Об этнической дискриминации в позднеимперской России

Размещено на http://www.allbest.ru/

ОБ ЭТНИЧЕСКОЙ ДИСКРИМИНАЦИИ В ПОЗДНЕИМПЕРСКОЙ РОССИИ

Б.Н. Миронов

Российская империя являлась полиэтнической и поликонфессиональной империей, в которой титульный этнос находился в меньшинстве. В 1646 г. на долю русских приходилось около 90 % всего населения страны, к 1917 г. -- лишь 43 %. В статье анализируется отраслевая структура занятости народов Российской империи по материалам Первой всероссийской переписи населения 1897 г. и на ее основе оценивается этнический статус различных этносов и их роль в экономической и общественной жизни страны. В управлении (администрация, суд, полиция, общественная и сословная служба), а также в армии были представлены все этносы, включая евреев, якутов, цыган, чеченцев, абхазцев, примерно пропорционально их доле в населении империи (за исключением евреев в управлении). Зато в различных сферах экономической деятельности этносы участвовали по-разному, в зависимости от склонностей и культурных традиций. Этническая дискриминация наблюдалась почти исключительно в отношении некрещеных евреев. Так называемая «русификация» способствовала тому, что представители нерусских этносов, получившие образование по-русски, приобретали возможность занимать административные должности и более активно участвовали в управлении своим регионом.

Гибкая этноконфессиональная политика правительства обеспечивала отсутствие этнической дискриминации. Эта политика имперского этнопатернализма предусматривала уважение статус-кво присоединяемой территории и проживавшего на ней населения, широкое сотрудничество с местными элитами, конфессиональную и этническую толерантность, создание некоторых преимуществ в правовом положении нерусских сравнительно с русскими, предоставление коренным народам аннексированных территорий права быть гражданскими субъектами наравне с русскими. Подобная технология управления полиэтническим и поли- конфессиональным населением позволяла постепенно интегрировать различные этносы в империю, включать их в единое имперское экономическое, правовое и социальное пространство, выравнивать их по уровню развития путем подтягивания отстающих до передовых, модернизировать традиционные общества «окраин» с их спецификой в хозяйстве, праве и социальных структурах и в результате обеспечить долгое сохранение единства Российской империи.

Ключевые слова: Россия, XVII-ХХ вв., этноконфессиональная политика, историография отечественная, историография зарубежная, этнический состав населения, недоуправление, отраслевая структура занятости.

B.N. Mironov

ETHNIC DISCRIMINATION IN LATE IMPERIAL RUSSIA

The Russian Empire was multi-ethnic and multi-confessional Empire in which the “titular” ethnic group was in the minority. In 1646, the Russian share accounted for about 90 % of the total population, by 1917 only 43 %. This article examines the sectoral structure of employment of the people of the Russian Empire according to material from the first all-Russian census of the population in 1897 and on this basis it evaluates the ethnic status of various groups and their role in the economic and social life of the country. All ethnic groups were represented in the government (administration, the courts, police, the social and estate service) and also in the army, including Jews, Yakuts, Romani, Chechens, and Abkhazians, each roughly proportional to its share in the population of the empire (with the exception of Jews in the administration). But in various spheres of economic activity the ethnic groups participated in different ways, depending on their inclination and cultural traditions. Ethnic discrimination was observed almost exclusively in relation to unbaptized Jews. So-called `Russification' contributed to the fact that those representatives of non-Russian ethic groups who received a Russian education had the opportunity to take administrative positions and participate more actively in the management of their region.

The government's flexible ethnoconfessional policy ensured the absence of ethnic discrimination. This policy stipulated the status quo the new area and its population, extensive cooperation with the local elites, religious and ethnic tolerance, creating some advantages in the legal status of non-Russians in comparison with Russian, the right of indigenous peoples of annexed territories to be civilian actors on par with Russians. Such management techniques by a multi-ethnic and multi-confessional population allowed for gradual integration of various ethnic groups into the Empire, inclusion into a unified Imperial economic, legal and social space, alignment of their level of development by creating additional benefits for lagging regions, modernization of traditional society at “the outskirts” with their particular economic, legal and social structures, and to ensure the long preservation of the unity of the Russian Empire. Refs 85. Tables 3.

