Как сегодня изучать историю Восточной Европы

Размещено на http://www.allbest.ru/

Санкт-Петербургский государственный университет

Как сегодня изучать историю восточной Европы?

Филюшкин Александр Ильич -- доктор исторических наук, профессор

Санкт-Петербург, Россия

Резюме

Автор анализирует историографическую ситуацию, сложившуюся в последние годы на постсоветском пространстве. Он обращает внимание на изменение тематики и характера научных исследований. В историографии новых национальных государств доминирует национальная история,в их исторической политике -- национализм. Это ослабляет научную составляющую, поскольку национальная история по своим характеристикам является презентистской и конструктивистской. Она страдает автаркией, работа ученых замкнута только на национального читателя, а продукция, которая производится национальными историографиями, имеет в основном внутреннего потребителя, с ней трудно выйти на мировую научную площадку. интеграция сепаратный историография

Показателем ситуации является отсутствие индексирования научных журналов этих стран в международных высокорейтинговых базах данных (в отличие от России, Эстонии, Латвии, Молдовы, которые больше ориентируются на интернациональные научные критерии). Происходит сокращение изучения всемирной истории, а история России трактуется в духе соответствующей исторической политики и практически не изучается в научном плане.

В статье предлагается обзор актуальных направлений исследований и делается вывод о необходимости научной интеграции и выработки новой общей концепции истории Центрально-Восточной Европы. Здесь перспективны компаративистские исследования, полезно в области сравнения включать и Балканы, и страны Центральной Европы. В доимперский период изучаемый исторический регион вообще было бы правильнее определять, как Центрально-Восточную Европу от Эльбы и Дуная до Дона и Волги, от Балтики до Черного моря. Исторически здесь все было слишком переплетено и взаимосвязано, чтобы растащить это по национальным историческим квартирам.

Ключевые слова: историография, методология истории, Восточная Европа, постсоветское пространство, историческая память

Abstract

How to study the history of Eastern Europe today?

Filyushkin, Alexander Ilyich -- Dr. Sc. in History, Professor, St. Petersburg State University, St.

Petersburg, Russia,

Summary: The author analyzes the historiographic situation that has developed in recent years on post-soviet space. He draws attention to the changing subject and nature of scientific research. In the historiography of the new nation-states, national history dominates, in their historical politics - nationalism. This weakens the scientific component, since national history in its characteristics is presentist and constructivist. She suffers from autarchy, the work of scientists is confined only to the national reader, and the products which is produced by national historiographies, has mainly domestic consumers, it is difficult to enter the world scientific platform with it.

An indicator of the situation is the absence of indexing scientific journals of these countries in international highly rated databases (unlike Russia, Estonia, Lithuania, Latvia, Moldova, which are more oriented to international scientific criteria). There is a reduction in the study of world history, and the history of Russia interpreted in the spirit of the corresponding historical policy and practically not studied in the scientific plan.

The article offers an overview of relevant research areas and concludes that scientific integration and the development of a new general concept of the history of the Central-Eastern Europe. Comparative studies are promising here; it is useful to include in the field of comparison and the Balkans and the countries of Central Europe. In the pre-imperial period, the studied historical region in general, it would be more correct to define Central-Eastern Europe from the Elbe and the Danube to Don and Volga, from the Baltic to the Black Sea as a complete region. Historically, everything here was too intertwined and interconnected to plunder it over national historic territories.

Keywords: historiography, methodology of history, Eastern Europe, post-soviet space, historical memory

«История -- это то, что делают историки»1. Эта известная цитата Антуана Про обычно приводится, когда речь идет об истории как культурной практике, а не научном знании 1 Про А. Двенадцать уроков по истории М., 2000. С. 11.

2 Ср.: Копосов Н. Е. Как думают историки. М., 2001. С. 14.2. Однако сегодня вопрос, что же делать профессиональным ученым, является злободневным для историков, живущих среди обломков имперской и советской историографии на постсоветском пространстве. Речь идет прежде всего о двух вещах: выборе тематики и методологии изучения истории. В наши дни на постсоветском пространстве их номенклатура в разных странах неодинакова, мотивы выбора неочевидны, а перспективы далеко не всегда оптимистичны David-Fox M. Multiple Modernities vs. Neo-Traditionalism: On Recent Debates in Russian and Soviet History // Jahrbьcher fьr Geschichte Osteuropas. 2006. Bd 54. H. 4. P. 535-555; Confino M. The New Russian Historiography, and the Old-Some Considerations // History and Memory. 2009. Vol. 21. No. 2. P. 7-33..

До распада СССР и образования на его бывшем пространстве независимых национальных государств для историков существовали две модели своей профессиональной реализации. Первую, доминирующую, можно условно назвать гегемонистской. СССР, опираясь на фундамент научного наследства Российской империи (прежде всего музеи, архивные и рукописные собрания), претендовал на звание «великой историографической державы». Методологически это опиралось на исповедование «самой передовой» и «единственно верной» методологии -- исторического материализма, тематически -- советские историки занимались не только своей, но и всемирной историей, причем довольно успешно Историография советских исследований всеобщей истории обширна, назовем только несколько последних концептуальных обзорных работ: Хачатурян Н. А. Современная медиевистика России в контексте мировой исторической науки // Средние века. 2001. № 62. С. 195-212; Корзун В. П., Колеватов Д. М. Образ исторической науки в первое послевоенное десятилетие: Трансформация историографических координат // Диалог со временем. 2010. № 33. С. 59-85; Уваров П. Ю. 1) «Мы теряем его!» Сообщество российских медиевистов между 1985 и 2010 гг. // Электронный научно-образовательный журнал «История». 2010. № 1; 2) Советская медиевистика сегодня: утраченное наследство или продолженная традиция? // Электронный научно-образовательный журнал «История». 2014. № 6; Крих С. Б., Метель О. В. 1) Советская историография древности в контексте мировой историографической мысли.

