (120 г) и рыбы (50 г). Он также включал 450 г картофеля и 285 г других овощей, 50 г сахара, сухие или консервированные фрукты, 200 г молока, 40 г коровьего масла и 15 г других жиров, 25 г творога, 10 г сметаны, 100 г сока или ягодно-фруктовый экстракт. Для выздоравливающих увеличивалась норма хлеба до 800 г (в том числе 400 г пшеничного). Санаторный паек включал 500 г пшеничного и 200 г ржаного хлеба, 110 г круп и макарон, 160 г мяса, птицы и копченостей, 70 г рыбы, 400 г картофеля и 500 г других овощей, 200 г свежего молока, 50 г сахара, 25 г сметаны, 10 г творога, 45 г коровьего и 5 г растительного масла, сухофрукты, кофе и какао.