Keywords: Russia 1600-1900, ethno-religious politics, national historiography, foreign historiography, the ethnic composition of the population, underdeveloped state, sectoral structure of employment.

For citation: Mironov B. N. Ethnic discrimination in late imperial Russia. Vestnik of Saint Petersburg University. History, 2017, vol. 62, issue 1, pp. 164-185.

В советской историографии трактовка Российской империи и существовавших в ней межэтнических и межконфессиональных отношений трижды претерпевала изменения. Примерно до середины 1930-х годов доминирующей парадигмой, в рамках которой изучались имперские проблемы, являлась сформулированная школой М. Н. Покровского: «Российская империя -- тюрьма народов и абсолютное зло». Ее сменила предложенная И. В. Сталиным парадигма «Российская империя -- наименьшее зло», согласно которой вхождение народов в Российскую империю представляло собой добровольный по преимуществу выбор ими России как «наименьшего зла». Наконец, в 1950-е годы утвердилась третья парадигма. Из прежней формулы исчезло понятие «зло», приоритетными стали обоснование исторической необходимости и целесообразности возникновения империи и постепенного добровольного вхождения в ее состав других народов (но не элит, которые часто выступали против присоединения, руководствуясь принципами национализма), подчеркивание «прогрессивных последствий» интеграции и «цивилизаторской роли России», замалчивание завоевательных и насильственных аспектов имперской политики. Суть новой концепции сводилась к тому, что под влиянием революционных событий в России все народы империи смогли выйти из «вековой отсталости» к «вершинам исторического прогресса». По сути, Россия из империи зла превратилась в империю добра, своего рода дом дружбы народов (см., напр.: [Алишлев 1990; Галоян 1976; Самбук 1980; Смирнов 1958; Сулейменов, Басин 1981; Федоров 1978; Хасанов 1977; Эгунов 1963] и др.).

В постсоветской историографии, после распада СССР, в изучении российских имперских проблем многое изменилось.

Во-первых, наблюдался (до сих пор продолжающийся) рост интереса к имперской проблематике как в конкретно-историческом, так и в теоретическом отношении (см., напр.: [Барзилов 2001, с. 10-23; Гатагова 2013, с. 328-348; Каспэ 1997, с. 31-48; Миллер 2006; Миллер 2012, с. 162-186; Российская империя как исторический феномен 2011, с. 852-857).

Во-вторых, произошел отказ от единой точки зрения -- все три прежде существовавшие в историографии концепции нашли своих сторонников. Одни вернулись к забытой парадигме Россия -- колониальная империя, «тюрьма народов», «абсолютное зло» или «империя зла» (см., напр.: [Соколов 2002.]), другие -- к концепции прогрессивности российского империализма, «цивилизаторской миссии» России по отношению к отсталым народам, третьи (их большинство) придерживаются золотой середины, поддерживая концепции «наименьшего зла», «неизбежного зла» или сочетания негативного и позитивного, причем баланс плюсов и минусов вхождения в состав России разными историками для разных народов оценивается по-разному.

В-третьих, еще большее разнообразие обнаруживается в трактовках частных проблем. Среди них повышенное внимание уделяется управлению на вновь присоединенных территориях, становлению и функционированию административной системы на «окраинах» и межэтническим отношениям (см. напр.: [Правилова 2006]).

В-четвертых, присоединение центральноазиатских, сибирских и кавказских народов к России признается явлением по преимуществу положительным для них с точки зрения содействия развитию местной промышленности, сельского хозяйства, образования и общей культуры. Словом, приобщение восточных и южных окраин к европейскому универсализму при помощи русской администрации признается благом, хотя и с оговорками. Меньше единодушия относительно последствий присоединения Польши, Прибалтики и Финляндии. Больше единомыслия в оценке отношения российской коронной администрации к этноконфессиональным традициям и культуре как толерантного.

В-пятых, при всех позитивных последствиях вхождения народов в состав России имперскую этноконфессиональную политику не идеализируют, отмечают элементы «классической» имперскости, но стараются подходить к ней с мерками того времени, когда происходила аннексия, а не с критериями современной этики и политической корректности.

