Россия и западные державы в Китае накануне Русско-японской войны. Некоторые аспекты экономических отношений

Годы от начала русской экспансии в Китае до вмешательства европейских держав, Японии и США, во внутриполитическую борьбу в этой стране, связанную с восстанием 1898-1901 гг., можно определить как период конкурентной борьбы и связанных с ней соглашений между агентами русского Министерства финансов (к ним прежде всего относился Русско-Китайский банк) и финансово-промышленными группами основных западных держав и Японии, заинтересованных в китайском рынке.

Вмешательство европейских стран в китайские дела в 1900 г. означало переход этой конкурентной борьбы в новую сферу, когда на первый план выступили уже не «частные» интересы тех или иных компаний и прикрывавшиеся теми же «частными» интересами расчеты русского правительства, а непосредственно власти «заинтересованных» стран. Борьба за концессии приобрела форму вооруженных захватов, даже формально не санкционированных китайскими властями, в отличие от аренды Цзяочжоу¹¹ Именно с захватом Цзяочжоу была связана знаменитая фраза германского канцлера Бюлова о «месте под солнцем», которого требовала себе Германия наряду с другими «великими державами» (См.: Туполев Б.М. Германский империализм в борьбе за «место под солнцем». Германская экспансия на Ближнем Востоке, в Восточной Африке и в районе Индийского океана в конце XIX - начале ХХ вв. М., 1991). Впрочем, на «неточность и двусмысленность» подобного перевода этого выражения тогдашнего главы Аусамта обращал внимание еще Ф.А. Ротштейн (Ротштейн Ф.А. Международные отношения в конце XIX в. М., 1960. С. 438).

© С.Г. Беляев, 2005, Квантунской области или долины Янцзы.

В этом смысле восстание ихэтуаней, получившее в европейской традиции наименование «боксерского», представляет собой новый этап в истории экономической экспансии в Цинской империи, проводимой Россией, западными державами и Японией. Хотя само движение в Китае зародилось в 1898 г.²² См.: Калюжная Н.М. Восстание ихэтуаней (1898-1901). М., 1978., начало указанного этапа следует отнести к 1900 г., ко времени вооруженного иностранного вмешательства в китайский конфликт.

Несмотря на то, что выступления «боксеров» были направлены преимущественно против западных миссионеров, обращавших китайцев в католичество и протестантизм, «экономическая» составляющая этого движения также была весьма велика. «Крушите железные дороги, вырывайте телеграфные столбы, немедля уничтожайте пароходы», - говорилось в одной из прокламаций «боксеров». Действительно, уже на раннем этапе восстания его участники пытались воспрепятствовать сооружению железной дороги Циндао - Цзинань, которая строилась на территории провинции Шаньдун, аннексированной Германией. В императорском указе от 21 июня 1900 г., среди причин, вынуждавших Китай объявить войну державам, указывалось на то, что иностранцы «прибирали к своим рукам богатства нашей страны^{33 Там же. С. 110, 143, 144, 215.}.

Россия, как известно, сперва пыталась отмежеваться от совместных с другими державами действий по подавлению восстания^{44 См.: Романов Б.А. Россия в Маньчжурии (1892-1906). Очерки по истории внешней политики самодержавия в эпоху империализма. Л., 1928. С. 249.}, пытаясь прийти к соглашению с китайским правительством и таким образом усилить свои позиции за счет конкурентов, но когда «боксерское» движение стало использоваться в своих целях определенными силами при цинском дворе и самой императрицей, которая, в частности, была недовольна тем покровительством, которое оказывали западные державы ее политическим противникам, участникам движения за реформы, Россия оказалась вынужденной выступить для наведения в Китае «порядка».

Осторожная позиция России не в последнюю очередь диктовалась весьма усложнившейся в конце 1890-х гг. обстановкой в деле приобретения концессий и арендных прав в Северо-Восточном Китае. Начало этого обострения было связано с приобретением Германией, с косвенного согласия России, арендных прав на часть Шаньдунской провинции (в Шаньдуне зародилось и «боксерское» движение). Затем последовало англо-китайское соглашение о предоставлении Англии преимущественных прав в долине Янцзы и все это - на фоне аннексии Россией Квантунской области и борьбы за преобладание в Маньчжурии. Картину осложняло взятое на себя всеми указанными странами обязательство соблюдать принципы политики «открытых дверей», исключавшие для какой-либо страны возможность проводить открыто аннексионистскую политику и обособить свои приобретения в Китае, силой преградив другим державам доступ на арендованные территории.

Если русско-германские соглашения в этом смысле были более возможны, имея в виду предпринимавшиеся Германией попытки отвлечь Россию от европейских дел и переориентировать ее на Дальний Восток^{55 См.: Ротштейн Ф.А. Международные отношения… С. 288.}, то соглашения давних противников - России и Англии - были возможны только как итог весьма ожесточенной дипломатической борьбы. Здесь также, впрочем, следует отметить, что с вовлечением России и Германии в китайские дела противоречия между обеими державами стали быстро нарастать.

Получив преимущественные права на долину Янцзы, англичане сразу стали опасаться «угрозы с Севера», оттуда, где, начиная с 1895 г., укреплялось русское влияние. Если принять во внимание известное заявление С.Ю. Витте о том, что «из-за Маньчжурии не стоило и огород городить» и что «мы (т. е. Россия. - С.Б.) историческим путем будем идти на юг Китая^{66 Романов Б.А. Россия в Маньчжурии. С. 80.}, то такие опасения нельзя было признать с точки зрения проводившейся европейскими державами политики совсем безосновательными. Здесь следует искать истоки последовавшего в 1898 г. с английской стороны, всегда сочетавшей в отношении России политику угроз с поисками компромисса, предложения заключить общее англо-русское соглашение по Китаю на основе «раздела преобладания» при том, что в русском варианте его проект носил антигерманскую направленность в связи с захватом Германией Шаньдуна, который Витте охарактеризовал будто бы как «акт бандитизма^{77 Ротштейн Ф.А. Международные отношения… С. 450, 451.}.

В этом контексте новое значение и новые формы получила борьба за железнодорожные концессии, поскольку железнодорожное строительство оставалось предпосылкой и основой эксплуатации иностранными фирмами природных месторождений Китая, а также - его торговых отношений с западными государствами через «открытые» порты.

