Историческая память и история в культуре глобального сообщества

Размещено на http://www.allbest.ru/

Историческая память и история в культуре глобального сообщества

Б.Л. Губман,

К.В. Ануфриева

Аннотации

В статье анализируется взаимосвязь исторической памяти и истории в культуре глобального сообщества. Историческая память рассмотрена как начало, конституирующее индивидуальный и коллективный опыт. Являясь результатом освоения образов минувшего, историческая память - итог усилий не только профессиональных историков, но и творцов эпоса, различных жанров художественной литературы, спектаклей, фильмов, телесериалов о минувшем, произведений изобразительного искусства, которые повествуют о нём. Она выступает как "наше прошлое", необходимое для обретения личностной и коллективной самоидентификации, решения современных проблем и прогнозирования будущего. Глобализация существенно влияет на характер производства и трансляции исторической памяти. На фоне изменений, происходящих в культуре глобального сообщества, в статье прослеживаются противоречивые отношения академической историографии и исторической памяти.

Ключевые слова: история, историчность, историческая память, исторический опыт, "присвоение прошлого".

Boris L. Gubman, Karina V. Anufrieva

Tver State University, The Ministry of Education and Science of the Russian Federation, исторический память коллективный

Studechesky per., 12, 170100, Tver, Tver region, Russian Federation

HISTORICAL MEMORY AND HISTORY IN THE CULTURE OF GLOBAL COMMUNITY

The article examines the relationship of historical memory and history in the global community culture. Historical memory is considered as the basis constituting individual and collective experience.

Synthesizing the images of the past, historical memory is the result of the efforts of not only professional historians, but also the creators of the epos, various genres of fiction, plays, films, TV series about the past, works of fine art that tell about it. It acts as "our past", necessary for finding personal and collective self-identity, solving contemporary problems and predicting the future. Globalization has a significant impact on the way historical memory is produced and disseminated. Against the background of changes taking place in the culture of the global community, the article traces the contradictory relationship of academic historiography and historical memory.

Историческая память может рассматриваться как совокупность нарративно оформленных представлений об истории определённой общности людей, разделяемых в некоторый момент времени в её пределах и служащих цели самоидентификации. Историческая память, с одной стороны, проявляется как аксиологически окрашенная картина динамики развития во времени народа или нации, а с другой - как единство образов минувшего, опосредующих совокупность конституирующихся в настоящем многообразных интерсубъективных связей - практик взаимодействия людей, социальных структур и институтов. В силу этого обстоятельства историческая память никогда не была обделена вниманием власти, усматривающей в ней, не без основания, инструмент собственной легитимации. Историческая память формируется на базе художественного воспроизведения прошлого и истории. Именно у истории как области профессионального знания о минувшем складываются тесные и весьма противоречивые отношения с исторической памятью. В их взаимосвязь вторгаются интересы властного механизма, доминирующего в обществе и зачастую стремящегося превратить историю как знание в мифологический или идеологический продукт, необходимый для укрепления собственных символических ресурсов. Характерно, что ситуация глобализации накладывает свой неизгладимый отпечаток на характер производства и трансляции исторической памяти, имманентную рефлексию историков по поводу собственной области знания и её взаимосвязи с формированием исторической памяти.

1. Историческая память в контексте личностного и коллективного опыта

Память - несомненный ингредиент целостности опыта человеческой личности и коллективных общностей. Она сообщает личностному и коллективному опыту историческое измерение. Рассуждая об опыте личности, имеющем экзистенциальный источник, можно констатировать, что он представим как целостный сплав её мироощущения, миропонимания, способов и ориентиров деятельности, соединяемых воедино осознанием собственного Я. Обретение личностной самотождественности - образа Я как итога пройденного во времени жизненного пути, задаёт основание конституирования личностного опыта. Вопреки чисто эмпирическому истолкованию опыта, его формирование явлено как сплав чувственного, эмоционального, рационально-познавательного, волевого и практического компонентов, подчинённый цели конструирования образа Я, способного сохранять самоидентичность путём деятельного взаимодействия с миром. Обладание опытом означает способность "встраиваться" в мир многообразных вещных и интерсубъективных связей, используя личностный потенциал. Оно демонстрирует значимость Я в совокупности межчеловеческих взаимоотношений. Именно принимая такое истолкование опыта, возникает возможность понять роль памяти как интегрального звена, способного организовать воедино его многообразие в мире личности. Ведь память как раз и выступает как способность вызывать к жизни представления - образы минувшего, которые живут благодаря неистребимому альянсу с сознанием и самосознанием личности.

