Доверие: концепты и историческая реальность

Размещено на http://www.allbest.ru/

Северо-Казахстанский Государственный университет им. М. Козыбаева

Доверие: концепты и историческая реальность

Казиев Саттар Шарниязович - доктор исторических наук, доцент

Современный мир постоянно сталкивается с проблемами социального доверия и вызовами недоверия. Миграционный кризис в западных обществах, подъем расизма и изоляционистской ксенофобии, поощряемой частью СМИ и популистами из числа политиков, ставят под вопрос прочность сетей обобщенного социального доверия. История краха югославского и руандийского обществ, в которых место общего и морального доверия стремительно занял агрессивный этнический национализм, основанный на узкогрупповом доверии, свидетельствует о том, что обобщенное и моральное доверие не тотальны, они могут быть ослаблены и разрушены. Не исключение составляют и постсоветские государства, в которых остро ощущается слабость обобщенного и морального доверия в межэтнических отношениях и сила группового этноцентрического доверия, что в совокупности с кризисом доверия к политическим и социальным институтам создает реальные угрозы раскола населении на основе групповых форм солидарности. В настоящей статье предпринята попытка изучить различные формы социального доверия в историческом контексте и их значимость в стабильном развитии общества, выявить факторы, влияющие на уровень доверия и солидарности.

Ключевые слова: доверие, недоверие, этническое неравенство, солидарность, дискриминация, мигранты, отчуждение.

C.Sh. Kaziyev. Trust: Concepts and Historical Reality.

The modern world constantly faces the problems of social trust and the challenges of mistrust. The migration crisis in Western societies, the rise of racism and isolationist xenophobia, encouraged by a certain part of the media and populists among politicians, challenge the strength of networks of generalized trust. The story of the collapse of the Yugoslav and Rwandan societies, in which general and moral trust has been rapidly replaced by aggressive ethnic nationalism, based on a narrow-group trust, shows that the general and moral trust are not pervasive, they can be weakened and destroyed. No exception are the post-Soviet states, in which the weakness of general and moral trust in inter-ethnic relations and the strength of group ethnocentric trust are deeply felt, that coupled with the crisis of confidence in political and social institutions poses a real threat of splitting the population on the basis of group forms of solidarity. The article attempts to explore various forms of social trust in the historical context and their importance to stable development of society, and identifies the factors influencing the level of trust and solidarity.

Key words: trust, mistrust, ethnic inequality, solidarity, discrimination, migrants, alienation.

Введение

Согласно древнегреческой легенде на вопрос индийского мыслителя о сущности его философии Сократ ответил: «Это исследование человеческих реальностей» (Бродель 2014: 52). Одной из сторон человеческой реальности являются отношения доверия и недоверия, которые связывают индивидов и коллективы в единые сети - государства, этносы, религиозные сообщества, торговые кооперации и т.д. Изучение доверия и недоверия востребовано в связи с происходящими в современном мире трагическими событиями: братоубийственными войнами на истребление в Сирии и Ираке, массовым преследованием мусульман в Мьянме и Таиланде, миграционным кризисом и всплеском терроризма в Западной Европе, расовыми проблемами в США. Кризис доверия не обошел стороной постсоветские общества, что показывает конфликты в Украине, на Южном Кавказе и в Центральной Азии. Миграционные потоки не титульных групп населения являются надежным индикатором кризиса доверия в государствах. В этой связи появляются вопросы об исторических истоках самого социального доверия и степени ее влияния на межэтнические отношения. Вне исторического контекста и без учета изменчивости и дифференциации сетей доверия мы получаем застывшие и вневременные социальные конструкты (Веселов 2004: 11). В социальных науках существуют несколько классификаций доверия. В данной статье прослеживается воздействие четырех базовых видов современного социального доверия - генерализованного (обобщенного), морального, рационального (стратегического) и группового, на уровни доверия в межэтнических и внутриэтнических отношениях, а также на воспроизводство лояльности и солидарности к политическим и социальным институтам. Обращаясь к истории доверия, мы, тем самым, изучаем ментальную историю, т.е. историю человеческих чувств и отношений, ускользающую от внимания ученых.

Генеалогия доверия

Категории «доверие» и «недоверие» с глубокой древности используются в социальной философии и в повседневной жизни. Британский ученый О. О'Нил в своих лекциях обратилась к значимости доверия в развитии цивилизации с древних времен: «Без доверия мы не можем устоять. Конфуций сказал своему ученику Цзэ-куну, что три вещи необходимы правительству: оружие, продовольствие и доверие. Если правитель не может иметь все три компонента, он должен сначала отказаться от оружия, а потом от еды. Доверять же нужно до конца - был убежден Конфуций, так как «без доверия мы не может устоять»» (O'Neill 2002: 4). В современном мире доверие является важнейшим социальным капиталом и ресурсом стабильности: «Оружие не помогло «Талибану» когда их пехотинцы потеряли доверие и дезертировали. Нехватка продовольствия не должна опрокидывать правительства, когда им и их системам нормирования доверяют, как мы знаем из опыта Второй мировой войны. Не только правители и правительства ценят и нуждаются в доверии. Каждый из нас и каждая профессия, и каждое учреждение нуждается в доверии. Нам это нужно, потому что мы должны уметь полагаться на других, поступающих так, как они говорят, что они будут делать, и потому что мы хотим, чтобы мы действовали, как мы гово- рим»(0'ШШ 2002: 4). Конфуций рассматривал доверие как моральное долженствование, предполагающее функционирование системы формальных и неформальных требований к личности и группе. Для китайских легистов, являвшихся жесткими критиками морального конфуцианства, доверие представляло реально существующие отношения и использовалось как эффективный инструмент поддержания власти. Один из «столпов» легизма Шан Ян писал: «Порядок в государстве достигается тремя путями: законом, доверием и властью... Только мудрый правитель способен оценить власть и дорожить доверием, он не станет злоупотреблять законом из-за своих личных интересов» (Книга правителя области Шан 1993: 196). Конфуций и Шан Ян согласны в главном - социальное доверие генерируется и поддерживается элитой общества во главе с правителем и представляет всеми признаваемую должную норму поведения. Злоупотребление доверием может обернуться катастрофой для существующей власти, включая неразумных и алчных правителей.

