Кого и за что князь Федор Иванович Ярославич одарил деревянным образком с сюжетом "Премудрость созда себе храм"?

Размещено на http://www.allbest.ru/

Кого и за что князь Федор Иванович Ярославич одарил деревянным образком с сюжетом «Премудрость созда себе храм»?

А.И. Груша, Центральная научная библиотека имени Якуба Коласа Национальной академии наук Беларуси

Предпринимается попытка идентифицировать получателя деревянных резных иконок XVI в., которые хранятся в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге (№ ДРД-47, 60), выяснить мотивации дарителя - князя Федора Ивановича Ярославича, владельца Пинска, Клецка, Городка Давыдова и Рогачёва, и обстоятельства, когда иконки были переданы получателю. Поставлен вопрос о неповторимости личности этого князя, его самоидентификации, персональном выборе, мыслях, чувствах и практиках в сфере его собственных социальных и культурных связей.

Ключевые слова: Великое княжество Литовское, Федор Иванович Ярославич, икона, ««Премудрость созда себе храм», дар, репрезентация благочестия, религиозные идеи

Whom and why did prince Fedor Ivanovich Yaroslavich present a wooden icon with the theme “wisdom has built her house”?

Aleksandr I. Hrusa, Yakub Kolas Central Science Library of the National Academy of Sciences of Belarus

An attempt is made to identify the recipient of the 16^th-century wooden carved icons, which are kept in the State Russian Museum in St. Petersburg (No. ДРД-47, 60), to find out the motivations of the donor Prince Fyodor Ivanovich Yaroslavich, the Ruler of Pinsk, Kletsk, Gorodok Davydov and Rogachev, and circumstances when he handed the icons to the recipient. A question is raised about unique personality of the Prince, his identity, personal choice, thoughts, feelings and practices in the sphere of his own social and cultural ties.

Keywords: Grand Duchy of Lithuania, Fedor Ivanovich Yaroslavich, an icon, “Wisdom has built her house”, a gift, representation of piety, religious ideas

В Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге хранятся два замечательных памятника изобразительного искусства - деревянные резные образки (6,6 х 5,1 х 0,4 см; 6,6 х 5,2 х 0,4 см) со следующими сюжетами. Первый - очень редкий особенно для мелкой пластики Руси XIV-XVI вв. сюжет - «Премудрость созда себе храм» (иллюстрирует первые стихи девятой главы Книги Притчей; рис. 1). Второй - «Праздники» (с изображением четырех праздников: Рождество Христово, Преображение, Вознесение и Успение Богородицы; рис. 2)¹. Как считает И.И. Плешанова, возможно, первоначально они представляли собой двусторонний рельеф или складень, заключенный в драгоценный металический оклад [Плешанова, 1980, с. 209].

О том, что это был двухсторонний рельеф, В.Г. Пуцко пишет утвердительно (неизвестно, правда, на каких основаниях): «Первоначально рассматриваемая здесь резная икона... была двусторонней, а затем распилена на две пластинки.» [Пуцко]. На иконках имеются сообщения о дарителе (заказчике), получателе и мастере-резчике.

Эти резные миниатюры заслужили высокие оценки со стороны историков-искусствоведов: «Незаурядные пластические и декоративные качества ставят створочки Русского музея в число замечательных произведений древнерусской декоративной пластики»; «Своеобразие рисунка этого художника и характер резьбы особенно ощутимы при сопоставлении с одновременными памятниками древнерусской миниатюры»; «Отмеченные индивидуальностью стиля и пластики, работы пинского резчика достойно стоят в одном ряду с лучшими произведениями древнерусской резной миниатюры XV-XVI вв.» [Плешанова, 1980, с. 215]; «Если бы оказалась известной только рельефная икона “Премудрость созда себе храм" резца попа Анании, - безусловно, стоило бы говорить о нем как об исключительном мастере пластической интерпретации живописного оригинала»; «Манера резьбы выразительная и своеобразная, как яркое индивидуальное творчество» [Пуцко].

О происхождении иконографической композиции некогда двустороннего рельефа (или складня; далее для удобства мы будем называть данный памятник диптихом), его теологической основе, пластических, декоративных, стилистических характеристиках и своеобразии резьбы писали И.И. Плешанова [Плешанова, 1980], В.Г. Пуцко [Пуцко] и О.Д. Баженова [Баженова]. Изображение диптиха неоднократно публиковалось².

Нас более всего интересует содержание его надписей. В них читается: по верхнему бортику первой створки - «Соеєи [Прєму]др(о)сть³ Б(о)жіа дана⁴ бысть⁵ кн(д)з(є)мь⁶ 0єдор(о)мь⁷ Ив[ановичомъ Мрославича]»⁸; по левому и правому бортикам второй створки - «Дана⁹ бысть¹⁰ кнлзємь 0єдоромь¹¹ Івановічом¹² Мросл(а)віча¹³ | 0єдороу¹⁴ Ивановичоу Щєпиноу робіль попъ Ананиа»¹⁵.