В-шестых, большинство отечественных исследователей рассматривает Россию как особый, отличный от «классических» европейских империй с заморскими территориями тип империи, соответствовавший российским реалиям и потому удовлетворительно справлявшийся со своими функциями (см., напр.: [Лурье 2001; Ремнев 2001, с. 317-344]). «Если бы Россия не была империей, то чем бы она была в ХУШ-Х1Х веках?» -- задается вопросом А. Миллер. «Она могла бы быть периферией другой империи. <...> Она и была какое-то время периферией монгольской империи. Разве мы рассматриваем этот период как период очень благостный? Она могла бы стать частью империи Ягеллонов, продвинувшейся на Восток, частями войти в разные империи. Она могла превратиться в квазиимперию, подобную Османской в XIX в., когда Османская империя вполне потеряла экономический суверенитет, когда ее обрезали кто как хотел и сдерживающим фактором было лишь противодействие великих держав друг другу, а не способность Османской империи противодействовать очередным аннексиям. <...> Можно и на Китай того времени взглянуть... Империя была фактически универсальной формой организации европейского (и не только европейского) пространства вплоть до начала XX века» [Миллер 2007; Миллер 2008; Неизбежность империи 1996].

Напротив, в бывших союзных и автономных республиках СССР одна монопольная парадигма сменилась другой -- практически везде в той или иной степени была реанимирована концепция «Российская империи -- тюрьма народов». «Национальные же историографии тех народов, которые когда-то входили в империю, концентрируются на собственной нации и государстве, проецируя их в прошлое. Для них империя -- лишь тягостный контекст, в котором “просыпалась”, зрела, боролась за независимость та или иная нация. В национальных историографиях вопрос о мотивации политики центральных властей почти никогда не ставится просто потому, что априорное стремление власти сделать жизнь своих нерусских подданных как можно более несносной принимается на веру. Проблемы взаимодействия с другими этническими группами в таких нарративах неизбежно отодвигаются на второй план» [Миллер 2012, с. 5; Западные окраины Российской империи 2006].

Применительно к малым восточноевропейским государствам и народам это объясняется якобы присущим им экзистенциальным страхом, воспитанным веками Турцией, Польшей, Германией и Россией, страхом, который сконцентрировался в последние полвека на СССР, а после 1991 г. перешел на Российскую Федерацию [Бибо 2004, с. 155-262]. Подобный подход получил в историографии название «синдром виктимизации».

Для работ среднеазиатских и казахских историков характерны этновеличие, удревление своей истории, героизация прошлого, демонстрация уникальности своей культуры [Брежнева 2005; Германова 2008, с. 360-379; Тимченко 2008, с. 338-359].

В моду вошли работы советских историков 1920-1930-х годов; их концепции, интерпретации, сомнительные и непроверенные данные безо всякой критики входят в монографии и учебники национальных историков, в особенности на Кавказе, в Казахстане и Средней Азии. В преобладающем большинстве работ наблюдается стремление отказаться от общего с Россией прошлого и стремление ее опорочить, обвиняя в геноциде, колониальном захвате, уничтожении самобытности добровольно присоединенных или аннексированных народов [Абуев 1997; Абдурахимова, Рустамова 1999; Алымбаев 2002; Брежнева 2005, с. 500--535; Данияров 2000а; Данияров 2000б; Исхаков, 1997; Национальные истории в советском и постсоветских государствах 1999]. Высказываются иногда и взвешенные точки зрения [Кадырметова 2014].

Зарубежная историография в 1950-1970-е годы в основном придерживалась концепции М. Н. Покровского. После распада СССР в западной историографии также произошли серьезные перемены [Ананьев 2007; Большакова 2003, с. 31-46, 60-87; Верт 2012; Герасимов и др. 2010, с. 19-52; Жук 1995, с. 162-167; Кушко, Таки 2012; Ливен 2007; Российская империя в зарубежной историографии 2005; Петров 1998; Engelstein 2002, p. 487-496; Graham, Thompson 2004; Hagen 1997, p. 393-414; Imperial and National Identities 2002; Khodarkovsky 2002; Peopling the Russian Periphery 2007; Russia Take Shape 2005; The North Caucasus Barrier 1995; Werth 2002].

