Династические имена и неофициальные прозвища императоров в эпоху Северов

Размещено на http: //www. allbest. ru/

Династические имена и неофициальные прозвища императоров в эпоху Северов

А.В. Махлаюк

Аннотация

В статье рассматриваются особенности использования официальных имен и неофициальных прозвищ в связи с династической политикой Северов. Ни один другой период в истории Римской империи не был настолько насыщен сменой имен, как эпоха Северов. Это связано с тем, что императорская ономастика и титулатура имели особое значение для легитимации новой династии, пришедшей к власти в результате гражданской войны. Наряду с именами, которые уже с самого начала принципата стали титульными (Caesar, Augustus), при Северах на первый план выдвинулись династические имена, прежде всего nomen Antoninorum, которые имели определенную идеологическую подоплеку, играя важную роль в репрезентации власти и династической преемственности правителей. В силу своей особой ауры имя Антонинов и другие наименования указывали на продолжение традиций золотого века, на консолидацию власти, служили своего рода политическими лозунгами, символизируя приверженность той или иной политической линии. Римские ономастические традиции, допускавшие (и даже предполагавшие) mutatio nominis при смене семейного или политического статуса, создавали определенные предпосылки этого процесса. В то же время данные традиции предполагали наделение политических деятелей разного рода неофициальными прозвищами, зачастую пейоративного или юмористического свойства, которые следует рассматривать как форму выражения реакции тех или иных общественных групп на поведение и личностные особенности правителей. Эти прозвища, включая дисфемизмы и негативное переиначивание официальных или семантически нейтральных имен, возникали, как правило, там и тогда, где и когда появлялось явное расхождение между общественными ожиданиями и реальным моральным обликом правителя. При этом императорские имена осмыслялись и с точки зрения их буквального значения (Pertinax, Severus, Diadumenianus), и с точки зрения ассоциаций со знаковыми фигурами, ранее занимавшими императорский престол и ставшими воплощением идеала правителя.

Ключевые слова: Римская империя, династия Северов, династические кризисы, императорская титулатура, неофициальные имена и прозвища.

Annotatіon

Dynastic Names and Unofficial Imperial Nicknames during the Severan Dynasty

A. V. Makhlaiuk

The paper examines the usage of official names and informal nicknames in connection with the dynastic policy of the Severans. No other period in the history of the Roman Empire was characterized by such an intense “change of names” as the era of the Severan dynasty because imperial onomastics and titulature played an important role in legitimization of the new dynasty, which ascended to power as a result of the civil war. Along with the names that from the very beginning of the Principate became part of official imperial titulature (Caesar, Augustus), during the age of the Severans, the “dynastic” names, especially the nomen Antoninorum, came to the fore. They had an ideological background playing a crucial role in representation of power and “dynastic” continuity. By virtue of their specific aura, the nomen Antoninorum and other names were destined to indicate the continuation of the tradition of the Golden age, consolidation of power. They served as political slogans symbolizing adherence to a particular political line. Roman onomastic traditions which allowed (or even implied) mutatio nominis, when family or political status was changed, set certain prerequisites for this process. At the same time, these traditions implied giving policymakers various nicknames with humorous or pejorative connotations, which should be considered as a form of reaction of different social groups to the behavior and personality traits of the rulers. These nicknames, including dysphemisms or negative modification of official or semantically neutral names, usually emerged when there was a discrepancy between the moral qualities of the ruler and expectations of the society. Besides that, imperial names were reinterpreted both as far as their literal meanings were concerned and with regard to the associations with the key figures who had been on the imperial throne and embodied the ideal of a ruler.

Keywords: Roman empire, Severan dynasty, dynastic crises, imperial titulature, informal names and nicknames.

Предварительные замечания

После убийства императора Коммода 31 декабря 192 г. (здесь и далее все даты н. э.) последовал династический кризис, вылившийся в серию военных переворотов и гражданских войн, которые стали прелюдией так называемой военной анархии середины III столетия. За 42 года до смерти последнего представителя новой династии Александра Севера (222-235 гг.) на римском императорском престоле сменилось десять императоров, из которых только один (Септимий Север) умер своей смертью. Очевидно, в эти десятилетия система принципата подверглась, пожалуй, наиболее серьезному, жестокому испытанию за все время своего существования. В беспощадной борьбе за власть использовались все возможные средства, в том числе и те, которые, допуская некоторый анахронизм, мы называем пропагандистскими, нацеленные на обретение такого властного ресурса, как символический капитал. В состав последнего, несомненно, входили и династические имена, указывавшие на кровную или фиктивную преемственность правителей. Наряду с именами, которые уже с первой императорской династии стали титульными (как Caesar и Augustus1), династические наименования, в силу своей особой, можно сказать, магической ауры нередко служили своего рода политическими лозунгами, символизируя приверженность определенной традиции.