М., 2014; 2) Советская историография древности: структуры, люди, идеи: Путеводитель по советской науке о древней истории. М., 2019; Ушаков В. А., Барышников В. Н., Адамова Н. Э., Карцов А. С. 180-летие изучения истории Нового и новейшего времени в Санкт-Петербургском университете // Труды кафедры истории Нового и новейшего времени. 2016. № 16-1. С. 18-66..

Это было отражено и в структуре академических институтов. В 1930 г. основан Институт востоковедения АН, в 1947 г. -- Институт славяноведения АН, в 1959 г -- Институт Африки АН, в 1961 г. -- Институт Латинской Америки АН. В 1968 г. Институт истории АН СССР был разделен на Институт всеобщей истории и собственно Институт истории СССР. На исторических факультетах университетов создавались кафедры древней истории, средневековой истории, новой и новейшей истории и т. д. Номенклатура научных специальностей предусматривала код специальности 07.00.03 -- Всеобщая история (с подразделением по эпохам) как особую отрасль научных изысканий. Работы советских историков переводились на иностранные языки Очень меткая, хотя и несколько публицистичная оценка места историков, занимавшихся в СССР всеобщей историей, содержится в очерке П. Ю. Уварова: Уваров П. Ю. Вот тут все и кончилось, Или фракталы российской историографии // Уваров П. Ю. Между «ежами» и «лисами»: Заметки об историках. М., 2015. С. 151-159., но главное -- у них была огромная ниша своих русскоязычных читателей как в СССР, так и в странах «народной демократии» и «третьего мира», сделавших социалистический выбор и ориентировавшихся на «старшего брата».

Вторая тенденция может быть обозначена как национально-локальная. СССР в рамках своего понимания и своей идеологии придерживался идеи развития наций, входящих в его состав. В 1930-50-е гг. создавались республиканские отделения АН СССР, в составе которых в большинстве случаев открывались свои национальные исторические институты, издавались специально написанные истории союзных и автономных республик. Это был советский официоз, но все-таки предполагавший изучение в каком-то виде «своей» истории, что закладывало основу для будущего формирования национальных историографий, пусть пока написанных по советским идеологическим канонам Ср.: Krapauskas V. Marxism and Nationalism in Soviet Lithuanian Historiography // Journal of Baltic Studies. 1992. Vol. 23. No. 3. P. 239-260; Екельчик С. Украинская историческая память и советский канон: Как определялось национальное наследие Украины в сталинскую эпоху // Ab imperio. 2004. № 2. С. 77-124; Rebas H. Dependence and Opposition. Problems in Soviet Estonian Historiography in the late 1940s and early 1950s // Journal of Baltic Studies. 2005. Vol. 36. No. 4. P. 423-444; Wulf M., Grцnholm P. Generating Meaning Across Generations: The Role of Historians in the Codification of History in Soviet and Post-Soviet Estonia // Journal of Baltic Studies. 2010. Vol. 41. No. 3. P. 351-382; Lanzillotti I. Historiography and the politics of land, identity, and belonging in the twentieth-century North Caucasus // Nationalities Papers. 2016. Vol. 44. No. 4. P. 503-521.. Локальная история закладывала основы будущего обращения к истории идентичностей -- как региональных, так и национальных Ср.: Бурдье П. Идентичность и репрезентация: Элементы критической рефлексии идеи «региона» // Ab imperio. 2002. № 3. С. 45-61..

Кроме того, увлечение «национальным» находило выход в околоисторических произведениях (художественная литература и публицистика, искусство и т. д.), где формировалась неофициальная историческая культура, ориентированная на местные национализмы. Как пример можно вспомнить роман-эссе В. Чивилихина «Память», по названию которого был наименован Национально-патриотический фронт «Память» (1980), одна из доперестроечных националистических организаций в СССР Молотов И. Черная дюжина. Общество смелых. М., 2016. С. 7-9.. Уход в историческое прошлое был в СССР своего рода формой культурного диссидентства (вспомним известное высказывание А. М. Панченко: «Я эмигрировал в Древнюю Русь» Панченко А. М. Я эмигрировал в Древнюю Русь. Россия: История и культура. СПб., 2008.). Сюда же можно отнести рост краеведения в СССР в третьей четверти ХХ в.

Если выделять главную черту в изображении истории советской наукой, то ей был презентизм. Он частично вырос из сотериологических идей позитивистской историографии конца XIX - начала XX в., когда историческая наука должна была обязательно обосновывать идею прогресса и неизбежности позитивного будущего Ср.: БойцовМ. А. Вперед, к Геродоту! // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 1999. № 2. С. 17-41.. Это хорошо легло на официальную идеологию СССР -- в качестве светлого будущего предполагался коммунизм, следовательно, история человечества должна писаться как история его пути к коммунизму. Применительно к ранним эпохам данная проблематика раскрывалась при обращении к истории классовой борьбы, народных восстаний, революционных движений. Именно эти сюжеты сделались основными при освещении даже средневекового и древнего прошлого (хотя явно не были таковыми для современников).

