Проблемы становления города в Северной Руси: заметки археолога

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Институт истории материальной культуры, Российская Академия наук

Проблемы становления города в Северной Руси: заметки археолога

Платонова Надежда Игоревна -- доктор исторических наук,

ведущий научный сотрудник

Резюме

В 1990-х гг. идея, что связь с торговыми путями явилась главной движущей силой процесса урбанизации Руси, вновь заняла ведущие позиции в российской науке. Но говоря о «торговле», применительно к эпохе викингов, легко впасть в модернизацию. «Свободной торговли» в современном смысле тогда не было. Чтобы не быть проданным в рабство, купец должен был находиться под защитой социума, имеющего вес на международной арене. Именно с этих позиций необходимо рассматривать свидетельства занятий ремеслом и торговлей, сохранившиеся в слоях раннегородских поселений. Сочетание административно-организационного и торгово-ремесленного факторов в их функциональном спектре является ключевой проблемой, подлежащей разработке.

Важным аспектом проблемы градообразования является изучение социокультурной и экономической подосновы, на которой выросли города. В эпоху викингов на Северо-Западе был прерван процесс становления славянских окружных центров, начавшийся в VII - начале VIII в. Первые «протогорода» возникали на новых местах. Но и там, где реально обнаруживалась преемственность между «городком» и «городом», залогом преобразований служил или социально-политический катаклизм, или включение данного пункта в зону нового влияния. Сам по себе, процесс сложения местных центров не может отождествляться с урбанизацией. Последняя означала радикальные изменения в структуре архаичных восточноевропейских социумов. Начало функционирования военно-торговых путей, поступление на север арабского серебра открыли невиданные ранее перспективы реализации собранных на севере даней и продуктов обмена. Именно тогда возникают первые «протогорода», в которых можно видеть административно-организационные центры нового типа. В частности, в Ладоге в конце VIII в. было организовано производство стекла по восточному рецепту, для последующего изготовления бус, использовавшихся как «валюта», при обмене на пушнину. Следовательно, уже тогда правителям Ладоги удалось наладить стабильный подвоз туда нужных компонентов технологического процесса с Ближнего Востока. Подобный организационный размах свидетельствовал не об индивидуальной «торговле», а о целенаправленной эксплуатации прилегающих территорий, на постоянной основе. «Протогорода» не следует смешивать ни с «городами», ни с «деревней»: это особое явление в социальной культуре раннего средневековья. Их появление было бы невозможно без ломки устоявшейся иерархии ценностей, авторитетов, сакральных связей. С этой точки зрения не приходится удивляться, что «плавной преемственности» старых и новых центров не наблюдается. Менялись не племена и не этнический состав (хотя приток военизированного контингента с севера имел место), а, в первую очередь, социальные роли. Протогорода стали эпицентрами формирования новой элиты и новых, древнерусских культурных традиций, которые затем очень быстро распространялись на сельскую округу.

Ключевые слова: раннее средневековье, Северная Русь, урбанизация, базовые концепции, археологические источники, протогорода, административно-организационные центры

Abstract

In the 1990s the idea that proximity to trade routes was the main driving force of the process of urbanization of early medieval Rus' again became dominant in Russia. But speaking of “trade,” as applied to the Viking Age, it is easy to fall into modernization. There was no “free trade” then. In order not to be sold into slavery, the merchant had to be protected by a society with authority in international affairs. It is from this perspective that one should consider the evidence of craft and trade preserved in the layers of early urban settlements. The combination of administrative-organizational and trade-craft factors in their functional spectrum is a key problem to be developed. An important aspect of the problem of urbanization is the study of the socio-cultural and economic base on which cities grew. The process of formation of Slavic central places in the Northwest Russia, which began in the 7^th - 8^th centuries, was interrupted during the Viking Age. The first “proto-cities” usually appeared in new places. Even where the continuity between the “hillfort” and the “city” was really revealed, the guarantee of this was either a socio-political cataclysm, or the inclusion of this item in the zone of new influence. In itself, the development of local centers can't be identified with urbanization. The latter meant a radical change in the structure of archaic East European societies. The beginning of movement along the military trade routes, the arrival of Arab silver to the north opened up unprecedented prospects for the implementation of the tributes and products of trade exchange collected in the north. It was then that the first “proto-cities” emerged. The materials of the earliest Ladoga indicate that the beginning of the mass marketing of craft products to the rural population occurred already at the late 8^th - early 9^th centuries. For example, the production of glass according to the Eastern recipe was established there for the subsequent production of beads, which were the currency in the purchase of furs. This meant that by the end of the 8^th century a fairly stable supply of the necessary components of the technological process from the Middle East was established. This did not testify to individual “trade”, but to the purposeful exploitation of the adjacent territories. One can interpret such kind of central places as administrative and organizational centers of a new type. They should not be confused with either “cities” or “rural places”: this is a special phenomenon in the social culture of Early Middle Ages. Its appearance was impossible without breaking the previous hierarchy of values, authorities, sacred ties. So one shouldn't be surprised that “smooth continuity” of old and new centers is not observed. Not tribes and ethnic composition but, first of all, social roles were changed (although an influx of paramilitary contingent from the north actually took place). Proto-cities became the epicenters of the formation of new elite and new, Old Rus' cultural traditions, which then quickly spread to the rural area.

Keywords: Early Middle Ages, Northern Rus', urbanization, basic concepts, archaeological data, protocities, administrative centers

Базовые концепции урбанизации

В дискуссии о генезисе древнерусского города, продолжающейся полтора столетия, урбанизация обычно рассматривалась как общерусское явление, не имевшее особой специфики по регионам. Такой подход, в целом, оправдан, в силу надэтнического, «магистрального» характера ранней древнерусской культуры. Однако исследование подосновы древнерусской культуры в разных регионах позволяет поставить вопрос о соотношении общего и особенного в процессе формирования городов на лесном Севере и лесостепном Юге. Предметом специального рассмотрения в настоящей работе являются материалы Севера, в общерусском контексте.

