Теоретик и практик христианского просвещения: духовно-учебная и литературная деятельность епископа Бориса

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Теоретик и практик христианского просвещения: духовно-учебная и литературная деятельность епископа Бориса

Сухова Н.Ю.

Данная статья посвящена одному из достаточно известных представителей российского «ученого монашества» конца XIX в. -- епископу Борису (Плотникову) (16.07.1855-18.11.1901). Несмотря на то, что успехи и проблемы, связанные со служением этой части духовно-учебных деятелей, многократно обсуждалась и в XIX -- начале XX вв., и в последние десятилетия, на каждом этапе обсуждений вновь выявляются крайне противоположные оценки и конкретных исторических реалий, и самого «ученого монашества» как явления, его места и значения в жизни Церкви. Об актуальности исследования этой темы свидетельствует сама корректировка терминологии: нынешние иноки, жизнь которых связана с духовной школой, а не с монастырем, предпочитают именоваться не «учеными», как в XIX -- начале XX вв., а «академическими», что представляется вполне обоснованным. Таким образом, тема далеко не исчерпана и требует исследовательского внимания. Но не только выводы, но даже какие-то обоснованные рассуждения требуют фактологии, то есть, внимания к конкретным представителям «ученого монашества», их судьбам, церковным деяниям, литературному наследию.

Преосвященный Борис -- в миру Владимир Владимирович Плотников, несмотря на уже указанную выше известность не включается обычно в число идеологов «ученого монашества». В самом деле, кажется, что этот хрупкий и телом и душой инок, не всегда готовый принимать какие-то твердые и, тем более, жесткие решения, теряется на фоне своего активного современника преосвященного Антония (Храповицкого) и учеников и последователей последнего, разработавших в конце XIX --начале XX в. целую концепцию служения «ученого монашества» и консолидации их сил. Но если всмотреться более внимательно и в основные вехи служения преосвященного Бориса, и его наследие, можно убедиться, что несмотря на свою короткую жизнь -- 46 лет -- он сумел не только пройти все служения, на которые традиционно назначались ученые иноки, но и задуматься над сутью главного их призвания: полной преданности христианскому просвещению. И будучи человеком не только умным, но и тонко, иногда до болезненности, чувствующим все нюансы, епископ Борис остро переживал проблемы, связанные и с христианским просвещением как таковым, и с участием в нем «ученого монашества». Попытки понять, как должен строиться этот процесс, не предаваясь исключительно личным размышлениям, а опираясь на многовековой опыт Церкви, обусловили и основное направление в научных исследованиях преосвященного Бориса -- история христианского просвещения.

И хотя основные вехи жизни и служения епископа Бориса излагались в некрологах, энциклопедических и памятных статьях, следует взглянуть на них через призму заявленной темы. Начало жизненного пути Владимира Плотникова было привычным для духовной школы: Красноярское ДУ (1870), Томская ДС (1876), КазДА (1880). На всех этапах он был вполне успешен, проявившийся в академии научный интерес -- к словесности и истории литературы -- вполне отражал дух времени: словесность всегда занимала особое место в российских духовных школах, в 1870-х гг. же, в связи с бурным развитием духовной периодики, многие студенты академий выбирали церковно-практическое отделение, желая заниматься именно словесностью. Однако В. Плотников выделялся среди своих однокурсников: уже при окончании академии две его статьи были опубликованы в воронежском журнале «Филологические записки», а написанное на 3-м курсе кандидатское сочинение, посвященное истории христианского просвещения, было признано лучшим и удостоено премии митрополита Литовского Иосифа (Семашко). Профессор И. Я. Порфирьев, занимавший кафедру теории словесности и истории литературы, видел в В. Плотникове своего преемника и предложил оставить его при кафедре в качестве приват-доцента. Следует отметить, что проблема реализации всеобщего, универсального в конкретных этнокультурных условиях христианского просвещения была интересна самому И. Я. Порфирьеву, о чем свидетельствуют его небольшие статьи о начале христианского просвещения в России, включенные в дальнейшем в авторский курс лекций. Тем не менее вопрос формирования традиции восточно-христианского просвещения, принесенной на Русь, требовал дополнительного исследования, поэтому И. Я. Порфирьев и предложил эту тему самому перспективному ученику еще в виде семестрового сочинения на 2-м курсе. Но кандидатская диссертация свидетельствовала о горячем интересе и В. Плотникова к теме. Причем, несмотря на небольшой опыт научной деятельности, В. Плотников проявил свое понимание «проблемности» выбранной темы: диаметрально противоположное отношение христианских авторов первых веков к «эллинской мудрости» и римской науке, к самой «мирской учености», полезности и опасности ее для христианства.

