Парапермяне на Вятке

Размещено на http://www.allbest.ru/

Парапермяне на Вятке

диал. -- диалектное;

доперм. -- допермское;

кз. -- коми-зырянский язык;

мар. -- марийский язык;

мар. Г -- горномарийский язык;

морд. -- мордовские языки;

напр. -- например;

н. п. -- населённый пункт;

праперм. -- прапермский язык, пермский праязык;

прафин.-уг. -- прафинно-угорский язык, финно-угорский праязык;

р. -- река;

см. -- смотрите;

ср. -- сравните;

удм. -- удмуртский язык;

уст. -- устаревшее;

ф.-перм. -- финно-пермский праязык.

Para-permians in the Vyatka region

S.K. Belykh

During the disintegration process of the Proto-Permian ethno-linguistic community and the further formation of the modern Udmurt and Komi peoples not only the direct and immediate linguistic ancestors of the Udmurts and Komi (Endo-Permians) took part, but also other ethno-linguistic groups played their especial role. Those groups in conjunction with the Endo-Permians were the Proto-Permian community in a broad sense of the word. One of such components was the so-called Para-Permians who were rather close linguistically to the Endo-Permians, but they had separated from the Endo-Permians relatively early and therefore linguistically differed significantly from the last ones.

The article discusses some elements of the substrate toponymy of the middle and lower Vyatka basin and the Vyatka- Vetluga region, which can be regarded as a toponymic layer, left by the Para-Permian population.

Keywords: Vyatka-Vetluga region, ethnic history, prehistory, Proto-Permian community, toponymy, substrate.

В процессе дезинтеграции прапермской этноязыковой общности и сложения современных удмуртского и коми народов существенную роль играли не только прямые и непосредственные языковые предки удмуртов и коми (эндопермяне), но и другие этноязыковые группы, в совокупности с эндопермянами составлявшие прапермскую общность в широком смысле слова. Одним из таких компонентов были т. н. парапермяне -- близкие в языковом отношении к эндопермянам группы, которые рано отделились от эндопермян и потому всё же существенно отличались от последних по своему языку. В ходе своей исторической эволюции парапермяне были ассимилированы иными этническими группами (в т. ч. эндопермянами) и не оставили прямых языковых потомков. Однако это не означает, что парапермяне исчезли совершенно бесследно. Следы их языков можно обнаружить в языках народов, чьи предки поглотили и ассимилировали их, а также в субстратной топонимии тех районов, где некогда обитали парапермяне. В статье рассматриваются некоторые элементы субстратной топонимии бассейна средней и нижней Вятки и Вятско-Ветлужского междуречья, которые можно рассматривать как топонимический пласт, оставленный парапермским населением.

Ключевые слова: Вятско-Ветлужский регион, этническая история, предыстория, прапермская этноязыковая общность, топонимика, субстрат.

Полагаю, что в реальности процесс дезинтеграции прапермской общности был значительно более сложным, многогранным, в нём были задействованы самые разнообразные компоненты и действующие стороны. Прежде всего, отметим вероятную неоднородность прапермского этнического массива. Согласно предложенной В.В. Напольских принципиальной модели распада праязыковой общности [13], в ходе дивергенции прапермской общности должны были участвовать, как минимум, три основных компонента, в совокупности формирующие прапермскую этноязыковую общность в широком смысле слова.

1. Эндопермяне -- прямые и непосредственные языковые предки современных коми и удмуртов. На основе их языков впоследствии сформировались нынешние коми и удмуртский, а посему именно эндопермян следует считать, так сказать, собственно прапермянами в узком смысле этого слова.

2. Экзопермяне -- непермоязычные изначально группы населения, которые в ходе контактов и взаимодействия с эндопермянами усвоили пермскую речь и были эндопермянами поглощены и ассимилированы, став, таким образом, предками современных пермян и внеся в их языки определённые особенности.

3. Парапермяне -- близкие в языковом (и, вероятно, в этническом) отношении к эндопермянам группы, которые по тем или иным историческим причинам рано отделились от эндопермян, и потому в их языке (или языках) были существенные отличия от собственно прапермского (эндопермского) языка. Парапермские группы населения в ходе исторической эволюции были ассимилированы иными в этническом плане группами, как родственными (теми же эндопермянами, например), так и неродственными. Таким образом, парапермяне, в отличие от эндопермян, не оставили прямых языковых потомков. Это не означает, однако, что они исчезли совершенно бесследно. Следы их существования можно обнаружить в виде субстрата в языках народов, поглотивших парапермян, в т. ч. -- и в диалектах современных пермских языков, а также в субстратной топонимии тех районов, где парапермяне некогда проживали.