Во-первых, наблюдался тот же всплеск интереса к имперской проблематике под влиянием изменившейся политической конъюнктуры и увеличения спроса на исследования феномена империи [Ливен 2005, с. 75-116].

Во-вторых, новая «имперская история» расширила свои границы, включив в них помимо традиционных вопросов военной, экономической, геополитической власти такие сферы, как экология, гендер, проблемы идентичности, а также многое из наследия «всеобщей», или глобальной, истории [Religious Freedom 2012, p. 509-514].

В-третьих, обнаружился интерес к теоретическим и методологическим проблемам изучения империи, государственного строительства и национализма и сравнительным исследованиям. Подчеркивается важность лингвистически-когнитивного подхода к феномену империи. Дискурс империи и национализма, происходящий в обществе, нагружает источники оценками, шумом и страстью современников и создает логические ловушки при некритическом перенесении языка самоописания империи в язык анализа или при использовании нормативного языка национализма для описания исторического опыта империи (см. интересную дискуссию по проблеме толерантности в империи [Андерсон 2001; Гатагова 2013, с. 328-348; Герасимов и др. 2010, с. 19-52; Калхун 2006; Каппелер 2000, с. 15-32; Ки- вельсон 2012; Лурье 2013, с. 1293-1308; Нации и национализм; Суни 2001, с. 9-73; Схиммельпеннинкван 2009; Эткинд 2013; Хардт, Негри 2004; Masoero 2013, p. 59-91; Morrison 2012, p. 919-936; Schimmelpenninck 2010; Space, Place, and Power in Modern Russia 2010]).

В-четвертых, история Российской империи рассматривается как часть европейской и всеобщей истории в контексте различных часовых поясов преобразования имперских политических отношений под воздействием национализма [Герасимов и др. 2010, с. 19-52; Суни 2001, с. 9-73].

В-пятых, смещается внимание с эксплуатации периферии центром на их взаимодействие, на повседневную жизнь народов, которые отнюдь не были в каждый момент обеспокоены проблемой отношений с центром и ущемления своих прав, а также на идеологию империи, которая оказывала влияние на реальную жизнь (см., напр.: [Бурбанк, Купер 2007, с. 47-85; Ливен 2007; Суни 2001, с. 9-73; Сандерлэнд 2003, с. 101-114; Imperial Russia 1998. p. ХХ-ХХ11, c. 338-339].

В-шестых, пересматривается концепция о прогрессивности и преимуществах национальных государств перед империями, критикуются представления о неизбежности краха любой империи и об отмирании имперской политической организации социума и триумфе наций и национальных государств как упрощающих реальность [Барбашина 2001; Бурбанк, Вэнк 1995, с. 16-24; Герасимов и др. 2010, c. 19-52; Исламов 1995. c. 25-47; Суни 2001 с. 9-73; Ханак 1996, с. 48-56].

В-седьмых, Российская империя многими историками рассматривается как своеобразная и отличающаяся рядом важных особенностей от типичной европейской морской колониальной империи [Бурбанк, Купер 2007, c. 47-85; Гаммерль 2006, с. 301-328; Ливен 2004, c. 71-93; Ливен 2007, с. 643; Рибер 2004, с. 33-71; Рибер 2003, с. 86-131; Устойчивые факторы российской внешней политики 2000, c. 94145; Сандерлэнд 2003, с. 101-114; After Empire 1997; Starr 1978, p. 3-38]. Но есть, разумеется, и те, кто считает Россию типичной колониальной империей [Каррер д'Анкосс 2007, с. 10, 56; Пайпс 1993, с. 159-160; Khodarkovsky 2002; LeDonne 1997; LeDonne 2004].

Стабильность и сохранение единства полиэтнической и поликонфессиональной Российской империи в значительной мере объяснялись достаточно гибкой этноконфессиональной политикой.

