Мемориальное пространство Новосибирска в исторической динамике (1893-2000 гг.)

Размещено на http://allbest.ru

Мемориальное пространство Новосибирска в исторической динамике (1893-2000 гг.)

Мемориальное пространство, состоящее из системы локализованных и взаимосвязанных символических объектов, часто служит основой для формирования устойчивых культурных образов города, научное изучение которых стало актуальным лишь в последние десятилетия, прежде всего, в связи с постановкой задач брендирования городов для достижения политических и коммерческих целей.

Мемориальное место емко и концентрировано выражает смыслы и ценностные ориентиры целых поколений, выносимые в публичное пространство социально-культурной коммуникации, участвует в организации культурного пространства локуса. Выявление и интерпретация систем мемориальных символов, актуальных в социокультурном пространстве города на разных исторических этапах его развития, помогают определить степень целостности, внутренней самоидентичности городского сообщества, зависимой от отношения к общему прошлому.

В условиях глобализации культурно-историческая специфика города нередко размывается, городская идентичность ослабевает, а население чувствует большую неудовлетворенность жизнью в таком «безликом» пространстве. Исследование городского мемориального пространства в исторической динамике может помочь преодолению этих проблем через выявление истоков тех процессов, которые ведут общество к забвению и беспамятству, а значит, и к культурному обеднению, снижающему общее ощущение качества жизни и понимание ее смысла.

Ярким примером российского мегаполиса, предпринимающего в настоящее время попытки преодоления проблемы бедности мемориального пространства, на развитие которого существует выраженный общественный запрос, является Новосибирск.

На разных исторических этапах в мемориальном пространстве Новосибирска доминировали различные символы прошлого, одни утверждали самобытность этого города на фоне иных населенных мест страны и его способность противостоять государству в отстаивании собственных интересов, другие же, наоборот, подчеркивали включенность Новосибирска в общий контекст имперской (советской, российской) истории как части единого государства, при том особенно значительной части.

Цель данной статьи - проследить динамику развития мемориального пространства Новосибирска в период с 1893 до 2000 г. во взаимном дополнении и противоборстве тенденций развития политики памяти, исходившей как от субъектов государственной власти, так и от местных властей, а также связанной с инициативами общественных организаций и отдельных значимых коммемораторов.

Для этого предстоит определить и последовательно охарактеризовать этапы формирования городского мемориального пространства, связанные с утверждением той или иной системы памятных мест, релевантной контекстам государственной идеологии и политики памяти, или отвечавшей интересам местных коммемораторов.

Понятие мемориального пространства редко используется историками. Гораздо чаще к нему прибегают архитекторы, а также специалисты в области градостроительства и градоустройства. Они понимают мемориальную среду (мемориальное пространство) как часть городской среды - обжитой территории, совокупности конкретных основополагающих условий, созданных человеком и природой в границах населенного пункта, которые оказывают влияние на уровень и качество жизнедеятельности человека.

Архитекторы и градостроители имеют тенденцию рассматривать мемориальную среду (пространство) города в ее целостности, но прежде всего, с эстетической и дизайнерской точек зрения, редко в исторической динамике. Для специалистов в этих областях важно «вписать» как старые, так и новые мемориальные объекты (памятные места) в уже существующую или планируемую городскую среду, чтобы не нарушить ее эстетичность и экологическую целесообразность [1].

Однако классика средового подхода урбанистики, представленная, в частности работами К. Линча, демонстрирует примеры изучения городской среды в ее целостности, в непрерывности развития, в единстве старого и нового, а пространственное окружение человека как средство усиления ощущения от образов времени, выражающих те или иные актуальные ценности [2]. Проблемы перехода духовных ценностей в предметный мир городского пространства и далее, при его освоении обществом - в мир образов и идеалов, интересуют, скорее, культурологов и философов, обычно концентрирующих внимание на идеях и смыслах, а не на эстетике городских мемориалов. Примером соответствующих исследований на материалах городских военных мемориалов может послужить работа А.В. Стрельниковой [3]. мемориальный символ память новосибирск

Однако нельзя упускать из внимания то обстоятельство, что город существует в координатах времени, его пространство, в том числе и мемориальное, складывается исторически и определяется памятью городских жителей о прошлом. В настоящее время на сибирских примерах изучаются отдельные вопросы отражения символов коллективной памяти на динамике культурного пространства сибирских городов (работы

В.Г. Рыженко, С.С. Наумова, К.В. Демьянова и др.) [4, 5]. Однако пока еще не было написано ни одного исторического произведения, обобщающего основные этапы развития мемориального пространства российских и, в частности, сибирских мегаполисов с акцентом на зависимость мемориальных процессов от политики памяти, реализовывавшейся как государством, так и местными властными структурами.

При этом стоит признать подготовленной историографическую почву для такого рода обобщений. В этой связи необходимо обратить внимание на исследования А. В. Святославского, давшего широкую характеристику исторической динамике отечественной мемориальной культуры [6], на монографию М.Я. Рожанского, предпринявшего попытку показать в историческом развитии Сибирь как пространство памяти [7], а также на работу Л.В. Кошман, в которой демонстрируется влияние творческих инициатив различных групп коммеморато- ров, по-своему осмыслявших сюжеты исторической памяти, на культурное пространство российских городов XIX - начала ХХ в. [8].

