Общее положение дел: Гней Помпей. – Война в Испании. – Невольническая война. – Война с морскими разбойниками. – Война на Востоке. – Третья война с Митридатом. – Заговор Катилины. – Возвращение Помпея и первый триумвират. (78–60 гг. до н.э.)

Цезарь в покрывале великого понтифика. Бюст из Лувра (Париж)

Инсигнии понтификата. Барельеф из музея Сен-Жермен

Ни в чем не роняя своего достоинства, он сумел сблизиться с Помпеем и сблизил с ним свою партию; но ему еще далеко было до той степени силы и влияния, при которых он мог бы самостоятельно выступать против Помпея. У оптиматов, т.е. у аристократической партии, по ее природе, не могло быть одного вождя - их было несколько, и между ними одни весьма посредственные, а другие более видные, и поэтому они с трудом защищались от постоянных агитаций и нападок, направленных против строя, установленного Суллой. При таких неопределенных условиях временно достиг большого значения еще один новый элемент - не партия, собственно, а только отброс или осадок различных партий - анархисты.

Промотавшиеся аристократы, сбившиеся с пути солдаты Суллы, которые не сумели удержаться на своем клочке земли, все отверженные большого города и порочной аристократии вступили в тесный союз со всевозможными недовольными и неудовлетворенными бурной эпохой переворотов и сошлись в одном диком стремлении к ниспровержению существующего порядка. Нашелся у них и предводитель в лице Луция Сергия Катилины, который во время проскрипций был одним из беспощаднейших орудий насилия, а потом, когда он в распутной жизни успел промотать все то, что нажил таким постыдным образом, обеднел, задолжал и опустился во всех смыслах, - то задумал воспользоваться благоприятными условиями времени, сулившего успех смелому злодею. Так называемый заговор Катилины, который в течение трех лет (65-62 гг. до н.э.) держал всю Италию в страхе, вовсе не был действительным заговором, т.е. тайным, скрытым от всех соглашением: он состоял в том, что вождь отчаяннейших головорезов стремился к консульству, и можно себе представить, чего следовало от него ожидать, если бы он действительно консульства добился! Тогда его пособники и клевреты, захватив власть, стали бы править, не щадя ни грубости, ни насилия, и главной их заботой, конечно, было бы простейшее разрешение вопроса о задолженности путем новых проскрипций. Сам Катилина был в некотором роде человеком довольно крупным, - он был мужествен, обладал в известной степени воинским умением и чрезвычайно ловко завлекал людей в свои замыслы и развращал их. При этом надо добавить, что он и понятия не имел о каких бы то ни было высших политических стремлениях, ни помысла о какой бы то ни было общественной пользе. Однако, при существовании принципа замещения должностей по народному выбору и законодательства по общему соглашению народного собрания, такой человек, постоянно имевший массу приверженцев, был силой, с которой приходилось считаться даже чистым политическим деятелям. Катилине, однако, не удалось добиться консульства, даже в следующем 63 г. до н.э.; и кажется именно благодаря чрезвычайной противоположности ему был избран Марк Туллий Цицерон, который таким образом при помощи знати достиг, наконец, цели своих честолюбивых притязаний.