В отличие от эндопермян и экзопермян, понимание сущности которых в общем-то особых проблем и вопросов не вызывает, смысл и содержание понятия парапермяне не так просты и очевидны, как может показаться на первый взгляд. До сих пор никем не предложены сколько-нибудь чёткие критерии, ясно и недвусмысленно объясняющие этот термин. Собственно говоря, этот вопрос пока никак не обсуждался в научной литературе. Посему, как нам кажется, имеет смысл внести здесь некоторые уточняющие замечания.

Ещё один вопрос, который встаёт перед исследователем: а где собственно жили эти самые парапермяне? Какие именно группы древнего населения нашего региона можно к ним отнести? В самом деле, если с локализацией прародины и районов дальнейшего расселения эндопермян ситуация сегодня представляется более или менее понятной [3; 4, с. 44-76], то с локализацией мест проживания парапермян ни о какой ясности пока и речи быть не может. Таким образом, само понятие парапермяне остаётся весьма умозрительным и чисто теоретическим.

Как представляется, положение дел в этой области стало меняться лишь в последние годы. Произошло это в связи с публикацией нескольких работ О.В. Смирнова, посвящённых языку населения бассейна средней и нижней Вятки эпохи раннего средневековья, оставившему там субстратную (дорусскую и домарийскую) топонимику [14; 15; 16].

До появления работ О.В. Смирнова исследованиями предыстории бассейна Вятки и Вятско-Ветлужского междуречья I -- начала II тыс. н. э. занимались преимущественно археологи, что не могло не иметь специфических последствий. Осуществляемые с опорой почти исключительно на данные и материалы археологии, эти исследования в части языковой (обычно ошибочно именуемой «этнической») интерепретации рассматриваемых археологических культур выглядят, по меньшей мере, слабо обоснованными, а зачастую и бездоказательными. Сильная сторона работ О.В. Смирнова состоит именно в том, что главная их опора -- это языковые данные, вследствие чего можно восстанавливать языковую картину дописьменной истории (предыстории) региона.

Начиная с 1960-70-х гг. среди археологов, изучавших историю народов Волго-Камья, развернулась продолжающаяся по сей день дискуссия об «этнической принадлежности» памятников этого региона I тыс. н. э. Речь шла о памятниках первой его половины, относимых к азелинской археологической культуре (по В.Ф. Генингу) или худяковской культуре (по Р.Д. Голдиной), а также к последовательно сложившимся на этой основе культурам более позднего времени -- еманаевской и кочер- гинской (по Р. Д. Голдиной).

Некоторые учёные рассматривали эти памятники как древнемарийские [1; 2; 17; 18], другие считали носителей этих культур пермянами -- предками удмуртов [7; 8; 11]. В последние десятилетия, пожалуй, возобладала довольно стройная и логичная концепция Р.Д. Голдиной, согласно которой носителей всех вышеперечисленных культур следует связывать с предками удмуртского народа. Р.Д. Голдина позиционирует худяковскую культуру как западный вариант пьяноборской культурноисторической общности, которую, в свою очередь, она рассматривает как археологический аналог праудмуртской общности. Таким образом, носителей худяковской (III-V вв.), еманаевской (V-IX вв.) и кочергинской (X-XII вв.) культур Р.Д. Голдина считает западными и юго-западными группами древних удмуртов [9, с. 329, 403].

Важно подчеркнуть, что О.В. Смирнов в своих изысканиях приходит к совершенно иным заключениям, прямо противоречащим построениям, изложенным выше. Пожалуй, главный его вывод при исследовании субстратной топонимики бассейна средней и нижней Вятки, а также Вятско-Ветлужского междуречья состоит в том, что эта топонимика не могла быть оставлена эндопермским населением, а посему следует отказаться от вышеупомянутого распространённого мнения об автохтонном происхождении удмуртов в Вятском бассейне [15, с. 25; 16, с. 15].

Вместе с тем исследователь указывает, что в восточных районах Марий Эл (к востоку от р. Большая Кокшага), сопредельных районах Кировской области, а также на левобережье Вятки (особенно в бассейне р. Кильмезь) обнаруживается субстратная топонимия, которая находит некоторые параллели в пермских языках (удмуртском и коми). По мнению О.В. Смирнова, сформировалась она, по большей части, именно в периоды существования худяковской и еманаевской археологических культур, приблизительно в середине -- второй половине I тыс. н. э. О.В. Смирнов осторожно допускает, что эта топонимия могла быть оставлена парапермским населением, хотя более вероятным считает, что это был(и) язык(и), более всего близкие к поволжским финно-угорским (мордовским и марийскому), но с некоторыми (гораздо меньшими) чертами сходства с пермскими языками [16, с. 17-18, 20].