Б.А. Романов, а вслед за ним и другие исследователи выделяли в этом смысле роль Шанхайгуаньской (Северо-Китайской) железной дороги, которая должна была соединить Маньчжурию с Чжилийской провинцией и соединиться как с КВЖД, так и с одним из портов на берегу Желтого моря. Первая попытка такого строительства была предпринята китайцами еще в 1891 г., вновь этот же вопрос возник во время переговоов о концессии на КВЖД, известная «конвенция Кассии» предусматривала возможность сооружения железной дороги от Шанхайгуаня по различным направления (на Гирин, Инькоу, Порт Артур, Даляньвань и т. д.)^{88 Романов Б.А. Россия в Маньчжурии. С. 53, 101, 136; Попов А. Англо-русское соглашение о разделе Китая (1899 г.) // Красный архив. 1927. Т. 6. (25). С. 113; Ротштейн Ф.А. Международные отношения… С. 548 -551.}. Непосредственное отношение к сооружению этой железной дороги имело и соглашение от 25 апреля 1898 г. об аренде Россией Квантунской области, а вернее - дополнительный протокол к нему, который допускал возможность строительства китайскими властями указанной дороги на соединение с Южно-Маньчжурской ветвью КВЖД^{99 McMurray J. Treaties and agreements with and concerning China 1894-1919. Vol. 1. New York, 1921. P. 127.}. К этому времени Шанхайгуаньская железная дорога уже сооружалась, частично - при помощи ссуд, производимых из Русско-Китайского банка. Относившаяся к этой дороге статья дополнительного протокола 25 апреля 1898 г., которую Б.А.Романов считал «слабым пунктом» этого соглашения^{110 Романов Б.А. Россия в Маньчжурии. С. 210.0}, являлась, как представляется, чем-то вроде приглашения для китайской стороны, и далее пользоваться в этом деле «услугами» русского кредитного учреждения, поскольку исключительно на средства китайской казны, сооружение дороги продолжаться, разумеется, не могло.

Однако именно здесь русскую сторону ожидало разочарование. Стремясь «отомстить» России за фактическое отторжение от Китая Квантунской области, китайские власти обратились за ссудой на строительство дороги не к русскому банку, а к его постоянному сопернику в Китае - английскому Гонконг-Шанхайскому банку. О подобных мотивах поведения китайской стороны сообщал министру финансов пекинский представитель Русско-Китайского банка Д.Д. Покотилов111 РГИА. Ф. 560. Оп. 28. Д. 45. Л. 160-164об.1, впрочем, сам министр финансов не особо обольщался на этот счет, полагая, что ссуды из Русско-Китайского банка смогут лишь временно удержать дело финансирования дороги в руках России. Однако вместе с тем русская сторона предлагала китайским властям выкупить заем у Гонконг-Шанхайского банка с обязательством достройки железной дороги. В дальнейшем судьба этого строительства оказалась предметом переговоров и важных договоренностей, оказавших значительное влияние на весь ход политических событий на Дальнем Востоке. китайский железнодорожный русский германский

Придавал значение этому эпизоду и Витте. По крайней мере об этом свидетельствует позиция одного из его многочисленных «литературных агентов» Б.Б. Глинского, который в своем «Прологе русско-японской войны» писал о «недружелюбной» тенденции в политике китайского правительства именно в связи с тем, что в ответ на обращение русских представителей, указывавших на «крайнюю нежелательность» предоставления англичанам права финансировать достройку Шанхайгуаньской жел.дор. и на предложение «помощи» против Германии, захватившей Шаньдун (здесь, как отмечалось, позиция России была двойственной - косвенное одобрение этой аннексии царем и слова Витте о ней как об «акте бандитизма», являвшиеся приглашением Англии к сотрудничеству на антигерманской основе), китайские сановники все же поручили сооружение дороги англичанам и у них же заключили соответствующий заем^{112 Романов Б.А. Россия в Маньчжурии. С. 210, 237, 238; Пролог русско-японской войны. Материалы из архива графа С.Ю. Витте с предисловием и под редакцией Б.Б. Глинского. Пг., 1916. С. 78-80; Ротштейн Ф.А. Международные отношения… С. 548.2}.

В середине 1898 г. английская сторона, уже во второй раз за этот год, предложила России проект соглашения в более узких рамках, где в качестве основы должно было находиться положение о том, что обращение китайских властей за ссудой в английский Гонконг-Шанхайский банк не будет противоречить дополнительному протоколу 25 апреля 1898 г. в том случае, если сама железная дорога, для достройки которой требуется ссуда, окажется по завершении строительства в руках китайской администрации, а сам заем не будет совершен под залог сооружаемой линии. В результате стороны пришли к известному железнодорожному соглашению, которое стало отголоском английских предложений о разделе сфер влияния и в соответствии с которым Россия обязалась «не домогаться» железнодорожных концессий к югу от Великой китайской стены, т. е. в Чжилийской провинции (в 1898 г. Витте претендовал на Чжили и открыто заявлял о том англичанам), Англия же брала на себя подобные обязательства в отношении Маньчжурии, что расценивалось как поражение русской дипломатии и «позорное отступление» перед англичанами^{113 Гримм Э.Д. Сборник договоров и других документов по истории международных отношений на Дальнем Востоке (1842-1925). М., 1927. С. 115; Романов Б.А. Россия в Маньчжурии. С. 213.3}. Таким образом, Россия потеряла контроль над важной со стратегической и экономической точки зрения дорогой, а вмешательство в дело англичан грозило, по словам Б.А. Романова, «свести дело для России… в Маньчжурии только к приобретению изолированной стоянки для ее военных судов в Ляодунских портах^{114 Там же. С. 211.4}. Разумеется, никого не могло обмануть обещание англичан оставить Шанхайгуаньскую железную дорогу в руках китайской администрации после того, как в ее сооружение были вложены английские деньги.

Когда Россия и Англия заключали свое соглашение по железнодорожным делам, зародившееся в Шаньдунской провинции «боксерское» движение уже угрожало соседним провинциям Китая, в том числе Чжилийской. Сложившаяся после начала совместной карательной экспедиции держав обстановка открывала перед Россией, как, впрочем, и перед всеми участниками акции, новые возможности в плане расширения сферы своего влияния в Китае новыми, уже не экономическими или дипломатическими, а военными методами.

