Пензенская деревня в годы Великой отечественной войны: мобилизационная экономика и практики выживания

Размещено на http://www.allbest.ru/

Пензенская деревня в годы Великой отечественной войны: мобилизационная экономика и практики выживания

О.А. Сухова,

Аннотация

Актуальность и цели. Актуальность избранной темы определяется необходимостью разработки объяснительной модели функционирования мобилизационной экономики в СССР. Современное состояние историографии вопроса соответствует начальному этапу институционализации и проблематизации конкретно-исторического материала на макро- и микроуровне исследовательской практики. Существуют пробелы и в обеспечении теоретических изысканий эмпирическими данными. Цель исследования - осуществление системного анализа факторов, механизмов и форм социальной адаптации сельского населения к экстремальным условиям военной повседневности в эпоху Великой Отечественной войны, изучение мобилизационной экономики в контексте практик социального взаимодействия и истории повседневности.

Материалы и методы. В статье анализируется региональная историография изучения социокультурного развития тыловых территорий в эпоху Великой Отечественной войны. Корпус источников формирует делопроизводственная документация органов партийного управления, материалы личного происхождения, в том числе впервые введенные в научный оборот. Методология исследования построена на принципах системного подхода к рассмотрению вопросов истории советского общества. Военные будни советской деревни реконструируются в контексте истории повседневности. Ключевое значение имеет применение конструкционистского подхода, и прежде всего принципа многоакторного взаимодействия (коммуникации), уравнивающего в процессе формирования социальной реальности и правящие элиты, и население страны, признающего за советской деревней активное начало в деле создания адаптационных механизмов и в сельской повседневности, и в организационно-функциональной модели мобилизационной экономики.

Результаты. В результате применения системного подхода выявлены социально значимые каналы коммуникаций, определена их специфика и тенденции развития. Дана оценка материальным, демографическим, интеллектуальным и психологическим ресурсам советской деревни в военную эпоху. Описаны процессы воспроизводства структур повседневности и формирования социальной идентичности.

Выводы. Практики социального взаимодействия формировались на локальном (коммуникации горизонтальной ориентации: семья, соседи, сельское сообщество; социальная идентичность; воспроизводство смысложизненных ценностей) и на региональном уровнях (вертикальная ориентация; характеризуется открытостью для коммуникации и взаимодействия высших групп управления и локальных сообществ; гражданская идентичность; воспроизводство и эволюция содержания базисных национальных ценностей). Отмечено замедление ритмичности и скорости управленческих реакций, распространяемых по вертикальному каналу коммуникаций на начальном этапе войны, что объясняется резким сокращением ресурсов советской деревни. Культурный ландшафт военной повседневности формировался из самых архаичных практик выживания, ориентированных на почти тотальную включенность в систему государственного обеспечения, что демонстрирует максимальную степень "вторжения" государства в приватную жизнь граждан и, одновременно, жесткую зависимость отдельных категорий населения от успешной реализации нормированного распределения продуктов питания, топлива и пр. Самым серьезным вызовом привычным социальным практикам станут мобилизационные кампании и организованные миграции значительных групп населения (эвакуированные, мобилизованные на производство и пр.). Тяготы и лишения военной эпохи, утрата связи с членами семьи, переживания гибели близких послужат основанием для экстремально высокого уровня тревожности массовых настроений, угрожающей стабильности воспроизводства смысложизненных ценностей, порождавшей распространение социальной апатии и маргинализацию значительных социальных групп.

Ключевые слова: советская деревня, Великая Отечественная война, производственная и бытовая повседневность, экстремальные практики выживания. сельский экономика война

O. A. Sukhova, O. V. Yagov

PENZA VILLAGE DURING THE GREAT PATRIOTIC WAR: MOBILIZATION ECONOMY AND SURVIVAL PRACTICES

Abstract

Background. The chosen topic relevance is determined by the need to develop an explanatory model of the mobilization economy functioning in the USSR. The current situation of question historiography accord to the initial stage of institutionalization and problematization of specific historical material at the macro-and microlevel of research practice. There are also gaps in the providing empirical data for theoretical research. The purpose of the study is to carry out a systematic analysis of the factors, mechanisms and forms of rural population social adaptation to the extreme conditions of military everyday life in the era of the Great Patriotic War, the study of mobilization economy in the context of social interaction practices and the everyday life history.

Materials and methods. The article analyzes the regional historiography of the socio-cultural development of rear territories study in the Great Patriotic War era. The body of sources is formed of the office work documentation of party management agencies, personal origin materials, including first introduced into scientific circulation ones. The research methodology is based on the systematic approach principles to the consideration of the Soviet society history. Military weekdays of the Soviet village are reconstructed in the context of the everyday life history. The constructionist approach using, and above all, the principle of multi-factor interaction (communication), equalizing in the process of social reality formation the ruling elite and the population of the country, recognizing the Soviet village active beginning in the creation of adaptation mechanisms in rural everyday life, and in the organizational and functional model of mobilization economy have key importance.