Дж. Хоскинг и У. Фреверт считая, что доверие имеет собственную историю, исходят из изменчивости самого понимания доверия и отношения к доверчивым людям окружающих людей. Таким образом, изучая генеалогию доверия, мы сталкиваемся с многообразием сетей доверия от начальных межличностного и семейного форм до генерализованного и морального. У. Фреверт пишет: «Доверие не есть новая лемма в нашем эмоциональном лексиконе. Оно имеет историю, которая, вероятно, варьирует от страны к стране, от региона к региону. Социальные, экономические, политические и религиозные факторы структурируют способы, как, когда в какой степени кто-то кому-то доверяет. Предположить, что досовременные общества могли бы обойтись без доверия, не кажется вполне правильным. Во-первых, они никогда не были настолько однородными, знакомыми в лицо и замкнутыми, как социологи хотят, чтобы мы верили» ^геуеГ 2009: 4).

Британский историк Джеффри Хоскинг, поддерживая историческую оценку доверия, указывает на различные формы и уровни доверительности в традиционных и современных культурах. Д. Хоскинг вслед за У. Фреверт выделяет исторические этапы развития доверия: от веры в Бога и харизму правителей в домодерных социумах до морального и рационального доверия в современных обществах. По его мнению, люди нуждаются в разных видах доверия. В рыночных условиях востребовано доверие, основанное на личном интересе и рациональном выборе, однако «теория доверия не может быть адекватной на этой единственной основе. Действительно, такая теория имеет серьезный недостаток и, вероятно, может нанести ущерб. Без позиции стремящихся доверять из моральных соображений человеческих существ мы не сможем понятью полностью потенциал доверия» (Hosking 2014: 37).Британский историк считает доверие и недоверие базовыми свойствами человеческой личности и коллективов, потому что социальное доверие создает и сохраняет общности на основе сильного чувства взаимозависимости. Хоскинг пишет, что даже «в очевидно безнадежных ситуациях все мы стремимся сохранить доверие к окружающему миру и другим людям» (Hosking 2014: 288).

Глубокий исторический анализ содержания доверия, проведенный Фреверт, показал изменчивость самой семантики доверия и отношения людей к этому понятию в различные эпохи и в различных обществах. «Троянский конь», по ее мнению, является олицетворением не только гениальной хитрости и обмана древних греков, но и легковерности и доверчивости их жертв - троянцев. В домодерных обществах не существуют сетей всеобщего доверия и уважения к доверяющим людям, считает немецкая исследовательница, так как «Доверчивые люди также не приносят благ ни для себя, ни для других. Люди с открытым сердцем всему слишком быстро доверяют и часто воспринимаются как нескромные и навязчивые, они без спроса пересекают личные границы, которые ценили многие старомодные современники» ^геуеН 2003: 11-12).

Тем не менее, даже в архаичных обществах люди нуждались в базовом доверии, что отражено в письменных источниках, которые интерпретирует немецкий историк, как документальные свидетельства борьбы за доверие, которое стабилизирует повседневную реальность, полную рисков: «Мы можем доверять только тому, что воспринимается и описывается нашими современниками. Это восприятие, его контексты и ориентиры - это все, что мы имеем и можем интерпретировать путем реконструкции. Однако из досовременных текстов теперь становится ясно, насколько велика была неуверенность, которую люди испытывали в условиях неконтролируемой социальной и природной среды. И даже если мы сегодня ошибочно полагаем, что вызванные нашими решениями риски значительно превышают те опасности, которым подвергались наши предшественники, это никак не затрагивает вопрос исторического существования и значения доверия. Для людей, которые еще помнили об эпидемиях средневековья, пережили тридцатилетнюю войну или которые скорбели о жертвах землетрясения Лиссабона, их общество было ни на йоту менее сложным и опасным чем для нынешних поколений. Для того чтобы противостоять этим угрозам, им также были необходимы доверие и уверенность - возможно, даже в большей степени, чем нынешним гражданам, которым государственные институты обеспечивают безопасность и заступничество. То, что они ввиду этого недостатка преимущественно ударялись в веру в Бога, ярко демонстрирует случаи доверия досовременного общества. В то же время это разоблачает все попытки представить современность как особенно зависимую от доверия и находящуюся под угрозой недоверия, как некую внеисторическую структуру» (Frevert 2003: 66).

Чем же отличалось доверие домодерных обществ от современных форм доверии? Домодерное доверие имело узкий «радиус» и распространялось только на уровне семьи, близких родственников, соседей и т.д. Оно поддерживалось нормами обычного права и носило групповой характер. Обман доверившегося человека в домодерных сообществах калькулировался с учетом рационального расчета о выгодности или невыгодности данного поступка, подвергаясь только моральному осуждению.

Признав существование специфических форм доверия в домодерных обществах, обратимся к изучению современных концептов доверия в обществах. Становление современных форм доверия в исторической науке связывается с развитием капиталистических европейских обществ. Европейская Реформация и последовавшие буржуазные революции разрушили господство католицизма - культурной основы средневекового общественного порядка. Однако усложнение капиталистических социумов усилило риски и неопределенности социальной жизни и способствовало нарастанию конфликтов частных и общественных интересов. Формирование сильного гражданского общества и воспроизводство им обобщенного и морального доверия изменило социальную природу государства и власти. П. Штопка отмечает особую роль доверия в политической жизни гражданского сообщества: «Связанная сильными узами солидарная община граждан, принимающих участие в политике и лояльных к власти, не могла бы существовать без горизонтального доверия, каким граждане взаимно одаривают друг друга, а также вертикального доверия к публичным институтам» (Штомпка 2012: 60). У. Фреверт указывает на Джона Локка в 1689 г. придумавшего соответствующий термин: правительство доверия, правительство через доверие. В Х1Х-ХХ вв. в политическом лексиконе европейских государств термины «доверие народа» или «правительство доверия» стали шаблонными (См.: Frevert 2007).