В ходе военных действий Шанхайгуаньская железная дорога была захвачена русскими войсками и Витте выражал желание подчинить дорогу «всецело нашему (т. е. русскому. - С.Б.) влиянию». Об этом он сообщал А.Н. Куропаткину в октябре 1900 г. Тем временем английская сторона стала протестовать против захвата сооруженной, как отмечали в Лондоне, на английские деньги дороги, хотя займы для ее сооружения делались не только из Гонконг-Шанхайского, но и из Русско-Китайского банка. О том, что англичане «ревниво… относятся к факту занятия нами северной Китайской (Шанхайгуаньской. - С.Б.) дороги», сообщал в Петербург Е.И. Алексеев^{115 РГИА. Ф. 560. Оп. 28. Д. 46. Л. 36; Красный архив. 1926. Т. 1 (14). С. 36.5}.

С идеей посредничества в этом деле выступил главнокомандующий экспедиционными силами в Китае германский фельдмаршал Вальдерзее. Он сообщал кайзеру Вильгельму, что придерживается «нейтральной позиции», но «достаточно Вашему Величеству пожелать, чтобы Россия согласилась на мои (т. е. Вальдерзее. - С.Б.) добрые услуги». Что касается самого кайзера, то он с самого начала сомневался в том, что России удастся удержать железную дорогу за собой. «Это вряд ли получится (Das wird kaum gehen)», - оставил он помету напротив соответствующего места доклада Вальдерзее, который параллельно с указанным посланием отправил кайзеру отчет о своей беседе с русским представителем при объединенном командовании в Китае Енгалычевым. Последний не скрывал того, что Россия желает обеспечить себе «длительное и по возможности всеобъемлющее влияние в Чжилийской провинции («Об этом нет и речи!», - пометил кайзер напротив этого места)». Сам главнокомандующий в Китае указывал на то, что и Англия «уже на протяжении нескольких лет непрерывно стремится к тому, чтобы при помощи железнодорожного строительства, горнодобывающих предприятий и различных коммерческих операций утвердить свое влияние в Чжилийской провинции». Это, по мнению Вальдерзее, может привести к «невыносимому положению». Что касается Енгалычева, то он, по словам Вальдерзее, заверил главнокомандующего, что «дружественный образ действий немецкой политики в этом, для Германии несущественном, вопросе будет принят в России с особой благодарностью^{116 Die grosse Politik der europ}ischen Kabinette 1871-1914 (GP). Bd. 16. Berlin, 1924. № 4734, 4735.⁶.

Инструкции кайзера главнокомандующему в Китае сводились к тому, что «в настоящее время для нашей политики желательно как то, чтобы ни Россия, ни Англия не имели какого-либо влияния (Eindruck^{117 Автор благодарен Б.С. Кагановичу, указавшему на то, что в данном контексте речь идет именно о «влиянии» и даже «нажиме» (от dr}cken - жать, давить), а не о «впечатлении», как можно было бы интерпретировать слово Eindruck при первом прочтении.⁷), так и то, чтобы Германия окончательно не становилась на ту или иную сторону». Кайзер разрешал Вальдерзее учесть английские «законные пожелания в железнодорожном вопросе». В общем, из ответа кайзера следовало то, что нейтралитет главнокомандующего должен быть благожелательным скорее к Англии, нежели к России, хотя он и оговаривался, что «немецкого интереса в этой железной дороге, построенной на английские деньги, нет^{118 Ibid. № 4740.8}.

У благорасположенности кайзера к Англии были в это время свои причины. За несколько дней до доклада Вальдерзее и ответа на него кайзера было заключено англо-германское соглашение по китайским делам (сближение двух держав наметилось еще в 1898 г., когда ими было заключено соглашение о португальских колониях), которое предусматривало возможность совместных действий обеих держав в случае, если какая-либо третья держава воспользуется китайскими «затруднениями» для территориальных захватов. Антирусская направленность этого соглашения очевидна. Еще ранее кайзер, встречаясь с принцем Уэльским (будущим Эдуардом VII) в Вильгельмсхофе, заверил своего собеседника в том, что если Англия будет соблюдать в районе Янцзы принципы политики «открытых дверей», то Германия будет «на ее стороне^{119 Сергеев Е.Ю. Политика Великобритании и Германии на Дальнем Востоке 1897-1903 гг. М., 1998. С. 128-129; British Documents on the Origins of the War 1898-1914 (BD). Vol. 2. London, 1927. P. 9, 15, 16.9}. Тогда же кайзер, через посла в Петербурге Радолина, был оповещен о том, что Россия продолжает считать сферой своих интересов в Китае не только Маньчжурию, но и Чжилийскую провинцию, как о том было заявлено Витте в 1898 г.^{220 Ротштейн Ф.А. Международные отношения… С. 450.0} Шанхайгуаньская железная дорога как раз должна была соединить Маньчжурию и Чжили.

Соглашение с Англией, несомненно, подорвало то «личное соглашение « русского и германского императоров по китайским делам в рамках «Hand und Hand Politik^{221 О желании России идти «рука об руку» с Германией в китайских делах см. телеграмму М.Н. Муравьева послу в Берлине Осен-Сакену, приведенную у Ф.А. Ротштейна (см.: Ротштейн Ф.А. Международные отношения… С. 439).1}», которое у них существовало. Впрочем, и с русской стороны приложили усилия к тому, чтобы поколебать это соглашение, имея в виду, в частности, заявление Витте по поводу захвата Шаньдуна, о котором, по всей вероятности, стало известно не только в Лондоне, но и в Берлине.