Важно учесть и то, что тема нашего исследования напрямую связана с проблематикой истории сохранения наследия российских городов, к которой обращались очень многие авторы, описавшие различные локальные примеры. В частности, сохранению историко-культурного наследия Томска в советское время посвящались работы Е.В. Перетягиной [9], Э.И. Черняка и Н.М. Дмитриенко [10]. Попытки обобщить советский опыт охраны памятников предпринимался и зарубежными русистами, в частности К. Келли [11], установившей взаимосвязь между практиками, нацеленными на сохранение исторического наследия, и государственной пропагандой идентичностей и ценностей.

История отдельных памятных мест дореволюционного и советского Новониколаевска (с 1926 г. Новосибирска) детально изучалась архитекторами [12, 13], историками [14, 15], краеведами [16-19] и специалистами по охране историко-культурного наследия города [20].

Некоторые аспекты формирования мемориального пространства Новосибирска затрагивались научным коллективом, работавшим в первой половине 2000-х гг. под руководством омского историка В.Г. Рыженко над изучением развития культурного пространства сибирских городов в советский период [21. С. 184-191, 220-231].

Динамике системы памятных мест Новосибирска в период с 1920 по 1941 г. ранее также уделялось внимание и в работах автора предлагаемой статьи [22, 23]. Однако до сих пор исследователями не предпринималось попыток предложить обобщающую историческую характеристику формирования и развития мемориального пространства Новосибирска.

В методологическом отношении данное исследование опирается на принцип историзма, сравнительно-сопоставительный и диахронический методы. Используемая в исследовании категория мемориального пространства строится на основании системы категорий, разработанных в рамках направления исследований, известного в мировой науке как Memory Studies, предполагающего изучение коллективной памяти и ее включенность в коммеморативные практики, присущие обществу той или иной эпохи и формирующиеся под воздействием политики памяти.

В данной работе городское мемориальное пространство понимается как система памятных мест и связанных с ними коммеморативных практик, состоящая из исторически локализованных символических элементов, которые особым образом функционируют в пространственно-временных координатах города.

Мемориальное пространство города постоянно меняется: вновь создаются и исчезают его отдельные элементы и целые системы (подсистемы) элементов, а смыслы тех, что длительно существуют, со временем трансформируются. Не совсем правильно понимать городское мемориальное пространство лишь как некую объективно существующую систему общепризнанных памятных мест.

Мемориальное пространство города - это, прежде всего, ментальная карта, умозрительная конструкция, существующая в общественном сознании той или иной социальной группы в то или иное время, изменчивая и не всегда внятная. Не все памятные места одинаково значимы для всех горожан, не все одобряются и признаются. Именно поэтому всегда случались острые социальные конфликты на мемориальной почве, доходившие до настоящих войн с памятниками.

Коллективная память городского сообщества фиксируется, прежде всего, в таких символических элементах городского пространства, как топонимы, памятники, мемориальные доски и декоративные элементы зданий.

Вслед за А. Риглем мы различаем памятники, «задуманные как таковые», созданные специально с целью увековечить память, а также памятники, которые не были задуманы как памятники, а лишь со временем обрели это значение в глазах общества, будучи связанными с некими важными для него аспектами прошлого [24. С. 16-34]. В рамках данного исследования принципиально важно отследить поворотные моменты в процессе осознания городским сообществом исторической ценности отдельных элементов обжитого городского пространства и их причисления к наследию, чтобы понять, как «город без истории» «обретал память».

Динамика мемориального пространства находится в прямой зависимости от политики памяти, которая проявляется в деятельности государства и других акторов, направленной на утверждение тех или иных представлений о коллективном прошлом и в формировании поддерживающих их культурной инфраструктуры [25.

С. 33], в которую и входят памятники и памятные места. Поэтому объяснение изменений городского мемориального пространства должно строиться на выявлении контекстов политики памяти разных исторических периодов. От доминирующих смыслов политики памяти зависит коммуникативная специфика мемориального пространства, в котором, как правило, кипит деятельность, нацеленная на увековечивание памяти, ее актуализация и трансляция во внешний мир, иначе, говоря, коммеморативная деятельность, по отношению к которой мемориальное пространство выступает в качестве необходимой инфраструктуры.

Основными источниками данного исследования послужили делопроизводственные документы организаций и учреждений, отвечавших на разных исторических этапах за охрану памятников и популяризацию историкокультурного наследия, прежде всего, из архивных фондов новосибирского краеведческого музея и новосибирского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК), а также постановления Новосибирского горсовета, научные и публицистические произведения архитекторов и краеведов, боровшихся за установку и охрану памятников в Новосибирске, подготовленные ими паспорта и фотоснимки объектов историко-культурного наследия, хранящиеся в коллекциях музея истории архитектуры Сибири им. С.Н. Баландина при Новосибирском государственном университете архитектуры, дизайна и искусств.

К визуальным источникам нашего исследования стоит также отнести планы города Новониколаевска-Новосибирска разных десятилетий, отражающие изменения в топонимике. Важными источниками исследования послужили также публикации в местной газетной печати, отражавшие особенности политики памяти, исторической памяти новосибирцев на разных этапах прошлого и их восприятия городского мемориального пространства. Опираясь на указанные источники, рассмотрим основные этапы развития мемориального пространства Новосибирска в период, предшествующий современности.