Попробуем рассмотреть некоторые характерные особенности языка/языков данного населения, на которые обратил внимание О.В. Смирнов.

Анализируя этимологию гидронимов бассейна р. Кильмезь, левобережья средней Вятки, а также примыкающих районов её правобережья, содержащих топоформанты на -Уг/-Ук (-эк/-ек/-эг/-ег/-ик/-ык/- иг/-ыг/-ук/-юк/-уг/-юг), О.В. Смирнов высказывает обоснованное предположение, что население, оставившее эти топонимы, не было пермским или прапермским в узком смысле слова (т. е. эндопермским). По мнению исследователя, этот язык можно классифицировать как парапермский [15, с. 33].

На такой вывод учёного наталкивают некоторые фонетические особенности данного языка, которые выглядят как «допермские», т. е. характерные для языка предков пермян ещё до выделения из раннепрапермского массива собственно прапермской (эндопермской общности). В языке эндопермян эти особенности в ходе исторической эволюции были утрачены, но они могли сохраняться в языках парапермских групп. Здесь особо укажем на то, что в лингвистических реконструкциях под термином пра- пермский язык обычно понимается праязык эндопермян (языковых предков удмуртов и коми) непосредственно накануне или в период его распада. Парапермские языки под это понятие никак не подпадают, т. к. они отделились от эндопермского языка раньше, ещё в «допермскую» или, лучше сказать, раннепрапермскую эпоху, а потому в некоторых своих чертах могли иметь «допермский» облик.

К вышеупомянутым особенностям О.В. Смирнов относит:

1. Отсутствие выпадения конечного согласного в топоформанте -Уг/-Ук.

Дело в том, что данный формант, как считает О. В. Смирнов, восходит к прафинно-угорскому *joke `река', которое в коми языке превратилось в ю `река' (т. е. без конечной согласной) [15, с. 31], а в удмуртском -- по мнению автора, данная лексема не сохранилась.

Два замечания. Во-первых, по нашему мнению, сомнительно, что все приведённые О.В. Смирновым топонимы на Уг/-Ук обладают формантами, относящимися к прафинно-угорскому *joke `река'. Мы говорим, прежде всего, о топонимах с формантами -эг/-ег/-эк/-ек и, возможно, -иг/-ыг/-ик/-ык.

Вполне вероятно, что эти топоформанты скорее связаны с имеющимися в пермских языках деривационными именными аффиксами: удм. -эг, -ыг, коми -ог. Они встречаются у существительных и, особенно часто (в удмуртском), у прилагательных. Примеры: удм. зазег `гусь', курег `курица', путэг `трещина, щель'; валег `скользкий, гладкий', ёрег `узкий, тесный', лапег `низкий, невысокий', сюлэг, сюбег `узкий'; кз. дзодзог `гусь', курог `курица' и т. п. Несколько реже встречаются в удмуртском языке слова с аффиксом -ыг: улыг `низменность, низина; низкий' (ул `низ'), лайыг `ложбина, отлогое место' (ср. лаймыт `пологий, отлогий', где -мыт -- аффикс прилагательных), ёрыг `узкий, тесный', ышыг `прохладный, холодный' (ыш-ыш -- междометие, выражающее состояние холода, когда человек мёрзнет) и т. п. Думаем, что, по крайней мере, часть из приводимых О. В. Смирновым топонимов могла быть образована при помощи подобных именных аффиксов.

Во-вторых, как нам представляется, хотя бы часть топонимов на -юк/-ук может иметь собственно удмуртское происхождение. Прежде всего, укажем на то, что, на наш взгляд, слова, восходящие к прафин.-уг. *joke `река' имеются во всех современных пермских языках. Обычно здесь указывают на коми слово ю `река', не обращая внимания на то, что и в удмуртском языке эта лексема присутствует: удм. люкмес `прорубь, полынья' и его диалектный вариант с более старым фонетическим обликом -- юкмес, точнее первая часть этого двусложного слова -- люк-/юк-. В коми языках удмуртскому слову соответствует юкмос `колодец; прорубь'. Компонент -мес/-мос, видимо, является деэтимологизированным словом, когда-то означавшим `источник воды', ср. напр. удм. ошмес `родник, ключ' и коми диал. ошмос `колодец, прорубь, источник'. Таким образом, начальное значение удмуртского люк- мес/юкмес можно понимать как `источник воды на реке'.