Сам феномен урбанизации мы определяем (вслед за С. Рейнольдс и рядом других ученых) как формирование сети постоянных поселений, значительная часть населения которых занята в неаграрном секторе (ремесло, торговля, административная деятельность). Это население получает продукты питания из сельской местности и снабжает последнюю другими товарами, выполняя по отношению к ней служебные функции* Работа выполнена в рамках проекта РФФИ № 18-09-40111 («Древности») «Социокуль-турные трансформации в Восточной Европе и формирование Руси: новые материалы, интерпретации, обобщения». См.: Reynolds S. Introduction to the History of English Medieval Towns. Oxford, 1977; Clarke H., Ambrosiani B. Towns in the Viking Age. Leicester and London, 1991. P. 3; Носов Е. Н. Города эпохи викингов // Археологические Вести, 1993. № 2. С.209-210.. Соответственно, оно представляет собой особую социальную общность, более или менее отличную от сельской.

В ряду базовых концепций урбанизации, сменявших друг друга в отечественной науке конца XIX-ХХ в., первое место занимает «торговая теория» В. О. Ключевского, согласно которой главным стимулом процесса становления городов на Руси являлось развитие «внешней» торговли с Востоком Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. 1. М., 1904.. Сменила ее в 1930-х гг. парадигма племенного/феодального города, в рамках которой старые, еще XIX в., представления о древнерусских городах как племенных центрах славян оказались дополнены трактовкой Руси как раннефеодального сообщества, развивавшегося в едином ритме с Западной Европой Основные варианты концепции см. в: Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939; Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953; Тихомиров М. Н. Древнерусские города. 2-е изд. М., 1956.. Преобразование «племенного центра» в «феодальный город» стимулировалось, по этой логике, внутренним процессом развития производительных сил. Отмечалась тесная связь города с аграрной периферией. Роль торговли, напротив, не акцентировалась и не считалась ключевой.

В 1970-х гг. И. Я. Фрояновым была разработана концепция, согласно которой обретение племенными центрами городских функций произошло не в ходе становления феодального строя, а в контексте позднеродового общества, с элементами рабовладельческого уклада. Киевская Русь явилась, в такой трактовке, союзом «городов-государств», не имевшим ничего общего с феодализмом Фроянов И. Я. 1) Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980; 2) Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX - начала XIII столетия. СПб., 1992; Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.. Указанные рассуждения строились на отрицании предыдущей концепции. Но именно в вопросе о генезисе города между ними существует немало общего (тождество племенного центра и города; «монистический» путь развития центров; их аграрный характер; незначительная роль ремесла и торговли, при доминировании функций управления). Как отмечалось Е. Н. Носовым, все разногласия между И. Я. Фрояновым и «традиционной концепцией» коренились «в различном понимании времени формирования феодального общества на Руси (курсив автора. -- Н. П.)» Носов Е. Н., Горюнова В. М., Плохов А. В. Городище под Новгородом и поселения Северного Приильменья (новые материалы и исследования). СПб., 2005. С. 14..

Таким образом, данная модель является вариацией концепции племенного центра, напрямую и безальтернативно «перерастающего» в город.

Другая гипотеза, введенная в науку в 1970-х гг., также не была полностью оригинальной, ибо знаменовала собой фактическое возвращение к «торговой парадигме». Однако преемственность между ней и теорией В. О. Ключевского была не прямой; сходные выводы оказались получены с опорой на новый комплекс источников. Основу концепции составила идея возникновения «протогородов» или ОТРП («открытых торговоремесленных поселений») на трансъевропейских речных путях. Их функционирование рассматривалось как отдельная фаза процесса урбанизации Булкин В. А., Лебедев Г. С. Гнёздово и Бирка (К проблеме становления города) // Культура средневековой Руси. Л., 1974. С. 11-17.. Источниками послужили материалы раскопок раннегородских центров Восточной и Северной Европы, полученные на тот момент. К детальному рассмотрению этой модели мы еще вернемся ниже.

градообразование северная русь

Проблема «информационного вакуума»

Целью настоящей работы является не очередной обзор разноречивых суждений, высказанных сторонниками каждой из описанных концепций. Разговор пойдет, в первую очередь, об источниковой базе, об основе, на которую опирались их выводы. И здесь необходимо подчеркнуть нечто объединяющее упомянутые концепции, несмотря на все их противоречия, а именно -- умозрительность.

Подобная констатация не является критической стрелой в адрес предшественников. Нет ничего проще, чем с высоты нашего времени уличать тех, кто работал раньше, в ошибках или предвзятости. Но при обзоре предшествующего опыта все же нельзя забывать, что, как минимум, до 1960-х гг. разработка проблемы «город - село» в раннем средневековье велась историками-русистами (включая таких гигантов, как В. О. Ключевский, Б. Д. Греков, С. В. Юшков, М. Н. Тихомиров и др.) в условиях острой нехватки источников, дающих прямую информацию о реалиях эпохи Конечно, имеется в виду именно эпоха раннего Средневековья -- VIII-XI вв., а не период второй четверти - середины II тыс. н. э., от которого сохранились представительные ком-плексы писцовых и актовых материалов..

Информационный вакуум приводил к тому, что любые вопросы, касавшиеся типологии поселений, системы и динамики расселения, а также особенностей процесса урбанизации на территории Руси -- заведомо повисали в воздухе. Письменные памятники давали очень ограниченную информацию, а археологическое изучение средневековых поселений долго находилось в зачаточном состоянии О полном непонимании познавательных возможностей исследования городских слоев в первой трети ХХ в. писал, в частности, Е. Н. Носов (Носов Е. Н. Стратиграфия Земляного городища Старой Ладоги: итоги и перспективы исследований // Новое в археологии Старой Ладоги: материалы и исследования. СПб., 2018. С. 46). Говорить о постепенном введении в науку археологических данных по малым городам и селищам Южной Руси можно при-мерно с 1950-х гг. В лесной зоне развитие археологии раннесредневековых поселений (за исключением нескольких крупных городов) запоздало еще больше -- до 1970-х гг.. Реальной основы для суждений, что же представляли собой на практике упоминаемые в источниках «грады», «села», «погосты» и т. д., попросту не существовало. Ее подменяли расхожие мнения. Спрашивается: что могли предложить историки, кроме более или менее удачных схем?