Название города всегда символично и исторично. Оно сообщает некий главный смысл, связанный с пониманием обстоятельств его основания и исторической роли. До революции Новосибирск сменил несколько названий. Существуя с 1893 до конца 1903 г. в статусе поселка, он последовательно именовался Кривощеков- ским, Александровским и Новониколаевским.

Первое название дали его основатели - крестьяне села Кривощеково, второе и третье отвечали имперской практике называть населенный пункт в честь царя, годы правления которого хронологически совпали с основанием поселения. При этом важно подчеркнуть связь основания Новосибирска со строительством Транссибирской магистрали, фактически давшей ему жизнь как городу с большими перспективами дальнейшего экономического и административного развития. Александровский-Новониколаевский поселок, позже город Новониколаевск, изначально мыслился многими его жителями, администрацией и чиновниками, занимавшимися землеустройством, не просто как часть пространства огромной империи, но именно как населенный пункт, возникший на «царской» железной дороге.

Официальная имперская идеология преподносила Транссиб в качестве «новейшего средства стянуть империю и нацию стальными нитями», как средство «соединения главного средоточия Русской земли с ее восточною половиной» [26]. В этом контексте населенный пункт на железной дороге воспринимался как форпост империи на осваиваемой территории. Значимо и то обстоятельство, что город возник на кабинетских землях его императорского величества. Это обернулось финансовыми проблемами для новониколаевцев и вошло в историю фактом сложно разрешимого противоречия между императором и населением города, вынужденным выкупать землю у государя.

Данный сюжет по понятным причинам культивировала советская историография [15. С. 34-38]. Однако несмотря на противоречия, мемориальное пространство дореволюционного Новониколаевска начало все-таки оформляться в стандартах имперских традиций сакрализации власти. Главные улицы города были названы Николаевским проспектом и Александровской.

С трехсотлетием династии Романовых, пышно праздновавшимся по всей стране, было связано возведение на Николаевском проспекте часовни Святого Николая Чудотворца, которая начала действовать как храм в 1915 г. В память об Александре III возводился, по замыслу его создателей, и Александро-Невский собор. Он строился именно как храм на царской железной дороге по типовому проекту столичных архитекторов, который использовался для населенных мест, располагавшихся вдоль Транссибирской магистрали.

Начальный этап истории Новониколаевска увековечивался в его топонимике, которая также отвечала общеимперскому контексту политики памяти. В названиях улиц, некоторые из которых появлялись на плане города по инициативе самих жителей, отражались имена инженеров царской России, строивших мост через Обь на императорской железной дороге: Г.Н. Будагова (ул. Будагова), В.К. Жандара (ул. Владимировская), Н.П. Меженинова (ул. Межениновская) и К.Я. Михайловского (ул. Михайловская) [19. С. 207]. Память еще об одном инженере-мостостроителе Н.М. Тихомирове, который скоропостижно скончался в Новониколаевске, была увековечена почетным погребением в ограде собора Александра Невского, строительством которого руководил Тихомиров [18. С. 25-26]. Так могила инженера Тихомирова стала еще одним памятным местом в системе, увековечивавшей память о первостепенной роли Романовых в основании Новониколаевска.

До революции Новониколаевск входил в состав Томской губернии. Это также сказалось на его топонимике. Улицы Асинкритовская и Тобизеновская были названы в честь томских губернаторов. При том, что главные мемориальные символы молодого города были, несомненно, имперскими, нельзя не заметить влияние на мемориальное пространство Новониколаевска политики памяти, исходившей от антиправительственных сил Сибири, боровшихся в начале ХХ в. за демократические преобразования и преодоление регионом колониального состояния.

Так, в Новониколаевске появились улицы, названные в честь лидеров движения сибирских областников - Н.М. Ядринцева и Г.Н. Потанина, а также в честь популярного в начале ХХ в. у представителей политических движений, выражавших протест в адрес трона, Ермака. Впрочем, память о Ермаке - покорителе Сибири, расширившем границы Московского государства ради его процветания, использовалась и на государственном уровне в общем контексте реализации имперской политики памяти [26].

До революции мемориальное пространство Новониколаевска не выражало претензий на наличие собственной истории, отдельной от имперского и сибирского контекстов, а также и на политическую самостоятельность. Ощущение переживания «своей» истории у жителей города появилось лишь в условиях Гражданской войны, когда город стал восприниматься одним из ее наиболее значимых эпицентров в связи с такими яркими событиями, как мятеж Чехословацкого корпуса, отступление армии А. В. Колчака на восток Сибири через Новониколаевск, а также эпидемия тифа, во время свирепства которой город лишился половины своего населения. В этот период газетчики Новониколаевска цитировали И.В. Сталина: «Что касается Колчака, то после его разгрома под Новониколаевском от его армии остались лишь воспоминания» и вторили вождю, выражаясь собственными формулировками, к примеру: «После Новосибирска наша доблестная армия уже не имела сколько-нибудь значимого противника» [27]. Разумеется, в головах жителей города существовали самые разные воспоминания о произошедшем в период Гражданской войны и собственные памятные места. Однако победа большевиков задала единую направленность дальнейшему развитию мемориального пространства города.

Решая задачи самолегитимации, большевики, вернувшие себе в конце 1919 г. власть, принялись за увековечивание памяти о жертвах «колчаковщины». В Новониколаевске были десятки тысяч погибших от тифа и ран. Из этих тысяч официально мемориализации были удостоены лишь 104 узника новониколаевской тюрьмы, с которыми колчаковцы жестоко расправились при отступлении. Большинство из погибших не было опознано. 22 января «замученных» торжественно похоронили при большом стечении народа на центральной площади города.