Канадская исследовательница Д. Штолле выделяет в современной научной литературе следующие группы подходов к изучению доверия: теории генерализованного (обобщенного) доверия, отличаемого в междисциплинарных исследованиях от трех других основных видов межличностного доверия: концепции стратегического / рационального доверия, концепции групповой идентичности, концепции моральных оценок. По ее мнению, «эти модели отличаются различием в отношении, что есть доверие, о том, как оно может быть сгенерировано, и в той степени, в которой оно расширяется, чтобы включить различные круги людей» (Stolle 2002: 400).

В среде экономистов и социологов весьма популярна концепция рационального доверия. Сторонники этой концепции рассматривают доверие как процесс социальных взаимодействий, в которых субъекты пытаются минимизировать издержки и извлечь пользу при отсутствии достаточно полной информации. Основной является концепция инкапсулированного интереса Р. Хардина, автора и редактора многочисленных публикаций в области трастологии. Сторонники Р. Хардина, в числе которых

П. Дасгупта и Д. Гамбетта, полагают, что отношения доверия и честного поведения выгодны обеим сторонам, использующим в случае недостаточной информации опыт прошлых взаимодействий. Ключевую роль играет здесь понятие надежности в доверии (trustworthiness). Снижение надежности в доверии проблематично на личном уровне, потому что это ведет к увеличению рисков в попытках сотрудничества с другими. Р. Хардин полагает, что доверие представляет инкапсулированный интерес заинтересованных сторон. Таким образом, определение доверия заключается в стимулах совместимости интересов и рациональных ожиданий поведения доверителя и доверенного лица. По мнению исследователя, такое рациональное доверие является основным во всех видах доверия и позволяет выстраивать систему для доверительных отношений в различных контекстах (Hardin 2002: 3-20).

Итальянский социолог Д. Гамбетта полагает, что рациональный выбор является основным в доверии: «Доверие (или, симметрично, недоверие) есть конкретный уровень субъективной вероятности, с которой агент или группа агентов оценивает действия и влияние на собственные действия... Когда мы говорим, что доверяем кому-то или кто-то заслуживает доверия, то мы неявно обозначаем вероятность того, что это лицо предпримет действия, которые выгодны нам или, по крайней мере, не нанесут нам ущерба, и эта достаточно высока для того, чтобы рассматривать возможность участия в каких-либо формах сотрудничества с ним» (Gambetta 1988: 217).

Рациональное и групповое доверие преобладало в домодерных обществах, однако эти формы доверительных отношений существенно отличались от современных форм доверия. В торговых операциях и в военных походах досовременных обществ, преобладали первичные групповая и рациональная формы доверия, предполагавшие доверие только «своим». Так в докапиталистических и современных обществах Востока торгово-финансовые операции в неофициальной системе банкинга хунди / хавалы основаны на доверии и широком использовании таких связей, как семейные отношения или региональная принадлежность. Слово «хавала» на арабском языке означает «доверие» или «трансфер» и базируется на совместном доверии партнеров. В современном языке хинди, определенно термины «хунди», так и «хавала», означают также чувства доверия, договор и обещание (Martin 2009: 912). Сети наследственных хаваладаров или дилеров хавалы опутали Индию, Иран и Ближний Восток. Многое зависит от репутации этих дилеров, предполагающее длительное существование сетей рационального доверия: «сети хунди / хавалы типичны для торговых сетей, в которых доверие связано с ожиданиями относительно должного поведения и, в конечном счете, с репутацией» (Martin 2009: 924). Рациональное доверие требовало наличие определенных санкций за нарушение соглашение, групповое доверие обеспечивало безопасность доверителей за счет устоявшихся связей. Кредиты и трансферты хавалы делают минимальными риски и затраты доверителей, передача денег происходит на основе сообщений между членами сети хаваладаров.

В среде турецкой диаспоры в Казахстане автор также наблюдал доминирование рационального доверия к пресловутым «нашим». Турки-месхетинцы Казахстана, известные как «чуйские» или «джамбульские турки», прекрасно ладят с окружающими казахами и русскими, но в торговых операциях полагаются только на сородичей, так как обращение к этническим «чужакам» существенно повышает риски и безопасность сделок, и, соответственно, финансовые издержки. Успеху торговых операций способствуют родственные связи. В сибирских и уральских городах осевшие турки получают «под реализацию» овощи и фрукты из Центральной Азии, отправляя обратно лесоматериалы и продукты питания. Родственные узы гарантируют честность партнеров. В случае обмана сородичами включаются неформальные механизмы согласования интересов сторон, предполагающие участие старейшин общин, которые стремятся к компромиссу и учету интересов пострадавшей стороны.

Другой пример формирования группового доверия под прессом государства и официальной церкви связан с историей средневековых еретиков - вальденсов в XII- XIII вв., вынужденных из-за террора инквизиции создавать тайные сети доверия, включавшие особые формы коммуникации и взаимопомощи, совместное участие в определенной деятельности, обмен ресурсами (Tilly 2005: 4-5). Лионское изгнание способствовало многовековому самоисключению вальденсов из политической жизни Франции и Италии и культивированию групповых сетей доверия, спасавших членов общины от хищничества правителей (Tilly 2005: 22). Лишь в период Реформации вальденсы прервали свою самоизоляцию и вновь включились в общественную жизнь. Границы группового доверия и есть границы замкнутых сообществ, к примеру, закрытых этнических коллективов, религиозных сект или мафиозных структур.