Фундаментом «торговой теории» В. О. Ключевского стало предположение, что городам предшествовали укрепленные «одинокие дворы» -- городища, среди которых возникали «сборные торговые пункты... куда звероловы и бортники сходились для торговли, для гостьбы. Такие сборные пункты получили название погостов.» Ключевский В. О. Курс русской истории. С. 148. Понятно, что данный вывод не был основан ни на чем, кроме «здравого смысла» человека XIX в.

Напротив, ключевое положение исследователя о роли внешней торговли в процессе урбанизации не являлось чисто умозрительным. В основе лежал целый комплекс аутентичных известий восточных и византийских авторов IX-Х вв., вкупе с данными ПВЛ, о «русских купцах», ходивших на судах по Волге, Днепру и далее -- до Багдада и Константинополя. Рассуждения подкреплялись анализом «географического размещения» древнейших городов. Это последнее, по мысли Ключевского, показывало, «что они были созданием того торгового движения, которое с VIII в. пошло среди восточных Славян по речной линии Днепра--Волхова. к черноморским, азовским и каспийским рынкам. Города возникли, как сборные места русской торговли, пункты склада и отправления русского вывоза.» Ключевский В. О. Боярская Дума в Древней Руси. М., 1994. С. 21-22.

По Ключевскому, последующее ослабление Хазарского каганата и появление в степях «хищной орды» печенегов вынудили русские города вооружаться, чтобы обеспечить безопасность торговли. В них сформировалась новая элита («военно-купеческое управление»), куда, наряду с туземным элементом, органично влились пришельцы-варяги. Города «подчинили себе соплеменные окрестные населения, для которых они ранее служили торговыми средоточиями, и образовали из них политические союзы» Ключевский В. О. Курс русской истории. С. 160 и след.

Отдельные слабые места в этих рассуждениях видны невооруженным глазом. Представления о раннем, с VIII в., начале движения по Днепровскому пути не соответствуют реалиям. Не вполне верна и оценка ситуации в Причерноморских степях на рубеже I--II тыс. н. э. В настоящее время высказано предположение, что именно приход в южнорусские степи в конце IX в. «не имевших единой властной структуры печенегов» фактически нейтрали-зовал мощный мадьярский «заслон», который ранее не позволял Руси наладить регуляр-ные связи с Империей на днепровском отрезке Пути из Варяг в Греки (см.: Шорохов В. А. Предпосылки развития восточноевропейской работорговли в IX - первой половине X в. (по данным восточных источников) // Матвей Кузьмич Любавский: К 150-летию ученого. СПб., 2013. С. 202). Но самое главное: говоря о «сборных пунктах русского вывоза», В. О. Ключевский совершенно не акцентировал внимание на том, что главной статьей дохода «русов» IX-X вв., наряду со сбытом пушнины и продуктов лесных промыслов, служила работорговля. Между тем, стабильность в поставке живого товара на невольничьи рынки однозначно свидетельствовала об эскалации внеэкономического принуждения и насилия в регионе, откуда осуществлялся экспорт. На этом фоне предложенная модель широкой народной самодеятельности в области торговли и «промышленности» выглядит мало правдоподобной. По мнению А. Е. Преснякова, сам создатель «придавал своему построению значение не исторической, а логической схемы» Пресняков А. Е. Княжое право Древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 308..

Сильной стороной парадигмы Ключевского было и остается то, что им интуитивно оказались «схвачены» важнейшие особенности периода IX-X вв. в истории Руси -- формирование новой элиты и роль международной торговли в ее возвышении и обогащении. Но слабость его позиций в вопросе о подоснове становления города была хорошо видна ученым последующей генерации, стремившимся найти источник развития внутри самого древнерусского общества, а не вне его. Это последнее было закономерным поворотом научной мысли ХХ в. И все же по степени схематизма основных построений обе концепции мало отличались друг от друга. Обращаясь к древнейшему периоду Руси, историки-марксисты неизбежно попадали в ту же ловушку, что и последователи Ключевского.

Недостаток аутентичных источников последней четверти I тыс. н. э. волей-неволей заставлял ученых либо прибегать к рискованным ретроспекциям, либо строить заключения по аналогии. За их построениями ощутимо просматривались реалии поздних времен. Так, концепция Б. Д. Грекова, широкими мазками обрисовавшего картину вотчинного хозяйства в Начальной Руси, строилась на многолетних штудиях таких источников, как Писцовые книги Обонежской пятины, вотчинные архивы Софийского дома, боярина Б. И. Морозова и т. д.). Эту систему и эти социумы Греков исследовал глубоко.

В дальнейшем он попросту спроецировал свое понимание социально-исторического процесса, основанное на материалах XV--XVII вв., на «темный» период VIII-IX вв. См.: Носов Н. Е. Академик Борис Дмитриевич Греков -- исследователь-источниковед // Вспомогательные исторические дисциплины. Т XV. Л., 1983. С. 12.

Таким образом, мы вновь возвращаемся к проблеме информационного вакуума. Предложенные исследователями схемы могли быть понятными, логичными, правдоподобными. Но проблема нехватки прямой информации не снимается до конца путем допущений.

Информационный прорыв: первые следствия

Во второй половине ХХ в. положение с источниками стало меняться, хотя процесс накопления и осмысления новых данных шел достаточно медленно. В Северной Руси единственным типом древнерусских поселений, более-менее исследованных археологически, долго оставались крупные города (Ладога, Новгород, Псков). Это были редкие точки на карте, окруженные безбрежным морем сельской глубинки, известной лишь по погребальным памятникам. Интерпретация материалов раскопок осуществлялась советскими археологами 1940-1960-х гг. в рамках господствующей парадигмы аграрного племенного центра, перерастающего в феодальный город.