Претенденты на власть и ее обладатели в эпоху принципата, используя исконно римские ономастические традиции, связанные как с практикой усыновления, широко распространенной среди аристократии, так и с обычаями общественного признания в виде присвоения почетных cognomina и agnomina, Они иногда закреплялись в качестве семейного имени; ср., например, такие известные в римской истории имена, как Manlius Imperiosus Torquatus, Scipio Africanus, Metellus Numidicus, Pompeius Magnus, Germanicus и др.как правило, уделяли существенное внимание своему наименованию и именам своих предполагаемых наследников. Официальные и неофициальные почетные наименования, которые декретировались сенатом или провозглашались войском и народом либо присваивались себе самим правителем, несомненно, играли важную роль в репрезентации власти. Отнюдь не случайно этот аспект императорской власти акцентируется многими античными авторами, которые особо подчеркивали возникавшие здесь злоупотребления (как, например, в случае Коммода, который отличался, можно сказать, маниакальной страстью к всевозможным почетным титулам и переименованиям всего и вся в честь себя). Так или иначе императорские титулы, почетные эпитеты, официальные и полуофициальные имена императоров были, можно сказать, вездесущими в римском мире и принадлежали прежде всего публичной сфере. Они звучали на различных общественных и придворных церемониях, в сенаторских собраниях (и публиковались в Acta Senatus), на играх, в выступлениях ораторов и послов, в гражданских и военных клятвах, в молитвах в храмах, присутствовали в датировочных формулах, в письмах и петициях, адресованных правителям, были запечатлены в многочисленных строительных надписях, декретах городских властей, чеканились на имперских и провинциальных монетах, бронзовых военных дипломах, выпущенных для отставных солдат. Суть этих имен точно выразил Кассий Дион: «Наименование же “Цезарь” или “Август” не прибавляет им никакого особого могущества, но просто указывает соответственно на преемствен¬ную связь в их роде и на блеск их положения» (Dio Cass. 53.18.2). Dio Cass. 73(72).15.1-4: «А он распорядился, чтобы и сам Рим стали называть Коммодовым, и легионы Коммодовыми, и тот день, в который состоялось голосование об этом, отныне именовался бы Коммодиями. Себе самому он присвоил множество почетных имен, в том числе имя Геракла... и все месяцы были переименованы в его честь, так что теперь их перечисляли так: амазоний, непобедимый, счастливый, благочестивый, луций, элий, аврелий, коммод, август, гераклий, римский, преодолевающий. Дело в том, что он присвоил себе разные имена в разное время, а Амазонием и Преодолевающим называл себя постоянно, чтобы подчеркнуть, что он намного превосходит всех остальных людей во всех отношениях. Вот каким небывалым безумием был охвачен этот негодяй». Ср.: SHA. Comm. 8.6; 9; 11.8; Hdn. I. 14.9. Кроме того, стоит вспомнить, что после смерти своего отца, став единоличным правителем, Коммод изменил свой преномен с Луция на Марка, исключил гентилиций Элий и добавил когномен Антонин, так что стал именоваться M. Aurelius Commodus Antoninus Augustus, но в 191 г. снова вернулся к имени Луций Элий Аврелий Коммод, возможно, удалив имена Марк и Антонин в связи с их «республиканскими» коннотациями (Hammond M. Imperial Elements in the Formula of the Roman Emperors during the first two and a half Centuries of the Empire // Memoirs of the American Academy in Rome. 1957. Vol. 25. P. 32-33). Dio Cass. 73(72).15.1-4: «А он распорядился, чтобы и сам Рим стали называть Коммодовым, и легионы Коммодовыми, и тот день, в который состоялось голосование об этом, отныне именовался бы Коммодиями. Себе самому он присвоил множество почетных имен, в том числе имя Геракла... и все месяцы были переименованы в его честь, так что теперь их перечисляли так: амазоний, непобедимый, счастливый, благочестивый, луций, элий, аврелий, коммод, август, гераклий, римский, преодолевающий. Дело в том, что он присвоил себе разные имена в разное время, а Амазонием и Преодолевающим называл себя постоянно, чтобы подчеркнуть, что он намного превосходит всех остальных людей во всех отношениях. Вот каким небывалым безумием был охвачен этот негодяй». Ср.: SHA. Comm. 8.6; 9; 11.8; Hdn. I. 14.9. Кроме того, стоит вспомнить, что после смерти своего отца, став единоличным правителем, Коммод изменил свой преномен с Луция на Марка, исключил гентилиций Элий и добавил когномен Антонин, так что стал именоваться M. Aurelius Commodus Antoninus Augustus, но в 191 г. снова вернулся к имени Луций Элий Аврелий Коммод, возможно, удалив имена Марк и Антонин в связи с их «республиканскими» коннотациями (Hammond M. Imperial Elements in the Formula of the Roman Emperors during the first two and a half Centuries of the Empire // Memoirs of the American Academy in Rome. 1957. Vol. 25. P. 32-33).

Однако существовал и иной пласт императорских имен, которые использовались в иных обстоятельствах и местах. Это те разнообразные насмешливые прозвища и уничижительные эпитеты, которые можно было услышать (или прочитать) в фривольных стихах и песнях -- произведениях своеобразного городского фольклора, в тайных разговорах между заговорщиками или сплетнях придворных, в речах сенаторов, криках и проклятиях толпы в адрес «дурного» императора после его смерти, в завещаниях лиц, которые были казнены или покончили с собой и позволяли себе откровенно высказаться в адрес правителя, и, наконец, в риторических, исторических или биографических сочинениях, посвященных прежним правителям и сохранявших их прозвища, реальные либо выдуманные автором. В некоторых случаях, когда политические обстоятельства коренным образом менялись, одни и те же люди высказывались о мертвых или свергнутых императорах совершенно по-другому, чем при их жизни.

В этом отношении показательны два свидетельства очевидца, каковым был Кассий Дион. Говоря об участии императора Коммода в гладиаторских боях и звериных травлях, историк сообщает, что сенаторам в амфитеатре было приказано постоянно скандировать почетные наименования императора, называя его «господин», «первый и счастливейший из людей», «Победитель», «Амазоний» (73[72].20.2). Но сразу же после убийства Коммода те же сенаторы (и, вероятно, сам Дион среди них), которые недавно кричали на играх и единогласно голосовали в сенате за необычные почетные титулы для Коммода, теперь (вместе с толпой, собравшейся перед курией) выкрикивали обличения против императора, объявленного врагом государства. Они называли его «всевозможными именами, проклятым негодяем и тираном, добавляя в шутку такие наименования, как “гладиатор”, “колесничий”, “левша”, “грыжа”» (74[73]. 2. 2-3). выразительных наименований, которые отчасти совпадают с приведенными Дионом: hostis patriae, parricida, gladiator, hostis deorum, hostis senatus, necator civium, parricida civium, impurus gladiator, carnifex senatus (SHA. Comm. 18.3-5; 18.13; 19.1-2; ср. также: Hdn. II. 2.2; Eutrop. VIII. 15; Aur. Vict. Caes. 17.1).

Не исключено, что эти возгласы были опубликованы в Acta Senatus9. Также вполне правдоподобно, что по крайней мере одно упомянутое здесь наименование («грыжа»10) было насмешливым прозвищем Коммода, как и «колесничий», в то время как «гладиатор» и «левша», наряду с его другими гладиаторскими «титулами», были официальными наименованиями, которыми император сам хотел называться11. Примечательно, что все четыре наименования были включены в инвективные провозглашения, а это значит, что в данном случае официальные титульные имена оказываются перевернутыми и превращаются в свою противоположность -- злую насмешку, своего рода пародию12. При этом, по словам Диона, простолюдины, стоявшие перед курией, «те ритмичные речевки, которые они привыкли скандировать в амфитеатрах, прославляя Коммода, теперь распевали во весь голос, поменяв слова так, чтобы придать им самое смехотворное значение» (из то yeXoioxatov) (74[73]. 2.3). Явная (и горькая) ирония, несомненно, присутствует и в словах самого Диона, когда он называет Коммода о ypuaoщз («Золотой») в пассаже, следующем за сообщением об официальном провозглашении Коммодова «золотого века» (72[73]. 15.6-16.1)13.

