Деятельность и жизненный путь Муравьева-Амурского

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Деятельность и жизненный путь Муравьева-Амурского

Введение

Губернатор - должность редкая. В современной России их меньше ста. Пройдя немалый исторический путь, начавшийся с Указа Петра I 1708 года, губернаторское управление знало взлёты и падения, расцвет и упадок. Многие выдающиеся деятели России на себе испытали, сколь тяжел губернаторский крест. Среди них - Михаил Сперанский, Иван Паскевич, Василий Перовский, Григорий Потёмкин. Но даже среди этих и им подобных достойных лиц особое место занимают люди, для которых губернаторская должность стала звёздным часом, нерукотворным памятником, увековечившим их имя в памяти многих поколений потомков.

Сказанное в полной мере относится к Николаю Николаевичу Муравьёву, графу Амурскому, - генерал от инфантерии, члену Государственного Совета, кавалеру российских орденов. Вся его жизнь - пример усердного и многотрудного служения Отечеству.

Восточной Сибири и Дальнему Востоку повезло с губернатором. О Николае Николаевиче Муравьёве сохранились самые противоречивые отзывы, мнения и оценки. Его или восторженно хвалят, или жестоко ругают, столь же ожесточённо порицают. Но неравнодушных высказываний о нём нет. Иные из современников ненавидели губернатора. Но все без исключения отдавали должное его деловым качествам, нетерпимости к бюрократизму и взяточничеству, умению быстро решать запутанные вопросы. Он родился в год, когда государственная служба в России из привилегии дворянства стала родом профессиональной деятельности, и сумел соединить высокий профессионализм с истинно русским патриотизмом, управляя громадной территорией: от Красноярска до Камчатки. Он был генерал-губернатор Восточной Сибири всего 13 лет, однако успел сделать для России очень многое. Мы, сегодняшние дальневосточники, обязаны ему тем, что живём на земле, присоединённой к России его трудами. Казаки - забайкальцы, амурцы, уссурийцы встали на границах благодаря ему. Несколько поколений чиновников, служивших в Сибири и на Дальнем Востоке, считали себя его учениками и последователями. При жизни ему посвящали стихи, назначались стипендии и награды его имени. Он был символом своей эпохи, последним из великих землепроходцев, замечательным деятелем российской государственности. Муравьёв-Амурский завещал нам профессиональный патриотизм. Ибо сказано: «С востока свет…».

1. Краткая биография

Выходец из известной и старинной дворянской фамилии, Муравьёв был прямым потомком лейтенанта Степана Воиновича Муравьёва, участника Второй Камчатской экспедиции, возглавляемой В.И. Берингом. Его отец Николай Назарьевич был капитаном первого ранга, а затем стал вице-губернатором Новгородской губернии. Выйдя в отставку, Николай Назаревич посилился в своём селе Покровском на левом берегу Невы по Шлиссельбургскому тракту. Николай Николаевич родился 11 августа 1809 года в Покровском от первой жены отца Екатерины Николаевны Мордвиновой. Н.Н. Муравьёв получил начальное воспитание в частном пансионе Годениуса в Петербурге, после чего был отдан в Пажеский корпус. После окончания курса 15-летний юноша был произведён в камер-пажи и включен в свиту сестры царя княгини Елены Павловны. По достижении 18-летнего возраста Муравьёв получил офицерский чин начал службу в лейб-гвардии Финляндском полку, в составе которого участвовал в войне с Турцией. Молодой офицер принимал участие во взятии Варны и за отличие в боях был произведён в подпоручики. Затем, прикомандированный, к пятой Черноморской флотской бригаде, находился в числе десантников, бравших Сизополь, сражался у стен Шумлы и Адрионополя. За проявленную храбрость Муравьёв получил два боевых ордена и самую почетную для офицера награду - золотую шпагу с надписью «За отвагу». Он быстро продвинулся по службе, став штабс-капитаном в 20 лет. Но, несмотря на такое многообещающее начало, ему вскоре пришлось уйти в отставку по болезни - он заболел особой местной лихорадкой, от которой не мог избавиться и в Петербурге. Несколько лет пришлось жить в имении отца. Но уже в 1833 году Муравьёв снова в действующей армии, теперь уже на Кавказе. Теперь он адъютант командующего Кавказским корпусом генерала Е.А. Головина, бывшего командира его полка.

Молодой адъютант отлично справлялся с обязанностями, был умён, точен, исполнителен и неоднократно имел случай проявить свою храбрость. В бою при Ахульго Муравьёва ранило в руку. По излечении он стал начальником Черноморской береговой линии, а в 1841 году, тридцати двух лет от роду, стал генерал-майором. Однако новая, ещё более серьёзная вспышка болезни заставила Муравьёва покинуть военную службу. В 1844 году он уехал лечиться за границу. Там он познакомился с мадемуазель де Ришмон, представительницей знатного французского дворянского рода. Её, принявшую православие и ставшую впоследствии женой Муравьёва, в России звали Екатериной Николаевной.

2. Начало пути

После возращения на родину в 1846 году Николай Николаевич числиться по министерству внутренних дел и вскоре, не без протекции, по-прежнему благоволившей к нему великой княгини Елены Павловны, был назначен тульским губернатором. Молодой по меркам того времени для такой должности, мыслящий широко и свободно, Муравьёв получил немалую известность тем, что представил царю свой проект освобождения крестьян от крепостной зависимости.

Назначение Муравьёва генерал-губернатором Восточной Сибири, происшедшее в 1847 году, также не без вмешательства княгини, вызвало много различных толков. Муравьёв - энергичный, решительный, самостоятельный в своих действиях, притом боевой генерал, да к тому же либерально настроен. Муравьёву предстояло заниматься огромной территорией со всеми её накопившимися проблемами. Муравьёв взял Сибирь в свои умелые руки, ведь как гласит пословица: «Сибирь - золотое дно».

Амур остро был нужен России. Насильственно отторгнутый, он должен снова стать русским - об этом говорил Муравьёв.

Постепенно у Муравьёва начало складываться представление об ожидающем его крае и о предстоящих первоочередных действиях. Он готовился твёрдо и быстро навести порядок в управлении. А начать решил с обозрения подвластных ему владений. В уме уже созрел план путешествия по Дальнему Востоку.