На территории Удмуртии имеется немало топонимов, в которых присутствует компонент люк, либо как топооснова, либо как топоформант: Люк, Лозолюк, Покчилюк, Люкшудья, Люквыр и т. п. Обычно это названия рек или населённых пунктов, получивших своё название от названия местной реки. Таким образом, например, приводимый О. В. Смирновым гидроним Куклюк [15, с. 30, 33, 46], вполне убедительно может быть этимологизирован из удм. кык `два' + люк.

Тем не менее, нельзя не согласиться с О. В. Смирновым в том, что далеко не все из данных топонимов могут иметь собственно пермское (эндопермское) происхождение. Например, по фонетическим причинам вряд ли можно считать эндопермскими топонимы, содержащие формант -юг/-уг: Вьюг, Мурдюг, Пыртюг, Матюг, Пычуг, Сюнуг, Чурмуг и т. п. [15, с. 30]. Именно данные топонимы, как мы полагаем, могут претендовать на парапермское происхождение.

Примером возможной парапермской этимологии мы бы предложили гидроним Мурдюг, упоминаемый в списке О. В. Смирнова [15, с. 30, 48]. Первую часть Мур- можно связать с удм. мур `глубокий'; в коми, насколько нам известно, этот корень не сохранился. Компонент -д- может быть остатком распространённого общепермского аффикса прилагательных, к которому фонетически ближе всего зырянский суффикс -ыд (ср. напр. кз. чорыд `твёрдый', югыд `светлый' и т. п.). В удмуртском и пермяцком этому зырянскому суффиксу соответствует -ыт (напр. удм. чурыт `твёрдый', югыт `светлый'). В удмуртском языке существует некоторое количество прилагательных, которые могут употребляться и с данным суффиксом, и без него: ляб/лябыт `слабый', кос/косыт `сухой', меч/мечыт `крутой' и т. п. Заметим, однако, что форма мурыт в удмуртском, видимо, отсутствует. Существуют примеры подобных прилагательных и в коми языке: кз. горд/гордыд `красный', кос/косыд `сухой' и т. п. Кроме того, есть случаи, когда в одном из пермских языков прилагательное употребляется без данного аффикса, а в другом -- с таким аффиксом; ср. напр., удм. жог ~ кз. регыд `быстрый, скорый'; удм. еж `неспелый, незрелый' ~ кз. еджыд `белый, чистый; неспелый, незрелый' и т. п.

На наш взгляд, вполне мыслима такая изначальная конструкция -- *Мурыд-юг, т. е. `глубокая река'. Обратим внимание, что это название находит параллели в живых пермских языках, но при этом не может считаться ни удмуртским, ни коми. Его топооснова фонетически и лексически занимает как бы смежное положение с удмуртским и зырянским языками, как бы примыкает к ним, не совпадая ни с тем, ни с другим, а топоформант, хотя и близок фонетически к аналогичным лексемам коми и удмуртского языков, всё же значимо отличается от оных. В итоге данный топоним может рассматриваться как название на парапермском языке, в котором существовали прилагательное *мурыд `глубокий' и существительное *юг `река'.

Название некоторых других рек на -юг/-уг, таких как Матюг(а), Пычуг, Сюнуг, Вьюг [15, с. 30] и др. тоже небезынтересны. Их топоосновы находят вполне приемлемые пермские этимологии, но при этом их топоформанты, как уже говорилось выше, вряд могут считаться эндопермскими, т. к. фонетически они всё же существенно отличаются от коми и удмуртских.

В самом деле, например, р. Вьюг -- ср.: а) удм. диал. ви `равнина между двумя речками'; или б) удм. вияны `течь, струиться, вытекать, литься', коми виявны `течь, стекать, протекать'; ср. также весьма распространённый на удмуртской территории топоним Вишур (где шур `река, речка');

р. Пычуг -- ср. удм. пичи, диал. почи, почи `маленький' [другой вариант этимологии -- 15, с. 50];

р. Матюга (*Матюг) -- ср. общепермский корень мат- `близкий, близко' [15, с. 33];

р. Сюнуг -- ср. коми сюн `глина; глинистый' [15, с. 52].

2. Отсутствие топонимов со следами деназализации и присутствие топонимов, где деназализации нет [15. с. 33].