На Аусамт также оказывали давление из Лондона. Еще до того, как кайзер составил указанный выше ответ Вальдерзее, тогдашний статс-секретарь по иностранным делам Бюлов сообщил своему сюзерену содержание ноты английского посла в Берлине, в которой говорилось о желательности установления над китайскими железными дорогами в зоне оккупации международного контроля, что, по мнению главы германского внешнеполитического ведомства, было связано с проблемой английского преобладания в долине Янцзы, которое еще не было утверждено окончательно, несмотря на соглашение на этот счет с китайскими властями. «В настоящий момент, - сообщал Бюлов кайзеру, - когда вопрос о Янцзы находится в подвешенном состоянии, возникает опасение, что Англия может быть теперь намерена еще раз злоупотребить своим преобладанием на море». В связи с этим Бюлов считал «опасным» «бесповоротно впутываться в конфликт на русской стороне^{222 GP. Bd. 16. № 4736.2}. Впрочем, насколько можно судить, кайзер и не имел такого намерения.

Возможно, на позицию кайзера, изложенную в ответе кайзера Вальдерзее, повлияло как недавнее соглашение с англичанами, к которым, как видно, в его собственном внешнеполитическом ведомстве было мало доверия, так и письмо Бюлова, который, в свою очередь, так инструктировал германского посланника в Пекине Мумма фон Шварценштейна (назначенного вместо убитого «боксерами» Кеттелера): поскольку Англия увязывает проблему Янцзы с разрешением «железнодорожного вопроса», то и «опасность, которая возникла для нас (т.е. для Германии. - С.Б.) с начала настоящего кризиса, заключенная в том, что Англия может злоупотребить своим теперешним превосходством для того, чтобы вовлечь район Янцзы в сферу своего влияния, в значительной мере увеличивается от того, что английское правительство, вследствие немецкой позиции в железнодорожном вопросе, получает возможность создавать впечатление, что Германия поддерживает в Китае русские интересы за счет английских». По всей видимости, инициатива Вальдерзее по оказанию посреднических услуг и его контакты с Енгалычевым не вызвали в Аусамте особого сочувствия, что в сложившейся тогда обстановке было, в общем, понятно.

Что же касается позиции России, то здесь Бюлов ссылался на свою беседу с В.Н. Ламздорфом, который будто бы заявил своему германскому коллеге, что Россия к проблеме английского преобладания в районе Янцзы «равнодушна». Здесь русский министр иностранных дел, в общем, повторил точку зрения своего политического союзника Витте, который еще в 1898 г. был готов отдать этот район англичанам при том условии, что они не будут претендовать на районы Китая к северу от Янцзы. Не таково, считал Бюлов, было положение в этом деле Германии, для которой утрата доступа в долину Янцзы была бы «политическим поражением», поскольку германская торговля, считал он, «не имеет в Китае успеха ни в каком другом месте^{223 GP. Bd. 16. № 4741.3}.

Тем временем нажим англичан на Россию в вопросе о Шанхайгуаньской железной дороге продолжался и был настолько решительным, что 3/16 декабря 1900 г. было опубликовано соответствующее русское официальное сообщение, в котором Россия напоминала своим «союзникам» по походу на Пекин о том, что русские войска заняли дорогу с согласия объединенного командования и что только благодаря России дорога не была разрушена повстанцами или китайскими войсками. В сообщении также говорилось, что русская сторона истратила на ремонт и эксплуатацию дороги, которая «является главною жизненною артериею союзной армии», почти 500 тыс. руб. «Поэтому, - делался вывод в русском сообщении, - ныне ни о какой передаче дороги… англичанам… не может быть и речи». Русская сторона соглашалась только на передачу дороги в распоряжение главнокомандующего Вальдерзее, «и уже от него будет зависеть, кому передать эту дорогу вместо русских^{224 Сборник договоров и дипломатических документов по делам Дальнего Востока. 1895-1905 гг. СПб., 1906. С. 416-426.4}. Очевидно, когда составлялось это сообщение, о том, что Вальдерзее уже фактически предписано поддерживать английскую точку зрения на дело, в русском МИДе еще ничего не было известно. Тогда же Покотилов сообщал в Петербург о трудностях, которые возникли в ходе переговоров русских военных властей в Китае и Вальдерзее по поводу дальнейшей судьбы Шанхайгуаньской жел.дор., и, в частности, о том, что «немцы не желают признавать за нами (т. е. Россией. - С.Б.) никаких прав на вознаграждение за исправление линии».

Сообщал также пекинский представитель Русско-Китайского банка о том, что германская сторона угрожает, в случае затягивания переговоров, передать дорогу англичанам^{225 РГИА. Ф. 560. Оп. 28. Д. 46. Л. 69об.5}. Тем не менее в начале 1901 г. предварительное соглашение было все же достигнуто. Сообщая о нем в Аусамт, германский посланник в Пекине приводил также депешу, отправленную в Лондон его английским коллегой, в которой тот выражал обеспокоенность будущим этого соглашения, которое, по его словам, может «потерпеть крушение^{226 GP. Bd. 16. № 4773.6}. Еще раньше к Бюлову, к этому времени уже рейхсканцлеру, обращался английский посол Лассельс с жалобами на те «неприемлемые условия», которые, по его словам, выдвигают на переговорах русские военные власти. Эти условия будто бы делают из англичан «простых сторожей (simple caretakers)» при чужом имуществе. Депеша Лассельса в Аусамт содержала также угрозу «охранить» в случае необходимости английские интересы в этом деле. Пересказывая содержание депеши Лассельса в докладе кайзеру, Бюлов добавлял, что в устной беседе английский посол указывал ему на то, что если английские «пожелания» не будут приниматься в расчет, то англо-германские отношения могут «основательно» испортиться, а также на возможность «общего столкновения» европейских держав, участия в котором не избежит и Германия. Впрочем, в последнюю возможность кайзер не верил.

Канцлер же полагал, что русская сторона едва ли будет способна завладеть Шанхайгуаньской железной дорогой самостоятельно, без германской помощи. Он также считал «с политической точки зрения полезным» для поддержания хороших отношений с Англией, которым, несмотря на английские запугивания и шантаж, все же оказывали в Берлине предпочтение, воздействовать на Россию с тем, чтобы принудить ее к «уступчивости» в железнодорожном вопросе, не применяя, однако, силы. Сама же Германия, полагал Бюлов, не должна здесь брать на себя «излишней» ответственности и отдавать предпочтение коллегиальным решениям и совместным действиям с японцами и американцами. Причем возникновение в этом случае «различия во мнениях» он считал для германской позиции «небесполезным^{227 Ibid. № 4770.7}.