Более того, к основному тексту кандидатского сочинения был присоединен методологический трактат по научной разработке истории просвещения в целом и литературы в частности, в котором автор делал попытку синтезировать методы различных гуманитарных и даже естественных (психологии) областей науки к изучению истории христианского просвещения. Сама попытка четко выстроить методологию своего исследования была очень интересна, особенно в контексте непрерывных дискуссий 1870-х гг., связанных с богословием как наукой, его местом и значением в комплексе научного знания, особенностями, методологией. Текст трактата свидетельствовал, что увлеченность автора веяниями эпохи обусловлена повышенным вниманием к «психической организацией человека»; историческим факторам, «под влиянием которых действует человеческий дух»; поисками общих законов «умственной жизни человека» -- то есть попытками сделать богословские исследования интересными и востребованными обществом через перенесение на них черт и методов других областей человеческого знания. Широкий хронологический период, выбранный для кандидатской работы, -- первые 14 веков христианства -- позволил автору выявить лишь некоторые общие тенденции в формировании и развитии форм и методов христианского просвещения. Таким образом, это была скорее заявка, или проект, дальнейшей научной работы: каждый исторический этап требовал тщательного исследования.

Однако, несмотря на положительное решение церковно-практического отделения, а затем и Совета КазДА, В. Плотников неожиданно отказался от столь заманчивого предложения. Воодушевленный самой идеей христианского просвещения, он решил приложить к этому делу собственные силы, отправившись в Японскую духовную миссию. Начальник этой миссии равноапостольный Николай (Касаткин) в конце 1870-х гг. ежегодно приглашал выпускников духовных академий в Японию. Поступило такое предложение и в 1879 г., но тогда В. Плотников, несмотря на заинтересовавшее его предложение, не подумал нарушить свои ученые планы, хотя и находился в нерешительном, раздвоенном состоянии. Между тем летом 1880 г. его миссионерское стремление было стимулировано приездом в Казань равноапостольного Николая, прибывшего в Россию с целью самому подыскать молодых сподвижников. Но нельзя объяснить решение В. Плотникова исключительно обаянием этого великого миссионера. В 1878 г. в Японскую миссию отправился выпускник КазДА того же года Василий Соколовский-Автономов, принявший перед отъездом монашество с именем Владимир в петербургской Александро-Невской лавре. Иеромонах Владимир был близким другом -- «сотаинником» -- В. Плотникова и в письмах рассказывал о специфике катехизации обратившихся к христианству японцев. Так как именно иеромонах Владимир был назначен заведующим учебно-воспитательной частью Токийской семинарии, учрежденной при миссии еще в 1875 г., ему было о чем посоветоваться со специалистом, изучавшим историю христианского просвещения.

Но в Японию В. Плотников не отправился, не решившись принять монашество, а последнее было твердым требованием равноапостольного Николая. Этот отказ был критически оценен архиепископом Казанским Сергием (Ляпидевским) и столичными духовно-учебными властями, В. Плотников не был утвержден приват-доцентом, а назначен преподавателем словесности, истории литературы и логики в родную Томскую ДС. Назначение было не худшим: далеко не каждому выпускнику академии в эти годы удавалось попасть на кафедру, соответствующую его академической специализации. Но для человека, склонного к кабинетным научным занятиям и желающим их продолжать, оторванность от хороших библиотек и академической научной атмосферы была крайне тяжела. Ректор КазДА протоиерей Александр Владимирский, как и вся преподавательская корпорация, жалея о потере талантливого выпускника, старались как-то помочь ему: содействовали публикации его статей в «Православном собеседнике», а при первой возможности надеялись вернуть в академию хотя бы на какую-то должность. Но удалось это сделать лишь в начале 1884 г.: 1 февраля был уволен по болезни (и вскоре скончался) доцент П. А. Милославский, занимавший кафедру метафизики, и Совет КазДА единогласно решил пригласить на эту кафедру В. Плотникова. Хотя метафизика не относилась к области специальных занятий последнего, все же он изучал ее в академии в качестве общеобязательного предмета. Желая продолжать занятия наукой, В. Плотников с радостью вернулся в академию, весьма успешно прочитал пробные лекции -- «Учение о бытии» и «Учение о пространстве» -- и занял кафедру метафизики в статусе исполняющего должность доцента, как то велел новый академический Устав 1884 г.