Ярким примером тому служит трактовка В. И. Равдоникасом нижних отложений Ладоги VII-IX вв. В. И. Равдоникас датировал нижние горизонты Ладоги (E_{t 3}) VII-IX вв. В 1960-х гг. нижняя дата памятника была омоложена до VIII в., что затем получило подтверждение ден-дрохронологией. Однако в последние годы там были открыты остатки раннесредневекового горизонта обитания с находками, датируемыми в диапазоне V-VII вв. (Кирпичников А. Н., Курбатов А. В. Новые данные о происхождении Ладожского поселения и появлении славян в Поволховье // Stratum Plus. 2014. № 5. С. 129 и след.). как остатков сельского поселения с «большими домами», которые, по его мнению, являлись жилищами славянских общин «патриархально-семейного типа» Равдоникас В. И. Старая Ладога (из итогов археологических исследований 1938-1947 гг.). Ч. II // Советская археология. 1950. Т XII. С. 29-34.. На рубеже IX-Х вв. характер застройки и планировка поселения заметно меняются -- появляется длинный ряд «малых домов» и хозяйственных построек. Указанные комплексы трактовались автором раскопок как небольшие «посадские дворы», характерные для «периода оформления феодальных отношений в Древней Руси» Равдоникас В. И. Старая Ладога (из итогов археологических исследований 1938-1947 гг.) Ч. I // Советская археология. 1949. Т XI. С. 39-40.. Именно в этот период (Х в.), по мнению Равдоникаса, материалы Ладоги впервые начинают демонстрировать «отличия от деревни», заключавшиеся: «во-первых, в остатках ремесла, во-вторых, в скученности рядом стоящих построек, и в-третьих, в наличии следов торговой деятельности» Равдоникас В. И. Старая Ладога... Ч. I. С. 54..

Археологические факты, описанные В. И. Равдоникасом, несли долгожданную (и бесценную!) прямую информацию о древнейшем городе Северной Руси. Картина раннесредневековой Ладоги, очерченная им, получилась неожиданно разносторонней и объективной. Важность «аграрной составляющей» в занятиях населения была источниками подтверждена. Но одновременно подтвердилась и значительная роль торговли, о которой свидетельствовали клады серебряных дирхемов, импортные вещи, находки обломков амфорной тары и т. д. По мнению В. И. Равдоникаса, активное развитие торговли и ремесла началось не на первом этапе жизни на поселении, а приблизительно с рубежа IX--X вв. Именно с этого момента он считал возможным говорить о Ладоге как о городе. В результате «торговая составляющая» процесса урбанизации вновь попадала в число ключевых, хотя сам автор нигде не подчеркивал этого.

Гипотеза о «патриархальной» Ладоге начального периода, где якобы отсутствовали следы контактов с североевропейским миром, строилась на материалах раскопок всего одного полевого сезона 1947 г. (когда постройки нижних горизонтов Е впервые оказались разобраны до материка). Забегая вперед, отметим: повторное обращение к источникам, вкупе с притоком новых материалов, заставило отказаться как от представлений о полном отсутствии североевропейского «следа» в древнейших горизонтах Ладоги, так и от тезиса о резкой смене домостроительных традиций на переходе к Х в. Подробнее об этом см.: НосовЕ. Н. Стратиграфия Земляного городища. С. 45-65.

Зато другая мысль, мимоходом брошенная В. И. Равдоникасом, -- о социальных причинах отсутствия укреплений на первоначальном поселении в Ладоге -- обрела в археологической литературе долгую жизнь. В его редакции это звучало так: «большие дома Ладоги... являлись жилищами патриархально-семейного типа, сложившегося в тот переходный период. когда в укреплении места обитания каждой. общины уже не было необходимости и когда оборона уже осуществлялась восточным славянством другими способами.» Равдоникас В. И. Старая Ладога. Ч. II. С. 34. В сущности, Равдоникас оказался первым, кто противопоставил раннюю Ладогу другим поселениям той эпохи по признаку отсутствия укреплений. В городищах второй половины I тыс. н. э. он видел «мелкие, обособленные, самооборонявшиеся группы» (вполне в духе «одиноких дворов» В. О. Ключевского!). Неукрепленный характер Ладоги свидетельствовал, по его мнению, о постепенном сложении новых социальных отношений, исключавших обособленный характер расселения.

К сожалению, изучение сельских поселений Северо-Запада заметно отставало от археологии городов. Лишь со второй половины 1970-1980-х гг. начались планомерные обследования регионов, а в отечественную науку вошло понятие о важности изучения древних поселенческих структур как системы (в частности, параллельного междисциплинарного исследования комплексов «поселение - могильник») Историографический обзор проблемы см.: Макаров Н. А. Археологические древности как источник знаний о ранней Руси // Русь в IX -- X веках: археологическая панорама. М.; Вологда, 2012. С. 81-89; Platonova N. Problems of early medieval Slavonic Archaeology in Russia (a view from St.-Petersburg) // Post-Classical Archeologies. 2016. Vol. 6. P. 333-416.. Осмысление нового пласта источников о городах Восточной Европы обусловило в 1970-х гг. появление идеи «протогородского» этапа урбанизации Руси Понятие «протогород» периодически использовалось в исторической литературе и ранее (как минимум с 1960-х гг.) при попытках объяснить многообразие форм поселений, выявляемых в раскопках в южных регионах СССР. Но определения данного термина так и не появилось.. Ключевой тезис авторов идеи -- Г. С. Лебедева и В. А. Булкина -- заключался в том, что в Восточной Европе, как и в Северной, в раннем Средневековье был представлен особый тип сезонных торговых центров (аналогичных североевропейским «викам»), которые отличались от более поздних древнерусских городов планировкой, диапазоном существования и вероятно, формами социальной организации. Эти центры отразили собой «своеобразие торговли IX-XI вв., охватывавшей сравнительно широкие слои населения... Первоначально... [они] возникали там, где зарождающаяся торговля не могла найти административных, политических или военных центров, обеспечивающих безопасность “гостей”, нередко на стыке регионов нескольких племен и народов, непременно на некотором удалении от моря. Период их функционирования ограничен IX - началом XI в..К середине XI в. [они] исчезают, сменяясь средневековыми городами.» Булкин В. А., Лебедев Г. С. Гнёздово и Бирка. С. 15.