Братская могила, в которой, преимущественно, неизвестно кто покоился, стала главным элементом новой системы военно-революционных памятных мест, сконструированной к середине 1920-х гг. В 1922 г. на братской могиле был возведен памятник (художник В.Н. Сибиряков, инженер А. И. Кудрявцев) в виде мускулистой рабочей руки с факелом, волевым движением пробивающей «скалу капитала». В духе времени этот памятник выражал абстрактные, универсальные революционные идеи и не имел символической связи с конкретным местом и конкретными событиями. Памятник не выражал скорби и изначально не сообщал имен погибших [22. С. 227-229].

Однако местные коммемораторы все-таки немало потрудились над конструированием революционной истории Новониколаевска, которая не должна была остаться полностью лишенной имен. Уже в начале 1920-х гг. Сибистпарт (Сибирская комиссия по истории революции и РКП(б)), который возглавил известный в Сибири революционер В. Д. Вегман, собрал воспоминания выживших деятелей подполья периода «колчаковщины» и использовал их для формирования в городе нового мемориального пространства, отражавшего особую, новониколаевскую память о военно-революционных событиях и полностью отрицавшего систему памятных мест имперского периода.

Из экскурсионного маршрута, подготовленного Сибистпартом к 10-летию революции, видно, что новая система памятных мест включала в себя полтора десятка объектов, разбросанных по городу: здания, где провозглашалась и низвергалась советская власть, арестный дом, где содержались политические заключенные во время Гражданской войны, конспиративные квартиры наиболее известных в городе подпольщиков - семьи Шамшиных и Е. Б. (Дуси) Ковальчук, издательство первой городской советской газеты «Дело революции», места расправы колчаковцев над политическими заключенными и их братская могила, а также и новое памятное место - могила партизанского командира П.Е. Щетинкина, погибшего в 1927 г. в Монголии и похороненного рядом с братской могилой 104 жертв «колчаковщины». [28. Л. 1-6].

На 1924 г. пришлась новая волна переименований улиц в честь признанных героев большевистского подполья Новониколаевска. Улицу Гуляевскую переименовали в честь первого председателя Новониколаевского городского совета, В. Р. Романова, погибшего в ходе колчаковской расправы, а улицу Покровскую - в честь революционерки Дуси Ковальчук [29]. Советская власть, очевидно, не покушалась лишь на переименование улиц, названных в честь областников Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева, официально признавая их заслуги перед Сибирью.

В 1921 г. Новониколаевск стал административным центром Сибирского края, что дало ему основание открыто заговорить от лица всей Сибири языком политизированных коммемораций. Так, празднование освобождения Сибири от «колчаковщины» почти сразу стали устраивать по всему региону 14 декабря - в день «освобождения сибирской столицы». В 1926 г. название города, ассоциировавшееся с памятью о свергнутом царе Николае II, было заменено на идеологическое «Новосибирск», которое несло смыслы новой благополучной жизни в социалистической Сибири. По мысли центральных властей, Новосибирск должен был стать не столицей Сибири как отдельного региона со своей уникальной историей и спецификой, но столицей советской Сибири.

Поэтому еще в 1920 г. преобразилась городская топонимика. В городе исчезли улицы, названные в честь томских губернаторов и инженеров-путейцев. Так, Будаговская стала Большевистской, Гондатти - улицей Урицкого, Гудимовская - Коммунистической, Тобизеновская - улицей Горького и т.д. [29].

«Столицу Сибири» не могла обойти мемориализа- ция В.И. Ленина, умершего в 1924 г. Главную городскую площадь переименовали в площадь Ленина. А к формировавшейся системе мест, связанных с памятью о революции и Гражданской войне в Новониколаевске, добавилось первое памятное место общесоветского значения - дом Ленина - новое общественное здание- памятник. Оно закрыло собой братскую могилу «жертв колчаковщины», которая оказалась во дворе здания.

Так переключилось внимание с памяти о Гражданской войне в Новониколаевске на важнейшую для страны фигуру памяти о революции, на основе которой формировалась советская идентичность. В это время в стране получил развитие политический, квазирелигиозный культ Ленина.

Мемориальный комплекс, состоявший из дома Ленина и братской могилы, явно ассоциировался с традиционным сакральным местом: храм - дом Бога и погост. Строительство дома- памятника преподносилось пропагандой как всенародное дело. Каждый мог пожертвовать деньги на кирпич для этой стройки. Эта практика заимствовалась у православных верующих, аналогично подходивших к сбору средств на строительство церквей.

В середине 1920-х гг. мемориальное пространство Новосибирска осмыслялось местными музейщиками, продолжавшими дореволюционные сибирские традиции краеведения, и вне революционного контекста. Они разработали программу изучения и популяризации истории Новосибирска и его памятных мест, связанных с историей местной торговли, застройки и городской повседневности.

На призыв собрать материал о «старом городе» отозвался один из первых жителей Новониколаевска М. В. Можаров, который принес в музей свои воспоминания, отразившие свободный от советской идеологии взгляд на историю Новосибирска.