В настоящее время больше написано о сюжетах диптиха, его художественных достоинствах и мастере-изготовителе - попе Анании (сведения о нем рассеяны по разным изданиям, в том числе справочникам и энциклопедиям¹⁶). Владельцы же (заказчик, он же - даритель, и получатель) формируют лишь малозначительный фон существования данного памятника. Но изменим фокус наблюдения. В социокультурном, личностном и эмоциональном планах значимыми являлись не столько сюжет, художественные качества изделия, его принадлежность тому или иному мастеру, сколько сам факт дарения, который актуализировал, устанавливал, подтверждал и выражал определенные отношения. Даритель как инициатор и организатор этой передачи выдвигал на первый план прагматику самого акта дарения: выполнение обязательств в отношении к получателю, конструирование и трансляцию эмоций, расчет на правильную интерпретацию своих действий, одобрение со стороны получателя и общества. Важна была также и мемориальная функция дара. Перед нами нечастый случай, когда представляется возможность увидеть за этим произведением искусства не только личности дарителя и получателя, их социальные и персональные связи и отношения, взаимные обязательства, но также религиозно-символический контекст всех этих связей, отношений и обязательств.

Кто был дарителем диптиха? Кто являлся его получателем? Можно ли определить, чем был мотивирован даритель, вручая диптих, и при каких обстоятельствах этот диптих был передан получателю? Последний вопрос для нас является самым важным, поскольку ответ на него может помочь раскрыть индивидуальность человека Средневековья с его самоидентификацией, неповторимостью личности, личным выбором, мыслями, чувствами, практиками и стратегиями в сфере его социальных и культурных связей. Но решить этот вопрос мы в состоянии лишь тогда, когда ответим на два первых вопроса.

Эти два вопроса необходимо решать одновременно. Только при соблюдении данного условия мы можем добиться наибольшей вероятности полученных результатов.

Как свидетельствует надпись на диптихе, его дарителем являлся князь Федор Иванович Ярославича («Ярославича» - одна из форм данного компонента имени), получателем - Федор Иванович Щепин.

Личность дарителя уверенно и надежно идентифицируется с уроженцем Великого княжества Литовского (далее - ВКЛ) - князем Федором Ивановичем Ярославичем (Ярославича)¹⁷. В настоящее время ему посвящены отдельные статьи¹⁸. Имя этого князя давно и часто присутствует в работах, касающихся разных вопросов истории титулованной знати ВКЛ, православной церкви, прошлого Пинска, Клецка и Городка Давыдова¹⁹.

Федор Иванович Ярославич не принадлежал к числу старой аристократии ВКЛ и вел свой род от младшего сына великого князя московского Ивана Калиты - Андрея (1327-1353). Его предки - совладельцы Москвы, серпуховские князья-суверены, политический статус которых в отношении к московским великим князьям выражался как «братия молодшая», «братия молодшая и сыновья», «сыновья» и «братаничи». Прапрадед князя Федора - Владимир Андреевич Храбрый (1353-1410) и его дед - Василий Ярославич (1416/1419-1483) были верными и деятельными сподвижниками московских правителей и стяжали славу успешных военачальников.

Василий Ярославич был последним владельцем Серпухова из числа представителей этой линии Калитовичей. В 1456 г. по приказу великого князя Василия II Темного он был заключен под стражу и лишен владений. Его жена и сын (от первого брака) Иван, которых явно ожидала участь Василия Ярославича, нашли убежище в ВКЛ. Эта линия Калитовичей являлась «своей» для правящей в ВКЛ династии с точки зрения как происхождения, так и контактов и опыта службы. Иван Васильевич Ярославич по отцовской линии был праправнуком великого князя литовского Ольгерда (Владимир Андреевич Храбрый был женат на его дочери Олене). Правителям ВКЛ служили дед Ивана - Ярослав (в 1415-1421 гг.), его отец - Василий (1446), который, кстати, и родился где-то в пределах ВКЛ [Мазуров, Никандров, с. 138-139, 149, 158, 160]. Поэтому, планируя побег, жена Василия Ярославича и его сын Иван могли надеяться, что в ВКЛ им окажут благосклонный прием. Это был второй выезд Ивана Васильевича Ярославича в ВКЛ (первый раз - вместе с отцом в 1446 г.). Оценка правителем ВКЛ «чести», в данном случае - происхождения, родства, социальных преимуществ и запросов, князей Василия и Ивана была вполне достойной. Первый в 1446 г. получил «в вотчину» Брянск, Гомель, Стародуб, Мстиславль «и иные многие места»²⁰. Это были значительные владения с особыми условиями пожалования.

Что касается князя Ивана, то ему был пожалован вначале Клецк²¹ (не раньше октября 1456 г.²²), а затем Городок Давыдов²³ (в период между 1471 и 1484 гг.²⁴, после смерти вдовы великого князя Свидригайлы - Ганны, владевшей им) и Рогачёв²⁵. На первых порах он рассматривал свое пребывание в ВКЛ как временное и в союзе с князем Иваном Андреевичем Можайским вынашивал планы возвращения удела и освобождения отца. В начале марта 1462 г. эти планы были раскрыты, а сторонники Василия Ярославича были подвергнуты жестокой расправе [Мазуров, Никандров, с. 175-183]. Указанные планы Ивана Васильевича Ярославича были расстроены, отложены на время или навсегда. Во всяком случае, в последующие годы нам ничего не известно о его попытках их претворения в жизнь, несмотря на то, что его отец находился в заточении почти 30 лет.