Действительно, исследователь приводит довольно значительное число топонимов, в которых отсутствует деназализация (т. е. исчезновение носовых согласных в некоторых сочетаниях согласных), столь характерная для удмуртского и коми языков. В то же время вывод автора о полном отстутствии в данном регионе топонимов со следами деназализации выглядит, как мы полагаем, несколько поспешным. Так, в качестве одного из примеров топонимов без деназализации он приводит гидронимы Индик, (левобережье средней Вятки), Индыгойка (правобережье средней Вятки). Однако в том же списке мы видим название другой реки -- Идык, тоже на левобережье средней Вятки, к востоку и юго-востоку от первых двух гидронимов [15, с. 30, 44], что с известной осторожностью можно воспринимать как свидетельство того, что в языке (или языках), сохранившем данные топонимы, деназализация всё же была известна, хотя и не была столь последовательна, как в собственно пермских языках.

3. Отсутствие в данных топонимах следов прапермской лабиализации гласных [15, с. 33].

Как пример О.В. Смирнов приводит название р. Сердик, сопоставляя его с удм. сурд `роща', кз. сорд (в топонимии) `разновидность леса', и выводит из «допермского» *sert3 [12, с. 261]. Таким образом, по мнению учёного, этот топоним выступает фактически с «допермским» вокализмом, без пермской лабиализации [15, с. 33, 51].

4. Наличие у данной субстратной топонимии большого количества параллелей в марийском, саамском, прибалтийско-финских языках при отсутствии таковых в языках пермских [15, с. 33].

Действительно, О.В. Смирнов приводит довольно много подобных примеров. Со многими из них можно согласиться, но, в то же время, нельзя не указать на то, что в ряде случаев предлагаемые им этимологии могут иметь вполне приемлемые пермские альтернативы, как, например, в случае с гидронимом Куклюк (см. выше).

Так, например, вычленяя топонимы, имеющие фонетический облик, близкий к прапермскому состоянию, О.В. Смирнов обращает особое внимание на те из них, в которых фигурирует лабиализованный звук у [и] (в марийских формах часто у) на месте прапермского *U, при делабиализованном удмуртском и коми ы, напр.:

— мар. р. Буль (русская адаптация -- Виль), ср. праперм. *vUl' `новый' или *vUl `верхний', при удм., кз. выль `новый', выл `верхний' [12, с. 71, 72; 16, с. 9];

— основа тул-: рр. Тула, Тулубайка, ср. праперм. *tUla `подлесок, роща', при удм. тыло `подлесок, лесок, роща', кз. тыла `подсека' [12, с. 292; 16, с. 10]. Данная основа довольно продуктивна в удмуртской топонимии: в Удмуртии распространены топонимы типа Тылой, Тыловай, Тылошур и т. п., ср. коми-зырянские топонимы типа Тылай, восходящие к тому же корню, однако фонетически отличающиеся своей делабиализацией.

Кроме того, О.В. Смирнов отмечает наличие в Вятско-Ветлужском междуречье субстратной топонимии, содержащей топоосновы, близкие к пермским, но фонетически имеющие «допермский» облик, т. е. более архаичный, чем прапермский. Напр.:

— топонимы с основой серд-: н. п. Сердеж (два топонима), р. Сердежка, р. Сердяжка, р. Сердик, без лабиализации корневого гласного, характерной для пермских языков; ср. доперм. *sert3, при праперм. *sord, кз. уст. сорд, удм. сурд `роща' [12, с. 261; 16, с. 13];

— р. Юнга (мар. Йынгы), н. п. Юньга с отсутствием деназализации, присущей пермским языкам; ср. доперм. *j8pk3, при кз. югыд `светлый, чистый, прозрачный', удм. юг, югыт `светлый' [12, с. 334; 16, с. 13;];

— топонимы с основой пыч-/пыж-/пиж-/пыжм- (я бы добавил ещё и форму пижм-): р. Пыча, р. Пычуг, р. Пыжа (Пыжанка), р. Пижанка (четыре названия), р. Пыжма, р. Пыжманка (а на ней н. п. Сосновка) и др., с допермским вокализмом (до лабиализации корневого гласного, характерного для пермских языков: ср. удм. пужым, кз. пожом, кп. пожум `сосна') и в большинстве случаев без суффикса -м, ср. ф.-перм. *pecd/*pencd [20, s. 727], при праперм. '* рогет `сосна' [12, с. 223]; в отношении сужения корневого гласного ср. морд. пиче, мар. Г пынжы `сосна' [16, с. 13].

По поводу последней топоосновы сделаем несколько уточняющих замечаний. Во-первых, нет уверенности, что существует прямая связь между топоосновами пыч-/пыж-/пиж- с одной стороны и пыжм-/пижм с другой, хотя такая связь и не исключена.