Несмотря на то что процесс подготовки к лекциям отнимал много времени и сил, через год молодому преподавателю удалось представить магистерскую диссертацию: значительно переработанную и дополненную первую часть кандидатского сочинения, охватывающую доконстантиновский период истории христианского просвещения. Проблемный фокус исследования был задан самой темой -- двойственное отношение христианского просвещения к «древней греко-римской образованности» и, в свою очередь, неоднозначное влияние языческой классической культуры на христианскую мысль, хотя палитра затронутых вопросов была гораздо шире. В этой палитре нельзя не отметить мучительный для автора исследования вопрос, который сохранит свою важность и в последующие годы: о христианском образовании и богословской науке как таковых, их предназначении, принципах, методах, структуре. Положительный отзыв И. Я. Порфирьева, в котором особо отмечались не только ценность представленного труда для науки, но и перспективность молодого исследователя, доброжелательность оппонентов -- профессора Д. В. Гусева и доцента А. А. Волкова, и всего академического Совета на «защитном» коллоквиуме 26 января 1886 г. обеспечили полный успех. Более того, монография удостоилась благожелательного отзыва и в светском ученом сообществе. Без всяких затруднений автор диссертации был утвержден в степени магистра богословия указом Святейшего Синода от 30 мая 1886 г., и это открывало дальнейшие научные и преподавательские перспективы.

Однако спокойное профессорство Владимиру Плотникову не было суждено: 29 марта 1886 г. он все же принял монашество с именем Борис и сразу же был возведен в священный сан. Это событие вполне гармонично вписывалось в тенденции второй половина 1880-х гг.: возобновление «школьных» постригов и возрождение «ученого» монашества. Этот перелом был связан с общей ситуацией в стране: т. н. Великие реформы 1860-70-х гг., затронувшие церковную жизнь, имели далеко не однозначные последствия. Было очевидно ослабление церковности во всех слоях российского общества, причем острие критики было направлено на духовную школу: именно она готовила пастырей, которые, как оказалось, не смогли справиться с процессом. Надежды возлагались на монашество, которое должно было «переквасить» духовно-учебную среду и задать камертон всей церковной жизни. Наиболее заметным было возобновление традиции студенческих постригов в СПбДА: первый после почти двадцатилетнего перерыва студенческий постриг -- Михаила Гри- бановского (инока Михаила) и диакона Петра Грузова (священноинока Платона) -- был совершен 14 января 1884 г., а к марту 1886 г. таковых было уже совершено восемь. Молодые иноки образовали в академии маленькую общину, которую возглавил инспектор академии архимандрит Антоний (Вадковский), бывший профессор КазДА.

Плеяда «ученых иноков» нового поколения была настроена решительно, причем сами условия побуждали их задуматься над консолидацией усилий. Главным идеологом этого нового поколения оказался иеромонах Антоний (Храповицкий), разработавший концепцию «новоиноческого союза», который должен был связать его членов братскими узами, частой перепиской, взаимными посещениями при всякой возможности, простотой отношений, откровенными обсуждениями своих проблем. Автор проекта со свойственным ему радикализмом был уверен, что «дело любви к Церкви, ее жизни и ее свободе» полноценно может свершаться лишь «чрез ученое монашество». Причем их союз призван не только исполнить задачу «воцерковления» расцерковленного русского общества, но и освободить «церковную жизнь от мертвящего ее государственно-формального направления» и возвратить в нее «дух христианских принципов, коими она руководилась до Константина равноапостольного», сделав тем самым эту жизнь «доступной и для восприятия в свое содержание данных науки и жизни».