Кроме группового и рационального форм доверия в древности и средние века мы сталкиваемся с такими формами, как доверие людей к правителям, религиозным деятелям и учреждениям. Эти формы доверия были связаны с религиозно-философскими представлениями людей о верховной власти. Домодерное доверие было преимущественно персонализировано. Средневековое «Сокровенное сказание монголов», посвященное возвышению Чингиз-хана и рода Борджигинов, повествует о том, какие требования предъявляли кочевники к своим правителям и каким образом последние формировали в обществе доверие к себе и власти. Монгольские племена, истощенные непрерывной враждой, нуждались в безопасности и справедливом правлении, т.е. в поддержании правителем первоначального доверия. Набеговая ментальность номадов порождалась самим кочевым способом жизни. Кочевники постоянно боролись с хищниками и грабителями. Э. Геллнер объяснял поддержание вражды и внутренней сплоченности в среде номадов, тем, что они могут рассчитывать на доверие только своих сородичей во вражде и мире, а принадлежность к определенной группе означает обязательства и ответственность каждого члена племени перед пострадавшим сородичем (Gellner 1988: 144)

В этом царстве вражды и хаоса только доверие простых монголов к выдающейся фигуре монгольского вождя обеспечивало мир внутри кочевых общин. В свою очередь, Чингиз-хан требовал от своих подданных верности, взамен предлагая свое доверие. Нойон Ная, начинал свою службу у одного из врагов кагана, и когда тот потерпел поражение, то захватил вместе с родственниками своего хозяина в плен, с намерением передать Чингиз-хану но вскоре одумался: «Если мы приедем с захваченным нами вот этим Таргутаем, то Чингиз-хан скажет, что мы подняли руку на законного владыку - своего хана. Чингисхан¹ скажет о нас: “Каким доверием могут пользоваться эти люди, поднявшие руку на своего законного владыку? Как они теперь могут стать нашими сотоварищами-дружинниками?”» (Сокровенное сказание монголов 1941: 121). Узнав о верности нукера своему господину, Чингиз-хан пощадил Ная и его семью.

Первоначальное доверие как паутина охватывало отношения внутри узкого круга родственников и сподвижников, расширяясь по мере успехов Чингиз-хана. Основой первоначального доверия были семейные добродетели, в числе которых верность родственникам и друзьям, отсутствие корысти в отношениях и готовность помогать друг другу в сложных ситуациях, безусловное гостеприимство. За пределами круга доверия были аморальные «чужаки» - предатели из числа монголов племен чжуркинцев и тай- чиутов; меркиты - ночные грабители; татары - нарушители священных законов гостеприимства, выдавшие чжурчженям доверившихся гостей из числа монгольской знати, и т.д. Тот, кто разделял традиционные ценности и добродетели свирепых кочевников, переставал быть «чужаком» и вне зависимости от происхождения или религиозной принадлежности инкорпорировался в круг «взаимно доверяющих» (нойон Джебе, Махмуд Ялвач и др.). Сети доверия сохраняли группу в опасном мире. М.Н. Губогло считает, что доверие в среде гагаузов: «складывалось в мировоззренческой системе и в поведенческих стратегиях как защитный механизм сохранения самобытности и как процесс взаимного приспособления людей друг к другу в динамичной системе этносов и этничности» (Губогло 2016: 26). В то же время в родовом или феодальном обществе начальное доверие носило групповой или рациональный характер.

Социальные добродетели, обобщенное и моральное доверие

В современных обществах главную интегративную роль стали играть обобщенное и моральное доверие. У. Фреверт отвергает рациональные подходы к доверию как к игре по минимизации экономических издержек, предлагая взамен концепцию доверия как определенного уровня позитивных эмоциональных практик и отношений, являющихся моральными основаниями современных обществ и демократии, вытесняя из публичного пространства верность своим группам [этническим или социальным] (Frevert 2009: 5-9). При обобщенном и моральном доверии люди исходят из готовности доверять незнакомцу и готовности взаимодействовать с ним, в том числе тем, кого мы не знаем (Stolle 2002: 403). Обобщенное доверие можно определить, как «убеждение в том, что другие ненамеренно или сознательно причинят нам вред, если они могут избежать этого, и будут заботиться о наших интересах, если это возможно» (Delhey, Newton 2005: 311). Как полагает Д. Штоле, доверие не может быть обобщено как социальный капитал общества и существовать независимо от политики правительства: «... государственная политика и политические институты создают, канализируют и влияют на количество и тип социального капитала» (Stolle 2002: 403). Неотъемлемым элементом в созидании политического доверия является соблюдение государством прав и свобод граждан, отказ от репрессивных практик и обмана обществ, а также общий консенсус по поводу необходимости поддерживать доверие: «если мы считаем, что права являются предпосылкой социального и политического доверия, мы ничего не можем сделать, пока другие люди не начнут уважать наши права - и ничего не можем сделать, пока мы не начнем уважать их права. Если мы будем продолжать пассивно рассматривать человека, как обладателя прав и, забывать, что права есть обратная сторона обязанностей других, восстановление доверия будет казаться безнадежной задачей» (O'Neill 2002: 10).

Шведский политолог Б. Ротштейн основываясь на историко-социологических исследованиях пришел к выводу, что социальное доверие формируется государством, осуществляющим свои полномочия на справедливой основе (Rothstein 2013: 1014). Надежность государства в представлениях людей влияет на его способность создавать межличностное доверие, а масса социально и экономически продуктивного сотрудничества в обществе, в свою очередь, влияет на государственное управление и общее генерализованное доверие, которое называют еще пансоциальным доверием (Markova et al. 2007: 14). Ч. Тилли обращает внимание на роль генерализованного политического доверия, которое разрушает сегрегированные замкнутые сети группового доверия (Tilly 2005: 56). Доверие к государству имеет дополнительные последствия для управления, так как влияет на уровень толерантности режима к гражданам. Уничтожение политического доверия может привести к антагонизму в отношении к хищнической политике правительства и даже вызвать активное сопротивление, и это может быть один из источников увеличения социального недоверия.