В контексте отечественных исследований важной новацией явился сам факт учета и сопоставления прямой информации о раннегородских поселениях Северной и Восточной Европы (Бирка, Хедебю, Ширингссаль, с одной стороны, и Гнёздово, Рюриково городище, Ладога -- с другой). В публикации оговаривалась недопустимость трактовки последних как «торговых факторий» скандинавов на Восточном пути Булкин В. А., Лебедев Г. С. Гнёздово и Бирка. С. 14.. Указанные представления ассоциировались в отечественной историографии с гипотезой о «шведских викингских колониях в России» («Svenska vikingakolonier i Ryssland»), наиболее последовательно сформулированной Т Арне в 1914-1917 гг. Arne T. J. La Suиde et l'Orient: йtudes archйologiques sur les relations de la Suиde et de l'Orient pendant l'вge des Vikings. Uppsala, 1914; Svenska vikingakolonier i Ryssland // Arne T. J. Det stora Svitjod: essayer om gвngna tiders svensk-ryska kulturforbindelser Stockholm, 1917. S. 37-63.

В книге В. И. Равдоникаса, изданной в 1930 г. в Стокгольме и посвященной раннесредневековым памятникам Приладожья, эта гипотеза упомянута как «die Theorie Dr. Ame's von den schwedischen Wikingerkolonien in Russland» Raudonikas W. J. Die Normannen der Wikingerzeit und das Ladogagebiet. Stockholm, 1930. S. 128.. Вероятно, имелась в виду отнюдь не общая «теория колонизации» Ср. : Мусин А. Е. «Столетняя война» российской археологии // Ex Unque Leonem: К 90-летию Льва Самуиловича Клейна. СПб., 2017. С. 225., а именно интерпретация памятников в русле интеллектуального течения, являвшегося отражением пангерманизма в концепциях раннесредневековой истории. В наши дни оно названо очень точно: «викингский миф».

Данное явление недавно получило четкое определение в работе А. Е. Мусина: «“vikings myth” или “le mythe viking”, характерный практически для всех политических наций Европы. подменяет реалии скандинавской культуры плодами воображения и интеллектуальными спекуляциями в историческом сознании и существует в самых различных формах: научных, политических, идеологических, эстетических. Так же, как и в России, он порождает научные дискуссии и общественные споры о действительном историческом вкладе викингов в европейскую историю. “Норманнский миф” оказывается, так или иначе, связан с интерпретацией собственного origo gentis и поиском национальной идентичности Нового времени.» Мусин А. Е. «Столетняя война». С. 229.

В 1930-х гг. этот «миф» активно эксплуатировался в нацистской Германии, порождая тем самым ответную политизацию проблемы «варягов» в советской науке. Однако «подмена реалий скандинавской культуры плодами воображения» началась значительно раньше. Именно такую подмену демонстрирует нам вполне академичная, содержательная монография Т. Арне «Швеция и Восток», представлявшая собой, на момент публикации, ценнейшую сводку материалов по проблеме русско-скандинавского взаимодействия. Появление скандинавских древностей на Руси интерпретировалось в книге по аналогии с таким явлением, как античная земледельческая и торговая колонизация Arne T. J. La Suиde et l'Orient... S. 18; ср.: Мусин А. Е. «Столетняя война»... С. 225.. Рискну предположить, что лишь мощным воздействием «викингского мифа» на мировоззрение ученых, принадлежавших к поколениям героев Кнута Гамсуна (1859-1962) и Джека Лондона (1876-1916), можно объяснить убеждение автора, что вывод греческих/ римских колоний на земли покоренных «варваров» и скандинавское проникновение в материковую Европу представляли собой феномены одного уровня.

В западной науке указанные представления оказались живучими. Они до сих пор заметны в трактовках раннегородских центров Руси, как «шведских колоний» на Вос- токе Jones G. History of the Vikings. Oxford, 1968. P. 264 et al.; Clarke H., Ambrosiani B. Towns in the Viking Age. Leicester and London, 1991. P. 124-126 et. al.; Франклин С., ШепардД. Начало Руси. 750-1200. СПб., 2000. С. 38-50 и др.; Duczko W. Viking Rus': studies on the presence of Scandinavians in Eastern Europe. Leiden; Boston, 2004. P. 187-188 et al.. Поэтому хочется подчеркнуть: позиция Г. С. Лебедева и В. А. Булкина была иной. В основе их гипотезы лежала идея раннего славяно-скандинавского культурного синтеза, результатом которого стало формирование новой идентичности («руси») См.: АртамоновМ. И. Первые страницы русской истории в археологическом освеще-нии // СА. 1990. № 3. С. 271-290.. Кроме того, идея типологического единства Гнёздово с Биркой и Хедебю, конечно, противоречила признанию его «факторией», основанной скандинавскими колонистами в лесных дебрях Поднепровья. Никто ведь не станет «типологически уравнивать» русские фактории в Сибири XVII в. с Москвой! Гипотеза ОТРП подразумевала наличие единых ритмов развития; информационную проницаемость территорий вдоль Восточного пути; синстадиальность социокультурных процессов, протекавших в Северной и Восточной Европе. Сегодня мы можем сказать: формирование принципиально новой, древнерусской культуры, культуры «больших пространств» Головнёв А. В. Культуры больших пространств Северной Евразии // Проблемы истории, филологии, культуры. 2009. Т 3 (25). С. 317-321., которую на раннем этапе характеризовала отчетливая «североевропейская вуаль», является косвенным подтверждением указанных предположений Ср .: Платонова Н. И. Древнерусская культура и древнерусская элита на современном этапе исследований // Йlite ou Йgalitй: Северная Русь и культурные трансформации в Европе V1I-XII вв. СПб., 2017. С. 9-29..