Князь Федор родился, видимо, в Клецке, не ранее 1463 г., но не позже 1471 г. В последнем случае мы допускаем, что его жена - дочь князя Семена Олельковича, которая родилась не позже 1471 г. (ее отец умер в конце 1470 г.), - вряд ли была старше мужа, а если и была старше, то не намного. Федор Иванович Ярославич был жив еще в ноябре 1521 г.²⁶ Источник за май 1522 г. называет его «небожчиком» (покойным)²⁷, при том, что уже в феврале этого года землями Пинского повета распоряжалась королева польская и великая княгиня литовская Бона²⁸. Следовательно, князь Федор умер в конце 1521 - начале 1522 г.²⁹

В литературе Федор Иванович Ярославич больше известен как пинский князь. Владельцем Пинска³⁰ с правами полусуверена - «отчинным господарём» - он стал в 1501 г. в результате брачного союза с единственной наследницей Пинска, дочерью князя Семена Олельковича³¹ и Марьи (ее отец - влиятельный вельможа Ян Гаштольд) Оленой (Александрой) в 1498 г. [Грушевский, с. 13, 17-19]. Этот союз, впрочем, не сразу сделал Федора Ивановича Ярославича владельцем Пинска. Марья, получившая этот город в 1471 г. из рук великого князя литовского Казимира, сохранила права на него вплоть до своей смерти в 1501 г.³² С 1507 г., когда умер его отец³³, князь Федор владел не только Пинском, но также Клецком, Городком Давыдовым, волостью Рогачёв, а с 1508 г. - и волостью Вядо³⁴, являясь одним из самых состоятельных подданных правителя ВКЛ.

Нельзя согласиться с мнением о том, что сохранились лишь немногочисленные сведения об этом князе Г. Плешанова, 1980, с. 215]. До нас дошло (в подлинниках и списках) более 80 документов, выданных единолично Федором Ивановичем Ярославичем, а также им совместно с его женой Оленой (при жизни жены Ярославич чаще всего выступал сообща с ней в большинстве его документов; далее под его пожалованиями будут пониматься в том числе совместные пожалования этого князя и его жены). Известно около 50 упоминаний о таких документах. Сохранилось более 20 документов, в которых князь Федор выступает как их получатель, субъект распоряжения верховного правителя, истец и ответчик, в иной роли. Имеются упоминания о примерно 20 таких документах. Все эти численные сведения имеют предварительный характер и отражают лишь результаты подсчетов на этапе сбора и систематизации источников, связанных с Федором Ивановичем Ярославичем³⁵.

Но даже и дошедшая информация дает нам представление о князе Федоре как о подданном великого князя литовского и полусуверенном правителе. Он относился к типу аристократии, которая свою службу верховному правителю рассматривала иначе, чем молодые и амбицизные, такие же знатные и не столь знатные современники. Эта его служба не была связана с занятием господарских должностей (как, например, служба князя Константина Ивановича Острожского, занимавшего разные должности, в том числе и по центральному управлению), с подачей советов верховному правителю, выполнением важных и ответственных распоряжений великого князя в области внешней политики и правосудия³⁶, с демонстрацией своей верности и усердия в службе господарю, со стремлением добиться влияния при великокняжеском дворе. Вообще, он не был озабочен навязыванием своего общества политической элите ВКЛ и не пытался попасть в ее среду.

Наоборот, он как будто держался особняком от этой элиты. Его активность была сосредоточена не в центре - при дворе великого князя, а на периферии - в его владениях, в том мире, в котором он был почти полноправным хозяином. И как таковой он был вполне самодостаточным. В этой самодостаточности особо проявилась одна черта князя Федора - его щедрость, которая для первой трети XVI в. выходила за пределы нормы. Он великодушно раздавал земельные владения своим боярам, слугам, мещанам, церкви и костелу и даже еврейскому и крестьянскому населению, при этом не соотнося свои издержки с приобретениями и не принимая действенных мер по повышению собственного благосостояния.

Какой информацией мы владеем о получателе диптиха? Из сохранившихся письменных источников мы узнаём, что среди современников князя Федора лишь один человек носил имя, похожее на имя этого получателя, но неидентичное ему. Что характерно, носитель данного имени входил в ближайшее окружение пинского, клецкого и городецкого господаря. Это его боярин Федор (реже - Федко, Хведор) Петрович Щепа. О нем источники сообщают неоднократно. Но при этом они совершенно не знают иных вариантов его имени. Везде, где в этих источниках Федор указан с полным именем, он Иванович, а не Петрович, Щепа, а не Щепин. Различие в двух вариантах имени существенное. Надпись на диптихе свидетельствует не только об ином имени отца Федора, но и о том, что третий компонент имени - «Щепин» - является патронимом, отсылающим к прозвищу отца. Первым, кто отождествил Федора Ивановича Щепина с Федором Петровичем Щепой, является В.С. Поздняков [Пазднякоу, 2005; Пазднякоу, 2014, с. 276]. Ему возразил В.Г. Пуцко, который отметил, что идентичность этих двух лиц пока не доказана [Пуцко]³⁷. Но с мнением В.Г. Пуцко, что поиски Федора Ивановича Щепина «уперлись в глухой угол», полностью согласиться нельзя. Наличие персональной связи между Федором Ивановичем Ярославичем и боярином Щепой позволяет считать предположение о том, что на диптихе должно было читаться имя Федора Петровича Щепы или кого-то из его ближайших родственников, очень вероятным.