Негативное воздействие на уровень генерализованного доверия оказывает этническое и расовое многообразие. Миграционные процессы, уровень образованности и этническая однородность населения оказывают влияние на доверие и социальный капитал. Этнорасовый состав населения имеет значительное влияние на множество переменных, которыми измеряют социальную сплоченность или социальный капитал, уменьшая не только общее доверие, но и политическую уверенность, а также среднее число друзей и доверяющих лиц (Hooghe et al. 2009: 200). Миграционный кризис в Европе и в США показал силу людских предубеждений к людям, отличающимся от коренных жителей. Но есть и обратная сторона, иммиграция известна как «предковый» след - иммигранты берут с собой культуру доверия, доминирующую на своей родине (Soroka, Helliwell 2006). Прибывающие в США и Западную Европу латиноамериканцы, выходцы из мусульманских стран и Дальнего Востока несут культуру недоверия или группового доверия, доминирующую на их родине. Например, проблема интеграции прибывающих мусульман связана с высоким уровнем демонстрируемой ими религиозности в секуляризованном обществе, культом гегемонной маскулинности в обществе, в котором женщины боролись за равные права на протяжении полувека, слабое владение французским языком, в то время как французы гордятся своим языком и культурой. В совокупности эти факторы создают невидимые границы отчуждения и причины для дискриминации со стороны коренных французов (Adida et al. 2016: 92).

Исследования в США показали существенные этнорасовые «разрывы» в доверии, доставшиеся как культурное «наследство» прошлого: среди 40 изученных этнических групп уровень недоверия был самым высоким в среде чернокожих. В порядке убывания за ними последовали азиаты-американцы, латиноамериканцы из испаноязычных стран, более поздние европейские иммигранты из Южной и Восточной Европы, европейские иммигранты из Франции, Франции, Германии и Ирландии. Мизантропия была самой низкой среди потомков ранних европейских иммигрантов из Скандинавии и Великобритании (Smith 2010: 456).

Высокий уровень общей образованности населения, как предполагается, также оказывает положительное влияние на доверие. Однако польский исследователь Л. Боровецкий показал на примере Польши, что этнополитическое прошлое страны может повлиять на низкий уровень доверия в обществе с высоким уровнем общей образованности. Он выявил низкий уровень доверия до начала Второй мировой войны в польских регионах с высокой долей украинцев, белорусов и русинов, а также в регионах с высокой грамотностью (Borowiecki 2014: 134-135). Результатом взаимного недоверия поляков и украинцев стали этнические чистки в Подолье.

Вышеуказанные исследователи отмечают особую значимость современного государства в генерировании и поддержания доверия. В историческом контексте интересна

большевистская политика интеграции советских народов путем формирования обобщенного (генерализованного) доверия. Советская Россия отличалась как этническим разнообразием, так и цивилизационными «разломами», которые должны были разрушить страну. Но этого не произошло из-за совершенно новой стратегии интеграции на основе интернационализма. История нациестроительства в СССР в 1920-е годы - это пример созидания базового политического доверия в не доверяющем обществе, точнее в обществах, на протяжении длительного времени объятых враждой и недоверием.

Для примера возьмем советскую Центральную Азию. Общая атмосфера недоверия в Центральной Азии в начале ХХ века была порождена не только переселенческой политикой и гражданским неравноправием коренного и русского населения, но и укоренившимся недоверием к чужаку - представителю другого народа или племени. Мрачные туркменские пословицы того времени гласят: «Деревья не растут, там, где пасутся верблюды, мира не будет там, где есть туркмен» (Марков 1901: 213) или «... ни один перс не может войти в земли туркмен, иначе как на веревке» (Куропаткин 1879: 314). А.Н. Ку- ропаткин отмечал рациональность выбора кочевниками такого образа жизни, когда набеговая культура дает возможности как легкого обогащения, так и быстрого обнищания: «Находясь в постоянной вражде с пограничными населением владений, граничащих с Туркменией, дикие обитатели ее, кроме того, ведут кровавую распрю между собою, и ненависть в различных туркменских родах одного к другому вряд ли уступает ненависти их к прочим народностям. В распрях различных родов между собою значительную роль играет родовая месть. Туркмены-иомуды непримиримые враги с текинцами и гокланами (гокленами - С.К.). Эти последние враждуют с иомудами и текинцами. Туркмены Ахалтекинского оазиса, в свою очередь, заставляют быть на постоянной страже не только курдов и персов, но также иомудов и гокланов» (Куропаткин 1879: 316).

В среде туркестанских казахов российскими исследователями были записаны пословицы, превозносящие приоритет родовых начал и культивирующие недоверие к чужаку: «не ходи на охоту с человеком чужого рода, под боком он может помешать тебе выстрелить», «лучше быть пастухом в своем роде, чем царем в чужом народе», «кто сходится, тот не становится родным; кто родной, тот не может стать чужим», «лучше, чтобы на скачках победил жеребенок из твоего аула, чем конь из чужого аула» (Гродеков 1889: 13).