Память организует воедино опыт личности, прочерчивая траекторию её существования во времени. Она позволяет соединить образы личностного существования в прошлом и настоящем в единое целое в свете открытости будущему. Ещё Августин осознал связь памяти, непосредственного созерцания и ожидания как способов существования души, характеризующих триединство ипостасей времени. Рассматривая бег психического времени в его целостности, непрерывности и устремлённости вперёд, он констатировал одновременно существование трёх его ликов, утверждая примат настоящего по отношению к прошлому и будущему. Многие важные аспекты формальной организации взаимосвязи памяти и субъективного времени как важнейшей предпосылки её функционирования были отрефлексированы И. Кантом и Э. Гуссерлем. Фундаментальная онтология М. Хайдеггера, по сути, перевела рассмотрение проблемы памяти в ракурс поиска её бытийных оснований. "Метафизика конечности", делающая своим отправным пунктом факт "заброшенности" человека в мир, предполагает, что его бытие немыслимо вне стремительного потока времени [4, с. 181]. История человечества и возможность историописания оказываются укоренёнными в историчности "бытия-сознания". В этой перспективе память, как показал П. Рикёр, не только выступает способностью, обеспечивающей рефлексивную самоидентичность личности, но и неминуемо приобретает культурноисторическое звучание, вписывая человека в мир в его синхронном и диахронном измерениях [3, с. 58]. Она задаёт регистр переплетения индивидуального и культурноисторического опыта, являющегося достоянием человеческих сообществ.

Мир культуры - своеобразный знаковосимволический резервуар коллективного опыта, питающий и опыт индивидуальный. В синхронном измерении он объективирован в многообразии форм, которые обладают специфической структурной упорядоченностью, предметным воплощением, сопряжены со сложившимися стереотипами деятельности и иерархией ценностей. Смысловое наполнение мира культуры существует в непрестанном освоении его содержания и одновременно в порождении новых феноменов созидающими его субъектами. Распредмечивание содержания культурного мира и опредмечивание собственных личностных возможностей в создании его явлений - два параллельных процесса, предполагаемых коллективным праксисом. Многообразие культурных миров говорит о плюрализме форм опыта, которым обладают сопричастные им субъекты. Культурные миры обладают стремлением к обретению самотождественности подобно тому, как личность ищет и уточняет образ собственного Я.

Индивидуальный и культурный опыт взаимодополнительны, участвуют в созидании друг друга. Культуры открыты друг другу через возможность диалогической трансляции собственного опыта, и этот процесс вряд ли сегодня можно представлять в линейно-прогрессистском ключе в духе Г.-В.-Ф. Гегеля или К. Маркса. Скорее он похож на "сад, где ветвятся дорожки" (Х.-Л. Борхес), подобен компьютерному каталогу, "ризоматичен" и подчинён синергетическому варианту порождения нового. Эксплуатируя время человеческой жизни, вбирая и аккумулируя его, культурный праксис осуществим на делянках несхожих миров.