Он очень хотел попасть на Камчатку, так как с ней связывал возможный перенос порта из Охотска в Петропавловск. И, конечно, не выходил у него из головы Амур. Правда, царь решил, что река бесполезна. Теперь же, казалось, всё ясно и нужно думать о русском порте не в устье Амура, а только на Камчатке.

В это же время произошла встреча Муравьёва с Невельским. Невельской долгие годы вынашивал планы исследования Амура и Сахалина. Разговор о пользе для России Амура встретил полное понимание со стороны генерал-губернатора, заявившего, что важное значение имеет не только возвращение Амура в русские владения, но и открытие плавания по этой реке. Вместе с тем Муравьёв добавил, что, к сожалению, мнение царя об Амуре не изменилось. И Муравьёв привёл слова императора: «Для чего нам эта река, когда ныне уже положительно показано, что входить в её устье могут только лодки!».

Перед тем как уезжать из Петербурга, будущий правитель Сибири имел встречи с Меньшиковым, во время которых было решено попытаться еще раз - и теперь уже до конца - узнать всю правду об Амуре. Они договорились совместно помогать Невельскому.

3. В Восточной Сибири

Наступил новый, 1848 год. Н. Н. Муравьев отправился к месту службы. Она началась сразу же, как только он въехал в пределы своих владений. А до них было долгое путешествие через всю Западную Сибирь. Быстро расправившись с обнаруженными здесь беспорядками, Муравьев появился в столице Постойной Сибири. На следующий день Николай Николаевич приступил к делам: произвёл строевой смотр войскам, побывал в казенных заведениях. Основное же время уходило на разбор многочисленных, порой запутанных дел по управлению краем. Людей честных, преданных долу и бескорыстных, Муравьёв всячески поддерживал и приближал к себе, доверял, продвигал по службе. Но, доверяя, присматривался к каждому их шагу. И требовал безоговорочного выполнения его распоряжений, его волн, допуская инициативу лишь в рамках собственных своих предначертаний. Если же кто-либо осмеливался перечить ему, критиковать его действия или приказы, тем более делал это не раз, не два, то такому чиновнику в лучшем случае была обеспечена почетная отставка. Впрочем, все эти черты характера не были чертами самодура, но скорее свидетельством натуры пылкой, а потому и нетерпеливой. Благожелательность к людям, свойственная Муравьеву, не раз отмечалась его современниками. С полюбившимися ему сотрудниками он не расставался. И даже после отъезда из Иркутска всегда их поддерживал.

После того как были приняты радикальные, как казалось Муравьеву, меры по пресечению злоупотреблений на золотых приисках, он уже 25 марта 1848 года докладывал царю, что как «старший блюститель законов и первый защитник казны» будет стоять и впредь «на страже интересов его величества и всеми силами бороться с « корыстью и любостяжанием».

Много времени и сил уделял Муравьёв торговле с соседним Китаем, которая длительное время весьма успешно велась через пограничный город Кяхту. Но и там вскрылись нарушения и злоупотребления. Энергичными мерами генерал-губернатор выправлял положение. В письме министру финансов Фёдору Павловичу Вронченко 19 мая 1848 года он сообщил: «Несвоевременно было бы мне теперь, вступив только в управление, сказать решительно моё мнение: должно ли изменить существующее с 1800 года учреждение для Кяхтинской торговли, но, по местному взгляду на этот предмет, я могу определённо сказать, что столь важные интересы отечественных мануфактур и промышленности нельзя оставлять в руках и безответственном распоряжении таких людей, у которых они ныне находятся».

Но едва ли не главным своим делом Николай Николаевич считал амурскую проблему. А обстоятельства складывались таким образом, что уже в ближайшее время её можно было заняться вплотную. Муравьёв с горечью и обидой предупреждал министра: «Давно соображения эти занимают меня, давно собираю я сведения об этих важных для России предметах; вдруг, как снег на голову, является Остин в Нерчинск… ему стоит только спуститься по Амуру - и к будущей же весне пара английских пароходов займёт Сахалин!».

Не дожидаясь ответа из Петербурга, Николай Николаевич послал Невельскому в Петропавловск свою собственную инструкцию, в которой в качестве наиболее необходимой задачи ставилось подробное описание северной части острова Сахалина ( в том, что Сахалин - остров, Муравьёв не сомневался) с восточной и западной его стороны; пролива, отделяющего этот остров от материка; лимана и устья Амура, залива великого князя Константина. Генерал-губернатор также извещал мореплавателя, что проект полученной им инструкции выслан на утверждение царя и что, как только документ будет утверждён и вернётся в Иркутск, он будет со специальным курьером доставлен ему в Петропавловск.

Правитель Восточной Сибири имел все основания давать от своего имени такую инструкцию, так как был совершенно уверен в окончательном исходе дела в столице. Он беспокоился лишь о том, чтобы утверждённая царём инструкция успела вовремя.

Теперь наступило время и самому Муравьёву собираться в путешествие по Дальнему Востоку, к которому он тщательно готовился в течение целого года. Генерал-губернатору пришлось перед своим отъездом вмешаться ещё раз в распоряжение правительства. Дело в том, что одновременно с решением Особого комитета о разрешении Невельскому производить свои исследования, было также решено отправить экспедицию для осмотра русско-китайской границы. Муравьёв полагал, что это неуместно, пока «не возбуждены будут с китайцами приличные переговоры о возвращении в наше владение левого берега этой реки».

4. По неосвоенным просторам

Путешествие началось 15 мая 1849 года. Они проехали много сёл и остановились в Якутске, затем в Охотске. 25 июня генерал - губернатор прибыл в Охотский порт, который произвел на него отвратительное впечатление, что он не стал тут долго задерживаться. Охотск подтверждал свою дурную репутацию: их корабль выбросило на бар. Только 7 июля удалось, наконец, покинуть порт. Переход на Камчатку также не был лёгким. Корабль еле справлялся со встречным ветром. По выходе в Тихий океан судно едва избежало крушения у мыса Васильева. Наконец корабль добрался до Авачинской губы. « Я много видел портов в России и в Европе, - писал 7 августа Муравьёв, - но ничего подобного Авачинской губе не встречал. Англии стоит только сделать умышленно двухнедельный разрыв с Россией, чтобы завладеть ею, и потом заключить мир, но уж Авачинской губы она нам не отдаст, и если б даже заплатила нам миллион фунтов за неё при заключении мира, то выручит его в самое короткое время от китобойства в Охотском и Беренговом морях. Англия, разумеется, никого не пустит в эти моря беспошлинно». Оснований для беспокойства было достаточно: и во время плавания на Камчатку, и на обратном пути, вблизи Сахалина, Муравьёв и его спутники видели часто иностранных китобоев. На обратном пути они хотели встретить Невельского, поэтому они вынуждены были войти в порт Аян 28 августа. 31 августа перед входом в Аян показалось судно Невельского. Невельской подтвердил надежды Муравьёва: «Сахалин - остров, вход к лиман и реку амур возможен для морских судов с севера и юга. Вековое заблуждение положительно рассеянно, истина обнаружилась».