Презентизм был необходим и для другого. Историческая наука в СССР подчинялась общим идеологическим задачам, а именно -- должна была легитимизировать существующее положение дел, обосновывать и доказывать правильность политики Советского Союза, нерушимый союз братских народов, неизбежность социалистического выбора. Аргументы в пользу этой легитимации черпались не только в истории последнего, ХХ столетия, но искались в глубине веков11. Интеллектуальный конструкт под названием «История народов СССР», реализуемый в учебниках, университетских курсах, музейных экспозициях, политической пропаганде, предполагал создание «общей» («союзной») истории, логичной и единой, начиная с государства Урарту и скифских времен и вплоть до последнего съезда КПСС. Средневековая Киевская Русь, объединившая славян и финно-угров Восточной Европы, выступала своего рода прообразом СССР Ср .: Пихоя Р. Г. Востребованная временем история. Отечественная историческая наука в 20-30-е годы XX века // Новая и новейшая история. 2004. № 2. С. 28-53; Свешников А. Советская медиевистика в идеологической борьбе конца 1930-1940-х годов // Новое литературное обозрение. 2008. № 2. С. 86-112; Шнирельман В. Президенты и археология, или что ищут политики в древности: Далекое прошлое и его политическая роль в СССР и в постсоветское время // Ab imperio. 2009. № 1. С. 279-325. Van NieukerkenA. Rus kijowska miзdzy eurazj^ a Europe srodkowowschodni^. Rosyjskie narracje tozsamosciowe z zachodniego punktu widzenia // Porownania. 2015. No. 16. S. 19-30; Halperin Ch. A comparative approach to Kievan Rus // Russian History. 2015. Vol. 42. No. 2. P. 149-157; Kovalev R. Reimagining Kievan Rus' in unimagined Europe // Russian History. 2015. Vol. 42. No. 2. P. 158-187; Dvornichenko A. The Place of the Kievan Rus in History // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. 2016. № 4. С. 5-17; RьЯ H. Should Kievan Rus' be forgotten? (German gymnasium history textbooks of the late 20th century) // Quaestio Rossica. 2018. № 6. С. 581-595., став «колыбелью» для русского, украинского и белорусского народов, единых в историографически сконструированной древнерусской народности История становления и формирования этой концепции подробно описана в книге: Юсова Н. Генезис концепції' давньоруської народності в історичній науці СРСР (1930-ті - перша половина 1940-х рр.). Вінниця, 2005. Ср.: Толочко А. П. Воображенная народность // Ruthenica.

2002. № 1. С. 112-117..

После распада СССР в 1991 г. вся система производства и воспроизводства исторического знания рухнула, и новые национальные государства занялись собственным историографическим строительством. Каковы его основные черты и какие перспективы развития историографической ситуации можно спрогнозировать?

Первая тенденция -- сокращение масштабов изучения всеобщей истории. На роль «всемирной историографической державы» может вместе с Россией претендовать Украина Ср.: Грицак Я. Украинская историография: 1991-2001. Десятилетие перемен // Ab imperio.

2003. № 2. С. 427-454., где работают два академических института (Інститут сходознавства ім. А. Ю. Кримського и Державна установа «Інститут всесвітньої історії НАН України»), издается научный журнал «Проблеми всесвітньої історії». В Белоруссии существует Институт истории НАН Беларуси, где из шести отделов всеобщей историей занимается только один (Центр всеобщей истории и международных отношений). Отдел всеобщей истории также существует в Институте истории НАН Армении. На остальном постсоветском пространстве изучение всеобщей истории либо является личной инициативой ученого Например: Zhumagulov K. Contemporary Kazakhstan medieval studies of the periodization of the history of early medieval Europe // Life Science Journal. 2014. No. 11. P 223-226., либо связано с университетскими кафедрами всемирной истории (которых тоже немного) Нефёдов В. В., Острога В. А. Проблемы новой и новейшей истории в современной белорусской историографии // Новая и новейшая история. 2017. № 5. С. 166-178..

Сама по себе ситуация выглядит достаточно парадоксальной. Прозападный вектор в политическом развитии практически всех стран постсоветского пространства очевиден -- и в то же время изучение исторического опыта Запада не является трендом. Вестернизация, таким образом, целиком уходит от профессиональных историков в области политической пропаганды и культуры. В гуманитарных науках она сводится к усвоению определенных методологических посылов Ср .: Мишечкин Г В. Теоретико-методологическая база постсоветской исторической науки (90-е гг. ХХ - нач. XXI вв.) // Белые пятна российской и мировой истории. 2017. № 3. С. 25-39. (во многих институтах истории есть специальные сектора по изучению современной методологии), но изучение зарубежной истории имеет скромную базу в виде соответствующих научно-организационных структур.

Другой парадоксальной компонентой этой конструкции является выпадение из исторической картины мира России. Теоретически после распада СССР для Украины, Латвии, Грузии и других стран история России -- это всеобщая история. Но мало того, что структур, призванных изучать всеобщую историю, в этих национальных государствах мало -- история России этими структурами как часть всеобщей истории почти не изучается (исключая отдельные исследования) Ср.: Сергеенкова В. В., Яновский О. А. Российская история в исследовательской и преподавательской практике историков БГУ (1921-2017) // Журнал Белорусского государственного университета. История. 2018. № 4. С. 117-128.. Тема российского прошлого в бывших республиках, а ныне независимых государствах в основном находится в компетенции институтов национальной памяти, организаций, отвечающих за политическую пропаганду. То есть изучается в строго определенной парадигме: какие у нас были контакты и связи с Российской империей/СССР (трактуемые в однозначно негативном ключе) и какую историческую травму нам нанесла Россия. Другое изучение российской истории научными структурами на постсоветском пространстве сегодня фактически не предусмотрено: России отказывают в принадлежности к мировой истории и сводят ее историческую роль к «анти-Украине», «анти-Литве», «анти-Эстонии». Данный подход относится к сфере пропаганды и исторической политики, но не науки.

В новых независимых государствах на постсоветском пространстве в абсолютном приоритете находятся национальные истории Kuzio T. Post-Soviet Ukrainian Historiography in Ukraine // Internationale Schulbuchforschung.