Историческая память обеспечивает существование диахронного измерения опыта, разделяемого субъектами определённой культуры. Она является продуктом освоения образов минувшего в массовом сознании и создаётся усилиями отнюдь не только профессиональных историков, но и творцов эпоса, различных жанров художественной литературы, спектаклей, фильмов, телесериалов о минувшем, произведений изобразительного искусства, которые повествуют о нём. В любом случае, историческая память отнюдь не тождественна академической наррации о случившемся на определённом отрезке прошлого. Она выступает как "наше прошлое", востребованное во имя решения современных проблем и прогнозирования будущего. Именно на базе исторической памяти, сопрягающей опыт минувшего и настоящего, а также с проекциями будущего, возникает культурная самоидентичность.

Исторический опыт, по мысли Х.-Г. Га- дамера, должен быть понят в свете созданной им теории "истории действия", сообразно с которой он - итог вовлечённости субъекта в контекст вершащихся в истории событий. Опыт транскрибируется через категории веры, понимания и игры [6, р. 53]. Вера, в его понимании, предполагает понимание того обстоятельства, что она присутствует как неотъемлемый компонент пропозиционно оформленного знания, а шире - традиции, наполненной "предсуждениями". Действительно, если принять суждение за элементарную "клеточку" знания и истолковать как убеждение в правоте выдвигаемого утверждения, которое притязает на истинностный статус и проверяемость, то очевидно наличие в нём веровательного содержания. Понимание предполагает нахождение субъекта в границах герменевтического круга, расширение которого достигается через постоянное "слияние горизонтов" прошлого и настоящего, а также непрестанное вопрошание. Игра же сопряжена с непредвиденностью пребывающего в поле рассмотрения события, на которое надлежит реагировать. Событийность рисуется как момент, диктующий непредвиденность расширения поля исторического опыта, его открытость.

Эффект слияния временного горизонта опыта прошлого и настоящего рождает запрос на историческую память. Настоящее постоянно адресует свои вопросы прошлому в поисках истоков современного состояния общества и культуры. "Лишь непредвиденное обладает властью удивления, и это удивление предполагает новый опыт. Проникновение горизонта ожидания поэтому творит новый опыт" [7, р. 262]. Парадоксальным образом прошлое также может ставить вопросы, требующие ответа в настоящем. Вопросы, исходящие из настоящего, возникают в контексте интерсубъективных связей в границах различных культурных миров. Они - итог полилога, идущего как в пределах индивидуальных культурных миров, так и между ними. Развивая этот сюжет, продуктивно представленный в работах Х.-Г. Гадамера, Р. Козелека, Х.Р. Яусса, П. Рикёра и других авторов, а в нашей стране В.М. Межуевым [см.: 2], можно сказать, что динамически меняющиеся в разных культурных мирах образы современности диктуют и различные условия постановки вопросов, адресованных минувшему. В связи с этим можно вспомнить, например, размышления Н.И. Конрада о природе культурных "ренессансов" на Востоке и на Западе, возникших в контексте ответа на видение этого сюжета А.Д. Тойнби. В любом случае, "наша современность" задаёт запрос на образ прошлого, который коррелятивен ей.

2. Историография и историческая память

Историческая память и история как особого рода академическая дисциплина имеют общий онтологический источник - бытие человека во времени. Их роднит использование повествовательной формы рассказа о минувшем. Наррация как способ постижения истории, отличный от теоретических построений, например естествознания, портретирует определённые периоды истории в их связи с настоящим. Это в равной степени относится как к художественным вариантам наррации, так и к практике истории как академической дисциплины. Рассказ о минувшем всегда предполагает видение его определённого фрагмента в контексте истории как некоторой целостности даже при прицельной фокусировке на совокупности событий прошлого, которые прямо или опосредованно волнуют людей сегодня. Даже кризис классических историософских концепций Нового времени и попытки отвержения любых универсально ориентированных теорий исторического развития не смогли окончательно снять вопроса о том, что истории отдельных периодов, стран и народов так или иначе предполагают отнесённость к формату единой истории человечества. Отдельные истории, становящиеся достоянием сообщества историков-профессионалов или же широкой аудитории под воздействием популярной подачи академического знания, а также художественно-образной их трансляции, всегда притязают на масштабность и значимость, которая устанавливается в перспективе истории как целостности.