Чтобы понять мотивы передачи диптиха князем Федором, обстоятельства, в которых могла состояться эта передача, следует поближе ознакомиться с личностью этого князя, его помыслами, страхами и ожиданиями. Повод сделать это у нас уже был. Мы писали, что князь Федор был наделен обостренными религиозными чувствами, которые стимулировались в том числе долгим и напряженным ожиданием собственных детей, усиливавшим упования этого князя на Бога и питавшим его благочестие. Эти чувства развивали и его мировоззренческие установки, а именно: глубинное убеждение в том, что Бог вмешивается в земную жизнь, воздавая милость праведникам и наказывая грешников. Данное убеждение могло подкрепляться интерпретацией князьями Ярославичами истории и опыта их семьи и рода. Очевидно, что трагические события, связанные с вероломным захватом и заключением под стражу деда князя Федора - Василия Ярославича, мученической смертью его сторонников (эти события оставили глубокое впечатление у современников; поступки московского правителя осуждались в обществе, к судьбе же Василия Ярославича и к смерти его приверженцев относились с сочувствием; эти события были памятны еще долгое время, увековечены в летописях, которые укрепляли и стимулировали память), явно являлись одними из самых проникновенных воспоминаний его сына и внука, болевой точкой их памяти. События 1462 г. имели продолжение. Сразу после казни дворян ее инициатора Василия Темного поразил тяжелый и изнуряющий недуг, который вскоре - в том же месяце - привел к его смерти. Очевидно, в семье Ивана Васильевича Ярославича сформировался нарратив, основанный на образе Бога, спасающего его род и наказующего противников этого рода [Груша, с. 45-46].

Глубокая религиозность князя Федора и его жены ощущается, в частности, в особой заботе этой супружеской четы о «памяти» по их душам, а также по душам их родителей и слуг, о материальном состоянии церквей (известно, что они покровительствовали более чем 10 православным церквям и одному католическому костелу, находящимся в Пинске и за его пределами³⁸).

Федор Иванович Ярославич был склонен к активной репрезентации своего благочестия. При этом она отличалась оригинальными формами. Князь Федор, например, собственноручно писал документы в пользу церкви. Известно как минимум восемь таких документов. А в 1511 г. Ярославич сделал пожалование своему боярину в день Пасхи (Великдень, Великий день) и совершил неординарный с точки зрения его социального положения и статуса поступок - переписал текст жалованного листа своей рукой. Мы попытались так объяснить смысл этой репрезентации: «Великий день был источником божественных благодеяний. Его святили особенными делами благочестия и благотворения ближних. Посредством написания документов для церкви кн. Федор являл свою любовь к Богу. Переписывая в этот день документ для своего подданного, он, пренебрегая социальными ролями, репрезентовал свое христианское человеколюбие. Важно и другое. Поместив свои пожалование и переписку документа в сакральное пространство и время, он возвел их в ранг священных действ. Кн. Федор возвысил и сравнял два этих деяния - одно из которых подобало щедрому христианскому господарю (дарение, пожалование), другое - верному и усердному слуге (написание документа), сделав равными господина и слугу перед Богом и Страшным судом» [Груша, с. 42-43].

К неординарному образу Федора Ивановича Ярославича добавим следующий штрих. Известен еще один документ этого князя, за 1507 г. - в пользу его подданного, боярина Михайлы Дмитреевича Шарапа, тоже написанный, как следует из документа, рукой его юридического автора³⁹.

Чтобы объяснить причины, которые могли побудить князя Федора к передаче диптиха Федору Петровичу Щепе, важно получить сведения об их личных отношениях. Сделать это возможно. Выше мы привели случай, когда в 1511 г. Федор Иванович Ярославич в Великдень сделал пожалование своему боярину и при подготовке жалованного листа выступил в качестве его составителя и переписчика. В поступке князя Федора мы увидели религиозные мотивы. Но нельзя исключать, что в нем выразилось также и особо почтительное личное отношение этого полусуверена к получателю. Дело в том, что тем боярином, которому в 1511 г., в Великдень, князь Федор своей рукой переписал текст документа, являлся как раз Федор Петрович Щепа.