По его мнению, Новониколаевск был рожден, прежде всего, коммерцией, поэтому первым памятным местом стоило признать Старобазарную площадь, а не железнодорожный мост через Обь. Так актуализировалась память о том, что еще до основания поселка строителей железнодорожного моста на месте будущего города возник торговый населенный пункт Гусевка, в дальнейшем слившийся с поселком мостостроителей. Можаров помнил и первый в городе дом, не имевший отношения к революционным событиям.

Но автор воспоминаний предлагал отметить этот мемориальной табличкой как значимый в контексте локальной истории [30. Л. 10-12]. Эти инициативы музйшиков были генетически связаны с локальным (сибирским) компонентом коллективной памяти жителей города, который формировался в сознании новониколаевцев еще до революции под воздействием общественно-политической деятельности областников и других антиправительственно настроенных политических сил.

Но тема локальной истории, не связанной с революцией, не получила развития в музейном деле последующих десятилетий по идеологическим причинам [22. С. 450-451]. Места, связанные с реальной памятью новосибирцев, не имевшей отношения к революции, как, к примеру, исторический некрополь, предавались в это время забвению и приходили в упадок.

Следующий этап истории развития мемориального пространства Новосибирска приблизительно укладывается в период, когда получил развитие политический культ И. В. Сталина, который поддерживался целым рядом менее значительных по отдельности, но важных в своей сумме культов вождей и героев всесоюзного масштаба: С.М. Кирова, В.В. Куйбышева, С.Г. Орджоникидзе, А.М. Горького, В.П. Чкалова и др. Считалось, что их героические жизни, посвященные борьбе за власть советов и социалистическому строительству должны служить примером массам советских граждан.

Поэтому память о них увековечивалась повсеместно. Распространение квазирелигиозного культа Кирова после его убийства в 1934 г. незамедлительно сказалось на мемориальном пространстве города Новосибирска, где в честь «лучшего друга Сталина» назвали район, улицу, ряд предприятий, учреждений и установили по меньшей мере четыре памятника Кирову. Он воспринимался как герой первых сталинских пятилеток, как организатор производства, именно поэтому память о нем сохраняла актуальность в военный и восстановительный периоды в тыловом Новосибирске. В 1947 г. был даже открыт мемориальный музей в маленьком деревянном доме на ул. Ленина.

Сообщалось, что именно в нем в 1908 г. временно жил молодой Киров - начинающий революционер [16. С. 37]. Однако стоит учитывать, что эти сведения не совсем точны, а роль Кирова в развитии революционного движения в Сибири до революции советская пропаганда сильно преувеличивала.

Так проявлялась типичная для этого времени тенденция поиска в провинциях таких мест, которые могли бы быть связаны с памятью о ком-то или о чем-то значимом в общесоветском масштабе. На этом фоне снижалось внимание к памятным местам, связанным с городской и региональной историей, даже революционной. Это отражалось на состоянии памятников. В частности, ветшал монумент на могиле жертв «колчаковщины». Под воздействием этих тенденций менялась и городская топонимика. В конце 1930-х был репрессирован революционер, создатель Сибистпарта

В.Д. Вегман. Следовательно, улицу прижизненно названную в его честь, переименовали.

Вообще же, коммеморации, нацеленные на увековечивание памяти о «великих делах» еще живых вождей и героев, были яркой чертой сталинского времени. В этой связи улица Кузнецкая стала называться проспектом Сталина, а Вокзальный район переименовали в честь народного комиссара СССР путей сообщения Л.М. Кагановича. Разумеется, в наиболее людных местах города появилось несколько памятников Сталину, который снесли уже в начале 1960-х гг. на волне хрущевской десталинизации. В 1949 г. на площади Сталина торжественно открыли памятник еще живому трижды Герою СССР, летчику из Новосибирска А.И. Покрышкину - бюст по проекту скульптора М. Манизера [14. С. 237]. Покрышкин воспринимался в те годы, как и Киров, в качестве не местного, а общесоветского героя, которым могут, в частности, гордиться и новосибирцы, поскольку его судьба оказалась связанной с их городом.

Одновременно дореволюционное прошлое Новосибирска считалось в сталинский период незначительным и даже мрачным и особенно, как никогда до и после, очернялось на уровне общедоступных коммемораций. Его «убогие», «мелкие» (по словам ведущего новосибирского архитектора тех лет А.Д. Крячкова) следы [31. С. 3-4], сохранившиеся в городском пространстве, не ценились и зачастую без колебаний уничтожались. С лица земли исчезали деревянные дома первых жителей Новониколаевска, старые кладбища, церкви, вошедших в 1929-1930 гг. в городскую черту Новосибирска сел и деревень.

Великая Отечественная война, во время которой развивались общие мемориальные тенденции сталинского времени, все-таки повлияла на отношение новосибирских коммемораторов к истории Новосибирска. Во-первых, газеты освежили память о героях подполья периода «колчаковщины», которые были нужны в качестве примеров самоотверженности в борьбе с врагом.

Во-вторых, впервые за все советское время в памяти новосибирцев был актуализирован образ инженера- путейца Н.Г. Гарина-Михайловского [23. С. 182]. Политика памяти военных лет репрезентировала Гарина- Михайловского как одного из основателей Новосибирска, поскольку он принял решение о месте строительства железнодорожного моста.