2001. Vol. 23. No. 1. P. 27-42; Tchoroev T. Historiography of post-Soviet Kyrgyzstan //

International Journal of Middle East Studies. 2002. Vol. 34. No. 2. P. 351-374; Семенов А. От редакции. Дилеммы написания истории империи и нации: Украинская перспектива // Ab imperio. 2003. № 2. С. 377-386; Morozova I. Contemporary Azerbaijani Historiography on the Problem of «Southern Azerbaijan» after World War II // Iran & the Caucasus. 2005. Vol. 9. No. 1. P. 85-120; Zolyan M., Zakaryan T Representations of «Us» and «Them» in History Textbooks of Post-Soviet Armenia // Internationale Schulbuchforschung. 2008. Vol. 30. No. 4. P. 785-795; Stre§inд V Des conclusions sur les reprйsentations de la Moldavie postsoviйtique // Revista Transilvania. 2009. Vol. 1. P. 63-67; Dadabaev T. Power, social life, and public memory in Uzbekistan and Kyrgyzstan // Inner Asia. 2010. Vol. 12. No. 1. P. 25-48; BoumaA. Turkmenistan: Epics in Place of Historiography // Jahrbьcher fьr Geschichte Osteuropas. 2011. Bd 59. H. 4. P. 559-585; Epkenhans T Historiographie in Tadschikistan [Zwischen mythos und minenfeld] // Osteuropa. 2012. Bd 62. H. 3. P. 137-150; Plokhy S. Quo Vadis Ukrainian History? // Harvard Ukrainian Studies. 2015-2016. Vol. 34. No. 1. P. 11-34.. На Украине изучение национальной истории сосредоточено в шести (!) академических институтах и центрах (Інститут історії України, Інститут української археографії та джерелознавства ім. М. С. Грушевського, Львівське відділення Інституту української археографії та джерелознавства ім. М. С. Грушевського, Інститут українознавства ім. І. Крип'якевича, Інститут археології, Центр пам'яткознавства НАН України і Українського товариства охорони пам'яток історії та культури), а также в специально созданном Украинском институте национальной памяти. В Молдове есть Институт истории, занимающийся в основном национальной историей, и Институт культурного наследия. На истории Литвы сосредоточен Литовский Институт истории. В Эстонии создан Эстонский институт национальной памяти. При Латвийском университете действует Институт истории Латвии. В Грузии изучение своей истории сосредоточено в Институте истории и этнографии им. И. Джавахишвили. Разработка общей концепции истории Азербайджана названа приоритетным направлением научных исследований для Института истории им. Аббасгулу Ага Бакиханова НАН Азербайджана. На истории Казахстана сосредоточен Институт истории и этнологии им. Ч. Ч. Валиханова. Аналогичная ситуация с Институтом Истории Академии Наук Республики Узбекистан, Институтом истории и культурного наследия Республики Киргизстан (в 2018 г. также обсуждался вопрос об открытии научно-исследовательского института древней истории кыргызов, но отложен из-за нехватки финансирования).

Само по себе бурное развитие национальных историографий, бесспорно, способствует изучению прошлого народов и стран на постсоветском пространстве и освещает многие ранее малоизвестные (или даже вообще неизвестные) страницы истории. Главных «минусов» у национальной историографии два.

Первый -- это уже упоминавшийся презентизм. Национальная история по определению призвана обосновать и легитимизировать высокий статус нации, успехи нации, объяснить причины неудач нации, назвать виновных в ее жертвах и пр. Цатурова С. К. О пользе презентизма, или как изучать истоки национального государства в ожидании его отмирания // Диалог со временем. 2018. № 65. С. 59-72. Применительно к XIX-XX вв. предмет для изучения более-менее очевиден, но чем дальше углубляться в прошлое, тем больше возникает вопросов, что же именно считать своей национальной историей. Тем более что большинство стран постсоветского пространства не обладало ни в Средние века, ни в Новое время своей собственной государственностью. Отсюда и начинается борьба за историческое наследство (пример -- Великое княжество Литовское, наследие которого делят Белоруссия, Литва, в несколько меньшей степени -- еще и Украина Mazeika R. The Grand Duchy rejoins Europe: Post-Soviet developments in the historiography of pagan Lithuania // Journal of Medieval History. 1995. Vol. 21. No. 3. P. 289-303.), приписывание средневековой истории национальных мотивов (образ Киевской Руси как предшественницы современной Украины, спор за историческое право на Киевскую Русь между Россией и Украиной) Kappeler A. Ukraine and Russia: Legacies of the imperial past and competing memories // Journal of Eurasian Studies. 2014. Vol. 5. No. 2. P. 107-115.. Такие трактовки просто ненаучны и неисторичны, но логика написания национальной истории требует обращения именно к ним, иначе эту национальную историю придется начинать поздно, с Нового времени (что, собственно, будет правильно, поскольку нации -- продукт Нового времени). А признание такого положения дел вредно для национального самолюбия и потому недопустимо.

Оптика презентизма ведет к сегментизации нашего знания о прошлом, о чем очень точно сказал А. В. Мартынюк: «Ясно обозначилась тенденция к фрагментации поля исследования в области изучения истории восточнославянского Средневековья. Сейчас соответствующие штудии все более институализируются как “история Беларуси”, “история России”, “история Украины”. Повторимся, такая ситуация обусловлена объективными причинами. Однако эта тенденция ведет к проекции современных границ в далекое прошлое и появлению у каждой историографии “своего Средневековья”. “Свое Средневековье” в России -- это история Новгородской республики и Московского княжества/царства; в Беларуси -- история Полоцкой земли и Великого княжества Литовского; на Украине -- история Киева и Галицко-Волынской державы Романовичей. Главным недостатком такого подхода является его телеологичность: все процессы рассматриваются только как предыстория современных политических реалий, прежде всего -- современных государств и наций» Мартынюк А. В. «Великий раскол» восточнославянской медиевистики: семь тезисов к дискуссии // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2017. № 1. С. 148-149..

Отсюда вытекает второй «минус» -- национальная история очень сильно подвержена конструктивизму, причем у выдуманных исторических конструктов очень мало шансов стать конвенциональными, добиться историографического признания. Это продукт большей частью для внутреннего употребления, при этом внешнее согласие не очень-то и нужно. У этой историографии другие, сугубо внутренние задачи. Но научное знание нуждается в верификации, причем наиболее качественной является внешняя верификация. Конструктивизм национальных историй относится скорей к области инструментария исторической политики, но не к научному знанию. Для науки это тупиковый путь: он в начале своего развития дает эффект закрытия «белых пятен» и написания «подлинной истории» народа или страны. Но этот эффект быстро исчерпывается, и начинается весь вышеописанный негатив.