О том, насколько предварительной и неопределенной была достигнутая в начале 1901 г. русско-германская договоренность относительно Шанхайгуаньской железной дороге, говорит письмо Вальдерзее кайзеру от 13 января 1901 г., в котором он предлагал передать вопрос на рассмотрение правительств Англии и России, отстранив от его решения командование экспедиционных сил. Главнокомандующий в Китае также сообщал, что англичане предполагают наличие между Россией и Германией некоего сепаратного соглашения по поводу железной дороги. «Может быть, в Лондоне удовлетворятся соответствующим заявлением о том, что это неправда?» - интересовался Вальдерзее^{228 GP. Bd. 16. № 4775.8}. Тем не менее, как уже отмечалось, предварительное соглашение было подписано и, при всей неопределенности положения, эта договоренность считалась весьма важной. По крайней мере кайзер особо выразил английскому послу в Берлине свое «удовлетворение» по поводу его заключения^{229 BD. Vol. 2. P. 22.9}.

Дело, тем не менее, было отнюдь не закончено. Об этом говорят многочисленные протесты русских военных чинов против передачи железной дороги в руки китайских властей или англичан, что неизбежно должно было случиться после того, как она отошла в распоряжение главнокомандующего экспедиционными силами в Китае. Так, русский начальник этой дороги фон дер Ропп обращал внимание на то, что подобное развитие событий в конце концов приведет к оккупации английскими войсками всей Западной Маньчжурии. В другом докладе фон дер Ропп писал: «Китайская реакционная партия и кулаки (т. е. «боксеры». - С.Б.) напали на нас первыми и мы, естественно, очутились в положении законной обороны, овладели теми линиями… которые обагрены кровью наших солдат. Мы фактически сделались их собственниками». Впрочем, в Главном штабе полагали иначе. Там считали, что было бы «предпочтительнее» передать дорогу «прежним владельцам и вывести из ее района русские войска, кои несравненно целесообразнее сосредоточить в других местах Маньчжурии или на наших окраинах»^{330 РГИА. Ф. 560. Оп. 28. Д. 46. Л. 84-89, 96об-97; Красный архив. 1934. Т. 2. (63). С. 33.0}.

Министр финансов склонен был скорее согласиться с Роппом. Составленный им проект русско-китайского сепаратного соглашения, призванного разрешить «недоразумения», связанные с «боксерским» восстанием, в частности, предусматривал возможность замены концессии на строительство железной дороги от КВЖД до Великой Китайской стены концессией на достройку и эксплуатацию Шанхайгуаньской железной дороги. Здесь позиция министра финансов не изменилась с конца 1900 г., когда он требовал в качестве вознаграждения за убытки, принесенные «боксерами», предоставления России участка этой дороги к северу от Великой Китайской стены^{331 Романов Б.А. Россия в Маньчжурии. С. 281, 299.1}.

Как известно, проект сепаратного соглашения с Китаем потерпел неудачу. Китайская сторона отказалась от него, как только почувствовала поддержку из Токио. Что же касается второй, после 1898 г., попытки англо-германского сближения, которому не в последнюю очередь способствовала позиция обеих держав в «железнодорожном» вопросе, то сперва здесь налицо был значительный прогресс. В начале весны 1901 г. даже появилась, пусть весьма призрачная, перспектива присоединения Англии к Тройственному союзу. Однако эта тенденция не была длительной. Вскоре обе державы не смогли найти общего языка по марокканским делам^{332 Там же. С. 306, 311, 312; Сергеев Е.Ю. Политика Великобритании и Германии… С. 168-169.2}.

Попытка России использовать «боксерское» восстание для того, чтобы взять у Англии реванш за «позорное отступление» 1899 г., потерпела, таким образом, неудачу. Англия сумела отстоять связанные с железнодорожным строительством интересы своих финансовых учреждений, в первую очередь Гонконг-Шанхайского банка на границе Маньчжурии и Чжилийской провинции и использовать в своих целях германское посредничество в этом деле. В Петербурге, судя по всему, не желали идти на серьезное обострение отношений с Лондоном. Во всяком случае министр иностранных дел В.Н. Ламздорф в своих беседах с английским послом Ч. Скоттом всячески подчеркивал желание России идти навстречу английским интересам, а возникающие «недоразумения» относил на счет позиции военных властей в Китае и, в частности, главнокомандующего Вальдерзее^{333 GP. Bd. 16. № 4780. Характерно, что в составленном в 1907 г. в Форин-оффисе меморандуме о русско-английских отношениях в 1892-1904 гг. делу о Шанхайгуаньской железной дороге уделяется весьма значительное внимание как важному эпизоду этих отношений (BD. Vol. 2. P. 1-3).3}, которого ранее русский представитель при ставке экспедиционных сил Енгалычев сам просил о посредничестве в железнодорожном вопросе. Вряд ли это было сделано без ведома русского МИДа. Здесь также следует отметить некоторые расхождения позиции Ламздорфа и точки зрения его тогдашнего союзника Витте, который обращал внимание министра иностранных дел на необходимость удержать Шанхайгуаньскую жел.дор. в русских руках^{334 Пролог русско-японской войны. С. 340-343; Романов Б.А. Россия в Маньчжурии. С. 292, 410, 445.4}.

Положение России усугублялось здесь и в дальнейшем. В предложенном Японией в июле 1903 г. проекте соглашения с Россией о разграничении сфер влияния в Корее и Маньчжурии, в частности, говорилось о том, что Россия обязуется «не противодействовать» возможному продолжению японских железных дорог на соединение с КВЖД и Шанхайгуаньской железной дорогой. В отношении этого пункта Витте будто бы выражал свое несогласие, надеясь, тем не менее, что этот вопрос окажется возможным «уладить путем сношения с японским правительством».

Кроме железнодорожного вопроса, другим значительным экономическим фактором, связавшим интересы русского правительства и подчиненных ему в Китае учреждений, а также их партнеров и конкурентов по его хозяйственному «освоению» Китая, явился вопрос о китайской контрибуции и непосредственно связанный с ним вопрос о финансовой реформе и модернизации финансовой системы Цинской империи.