Предположение об особо почтительном отношении Ярославича к Щепе подтверждается другими сведениями. Щепа был отмечен в качестве свидетеля в различных актах пожалования Ивана Васильевича Ярославича и его сына князя Федора: в 1507 г.⁴⁰, 1515 г.⁴¹, 1520 г.⁴² Но нельзя не заметить, что его социальный статус не был самым высоким⁴³. Если судить по перечням свидетелей (отмеченных в документах этих князей, в том числе самостоятельно написанных князем Федором), порядок указания которых последовательно выдерживался в зависимости от иерархического принципа, Щепа среди местных бояр занимал положение где-то посередине. Выше его стояли бояре Долмат Андреевич, Михайло Дмитреевич Шарап, Ивашко Федорович Полозович, Григорей Иванович Бруяка⁴⁴, ниже Щепы - его брат Олеша, Матфей Гричинович и Олехно Некрас⁴⁵. Что лежало в основе этого иерархического принципа, до конца не ясно. Это могла быть знатность, а среди одинаково знатных - возраст. Следовательно, Федор Щепа не относился к числу самых приближенных бояр по родовитости и возрастному признаку, но тем не менее пользовался особым расположением со стороны князя Федора. Ведь как можно судить на основе большого количества сохранившихся документов, которые были выданы Ярославичем в пользу его многочисленных бояр, мало кто из них был удостоен такой милости и чести, как Щепа (а также, как упоминалось выше, Михайло Дмитреевич Шарап), в отношении которого «отчинный господарь» в праздничной обстановке выступил в качестве обычного писца.

Немаловажен и тот факт, что, согласно Переписи войска ВКЛ 1528 г., Федор Щепа выставлял с владений Пинского повета трех всадников⁴⁶, с владений Клецкого повета - двух всадников⁴⁷. Если следовать регламенту данной переписи (один всадник снаряжался с восьми крестьянских служб), его владения в целом состояли из 40 крестьянских служб. В 1528 г. Щепа являлся одним из самых богатых бояр прежних владений Федора Ивановича Ярославича.

Своим материальным благосостоянием он был в значительной степени обязан не только двум выгодным бракам, но и пожалованиям, главным образом князя Федора.

Этот факт вынуждает нас более внимательно присмотреться к данной персоне. Подробный перечень владений Щепы, который мы представим ниже, может показаться излишним, но не в данном случае. Ведь, кроме всего прочего, именно в этих владениях мог храниться рассматриваемый диптих.

Федор Щепа служил еще отцу князя Федора - владельцу Клецка, Городка Давыдова и Рогачёва Ивану Васильевичу Ярославичу. От последнего Щепа получил подтверждение на одну купленную землю в с. Лукавец⁴⁸, пожалование на землю в с. Новодворец⁴⁹, четыре местские (городские) земли, две земли с. Якшичи⁵⁰, трех человек в других частях Клецкого повета, двух человек в с. Лукавец⁵¹. В 1511 г. князь Федор подтвердил пожалования Щепе, сделанные Иваном Васильевичем Ярославичем, и вдобавок освободил одного его человека от сторожевой повинности, пожаловал этого боярина землей в с. Лукавец, сеножатями в с. Новодворец, местом в Клецке, «в городе» (в замке - укрепленном центре) - для строительства дома («хором»), двором в паркане (укрепленном окольном городе) и огородом за парканом⁵². Документ именно на это подтверждение и пожалование князь Федор написал собственноручно. В 1515 г. он обменялся с Щепой некоторыми владениями. В результате обмена первый получил поле и сеножати в с. Лукавец и еще одно поле, второй - Новодворское поле и сеножати⁵³.

У Щепы имелись также владения и в Пинском повете. Часть из них ему досталась в результате брака: вначале - с Мариной Юхновной Анцушковича, затем - со Святохной (урожденной Гричиной). Марина приобщила к семейным владениям Гоголев дворец, двор в с. Жабчичи⁵⁴ с дворищами в разных селах, которые были выслужены ее предками у великих князей Витовта (1392-1430) и Жигимонта Кейстутовичей (1432-1440)⁵⁵. Вторая жена Щепы Святохна служила еще пинской княгине Марье (+ 1501) и получила от нее остров Воин с дворищем в с. Ворочевичи⁵⁶. Она владела также людьми с. Довечоровичи⁵⁷. В дальнейшем Святохна перешла на службу князю Федору⁵⁸, который вознаградил ее людьми с. Кожчичи⁵⁹ и пустыми дворищами в селах Ворочевичи, Глинная⁶⁰ и Кошевичи⁶¹ (дворища в с. Кошевичи в дальнейшем были заменены на два острова).

После смерти князя Федора, в 1524 г., Щепа был одарен новой владелицей Клецка и Пинска - Боной - подтверждением на имения, выслуженные у Ивана Васильевича Ярославича и Федора Ивановича Ярославича, а также на имения, пожалованные князем Федором за службу Святохне⁶².

В этом году Щепа выступил как клецкий боярин⁶³. Как из этого проистекает, именно в Клецком повете находился его главный двор. Явно об этом дворе сообщает один источник, который локализирует его в районе с. Лукавец, на дороге в Клецк⁶⁴. Очевидно, ныне - это агрогородок Щепичи (бел. Шчэшчы, ц. c/с Клецкого р-на Минской обл. Республики Беларусь), находящийся в 2 км от деревень Новодворки (прежнее название - Новодворец) и Лукавцы (прежнее название - Лукавец) и в 5 км от д. Якшичи, где находились другие владения Щепы.