Изначально гипотеза ОТРП, конечно, являлась лишь очередной схемой, подсказанной результатами раскопок в Северной Европе Jankuhn H. Typen und Funktionen vor- und frьhwildngerzeitlicher Handelsplдtzeim im Ostseegebiet. Wien, 1971. S. 26-30., где археология поселений развивалась опережающими темпами. Как и более ранние схемы, она грешила изрядной долей умозрительности. Отличие заключалось в том, что появилась она не в условиях информационного вакуума, а на фоне массового притока новых источников. Именно с периодом 1970-1980-х гг. связаны новые, принципиально важные раскопки в Старой Ладоге, на Рюриковом городище, в Гнёздове, Изборске, Пскове, Тимерёво, давшие огромную «информацию к размышлению». Приток новых материалов стимулировал и новый виток дискуссии о происхождении города. В ходе ее определились встречные позиции и мнения, в том числе по проблеме «протогородского» этапа. Разумеется, «гипотеза ОТРП» вызвала у кого-то полнейшее неприятие Авдусин Д. А. Происхождение древнерусских городов (по археологическим данным) // ВИ. 1980. № 12. С. 24-42; Фроянов И. Я., Михайлова И. Б. Город или протогород? (об одной надуманной исторической категории) // Раннесредневековые древности Северной Руси и ее соседей. СПб., 1999. С. 228-236.. Но в целом выяснилось, что она органично вписывается в новую систему взглядов и объяснительных моделей, формирование которой шло буквально на глазах Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники Древней Руси IX-XI вв. Л., 1978; Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. К предыстории древнерусского города // История СССР. 1979. № 4. С. 100-112; Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Формирование сети ран-негородских центров и становление государства (Древняя Русь и Скандинавия) // История СССР. 1986. № 5. С. 63-77; Носов Е. Н. Проблемы происхождения первых городов Север-ной Руси // Древности Северо-Запада России (славяно-финно-угорское взаимодействие, русские города Балтики). СПб., 1993. C. 59-78; КузаА. В. Малые города Древней Руси. М., 1989; Носов Е.Н. Проблемы происхождения первых городов Северной Руси // Древности Северо-Запада России (славяно-финно-угорское взаимодействие, русские города Балтики). СПб, 1993. C. 59-78..

В этой системе взглядов всеобщее признание получил факт наличия на северных участках трансъевропейских речных путей серии поселений, отражающих наиболее раннюю фазу урбанизации, а в XI в. теряющих былое значение. Новые исследования подтвердили представление о них как о пунктах, связанных с международной торговлей и высокоразвитым ремеслом, а также со стоянкой и ремонтом судов. Появились данные о наличии там не только гаваней, но и сухих доков Мурашёва В. В., Малышева Н. Н., Френкель Я. В. Исследования прибрежной территории озера Бездонка на пойменной части поселения Гнёздовского археологического комплекса // Гнёздовский археологический комплекс. Материалы и исследования. М., 2018. С. 333-335.. Умножились материальные свидетельства пребывания в этих центрах людей высокого социального статуса. На последнее указывали находки дорогих импортных вещей, в том числе из драгоценных металлов (вкупе со свидетельствами изготовления на месте их реплик и вариантов); обнаружение кладов на поселениях и в ближайшей округе; открытие строительных комплексов явно престижного типа и т. д. Проблемы уточнения хронологии каждого из указанных центров и соотношения с «парными» поселениями, перенимающими у них городские функции в конце Х - XI в., сохраняют актуальность и сейчас, хотя решаются исследователями по-разному.

В результате в 1980-1990-х гг. стало возможным говорить уже не просто о появлении интересной идеи из области типологии городов, а о реальной смене парадигм. «Торговая теория», в обновленном варианте, вновь заняла в отечественной русистике лидирующие позиции. Прямая связь с торговыми путями фактически была признана обязательным условием и главной движущей силой процесса урбанизации Руси. Итоги дискуссии в середине 2000-х гг. подвел Е. Н. Носов, который подчеркнул: «ранние торгово-ремесленные и военно-административные центры возникали в результате активного влияния внешней торговли на местное общество... (курсив автора. -- Н. П.)» Носов Е. Н., Горюнова В. М., Плохов А. В. Городище под Новгородом. С. 27..

В начале 2010-х гг. важным этапом в изучении процесса урбанизации стала публикация коллективного труда, обобщившего основные итоги исследований всех более-менее крупных раннегородских центров Древней Руси Русь в IX-X веках: археологическая панорама / Под ред. Н. А. Макарова. М.; Вологда, 2012.. Вкупе с другими изданиями последних лет См., например: Северная Русь и проблемы формирования Древнерусского государства: Сборник материалов МНК / Под ред. Н. А. Макарова. Вологда, 2012; Древнерусский некро-поль Пскова X - начала XI века: В 2 т. / Под ред. И. К. Лабутиной. СПб., 2016; Горюнова В. М. Городок на Ловати X-XII вв. (К проблеме становления города Северной Руси). СПб., 2016; Носов Е. Н., Плохое А. В., Хвощинская Н. В. Рюриково городище: Новые этапы исследований. СПб., 2017; Новгородский детинец и Владычный двор в XI-XV вв. / Под ред. М. А. Родио-новой. СПб., 2017; Новое в археологии Старой Ладоги: Материалы и исследования / Под ред. Н. И. Платоновой, В. А. Лапшина. СПб., 2018; Гнёздовский археологический комплекс: Материалы и исследования. Вып. 1 / Под ред. С. Ю. Каинова. М., 2018; и др., она составила ту базу новейших данных, которой располагает историк древнерусского города на современном этапе.

В свете указанной информации характеристики ОТРП, постулированные в 19701980-х гг., подверглись ревизии. Первыми не выдержали проверки представления о «сезонном, колеблющемся составе» и «временных формах социальной связи» населения торгово-ремесленных центров. Строго говоря, их следовало отбросить давно, ибо здесь имело место прямое нарушение исследовательской процедуры -- подстановка исторической реконструкции на место исходных признаков. Но сейчас уже с полным основанием можно считать ошибочной саму реконструкцию -- по меньшей мере, для Х века. В это время площадь стабильной застройки ОТРП резко расширяется; ремесло повсеместно носит стационарный характер. Там, где материал позволяет производить гендерные подсчеты (например, в Гнёздово), представленность в некрополе различных половозрастных групп свидетельствует не о «сезонной», а о постоянной, вполне стабильной демографической структуре поселений Жарнов Ю.Э. Погребальный обряд в Древней Руси по материалам Гнёздовского некрополя: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1992. С. 7..