Выходило, что Новосибирск, по версии пропаганды, ставший в годы войны главной за Уралом «кузницей Победы» за счет своего транспортного значения, изначально был заложен как особый город, «вольный», «самочинный», к созданию которого приложил руку великий инженер, он же и выдающийся революционный писатель. При этом из истории строительства моста, давшего жизнь городу, совершенно исчезли цари Романовы, без инициативы которых все-таки не было бы ни моста, ни самой железной дороги.

В 1930-1950-х гг. уделялось мало внимания памятникам местной истории, даже революционной. Популярные в 1920-х гг. герои революции и Гражданской войны все реже упоминались в газетах и в ходе массовых празднований. О них стали вспоминать лишь в связи с «круглыми датами» освобождения Сибири от «колчаковщины». Памятник на братской могиле 104 жертв Гражданской войны, как мы уже упоминали, постепенно ветшал. Лишь в 1939 г., к 20-летию освобождения от «колчаковщины», его отреставрировали [32. Л. 1-2].

Однако годы Великой Отечественной войны, когда потребность государства в мобилизации населения на боевые подвиги резко обострилась, память о местных героях революционной борьбы и большевистского подполья была актуализована, прежде всего, на уровне печатной и устной пропаганды. Что же касается мемориального пространства, то стоит отметить инициативу, связанную с предложением установить памятник В. Р. Романову - председателю Новониколаевского совета рабочих и солдатских депутатов, расстрелянному колчаковцами при отступлении в конце 1919 г. [33. Л. 35].

В послевоенном Новосибирске массовым коммемо- рациям уделялось мало внимания. Город рос, в основном отрицая свое прошлое. Лишь к 40-летию Октября в сквер Героев революции с Нового кладбища, готовившегося к закрытию, перенесли останки членов городского исполкома, расстрелянных в 1918 г. в результате контрреволюционного переворота в городе [17. С. 101]. Память о Победе в Великой Отечественной войне увековечивалась на уровне мало заметных инициатив, как первый обелиск Победы, установленный в 1947 г. и снесенный уже в 1952 г. [21. С. 222]. Более характерной для этого времени стала практика использовать в декоре новых общественных зданий («сталинок») мемориальные элементы. В поисках свежих декоративных форм архитекторы обращались к традициям барокко и классицизма.

В результате переосмысления этого культурного наследия появлялись примеры эклектичного сочетания советской государственной и военной символики с элементами барочных орнаментов, к примеру, с вазонами, наполненными фруктами, рогами изобилия, букетами цветов.

Классический ак- канат мог заменяться колосьями и дубовыми листьями. Широко использовались изображения знамен, флагов и советских гербов [34. С. 199-202]. Многочисленные вкрапления этих символических знаков в обновлявшуюся после войны городскую среду, служившую новосибирцам пространством повседневной жизни, постоянно напоминали о глобальном советском триумфе, обеспечившем народу благополучную, мирную жизнь.

Со второй половины 1960-х гг., на фоне частичной десталинизации и ослабления идеологических опор советского государства, доминирующим концептом государственной политики памяти стала героизация целых поколений - революционного и военного, которые якобы заложили боевые и трудовые традиции, лежавшие в основе процветания советского государства и благополучия советского народа на современном этапе.

Символическим центром новосибирского левобережья и местом основных идеологизированных коммеморативных практик, устраивавшихся в этой части города, стал созданный в 1967 г. мемориальный ансамбль «Подвигу сибиряков в Великую Отечественную войну 1941-1945 гг.», более известный как монумент Славы (художник - А.С. Чернобровцев, скульпторы Б.Л. Ермишин, М.М. Пирогов и Б.А. Захаров). Этот мемориальный ансамбль разместился на двух площадях. По замыслу автора, оформление первой из них символически утверждало торжество победы, мира и новой жизни. Но символическое решение второй площади было сугубо скорбным и печальным.

В «застойные» годы брежневского правления в городе было открыто несколько десятков памятников, мемориальных досок, а также множество народных музеев в учебных заведениях и на предприятиях, которые использовались в ходе бесчисленных празднований юбилеев и экскурсии по военно-революционным местам, число которых неуклонно росло. Только за период с 1965 по 1975 г. в городе и области было установлено 67 памятников и 50 мемориальных досок [38. Л. 16]. В это время существенно разрослась система памятных мест, связанных с революционным движением в Новониколаевске.

Найти такие места в своем районе должны были жители не только исторического центра города, но и его окраин. В итоге революционным местом стал считаться даже необитаемый остров Коровий на Оби, где, по воспоминаниям выживших революционеров, устраивал нелегальные сходки С.М. Киров в 1908 г. [39. Л. 243].

Наиболее значительным было увековечивание в начале 1970-х гг. памяти о героизме 22-й Сибирской добровольческой дивизии, в честь которой в Кировском районе назвали площадь, улицу, а также установили стелу, у которой проводились эмоциональные памятные мероприятия с участием сотен ветеранов.

В середине 1970-х гг. торжества сопровождались «священнодействием»: урна с землей, «омытой кровью сибиряков, которую привезли участники похода», была заложена в клумбу [40. Л. 105]. Этот ритуал, несомненно, свидетельствует о сакрализации в сознании жителей города тех лет памятных мест, связанных с войной. Аналогичные урны закладывались в землю и на монументе Славы [36. Л. 1].