Выясняя причины особой благосклонности Ярославича к Щепе, мы можем до бесконечности приводить различные догадки. Но стоит обратить внимание на следующий факт. Источники зафиксировали время, когда Федор Иванович Ярославич впервые проявил данную благосклонность. Это произошло 17 августа 1503 г.⁶⁵, когда князь Федор пожаловал Щепе массив владений в Пинском повете, предоставив ему, между прочим, возможность переселиться ближе к правителю (при жизни жены Ярославич чаще всего пребывал в Пинске). От Федора Ивановича Ярославича Щепа получил шесть человек в селах Велесница⁶⁶, Мерчичи⁶⁷, Мотоль⁶⁸ и др., два дворища на пашню в двух первых указанных селах, а также место в Пинске, предназначенное для строительства двора, с освобождением этого двора от податей и повинностей⁶⁹.

Можно ли связать появление этого особого отношения князя Федора к Щепе с какими-либо событиями? Попытаемся это сделать. Владения Ивана Васильевича Ярославича и его сына князя Федора, сопредельные территории страдали от постоянных нашествий крымских татар. В начале XVI в. они опустошали окрестности Слуцка, Копыля, Клецка, Несвижа и Новогородка и даже однажды сожгли Клецк. Одним из способов борьбы с татарами, к которому прибегли князья Иван и Федор, являлось обращение к небесному заступничеству великомученика Димитрия Солунского. Указанные боголюбивые князья учредили два собора во имя этого святого воителя: один - в Пинске (1502), второй - в Городке Давыдовом (1507). Это были самые грандиозные церковные акции отца и сына⁷⁰. Насколько князь Федор высоко чтил святого Димитрия, говорит тот факт, что все документы, связанные с упомянутыми храмами, Ярославич писал собственноручно.

Имели место и военные столкновения с татарами. В 1503 г.⁷¹ в 7 милях от города Вручего⁷², на р. Уж (ныне впадает в Киевское водохранилище, в летописи она называется «Usza»), им противостояло войско во главе с князьями Федором Ивановичем Ярославичем, Юрием Ивановичем Дубровицким и Григорием Глинским. Князья потерпели поражение⁷³. Не исключено, что благосклонность князя Федора в отношении к Федору Щепе, выразившаяся в том числе в пожаловании Щепе владений в Пинском повете, была связана как-то с его военными и, возможно, личными заслугами перед Федором Ивановичем Ярославичем (битва с татарами, в которой участвовал Ярославич, была ожесточенной, в ее результате погиб один из военачальников - Григорий Глинский). Возможно, именно в августе 1503 г., во время совершения пожалования на владения в Пинском повете, состоялось вручение князем Федором диптиха Щепе в знак его заслуг на поле брани.

Впрочем, мнение о том, что получателем диптиха был Федор Петрович Щепа, лишь одна из версий. Еще раз напомним, что согласно записи на диптихе его получателем являлся Федор Иванович Щепин. «Щепа» - это личное прозвище⁷⁴, «Щепин» - патроним, указывающий на сына или потомка Щепы (хотя для данного региона более привычна форма «Щепич»). У Федора Петровича Щепы от его первого брака (с Мариной Юхновной Анцушковича) был сын Иван. Нельзя ли предположить, что еще при жизни Федора Ивановича Ярославича у Ивана родился сын Федор, которого князь Федор и одарил диптихом⁷⁵. В этом случае мы имели бы полное совпадение имени получателя, отмеченного в диптихе, с именем лица, известного по другим источникам. Благодаря сохранившимся сведениям несложно подсчитать, когда родился Иван. Марина, которая родила Федору Щепе Ивана, прожила недолго. После ее смерти Щепа женился повторно - на Святохне. Еще в 1501 г. Святохна была замужем за Федкой Петрыщевичем⁷⁶, но уже в 1506/1507 гг.⁷⁷ она являлась женой Федора Петровича Щепы (с ней у Щепы детей не было⁷⁸). Значит, Иван родился не позже 1506/1507 гг., и еще при жизни Ярославича он мог иметь сына. Но от данной версии, очевидно, следует отказаться. В 1524 г. Федор Петрович Щепа подтвердил у Боны владения, перешедшие к нему от первой жены с правом наследования этих владений их сыном Иваном⁷⁹. Как явствует из источника, Иван в это время еще не был «отделен» от отца, то есть не обладал собственным недвижимым имуществом, а главное, он указан в этом источнике без упоминания жены и детей. Это может говорить о том, что в 1524 г. Федор Петрович Щепа еще не имел внуков. Правда, могло случиться так, что предполагаемый внук Щепы - Федор Иванович Щепа, так же как и его мать, ушли из жизни безвременно и к 1524 г. их уже не было в живых. Но все же складывается впечатление, что Иван Федорович Щепа не спешил со вступлением в брак. Впервые о его детях сообщает источник за 1549 г., причем в это время они еще не были совершеннолетними [Грушевский, с. 70].