Таким образом, пример Коммода позволяет говорить о двух разных модусах наименования: официальном, исходящим от самого носителя высшей власти, формализованном и институционально узаконенном, и неофициальном, исходящем от критиков и противников конкретного правителя, зачастую фривольном, юмористически окрашенном. Их неизбежная конкуренция является частью той символической борьбы, которая, согласно концепции П. Бурдьё, идет за «власть давать имена и создать мир посредством именования», за «социально признанную возможность навязывать определенное видение социального мира». Эта борьба происходит в пространстве между двумя крайностями: оскорблением, этим idios logos, с помощью которого обычный человек стремится утвердить свою точку зрения, рискуя нарваться на взаимное оскорбление, -- и официальным наименованием как «символическим актом утверждения, который имеет на своей стороне всю силу коллектива, консенсуса, здравого смысла, потому что он осуществляется делегированным агентом государства, то есть обладателем монополии на законное символическое насилие». В свете этой концепции не только императорская титулатура как таковая, но и все множество наименований, прозвищ и кличек, которые давались римским императорам и членам императорской семьи, можно рассматривать как «указание на фундаментальные ценности разных групп» и как «видимый след борьбы за власть именовать».

Ономастическая политика в условиях тех династических кризисов, которые последовали после смерти Коммода, обнаруживает целый ряд весьма примечательных явлений, прямо или косвенно связанных с борьбой за власть. Пожалуй, ни один другой период в истории Римской империи не был настолько насыщен сменой имен, как эпоха Северов. При этом важно обратить внимание не только на официальные наименования, но и на те прозвища, которыми приходившие к власти императоры наделялись со стороны подвластных, выражавших таким образом свое отношение к правителям. Если первые довольно часто становились предметом специальных исследований, то вторые очень редко попадают в поле зрения современных историков, хотя, вне всякого сомнения, могут многое сказать о специфической коммуникации, возникавшей между властителями и подвластными. Такой ракурс рассмотрения, думается, поможет преодолеть известную односторонность в изучении императорской титулатуры и ономастикона, которые обычно (и в общем-то справедливо, хотя несколько прямолинейно) трактуются как средство легитимации власти при смене правителей и династий.

Смена имени и династическая политика Септимия Севера

Mutatio nominis и формирование титулатуры тех императоров, которые восходили на престол или провозглашались августами в рассматриваемый период, несомненно, связаны со значимыми этапами и перипетиями борьбы за власть, что находит свое отражение в нарративных источниках, фиксирующих новшества в имянаречении правителей.

Если Пертинакс и Дидий Юлиан, на короткое время занявшие императорский престол после убийства Коммода, не стали менять имен, за исключением прибавления титулов Caesar и Augustus, как и Песценний Нигер, провозглашенный императором в Сирии, то Септимий Север практически сразу же после провозглашения императором (9 апреля 193 г. в Карнунте) выбрал в этом отношении другую тактику. Первым делом он включил в свое имя дополнительный когномен Pertinax, сделав это (по-видимому, прямо на воинской сходке, на которой был провозглашен императором) в расчете угодить не только легионам Верхней Паннонии, Мёзии и Дакии, которые в свое время служили под началом Пертинакса, «но и римскому народу ради памяти о Пертинаксе» (Hdn. II. 10.1; ср.: Eutrop. VIII. 18.3), и таким образом предстал как мститель за этого императора и продолжатель его политического курса. Он стал именоваться Imperator Caesar L. Septimius Severus Pius Pertinax Augustus (см. напр.: AE 1973, 226; RIC IV. 1, no. 1-8; 116-121; 343-350; 351a-359a; 651-658). Примечательно, что если Геродиан прямо указывает на политическое значение дополнительного имени, то биограф Севера приводит разноречивые версии. С одной стороны, сообщается, что он приказал называть себя Пертинаксом, но впоследствии пожелал отменить это имя как дурное знамение (SHA. Sev. 7.9); с другой стороны, приводится мнение, что имя Pertinax он получил «не столько по своему желанию, сколько из-за бережливого образа жизни» (ex morum parsimonia) (SHA. Sev. 17.6; здесь и далее пер. С. П. Кондратьева). Аналогичная, но явно более враждебная традиция сохранена у Аврелия Виктора, по словам которого «бесконечным избиением людей он показал свою жестокость и заслужил прозвище Пертинакса, хотя многие думают, что он сам себе дал его из-за сходства с тем по скромности в своей личной жизни; наши же мысли склоняются к признанию его жестоким» (Caes. 20.10; пер. В. С. Соколова). Отголосок этой враждебной традиции обнаруживается в жизнеописании Севера: в рассказе о репрессиях императора указывается, что «многие были осуждены за то, что подшучивали, другие за то, что молчали, иные за то, что не раз выражались иносказательно, например: “Вот император, действительно оправдывающий свое имя -- действительно Пертинакс, действительно Север”» (SHA. Sev. 14.13). Вместе с тем в биографии самого Пертинакса говорится, что «сам Север в знак любви к хорошему императору принял от сената имя Пертинакса» (SHA. Pert. 15.2). Как можно видеть, римские авторы (и, очевидно, их читатели) стремились обнаружить в буквальном значении имени указание на черты характера или поведение правителя, что является одной из традиционных особенностей римского политического юмора.

Учитывая последующее обожествление Пертинакса и его пышное погребение, устроенное Севером, а также другие шаги (в частности, наказание преторианцев), нельзя не признать, что имя Pertinax действительно символизировало сознательную политическую линию нового императора. Причем принятие этого имени можно считать аналогом включения имени Caesar в номенклатуру первых принцепсов в качестве указания если не на прямое родство, то на преемственность по отношению к предыдущему правителю.