5. Дела столичные

Николай Николаевич Муравьёв, хотя и занятый текущими губернаторскими обязанностями, настойчиво бил в одну и ту же точку: всеми возможными путями влиять на положительное разрешение амурской проблемы, всячески поддерживать действия Невельского хотя бы и, вопреки воли, добиваться расширения масштабов деятельности в низовьях Амура и создания специальной экспедиции для всестороннего изучения Амура. Муравьёв отмечал, что «Охотское море так ныне наполнено китоловами всех европейских наций, и английские военные суда так учащают исследования свои в те страны, что наши скромные торговые предприятия с едва ли могут обратить какое-нибудь внимание китайцев, разве англичане же (что и вероятно) станут их возбуждать против нас…».

Муравьёв обращался к царю, говоря, что пора предъявить китайцам виды, «основанные на общих пользах обоих государств, для которых никто, кроме России и Китая, не должен владеть плаванием по Амуру…». В другом своём рапорте от 27 ноября 1850 года он, напоминая о недавних открытиях, настойчиво говорил: «Особенно важны действия капитана Невельского и доставленные им сведения: до некоторой степени они уже оградили нас от угрожавшей опасности беспрепятственного занятия устья реки Амура иностранцами; а вместе с тем доставленные им сведения указывают во всех отношениях возможность и необходимость усугубить наше внимание и средства на этих прибрежьях, составляющих древнее достояние России».

Муравьёв получил разрешение прибыть в Петербург, чтобы лично доложить обо всех делах. К тому же обострилась его давняя болезнь. Участились вспышки нажитой в прежних походах лихорадки, и требовалась помощь знающих медиков. Но работать он не прекращал и ждал хотя бы временного облегчения, чтобы отправиться в столицу. До Петербурга Муравьёв добрался в ноябре. На аудиенции у царя в Царском Селе рассказал монарху о действиях Невельского на Амуре, о сведениях, собранных им относительно независимости проживающих там гиляков, об основании Николаевского поста, о переносе порта из Охотска.

Сразу две награды получил муравьёв: 6 декабря за действия на Амуре орден святой Анны 1-й степени, а 31 декабря в традиционном новогоднем приказе - орден Георгия 4-й степени. Когда после первого заседания и доклада царю, Муравьёв покидал Зимний дворец, его остановил наследник и сказал, что амурское дело повелено рассмотреть вновь. Муравьёв почувствовал, что именно в этот момент решён амурский вопрос. И оказался прав: повторное заседание комитета состоялось 12 февраля 1851 года и завершилось постановлением, подтверждавшим все действия руководства экспедиции. Николаевский пост сохранился. Ещё многое требовалось согласовать в Петербурге: систему продажи вина в губерниях и областях Восточной Сибири, порядок обращения приписных крестьян Нерчинских заводов и казаки. Нуждалась в усовершенствовании древняя Кяхтинская торговля, пора было начинать готовить плавание по Амуру, Большая часть затруднений упиралась в одно - в отсутствие средств. И приходилось Муравьёву убеждать, просить, доказывать, требовать - в зависимости от обстоятельств, важности темы и сговорчивости собеседника. Всё это требовало времени, и возвратиться в Иркутск Муравьёв смог лишь 12 августа.

Зато результаты восьмимесячного пребывания Николая Николаевича в Петербурге превзошли все ожидания: он добился благоприятного для себя решения всех вопросов и сумел несколько поправить своё здоровье. Теперь Забайкальская и Якутская области получили самостоятельность и не подчинялись Иркутской губернии; для улучшения Кяхтинской торговли, которой прежде ведал второстепенный чиновник, утверждался пост кяхтинского градоначальника. Сразу же после возвращения из Петербурга Муравьёв совершил объезд вновь образуемой Забайкальской области и своими глазами убедился в жизнеспособности там областного управления.

Важнейшим событием в жизни далёкого края стало открытие Сибирского отдела Русского географического общества, сосредоточившего в своих руках все научные работы, проводившиеся здесь. Открывая первое заседание, Муравьёв подчеркнул, что общество это является не только географическим и не только учёным, но, прежде всего, русским и патриотическим. «Если три века тому назад наши славные предки, - говорил Муравьёв, - завоевали Сибирь, то учёному отделу предстоит ныне приобресть страну эту для России в учёном отношении».

Больше всего затруднений доставляла генерал-губернатору деятельность министерства иностранных дел и, в частности, его азиатского департамента. Он не раз жаловался и возмущался таким положением, согласно которому вся переписка с Пекином проходила через его руки, но в запечатанных пакетах. О содержании переписки ему становилось известно лишь через несколько месяцев. Муравьёв добивался права самостоятельно обращаться в Пекин от имени царя. Это было жизненно необходимо при сложившихся обстоятельствах, когда активизация действий представителей России на Амуре могла привести к необходимости быстро и на месте принимать то или иное решение.

В ходе Амурской экспедиции в 1851 - 1855 годах был изучен лиман Амура, Сахалин, побережье Татарского пролива вплоть до Императорской Гавани, весь бассейн Нижнего Амура, включая всю речную и озерную сеть, в частности, озера Чукчагирское, Чля, Эворон, Кизи. В эти же годы благодаря стараниям членов экспедиции рос Николаевский пост, превратившийся позже в город Николаевск-на-Амуре, основаны Константиновский пост в Императорской Гавани, Александровский в заливе Чихачева, Мариинский на берегу озера Кизи, Ильинский на западном побережье Сахалина и Муравьёвский пост на юге острова. На северном Сахалине начались разработки крупнейших месторождений каменного угля. На все эти районы были составлены подробные карты. По лиману Амура в его устье, в Николаевский пост, стали входить паровые и парусные суда. Но самым главным достижением многолетней деятельности амурской экспедиции следует считать установление дружеских отношений с местными жителями, которые прониклись чувством глубокого доверия к русским людям.