Цицерон, родившийся в 106 г. до н.э. в Арпине (родине Мария), был человеком безродным-то, что у римлян называлось homo novus. Отец его был землевладельцем из сословия всадников; сын заслужил себе карьеру благодаря необычайной способности все очень легко усваивать и энергичному прилежанию, которое он проявил в приобретении серьезного и разнообразного образования, а особенно - замечательному ораторскому дару, который он сумел развить в себе до великого мастерства, чем вскоре и составил себе громкое имя. Благодаря умению владеть словом, как немногие, он всеми был очень высоко ценим как защитник и всем опасен как обвинитель; впрочем, он вообще предпочитал первую роль как более выгодную и благородную. Первые шаги на ораторском поприще он совершил еще при Сулле и выказал при этом даже некоторую смелость; он принадлежал к тем, у кого честолюбие преобладает даже над осторожностью. Больше всего его стремления были направлены к тому, чтобы поставить как можно большее количество людей в обязательные отношения к себе, и вот, наконец, в 75 г. до н.э. он был назначен квестором в Сицилию и управлял ею весьма добросовестно. В знаменитом процессе против Верреса он уже состязался с первым из тогдашних судебных ораторов Квинтом Гортензием и доказал партии сената, что в государстве есть еще нечто иное, кроме интриг, происков и подкупов, что и красноречие и он сам, оратор, чего-нибудь да стоят в современном Риме. Твердых убеждений и неуклонного направления в нем собственно не было, и вот он, наравне со многими другими, примкнул к Помпею, который мог способствовать его повышению. Тут-то он и сблизился с партией сената, которая, по-видимому, была склонна даже несколько преувеличивать его достоинства, т.к. он всегда умел кстати вставить умное, энергичное слово и т.к. он, действительно, был умнее всех. Благодаря этому он был избран в консулы, и Гай Антоний, человек совершенно ничтожный рядом с ним, был избран ему в товарищи. Замечательно, что в такое критическое время решились избрать в консулы такого совершенно непригодного для военной службы человека, как Цицерон. Между тем анархисты, у которых консульство ускользнуло из рук, решились перейти к энергичным мерам. Они решили во что бы то ни стало добыть консульство для Катилины, а Цицерона устранить. По соглашению с ними тем временем в Этрурии, некий Манлий, когда-то бывший в армии Суллы центурионом, втихомолку стал собирать войско, которое готовилось на всякий случай. Все это ни для кого не было тайной, т.к. в кружке Катилины никто за словами не гнался, да и нетрудно было через всяких шпионов и предателей узнать о том, что творится в его среде. У правительства не было никакого повода привязаться к анархистам, и сознание опасности, угрожавшей государству, лишь медленно и постепенно проникало в различные слои общества. Катилина оставался в Риме и продолжал еще посещать сенат даже тогда, когда Манлий перешел к открытому восстанию. И только после того, как вторичное покушение на Цицерона не удалось, а Катилина должен был опасаться заключения в тюрьму, на которое до того времени у Цицерона не хватало мужества, только тогда он отправился в лагерь Манлия, продолжая, однако, поддерживать отношения со своими оставшимися в Риме сообщниками, из которых, впрочем, ни один не имел настоящего значения. Против некоторых, наиболее знатных из сообщников Катилины, консул через послов галльского племени аллоброгов (с ними анархисты вступили в переговоры) получил доказательства, которые побудили его арестовать четырех главных вожаков партии катилинариев. Затем он приказал их привести в сенат и там доказал их причастность к государственной измене. Это были люди сановитые - среди них два Корнелия (Корнелий Лентул, которому было предсказано в будущем разыграть роль Цинны или Суллы, и Корнелий Цетег); в правительстве все были того мнения, что на них следует показать пример строгости. В сенате они были приговорены к смертной казни. Против этого постановления стал возражать Гай Юлий Цезарь, т.к. по законам нельзя было подвергать римских граждан смертной казни, и вся народная партия заволновалась, когда дело приняло такой оборот. Сам Цицерон и большинство сената заколебались; только уже Марку Порцию Катону - внуку знаменитого Катона, человеку ограниченному, но бесстрашному и честно преданному старым порядкам, удалось их образумить своей энергичной речью и ободрить к действию. Казнь была окончательно решена и в тот же вечер, 5 декабря 63 г. до н.э. приведена в исполнение в присутствии Цицерона. Эта мера в данный момент заслужила всеобщее одобрение, особенно среди имущих классов, которые понимали, что им грозили пожары, убийства, грабежи и проскрипции; с другой стороны, эта мера осадила и бывших в столице анархистов. Что же касается опаснейшего из них, Катилины, которому не только дали полную возможность удалиться из Рима, но даже поощрили его к этому, то против него теперь пришлось биться в открытом поле…

Эту обязанность принял на себя и другой консул, Антоний, которого одно время даже подозревали в том, что он сам благоприятствует заговорщикам; при Пистории (в Этрурии) скопище Катилины в несколько тысяч человек вместе с их вождем было окружено и после долгой, упорной битвы уничтожено. Они пали все до единого, в том числе и сам Катилина, который бился со всем неистовством отчаянного злодея.