Во второй половине 1960-х - начале 1880-х гг. отношение местной партийной элитой и советской администрацией к мемориальным процессам в городе не противоречило явно общим контекстам государственной политики памяти. А местные коммемораторы с виду успешно справлялись с теми мемориальными задачами, которые перед ними ставило государство и местные властные структуры.

Однако у бурной коммеморативной деятельности, к которой привлекалась широкая общественность, были несомненные изъяны. Омассовление работы по сохранению исторического наследия нередко вело к ее профанации.

Краеведы тех лет пересказывали из раза в раз одни и те же исторические сведения, часто недостоверные, поверхностно понятые и запутанные, добавляя к уже изученному до них мало новых фактов и свободно их коверкая. Это, в частности, отразилось в попытке новосибирского отделения ВООПИиК издать усилиями его активистов к 60-летию Октября сборник очерков по революционной истории города.

Задуманное не удалось реализовать из- за низкого качества подготовленных материалов, в которых содержалось много повторов и фактических ошибок [41. Л. 1]. Стандартизация коммемораций вызывала у населения ощущение пресыщения официозом.

Показательно, к примеру, что в 1976 г., в год празднования 90-летия Новосибирска, головное предприятие кожевенно-обувного объединения отказалось носить имя С.М. Кирова, заменив его названием «Обь» [42. Л. 3]. Кроме того, ВООПИиК с большим трудом удава - лось защищать сохранность памятников, даже поставленных под охрану государства. Градостроители, производственники, метростроевцы и коммунальщики города практически не осознавали ценности историко-культурного наследия Новосибирска, безжалостно уничтожая старые здания, в числе которых оказался и дом революционеров Шамшиных, и целые «исторические» кварталы.

Только за период с 1972 по 1976 г. в городе было уничтожено 11 историко-революционных памятников, стоявших на государственной охране [Там же. Л. 1].

К 1980 г. ВООПИиК наконец активно заговорило о необходимости защищать дореволюционное архитектурное наследие. Так, с общественно значимых инициатив архитекторов В.М. Пивкина, М.И. Болотина,

О.П. Ваганова, И.П. Журина и С.Н. Баландина началась переоценка тех мест в Новосибирске, которые мыслились связанным не с военно-революционным, а с имперским прошлым города и его прошлым как части досоветской Сибири. Защитникам памятников стоило больших усилий доказывать само существование в Новосибирске архитектурного наследия, а также добиваться его постановки под охрану.

Фактически они изучали дореволюционное зодчество Новосибирска еще с 1960-х гг. Еще в 1969 г. архитекторы предложили список выявленных архитектурных памятников, рекомендованных к постановке под охрану государства, куда вошли деревянные дома, дореволюционные купеческие особняки и здания, построенные в конструктивистском стиле [43. Л. 4-10].

Постановлением облисполкома № 419 от 25 июня 1971 г. эти городские памятники деревянного зодчества были поставлены под охрану. То же постановление содержало пункт о создании в исторической части города градостроительного заповедника - уголка дореволюционного Новониколаевска - улицы, мощенной булыжником, с деревянными тротуарами и палисадниками, на которой будут стоять старые дома-памятники, перенесенные из разных частей города [44].

Но эта инициатива так и осталась нереализованной до сих пор. Да и деревянные «домики-сказки», «домики-теремки», находившиеся под охраной государства, все равно сносились [45].

Затягивалось также и создание историко-архитектурного музея под открытом небом, заложенного в 1971 г. в Академгородке с целью собрать в одном месте наиболее ценные памятники старинного деревянного зодчества по всей Сибири [46. Л. 12]. Именно поэтому в 1980 г. архитектор С.Н. Баландин составил комплексный план по охране городских памятников архитектуры и истории [39. Л. 3].

На этапе Горбачевской перестройки была все-таки официально признана историческая ценность ряда памятников деревянного зодчества, дореволюционных каменных зданий, в том числе собора Александра

Невского, построек архитектора А. Д. Крячкова, а также железнодорожного моста через Обь. В 1983 г.

В.М. Пивкин предложил создать музей Новосибирска, в структуру которого включить архитектурный заповедник, установить на набережной Оби монумент первопроходцам Сибири, памятники «основателю» Новосибирска - Н.Г. Гарину-Михайловскому и выдающемуся архитектору А.Д. Крячкову [47. С. 142]. На основе этих идей начала интенсивно формироваться система памятных мест Новосибирска, альтернативная военно-революционному прочтению местной истории.

Следующий этап развития мемориального пространства Новосибирска был связан с его концептуальным переосмыслением на фоне распада СССР, процесса федерализации и отказа от советской идеологии.

К началу 1990-х гг. были актуализированы исторические образы «лиц, имевших прямое отношение к основанию города, к изысканию, проектированию и строительству в конце XIX в. в районе будущего Новосибирска Транссибирской железнодорожной магистрали и первого моста через Обь, к строительству и развитию поселка транспортных строителей, от которого пошло развитие Новониколаевска - Новосибирска».

В 1990 г., в связи с приближавшимся столетием города, новосибирский горсовет даже запланировал переименовать ряд городских улиц в честь совершенно забытых ранее «отцов города»: К.Н. Михайловского, В.И. Роецкого, Н.А. Белелюбского, Г.М. Будагова, Г.М. Тихомирова и Н.П. Меженинова [48. Л. 8]. Стоит подчеркнуть то, что при этом официально еще не вспоминали о роли царя Алеександра III в строительстве Транссиба и в основании Новосибирска.