Всячески поддерживая Невельского, правитель края тщательно продумывал плавание по Амуру. Ещё в начале 1852 года Муравьёв просил разрешения снарядить осенью специальную команду, чтобы, спустившись по течению Амура, она послужила бы для укомплектования морских сил в его устье. В ответ из Петербурга пришёл отказ и внушение о необходимости крайней осторожности и неспешности в этом деле. Муравьёв терял почву под ногами. Николаю Николаевичу оставалось одно - снова ехать в Петербург. Получив из столицы разрешение, он отправился туда в начале 1853 года. Но ещё задолго до того, в 1851 году Муравьёв командировал военных моряков, а в 1852 голу и корабельного инженера на реку Шилку, в Сретенск, для постройки судов - первого на Амуре парохода «Аргунь», а также барж, баркасов, лодок и плотов для осуществления задуманного сплава. Во всём этом предприятии был немалый риск для генерал-губернатора, которого нетрудно было бы обвинить в самоуправстве и превышении власти. Трудно сказать, сколько мытарств пришлось бы перенести Муравьёву в Петербурге, если бы не связанное с неминуемо приближавшейся Крымской войной осложнение международной обстановки в целом и в частности на Дальнем Востоке. Оказавшись в столице в конце 1853 года, Николай Николаевич немедленно представил императору особую записку, в которой настойчиво призывал ввиду ожидаемого разрыва отношений с некоторыми странами Европы принять безотлагательные меры на Дальнем Востоке, привлекавшие алчные взоры других держав. Царь согласился с необходимостью защиты Дальнего Востока, однако подвёл его к карте и сказал, показывая на устье Амура: «Всё это хорошо, но я ведь должен посылать защищать это из Кронштадта». На что Муравьёв, проведя рукой по течению реки, ответил, что можно те края и ближе подкрепить. «Сами обстоятельства указывают этот путь», - добавил он. На что царь ответил: «Ну так пусть же обстоятельства к этому и приведут, подождём».

Ждать пришлось год. Было разрешено занять озеро Кизи, залив Де-Кастри и остров Сахалин. Вопрос же о сплаве по реке Амур войск, запасов, оружия и продовольствия передавался на рассмотрение особого комитета. Со всеми этими распоряжениями Муравьёв послал в Иркутск поступившего к нему на службу майора, а сам взял четырёхмесячный отпуск и уехал за границу излечивать лихорадку. Путешествовал по Франции и Испании, лечился в Карловых Варях, проехал через Германию, побывал в Англии. Возвратился в Петербург 6 октября.

Тотчас по приезде пришлось вновь приступить к дальневосточным делам. Энергичного и деятельного губернатора возмущала и раздражала медлительность в принятии решений, равнодушие к его представителям. Брату Валерьяну он с горечью писал, что «в Петербурге мы знаем не много больше, а толков и пересудов в городе без конца, но правды не от кого не узнаешь, - таков Петербург, таков точно и Иркутск, только оттуда пишут на меня доносы сюда, а отсюда некуда доносов писать». Муравьёв был готов к худшему - отставке, «а потому, - продолжал он в письме брату, - если не поедем в Иркутск, то уедем куда-нибудь в глушь, где бы можно было и жить с нашими малыми средствами; на этот случай я храню мою заграничную штатскую одежду».

Но надевать штатскую одежду было ещё рано. Международная обстановка стремительно обострялась. Усиление активности англичан, американцев и французов на Тихом океане не могло пройти мимо внимания России, так как грозило пагубно сказаться на судьбе Приамурья, Приморья и Сахалина. Одним из первых мероприятий русского правительства стала отправка в сентябре 1852 года на Дальний Восток эскадры.

Муравьёв обивал высокие пороги в столице, доказывая необходимость быстрейшего принятия мер по его представлениям. Ему наконец удалось добиться своего, 11 января 1854 года царь утвердил положение, которым генерал-губернатору предоставлялось право «все отношения с Китайским правительством о разграничении восточной нашей окраины вести непосредственно». Об этом немедленно было сообщено в Пекин, а к Муравьёву в штат зачислен секретарь по дипломатической части и переводчики китайского и маньчжурского языков. Вслед за тем было «высочайше» разрешено «плыть по Амуру». Подписывая 6 февраля 1854 года это разрешение, Николай 1 прибавил: «Но чтобы и не пахло пороховым дымом».

6. Вниз по Амуру

Заполучив необходимые документы, Муравьёв не ждал лишнего часу. 10 февраля он выехал в Иркутск, а прибыл туда 13 марта. Началась энергичная подготовка к сплаву. К весне все суда и плоты каравана нужно было спустить на воду и подготовить к загрузке войсками вооружением, продовольствием. Задача оказалась не из лёгких. Даже распоряжение царя не освобождало от больших хлопот, и ему с большим трудом удалось найти материальную базу для намеченного похода. Генерал-губернатор распоряжался умело и решительно.

Муравьёв уже знал, что война, которая так долго назревала, началась. После блистательной победы П. С. Нахимова над турецким флотом в Синопской бухте Англия и Франция ввели свои флоты в Чёрное море и объявили войну России, войну, которая вошла в историю под названием Крымской. Прозорливый и дальновидный Николай Николаевич ещё до её начала предвидел неизбежность такого развития событий. Он писал Невельскому, что летом 1854 года англичане и французы придут на Дальний Восток. Теперь его предположениям предстояло в скором времени осуществиться.

19 апреля Муравьёв со свитой выехал из Иркутска и 7 мая прибыл на Шилкинский завод, где сосредотачивалась непосредственная подготовка к операции. К 12 мая весь караван выстроился на фарватере Шилки. Флотилия растянулась на две версты. 18 мая флотилия вышла в Амур. Громовое «ура!» огласило живописные, но пустынные берега. При прохождении древнего Албазина флотилия пристала к берегу. Был объявлен привал на сутки. Первым сошёл на берег генерал-губернатор.

Дальнейшее плаванье проходило успешно. Плыли мимо мест, навечно связанных с памятью о русских первопроходцах.