Можно также высказать и следующее предположение. Диптих адресовался не Федору Петровичу Щепе, а его сыну - Ивану Федоровичу Щепину. Ведь если мы допускаем, что создатель диптиха сделал две ошибки в имени Федора Щепы (в отчестве и в третьем компоненте имени), то нельзя не допустить и то, что он мог перепутать имя и отчество получателя. Но данное предположение является маловероятным. Получается, что этот создатель сделал ошибку и в имени святого, оказывавшего владельцу небесное покровительство. Мастер-священник вряд ли мог сохранить данную ошибку.

Можно ли всю эту череду предположений, допущений и фактов объединить в одно правдоподобное мнение? Да, если мы предположим, что получателем диптиха являлся все же Федор Петрович Щепа и диптих был вручен ему 20 апреля 1511 г. в рамках акта пожалования Ярославича в пользу Щепы⁸⁰. Ошибка в отчестве получателя могла возникнуть механически - по ассоциации с отчеством дарителя, а неточность в третьем компоненте имени могла появиться в результате неясно услышанного мастером прозвища получателя. Эти ошибка и неточность могли быть оправданы и «простительны».

Напомним, что в этот день праздновалась Пасха, которую святили особенными делами благочестия и благотворения ближним. Федор Иванович Ярославич, сделав пожалование, переписав в этот день документ для своего подданного, в символической форме репрезентовал свое христианское человеколюбие, показал равенство господина и слуги перед Богом и Страшным судом [Груша, с. 43]. Передача диптиха в день Пасхи вполне соответствовала главным идеям этого праздника. Поместив свои пожалование и переписку документа в сакральное пространство и время, он возвел их в ранг священных действ. Приложение к земельному дару еще одного дара - в виде сакрального предмета - усиливало священный характер этих действ. В данной ситуации указанные дары - земля и диптих - как будто составляли нечто единое, а не просто прилагались друг к другу.

Характерно и вот что. На 20, 21 и 22 апреля приходились дни памяти преподобных и мучеников, тезоименных Федору Щепе (20 апреля - Феодора Трихина, 21 апреля - Феодора «иже в Пергии», 22 апреля - Феодора Сикеота, епископа Анастасиупольского), один из которых мог являться небесным патроном Щепы. Не была ли эта передача диптиха Федору Щепе также и даром в связи с именинами получателя?

Даже если мы освободим эту версию от предположений и допущений, требующих дополнительных и более убедительных обоснований, все равно останутся важные факты. Князь Федор - личность явно неординарная в своем религиозно-символическом поведении. Активный и оригинальный в демонстрации своего благочестия, транслировавший и утверждавший посредством этого определенные религиозные идеи, он вознаграждал своих подданных не только землями и людьми, но также и предметами культа, которые должны были приуготовить получателей к Страшному суду и вести их к спасению.

Рассматриваемый диптих не уникален с точки зрения наличия надписи, содержащей имя Федора Ивановича Ярославича. В коллекции графа Бланжи [Cahier] хранился миниатюрный рельеф с идентичной композицией и очень близким рисунком (о судьбе и месте хранения образка из указанной коллекции нам ничего неизвестно). Надпись, выполненная на нем, гласит: «Соеєи Прємудрость оБ(о)жіа⁸¹ вроблєна повєлєнємь бл(а)говєрна[го] кн(л)зга 0єдора Ивановіча⁸² Мрослав[ича] | Попъ | Анаж. Ау»⁸³. Это иной, хоть и близкий, текст (см. таблицу 1).

Таблица 1. Записи на диптихе из ГРМ и образка из коллекции Бланжи

Возможно, следует согласиться с мнением В.Г. Пуцко, что образок из коллекции Бланжи - вариативное воспроизведение диптиха из Государственного Русского музея [Пуцко]. Этот образок действительно может имитировать диптих и отсылать не к Федору Ивановичу Ярославичу, а к благоверному князю Федору Ярославичу, жившему в XIII в. Впрочем, эта версия требует проверки. А она возможна лишь в результате изучения данного образка de visu. Мы вовсе не исключаем тот факт, что перед нами еще одна иконка, изготовленная по заказу Федора Ивановича Ярославича.

Каковы бы ни были результаты этой проверки, забегая вперед, мы должны иметь в виду, что в роли дарителя выступил человек, склонный к глубокой религиозной рефлексии. Напомним, что Федор Иванович Ярославич и его жена Олена были особо щедры к церкви, заботились о спасении собственных душ, а также душ своих родителей и слуг. Добавим также, что они проявляли щепетильность в отношении хозяйственного обеспечения церквей и церковного убранства. Нам кажется, что князь Федор при помощи как демонстрации своего благочестия, так и вручения диптиха мог являть и реализовывать особую политическую программу. Отчасти она была отражена в одной из великих богословских идей - Софии Премудрости Божьей, вбирающей в себя в том числе комплекс представлений о мироздании, освященной державе, благоверном царстве и богохранимом граде [Аверинцев] и призывающей людей к знанию и опыту праведности [Мейендорф, с. 244]. Не стоит ли нам рассматривать деятельность Федора Ивановича Ярославича как активность человека, следовавшего неким высшим правилам, которые были сформулированы на основе христианских ценностей, оценивать его как правителя, имевшего особую миссию, возложенную на него Богом? Если это так, то его деятельность существенно отличалась от привычных моделей поведения его современников.