Таким образом, партия сената, а с ней и через нее и партия порядка одержали победу и восхваляли своего консула чрезмерными, но не вполне заслуженными похвалами. В какой степени эти похвалы были не заслуженными - лучше всего доказывает сам Цицерон, впоследствии и в речах, и в сочинениях безмерно восхвалявший себя и свое консульское управление, между тем как он на самом-то деле показал себя и не вовремя нерешительным, и не кстати энергичным. Как бы то ни было, победа была одержана и поражение (как это, впрочем, всегда бывает) повлекло за собой не только гибель анархистов и действительных заговорщиков, но и на народной партии, и на ее вожде отозвалось неблагоприятно, т.к. народ, поддавшись какому-нибудь сильному влечению, редко бывает способен соблюдать тонкие различия между деятелями. При таком тревожном настроении ничего не стоило и Цезаря, и Красса обвинить в тайном соглашении с катилинариями, между тем как в сущности никто бы в случае победы заговорщиков не пострадал столько, сколько народная партия.

Вилла Квинтилиев на Аппиевой дороге. Реконструкция Л. Канины

Остатки римского водопровода (акведука) в Кампании

В остальном положение оставалось, как и прежде, запутанным, оно было даже хуже прежнего, т.к. и восстание катилинариев, и его подавление привели только к новому возбуждению, новым опасениям и новым проявлениям ненависти. В данный момент предстоящее возвращение Помпея занимало все умы: «Как-то он отнесется к последним событиям?» - спрашивали себя все. Но Помпей сам еще никак не продемонстрировал своей позиции. В то время, как партия оптиматов пыталась по отношению ко всем агентам Помпея сохранить свою самостоятельность и даже по отношению к самому знаменитому полководцу вела себя довольно холодно и сдержанно, вождь партии полумер Цезарь показал себя по отношению к Помпею предупредительным и приветливым. Очевидно, он успел уже составить себе правильное понятие и о его характере, и о его политических способностях. Первое, что узнали о Помпее, едва только он снова ступил на италийскую почву, было известие о том, что он распустил свое войско; вскоре после этого он прибыл в окрестности столицы и спокойно, как частное лицо, в сопровождении самой небольшой свиты, поселился на своей вилле около Рима.

Это было для всех неожиданностью. Все ожидали и должны были ожидать, что Помпей, подобно Сулле возвращавшийся в Италию во главе победоносного войска, пожелает так же, как некогда Сулла, чтобы ему были даны чрезвычайные полномочия для внесения более прочного устройства в республику, которая, по уверениям правящих кружков, еще недавно подвергалась такой неминуемой опасности. Все ожидали, что тому новому строю, который он внесет в республику, он сумеет придать такой вид, при котором на его долю выпадет положение, до некоторой степени монархическое. Притом Помпей находился в гораздо более благоприятном положении, чем Сулла. Он не был, подобно Сулле, главой партии, ему не нужны были ни победы над гражданами, ни проскрипции, и, кроме того, было полное основание предполагать, что Помпей, только что закончивший миссию, которая состояла в большей части в организаторских работах и в осуществлении новых политических планов в самом широком смысле слова, конечно, уже припас готовый план для политических реформ римского государства.

Остатки римского водопровода (акведука) в Кампании

Богиня Рома, покровительница города Рима. Статуя в Капитолии (Рим)

Если это предположение было верно, то достаточно было одного присутствия его войска, чтобы обеспечить введение подобной реформы, даже без всякого применения вооруженной силы. Но теперь, когда Помпей свое войско распустил, он во всех возбудил сильнейшее подозрение в том, что у него нет в запасе такого плана реформаторской деятельности, да так оно и было в действительности. А если он решился на такую меру, как роспуск войска, то только потому, что слишком много надежд возлагал на свою мощь. Он вообразил себе, что и не будучи главнокомандующим и не имея войска под рукой, он сам по себе, даже как частное лицо, останется во всеоружии своего могущества, что он и дальше будет продолжать пользоваться той же громадной властью, применяя ее когда ему вздумается.