Ветеран-казак Р. К. Богданов, много служивший с Муравьёвым, оставил любопытные воспоминания о том, как проводил своё время в походе генерал-губернатор: «Каждый день генерал вставал чуть заря, никогда никто его не будил, почти до солнечного восхода пил чай, больше на палубе, носил серую армейскую шинель, подбирая подол кверху, на пуговки, изображая из солдатской шинели сюртук. С орденом на шее или на петлице, любил орден за выслугу 25 лет. По выходе утром на палубу здоровался с каждым, спрашивал, была ли вчера каша. Утрами и вечерами, наипаче в дождливое время, ходил осматривать ближние ночлеги, как останавливаются и отчаливают сплавные суда отряда или осматривал луговые места…»

Обычно Николай Николаевич брал с собой кого-либо из сопровождавших его офицеров. Если они простуживались после таких прогулок под дождём, Муравьёв ехидно посмеивался над ними. Дальнейший распорядок Р. К. Богданов описывает так: «До 12 часов дня почти всё время находился на палубе; после закуски отдыхал, не более часа, а затем опять выходил на палубу, здоровался и разговаривал с солдатами на баркасе или с теми, кого обгоняли из отряда... Обедал около 4 часов, а после обеда опять выходил на палубу». Как свидетельствует ветеран, Муравьёв много плавал на лодке во время стоянок, ел солдатские щи и кашу с ржаными сухарями. Ложился спать позже всех, любил сидеть один в темноте на палубе. Об отношениях генерала с подчинёнными Богданов говорил: «Солдат любил, как братьев, а они его тоже любили и уважали, а с офицерами был грубоват, требовал благоразумия и энергии, наипаче с своих свитских. Терпеть не мог «точно так» и «не могу знать».

5 июня флотилия пришла к устью Уссури. Амур разливается здесь широко и разделяется на многочисленные протоки, в которых иногда становилось нелегко разобраться. Муравьёву казалось, что где-то близко Мариинский пост: по описаниям место было похоже. Никаких карт этой части Амура ещё не существовало. Ориентироваться приходилось по общей, генеральной карте Азии, весьма приблизительной и неточной. К тому же на беду налетевший 9 июня неожиданный штормовой ветер нарушил ритмичное продвижение экспедиции. Многие судёнышки и плоты потопило или прибило к берегу. В общем произошла непредвиденная двухсуточная остановка. Муравьёв был раздосадован.

Проплывая дальше, Муравьёв наметил место будущего города. На месте слияния Уссури с Амуром он увидел высокий густо поросший вековым лесом правый берег. «Вот где будет город», - сказал он, указывая рукой на отдельную, выступавшую из общего очертания берега, скалу. И действительно в 1858 году тут был заложен город Хабаровск. И 12 июня Муравьёв прибыл в Мариинский пост.

Накануне состоялась встреча Муравьёва с Невельским. Разговор был нелицеприятный и откровенный. Невельской получил приказ: сосредоточить все силы Амурской экспедиции в устье Амура, доступ к которому не был известен английским и французским морякам. Муравьёв настаивал также на укреплении Петропавловска-Камчатского. Невельской хотя и был против, но безупречно распоряжался отправкой войск и снаряжения на Камчатку.

Муравьёв с Невельским прибыли в гавань Де-Кастри 19 июня. Впечатления В. А. Римского-Корсакова о генерале-губернаторе: «В половине первого показался из северной бухты вельбот, который вскоре пристал к берегу. Из него бодрою поступью выскочил на берег человек небольшого роста, крепкого сложения, с лицом, которое с первого взгляда мне понравилось. Ласково приветствовал он всех ожидавших его на берегу, и, приняв мой рапорт, протянул руку. Таково было моё первое свиданье с этим замечательным человеком, который своими энергичными и дальновидными распоряжениями в короткое время двинул Сибирь во всех отношениях так, что заставил всю Россию обратить на неё внимание».

В доме начальника поста немедленно состоялся совет, на котором и было принято решение шхуне идти в Императорскую гавань, «Двине» и «Иртышу» с десантом - в Петропавловск, «Байкалу» - в Аян. Тут же приняли решение о том, как оборонять Приамурье и Петропавловск. 20 июня «Восток» отправился в путь. Его командир оставил в своём дневнике любопытные чёрточки характера Муравьёва: «Он бойко поздоровался с командою, и приветствие его ясно показало, что он умеет говорить с солдатом…Генерал весь день был очень разговорчив, весел и любезен. Он хорошо рассказывает, логически доказывает и в обращении очень прост, свободен и привлекателен. В разговорах касательно войны он выказывает пылкий и, даже можно назвать, мечтательный патриотизм и большую уверенность в храбрость и искусство русских войск. Это в нём доходит до пренебрежения к таким войскам, как английские и французские. Он немало путешествовал в последнее время по Европе, преимущественно по Франции и Испании, и рассказы его об этом приятно слушать».

Шхуна пришла в Императорскую гавань 21 июня, где произошла встреча генерал-губернатора Восточной Сибири с командующим Тихоокеанской эскадрой вице-адмиралом Е. В. Путятиным. Было принято решение укреплять устье Амура, Муравьёвский пост на Сахалине временно снять, но продолжить переговоры в Японии, имея в виду весь остров. На следующий день Муравьёв на шхуне «Восток » ушёл в Петропавловское.

Частые туманы, а с ними и неизбежные посадки на мель задержали возвращение в Петропавловское до 2 июля. Зато Муравьёв сам убедился, что по лиману можно плавать. Шхуну генерал-губернатор 4 июля отправил в Аян. Муравьёв же со свитой на оленях выехал в Николаевский пост. Он стремился везде побывать, всё осмотреть, всё испытать, чтобы иметь право говорить - «я видел сам». Караван оленей появился в Николаевском посту 7 июля. Правителя края и его спутников встречал начальник поста мичман А. И. Петров.