К тому же национальные историографии очень трудно между собой согласовать. Неизбежно возникают противоположные трактовки одних и тех же сюжетов, и начинается «война историографий» и «война памятей», которые, собственно, мы сегодня и наблюдаем на постсоветском пространстве. Это вопросы развития пропаганды и исторической политики, обслуживающей интересы государственной политики, но не науки. Гносеологических перспектив эта ситуация не порождает и породить не может. Это ведет к вырождению истории из научного знания (или, по крайней мере, попытки получить такое знание) в культурную практику (недаром на постсоветском пространстве столь популярны постмодернистские исторические деконструкции).

Поэтому современное доминирование на постсоветском пространстве сепаратных национальных историографий при отказе от общих концепций и общего видения истории региона не внушает оптимизма. Оно научно бесперспективно. А. В. Мартынюк справедливо охарактеризовал эту ситуацию как новую Великую Схизму, историографический раскол славянского мира Мартынюк А. В. «Великий раскол»... С. 146-153.. Наука в глобальном мире XXI в. не может развиваться по лекалам XIX в., когда история формировалась под влиянием романтического национализма славянских будителей и имперской идеологии державы Романовых. Воспроизводство этой модели сегодня -- это архаизм, методологический шаг назад. Для ученых на постсоветском пространстве это означает падение уровня в принципе, превращение региона в периферию мировой науки (что уже сегодня выражается в сокращении изучения всемирной истории). Подчиненность национальной исторической политике ставит науку в этих странах на роль обслуживания интересов сиюминутной политической конъюнктуры. В то же время неясно, что сегодня можно противопоставить этому бурному развитию национальных историй.

Россия на этом фоне занимает особую позицию. Ее историографическая жизнь слишком разнообразна, в ней присутствуют и национальные истории (русская, татарская, башкирская, калмыцкая и прочие, причем они конфликтуют между собой Например, спор, делать ли для России праздничной датой день освобождения от монголо-татарского ига (Госсовет Татарстана выступил против установления памятной даты в честь окончания Великого стояния на Угре ), и инерция советской и даже имперской историографии, и либеральные версии истории (Вольное историческое общество Примечательно название одного из программных докладов ВИО: «Какое прошлое нужно будущему России» (Васильчук Т. Две памяти России: Вольное историческое общество представило доклад, посвященный российским репрезентациям прошлого // Новая газета. 2017. 25 января).). Главное -- тематически историография охватывает очень широкий круг вопросов по отечественной и всеобщей истории, что в сочетании с современным курсом правительства на повышение присутствия российской науки в международных высокорейтинговых базах данных позволяет говорить о сохраняющихся претензиях России на статус мировой «великой историографической державы».

Показательны следующие цифры: в международную базу Scopus по направлению «История» в 2019 г. входило 30 российских журналов (восемь -- первого квартиля, восемь -- второго, пять -- третьего, четыре -- четвертого и пять без квартиля). Такого количества международно признанных исторических журналов нет ни у одной страны на постсоветском пространстве. Журналов по истории, индексируемых в Scopus, вообще нет у Украины, Белоруссии, Грузии, Армении, Азербайджана, Казахстана, Узбекистана, Таджикистана, Киргизстана. Отметим, что такие журналы, правда, в гораздо меньшем количестве есть у постсоветских стран-членов ЕС (Эстония -- четыре журнала, один третьего квартиля: «Acta Historica Tallinnensia» и три -- четвертого: «Tuna», «Baltic Journal of Art History» и «Ajalooline Ajakiri»; Латвия -- два журнала третьего квартиля -- «Letonica» и «Makslas Vesture un Teorija», Литва -- два журнала, один четвертого квартиля «Tautosakos Darbai» и один без квартиля «Acta Academiae Artium Vilnensis») и три у Молдовы, интегрированной, по мнению А. Кушко А., В. Таки, в румынскую историографию Кушко А., Таки В. «Кто мы?» Историографический выбор: Румынская нация или молдавская государственность // Ab imperio. 2003. № 1. С. 485-497. (два журнала первого квартиля -- «Stratum Plus» и «Русин» и один без квартиля «Plural. History. Culture. Society») Рейтинг журналов на 2019 г. см.

Данная картина показательна для иллюстрации приоритетов: российская историческая наука, при всей противоречивости ее развития, по инициативе самих исследователей или под давлением государственных органов управления наукой работает в международном контексте и ориентируется на мировую историографию. Инерция и сопротивление «низкопоклонству перед Западом» тоже имеют место, как и полемика и борьба с «зарубежными фальсификациями» (настоящими и выдуманными). Но в любом случае российская модель -- это не автаркия национальных историографий, а много- векторность и многовариативность развития.

Но эта многовекторность имеет и обратную сторону: российская историография сегодня не смогла предложить новой конвенциональной концепции истории Восточной Европы, которая получила бы признание у коллег из других стран. Ее построения воспринимаются в национальных историографиях как охранительные и ортодоксальные, направленные на оправдание прошлого Российской империи и СССР. Диалога не получается, во всяком случае, по многим направлениям. В национальных историографиях с сочувствием и пониманием относятся к работам, в которых доминирует критика российской истории, особенно -- империи, тирании, авторитаризма, агрессивной внешней политики и т. д. Другая проблематика может быть интересна, только если перекликается с какими-то личными научными интересами. Российская историография -- сегодня для историков постсоветского пространства вовсе не ориентир, а скорей объект противостояния.

На сегодняшний день непонятно, как преодолеть концептуальный раскол, разницу видения прошлого Восточной Европы. Надо ли в принципе преодолевать этот раскол? Что плохого в плюрализме мнений? В плюрализме ничего страшного нет, в спорах рождается истина. Но эта полемика должна быть научной, а не презентистски ориентированной, зависящей от национальной исторической политики. И для полемики должна быть какая-то общая платформа, от которой можно одинаково отталкиваться. Если одни историки сформированы на В. О. Ключевском, Б. Д. Грекове и И. Я. Фроянове, другие -- на М. С. Грушевском, третьи -- на Н. И. Ермоловиче, то им будет очень трудно понять друг друга в дискуссии, к примеру, о государственности Киевской Руси.