В качестве особого политического знака следует также рассматривать включение гентилиция Septimius в имя Клодия Альбина, которого Север, чтобы привлечь к союзу против Песценния Нигра, наделил титулом Цезаря, притворно ссылаясь на собственную старость, болезнь и малолетство своих сыновей (Hdn. II. 15.3-5; cp.:

SHA. Sev. 6.9; Dio Cass. 73.15.1). В качестве младшего соправителя и потенциального наследника Альбин стал именоваться Decimus Clodius Septimius Albinus Caesar (напр., в: ILS 414 = CIL XIV, 6; ILS 415 = CIL VIII, 1549; CIL XIII, I753; CIL VIII, 17726; RIC IV. 1, no. 1c-5). Родовое имя Septimius, возможно, указывает на усыновление Альбина Севером, поскольку одной из традиций принципата было обязательное усыновление соправителя. Показательно, что это имя сохраняется в титулатуре Альбина и после того, как он провозгласил себя Августом, хотя иногда опускается (см., напр: RIC IV. 1, no. 14; 17; 20b-c; 25; 30; 41). Такое сохранение nomen gentile человека, который стал врагом Альбина в гражданской войне, не находит логического объяснения, и в отсутствие каких-либо указаний в источниках есть основания сомневаться в самом факте усыновления. Тем более нет никаких веских причин считать, что Север осуществил свое усыновление в семейство покойного Пертинакса, как полагает Д. Поттер, говоря об этом как о само собой разумеющемся факте без каких-либо аргументов и ссылок на источники.

Наиболее значимым и неординарным актом Септимия Севера на следующем этапе гражданской войны, после того как была одержана победа над Нигром, стало его фиктивное усыновление вместе с его старшим сыном в род Марка Аврелия и соответственно включение в династическую линию, берущую начало от Нервы. Это произошло, вероятно, не позднее лета, а скорее всего весной 195 г., когда Север выступил против Клодия Альбина. На монетных выпусках этого времени появляется новая филиация: DIVI M(arci) PII (см., напр.: RIC IV. 1, no. 686; 702), а в надписях начиная с 196 г. он стал именоваться сыном Божественного Марка и братом Божественного Коммода, внуком Антонина Пия, правнуком Адриана, праправнуком Траяна и прапраправнуком Нервы (см., напр.: CIL VIII, 9317; XIV, 112-114), хотя ни родового имени, ни когномена не поменял. Одновременно имя Марк Аврелий Антонин получил старший сын Севера, Луций Септимий Бассиан, который, несмотря на юный возраст, официально стал наследником отца, приняв титулы Caesar и imperator destinatus. Очевидно, этот акт был оформлен официальным постановлением сената (SHA. Sev. 14.3; Eutrop. VIII. 19), но вполне вероятно, что само провозглашение первоначально произошло на воинской сходке (ср. SHA. Geta. 1.4). Позже имя Антонина, вероятно, было дано и младшему сыну императора Гете (SHA. Sev. 10.5; Geta. 1.5; 2.2-4), который, однако, не получил когномена Aurelius и в надписях очень редко именуется Антонином. Генеалогическая фикция поддерживалась и указанием на родственные узы между Каракаллой и Коммодом: последний иногда именуется дядей первого (patruus -- CIL VIII, 4826 = ILAlg. II, 6097; ILAlg. II, 6994; абеАфибр -- AE 1939, 40). А дочь Марка Вибия Аврелия названа в одной надписи сестрой Септимия Севера (CIL VIII, 5328). Стоит также отметить, что в своей пропаганде, включая ее иконографические каналы, Север всячески подчеркивал свое сходство (даже внешнее) с Марком.

Такое необычное усыновление не могло не поразить современников, о чем прямо пишет Кассий Дион, не скрывающий своего негативного отношения к желанию Севера установить семейно-династическое правление: «Но больше всего он поразил нас тем, что стал называть себя сыном Марка и братом Коммода и тому самому Коммоду, над которым еще недавно глумился, воздал божественные почести» (75[76].7.4). О скептической реакции аристократических кругов на этот шаг Севера свидетельствует приводимое Дионом язвительно-остроумное высказывание сенатора Тиберия Полленния Ауспекса, который сказал императору, когда тот был записан в род Марка: «Поздравляю тебя, Цезарь, с тем, что ты обрел отца», как будто он до этого времени не знал отца в силу своего темного происхождения (77[76]. 9.4). Действительно, Север не мог похвастаться знатным происхождением и нуждался в улучшении своего генеалогического древа, и включение в благороднейшую линию Ульпиев -- Элиев -- Аврелиев как нельзя лучше решало эту насущную для новой династии задачу.

Другие наши источники о реальных причинах самоусыновления Севера и его наследников в gens Aureliana не сообщают почти никакой значимой информации.

Геродиан видит в переименовании Бассиана только желание Севера, чтобы его сын носил то же имя, какое носил Марк (III. 10.5). «Писатели истории августов» указывают на сновидение Севера, предсказывавшее, что его власть должен унаследовать Антонин (SHA. Sev. 10. 4; Geta. 1.3), на его любовь к Марку, «чьей философии и литературным занятиям он всегда подражал» (SHA. Geta. 2.1), на благодарность Антонину Пию, который якобы способствовал успешному началу карьеры Севера, на веру последнего в особую ауру самого nomen Antonini, которое уже носили четыре императора (Geta. 2.3-5), что делало это имя неким добрым предзнаменованием. Аврелий Виктор (Caes. 20.30) объясняет присвоение имени Антонина Бассиану тем, что Север почитал Марка, поскольку, после ряда неудач, начал благодаря ему свой путь почестей с надзора над казначейством.

Современные исследователи находят в этих шагах основателя новой династии более серьезные мотивы, связанные со стремлением Севера легитимизировать свою власть и «причаститься» к памяти популярных правителей, используя символический капитал ономастической номенклатуры и играя на династических симпатиях народа и армии. Кроме того, высказывается мысль о том, что включение в семейство Антонинов преследовало цель на законных основаниях унаследовать их богатства (patrimonium). Данное предположение не лишено оснований, но если его принять, остается непонятным, почему Север осуществил фиктивную адопцию не сразу после провозглашения императором, устранения Дидия Юлиана и установления контроля над Римом весной 193 г., когда остро нуждался в финансовых средствах для награждения своей армии и войны с Нигером, а как минимум два года спустя. Вряд ли отсутствие прав законного наследника мешало Северу использовать имущество Антонинов и средства фиска, тем более что после пресечения династии на престоле уже побывали два императора.