О том, как прошли последующие дни, можно узнать из дневника мичмана: «Во всю бытность Муравьёва в Николаевске время прошло хотя хлопотливо, но приятно. В восемь часов утра пили чай, в час дня был обед и кофе, в шесть часов чай, А в девять часов ужин, в полном смысле русский. После ужина до одиннадцати часов и позднее Муравьёв и мы с ним гуляли по мосткам. Шуткам не было конца… Муравьёв в Николаевске ходил в статском коротеньком пальто, я и другие в сюртуках без эполет…»

Наступила пора возвращаться в Иркутск. Но генерал-губернатор ожидал возвращения шхуны из Аяна. Ей предстояло ещё сходить за углём, лишь после этого Муравьёв со свитой 8 августа покинул Николаевск. Здесь, в устье Амура, ещё никто не знал о нападении англичан и французов на Камчатку…

7. Война у восточных границ России

Из Аяна Муравьёв, озабоченный предстоявшим продолжением переговоров с Японией, писал Путятину 18 августа: «В отношении переговоров с Японией я считаю долгом повторить здесь моё мнение, что лучше ставить пограничный вопрос в неопределённом по сей день положении, чем утверждать за ними хоть самую малейшую часть Сахалина… О неразделённости нашего владения Сахалином я получил с последним курьером из Петербурга весьма положительное мнение, но не из Министерства иностранных дел; а потому и не считаю себя вправе сообщить об этом Вашему Превосходительству официально, а передаю как бы на словах, тем более что однажды изъяснённая высочайшая воля о том, что Сахалин наш, не может подлежать изменению».

В тот же день Муравьёв отправился в Иркутск и далее в Петербург с докладом правительству. Действительно положение на Дальнем Востоке осложнилось до предела. Ни англичане, ни французы не знали истинного географического положения в районе лимана Амура. Они не подозревали о наличии существования проходов туда со стороны Охотского, но и Японского моря, не знали о возможностях плавания в лимане. Если бы всё это было известно, они, наверное, не преминули занять Сахалин, тем самым запереть устье Амура и поставить под угрозу все сибирские и дальневосточные плавания, судьба которых непосредственно зависела от того, в чьих руках левый берег и устье Амура.

На Камчатке англо-французская эскадра 18 августа вошла в Авачинскую губу и до 25 августа бомбардировала Петропавловск и находившиеся там русские корабли. Гарнизон Петропавловска во главе с камчатским военным губернатором и командиром Петропавловского порта, усиленный подоспевшим фрегате « Аврора» и транспорте «Двина» пополнением, успешно отразил все атаки противника, который 27 августа ушёл в открытое море. 7 сентября было отправлено подробное донесение генерал-губернатору о героическом сражении.

Реакция на Петропавловское сражение во всех общественных кругах России была самой восторженной. Участники битвы получили награды. Донесение было доставлено к Муравьёву в Иркутск 8 ноября. Вражеские корабли в 1854 году больше не появлялись.

Генерал-губернатор решил, что весной по Амуру тронется второй сплав и построить 60 новых плашкоутов и новый пароход. Предстояло перебросить сто тысяч пудов муки, пятьсот голов скота, артиллерийские орудия и не менее двадцати тысяч пудов боевых припасов, доставить туда определённое количество войск и, самое интересное, взять первых крестьян-переселенцев для размещения их на левом берегу Амура. Муравьёв отправил людей в командировку в США, чтобы закупить там три парохода и различное оборудование для устройства мастерских и «пароходного завода» в Николаевске.

Между тем Петербург чествовал защитников Петропавловска, восторгался умением и прозорливостью Муравьёва. Биограф Муравьёва писал: «Итак, не спрашивая даже предварительного разрешения государя, Муравьёв решился оставить Петропавловск перевести эскадру и все учреждения на Амур. Вследствие такой замечательной находчивости неприятель, как мы увидим далее, был чрезвычайно озадачен, не найдя нашей эскадры ни у берегов Камчатки, ни у берегов Татарского пролива. Это действие ярко обрисовывает характер Муравьёва, который, зная хорошо государя Николая Павловича, осмелился, не спросивши его, взять на свою ответственность такую важную меру, как бросить на произвол судьбы целую страну, чтобы спасти то, что должно было спасти. Это решение его можно назвать поистине героическим».

Так думали многие. Но сам-то Муравьёв хорошо знал, что это всё ложь. Однако признать во всеуслышание правду было выше генеральских сил. Гораздо легче оказалось убрать подальше тех, кто осмелился перечить ему. И он начал изгонять людей, благодаря которым нажил немалую долю своего авторитета и популярности.

Второй сплав состоял из трёх отрядов. В апреле 1855 года они начали своё плавание по Шилке и Амуру. С первым отрядом, которое возглавлял Муравьёв, на 26 баржах было доставлено основное продовольствие и часть войск. Второй отряд под руководством полковника Назимова состояло из 64 барж со 150-пудовыми крепостными орудиями - самая тяжёлая и хлопотливая часть сплава, замедлявшая его продвижение частыми посадками на мель. Третий, порученный М. С. Волконскому, включало 35 барж, на которых располагались первые русские поселенцы на Амуре - иркутские и забайкальские крестьяне. Им предстояло освоить земли на левом берегу реки между Мариинском и Николаевском. И действительно, летом тут возникли пять русских сёл, или, как ещё их тут называли, станиц: Иркутское, Богородское, Михайловское, Сергиевское и Ново-Михайловское. Всего переселилось 51 семейство, общей численностью 481 человек. Со сплавом следовала и экспедиция Сибирского отдела Русского географического общества во главе с натуралистом Р. К. Маком.

По пути к устью Амура в Мариинском произошла встреча главы русской власти на востоке с представителями Китая. Предложение с русской стороны сводилось к тому, чтобы «провести русскую границу по левому берегу Амура и вдоль всего течения реки от Горбицы до впадения её в море, оставляя вам все населённые вами места на правом, кроме занятых нами мест и Приморского края, во избежание споров».То есть Муравьёв уже тогда, в сентябре 1855 года, сформировал основной тезис, по которому установление «естественной границы между Китаем и Россией по линии Амура могло бы полностью, ко взаимной выгоде, покончить с вековой неопределённостью». Именно эти положения легли три года спустя в основу Айгунского договора.

Несомненно, что все эти мероприятия проводились с «высочайшего» ведома. Уже в июне 1855 года царь признавал необходимым «утвердить за Россиею весь левый берег Амура». Было принято решение вступить в прямые переговоры с Китаем. Представлять российские интересы на них должен был генерал-губернатор Восточной Сибири. Продуманно было и новое административное устройство Амурского и Приморского краёв. Преобразование устраняло необходимость Амурской экспедиции, которую столько лет бессменно возглавлял Г. И. Невельской.

И когда Муравьёв прибыл со вторым сплавом в Мариинский пост, он послал оттуда в Николаевск к Невельскому мичмана со следующим предписанием:

«1. Амурская экспедиция заменяется управлением Камчатского губернатора контр-адмирала Завойко, местопребыванием которого назначается Николаевск.