На наш взгляд, топооснова пыч- может иметь отношение, например, к удм. пичи `маленький' (см. выше), а пыж-/пиж- могут не иметь отношения к понятию `сосна, сосновый', а быть связанными, напр., с удм. пож `грязный, мутный', коми пеж `поганый, нечистый, грязный'. Причём отсутствие лабиализации корневой гласной затрудняет возможность считать данные топоосновы удмуртскими и делает соблазнительным их сопоставление с прапермской (*pe?z) или «допермской» (*pfcd) формами [12, с. 218], позволяя предположить парапермское происхождение данных топонимов.

Во-вторых, О.В. Смирнов почему-то не привёл в данном фрагменте своей статьи ещё один топоним: название правого притока Вятки р. Пижма, хотя в общем списке и прилагаемой им карте этот гидроним обозначен [16, с. 11]. Полагаем, что данный гидроним стоит упоминания уже потому, что это название одного из самых крупных притоков Вятки и одной из самых значительных рек Вятско-Ветлужского междуречья.

Нельзя не обратить внимания на то, что топооснова пыжм-/пижм- фонетически очень близка именно пермским (удмуртскому и коми) названиям сосны, но полностью с ними не совпадает, отличаясь только отсутствием огубления корневой гласной, характерной для пермских языков. В то же время, эта топооснова фонетически гораздо сильнее отличается от соответствующих лексем других известных финно-угорских языков. Вновь мы сталкиваемся со случаем, когда фонетически топооснова максимально сближается с соответствующей пермской лексемой, но не совпадая с нею полностью, является, таким образом, в буквальном смысле слова парапермской, т. е. «околопермской».

О.В. Смирнов полагает, что в юго-восточной части Вятско-Ветлужского междуречья в домарийское время (т. е. приблизительно до рубежа I-II тыс. н. э.) в этом регионе был распространён непермский язык (или языки), которому были присущи лексические изоглоссы, объединяющие его с пермскими языками [16, с. 15-16]. Уточним: в данном случае учёный под термином «непермский», по всей видимости, имеет в виду язык, не имеющий прямого отношения к современным пермским языкам, т. е. язык (или языки) неэндопермский.

Констатируя сложность, многосоставность и многослойность топонимии бассейна средней Вятки, О.В. Смирнов, в частности, осторожно указывает на возможное наличие в южной части данной территории «какого-то парапермского» топонимического слоя [16, с. 18].

1. В противоположность бассейну р. Ветлуга, который, по всей видимости, был в эпоху средневековья территорией расселения поволжских финно-угров, близких по языку современной мордве и/или марийцам, бассейн Вятки (в её среднем и нижнем течении) был, вероятно, территорией, где были распространены «постананьинские парапермские языки» [15, с. 41].

2. Бассейн Вятки не может рассматриваться как область пермской прародины, т. е. не может считаться территорией, где проживала собственно прапермская (эндопермская. -- С. Б.) прязыковая общность как общность прямых языковых и этнических предков современных коми и удмуртов. Пермскую прародину следует локализовать в более восточных районах [15, с. 41; см. также: 3, с. 267274; 4, с. 65-76].

3. Предшественниками марийцев, которые на рубеже I-II тыс. н. э. начинают активно заселять Вятско-Ветлужское междуречье, были непермские (неэндопермские. -- С. Б.) племена [16, с. 21].

По поводу последнего тезиса: есть все основания полагать, что пермяне в узком смысле слова (эндопермяне -- языковые предки удмуртов и коми) не были предшественниками марийцев в Вят- ско-Ветлужском междуречье. Однако есть, как нам представляется, достаточно веские основания предполагать, что этот регион, по крайней мере частично, был в предмарийское время заселён группами, говорившими на языках или диалектах, довольно близких удмуртскому и коми языкам, хотя и не являющихся непосредственными предками последних. Подобные, близкие по языку эндопермянам, но всё же несколько отстоящие от них группы населения были, видимо, в эту же эпоху расселены и на левобережье средней и нижней Вятки.

1. Довольно часто топонимы данного региона, имеющие достаточно надёжные пермские этимологии, фонетически в своих топопосновах или топоформантах демонстрируют облик, более архаичный, чем собственно прапермский (см. выше, напр., Сердик, Сердеж, Пыжма, Пыжманка, Пижма, Юнга и т. п.). Вслед за О.В. Смирновым считаем, что эти топонимы могут претендовать на парапермское пронахождение. Ещё раз повторим: собственно прапермский язык реконструируется в состоянии, которое было характерено для него непосредственно перед или даже в период распада общности этноязыковых предков современных коми и удмуртов. Парапермские группы должны были отделиться от этндопермян в существенно более раннее (раннепрапермское или «допермское») время, и потому их язык/языки не подпадал(и) под некоторые собственно пермские (эндопермские) инновации.