Изучение практик этноконфессионального управления позволило сформулировать семь общих принципов этой политики, которыми предпочитало по возможности руководствоваться имперское правительство:

1) политика должна определяться применительно к конкретным конфессиям и народам на том или ином этапе в соответствии с принципом ad hoc -- смотря по обстоятельствам [Миронов 2014, с. 115-186], быть гибкой и прагматичной;

2) предоставление подданным из состава коренных народов присоединенных территорий права быть гражданскими субъектами на равных с русскими основаниях;

3) сохранение статус-кво, использование косвенного, непрямого управления, предоставление широкой автономии присоединяемым территориям и проживающим там этническим группам, в особенности на первых этапах интеграции;

4) применение стратегии промежуточных, компромиссных институтов в ходе интеграции и модернизации традиционных обществ;

5) широкое сотрудничество с местными элитами, которые в большинстве своем получали права русского дворянства, их включение в систему управления империей, преобладание социальной ассимиляции над собственно этнической, важность прежде всего политической лояльности интегрируемых обществ и их лидеров;

6) этническая и конфессиональная толерантность, отсутствие дискриминации, по большей части правовой по этноконфессиональным признакам;

7) создание некоторых преимуществ в правовом положении «инородцев» (в юридическом смысле этого слова) сравнительно с русскими.

Эта политика имела объективные предпосылки -- относительную малочисленность русского этноса, недостаток административных и финансовых ресурсов, неразвитость информационной и транспортной инфраструктур для быстрой и глубокой ассимиляции «окраин». Широко распространенное представление о всевластии российской бюрократии и вообще о сверхуправлении империей не соответствует реальности (см., напр.: [Миронов 2015, с. 422-447]).

Вследствие недостатка административных ресурсов коронные власти не могли осуществлять прямое политическое господство без помощи местных элит, еще в меньшей степени власти имели возможность жестко и всесторонне управлять экономической и общественной жизнью нерусского населения. Поэтому она проходила под влиянием в большей степени эндогенных, чем экзогенных, факторов и при поверхностном руководстве из Москвы или Петербурга.

Отраслевая структура занятости народов полиэтнической страны хорошо отражает положение в ней различных этносов и их роль в экономической и общественной жизни. В силу этого Первая всеобщая перепись населения дает нам прекрасную возможность оценить роль различных этносов в экономической и общественной жизни страны и благодаря этому тестировать различные точки зрения на характер Российской империи. Перепись, проведенная в 1897 г., суммирует результаты социально-экономических процессов и как бы подводит итог почти 200-летнему существованию империи.

Табл. 1 содержит данные о проценте самодеятельного населения (лица обоего пола в возрасте 15 лет и старше, имевшие самостоятельные занятия и не являвшиеся иждивенцами), занятого в важнейших сферах труда, для отдельных этносов в 1897 г. Мы видим: у всех народов, за исключением евреев и греков, самые популярные занятия -- сельское хозяйство, промышленность (вместе с ремеслом) и наемная работа в качестве прислуги и поденщиков. У евреев на первом месте стояла промышленность (главным образом в качестве ремесленников), на втором -- банки и торговля, на третьем -- частная служба (преимущественно в качестве агентов и менеджеров, говоря по-современному); у греков -- соответственно сельское хозяйство, затем промышленность, торговля.

Таблица 1. Отраслевая структура занятости отдельных этносов Российской империи в 1897 г. (в % от самодеятельного населения)*

Источник: [Общий свод 1905, т. 2, с. 326-355].

Сельское хозяйство: сельское хозяйство, пчеловодство, животноводство, лесоводство, рыболовство (группы занятий по переписи 17-21). Промышленность и ремесло: горная и обрабатывающая, строительство (группы занятий 22-40). Финансы, торговля (группы занятий 46-59). Транспорт и связь: все виды транспорта, почта, телеграф, телефон, гостиницы, бани, парикмахерские (группы занятий 41-45, 60-62). Прислуга, поденщики: деятельность и служба частная, прислуга и поденщики (группа занятий 13). Свободные профессии: частная юридическая деятельность, врачебная, учебная и воспитательная деятельность, наука, литература, искусство, благотворительность (группы занятий 3, 9-12). Рантье (группа занятий 8). Управление: администрация, суд, полиция, общественная и сословная служба (группы занятий 1, 2). Армия (группа занятий 4). Церковь: богослужение всех конфессий, обслуживание церковных учреждений (группы занятий 5-8). Прочие группы занятий -- 15, 16, 63-65.