Хотя улицы города в 1990-х гг. так и не сменили своих названий, вместе с распадом СССР в 1991 г. очевидно заострилось общественное внимание к версиям местной истории, альтернативным революционной. На этом фоне из общественных мест исчезло несколько памятников Ленину, появились памятники жертвам политических репрессий и радиационных катастроф. Государственная политика памяти этих лет была непоследовательной и даже невнятной.

На этом фоне повысилась значимость мемориальных инициатив, исходивших от местной администрации и от общественности. Местные власти не опровергали советских достижений в развитии города, начиная с периода Великой Отечественной войны, однако игнорировали и даже криминализировали революционную историю и историю Гражданской войны, официально репрезентируя ее как самое страшное время для города. Революционные памятные места оказались совершенно вне коммеморативной активности населения и стали забываться.

Уже к началу 1990-х гг. на уровне коммеморативных инициатив местной администрации, готовившейся к торжествам в честь 100-летия Новосибирска, были актуализированы образы инженеров-путейцев, которые рассматривались теперь в качестве героев собственно новосибирской истории. На волне политических процессов, связанных с федерализацией и в контексте конструирования памяти о собственном прошлом, не связанном с революционными аспектами, в мемориальное пространство Новосибирска вернулась Николаевская часовня (архитектор П.А. Чернобровцева).

История ее возведения в честь 300-летия Дома Романовых не получила широкого тиражирования. За то эта реконструкция стимулировала распространение историко-топографического мифа о Новониколаевске-Новосибирске как о центре России, символом которого часовня и считалась. Этот миф символически повышал статус города в условиях экономической и социально-политической дестабилизации начала 1990-х гг.

На протяжении всего последнего десятилетия ХХ в. в коллективной памяти жителей города укреплялся еще один исторический миф о Новосибирске военных лет как о городе трудовой славы. Оборонная промышленность города пребывала в кризисном состоянии.

На этом фоне позитивный образ былой трудовой славы оказался востребован как населением, уже привыкшем к регулярным чествованиям ветеранов, так и местными коммунистами, и демократическими силами, обещавшими позитивные экономические перемены в скором будущем. Соответственно, в 1999 г. был открыт и одобрительно воспринят населением еще один памятник А. С. Чернобровцева «Единству Фронта и тыла», дополнивший «монумент Славы». По замыслу автора, он увековечивал подвиг тружеников тыла, работавших на предприятиях оборонного комплекса Новосибирска.

Итак, до революции в Новониколаевске не было памятников, связанных именно с историей самого города. Зато сложилась система памятных мест, прославлявших имперскую власть, благодаря которой, как считалось, появился Новониколаевск. Параллельно в нарождавшемся мемориальном пространстве города первые коммемораторы оставили следы, отражавшие память Сибири, как колонии, боровшейся с метрополией за расширение прав населения региона. Собственное историческое «я» появилось у города только после Гражданской войны, когда в памяти населения были сформированы культы местных героев революционной и подпольной борьбы, сведения о деятельности которых легли в основу новой системы памятных мест.

Параллельно с ней в городском мемориальном пространстве складывалась система памятников, значимых в общесоветском масштабе. В сталинский период последняя однозначно доминировала, агрессивно вытесняя из мемориального пространства города остатки дореволюционных мемориальных систем и затеняя памятные места, связанные с местным военно-революционным прошлым.

На этапе Великой Отечественной войны в историческую память новосибирцев в новом, «проработанном» виде вернулись местные герои революции и Гражданской войны, а также «основатель города» инженер-путеец Н. Г. Гарин-Михайловский, репрезентировавшийся в контексте индустриальных и транспортных мотивов. Этап с 1945 по 1965 г. стал для Новосибирска определенным мемориальным «провалом», после чего началось переосмысление исторического наследия города в контексте концепта памяти о боевой и трудовой славе советского народа.

В эти годы в мемориальном пространстве города была выстроена символическая связь между актуализированной и значительно расширенной системой новосибирских памятных мест, которые были связаны с историей революции и Гражданской войны, и вновь созданной системой памятников, связанных с увековечиванием боевых и трудовых подвигов новосибирцев, участвовавших в Великой Отечественной войне. Городское мемориальное пространство становилось все более плотным, но при этом относительно гомогенным. В его отрицание в канун горбачевской перестройки гуманитарная и творческая интеллигенция стала активно формировать альтернативную систему памятных мест, порой искусственно привязывая ее к дореволюционному архитектурному наследию города, которое, как и в начале XX в., ассоциировалось не только с памятью Новониколаевска-Новосибирска, но и всей Сибири.

Именно на этой основе стало развиваться мемориальное пространство города в конце 1980-1990-х гг., когда революционные места подверглись забвению, стали появляться явно антисоветские памятники, а в опоре на переосмысленный и фактический присвоенный городом дореволюционный исторический нарратив начала складываться система памятных мест, интерпретируемая, прежде всего, во взаимосвязи лишь с собственным уникальным новониколаевским прошлым.

Сегодня мемориальное пространство Новосибирска, живущего в контексте «мемориальной эпохи», формируется самыми разными коммемораторами. Оно гетерогенно и все более насыщенно. Современное мемориальное пространство города питается старыми историческим нарративами и мифами, которые по-разному переосмысляются и репрезентируются, что, несомненно, заслуживает отдельного исследования.