Как можно уйти от подгонки подхода к прошлому под требования современности? А. В. Мартынюк предложил византинизировать древнерусскую историю Мартынюк А. В. «Великий раскол»... С. 152.. Сегодня никто не выступает с претензией на статус преемника Византийской империи, а ее деяния -- это просто исторический феномен, глава в мировой истории. Идея правильная, но трудновыполнимая, поскольку требует от национальных историографий самоотречения, на которое они по своей природе неспособны.

Конструктивнее будет поставить вопрос о разделении изучения собственно исторических феноменов (историко-культурных общностей) от их «следа в истории», исторической памяти об этих сообществах. Например, мы имеем историко-культурную общность восточных славян (в полемику, насколько это было именно «общностью», сейчас не будем вдаваться), которые, начиная с VI в. н. э., пытались на пространствах, именуемые сегодня Восточной Европой, создать какие-то свои объединения, политии, после принятия христианства в IX в. являлись носителями более-менее гомогенной православной культуры. Высшей точкой развития этой общности явилось создание Древней Руси, степень государственного единства которой, как и сам характер древнерусской государственности остаются предметом научной полемики. Очевидно, что конец этой историко-культурной общности наступает в XIII в. и связан со многими факторами: началом церковного раскола славянского мира, монголо-татарским нашествием, выходом на политическую арену региона новых игроков, в частности, Княжества Литовского, Немецкого ордена, Улуса Джучи и других.

В дальнейшем, уже с XV--XVI вв., начинает формироваться память о Древней Руси как особой эпохе, домонгольской и долитовской, причем складываются разные мифологические модели этого прошлого: модель московских летописных сводов конца XV в., модель польской и литовской ренессансной хронографии, видение прошлого в псковских и новгородских летописях. В чем-то эти модели отражали события далекого прошлого, в чем-то изобретались по лекалам историографии Ренессанса или политического заказа, обусловленного московской автокефалией. Вариантов здесь много, надо только четко отдавать себе отчет в том, что реально бывшая древнерусская история и рассказ о ней в летописях, хрониках, исторических сочинениях позднего Средневековья и раннего Нового времени очень во многом не релевантны.

Это явление, когда средневековое прошлое востребовано для решения идеологических, культурных, политических, идентификационных задач Нового и затем новейшего времени, получило название медиевализма. Историография XIX в., ориентированная как на романтический национализм, так и государственную идеологию Российской империи, была медиевалистски ориентированной. Мы сегодня должны смотреть на нее прежде всего как на историко-культурное наследие, а не изображение «подлинно научной» картины древнерусского прошлого. Думается, что мы начали приближаться к по-настоящему научной реконструкции древнерусского прошлого только во второй половине XX - начале XXI в., когда, во-первых, были осуществлены масштабные археологические исследования, и, во-вторых, в результате «культурного поворота» оформились современные методы анализа нарративных источников.

Какие вопросы в истории Восточной Европы сегодня, на наш взгляд, в первую очень нуждаются в поисках ответов? После работ Ф. Курты Curta F. 1) The Making of the Slavs: History and Archaeology of the Lower Danube Region. Cambridge, 2001; 2) Southeastern Europe in the Middle Ages, 500-1250. Cambridge, 2006. Дискуссию по концепции Ф. Курты см.: MilichP [Review to The Making of the Slavs. History and Archaeology of the Lower Danube Region c. 500-700 by Florin Curta] // Jahrbьcher fьr Geschichte Osteuropas. 2003. Bd 51. H. 1. P. 90-98; Иванов С. А. «В тени Юстиниановых крепостей»? Ф. Курта и парадоксы раннеславянской этничности // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2008. № 2. С. 5-12; Шувалов П. В. Изобретение проблемы (по поводу книги Флорина Курты) // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2008. № 2. C. 13-20; Barford P Slavs Beyond Justinians Frontiers // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2008. № 2. С. 21-32. и П. Урбанчика Urbanczyk P. Trudne pocz^tki Polski. Wroclaw, 2008. -- Ср. рецензию: Алимов Д. Е., Кибинь А. С. [Urbanczyk Przemyslaw. Trudne pocz^tki Polski. Wroclaw: Wydawnictwo Uniwersytetu Wroclawskiego Sp. z o. o., 2008. 420 s. ISBN 978-83-229-2916-2] // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2010. № 1. С. 213-236. ранний период восточнославянской истории также ждет своего «испытания конструктивизмом». Но попытки реконструировать древнерусское прошлое с помощью анализа нарративных памятников современными методами (например, интересная книга «Вече и князь» Т Вилкул) Вилкул Т. Л. Люди и князь в древнерусских летописях середины XI-XIII вв. М., 2009. пока не нашли поддержки в ученой среде См. критические рецензии: Лукин П. В. Деконструкция деконструкции (О книге Т. Л. Вилкул по истории древнерусского веча) // Scrinium. Т. 4: Patrologia Pacifica. Selected papers presented to the Western Pacific Rim Patristics Society 3rd Annual Conference (Nagoya, Japan, September 29 - October 1, 2006) and other patristic studies / Ed. by V Baranov and B. Louriй (2008). СПб., 2008. С. 403-434; Дворниченко А. Ю. «Нарративы! Нарративы! До чего ж вы довели...»: о книге Т. Л. Вилкул «Люди и князь в древнерусских летописях середины XI-XIII вв.» (М.: Квадрига, 2009. 408 с.) // Вестник С.-Петербургского университета. Серия 2: «История». 2011. № 4. С. 152-157.. Тем не менее, движение в этом направлении в историографии есть, и оно связано в первую очередь с примеркой лекал «библейской истории» на древнерусскую в работах А. П. Толочко Tolochko O. P The Primary Chronicle's «Ethnography» Revisited: Slavs and Varangians in the Middle Dnieper and the Origin of Rus' State // Franks, Northmen, and Slavs: Identities and State Formation in Early Medieval Europe. Turnhout, 2008. P. 169-188., И. Н. Данилевского Данилевский И. Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы источниковедения летописных текстов. М., 2004. и других ученых.