Идентификация этноса во время переписи 1897 г. производилась на основе языка. Грузины: картвельские наречия, грузинский, имеретинский, мингрельский, сванетский. Кавказские горцы: 19 языков и наречий. Литовцы: литовский и жмудьский. Молдаване: молдаванский и румынский.

Малые сибирские включали 19 народностей. Поволжские (народы Средней Волги): черемисский, чувашский, мордовский, вотяцкий. Финские северные: финский, карельский, ижорский, чудский, зырянский, пермяцкий. Уральские (народы Урала): тептярский, мещерякский, башкирский. Среднеазиатские (народы Казахстана и Средней Азии) включали 14 народностей. Прочие включали 44 народа, преимущественно эмигрантов из Европы: чехов, словаков, англичан, французов, испанцев, шведов, норвежцев и других, а также эмигрантов из Азии: китайцев, японцев, корейцев, монголов и др.

Российские подданные иностранного, главным образом европейского, происхождения.

Если сравнить долю представителей данного этноса, занятого в определенной сфере труда, с долей всего самодеятельного населения, занятого в той же сфере труда (см. последнюю строку табл. 10 -- «Итого»), то увидим, к каким отраслям каждый этнос тяготеет выше среднего, к каким -- ниже среднего уровня, принимая за средний уровень процент всего населения империи, занятого в данной сфере труда. Например, поляки занимались финансами и торговлей в 2,7 раза (3,8 / 1,4) меньше, чем все население в целом, поскольку среди них в этой сфере было занято 1,4 %, а в среднем по империи -- 3,8 % самодеятельного населения. У русских тяга к промышленным занятиям была немногим выше среднего, а к сельскому хозяйству -- ниже среднего по империи. Предпочитаемые занятия евреев -- торговля и финансы, поскольку в этой сфере было занято в 7,8 раза больше людей, чем в среднем по империи: 29,5 % против 3,8 %. Татары выше среднего тяготели к сельскому хозяйству и торговле и ниже среднего -- к промышленности и услужению.

Теперь оценим относительную роль этносов в отдельных сферах труда по проценту самодеятельных лиц данного этноса, в них занятого (табл. 2, 3-13-й столбцы).

Например, в сфере управления на долю русских приходилось 67,8 % всех занятых в этой сфере, на долю немцев -- 1,5, на долю евреев -- 0,8, на долю поляков -- 6,3, на долю татар -- 1,4 %, следовательно, вклад русских в дело управления империей составлял 67,8 %, немцев -- 1,5, евреев -- 0,8, поляков -- 8,9, татар -- 1,4 %. В сфере кредита и торговли доля русских составляла 40,3 %, немцев -- 1,7, евреев -- 36,0, поляков -- 2,7, татар -- 3,4 %, значит, вклад русских в финансовой и торговой сфере империи равнялся 40,3 %, немцев -- 1,7, евреев -- 36,0, поляков -- 2,7, татар -- 3,4 %.

Можно оценить и степень участия представителей отдельных этносов в разных сферах деятельности -- в управлении, армии и т. п. В данном случае степень участия показывает управленческие или военные обязанности (функции) на душу данного этноса. Доля русских в общем населении (самодеятельного населения вместе с иждивенцами) составляла 44,3 %, а в управлении -- 67,8 %, значит, русские участвовали в управлении, суде и полиции примерно в 1,5 раза активнее, чем подданные империи в среднем (67,8 / 44,3), соответственно немцы -- в 1,1 раза активнее (1,5 / 1,4), а евреи в сфере управления были в 5 раз пассивнее (4,0 / 0,8). В финансах и торговле степень участия русских была в 1,1 раза ниже, чем подданных империи в среднем (44,3 / 40,3), немцев -- в 1,2 раза выше, а евреев -- в 9 раз выше (36 / 4).

Таблица 2. Этнопрофессиональная структура самодеятельного населения Российской империи в 1897 г. (в %)

Источник: [Общий свод 1905, т. 2, с. 326-355].