Русское переселение за Урал вызвало всплеск новый недоверия в казахских степях. В Петропавловском уезде в начале ХХ века отмечалась следующая неприглядная картина: «Русские переселенцы являлись в новый край с понятиями и привычками своей родины. Переселенцу кажется возмутительным, что эти люди (казахи - С.К.) не дают царю солдат, живут в норах “як звири”, пользуются таким земельным пространством - “земли больше, чем у наших панов”. Поэтому переселенцы не считают зазорным вытравить казахские покосы, растащить лес с зимовок, вырубить рощи. С другой стороны киргизы не успевают осваиваться с понятиями границ и поэтому имеют частые столкновения с поселенцами из-за потрав. В свою очередь, поселенцы также травят киргизские пастбища и даже пашни» (Материалы по киргизскому землепользованию 1908: 75). В своих стихах и плачах «толгау» традиционалисты-поэты литературного направления «Зар Заман» передавали обиды казахских кочевников на колониальные власти, систематически отбиравшие лучшие земли для переселенцев. Русские рисовались поэтами как враги мусульман, неверные кафиры, а все культурные заимствования, даже включая употребление чая, однозначно осуждалось. Для Шортанбай Канайулы самое страшное заключалось в том, что казахи поддерживают дружеские отношения с русскими, охотно перенимают новшества и даже подражают русским (Бейсембиев 1961: 90).

Октябрьская революция в Центральной Азии обострила вражду коренного населения и переселенцевг. Сафаров в своем выступлении на Х съезде РКП (б) подчеркивал, что в национальных окраинах пролетарская революция приняла характер национального антагонизма: «... недоверие к русскому городу в туземце впиталось в кровь с молоком матери. У киргизов даже есть пословицы, которые нередко употребляются и сейчас. Киргиз говорит “Убей у русского отца и дай денег”, “если у тебя русский друг, то держи камень за пазухой”. Русский для киргиза - это полицейский, урядник, насильник и грабитель» (Х съезд 1921: 193, 195).

В основе новой большевистской стратегии решения национального вопроса лежала идея фактического и юридического равенства советских народов. А. Моррисон отмечает, что в европейских колониальных империях интегративная стратегия, предполагавшая достижение правового и политического равенства жителей метрополии, европейских поселенцев и коренных жителей колониальных владений, считалась химерой. Возможность правового равенства допускалась только в отношении европейских переселенцев и жителей «материнской» метрополии (Morrison 2012: 332-333).Равноправие разных этнических, расовых и религиозных коллективов в одном национальном государстве для западных сообществ до середины ХХ века было утопией. В советском обществе была невозможна такая ситуация, как в случае с американским героем Второй мировой войны Айра Хейз - индейцем из племени пима, мечтавшем о свободном перемещении индейцев по территории страны.

Р. Суни исходит из верности советского руководства идеологии равноправия народов и полагает, что большевики, являясь сторонниками экономического детерминизма, действительно считали необходимым поднять культурный уровень отсталых народов до уровня развития передовых европейских наций. С этой целью, пишет Р. Суни: «СССР начал политику, которая была названа программой аффирмативных актов (позитивной дискриминации - С.К.), предоставлявшую привилегии коренным жителям на их собственных национальных территориях. Первые годы существования советской власти политика коренизации ставила цель дать образование на родных языках нерусскому населению, продвигать его социально, чтобы его представители постепенно стали занимать руководящие позиции в образовании, культуре, промышленности, в партии и государстве» (Suny 1993: 109). В результате национальной политики большевиков усилились позиции национальных элит, созданных в ходе коренизации, произошло конструирование этнонационального самосознания и укрепление прежде зыбких и «текучих» этнических границ между этническими нациями.

Т Мартин называет Советский Союз первой и уникальной «империей положительной деятельности». Сущность национальной политики большевиков раскрывается Т. Мартином через анализ «империи положительной деятельности», созданной большевиками для предотвращения опасности со стороны национализма нерусских народов. Т. Мартин обращает внимание на тонкое и глубокое знание Лениным и Сталиным социальной психологии масс, и потому национальная политика большевиков делала упор на завоевание доверия населения. В результате национальные меньшинства должны были считать власть своей, а не навязанной русским империализмом: «Реализация этой политики должна была сделать советскую власть “родной”, “близкой”, “народной” и “понятной”» (Мартин 2002: 70-71).

Конструируя обобщенное доверие к политическим институтам и порядкам, внедряя «сверху» межэтническое доверие советское руководство сталинского периода в то же время контролировало этот процесс по принципу «доверяй, но проверяй». В ходе проведения политики коренизации в 1920-е годы в национальных республиках была проведена линия на «позитивную дискриминацию» русских, репрессии в адрес национальной интеллигенции в годы «Великого террора» сопровождались ударами по так называемым «шовинистам», периодически проводились кампании против клановости и трайбалистских начал. Несмотря на это, советское общество оказалось объединенным узами доверия и солидаризма, что и показала Великая Отечественная война 1941-1945 гг. и последующие десятилетия советской истории. Примером являются казахи, понесшие в 1930-е годы огромные демографические потери от коллективизации и оседания кочевого хозяйства, потерявшие в ходе репрессий цвет национальной интеллигенции. Тем не менее, на протяжении всего советского периода казахи были одним из наиболее лояльных к Советскому государству этносов. М.Б. Олкотт признает: «Сталинский режим, кажется, был относительно успешным в формировании советского патриотизма среди казахов. Нет или почти нет доказательств нелояльности казахов во время Второй мировой войны. Кроме того, Сталин превратился в народного героя, и усилия по искоренению практики сталинского культа личности были менее успешными в национальных регионах, чем в России» (01соП 1980: 208). В постсталинский период накопленный капитал обобщенного и морального доверия сохранял советское общество от крайних форм этнонационализма и расизма.

Разрушительное воздействие на обобщенное доверие оказывает социальное неравенство, практики дискриминаций и незнание /искаженные представления о «чужаках». Социальное неравенство и этническое неравноправие генерирует взаимную стигматизацию контактирующих этнических групп. В результате формируется «дискриминационное равновесие», изученное на примере взаимоотношений «коренных» французов и потомков мигрантов из мусульманских стран во Франции. «Дискриминационное равновесие» предполагает, что взаимное неприятие «чужаков» и практики групповых дискриминаций на основе культурных и антропологических маркеров усиливают взаимное отторжение и поддерживают социальные неравенства, способствуя расколу в обществе (Adida et а1. 2016: 108).