На данном этапе -- это скорее деконструкция традиционной истории Киевской Руси, чем создание гипотез с помощью конструктивистских подходов. Показательна в этом плане книга А. П. Толочко, в которой он применяет интереснейший прием: попытку реконструировать древнерусскую историю, изъяв из источников «Повесть временных лет» Толочко А. П. Очерки начальной Руси. Киев; СПб., 2015.. Что бы мы знали о Руси, если бы «Повесть...» до нас не дошла? -- ставит вопрос автор. Но вариант ответа, который предлагает А. П. Толочко -- абсолютно позитивистский. Получается странное сочетание методов: критика существующей историографии А. П. Толочко основана на методах деконструкции с привлечением постмодернизма, а собственные концепции -- это опять старая добрая социально-экономическая история, основанная на сугубо умозрительных построениях с привлечением минимума источников. То есть ровно то же самое, что в первой части книги подверглось блестящей аргументированной критике -- но применительно к работам других исследователей.

В любом случае, сегодня очевидно, что буквальное прочтение восточнославянских средневековых нарративов больше не может быть основой исторических реконструкций. Картина, которая рисуется на их основе, все больше не согласуется с данными археологии. Например, последние результаты раскопок в Гнездово, Старой Ладоге, на Рюриковом городище рисуют иную картину, чем рассказ «Повести временных лет» о призвании варягов. Судя по всему, славянское взаимодействие с варягами имеет более долгую и сложную историю, чем летописная версия об их приходе/призвании в IX веке См., например: Еремеев И. И., Дзюба О. Ф. Очерки исторической географии лесной части Пути из варяг в греки: Археологические и палеографические исследования между Западной Двиной и озером Ильмень. СПб., 2010; Романчук А. А. Варяго-русский вопрос в современной дискуссии: Взгляд со стороны // Stratum plus. Археология и культурная антропология. 2013. № 5. С. 283-299; Томсинский С. В. Ленинградский неонорманизм: Истоки и итоги // Stratum plus. Археология и культурная антропология. 2014. № 5. С. 357-370; Кирпичников А. Н., Курбатов А. В. Новые данные о происхождении ладожского поселения и о появлении славян в Поволховье // Stratum plus. Археология и культурная антропология. 2014. № 5. С. 129-136; Еремеев И. И. Планиграфия и хронология древнейших этапов жизни Рюрикова Городища по материалам исследований 2013-2016 гг. // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2019. № 2. С. 67-92; Петрухин В. Я. Новгородское Городище и Гнёздово: 40 лет полемики // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2019. № 2. С. 93-100..

В связи с этим необходима разработка двух научных направлений:

анализ славянского средневекового нарратива с использованием методов современной нарратологии, исторической герменевтики, структурализма. Такие работы есть, но они разрозненны и фрагментарны, не создают общей картины эволюции образов и формирования исторической мифологии в литературе Древней Руси;

изучение с привлечением последних данных археологии, лингвистики, этнологии. Во-первых, способов и характеристик складывания средневековых восточнославянских политий Ср.: Franklin S. Pre-Mongol Rus': New Sources, New Perspectives? // The Russian Review.

2001. Vol. 60. No. 4. P. 465-473., во-вторых -- формирования этнокультурных средневековых общностей на территории будущей Восточной Европы. Концепцию древнерусской народности можно считать развенчанной, а вот взамен ее пока ничего значительного не сформулировано. интеграция сепаратный историография

Другая существенная проблема -- поиск ответа на вопрос, почему средневековые славянские королевства не смогли создать что-то большее, чем краткоживущие монархии, довольно быстро попадавшие в зависимость от других держав, и что в этом контексте происходило в Восточной Европе? Как получилось, что средний срок их независимой жизни -- не более двух-трех веков? Почему более долгий срок оказывается отпущен тем образованиям, которые пытались на основе своей монархии объединить другие политические образования и народы («монархия Ягеллонов», унии Королевства Польского и Великого княжества Литовского, Древней Руси, Московской Руси)? Каков вообще механизм взаимодействия этнокультурных и политических общностей в регионе, как выстраивалась иерархия идентичностей, какие факторы на нее влияли? Все эти аспекты изучались очень фрагментарно, тут требуются систематизирующие работы.

«Вечной темой» остается проблема взаимовлияния исторических субъектов на просторах Восточной Европы. Речь идет о главных акторах: Великом княжестве Литовском, Орде, Великом княжестве Владимирском, со временем превратившемся в Государство всея Руси и Российское царство. Трактовка монголо-татарского нашествия как исторической катастрофы в трудах историков уже получила достаточное обоснование, о вариантах заимствования политической культуры Руси у Орды тоже много писали. В последние годы получает развитие рассмотрение эпохи господства Золотой Орды с точки зрения торговых и культурных коммуникаций, «трансфера культур» Nomads as Agents of Cultural Change: The Mongols and their Eurasian Predecessors / Ed. by Reuven Amitai and Michal Biran. Honolulu, 2015; Крадин Н. Н. Восточная Европа и монгольская глобализация // Stratum plus. Археология и культурная антропология. 2016. № 5. С. 17-25.. Но эту тему можно попробовать раскрыть в более широком контексте: отдельные примеры подобных исследований Мартынюк А. В. До Герберштейна: Австрия и Восточная Европа в системе персональных связей и культурных контактов (XIII - начало XVI века). М., 2019. показывают, какие интересные перспективы открываются, особенно в сфере изучения культурных процессов.