федор ярославич иконка щепа

Рис. 1. Образок «Премудрость созда себе храм» (Пластыка Беларусі XII-XVII стагоддзяу. Табл. 21, 22).

Рис. 2. Образок «Праздники» (Пластыка Беларусі XII-XVII стагоддзяу. Табл. 21, 22).

Литература

1. Аверинцев С.С. К уяснению смысла надписи над конхой центральной апсиды Софии Киевской // Аверинцев С.С. Собрание сочинений. София-Логос. Словарь. М., 2006. С. 548-591.

2. Баженова О. Византийская традиция в белорусском искусстве XV века // Иконы.ВУ Энциклопедия белорусской иконы

3. Беларуская энцыклапедыя у 18 т. Мінск, 1996. Т. 1. 551 с.

4. Воронин В.А. Князья Олельковичи - претенденты на власть в Великом Княжестве Литовском // Studia Historica Europae Orientalis = Исследования по истории Восточной Европы. Минск, 2016. Вып. 9. С. 96-126.

5. Груша А.И. Князь Федор Иванович Ярославич. Правитель, писавший документы своей рукой // Белорусское Полесье как историко-культурный феномен. Материалы Международного научного семинара (Пинск, 29 мая 2019 г.). Минск; М., 2019. С. 37-48.

6. Грушевский А. Пинское Полесье XIV-XVI вв. Исторические очерки. Киев, 1903. 393 с.

7. Культура Беларусі: энцыклапедыя [у 6 т.]. Мінск, 2010. Т. 1. 704 с.

8. Мазуров А.Б., Никандров А.Ю. Русский удел эпохи создания единого государства: Серпуховское княжение в середине XIV - первой половине XV вв. М., 2008. 276 с.

9. Мейендорф И.Ф. Тема «Премудрости» в восточноевропейской средневековой культуре и ее наследие // Литература и искусство в системе культуры. М., 1988. С. 244-252.

10. Пазднякоу В. Ананія // Вялікае княства Літоускае: энцыклапедыя у 2 т. Мінск, 2005. Т. 1. С. 226.

11. Пазднякоу В.С. Клецкая шляхта XVI-XVII стст. (Стсы) // Беларускі археаграфины штогоднік. Мінск, 2014. Вып. 15. С. 275-294.

12. Пивоварова Н.В. Коллекция резного дерева Русского музея. Основные этапы формирования // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Сер. 15. 2013. Вып. 2. С. 147-160.

13. Плешанова И.И. Два резных деревянных образка в собрании Русского музея // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник. 1979. Л., 1980. С. 209-217.

14. Плешанова И.И. Анания // ПЭ. М., 2001. Т. 2. С. 222.

15. Полехов С.В. Браки князя Свидригайла Ольгердовича // «По любви, въ правду, безо всякие хитрости». К 80-летию В.А. Кучкина. М., 2014. С. 235-268.

16. Пуцко В. Резная деревянная икона пинского князя // Пстарычная Брама. 2008. № 1 (23).

17. Республика Беларусь: энциклопедия. Минск, 2006. Т. 2. 912 с.

18. Уваров А.С. Резная икона «Премудрость созда себе дом», принадлежавшая пинскому князю Феодору Ивановичу Ярославичу, 1499-1522 // Уваров А.С. Сборник мелких трудов / Под ред. П.С. Уваровой. М., 1910. Т. 1. Христианские древности и зодчество. С. 141-151.

19. Cahier Ch. Monument slave religieux du Moyen age // Melanges d'archeologie, d'histoire et de litterature. Paris, 1847-1849. Р 127-149.

20. Mironowicz A. Monastery diecezji turowsko-pinskiej w XVI w. // «Elpis». Czasopismo katedry Teologii Prawoslawnej Uniwersytetu w Bialymstoku. 2011. № 13/23-24. S. 227-250.

21. Mironowicz A. Prawoslawne parafie Pinska w XVI wieku // Przegl^d Wschodnioeuropejski. 2014. № 5/2. S. 11-27.

22. Tieplowa W. Eparchia pinsko-turowska przed uni^ brzesk^ (XV-XVI w.) // Rocznik Instytutu Europy Srodkowo-Wschodniej. 2006. R. 4. S. 13-23.

23. Wilczek-Karczewska M., Karczewski D. Na chwalf Cerkwi i Kosciola. Fundacje pobozne kniazia Fiodora IwanowiczaJaroslawicza Borowskiego, pana na Pinsku // Cywilizacja prowincji Rzeczypospolitej szlacheckiej. Cykl II. Nie wszystek umrf. Pamifc o zmarlych w kulturze staropolskiej. Bydgoszcz, 2015. S. 49-57.

24. Wolff J. Kniaziowie Litewsko-Ruscy od konca czternastego wieku. Warszawa, 1895. 723 s.

Размещено на Allbest.ru