Моральная концепция изучает мораль и нравственные ценности в конструировании доверия, раскрывая источники доверительных отношений в обществе. По мнению Э. Усланера, демократические сообщества являются доверяющими социумами. Уровни доверия между народами во многом зависит от культуры (специфических религиозных традиций) и от экономического равенства. Доверяющие общества также будут создавать более ответственные государственные органы, и проводить политику, которая будет более способствовать экономическому равенству и тем самым создать больше доверия. Следовательно, истоки доверия находятся не в институциональной сфере, они лежат в системе культурных ценностей и распределения. Э. Усланер сближает обобщенное и моральное доверие, описывая как «свободную веру в незнакомцев» и противопоставляя доверию на основе общей идентичности и рациональному стратегическому типам доверия.

Моральное доверие, как описано Усланером, отличается от доверия на основе общей идентичности, так как основано на понимании того, что люди разделяют основополагающие нравственные ценности. Такой тип доверия в большей степени связан с оптимистическим взглядом на социальный мир и природу людей: «Моральное доверие есть утверждение, как люди должны вести себя. Людям следует доверять друг другу. “Золотое управление” (на котором основано моральное доверие) не требует, что ты должен делать другому, как они делают тебе. Вместо этого, вы поступите с другими так, как вы хотели бы, чтобы они поступали с тобой» (Uslaner 2001). В отличие от рационального/стратегического доверия, суть которого составляют расчеты по снижению издержек за счет сбора положительной или отрицательной информации о других, в моральном доверии люди доверяют, потому что верят в добрую волю других и их отношение независимо от предыдущего опыта (Uslaner 2002: 17).

Различия морального и генерализованного доверия, по мнению Э. Усланера, заключаются в их содержании. Обобщенное доверие представляет восприятие, что большинство людей являются частью морального сообщества. Основой генерализованного доверия является мораль и общие коллективные переживания. Моральное доверие, как и обобщенное доверие, основывается на оптимистической картине мира. Но оптимизм в последнем не является постоянным, так как социальный мир подвержен изменениям в хорошую или худшую стороны. Вслед за этими изменениями обобщенное доверие идет «вниз» и «вверх». Э. Усланер придерживается мнения, что наши ценности, заключенные в моральном доверии, не изменятся легко, поэтому моральное доверие имеет более устойчивое значение (см.: Uslaner 2002). Таким образом, мораль является стабильной индивидуальной и коллективной чертой. Формирование морального доверия Э. Усланер связывает с семейным воспитанием и участием в коллективных движениях, например, участие в движениях за гражданские права. Доверяющие люди толерантно относятся к людям, которые в антропологическом или культурном плане отличаются от них самих: к геям, лесбиянкам, афроамериканцам, иммигрантам. Они активнее поддерживают антидискри- минационную политику в отношении различных дискриминируемых меньшинств (Stolle 2002: 403). Моральное доверие весьма важно в межэтнических отношениях и в преодолении отчуждения людей к политическим и правовым институтам.

На наш взгляд, моральное доверие тесно связано с традиционными социальными добродетелями и отношениями взаимопонимания, объединяющими разные сообщества. Сила морального доверия зависит от взаимопонимания людей и общего консенсуса по отношению к базовым социальным ценностям. В случае обострения межэтнических отношений сила морального доверия в обществе может блокировать провокационную деятельность отдельных групп или лиц, предотвращая этнические мобилизации против «чужаков». Примером являются взаимоотношения индийских мусульман и индусов в городах Каликут штата Керала на юге и Алигарх штата Уттар-Прадеш на севере Индии между 1989 и 1992 годами. Каликутские религиозные общины благополучно избегали межконфессиональных конфликтов, индусские националисты и контролируемая индусами пресса не допускали провокационных выступлений по отношению мусульман. Индусские националисты видели свою выгоду в разжигании вражды, но считали подобную модель действий опасной для местного мира. В Алигархе индусский криминалитет и националисты использовали распускаемые прессой слухи об убийствах индусских пациентов врачами и медсестрами из числа мусульман для организации массовых убийств мусульман. Различия межобщинных отношений в этих городах кроются в уровнях морального доверия и уровнях взаимопонимания. Исследования показали, что 83% жителей Каликута часто совместно питаются, в Алигархе только 54%; 90% детей индусов и мусульман играют вместе, в Алигархе об этом сообщили только 42%; в Каликуте 84% индусов и мусульман регулярно посещают друг друга, в Алигархе 60% сообщили о нечастых контактах (Varshney 2001: 383).

Слабость морального доверия и межгруппового взаимопонимания открывает пути к эскалации насилия между близкими по происхождению народами, как это произошло в бывшей Югославии, Руанде или в отношениях между кыргызами и узбеками в Ошской области. Объединяет эти конфликты их происхождение, связанное с крахом в обществе обобщенного и морального доверия, что открыло дорогу затаенным страхам по отношению к условным «чужакам», даже если они были давние соседи. Дилемма «мой сосед - мой враг» характерна для сообществ, культивирующих групповое доверие.