Вклад в жизнедеятельность социума равен доле этноса во всех сферах деятельности.

Аналогичным образом можно сравнить относительную активность представителей каждого этноса во всех сферах жизни. Самым активным в управлении и в армии был русский (если не брать во внимание российских подданных иностранного происхождения), в церковных делах -- калмык, в свободных науках и искусствах, а также в накоплении капитала -- немец, в торговле и финансах, на транспорте и в коммуникациях, а также в промышленности -- еврей, в сельском хозяйстве -- латыш, в услужении -- поляк. Повторюсь, в данном случае речь идет не об общем вкладе этноса в ту или иную сферу труда, а о вкладе отдельного представителя данного этноса. Суммарный вклад евреев в финансы и торговлю меньше, чем суммарный вклад русских (36,0 против 40,3 %) по причине того, что русских в империи насчитывалось в 11 раз больше. Но вклад отдельного еврея (как бы на душу населения) в финансы и торговлю был больше, чем отдельного русского в 9 раз.

Доля самодеятельной части этноса (т. е. тех, кто самостоятельно добывал средства к жизни) во всех областях жизни (14-й столбец табл. 11) показывает общий, или суммарный, вклад этноса в жизнедеятельность российского социума. Например, во всех сферах деятельности на долю русского этноса приходилось 47,3 % самодеятельного населения, значит, и вклад русских в жизнедеятельность социума также равен 47,3 %. Поскольку доля русских в общем населении страны равнялась 44,3 %, то вклад отдельного («среднего») самодеятельного русского человека в общеимперские дела был в 1,1 раза больше, чем отдельного подданного империи (47,3 / 44,3), соответственно немца -- тоже в 1,1 раза больше (1,6 / 1,4), еврея и поляка -- в 1,2 раза больше (соответственно (4,6 / 4,0) и (6,7 / 6,3)), татарина -- в 1,1 меньше (2,9 / 2,6), калмыка и грека -- в 2 раза меньше (0,2 / 0,1) и т. д. Иначе говоря, русские, немцы, евреи, поляки проявляли активность в делах империи выше среднего уровня, а татары, калмыки и греки -- ниже среднего. Эти различия обусловливались не дискриминацией отдельных этносов, ибо самые дискриминированные, как обычно считается, евреи и поляки участвовали в делах империи активнее русского, немца или татарина.

Ранжируя аналогичным образом этносы по их вкладу (или степени активности) в отдельные сферы и общеимперские дела в целом, мы получим представление о роли и, значит, положении в обществе отдельного представителя данного этноса в экономической и общественной жизни страны (табл. 3). Результаты получились очень интересными.

Самыми активными в общеимперских делах были латыши -- в 1,5 активнее подданных империи, вторыми -- эстонцы; 3-е, 4-е и 5-е места разделили поляки, разные малые народы, не вошедшие в наш список, и евреи, 6-е, 7-е и 8-е разделили немцы, литовцы и русские. Этносы, занявшие с 1-го по 8-е место включительно, были активнее типичного российского подданного. 9-е и 10-е места разделили финские северные народы и болгары -- их активность находилась на среднем уровне. Ниже среднего в делах империи принимали участие этносы, находившиеся на местах с 11-го по 23-е, среди них украинцы, белорусы, молдаване, на последнем месте находились греки -- в 1,5 раза менее активные, чем типичный подданный империи. Таким образом, роль и вклад русских в целом в дела империи были наибольшими, но они брали скорее массой, общей численностью, чем особой русской этнической активностью, хотя последняя находилась на уровне также выше среднего.

Российские подданные иностранного, главным образом европейского, происхождения.

Таблица 3. Ранжирование этносов по степени участия в различных сферах деятельности

Подсчитано по данным: [Общий свод 1905, т. 2, с. 326-355].