«Новоиноческий союз» не ограничивался СПбДА, в него вовлекались и выпускники других академий. Поэтому, когда новоявленный иеромонах Борис по приглашению присутствовавшего тогда в Синоде архиепископа Казанского Палладия (Раева) прибыл в столицу и в течение месяца пользовался гостеприимством инспектора СПбДА архимандрита Антония (Вадковского), иеромонах Антоний (Храповицкий) поспешил поговорить с ним, как привык, откровенно. Видимо, чае- мой полноты единомыслия достичь не удалось, но воодушевленный всем происходящим о. Антоний вскоре утешился тем, что «возникавшие... принципиальные разноречия, конечно, отчасти были кажущиеся», да в целом «они не вредят общей любви к Церкви и друг ко другу, во имя которой каждый не требует, но уступает, в надежде на то, что Господь соберет Свое достояние воедино». Так что разочарования удалось избежать, и вскоре о. Антоний испросил благословения своего казанского собрата по служению на включение последнего в «новоиноческий союз». Письмо было отправлено в ноябре того же 1886 г. уже из Холмской ДС, куда иеромонах Антоний (Храповицкий) был определен преподавать гомилетику и где ему удалось актуализировать часть иноческого союза в лице собранного в этой семинарии триумвирата -- он сам, игумен Владимир (Соколовский-Автономов) и иеромонах Серафим (Мещеряков). С точки зрения автора письма, все планы удавались: «три монаха» жили вместе, составляли «одно целое» и «сделали учеников семинарии. из сынов подзаконных сынами благодати».

Но и о. Борис к этому времени уже разделил общую судьбу «ученого монашества», часто, иногда очень часто перемещаемого с одного места на другое. В октябре он был определен инспектором в МДА с возведением в сан архимандрита, а в июле 1888 г. уже переведен в Киев с назначением ректором семинарии. Приходилось менять и специализацию: в МДА ему была предоставлена кафедра введения в круг богословских наук -- и снова пришлось сверхусилиями составлять лекции; в Киевской ДС, как ректор, он взял на себя главное в семинарии -- пастырское богословие. Разумеется, в Киеве деятельность о. Бориса не ограничивалась ректорством и преподаванием: вскоре он был назначен товарищем председателя Киевского епархиального училищного совета, кроме того, все годы пребывания на посту ректора исполнял должность редактора издаваемого семинарий журнала «Руководство для сельских пастырей», а в 1888-1889 гг. и председателя комитета по изданию «Воскресного чтения» с повременными выпусками «Киевских листков» -- религиозно-нравственного чтения для народа. Несмотря на загруженность, о. Борис настойчиво продолжал свои изыскания по истории христианского просвещения, обрабатывал фрагменты своих лекций -- по метафизике, введению в круг богословских наук, пастырскому богословию. Приняв на себя крест ученого монашеского служения, он старался реализовывать свою предназначенность, публикуя много статей не только в местных «Трудах Киевской духовной академии» и «Руководстве для сельских пастырей», но и в «Филологических записках», харьковском журнале «Вера и разум».

Но главным для архимандрита Бориса в эти годы было, конечно, формирование своей концепции по воспитанию просвещенного пастыря -- многовековая мечта Русской Церкви, осуществление которой вызывало много дискуссий и усилий, но, при всех многочисленных преобразованиях, еще больше недовольства и критики. В изданных в 1891-1892 гг. «Записках по пастырскому богословию» о. Борис выделяет главное для священника, к чему он сам пришел на основе своего личного опыта -- пастырского и преподавательского: личный духовный опыт и истинное направление сердца к Богу, истинное самоотвержение и готовность нести чрезвычайно тяжелое духовное бремя; постоянное чтение Священного Писания и размышления о Боге; уединенная молитва, к который пастырь обязательно должен прибегать, несмотря на свою «общественность»; «умственное самообразование», стоящее на высоте современной науки, необходимое для пастырского служения; нравственное самовоспитание. Особенностью «пасторологии» о. Бориса было повышенное внимание к образовательной подготовке священства, которую он считал не просто полезной с точки зрения знаний и «прививки» от невежества, но воспитывающей в будущем пастыре смирение и предупреждающей возникновение умственной гордости. В некоторых фразах этих «записок» можно уловить заимствования из любимых авторов о. Бориса -- учителей первых веков: Климента Александрийского и блаженного Августина.