Точную датировку этого усыновления установить не представляется возможным. Важно, однако, обратить внимание на то, что оно, судя по всему, не было ни спонтанным, ни единовременным актом. Север действовал продуманно и последовательно, не форсируя публичную репрезентацию и официальное утверждение сенатом необычной адопции. Об этом могут свидетельствовать наиболее ранние датируемые эпиграфические документы, в которых присутствует новая номенклатура Севера и его старшего сына. Впервые указание на нее появляется в надписи 1-й когорты сирийцев из Ulcisia Castra (Нижняя Паннония), которая ясно датируется 195 г. и в которой Каракалла уже именуется M(arcus) Aur(elius) Antoninus Caes(ar), тогда как его отец по-прежнему назван Imp(erator) Ca(esar) L. Septe(mius) (!) Sev(erus) Pert(inax) Aug(ustus). Аналогичным образом Каракалла предстает как Антонин в надписи того же года из Верхней Мёзии, сделанной ветеранами VII Клавдиева легиона, в которой Север опять-таки не назван сыном Марка и братом Коммода (CIL III, 14507). В одновременной надписи декурионов из Sestinum в Умбрии Север именуется так же, как и в двух предыдущих инскрипциях, а его сын вообще не упомянут (AE 1984, 373). Это наводит на мысль, что в отличие от воинских частей на Балканах в Италию сведения об усыновлении пока еще официально не поступили. В первый раз принадлежность Севера к семейству Марка Аврелия фиксируется в посвятительной надписи, сделанной магистратами (magistri quinquennales) города Castellum в Мавретании Цезарейской и датируемой, по упоминанию шестой императорской аккламации, второй половиной 195 г. (CIL VIII, 9317). Здесь он назван сыном Божественного Марка и братом Божественного Коммода с перечислением всей династии вплоть до Нервы, причем все имена и термины родства даны без сокращений, как и в надписях из Сицилии, которые, вероятно, относятся к тому же году и упоминают Каракаллу как Антонина (CIL Х, 7271-7273). Однако в надписи на базе статуи Нервы из Рима, датируемой сентябрем 196 г. (CIL VI, 954 = ILS 418), посвящение адресовано Divo Nervae Atavo («Божественному Нерве прародителю») от императора Цезаря Л. Септимия Севера Пертинакса Августа, т. е. без конкретных упоминаний фиктивного родства с Марком, Коммодом и другими Антонинами, как в надписях, происходящих из провинций. Очевидно, в самом Риме, среди сенаторов, Север позиционировал себя с гораздо большей скромностью, чем в провинциях. Нельзя поэтому, исключать, что император, желавший соблюсти все правовые формальности, до определенной поры держал сенат (от которого зависело формальное утверждение адопции) в неведении о своем самоусыновлении, хотя и представляется необоснованным предположение К. Андо о том, что Север впервые официально уведомил сенат о своем (и Каракаллы) усыновлении в феврале 197 г. в письме, направленном сенату вместе с головой поверженного Альбина (Hdn. III. 8.1; Dio Cass. 76[75].7.3).

В целом же, если судить по эпиграфическим и нумизматическим данным, новая номенклатура Септимия Севера и его сыновей утвердилась без каких бы то ни было серьезных сложностей. Его инновации в этой сфере вписывались в рамки существовавших прецедентов (в том числе и того «династического строительства», которое в свое время осуществлял Август, являвшийся для Севера одним из образцов для подражания), хотя, по всей видимости, от строгого соблюдения юридических формальностей пришлось отступить. В отличие от Флавиев, которые образовали новую династию без какой бы то ни было прямой связи с предыдущей, Север сделал ставку на непосредственную, хотя и искусственную, преемственность -- даже несмотря на то, что Коммод дискредитировал ее, подобно Нерону. Генеалогическая фикция преследовала цель убедить подданных в политическом консенсусе и нацеленности новой власти на общее благо. Сама же идея преемственности с правлением Антонинов, символически выраженная в фиктивном родстве и смене имен, очевидно, отвечала настроениям и чаяниям основных политических сил (армии, римских граждан, провинциальных элит). И соответствующие действия Севера в данном направлении себя оправдали и создали соответствующие ориентиры для последующих правителей, для которых приобщение к имени Антонинов стало существенным элементом ономастической политики и легитимации власти.

Проблемы же эти чрезвычайно остро встали после насильственной смерти Каракаллы в апреле 217 г. во время его восточного похода. Новым императором был провозглашен префект претория Марк Опеллий Макрин, который и организовал заговор, опасаясь за собственную жизнь, и как человек незнатного происхождения оказался в весьма затруднительном положении, в том числе и с точки зрения обеспечения политической лояльности армии, любившей Каракаллу, и сената, недовольного его «тираническими» замашками и явно не питавшего симпатий к новопровозглашенному принцепсу, первому парвеню на императорском престоле. Действительно, если воины настояли на обожествлении погибшего правителя, что было утверждено и постановлением сената, то реакция сенаторов и жителей Рима на смерть Каракаллы была совершенно иной. Но прежде чем рассмотреть попытку Макрина вписаться в династическую линию Северов-Антонинов и в то же время создать собственную династию, стоит остановиться на соотношении титульных имен и неофициальных прозвищ старшего сына Септимия Севера.

Magnus... Caracalla

Надо сказать, что второй представитель Северовской династии не только питал, подобно Коммоду, слабость к величавым титульным именам, но и при всей своей болезненной обидчивости был отнюдь не чужд своеобразного, хотя довольно мрачного чувства юмора, ценил острое слово и удачную шутку (в том числе и обыгрывавшую то или иное имя). Кассий Дион, имевший возможность близко общаться с этим императором, приводит несколько выразительных анекдотов на этот счет. Так, он щедро одарил консуляра Юния Паулина, «потому что этот острослов, сам того не желая, допустил шутку над императором. Он сказал, что Антонин выглядит рассерженным на кого-то, тогда как Антонину было свойственно напускать на себя суровость» (78[77]. 11. 12). Соль шутки, возможно, заключается в том, что Паулин сказал: «Ты выглядишь рассерженным», действительно полагая, что гневное выражение лица было обычным для Каракаллы, тогда как тот в данный момент и в самом деле был рассержен. После же погрома, учиненного в Александрии, причиной которого, по единодушному мнению историков того времени, стал гнев Каракаллы на язвительные шутки александрийцев в его адрес, император с гордостью носил прозвище «Авсониев зверь» (о Auaovtoq), как он был назван в одном из данных ему предсказаний, «но вместе с тем убил многих людей за упоминание об этом пророчестве» (78[77]. 23. 4).