Особенность структуры занятости русских состояла в том, что, во-первых, каждый их них в среднем в 1,4 раза выше среднего российского подданного проявлял активность в управлении и делах веры, в 1,3 раза выше среднего -- в военной сфере, в делах, выполнявшихся людьми свободных профессий, а также в накоплении капиталов и в промышленности, во-вторых, в их сравнительно низкой активности в торговле, финансах и, как ни парадоксально, в сельском хозяйстве (следует заметить, что относительно меньшая активность в сельском хозяйстве отчасти объяснялась тем, что миллионы русских в значительно большей степени, чем представители других этносов, сочетали труд в сельском хозяйстве с трудом в промышленности, ремесле, торговле, промыслах и услужении). Особенность структуры занятости немцев состояла в том, что, во-первых, они в 3,9 раза выше среднего уровня проявляли активность в сфере культуры, образования и науки, в 3,2 раза выше среднего -- в накоплении капиталов и в 1,9 раза выше среднего -- в промышленности, во-вторых, в их низкой активности в делах церкви и в сельском хозяйстве. Особенность структуры занятости поляков состояла в том, что они наибольший вклад вносили в сферу услуг (в 2,1 раза выше среднего), в дела управления, культуры, образования и науки (в 1,4 раза выше среднего), а также в низкой активности в финансах, торговле и церковных делах. Особенность структуры занятости татар состояла в их активном участии в сфере торговли и сельском хозяйстве и низкой активности в других видах труда.

Особенность структуры занятости евреев состояла, во-первых, в их экстраординарной роли в торговле и финансах, где они были в 9 раз активнее среднего российского подданного, а также -- в сфере свободных профессий, где они были в 3,3 раза активнее (преимущественно в медицине, юриспруденции и преподавании), во-вторых, в их низкой активности в сельском хозяйстве, управлении и армии. Правда, для занятий в двух последних сферах некрещеные евреи имели ограничения. Правительство прекрасно сознавало, что любые ограничения еврейской экономической деятельности наносили ущерб экономическому развитию страны и вследствие этого в целом не препятствовало еврейской хозяйственной активности, сознавая ее важность для экономики страны, ибо в финансах, в хлебной, лесной и винной (до 1896 г.) торговле, в сахарной и мукомольной промышленности, а также во внешней торговле еврейский капитал занимал ведущие позиции, а в железнодорожном строительстве, нефтяной промышленности и кооперации играл весьма важную роль. И все же на деятельность евреев время от времени вводились экономические ограничения с целью повысить конкурентоспособность других этносов, прежде всего русских.

Замечу, отдельные сферы труда давали занятым в них лицам различную степень власти, влияния и дохода. Администрация, суд, полиция, армия и церковь давали больше власти, престижа и влияния и часто, но не всегда, больше дохода. По степени престижа и влияния в обществе на первое место в конце XIX в. можно поставить лиц свободных профессий, затем занятых в армии (на офицерских должностях), в управлении, суде, полиции, после них -- занятых в финансах, торговле, промышленности, на транспорте, в услужении и сельском хозяйстве. Эта ориентировочная стратификация проведена на основе Табели о рангах, сведений о престиже и социальном составе профессий. Лица, находившиеся на военной и гражданской государственной службе, по социальному статусу были в привилегированном положении. Они освобождались от налогов и повинностей, получали жалование, имели особое титулование и другие привилегии. При этом военный чин давал дворянство раньше, чем гражданский, и престиж военной службы был выше. По социальному составу офицеры и чиновники в значительной степени состояли из дворян. Далее в иерархии шли лица, занятые в богослужении. Они не имели чинов, но священнослужители освобождались от налогов и повинностей, получали ордена, имели титулование. К концу XIX в. большая часть православного духовенства получала содержание от государства -- фактически жалованье. Лица, занятые в сфере услуг, в промышленности, торговле и сельском хозяйстве, не обладали перечисленными привилегиями и занимали в социальной иерархии низшие ступени. Особо следует сказать о лицах свободных профессий. К ним относились люди, самостоятельно выполняющие научную, художественную, писательскую, преподавательскую или воспитательную деятельность, а также работу врачей, адвокатов, нотариусов, патентоведов, инженеров, архитекторов и т. п. Они имели, как правило, высшее образование или, как минимум, законченное среднее. Большая их часть находилась на государственной службе и пользовалась привилегиями лиц, находящихся на государственной службе. При окончании учебных заведений выпускники получали чин, пропорциональный их учебным успехам. В дальн...