К киевскому периоду относится и история с докторской диссертацией архимандрита Бориса -- отчасти печальная своей безуспешностью, но важная по своему соответствию ситуации в богословской науке тех лет. В феврале 1890 г. архимандрит Борис завершил доработку и публикацию следующего раздела своего проекта по христианскому просвещению, ограничившись на этот раз «золотым веком святоотеческой письменности», то есть IV -- начала VI в. (313-529), и представил его в родную КазДА в качестве диссертации на степень доктора церковной истории. Однако его бывший учитель И. Я. Порфирьев был уже очень болен (и скончался через несколько месяцев 26 октября того же года). Поэтому рецензентами были назначены профессор Д. В. Гусев, бывший оппонентом на магистерской защите о. Бориса, и профессор-византинист Ф. А. Курганов. Рецензенты составляли отзывы долго -- почти год, представив их только в январе 1891 г. Ректор КазДА, чувствовавший неловкость от затянувшейся ситуации, неоднократно просил прощения у о. Бориса, высказывая уверенность, что «конечно, отзыв рецензентов о Вашем сочинении будет благоприятный».

За это время монография архимандрита Бориса успела удостоиться нескольких положительных рецензий в периодике, одна из которых -- в «Трудах Киевской духовной академии» -- была не просто положительной, а почти восторженной. Анонимный автор рецензии отмечал важность и сложность вопроса, выбранного архимандритом Борисом: соотнесения и сочетания «античной духовной культуры с христианской образованностью», определяющего собою «дальнейший ход исторического развития последней». Исследование задумано по широкому плану, «этот план выполнен с полным успехом», каждая глава «тщательно обработана со стороны как содержания, так и формы», каждый вопрос нашел свой ответ, «веские и меткие замечания по разным частным вопросам самого автора» гармонично сочетаются с «объективно-историческим изложением фактов», почерпнутых «из разных древнеклассических и христианских писателей». Особо отмечалось, что все привлеченные мнения западных ученых разобраны критически, а позиция архимандрита Бориса совершенно самостоятельна, выводы оригинальны, представленное исследование представляет собой «новое явление не только в нашей отечественной литературе, но... и в западноевропейской». Автор рецензии высоко оценивал удачное применение сравнительно-исторического и дедуктивного методов и делал общий вывод: монография вызовет интерес не только узкого учено-богословского сообщества, но и «всякого образованного человека».

Представленные в конце концов отзывы академических рецензентов были критическими. Они соглашались, что тема диссертации и по значимости, и по сложности, и по актуальности вполне соответствует докторскому уровню. Об этом свидетельствуют неоднократно поднимавшиеся и в XIX в. как в российской, так и в европейской интеллектуальной среде дискуссии, связанные с классическим образованием, полезном и вредном влиянии древних языческих классиков и классических языков на литературу, язык, науку, искусство, философию, религию, семейство и общество. Однако исполнение замысла, по мнению рецензентов, было неудачным. Так, Ф. А. Курганов считал, что труд о. Бориса компилятивный, с сильной зависимостью от иностранных авторов, к которым автор не смог отнестись достаточно критично. Хотя автор привлекает большое количество источников, но обилие фактов и цитат из трактатов изучаемого периода даже затрудняет чтение; при этом, с точки зрения рецензента, самостоятельный анализ источников, который только и мог привести к каким-то новым и научно ценным выводам, в работе слаб. Второй рецензент, Д. В. Гусев, не отрицал столь категорично самостоятельности представленной диссертации, однако указывал на два принципиальных недостатка. Во-первых, «отсутствие надлежащей тонкости и определенности. в основной точке зрения автора на главный предмет его исследования» -- выявление влияния «языческой греко-римской образованности, науки, литературы и философии на христианское просвещение, на богословскую литературу и науку Христианской Церкви». С одной стороны, о. Борис высказывает мнение, что это влияние было исключительно внешним, формальным и выражалось в «заимствовании различных литературных форм, выработанных древними классиками»; в «способе выражения мыслей», или литературном языке писателей; в «научном методе раскрытия и исследования истины», который подарила церковным писателям «наука древних -- диалектика». Таким образом, греко-римская ученость обогатила христианскую ученость и содействовала разработке богословия не привнесением каких-нибудь новых идей, а преимущественно более отчетливым уяснением и обоснованием того, что дано в Откровении. С другой стороны, автор делает и замечания о том, что «греко-римская образованность имела внутреннее и существенное значение для богословской науки и литературы рассматриваемого им периода времени», то есть имела предметное и принципиальное влияние в качестве составного, существенного и самостоятельного элемента. Во-вторых, Д. В. Гусев считал диссертацию о. Бориса не соответствующей искомой богословской степени, ибо она «носит на себе характер очерка больше из области общей литературы, чем из области церковной истории, и в богословском отношении особой научной ценности не имеет». Таким образом, с точки зрения рецензентов, стремление архимандрита Бориса как можно более полно адаптировать достижения западной науки и сделать богословие как можно более близким к другим областям человеческого знания привело его к потере самостоятельности и «богословскости» исследования.