Ещё И. Кант справедливо писал о регулятивной значимости идеи всеобщей истории, позволяющей говорить о том, что многообразие исторических событий требует осмысления их на фоне динамической целостности истории как таковой. Правда, его видение идеи всеобщей истории было отмечено убеждённостью в неуклонном торжестве прогресса теоретического и практического разума. Оно предвосхищало гегелевское видение идеи всеобщей истории не только как регулятивного инструмента её понимания, но и как конститутивного основания "делания" социокультурной реальности. Р.Д. Коллингвуд, являясь неогегельянцем, совсем не разделял прогрессистского оптимизма своего учителя, но полагал необходимым признание роли априори присущей человеческому сознанию идеи истории как универсальной предпосылки исторического мышления [1, с. 280]. Действительно, мыслить историю отдельных процессов можно, лишь соотнося таковые, прямо или косвенно, с событиями всеобщей истории, которая, разумеется, может видеться в разном ключе. Современная история, реально достигшая высочайшей степени универсализации межчеловеческих связей, властно напоминает нам об этом обстоятельстве. В связи с этим возникает и мысль о том, что сама ситуация "заброшенности" человека в мир, пребывание "бытия-сознания" в потоке времени, всегда возвышающемся над конкретными повествованиями, рождает стремление к включению историй в единство истории, которое открыто, благодаря непостижимости того, что превышает рамки любых рассказов. При этом постижение истории так или иначе предполагает различные варьирующиеся во времени и потому преходящие способы её концептуализации онтологических допущений.

Историческая память отличается от академической историографии способом "присвоения" исторического прошлого, хотя они нерасторжимо взаимосвязаны. Конечно, историография и историческая память так или иначе опираются на феномен связи прошлого и настоящего, могут кооперировать свои усилия. Однако именно историческая память обладает притязанием на "присвоение" минувшего в целях практического освоения настоящего в интересах определённого социокультурного сообщества. Именно такого рода отношение к минувшему позволяет квалифицировать его как "наше". Организуя опыт сообщества, историческая память воздействует на современность и выступает основанием проецирования будущего [9, рр. 17-18]. В силу этого обстоятельства историческая память сфокусирована прежде всего на национально-культурном моменте "нашего прошлого", ценностно окрашенном освоении и переживании такового. История, напротив, даже если она ориентирована на постижение национального прошлого, притязает на определённое дистанцирование от практического использования её выводов, академичность собственного образа. При этом нельзя не отметить, что образ ремесла историка-профессионала существенно изменился под воздействием "критики исторического разума" и, в особенности, современных нарративистских концепций.

Ассимилировав многие идеи философии жизни, неокантианства, экзистенциальной герменевтики, различных версий аналитической философии, постструктурализма и других направлений, внёсших свой вклад в "критику исторического разума", представители англо-американской аналитической философии истории и континентальной герменевтики разработали теорию наррации, показав фундаментальное родство и различие художественного и исторического повествования. Повествование предстало в этом ракурсе как существующий одновременно с синхронно-теоретическим и философско-категориальной формами познания тип постижения мира и способ человеческого бытия.