2. Вы назначаетесь начальником штаба при главнокомандующем всеми морскими и сухопутными силами, сосредоточенными в При-Амурском крае.

3. Все чины, состящиев Амурской экспедиции, поступают под начальство контр-адмирала Завойко.

4. Главною квартирою всех наших войск назначается Мариинский пост» исторический граф муравьёв

Каждому было ясно, что такое назначение являлось, по сути, устранением Невельского от активной деятельности и предваряло его фактическое удаление с Дальнего Востока. Так оно и случилось. Перемены в отношении генерал-губернатора к мореплавателю наметились ещё в 1854 году. И это тотчас заметили окружавшие их люди. Характерно в этом отношении письмо Н. В. Буссе своему полковому товарищу М. С. Корсакову от 14 декабря 1854 года. «Ты уже знаешь, - писал он, - что Муравьёв хочет перевести Завойку на устье Амура. Тебе я прямо высказываю свои мысли. Невельской не годится теперь для Амура, его время прошло. Теперь надо человека положительнее (значит, Невельской уже считался «отрицательным» в близких к губернатору кругах). Завойко хорош. Я уже давно говорил тебе это. Но ещё есть край, о котором надо озаботиться, - это Забайкальская область. От неё много зависит успех на Амуре. Запольского не знаю, но, кажется, он плох. Послушай, Миша, скромность в сторону - ты должен быть Забайкальским правителем, всё равно под каким именем».

Можно сказать, что Буссе оказался почти что пророком: Корсаков стал войсковым атаманом и губернатором Забайкалья, а сам Буссе - первым губернатором образованной (многие шутили - специально для него образованной) Амурской области. Вот так, келейно, почти по-домашнему решались вопросы огромного политического значения, так раздавались губернаторские и иные должности даже при таком незаурядном человеке, каким всё же, несомненно, являлся Н. Н. Муравьёв. Умный и решительный политик и вместе с тем - облечённый огромной властью сановник Муравьёв, естественно, чем дальше, тем больше не выносил людей, чрезмерно, по его мнению, проявляющих инициативу или недостаточно чётко проводящих в жизнь его предначертания. Такими стали Невельской, а вскоре и Завойко. Обоих он решил убрать отсюда, но, разумеется, отнюдь не доводя дело до скандала. И потому Муравьёв сначала с почётом провожает Невельского, а уж затем находит способ сделать то же самое с Завойко - тот понял сам и попросился уехать по болезни.

Генерал-губернатор откровенно делился намерениями со своим родственником и приближенным Корсаковым в письме от 25 февраля 1855 года: «Для успокоения Невельского я полагаю назначить его при себе исправляющим должность начальника штаба; Завойку начальником всех морских сил, а тебя - всех сухопутных, разумеется, по прибытии твоём в Кизи, для дел же будут при мне дежурный штаб-офицер по морской части Оболенский и по сухопутной не знаю ещё кто. Таким образом Невельской с громким названьем не будет никому мешать и докончит своё там поприще почётно». Муравьёв достаточно тонко провёл задуманную «операцию». Возле него остались только достаточно послушные люди. К таким относились Корсаков, Буссе, Кукель, Венцель и каким-то чудом уцелевший Казакевич - видимо, чтобы управлять Приморским краем, всё-таки желательно было держать там настоящего моряка.

Уезжая 19 октября из Аяна, куда он добирался из Николаевска на американском паруснике «Пальметто», дважды благополучно избежав опасности попасть в плен (англо-французская эскадра продолжала крейсировать у наших берегов), Муравьёв ещё раз напомнил в письме к Завойко, «чтоб Невельского никаким делом не обременять, а иметь его в виду как честного человека, проживающего в Мариинском посту, которому мы обязаны оказать всякое содействие… он у нас только в гостях на эту зиму…». Дело в том, что Невельской и Завойко не сумели своевременно уехать: шхуна «Восток », на которой они намеревались попасть в Аян, не смогла выйти из Мариинского и там зимовала. В итоге Невельской остался «частным лицом», числясь начальником несуществующего штаба, поскольку Муравьёв-то уехал, а Завойко волей-неволей пришлось ещё целую зиму исполнять в Николаевске обязанности губернатора. Он ждал на смену себе Казакевича, но тот был ещё в Америке. Притом ни для кого не было секретом, что назначение своё он принял весьма неохотно и оговорил его срок - не более чем на два года.

Генерал-губернатор возвратился в Иркутск в конце декабря 1855 года. К этому времени по его представлению правительство утвердило образование Приморской области, в состав которой вошли прежняя Камчатская область, Охотское побережье и Приамурье. Центром области стал Николаевск, а первым военным губернатором утверждён Казакевич. Именно в это время из состава Забайкальской области была выделена Амурская область, губернатором которой стал Буссе. Всё произошло так, как и было задумано.

Муравьёв отправился в Петербург, где за это время произошли большие перемены: на трон вступил вместо умершего в феврале 1855 года Николая I Александр II. В столице появился возвратившийся из Америки Казакевич, который был очень нужен генерал-губернатору. Темой их бесед стала организация Приморской администрации, устройство в Николаевске механических мастерских для ремонта кораблей, очередной сплав по Амуру. Его предстояло возглавлять Корсакову. А Казакевич должен был воспользоваться этой возможностью для того, чтобы попасть в Николаевск. Кроме того, в связи с заключением 30 марта 1856 года в Париже мирного договора, знаменовавшего собой окончание Крымской войны, возникла необходимость возвратить в Забайкалье войска с устья реки. Обременительно стало содержание войск на Камчатке. Одновременно надо было продолжать переселение крестьян, открыть по Амуру зимнее почтовое сообщение, организовать по нему пароходное движение летом и наладить переброску в Николаевск различных грузов.