Вопрос о контрибуции, которую должен был заплатить Китай европейским странам, США и Японии за убытки, понесенные ими в результате «боксерского» восстания, решался на пекинской конференции посланников, проходившей в октябре 1900 - сентябре 1901 гг. В конференции приняли участие не только представители основных держав, заинтересованных в китайских делах (Англии, США, Франции, Германии, России, Японии, Бельгии). На нее были также приглашены представители тех стран, которые имели к вопросу о возмещении убытков лишь некоторое, весьма косвенное отношение (Италия, Австро-Венгрия, Испания, Голландия). Китайскую сторону на конференции представлял Ли Хунчжан, что было весьма выгодно для русской стороны, поскольку русская дипломатия не оставила своих попыток достичь с Китаем сепаратного соглашения.

Оказавшись в начале восстания в опале и будучи отправлен в почетную ссылку губернатором в Кантон, Ли Хунчжан в разгар событий был призван императрицей в Пекин и сделан ею своим советником^{335 Пролог русско-японской войны. С. 106.5}. Дипломатическая ловкость Ли Хунчжана должна была помочь пекинскому двору избежать обвинений со стороны «держав» в том, что он оказывал поддержку «боксерам».

Русская позиция в вопросе о контрибуции должна была здесь стать для китайской стороны своеобразной приманкой. Уступив в этом вопросе, Россия надеялась достичь успехов в своих сепаратных контактах с Ли Хунчжаном. Так, в августе 1900 г., еще до начала пекинской конференции, Витте заявил, что Китаю не следует предъявлять «чрезмерных» требований^{336 Там же. С. 120.6}.

Перипетии этих параллельных с пекинской конференцией переговоров русских представителей с Ли Хунчжаном исследовались Б.А. Романовым, который также указывал и на роль Японии в их неудачном для России окончании. Уже в феврале 1901 г. Хаяси заявил, что «на суше мы легко справимся с Россией^{337 Романов Б.А. Россия в Маньчжурии. С. 291, 303, 308.7}.

После срыва русско-китайских сепаратных переговоров изменилась и позиция Витте по вопросу о контрибуции. Если сначала он заявлял, что «русское правительство вовсе не требовало в свою пользу денежного вознаграждения, если бы можно было рассчитывать устранить этим подобные же требования со стороны других держав^{338 Пролог русско-японской войны. С. 123.8}, то затем русский министр финансов стал указывать на то, что России «следовало бы энергично защищать свои материальные интересы по возмещению убытков, тем более что последние и так уже были заявлены… в сумме гораздо ниже действительно нанесенного ущерба и в меньшем размере, сравнительно с требованиями других держав^{339 Там же. С. 129.9}.

Характерно то, что Россия не вошла в состав Финансовой комиссии, которая должна была оценить размеры причитавшегося державам от Китая «вознаграждения». В эту комиссию вошли представители Англии, Франции, Германии и Японии. Китаю предоставлялось право либо выпустить соответствующий заем, либо выдать каждой стране долговые обязательства с погашением в определенные сроки, либо производить им ежегодные выплаты.

Россия высказывалась за заключение Китаем гарантированного державами займа подобно тому, как это было сделано в свое время для уплаты контрибуции после окончания японо-китайской войны. Однако эта позиция не нашла поддержки среди большинства участников конференции. По инициативе английской стороны был избран тот способ, при котором Китай должен был предоставлять долговые обязательства каждой из стран-участниц конференции. Для производства платежей было решено использовать средства китайских морских таможен, повысив таможенные пошлины, а также отменить беспошлинный ввоз товаров в Китай^{440 Там же. С. 129-130.0}.

Немаловажное значение имела здесь позиция Германии, которая, как и в железнодорожном вопросе, пыталась выступать в роли третейского судьи при разрешении англо-русских противоречий. В ноябре 1900 г. тогдашний статс-секретарь по иностранным делам Рихтхофен сообщал германскому послу в Лондоне Гацфельду, что, по мнению посланника в Пекине Мумма, Россия и Германия должны заключить соглашение о своих претензиях к Китаю прежде других стран. В то же самое время коллеги Мумма склонялись к тому, что вопрос о контрибуции должен решаться не посланниками, а правительствами «заинтересованных» стран. Мумм оценивал платежные способности Китая в 50 млн. ф. ст. Россия же, по его словам, полагает оценить свои претензии в 8 млн ф. ст. В ответе Мумму Рихтхофен определил возможные претензии Германии минимум в 15 млн ф. ст.^{441 GP. Bd. 16. № 4840, 4841.1}

Консультации по вопросу о платежах устраивал также германский посол в Лондоне Гацфельд. Из своих бесед с представителями Форин-оффиса он вынес впечатление, что, по мнению английской стороны, общие претензии держав к Китаю должны быть определены в возможно более умеренном («mхglichst maвvoll») размере, поскольку финансовое положение Китая не позволяет взимать слишком много^{442 Ibid. № 4842.2}. В этом английская позиция была парадоксально близка к первоначальной позиции Витте, который тогда, призывая к умеренности, как раз и ссылался на «завышенные» требования других держав.

На особое значение позиции России в вопросе об определении размера контрибуции (несмотря на то, что русские представители не вошли в соответствующую комиссию) обращал внимание канцлер Бюлов в письме германскому послу в Петербурге Радолину от 15/27 декабря 1900 г. Это значение Бюлов связывал с тем, какое влияние имеет Россия при пекинском императорском дворе. Очевидно, в этих словах содержался намек на сепаратные переговоры русских представителей с Ли Хунчжаном (он также возглавлял официальную китайскую делегацию на пекинской конференции посланников). Бюлов считал, что германская дипломатия должна добиваться исполнения выдвинутых в отношении Китая требований совместно с Россией, разумеется, при непременном условии эвакуации Маньчжурии. Вообще, канцлер считал, что необходимо вести дело к тому, чтобы не позволить России «слишком явственно» обособиться от других держав, принимавших участие в подавлении «боксерского» восстания^{443 Ibid. № 4843.3}. В данных Радолину канцлером инструкциях также, думается, сказывалась обеспокоенность тем, что России удастся через Ли Хунчжана достичь сепаратного соглашения с Китаем, тем более что тенденция к указанному Бюловым «обособлению» просматривалась в русской политике с начала «боксерского» выступления.