Важным представляется история формирования раннемодерной государственности и ее вариантов в Восточной Европе. Эта проблема нередко спекулятивно сводилась к противопоставлению моделей Великого княжества Литовского как «другой Руси» и Московской Руси. Но сами эти модели изучены недостаточно, тем более в контекстах современных подходов и теорий (политической антропологии, «кембриджской школы» и других). Например, только недавно появились исследования Московской Руси как раннемодерного государства, продукта развития бюрократии Кром М. М. Рождение государства. Московская Русь XV-XVI веков. М., 2018.. В русле этого же направления стоит изучить вопрос о начале формирования Российской империи, о мотивах и стимулах выбора именно имперской модели Ср .: Филюшкин А. И. Проблема генезиса Российской империи // Новая имперская история постсоветского пространства: Сборник статей / Ред и сост. И. Герасимов, С. Глебов, А. Каплуновский, М. Могильнер, А. Семенов. Казань, 2004. (Библиотека журнала «Ab Imperio»). С. 375-408.. Сюда же относятся дискуссии последних лет, несла ли в себе Речь Посполитая имперские черты, и почему они не развились (или во что они развились) Grala H. 1) Rzeczpospolita Szlachecka -- twor kolonialny? // Perspektywy kolonializmu w Polsce, Polska w perspektywie kolonialnej / Red. J. Kieniewicz. Warszawa, 2016. S. 275-299. (Debaty Artes Liberales. T X ); 2) Was the Polish-Lithuanian Commonwealth a Colonial State? // The Polish Quarterly of International Affairs. 2017. No. 4. P. 125-150..

История нациестроительства и национализма как фактора этого процесса обычно изучается применительно к XIX-XX вв., но остается открытым вопрос об истоках формирования наций восточных славян, то есть -- о раннемодерных нациях. Здесь исследования только начинаются Древняя Русь после Древней Руси: Дискурс восточнославянского (не)единства. М., 2017; Нарративы руси конца XV - середины XVIII века: В поисках своей истории / Отв. сост. и ред. серии А. В. Доронин. М., 2018.. Впрочем, становление наций в советское время также нуждается в непредвзятом исследовании, здесь пока конъюнктурных плевел куда больше, чем научных зерен. Их надо отделить друг от друга.

Для XVIII - начала XX в., когда земли региона были поделены между Российской и Австро-Венгерской империями, было бы интересно продолжить исследования о цене построения империй, о качестве жизни в разных регионах империи. Здесь был бы очень полезен компаративный подход: сравнить этнокультурную, экономическую, социальную, правовую картину в Российской, Австро-Венгерской, Османской империях, посмотреть динамику изменений, выявить прогрессивные и регрессивные тенденции в политике империй. Экономическая история Восточной Европы не написана, мало того, сегодня это направление из-за рефлексии отторжения на марксизм на постсоветском пространстве находится в забвении. Здесь очень не хватает своего Броделя. Между тем, именно изучение экономической истории современными методами дало бы научные ответы на многие вопросы о роли империи, СССР и перспективах национальных государств.

Используя современные методы изучения, порожденные «культурным поворотом» конца ХХ в., стоит больше внимания уделить исторической памяти в ее ретроспективе, исторической политике в регионе в Новое и новейшее время, формированию представлений об историко-культурном наследии и его использовании в разных сферах политической, культурной, национальной жизни. Отдельные работы на эту тему начинают выходить Касьянов Г. Украина и ее соседи: Историческая политика 1987-2018. М., 2019., но огромное поле остается неисследованным.

Необходимо еще раз подчеркнуть, что развитие всех этих направлений будет продуктивным при обращении к истории Восточной Европы в целом. Без компаративистики здесь нельзя обойтись, причем полезно в области сравнения включать и Балканы, и страны Центральной Европы. В доимперский период изучаемый исторический регион вообще было бы правильнее определять, как Центрально-Восточную Европу от Эльбы и Дуная до Дона и Волги, от Балтики до Черного моря. Исторически здесь все было слишком переплетено и взаимосвязано, чтобы растащить это по национальным историческим квартирам. Эпоха империй дает нам еще более широкую панораму. Чтобы проникнуть за занавес, скрывающий от нас адекватное видение прошлого региона, необходимо историкам всех стран приложить все усилия для разработки новых концепций истории этих земель.

Литература, использованная в статье

1. Алимов, Денис Евгеньевич; Кибинь, Алексей Сергеевич. [Urbanczyk Przemyslaw Trudne poczqtki Polski. Wroclaw: Wydawnictwo Uniwersytetu Wroclawskiego Sp. z o. o., 2008. 420 s. ISBN 978-83-229-2916-2] // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2010. № 1. С. 213-236.

2. Бойцов, Михаил Анатольевич. Вперед, к Геродоту! // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. 1999. № 2. С. 17-41.

3. Бурдье, Пьер. Идентичность и репрезентация: Элементы критической рефлексии идеи «региона» // Ab imperio. 2002. № 3. С. 45-61.

4. Вилкул, Татьяна Леонидовна. Люди и князь в древнерусских летописях середины XI-XIII вв. Москва: Квадрига, 2009. 408 с.

5. Грицак, Ярослав. Украинская историография: 1991-2001. Десятилетие перемен // Ab imperio. 2003. № 2. С. 427-454.

6. Данилевский, Игорь Николаевич. Повесть временных лет: Герменевтические основы источниковедения летописных текстов. Москва: Аспект Пресс, 2004. 370 с.

7. Дворниченко, Андрей Юрьевич. «Нарративы! Нарративы! До чего ж вы довели..»: О книге Т Л. Вилкул «Люди и князь в древнерусских летописях середины XI-XIII вв.» (М.: Квадрига, 2009. 408 с.) // Вестник С.-Петербургского университета. Серия 2: «История». 2011. № 4. С. 152-157.

8. Древняя Русь после Древней Руси: дискурс восточнославянского (не)единства. Москва: Политическая энциклопедия, 2017. 400 с.

9. Екельчик, Сергей. Украинская историческая память и советский канон: Как определялось национальное наследие Украины в сталинскую эпоху // Ab imperio. 2004. № 2. С. 77-124.

10. Еремеев, Иван Игоревич; Дзюба, Ольга Федоровна. Очерки исторической географии лесной части Пути из варяг в греки: Археологические и палеографические исследования между Западной Двиной и озером Ильмень. Санкт-Петербург: Нестор-История, 2010. 670 с.