Уже при элементарном создании исторического предложения историческое событие получает смысловое наполнение в зависимости от последующих событий, их связи с настоящим (А. Данто). Историческое повествование выступает как некоторая цепь последовательно развёртывающихся силой воображения автора событий, требующая внимания читателя (У.Б. Гэлли) и в финальной инстанции предстающая как некоторая рефлексивно конституированная целостность (Л.О. Минк). Если отдельные исторические предложения верифицируемы с точки зрения их истинностного содержания, то повествование как целостность не может быть оценено как истинное или ложное, ибо в нём выборочно присутствуют интересующие его создателя события и причинно-следственные связи. При этом оказывается, что историческая наррация своим обращением к некоторому замыслу, интриге повествования, композиции во многом родственна художественному повествованию (Л.О. Минк, Х. Уайт, П. Вейн, Х. Келлнер и другие). В конечном счёте, как полагает П. Рикёр, все эти черты исторической наррации укоренены в той "заброшенности" человека в мир, о которой говорил М. Хайдеггер. Следуя за Х.-Г. Гадамером в своей интерпретации динамики исторического опыта, Рикёр показал, что вторжение непредвиденного события настоящего влечёт за собой необходимость ответной реакции на него сквозь призму языка традиции. Именно в этом и состоит неиссякаемый источник многообразия повествований о минувшем, связанных с настоящим. Историк, воспроизводя миры минувшего, воссоздаёт их в мире своего повествования, адресованного миру читателя [8, р. 36]. При этом очевидно, что историография может быть различно ориентирована: она в состоянии некритически служить дискурсу власти или же бросать ему вызов, взывая к ревизии картины исторической памяти. Обе эти возможности истории по-разному реализовались в прошлом и воплощаются сегодня на фоне процесса глобализации.

3. Историческая память в глобальном мире

Глобализация, объединяя планетарное сообщество, осуществляет этот эффект на базе ранее существовавших и новых медиасредств. Единое информационное пространство, которое является итогом и условием глобализации, приносит с собой новые возможности формирования исторической памяти, но при этом отнюдь не происходит становления стандартизированной и единообразной картины исторической реальности. Напротив, утверждается полилог различных национально оформленных и конституированных на медийной основе картин исторической памяти.

В эпоху глобализации властные механизмы национально-государственных образований активно используют медийные средства с целью обеспечения эффективного функционирования исторической памяти. Значимые исторические источники и литература, исторически сфокусированные произведения изобразительного искусства, литературы, киноискусства (в особенности, документалистика), записи лекций исто- риков-профессионалов существуют в электронных архивах, доступны через сеть библиотек, музеев и Интернет (Г. Люббе). Социокультурное пространство в целом приобретает музейное измерение (А. Мальро, Д. Ваттимо). П. Нора говорит в данной связи о распаде органично существовавшей на базе истории национальной идентичности и становлении политики памяти, призванной в эпоху торжества настоящего и забвения прошлого возродить в обществе связь с традицией минувшего. Он соотносит политику памяти с профессиональной работой историков с "местами памяти", помогающей реставрировать через воспоминание связь прошлого с настоящим и будущим. Естественно, что при этом образы исторической памяти на службе властных, и прежде всего национально-государственных, интересов рассматриваются в первую очередь в их социально-мифологической и идеологической функциях. В глобальном медийном пространстве идёт радикальное противоборство различных картин исторической памяти, связанных с политическими альянсами и конфликтами.

Одновременно медийное пространство эпохи глобализации создаёт достаточно продуктивные основания для критико-рефлексивной работы историков-профессионалов. Это происходит прежде всего благодаря получению ими глобальной аудитории в СМИ и интернет-среде: не только лекционные курсы историков, но и интервью с ними по актуальным проблемам, видеотрансляции профессиональных дискуссий, семинаров и конференций позволяют им донести свою точку зрения на тот или иной предмет до значительного количества заинтересованных людей (П.Д. Бек) [см: 5]. Популяризаторы исторического знания, подобные С. Шаме или Э. Радзинскому, способны получить популярность медиа-звёзд. Поиск корректной и обоснованной репрезентации исторических событий в наррации зачастую составляет в глобальную эпоху основу конфронтации историков-профессионалов с официально культивируемыми представлениями исторической памяти. Они зачастую, как показал, например, П. Нора, оказываются поколебленными критико-рефлексивной аргументацией.

Идея истории, которая наиболее созвучна современности в интерпретации Р.Д. Коллингвуда, выступает в её полифонической редакции, как призыв никогда не завершённого поиска видения целостности минувшего в горизонте настоящего и его проблем. Следование ей оказывается залогом трансформации исторического знания, а значит, в финальной инстанции и исторической памяти, обусловливающей динамику социокультурных изменений.

Примечания