К «ономастическим» анекдотам можно отнести и два сообщения в жизнеописании Каракаллы. В одном говорится, что после победы над германцами император в шутку или всерьез приказал называть себя «Германским» и утверждал, что если бы одолел луканцев, его следовало бы именовать «Луканским» (Carac. 5.6). Каракалла действительно в числе своих cognomina ex virtute имел титул Germanicus Maximus, но в данном случае обыгрывается многозначность слова germanus, которое означает и «родной брат», и «германец», и «германский», так что почетный когномен можно было понимать как «Победитель брата» (т. е. убитого Геты), как и в другой шутке, которую биограф приписывает Гельвию Пертинаксу (сыну императора), который, когда Каракалле были присвоены прозвания Германского, Парфянского, Арабского и Алеманского, предложил добавить еще Величайший Гетский (Geticus Maximus -- по аналогии с Gothicus, поскольку готов именовали также гетами), намекая опять-таки на убитого младшего брата (Carac. 10.6; Geta 6.6). Что касается эпитета «Луканский», образованного от названия народа луканов, который римляне победили еще во времена войн с Пирром, то эта парономасия получает свой юмористический эффект, отсылая к наименованию сорта колбасы.

Другие истории связаны с известной «александроманией» Каракаллы, который, по некоторым свидетельствам, даже приказал называть себя Великим Александром (Epit. de Caes. 21.4). По рассказу Диона, одного офицера, родом македонянина, император повысил в чинах и даже причислил к сенаторам в ранге претория только за то, что того звали Антигоном, а его отца -- Филиппом (78[77]. 8. 1). Во время апелляционного судебного заседания с участием Каракаллы рассматривалось дело некоего преступника, не имевшего никакого отношения к Македонии, по имени Александр, «и обвинитель постоянно твердил “кровожадный Александр”, “ненавистный богам Александр”. Тогда Антонин пришел в ярость, словно услышав дурное о самом себе, и сказал: “Если тебе недостаточно [сказать] “Александр”, можешь быть свободен”» (78[77]. 8. 3). Вряд ли в данном случае имело место сознательное стремление уязвить императора, но Дион явно указывает на то, что присутствовавшие на процессе могли усмотреть здесь намек на демонстративное самоотождествление Каракаллы с македонским царем. Эта доходившая до абсурда imitatio Alexandri, несомненно, раздражала по меньшей мере часть сенатской элиты, чье отношение к Каракалле было явно негативным, и историк с откровенным сарказмом называет его оитос о фЛаАе^убротатос -- «сей величайший поклонник

Александра», используя субстантивированное прилагательное в превосходной степени (78[77]. 9.1).

Сам же Каракалла, по-видимому, вполне серьезно относился к использованию образа македонского царя в своей политике, и если и не присвоил себе его имени, то по крайней мере включил в свое официальное наименование титульный эпитет Magnus, явно отсылавший к великому завоевателю, причем, возможно, сделал это в 212 г. в связи с изданием своего знаменитого эдикта о даровании римского гражданства всем свободным жителям империи, который можно расценивать как подражание универсалистской парадигме Александра. Однако все его попытки предстать новым «римским Александром» потерпели неудачу. Несмотря на громкие титулы и смену имени в связи с фиктивным усыновлением, он вошел в историю под прозвищем Caracalla / Caracallus. Причем, как и в случае с Калигулой, первоначально это было семантически нейтральное имя, term of endearment, выражавшее связь между правителем и его солдатами, но, подхваченное позднейшей враждебной традицией, оно превратилось в уничижительное прозвище. Символический капитал официально принятых династических имен и титулов оказался в данном случае недостаточным, чтобы противодействовать контрнаименованию в виде прозвищ, спонтанно возникавших и распространявшихся среди подданных.

Столкновение этих двух модусов наименования находит свое отражение в рассказе Диона о реакции в столице на погребение праха Каракаллы в гробнице Антонинов. По словам историка, «решительно все ненавидели его лютой ненавистью» и, несмотря на оказанные ему внешние почести, «постоянно говорили о нем много дурного; и его уже не именовали более Антонином, но одни называли его прежним именем -- Бассианом, другие -- Каракаллой... третьи -- Таравтом в подражание прозвищу одного гладиатора, который внешностью был в высшей степени жалок и уродлив, но нравом весьма дерзок и кровожаден» (79[78]. 9. 3). При этом «никто не осмелился публично говорить о Таравте такие дерзости, так же как и объявить его врагом народа, опасаясь немедленной гибели от рук воинов, находившихся в Городе, но украдкой граждане осыпали его бранью и оскорбляли, как могли... и сравнивали его с самыми ужасными тиранами, которые когда-либо ими правили» (79[78]. 17. 4). Какого рода могли быть эти оскорбления, показывает пассаж из жизнеописания Макрина о реакции сената на известие о его провозглашении императором: «Кого угодно, только не братоубийцу (parricidam). Кого угодно, только не кровосмесителя (incestum). Кого угодно, только не грязного человека (inpurum). Кого угодно, только не убийцу сената и народа (interfectorem et senatus et populi)» (SHA. Macr. 2. 4).

Как видим, во время династического кризиса вопрос наименования выдвигается на передний план, имена и прозвища правителя служат концентрированным выражением реакции различных общественных групп на происходящую смену власти.