Тем не менее, оба рецензента не выносили отрицательного вердикта, а предлагали «отложить окончательное решение этого вопроса до выхода в свет третьего и последнего выпуска труда», когда характер его «вполне определится», а изучаемый процесс «глубокого и всестороннего ассимилирования образовательных элементов античной интеллектуальной культуры со специальным содержанием христианства» завершится на Востоке. Но второй попытки архимандрит Борис уже не предпринимал.

В начале 1892 г. архимандрит Борис был вызван в Петербург на чреду священнослужения и проповеди слова Божия, в августе того же года назначен старшим цензором Санкт-Петербургского комитета духовной цензуры, а в октябре -- ректором столичной академии. Последнему, видимо, содействовал преосвященный Антоний (Вадковский), с 1887 г. бывший ректором СПбДА, а в октябре 1892 г. назначенный на новообразованную Выборгско-Финляндскую кафедру. Зная архимандрита Бориса еще студентом академии, затем по непродолжительной службе с ним в казанской преподавательской корпорации, преосвященный Антоний относился с высоким уважением к нравственным качествам и ученым заслугам своего младшего собрата -- по крайней мере, преподавательской корпорации он обещал, что «его преемник будет “крепльший” его ». Архимандрит Борис старался продолжать в своей деятельности все инициативы своего предшественника. Так, при нем продолжались монашеские постриги, хотя за недолгое время пребывания в СПбДА он успел совершить только два: 13 февраля 1893 г. -- студента III курса Григория Воеводина (инока Гавриила), 29 июня 1893 г. -- студента II курса Евгения Скобелева (инока Леонида). О. Борис старался усилить и пастырский настрой в академии: «Духовная академия имеет своей целью не только доставлять высшее богословское образование, что составляло бы единственную ее задачу, если бы она была лишь богословским факультетом, но и по возможности всесторонне приготовлять учащихся к будущему их служению в качестве пастырей, учителей, руководителей народа в вере и нравственности». Но делал это очень деликатно, ограничиваясь более личным примером, ибо понимал, что пастырской школой является семинария, в академии же главное -- научная устремленность. Преосвященный Борис не был публичным человеком, впрочем, вовсе не сторонился контактов с вне-академическим обществом -- напротив, одной из глубоко волновавших его тем была близость церковной иерархии, ученого богословия, всей духовной школы к обществу, народу. Он настаивал на том, что «академия должна быть рассадником общественных деятелей, сильных убеждением в высоте и святости того дела, которому они будут служить... проникнутых любовью к людям, способных быть не только учителями, но и действительными духовными врачами народа». Однако мягкость нового ректора расценивалась членами корпорации как нерешительность, и, любя его как «человека прекрасной души, благородного характера, заявившего себя немалым количеством печатных трудов», они сетовали на недостаток деловых качеств: «Болезненный, очень вялый, довольно бесхарактерный, он был плохим председателем Совета и Правления», «заседания того и другого, в особенности правления, при отсутствии всякой к ним подготовки со стороны ректора, длились в бесконечность...», «при обсуждении советских дел неурядица царила страшная».