Очевидно, в Лондоне почувствовали в это время опасность нового русско-германского сближения. По крайней мере, тогда же, в декабре 1900 г. Ленсдаун заявил Гацфельду, что «был бы рад» обсудить с германской стороной вопрос о китайской контрибуции. Канцлер в Берлине тотчас же откликнулся на это предложение и даже просил Гацфельда это обсуждение не откладывать.

В этот отношении особым «признанием» германской стороны пользовался директор китайских морских таможен Р. Харт, всегда, по словам Бюлова, принимавший во внимание германские интересы в китайской торговле. Причем Германия, в лице ее рейхсканцлера, была полностью готова признать стремление других держав к конкуренции («Konkurrenzbestrebungen») в Китае, т. е. политику «открытых дверей». Последнее обстоятельство, впрочем, не могло считаться реверансом в сторону Англии, скорее это заявление было ей предупреждением, поскольку Германии на самом высоком уровне неоднократно приходилось напоминать английским политикам о том, что ее готовность к сотрудничеству с Англией, кроме всего прочего, обусловлена возможностью для немецких предпринимателей и торговых представителей «свободно» действовать в районах английского преобладания. Однако то, что китайские морские таможни находились в руках англичанина, Германию, судя по всему, вполне удовлетворяло. Германскую позицию можно здесь считать косвенным свидетельством того, что к этому времени уже фактически был предрешен тот способ, которым должна была взиматься китайская контрибуция - через увеличение таможенных сборов, хотя дискуссия по этому поводу еще не была закончена.

Германская позиция в отношении способа взимания контрибуции была вполне сходна с английской. С точки зрения Аусамта всякий контроль со стороны держав над всеми китайскими финансовыми делами или их частью должен был быть исключен. В Берлине просто считали, что это едва ли выполнимо. По мнению германской стороны, не должна была стать целью держав и передача в их ведение какого-либо китайского налога, например поземельного. Державы, полагали в Берлине, должны ограничиться доходами морских таможен, которые и находились в руках Харта. В этом деле, по мнению германского канцлера, имперская дипломатия должна прежде всего прийти к соглашению с Англией - инициатором подобного способа взимания контрибуции^{444 GP. Bd. 16. № 4846.4}.

Как видно, со времени написания письма Радолину позиция канцлера во многом изменилась, так как едва ли было возможно примирить в этом деле интересы России с ее планами выпуска китайского займа и размещения его в Париже и Англии, которая, разумеется, настаивала на своем варианте, который сулил ей наибольшие выгоды. В Лондоне не собирались отступать от своих планов, и Гацфельд был обнадежен в отношении того, что Харт является «единственным европейцем в Китае, который может провести реформу таможенного дела^{445 Ibid. № 4847.5} (в дальнейшем имя Харта было связано и с проектами денежной реформы в Китае).

Впрочем, дело не обошлось без сомнений. Так, Рихтхофену было передано частное письмо Ленсдауна, в котором он указывал на то, что повышение китайских таможенных пошлин тяжело скажется на английской и немецкой торговле в Китае и, таким образом, стремясь возместить убытки от «боксерского» восстания, державы повредят своим же долгосрочным экономическим интересам. Рихтхофен не разделял сомнений англичанина. Он обращал его внимание на то, что «вследствие теперешней значительной девальвации серебра по сравнению со временем их (таможенных пошлин. - С.Б.) первоначального установления [пошлины] представляют собой малую величину, так что их удвоение и утроение только на первых порах изменит соотношение цен^{446 Ibid. № 4848.6}. Судя по всему, здесь Германия и Англия пришли к соглашению. По крайней мере, в январе 1901 г. Бюлов писал Гацфельду, что финансовый вопрос на пекинской конференции «не должен вызвать никаких непредвиденных затруднений^{447 Ibid. № 4850.7}.

Если канцлер Бюлов решал вопрос о допустимости для германской стороны английского способа взимания контрибуции и возможности сотрудничества в этом деле с Хартом в принципе, то договариваться с самим Хартом должен был германский посланник в Пекине Мумм фон Шварценштейн. В беседах с ним Харт оценивал платежеспособность Китая примерно в том же размере, как и ранее сам Мумм - в 50-60 млн ф.ст. Германский представитель, выполняя инструкции из Берлина, теперь заявлял, что этого недостаточно, и требовал увеличения германской доли в общей сумме претензий держав к Китаю. Английская сторона держалась своей прежней позиции. Присутствовавший на переговорах Мумма и Харта секретарь английского посольства в Пекине Тауэр полагал, что опасно предъявлять Китаю завышенные требования и тем самым «зарезать курицу, несущую золотые яйца», под которыми он подразумевал английские торговые интересы в Китае^{448 GP. Bd. 16. № 4852.8}.

О том, что споры о способе взимания китайской контрибуции к этому времени были отнюдь не закончены, свидетельствует письмо Бюлова Мумму от 17/29 января 1901 г. В нем канцлер выступает против уплаты контрибуции в рассрочку, выдвигая тот аргумент, что длительный срок погашения платежей может побудить некоторые менее крупные страны выступить с требованием предоставления им каких-либо вещественных залогов. Очевидно, одним из резонов приглашения на пекинскую конференцию представителей этих стран, которые, по большей части, выступали в роли статистов, было намерение сделать их объектом подобного рода заботливости со стороны их более значительных партнеров. Конверсионный заем, считал канцлер, мог бы повредить уплате старых китайских долгов. Отвергнув эти способы, Бюлов возвращался к идее получения необходимых средств из «верных источников», т. е. путем увеличения китайских таможенных пошлин. Это увеличение, полагал он, может дать примерно 50 млн. марок. Привлечение к уплате контрибуции поступлений от других налогов Бюлов, как и ранее, считал «рискованным», поскольку связанное с этим вмешательство европейцев во внутреннее управление Китая могло бы опять вызвать «недовольство», а ввозные пошлины итак находились в европейских, вернее, в английских руках^{449 Ibid. № 4859.9}.