2. Некоторые топонимы рассматриваемой группы имеют топоосновы, которые можно неплохо этимологизировать на основе пермского (удмуртского и коми) лексического материала, но при этом их топоформанты, хотя и имеют пермские соответствия, фонетически от таковых существенно отличаются (см. выше, напр. Вьюг, Пычуг, Матюг, Сюнуг). Как отметил О.В. Смирнов, в финно-угорской топонимии топооснова обычно датируется тем же периодом, что и топоформант, или более ранним временем [15, с. 12]. В таких условиях весьма вероятно предположение о парапермском происхождении и упомянутых топооснов, и их топоформантов.

3. Часть топонимов фонетически сближается не только с современными пермскими языками, но и, в ещё большей мере, с пермским праязыком (см. выше, напр. Вуль/Виль, Тула, Тулубайка). Однако на сегодня мы можем с большой долей уверенности утверждать, что в интересующее нас время (т. е. в I -- начале II тыс. н. э.) пермская прародина располагалась значительно восточнее и северовосточнее бассейна средней и нижней Вятки и Вятско-Ветлужского междуречья, а именно: на средней и, возможно, отчасти верхней Каме (см. выше). В таком случае вполне логичным было бы отнести данные топонимы к парапермским.

4. О.В. Смирнов особо отмечает, что в значительном числе случаев прапермские этимологии не имеют лексического продолжения в удмуртском языке, а находят соответствия только в коми диалектах [16, с. 16]. На наш взгляд, это хорошо объяснимо большей консервативностью коми языков, лучшей сохранностью в них лексического фонда прапермской и допермской эпох, в сравнении с более склонным к инновациям удмуртским языком. Если это предположение верно, то, с учётом пункта 3, упомянутые топонимы также могут иметь парапермское происхождение.

5. Особенно показательны случаи, когда субстратные топонимы выглядят фонетически, морфологически и лексически очень близко к соответствующим пермским (коми, удмуртским) лексемам, сближаются с ними значительно больше, чем с аналогичными лексемами других финно-угорских языков, но, в то же время, значимо отличаются от коми и удмуртских слов (см. выше: Мурдюг, Пижма, Пыжма, Пыжманка). Как раз такие топонимы наилучшим образом подходят для того, чтобы именоваться парапермскими, так как, выражаясь простым языком, выглядят они, так сказать, именно как «околопермские» или, если угодно, «почти пермские».

Думаем, что более углублённые исследования предоставят в наше распоряжение и другие подобные примеры. Такого же рода пример: название притока р. Немда -- р. Лаж (мар. Лаж вуд), протекающей по Сернурскому и Куженерскому районам Марий Эл и Лебяжскому району Кировской области. Составители топонимического словаря Республики Марий Эл считают данный гидроним пермским по происхождению и сопоставляют его с кз. лажмыд `мелкий, неглубокий; невысокий, приземистый; отлогий, покатый' и удм. лазег `неглубокий, мелкий' [6, с. 175]. Однако бросается в глаза то, что этот гидроним, хотя и близок фонетически к удмуртскому апеллятиву, но всё же несколько отличается от него (конечному -ж названия реки в удмуртском соответствует -з'-). Даже если допустить, что здесь под влиянием марийского языка имел место фонетический сдвиг з ' > ж, нельзя не заметить, что и удмуртское, и коми слова со значением `мелкий, неглубокий' употребляются только с соответствующими именными аффиксами (кз. -мыд, удм. -эг), а в случае с означенным гидронимом мы имеем дело с голой основой. Таким образом, сложно считать данный гидроним удмуртским или прапермским в узком смысле слова (эндопермским), а вот парапермское его происхождение более вероятно.