Magni nominis umbra

Опеллий Макрин в своей династической политике выбрал ту же линию, что и Септимий Север. Это наглядно видно и в принятой титулатуре, и в изменениях имен его и его сына Диадумена. Подобно тому как Север принял когномен Pertinax, а затем произвел фиктивное усыновление в род Аврелиев-Антонинов, чтобы подчеркнуть преемственность с этими своими предшественниками, так и Макрин взял когномен Severus, а своему девятилетнему сыну Диадумениану, якобы по настоянию войска, скорбевшего о Каракалле, дал титул Цезаря и имя Антонина, а примерно через год, когда возникла угроза со стороны приверженцев Элагабала, добавил к ним титулы Imperator и Augustus (Dio Cass. 78.34.1). Таким образом, официальное полное имя Макрина звучало как Imperator Caesar M. Opellius Severus Macrinus Pius Felix Augustus, его сына -- M. Opellius Antoninus Diadumenianus Caesar (см., напр: CIL II, 4790; III, 3714; VIII, 4598), а позже -- Imperator Caesar Marcus Opellius Antoninus Diadumenianus Augustus. Правда, по свидетельству Диона, в одном из писем в сенат Макрин «называл сына Диадуменианом, но не упомянул имени Антонин, несмотря на то, что мальчик обладал и этим именем» (79[78]. 37.6). Очевидно, в данном случае речь не идет о фиктивном усыновлении в семейство Северов, и дополнительные когномены в номенклатуре старшего и младшего Макринов имели сугубо символическое, «пропагандистское» значение, превращаясь, по сути, в титульные имена, подчеркивающие преемственность власти и продолжение -- прежде всего в лице сына-наследника -- Северовской династии, связанной через адопцию с Антонинами. Стоит также обратить внимание, что новый император, обращаясь в сенат, просто ставит его перед фактом получения императорских титулов и новых имен либо умалчивает о последних (подобно тому как это делал Септимий Север в первое время после фиктивной адопции). Важно отметить и роль армейских кругов (преторианцев в Риме и легионов, находившихся вместе с императором на Востоке), которые инициируют и поддерживают символические акты, демонстрирующие преемственность власти (включая обожествление предшествующего правителя).

Однако квазидинастические устремления Макрина потерпели провал, после того как на наследие первых Северов заявили права влиятельные родственники сирийского происхождения со стороны императрицы Юлии Домны. Сестра последней Юлия Меса, вдова консула Юлия Авита Алексиана, вместе со своими дочерьми Юлией Соэмиадой и Юлией Мамеей при помощи интриги активной агитации среди солдат, подкрепленной щедрыми денежными раздачами, обеспечили поддержку в войсках 14-летнему сыну Соэмиады Сексту Варию Авиту Бассиану, который в Эмесе был посвящен в верховные жрецы семитского бога Элагабала. Решающую роль в успехе переворота сыграл сознательно раздуваемый слух о том, что юноша был внебрачным сыном покойного Каракаллы, якобы имевшего связь со своей кузиной во время ее пребывания в Риме. Легионеры охотно в это поверили, тем более что заговорщики носили вокруг лагерного вала юного Авита, называя его Марком Аврелием Антонином, и изображение Каракаллы в детстве как подтверждение сходства между ними (Dio Cass. 78[79].31.3; 32.2; Hdn. V. 3.2; 9-12). Провозгласившие его императором (в Эмесе 16 мая 218 г.) воины III Галльского легиона дали ему имя его «отца», и он стал именоваться Marcus Aurelius Antoninus, divi Magni Antonini Pii filius, divi Severi Pii nepos (ILS 471; 475; 9058; AE 1964, 269; 1967, 653; 1991, 1542), причем в некоторых надписях его предки указываются вплоть до Нервы (CIL VIII, 10347; ILS 469; AE 1910, 157). Таким образом, формально династия Северов-Антонинов была восстановлена, и, как пишет биограф, все сословия и весь народ были воодушевлены именем Антонина, «которое было у него не только титулом (non solum titulo), как у Диадумена, но, казалось, переданным ему в силу кровного родства» (etiam in sanguine redditum) (Hel. 3.1). Но ее новый представитель вошел в историю под прозвищем, каковым стало имя почитаемого им солнечного божества Элагабала или (в эллинизированной форме) Гелиогабала (Aur. Vict. Caes. 23.1; Epit. de Caes. 23.1-2; ср.: SHA. Carac. 9.2).

Именно фигура Элагабала обнаруживает наиболее острое и яркое противостояние официального и неофициального модусов наименования. Показательно в этом отношении уже то, что современник описываемых событий Кассий Дион начинает рассказ о его правлении с пассажа, перечисляющего пейоративные прозвища нового императора: «Итак, Авит, он же Лже-Антонин, он же Ассириец, он же Сарданапал, и он же Тиберин (такое прозвище было дано посмертно -- после того, как его тело сбросили в Тибр) на следующий день после победы вступил в Антиохию...» (80[79].1.1). Другие источники пополняют этот реестр. Так, автор жизнеописания в дополнение к посмертному прозвищу Тиберин указывает еще два: Протащенный и Грязный (Tractatitius et Inpurus), добавляя, что его называли «и многими другими именами -- в зависимости от того, какое случившееся при нем событие хотели отметить» (Hel. 17.5). Неудивительно, что такой император, наиболее известный своими сексуальными извращениями, имел несколько соответствующих прозвищ. Одно из них придумал философ Элиан, назвавший его rщvvtз (Бабень) в речи, сочиненной вскоре после смерти императора (Philostr. VS. II. 31.625). Еще два характерных прозвания обнаруживаются в двух египетских папирусах, относящихся ко времени примерно через 50 лет после смерти Элагабала: в одном из них он назван Вvrњvervoз о корифос («Антонин-распутник»), в другом -- фvйatoз Вvwvrvoз piKpвз («нечестивый малютка Антонин») (P. Oxy. XLVI, 3298; 3299). Сохранность этих документов не позволяет понять контекст, в котором упомянуты прозвища, но сам по себе факт сравнительно долгой памяти о порочном правителе в провинции, где он никогда не бывал, примечателен. К этим прозвищам можно добавить имена, которыми, если верить поздним источникам, хотел называться сам Элагабал. Это, в частности, имя Bassiana, ж.р. от Бассиан (Epit. de Caes. 23.3), а также Fabius Gurges и Scipio (SHA. Hel. 26.2): так он называл себя, когда появлялся после обеда в далматике (просторной шелковой тунике), ибо в таком виде были выведены к народу родителями юные Фабий и Корнелий для исправления их нравов. Первое из них отсылает, предположительно, к отцу и сыну, консулам первой трети III в. до н. э., чей когномен происходит от слова со значением «мот, расточитель» и, как следует из сообщения Макробия, пошло от «растраченного отцовского наследства» (Macrob. Sat. III. 13.6).