В этих предположениях он, конечно, ошибся: во главе своего войска он был могущественнейшим из всех граждан Рима, а без войска - только знатнейшим среди них. Таким и явился он народу на своем триумфе (в ноябре 61 г. до н.э.), против которого, конечно, сенат не предъявил никаких возражений.

Монета, изображающая триумф Лукулла

римский сулла лепид серторий

Триумф Лукулла в 63 г. до н.э., с трудом допущенный правительством, конечно, являлся довольно жалким зрелищем; но зато триумф Помпея представлял собой настолько великолепное, разнообразное и внушительное зрелище, что все подобное, бывшее прежде, меркло в сравнении с этим триумфом. Завоеванные страны, замки, города, взятые у противника корабли - все это было начерчено на таблицах и вместе с большой частью остальной добычи, с произведениями искусства, оружием и отдельными чудесами художественного мастерства, процветавшего в восточных столицах, за длинным рядом знатных пленников проходило чередой мимо толпы. Победитель чувствовал себя вторым Александром Великим, сознавая, что после победы в трех частях света он в третий раз с триумфом вступает в город.

Те требования, которые он предъявил затем сенату - наделение его солдат землями, как он обещал им, и простое утверждение принятых им в Азии мер и учреждений без всякого расследования их, в частности, - эти требования встретили затруднения.

Ввиду бездеятельности и очевидной нерешительности Помпея оптиматы ободрились, и оппозиция решилась выступить со своими возражениями. В своих частных письмах упоминая о человеке, перед которым они еще так недавно трепетали, они начинают уже называть его (и, надо сказать, очень метко) разными курьезными прозвищами, заимствованными от названий покоренных им варварских князьков или городов вроде, например, Сампсикерама или Иеросолимария. Что думал величием превознесенный человек о казни катилинарцев и о других политических принципиальных вопросах, так никто и не дознался; он выдавал себя только за частного человека, что и его самого поставило в ложное и неверное положение, и для общественных дел было большим несчастьем, т.к. это послужило только поддержанию и приумножению общей шаткости и недовольства. Он не мог и не должен был считать себя только частным человеком: народ ожидал, что он займет известное положение, и старался истолковать его уклонение от высокого положения разными тайными причинами и поводами, не угадывая главной из них - полного недостатка творческой способности и инициативы. Цезарь, который всегда отлично знал, чего он хочет, и всегда умел ограничивать свои желания, со свойственной ему гениальностью воспользовался ошибкой Помпея, не умевшего применить свое могущество на деле, и ошибкой партии оптиматов, вообразившей, что это могущество не существует вовсе (только потому, что оно не проявляется). Цезарь тогда только что вернулся из Испании, куда он отправился в 62 г. до н.э. как претор; там он отчасти, по обычаю всех римских правителей, успел привести в порядок свои весьма расстроенные финансы, отчасти же разумным и энергичным правлением успел доказать свои блестящие административные способности. Он сблизился с Помпеем и теперь, как некогда в 70 г. до н.э., ему удалось с тем обаянием, которому немногие могли противостоять, примирить Помпея с Лицинием Крассом. Тут пустил он в ход свою способность к политической инициативе, которой не имели ни Помпей, ни Красс, и создал политическую комбинацию, впоследствии столь известную под названием первого триумвирата - комбинацию, которая просто состояла в том, что эти три человека - Гней Помпей, Марк Лициний Красс и Гай Юлий Цезарь - решили соединить свое влияние и тем самым в действительности явились правителями государства (60 г. до н.э.). Да, триумвират был не более чем регентством в той именно форме, в которой оно проявляется всюду, где государство нуждается в монархе, но настоящего монарха еще себе не нашло.

Размещено на Allbest.ru