Радикальнее всех высказался по этому поводу С. В. Томсинский. По его мнению, «ни один из признаков ОТРП, выделенных авторами с оглядкой на выводы Г. Янкуна, применительно к Восточной Европе, не подтверждается однозначно материалами раскопок... А, следовательно, «гипотеза ОТРП» не может быть признана полноценной научной гипотезой.» Томсинский С. В. Ленинградский неонорманизм: истоки и итоги // Stratum plus. 2014. № 5. С. 364..

С последним согласиться трудно, ибо речь идет о гипотезе, стимулировавшей смену парадигм. Именно в 1974 г. в советской историографии впервые за много лет прозвучал тезис о значительной роли международной торговли в процессе становления первых городов Ср .: Носов Е. Н. Проблемы происхождения первых городов Северной Руси. С. 66.. Для признания «полноценности» этого более, чем достаточно. Конечно, любая гипотеза есть модель, которая, рано или поздно, будет подвергнута ревизии. Однако идея типологической близости серии раннегородских поселений, приуроченных к трассе «Пути из Варяг в Греки», и сейчас не теряет актуальности, несмотря на все корректировки.

Сравнительная топография ОТРП недавно была проанализирована в работе К. А. Михайлова, пришедшего к однозначному выводу о сходстве данной серии поселений по целому ряду признаков, таких как: диапазон функционирования (хронология); топографическая приуроченность; связь с обширными некрополями, объединявшими различные типы погребальных сооружений; преимущественно открытый характер поселений Михайлов К. А. Сравнительная топография первых древнерусских городских центров IX-X вв. (к юбилею одной статьи) // Северная Русь и проблемы формирования Древнерус-ского государства: Сборник материалов МНК. Вологда, 2012. С. 15-18..

Во многом солидаризируясь с позицией уважаемого исследователя, позволю себе ряд небольших уточнений. «Открытость», действительно, служит ключевой социальной характеристикой указанной серии, но важно подчеркнуть: за ней стоит не полное отсутствие укреплений, но абсолютное пространственное и функциональное доминирование обширных неукрепленных частей над незначительными по площади и слабыми в фортификационном отношении городищами. Кстати, именно такую картину демонстрируют нам североевропейские «вики». В этом смысле «открытость» полностью подтверждается новыми материалами, полученными для раннегородских поселений Северной Руси.

Вопрос о том, когда и как структура ранних городов начинает меняться, пока не получил однозначного ответа. На мой взгляд, на памятниках Южной Руси данный процесс имеет специфику, но это уже тема отдельного исследования. Замечу также: судя по последним публикациям гнёздовских материалов, укрепления на Центральном городище появляются не на рубеже IX--X вв., а во второй четверти Х в. Пушкина Т. А., Мурашёва В. В., Ениосова Н. В. Гнёздовский археологический комплекс. С. 271. Соответственно, представления о том, что растущее селище фактически поглотило предшествовавшее ему небольшое (~1 га) городище в устье р. Свинец, и «большую часть Х столетия его укрепления не функционировали..,» Михайлов К. А. Сравнительная топография. С. 11., не подтверждаются фактами. Центральное Гнёз- довское поселение формально обрело структуру крепость -- посад именно в период своего расцвета. Каков был социальный контекст этого события, какая роль принадлежала городищу в рамках огромной (~30 га) открытой жилой зоны -- это отдельный вопрос.

Применительно к Новгородскому (Рюрикову) городищу заключение К. А. Михайлова о нефункциональности укреплений в течение всего Х в., безусловно, справедливо Михайлов К. А. Сравнительная топография. С. 9-10.. Не позднее 890-х гг. оплывшие склоны мощного рва стали местом хозяйственной деятельности, несовместимой с поддержанием фортификаций в актуальном состоянии Носов Е. Н., Плохов А. В., Хвощинская Н. В. Рюриково городище: Новые этапы исследо-ваний. СПб., 2017. С. 13-14, 84-103.. Но еще предстоит установить: появились они в «эпоху Рюрика» или были наследием более раннего периода? Е. Н. Носов последней возможности не исключал, отмечая: «Радиоуглеродный анализ, проведенный по углю из заполнения рва, позволил определить время его функционирования как конец VIII - X в., причем датировки двух образцов говорят о том, что ров мог быть сооружен еще в начале VIII в.» Носов Е. Н., Плохов А. В., Хвощинская Н. В. Рюриково городище. С. 12.. Поскольку исследование укреплений Городища ныне продолжено, решение вопроса стоит оставить на будущее.

Отдельную проблему представляют собой типологические сходства/различия раннегородских поселений, напрямую приуроченных к трансъевропейским речным путям, с памятниками, расположенными в стороне от них -- в частности, с Псковом и Изборском IX-XI вв. Эти города никогда не включаются в серию ОТРП, так как топографическая привязка их центральных поселений к городищенским холмам никак не позволяет говорить об «открытости», несмотря на отсутствие достоверных данных об укреплениях, по крайней мере, до Х в. Тем не менее, общность раннегородской проблематики очевидна, а материалы зачастую привлекаются в качестве аналогий ранней Ладоге, Гнёздову, Рюрикову городищу. Решение данной проблемы, на мой взгляд, следует искать на пути исследования конкретно-исторического контекста, в рамках которого шел процесс урбанизации в каждом из регионов.

Проблема «подосновы» и проблема «перехода»

Попробуем по возможности объективно проанализировать некоторые проблемы происхождения ранних городов Северной Руси, которые не имеют однозначного решения. Самая первая из них -- это проблема подосновы, той социокультурной среды и экономической базы, на которых вырастали города. О такой подоснове («сельской округе») много писали историки-марксисты. Сейчас появилась возможность говорить о ней более предметно.

Последние полвека ознаменовались резким увеличением объема информации о разных пластах древностей, подстилающих Древнюю Русь. Эти последние отражают ситуацию за сто, двести и более лет до начала сложения государственных образований с центрами в Новгороде, Полоцке, Смоленске и т. д. Решение проблемы подосновы ранних городов невозможно без понимания исходной расстановки сил на этом поле.