Групповое доверие и недоверие

Исходя из вышесказанного, мы считаем доверие реально существующими отношениями в обществе. Доверие и сети доверительности снижают риски и повышают индивидуальную и коллективную безопасность. Но как тогда быть с недоверием? Является ли недоверие зеркальным антиподом доверия? Исследователи указывают на то, что сравнительный анализ понимания доверия и недоверия в политическом, культурном и экономическом контекстах показывает сложность и разнородность этих форм отношений в различных обществах и в различные времена (Markova et al. 2007: 8). Д. Хоскинг решает эту проблему прямым противопоставлением: «как только доверие подорвано, его место тотчас занимает сильное и кумулятивно растущее недоверие. Принимая широкие масштабы, оно оказывает исключительно разрушительное воздействие» (Hosking 2014: 288). Наглядным примером является распад Советского Союза, где «архитекторы» перестройки, подвергнув остракизму историческое прошлое советского общества, демонтировали обобщенное и моральное доверие, посеяв в обществе недоверие. югославский этнический национализм

Рассматривая дихотомию доверие / недоверие, мы сталкиваемся с проблемой определения социальной и исторической природы доверия на основе групповой идентичности, весьма актуальной для антропологов и историков. Этнология имеет дело преимущественно с отношениями группового доверия, «радиус» которого варьирует в зависимости от уровня этнических коллективов - от первоначальных коллективов кровных родственников до современных наций, и предписывает консолидацию исходя из определенных маркеров. Групповое доверие конструирует межэтнические «перегородки» на основе практик включения и исключения. В Таиланде считается, что таи может быть только буддистом и не может быть христианином или мусульманином. В мусульманских и христианских школах официальные власти и буддийские монахи требовали почитания буддийской обрядности и символики (Keyes 1993: 259-284).

Групповое доверие предполагает недоверие к «чужакам», которые могут отличаться внешним обликом и образом жизни, или не отличатся вообще, но принадлежать другому коллективу. Доминирование в обществе групповых форм доверия обусловлено негативным или позитивным опытом межгрупповых отношений и деятельностью элитных страт, формирующих и разъясняющих членам своих групп коды доверия / недоверия. Ч. Кейес показал роль тайской культурной элиты на примере взаимоотношений тайцев-буддистов и таиландских мусульман-малайцев. Буддисты, включая священников, демонизируют таиландских мусульман. На изображениях в буддийских крепостях-храмах середины XIX короля демонов Мара сопровождают легионы демонов более мелкого ранга и их помощников из числа людей, запечатленных в образе этнических соседей таи - малайцев-мусульман. На картинах мусульмане, которых называют «хаак», нападают на Будду и утрачивают человечность, поэтому они не заслуживают права на жизнь. Мусульманин - это чужак и тот, кто опасен и ему нельзя доверять, считают таи. Кейес приводит распространенную поговорку о змее и мусульманине-хаак. При одновременной встрече с нимитаи-буддисту предписывается первым ударить мусульманина. Собственно этнонимом хаак в тайском языке обозначается азиатский незнакомец, визитер, иностранец, гость, родом из мусульманских стран и не являющийся китайцем или японцем (Keyes 2008/2009: 26-27). Взаимное недоверие и отторжение таи-буддистов и таиландских мусульман, основанное на отсутствии знаний или искаженных представлениях об иноэтнических соседях, питает взаимное насилие и ненависть в Южном Таиланде.

Другой пример «воспитания народных чувств» армянской интеллигенцией описан Р. Суни. Основной тематикой армянского исторической традиции в собственно Армении является древность и непрерывность проживания народа на исторической родине от эпохи Урарту до современной Армении, исключительная роль в мировой истории (самый древний христианский народ, защитники цивилизации от орд тюркских варваров, выдающаяся роль в истории России и т.д.). Согласно героическому армянскому нарративу, их много раз предавали этнические соседи-мусульмане, их захватывали варвары, но они все равно выжили (Суни 2011: 71-72).Попытка американского историка армянского происхождения оспорить некоторые тезисы об исконности проживания армян на некоторых территориях Южного Кавказа, в частности в Ереване, встретила обструкцию и обвинения в национальном предательстве.

Исторически складывавшееся групповое недоверие между афганскими пуштунами и хазарейцами описано Ф. Бартом. Обе стороны стигматизируют оппонентов на основе культурных маркеров, в результате: «Отношения между сообществами хазарейцев и пуштунов с их племенной организацией неизбежно превращаются в отношения конкуренции и направленных друг против друга попыток монополизации ресурсов вдоль границы. Очевидная стабильность границы между ними может быть понята как результат баланса выигрышей и потерь» (Барт 2006: 154). Афганскую перспективу развития тотального межэтнического недоверия в начале XX века обрисовал российский военный теоретик и ориенталист А.Е. Снесарев, указывавший слабость общей солидарности, что, как он предвидел, грозит будущим расколом общества и войнами, так как: «Афганцы (пуштуны - С.К.) не любят узбеков, узбеки и газара (хазарейцы - С.К.) ненавидят афганцев, таджики не доверяют всем, и им никто не верит» (Снесарев 1921).Усилия мирового сообщества и центрального правительства добиться мира в современном Афганистане бесплодны из-за тотального недоверия в расколотом обществе.

Изучение группового доверия показывает условность жесткой диспозиции отношений доверие / недоверие. На наш взгляд, распространение недоверия сопутствует кризису в обществе генерализованного и морального доверия. Различия между доверием и недоверием заключаются в структурных различиях эмоциональной составляющей этих отношений. Доверие представляет набор отношений к политическим институтам, другим коллективам и незнакомым людям, основанное на всеми разделяемых представлениях о справедливости, знаниях о других и морали, поддерживающей традиционные добродетели и гуманизм. Доверие отражает такие эмоции, как надежда, безопасность, уверенность и веру. Недоверие отражает эмоционально-настроенную веру в то, что другой человек способен делать немыслимое с точки зрения общепринятых моральных норм, потому что он «не мыслит, как мы», и поэтому он культурный изгой. Конструкции недоверия часто отражают такие эмоции, как настороженность, цинизм, алармизм, гнев, страх, ненависть и чувство ожидаемого предательства, проецируемых на весь облик «чужака» и приписываемых ему культурных кодов.