Хрупкое от природы здоровье архимандрита Бориса, ослабленное усердными трудами, было не для петербургского климата, к тому же он сам трезво оценивал свою несклонность к административной деятельности. Поэтому в декабре следующего, 1893 г. его перевели в Константинополь настоятелем посольской церкви, где он служил на протяжении шести лет. Жизнь на православном Востоке не только укрепила здоровье о. Бориса, но и дала широту его взглядам: новые впечатления, контакты с иерархией Восточных Церквей, совместные служения. Особенно интересное для о. Бориса преломление универсального христианства в разных культурных традициях, пребывание в тех местах, о которых он писал в своих исследованиях вызывали размышления, которые он излагал в письмах к своим «сотаинникам». литературный епископ духовный

Однако на местах при посольских церквах не держали долго, поэтому в феврале 1899 г. он был возвращен на должность ректора СПбДА, с возведением в мае того же года в сан епископа Ямбургского, викария Санкт-Петербургской епархии. Этот период ректорства мало чем отличался от предыдущего. Преосвященный Борис совершил еще четыре монашеских пострига: в 1899 г. -- Константина Георгиева (инока Бориса); в 1900 г. -- священника Михаила Богоявленского (иеромонаха Николая), рясофорного послушника Алексея Сперанского (инока Александра), Митрофана Осипова (инока Неофита). В СПбДА преосвященный Борис преподавал совместно с профессором А. А. Бронзовым, занимавшим кафедру нравственного богословия. Но опираясь на свой накопленный опыт преподавания разных духовно-академических предметов, он пытался выбирать для разработки какие-то особые вопросы: нравственно-философские основания учения о молитве, историю представлений и учений о молитве в религиях древнего мира (индийской, персидской, ассиро-вавилонской и египетской).

Как и в первый петербургский период, утешительным для преосвященного Бориса было общение с митрополитом Антонием (Вадковским), который в качестве правящего архиерея тесно общался с ректором своей академии. С одной стороны, они были связаны многочисленными делами -- академическими, участием в комиссии по диалогу со старо- католиками, временными епархиальными задачами. С другой стороны, митрополит Антоний был не только, а иногда и не столько правящим архиереем, сколько старшим другом, советчиком: их связывали и воспоминания о КазДА, и единомыслие, которое они все больше выявляли в частых беседах и письмах. Была и еще одна дружеская связь, но исключительно в письмах -- со старым другом по академии преосвященным Владимиром (Соколовским-Автономовым), за эти годы успевшим послужить в Русской миссии в Америке в сане епископа Алеутского и Аляскинского, а затем сменить ряд кафедр в России.

Через два года преосвященный Борис вновь был переведен на новое служение -- назначен председателем Училищного Совета при Синоде. Но здоровье его вновь ухудшилось, в июне 1901 г. он уехал сперва в Костромскую губернию, затем в Крым, где скончался от приступа астмы.

В своей краткой жизни преосвященный Борис претерпел все те проблемы и тяготы, которые были связаны со служением его эпохи: перегруженность административной работой и частые перемещения по местам служения, осложняющие, а иногда делающие вовсе невозможными научные занятия и любую литературную деятельность; одиночество, связанное с оторванностью от монастыря и братии. Впрочем, первое преосвященный Борис старался преодолеть усилением ревности к написанию работ -- и, несмотря на то, что далеко не все его труды были удачными и вызывали немало вопросов, все же он был одним из самых «пишущих» представителей «ученого» монашества своей эпохи. От второго, как кажется, преосвященный Борис не страдал: напротив, как видно из писем, ему хватало общения с узким кругом самых близких. Чересчур настойчивые же попытки преосвященного Антония (Храповицкого) консолидировать силы академических иноков, создав из них, а затем и из всего духовного юношества «иерархическую армию, которая взяла бы на себя все дело христианизации современной церковной жизни», не вызывали энтузиазма. Несмотря на то, что речи и статьи преосвященного Бориса говорят, как кажется, о том же -- о воздействии духовной школы на общество, однако для владыки это воздействие может осуществляться только через христианское просвещение, а последнее реализуется через стремление изучить это дело как можно лучше и поставить все свои знания на служение главному делу и через личный подвиг.

Размещено на Allbest.ru