Как оказалось, во второй половине I тыс. н. э. на территории Северо-Запада фиксируется очень пестрая картина Исланова И. В. Раннесредневековые группы памятников на Северо-Западе Восточной Европы // Раннесредневековые древности лесной зоны Восточной Европы (V-VII вв.). М., 2016. С. 162.. Крупные массивы памятников, существовавшие в V--VII вв. (культура длинных курганов, позднедьяковская культура и пр.) оказываются, на поверку, далеко не однородными. А наряду с обширными массивами существуют обособленные культурные феномены -- памятники удомельского типа, древности типа Подол, типа Городка на Маяте и т. п. Изрядная пестрота наблюдается и позднее, в период IX-XI вв., когда ранняя древнерусская культура предстает еще не как устойчивая структура, а в виде разнородного, не устоявшегося конгломерата отдельных элементов ПлатоноваН. И. Древнерусская культура и древнерусская элита... С. 11.. Но разделяет эти два периода загадочный, «пустой» VIII век, когда развитие традиций третьей четверти I тыс. н. э. резко обрывается, а их осколки начинают «перетасовываться» между собой, как колода карт.

За этим явлением стоит одна хорошо известная в науке закономерность: начальный этап формирования культурных единств не получает в археологическом материале отчетливого отражения. Новая культура (т. е. система социокультурных традиций, дошедшая до нас в археологизированном виде) Ср .: Аникович М. В. Принципы археологии и основные обобщающие понятия: «архео-логическая эпоха», «археологическая культура», «технокомплекс», «историко-культурная область» // Stratum plus. 2003-2004. № 1. С. 487-505. начинает достоверно опознаваться как совокупность взаимно связанных типов не ранее, чем связи между типами обретут устойчивые формы и повторяемость. Это аксиома археологии Ср .: Клейн Л. С. Проблема смены культур в современных археологических теориях // Вестник ЛГУ. 1975. Серия «История». Вып. 8. С. 95-103..

Уточнение историко-культурной ситуации на Северо-Западе в последние двадцать лет имело результатом выявление предпосылок реализации иного сценария становления местных центров (зародышей города?), отличного от того, который реализовался благодаря активизации восточной торговли и выделению ОТРП. Еще четверть века назад у археологов не было ни малейшего сомнения, что все важнейшие факторы, определившие облик городов Северной Руси -- «славянское расселение, возникновение Ладоги, формирование торгового пути, первое появление скандинавов -- принадлежат исторически к одному периоду, а хронологически -- к достаточно короткому отрезку времени..,» Носов Е. Н. У истоков Новгорода // Славянский средневековый город: Труды VI Между-народного конгресса славянской археологии. Т 2. М., 1997. С. 283. Под «коротким отрезком» имелся в виду период с середины VIII до начала X в. Однако в последние десятилетия эти представления подверглись ревизии.

В конце 1990-х гг. в Приильменье произошло открытие нового пласта раннеславянских памятников. Наиболее исследованными из них являются в настоящее время городища Городок на Маяте, Сельцо, Бронница, селище Прость и др. В ходе работ были выявлены культурные слои как VIII, так и V--VII вв. Плохое А. В. К проблеме появления славян в Приильменье // Ладога и религиозное сознание. СПб., 1997. С. 105-107; Носов Е. Н., Горюнова В. М., Плохое А. В. Городище под Новгородом и поселения Северного Приильменья. С. 122-154; Еремеев И. И., Дзюба О. Ф. Очерки исторической географии лесной части Пути из Варяг в Греки. Археологические и палеогеографические исследования между Западной Двиной и оз. Ильмень. СПб., 2010. С. 402-420 и след. Появилась возможность отнести к той же серии ряд поселений Псковщины и Поволховья, включая древнейший Псков. В культуре населения, оставившего эти памятники, прослеживаются традиции северного варианта киевской культурной общности (типа Заозерье-Узмень) Лопатин Н. В. О древностях III-V вв. н. э. на юге Псковской области // АИППЗ: Матери-алы 54 заседания. Псков, 2009. С. 209-218; Лопатин Н. В., Фурасьев А. Г. Северные рубежи раннеславянского мира в III-V вв. н. э. М., 2007.. Исходным регионом земледельческой колонизации Приильменья предстает Белорусское Подвинье середины I тыс. н. э. «Как оказалось, бросок южного населения на север был так стремителен, что первые городки. появляются. в сердце Новгородской земли -- уже около рубежа V и VI столетий.» Еремеев И. И. Древности Полоцкой земли в историческом изучении Восточно-Балтийского региона (очерки средневековой археологии и истории Псковско-Белорусского Подвинья). СПб., 2015. С. 55.

Новые исследования помогли уяснить, что на Ильмене «.начальное славянское расселение не спрессовано в один культурно-хронологический пласт с варяжской экспансией середины VIII-X вв., а отделено от нее примерно двухсотлетним периодом самостоятельного развития.» Еремеев И. И., Дзюба О. Ф. Очерки исторической географии. С. 417. Формирование мощных укрепленных центров сельских округ началось не позднее VII в., то есть до начала активного функционирования Волжского пути и «серебряной лихорадки», охватившей Север. Указанный процесс был исследован И. И. Еремеевым на материалах раскопок городища Городок на Маяте.

Сходная картина имела место в нижнем Поволховье, о чем свидетельствуют материалы городища Любша -- древнейшей каменно-земляной крепости Северной Руси, маркирующей северную границу Староладожского археологического комплекса. Ее основание имело место не позднее VII - первой половины VIII в. Рябинин Е. А., Дубашинский А. В. Любшанское городище в Нижнем Поволховье (предва-рительное сообщение) // Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. СПб., 2002. С. 196-203; Миляев П. А. Городище Любша: планиграфия и стратиграфия // Новое в археологии Старой Ладоги: материалы и исследования. СПб., 2018. С. 207-232. За это говорят архаичность набора стеклянных бус, отсутствие в слое находок рубленого бисера и серебряных дирхемов Рябинин Е. А. Раскопки Любшанского городища в Нижнем Поволховье (предварительные результаты археологических исследований) // Культура, образование, история Ленинград-ской области. СПб., 2002. С. 56; Миляев П. А. Городище Любша... С. 231.. Памятник можно рассматривать в том же ряду, что и Городок на Маяте, Бронницу, ранний Псков и пр.