Таковы были главные задачи сплава 1856 года, в котором Муравьёв не принимал участия. После Петербурга он побывал в Карлсбаде, где ему предстояло заняться лечением своей застарелой лихорадки, приступы которой всё чаще давали о себе знать, а потом оттуда - во Францию, в По, где ожидала его Екатерина Николаевна. Но за границу Николай Николаевич - и это характерный штрих - уехал не прежде, чем было получено известие о мире. 19 марта он писал из Петербурга Корсакову, который остался за него: «Отправляю к тебе, любезный друг Михаил Семёнович, нового адъютанта моего подполковника Моллера, одного из храбрейших кавказских офицеров - он везёт в Иркутск новости о подписании мира в Париже, пробудет в Иркутске не более одних суток и отправится потом прямо туда, где ты находишься … Главное дело, чтобы войска наши пораньше оттуда возвратились…» Напоминая Корсакову, как вести себя с китайцами, Муравьёв подчеркнул: «Не сомневаюсь, что сумеешь обойтись с китайцами согласно высочайшей воли и даже если бы они выдумали загородить себе дорогу своими джонками, то продолжай идти безостановочно, не делая им никакого вреда: а если они станут стрелять, то скажи, что будут за это перед своим правительством, и письменно объяви об этом в городе».

В следующем письме, от 29 марта, как бы оправдываясь, что он не в Иркутске, генерал губернатор пишет: «Странно мне отправлять экспедицию без меня, он я очень хорошо сделал, что остался здесь до мая, во-первых, ожидал окончательных сведений о заключении мира, во-вторых, буду свидетелем тех перемен, которые должны совершиться в течение будущего месяца: Нессельроде уходит, Долгорукий тоже, Брок тоже, всё это говорит положительно…»

8. Граница на Амуре

Сменивший небезызвестного К. В. Нессельроде на посту государственного канцлера А. М. Горчаков, опытный и дальновидный дипломат, полностью разделял взгляды Муравьёва на амурский вопрос. Он понимал, что благодаря деятельности восточносибирского генерал-губернатора создана возможность установления границ страны на берегах Тихого океана в районе устья Амура и в Приморье. Наступило время, когда решительными мерами можно было завершить столь успешно начатое Муравьёвым и Невельским несколько лет назад дело.

21 марта 1857 года в Иркутск приехал Путятин, уполномоченный вести переговоры с Китаем. Муравьёв хотя и желал ему успеха, но в душе остался недоволен тем, что прислали кого-то завершить то, что начинал он. Китайцы, однако, не приняли Путятина, и тот вынужден был вернуться назад. Муравьёв всё лето провёл в Усть-Зейском посту, готовый в любой момент прийти на помощь послу.

Генерал-губернатор возвратился в Иркутск лишь в августе, откуда снова уехал - сперва в Петербург, а потом за границу. В декабре его вызвали в столицу. Под Новый год Муравьёв стал генерал-адьютантом. Награда эта стала для Муравьёва как бы ответом на его просьбу об отставке. Докладывая о действиях - своих и Путятина, генерал-губернатор пылко, соответственно своей натуре, высказал много накипевшего. Кое-что было преувеличенно, а другое справедливо. Он рассказал о том, как изменился левый берег Амура, где каждый год появлялись всё новые русские селения. Он отмечал, что «очевидно и положительно, что Китайское правительство молчанием своим признало за нами право владения и обязанность защиты устья реки Амура и острова Сахалин, в систему коей входит залив Де-Кастри и императорская гавань, которые заняты и укреплялись нами с того же времени». И следовательно, пора решительнее браться за дело. Впрочем, прошение об отставке он всё-таки подал.

Теперь же, по возвращении в Петербург, когда стало известно о пожалованном ему звании и об отказе в отставке, Николай Николаевич несколько изменил тон: так, сообщая в одном из писем к Корсакову о своих новостях, он бодро заявлял, что придётся ещё несколько лет провести на востоке, чтобы завершить начатое, а потом уж передать дело в надёжные руки Корсакова. Не последнюю роль здесь сыграло то, что именно ему были даны царём все полномочия для ведения переговоров с Китаем.

В Айгуне начались переговоры с представителем Китая. Муравьёв вёл их умело и тонко. 16 мая был подписан Айгунский договор. В первом пункте его говорилось, что левый берег Амура от реки Аргуни до морского устья составляет принадлежность России, а правый до реки Уссури принадлежит Китаю.

На следующий же день русская флотилия покинула Айгун и отправилась в Усть-Зейский пост, который 27 мая был переименован в город Благовещенск. Во время плавания были основаны также новые поселения - Хабаровка (будущий Хабаровск) и Софийск.

Николай Николаевич отчётливо представлял себе важные последствия своего успеха: не допустить вмешательства посторонних держав в вопросы, которые подлежали юрисдикции только лишь России, Китая и Японии.

Но Муравьёв не знал о заключении Путятиным 1 июня 1858 года Тяньцзинского договора. В его девятой статье говорилось: «Неопределённые части границы между Китаем и Россией будут без отлагательства исследованы на местах доверенными лицами от обоих правительств, и заключённое ими условие о граничной черте составит дополнительную статью к настоящему тракту».

Конец года для Николая Николаевича был ознаменован сплошными празднествами. 26 августа последовал царский рескрипт о возведении Муравьёва в «графское Российской империи достоинство» с присоединением к его фамилии названия «Амурский». Одновременно он был произведён в чин генерала от инфантерии.

Всего было награждено 198 человек, принимавших непосредственное участие в Амурской экспедиции, в сплавах по Амуру, в основании селений по его берегам.

Последовавшие после заключения Айгунского договора годы вплоть до 1861-го, когда муравьёв окончательно распростился с Дальним Востоком, были наполнены заботами по заселению Приамурья и освоения Приморского края. В 1859 году генерал-губернатор на пароходо-корвете «Америка» осмотрел южные гавани и наметил места для основания постов Новгородского и Владивостока. Во время этого плавания была открыта бухта, которую Муравьёв назвал Находкой. Таков результат деятельности Муравьёва.

15 февраля 1860 года Муравьёв опять в Петербурге, где представил свои соображения о новом разделении Сибири. Он предлагал - и в дальнейшем его предложение было принято - отделить от Восточной Сибири Приморскую область, военному губернатору которой дать особые права в осуществлении внешней политики России на Дальнем Востоке.

Вскоре в столицу Восточной Сибири пришло известие о том, что 2 ноября 1860 года в Пекине заключён договор, по которому неразграниченная ранее территория отходила к России. Тем самым было окончательно признано и закреплено право нашей страны на Амур и Уссурийский край. Заключение Пекинского договора явилось огромным шагом вперёд к установлению точной и постоянной границы между Россией и Китаем. Положен был конец вековому спору о Приамурье и неразграниченных землях. Деятельность Муравьёва-Амурского во многом предопределила этот блистательный успех мирной русской дипломатии. Последующие события проходили уже без Муравьёва.