Таким образом, по вопросу о контрибуции на конференции посланников возобладала позиция Англии и Германии. Идея займа, в котором ни та, ни другая держава не получили бы существенных выгод, а все преимущества достались бы России и Франции, дискредитировалась, кроме всего прочего, ссылкой на плохое состояние финансовых рынков. Характерным обстоятельством относительной прочности в это время англо-германского партнерства явилось то, что русской дипломатии не удалось его разорвать, предложив Германии участие в гарантированном Россией и Францией китайском займе^{550 См.: Зарина Л.Л., Лившиц С.Г. Британский империализм в Китае (1896-1901). М., 1970. С. 212-225).0}. Так что русско-французский альянс в этом смысле не проявил себя как эффективный фактор международной политики. Впрочем, Россия сумела вознаградить себя, получив наиболее значительную часть китайской контрибуции. Согласно заключительному протоколу конференции посланников 25 августа/7 сентября 1901 г. Китай обязался выплатить державам 450 млн таэлей из расчета 1 таэль = 1,4 руб. = 3 марки = 0,3 ф. ст.^{551 Гримм Э.Д. Сборник договоров и других документов… С. 148-149.1} Окончательная договоренность между посланниками относительно процентного распределения контрибуции состоялась в июне 1902 г. Россия получила 28 % причитавшейся державам суммы, Германия - 20 %, Франция - 15 %, Англия - 11 %, Япония - 7,7 %, остальные суммы были распределены между Австро-Венгрией, Бельгией, Испанией, США, Португалией, Италией, Голландией и Швецией^{552 McMurray J. Treaties and agreements with and concerning China 1894-1919. Vol. 1. P. 311.2}. В общем Россия получила 184 084 021 руб., сами же убытки, связанные с «боксерским» восстанием, составили 170 млн. руб.^{553 Remer C.F. Foreign Investments in China. New York, 1968. P. 562; Романов Б.А. Россия в Маньчжурии. С. 262.3} Платежи по этому долгу вошли в русский бюджет и продолжались вплоть до 1917 г. Имевшиеся у Витте проекты включить китайскую контрибуцию в сумму капитала КВЖД^{554 Романов Б.А. Россия в Маньчжурии. С. 300.4} осуществлены не были.

Определение претензий держав к Китаю и согласие последнего их удовлетворить еще не означало автоматического погашения этой задолженности. Помехой тому было хаотическое состояние, в котором находились финансы Цинской империи и прежде всего - отсутствие единой денежной системы. В соответствии со сложившимся порядком каждый подданный империи мог принести на монетный двор определенное количество серебра, из которого для него могли отлить определенное количество денежных знаков, причем не существовало единых стандартов в отношении пробы серебра. Такого рода практика служила обогащению ростовщиков-менял и провинциальной администрации, но, разумеется, не могла быть допустима с точки зрения европейских кредиторов Китая, которые после «боксерского» восстания получили возможность если не прямо, то по крайней мере косвенно вмешаться в его финансовое управление.

В октябре 1902 г. Д.Д. Позднеев, исполнявший тогда обязанности представителя Русско-Китайского банка в Пекине, сообщал министру финансов о составленном в Гонконг-Шанхайском банке меморандуме по поводу китайской денежной реформы. Вице-директор последнего банка Аддис, представляя свой проект реформы, был весьма осторожен и оговаривался, что высказанные в меморандуме взгляды «его собственные и отнюдь не должны быть принимаемы за мнение» Гонконг-Шанхайского банка как учреждения, представляющего в Китае английские интересы^{555 РГИА. Ф. 560. Оп. 28. Д. 62. Л. 54.5}, однако, скорее всего, у проекта было несколько авторов.

Неудобства китайской денежной системы связывались в меморандуме с «отсутствием однообразного знака денежного обращения», отчего «торговля терпит затруднения», а также с возможностью порчи серебряных лян. Все это, говорилось в меморандуме, является причиной высокого ссудного процента в Китае. В нем также указывалось, что, несмотря на общий процесс падения цен на серебро и его демонетизации, о введении в Китае золотого обращения речь пока не идет. Невозможность введения золотого стандарта связывалась со значительной внешней задолженностью страны. Авторы проекта предполагали ввести в обращение особый китайский «доллар», ссылаясь на то, что американская валюта хорошо известна в Китае. К тому же серебряный доллар имел в это время обращение в Малайе, Сиаме, и предусматривалось его введение на Филиппинах. Что же касается возможного курса, то авторы проекта предполагали приравнять 10 000 китайских «чохов» (серебряных слитков) к одному «доллару»^{556 Там же. Л. 55-56об.6}.

Свои взгляды на денежную реформу в Китае высказал А.Ю. Ротштейн, глава Международного банка и фактический руководитель Русско-Китайского банка. Он полагал, что представленный от имени Гонконг-Шанхайского банка проект грешит «невероятным легкомыслием и невежеством», что он составлен исключительно исходя из интересов портовой торговли и не может быть применен для организации торговых отношений международных портов с внутренними провинциями Китая. К тому же, полагал Ротштейн, реформа погубит многочисленных китайских ростовщиков, которые наживаются на разнице курсов денежных единиц в различных провинциях и которых некем будет заменить^{557 Там же. Л. 64-66.7}.

Несмотря на общий скептицизм, вопрос о введении в Китае золотого обращения как основе денежной реформы все же рассматривался. Витте, как и многие другие, сомневался в успехе этого предприятия, но все же просил Позднеева держать его в курсе соответствующих проектов^{558 Там же. Л. 69.8}. О том, что такие проекты имеются и идет их обсуждение между китайскими сановниками и англичанами, Позднеев сообщал министру финансов в январе 1903 г.^{559 Там же. Л. 72-72об.9} Тогда же Покотилов, сменивший Позднеева на посту пекинского представителя Русско-Китайского банка, писал секретарю Витте А.И. Путилову о том, что проекты введения в Китае золотого стандарта исходят от тогдашнего чжилийского генерал-губернатора Юань Шикая. С соответствующим предложением Юань Шикай обращался к русскому консулу в Тяньцзине Лаптеву. Покотилов считал, что Русско-Китайский банк не должен оставаться «в стороне» от этих проектов. В то же самое время проекты эти противоречили попыткам того же Русско-Китайского банка ввести в обращение в Маньчжурии русские кредитные рубли^{660 РГИА. Ф. 560. Оп. 28. Д. 62. Л. 79-80.0}.