Таким образом, Элагабал оказывается обладателем наибольшего числа унизительных прозвищ среди всех римских правителей. Это ни в коем случае не случайность. Все его поведение и внешность очень сильно отличались от римских традиций и нравов. Каждое из названных прозвищ по-своему красноречиво. Часть из них прямо указывает на пороки юного правителя. Другие представляют собой дисфемизмы, характерные для «проклятия памяти».

Что касается прозвища Лже-Антонин (^euфavrovivoc;), то Дион с самого начала так именует Элагабала, очевидно, в силу своей уверенности в том, что настоящим его отцом был Варий Марцелл, знатный сириец, умерший незадолго до 218 г. (78[79] .30.2). Но все же главной причиной использования такого наименования была полная противоположность всего облика и поведения Элагабала истинным Антонинам. В этом отношении он предстает как моральный антипод своего кузена и преемника, возведенного на престол в результате мятежа преторианцев в марте 222 г. Примерно за год до этого сын Мамеи и Гессия Марцина, носивший имя М. Iulius Gessius Alexianus Bassianus, по инициативе Месы был усыновлен Элагабалом и возведен в ранг Цезаря, получив новое имя Александр. Полностью он стал именоваться Марком Аврелием Севером Александром, сыном божественного Великого Антонина, внуком божественного Севера (см., напр: ILS 2009; 5854; AE 1937, 33). Именно для акцентирования связи с последним Александр получил когномен Severus, а вовсе не за свою дисциплинарную суровость по отношению к воинам, как утверждают позднейшие источники (SHA. A. Sev. 12.4; 25.1; Aur. Vict. Caes. 24.4).

Однако имя Антонина в его номенклатуру включено не было, хотя настойчиво предлагалось ему сенатом после провозглашения Августом. Этому отказу автор его жизнеописания посвящает целых семь глав в явно фиктивной сцене gesta senatus (A. Sev. 6-12). Здесь, как и в биографиях предшествующих императоров, подробно развивается тема nomen Antoninorum, которая действительно является «the most conspicuous single theme in the Historia Augusta», присутствуя в 19 из 30 императорских «жизней». Ее возможные источники, идейное, композиционное и литературно-стилистическое значение для сборника в целом неоднократно служили предметом исследования. Не останавливаясь на перипетиях изучения данного сюжета, отметим, что, независимо от того, считать ли такое увлечение nomen

Antoninorum результатом собственных пристрастий автора «Истории Августов», или заимствованием из какого-то источника (Мария Максима, написавшего жизнеописания императоров от Траяна до Элагабала в правление Александра, либо же латинских авторов IV в.), или же отражением реальной популярности Антонинов, для проблематики нашего исследования принципиально важно само наполнение императорского имени особым идеологическим содержанием, явным или неявным, что, как представляется, есть характерная общая установка римского политического сознания, а отнюдь не авторское изобретение. В связи с этим стоит обратить внимание на ряд мотивов в трактовках «имени Антонинов» на страницах сборника.

Во-первых, это определенная сакрализация данного имени, которая подчеркивается соответствующими эпитетами. Это и sanctum illud nomen (Sev. 20.3; Macr.7.7; Hel.2.4), и nomenque illud venerable (Sev. 21.11), и sacrum nomen (A. Sev. 7.6), и istud venerable omnibus nomen (A. Sev.9.7), и sacratum nomen (Macr.7.7), а также amabile illis temporibus nomen Antoninorum (Diad. 7.2) и Antoninorum nomen vel iam numen potius (A. Sev.9.1.). Его носитель находится под защитой богов (Diad. 1.8; 7.6; 9.5-6). Оно было «столь славным (tam clarum), что, казалось, рядом с ним неуместно было поставить даже имя богов (ut illi ne deorum nomen commode videretur adiungi)» (Diad. 7.2).

Во-вторых, любовь к этому имени (desiderium, amor, caritas nominis) особенно велика среди воинов (Carac. 1.1; 8.10; Macr. 3.9; 10.2-3; Diad. 1.5; 2.10; 6.10; 7.2; 9.4), но оно дорого и всем людям: оно «настолько укоренилось в сознании людей, что его нельзя было вырвать -- оно, как и имя Августа, полонило все сердца» («omnium pectora velut Augusti nomen obsederat») (Carac. 9.2; ср. Hel. 1.5; 3.1). По сути, оно приравнивается к имени Augustus и, подобно ему, почти превращается в титул (Sev. 19.3; Geta. 2.2; Carac. 9.2; A. Sev. 8.1; 10.3), неотъемлемый элемент императорской номинации. И его присвоение даже без фиктивной адопции, как в случае с Диадуменианом, в общем-то подтверждает этот тезис.

В-третьих, всё это обусловливалось в первую очередь памятью о хороших правителях, которые стали олицетворением добродетелей и почитались даже выше богов: «Антонины стояли у нас выше богов, и именно вследствие любви к трем государям, которой как бы освещались мудрость, доброта и благочестие, в лице Антонина -- благочестие, в лице Вера -- доброта, в лице Марка -- мудрость» (Diad. 7.4; ср. пассаж из фиктивной речи Севера Александра в A. Sev. 9.1, где повторяется та же мысль, но олицетворением храбрости назван Каракалла). Поэтому от последующих носителей nomen Antoninorum ожидалось соответствие этим качествам, составлявшим канон императорских virtutes (pietas, prudentia, innocentia, fortitudo).

В-четвертых, в разработке темы «имени Антонинов» проводится мысль о последовательном опорочении этого имени преемниками Септимия Севера вплоть до Элагабала (ср. в особенности Macr. 3.9), который стал ultimus Antoninorum и своим поведением и пороками до такой степени обесчестил данный когномен, что Александр Север, по версии автора его жизнеописания, наотрез отказался последовать призыву сената заново восстановить «блеск имени Антонинов» -- redde in integrum nomen Antoninorum (A. Sev.7.2), не приняв и имени «Великий» (A. Sev.11.2-4).