— в фонетике, морфологии и лексике марийского языка отмечаются явления и элементы, особо сближающие его с пермскими языками;

— часть этих явлений может объясняться субстратным и/или суперстратным влиянием удмуртского языка. Особенно это касается марийских говоров так называемой восточной диалектной зоны (говоров восточно-марийского наречия и части луговых говоров марийского языка), т. е. тех марийских диалектов, которые имели длительные контакты с удмуртским языком. Контакты эти зачастую завершались ассимиляцией марийцами местных удмуртов, что приводило к появлению в данных марийских диалектах удмуртского субстрата или суперстрата;

— в то же время не все упомянутые фонетические, морфологические или лексические параллели в марийском языке могут иметь удмуртское или вообще эндопермское происхождение. В ряде случаев они затрагивают не только марийские говоры восточной диалектной зоны, но и прочие марийские диалекты, где говорить об удмуртском (или прапермском) влиянии крайне затруднительно по причинам лингвогеографическим. В других случаях фонетические явления, сближающие марийский язык с пермскими языками, обнаруживаются в финно-угорских по происхождению лексемах, которых нет в пермских языках. Следовательно, считать данные слова удмуртскими или эндопермскими заимствованиями невозможно, а вот их парапермское происхождение вполне вероятно [5, с. 77-79].

1. Архипов Г.А. Марийцы в IX-XI вв. К вопросу о происхождении народа. Йошкар-Ола: Марийское кн. изд-во, 1973. 197 с.

2. Архипов Г.А. Марийско-удмуртские этнокультурные связи. К вопросу об азелинском компоненте в марийском и удмуртском этносе // Материалы по этногенезу удмуртов. Ижевск: НИИ при СМ УАССР, 1982. С. 63-71.

3. Белых С.К. К вопросу о локализации прародины пермян // Пермский мир в раннем средневековье. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1999. С. 245-281.

4. Белых С.К. Проблема распада прапермской этноязыковой общности. Ижевск: Изд-во «Удмуртский университет», 2009. 150 с.

5. Белых С.К. К вопросу об этнической принадлежности населения Вятско-Ветлужского региона в I тыс. н. э. // Вестн. Удм. ун-та. История и филология. Вып. 1. 2014. С. 73-81.

6. Воронцова О.П., Галкин И.С. Топонимика Республики Марий Эл. Историко-этимологический анализ. Йошкар-Ола: Изд-во Марийского полиграфкомбината, 2002. 424 с.

7. Генинг В.Ф. Этногенез удмуртов по данным археологии // Вопросы финно-угорского языкознания. Вып. IV. Ижевск: Изд-во «Удмуртия», 1967. С. 271-278.

8. Голдина Р.Д. Проблемы этнической истории пермских народов в эпоху железа (по археологическим материалам) // Проблемы этногенеза удмуртов. Устинов: НИИ при СМ УАССР, 1987. С. 6-37.

9. Голдина Р.Д. Древняя и средневековая история удмуртского народа. Ижевск: Удм. ун-т, 1999. 463 с.

10. Казанцев Д.Е. Формирование диалектов марийского языка (в связи с происхождением марийцев). Йошкар-Ола: Марийское кн. изд-во, 1985. 159 с.

11. Козлова К.И. Очерки этнической истории марийского народа. М.: Изд-во МГУ, 1978. 344 с.

12. Лыткин В.И., Гуляев В.С. Краткий этимологический словарь коми языка. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1999. 431 с.

13. Напольских В.В. Введение в историческую уралистику. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1997. 268 с.

14. Смирнов О.В. Опыт этнического моделирования для этимологизации топонимов в ареале еманаевской археологической культуры // Этнолингвистика. Ономастика. Этимология. Материалы II Междунар. науч. конф. Ч. 1. Екатеринбург: Изд-во Уральск. ун-та, 2012. С. 218-220.

15. Смирнов О.В. К вопросу о пермском топонимическом субстрате на территории Марий Эл и в бассейне среднего течения реки Вятки (В свете этнической интерпретации археологических культур). Ч. 1 // Вопросы ономастики. 2013. № 2 (15). С. 7-59.

16. Смирнов О.В. К вопросу о пермском топонимическом субстрате на территории Марий Эл и в бассейне среднего течения реки Вятки (В свете этнической интерпретации археологических культур). Ч. 2 // Вопросы ономастики. 2014. № 1 (16). С. 7-33.

17. Халиков А.Х. Об этнических основах марийского народа // Археология и этнография Марийского края. Вып. 1. Йошкар-Ола: Марийское кн. изд-во, 1976. С. 14-37.

18. Халиков А.Х. Некоторые новые аспекты в этногенезе удмуртского народа // Новые исследования по этногенезу удмуртов. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1989. С. 43-50.

19. Bereczki G. Grundzuge der tscheremissischen Sprachgeschichte. II. / Studia Uralo-Altaica, 34. Szeged: Universitas Szegediensis de Attila Jozsef, 1992. 154 p.

20. Redei K. Uralisches etymologisches Worterbuch. Budapest: Akademiai Kiado, 1986-1991. 905 p.

Размещено на Allbest.ru