Results. Socially significant channels of communications were identified, their specificity and development tendencies were defined as a result of applying a systematic approach. The assessment of the Soviet village material, demographic, intellectual and psychological resources in the war era has been given. The reproduction processes of everyday structures and the social identity formation have been described.

Conclusions. The practices of social interaction were formed at the local level (horizontal orientation communication: family, neighbors, rural community; social identity; life values reproduction) and at the regional level (vertical orientation; characterized by openness to communication and interaction of higher management groups and local communities; civil identity; reproduction and evolution of the basic national values content). Slowing of the rhythm and management reactions speed that are distributed along the vertical channel of communication in the initial phase of war, that is explained by the resources sharp reduction of the Soviet village. The cultural landscape of military everyday life was formed from the most archaic survival practices focused on almost total involvement in the system of state provision, that demonstrates the maximum degree of state "invasion" into the private life of citizens and at the same time the certain categories of the population strict dependence on the successful realization of the normalized distribution of food, fuel and etc. The most serious challenge to the usual social practices will be mobilization campaigns and organized migration of large population groups (evacuated, mobilized for production, etc.). The burdens and hardships of the war era, the loss of communication with family members, the death of loved ones experience will serve as the basis for an extremely high level of mass sentiments anxiety, threatening the stability of the life values reproduction, which generated the social apathy and marginalization of social groups.

Keywords: soviet village, Great Patriotic War, everyday life, extreme survival practices.

Чрезвычайная обстановка, вызванная вероломным нападением Германии на Советский Союз, резко оборвала привычное течение мирной жизни, сместив все категории повседневности в сторону экстремальных практик. Процесс перехода не носил одномоментного характера. Растерянность и замешательство высшего руководства не могли не сказаться на перестройке местного управления. И хотя с началом боевых действий все ответственные работники были отозваны из отпусков, круг вопросов первого военного заседания бюро обкома партии от 24 июня 1941 г., как отмечают исследователи, не затрагивал ключевых проблем подготовки к войне [1, с. 373]. Спустя неделю тональность и содержание партийных документов меняется кардинально. Начинается экстренная мобилизация деятельности всех учреждений и организаций на военный лад. Процесс перехода от обычного к экстремальному можно выразить словами из постановления бюро пензенского обкома ВКП(б) от 1 июля 1941 г.: "покончить с благодушием и беспечностью и мобилизовать все силы трудящихся области для разгрома врага" [2, с. 166]. В перечне управленческих решений мобилизационной модели, апробированных в годы первых пятилеток, следует отметить введение нормированного снабжения населения продуктами питания и многократное усиление административного контроля, подкрепленного методами военного управления. С июля по октябрь 1941 г. повсеместно вводится карточная система, охватившая в первую очередь крупные города регионального значения [3, с. 149]. Вероломное вторжение и характер развернувшегося конфликта стали факторами трансформации политической идентичности: перед лицом смертельной опасности стирались иерархические связи в системе отношений власти-подчинения, уравнивались все участники социально-политических практик, происходила реактуализация исторической памяти о войне. Страна постепенно превращалась в единый военный лагерь.

В кратчайшие сроки предстояло обеспечить проведение мобилизации запасных, выполнить задание по поставке автомашин, тракторов, повозок и конского поголовья в РККА, обеспечить четкое и своевременное прохождение железнодорожного транспорта через станции г. Пензы, подготовить лечебные учреждения и организовать прием раненых, увеличить производство военной продукции и осуществить тотальную переориентацию деятельности предприятий промышленности и сельского хозяйства на нужды фронта [2, с. 166, 167].

Мощнейшим ударом для стабильности локального сообщества становятся масштабные изменения демографической и социальной структуры населения. Важно отметить, что идея активного вовлечения женщин в общественное производство становится трендом кадровой политики советского руководства задолго до начала войны. Теперь настало время тиражирования подобных практик. Как отмечает в своей статье Т.А. Евневич, уже в первых военных постановлениях бюро обкома появились решения о подготовке кадров механизаторов из числа женщин, о снятии ограничений на прием девушек в ремесленные и железнодорожные училища. 6 августа 1941 г. секретарь Пензенского обкома партии по пропаганде Евгеньев докладывал, что только в Земетчинском районе на сельскохозяйственные работы вышло 1537 домохозяек [1, с. 373]. Во всех районах области были организованы курсы для обучения женщин и молодежи профессии механизатора. Это позволило уже в 1941 г. подготовить свыше 5 тыс. трактористов, комбайнеров и помощников комбайнеров, 80 % от этого числа составляли женщины, нередко 16-17-летние девушки [4, л. 87 об.].

Мобилизационные кампании самым беспрецедентным и негативным образом повлияли на формировавшийся индустриальный технологический уклад, вызывали возвращение к наиболее архаичным стратегиям выживания. Особенно масштабно подобные процессы затронули сельскую повседневность. В частности, в ходе мобилизации только в 1941-1943 гг. в основном из сельских районов Пензенской области в РККА было направлено 2692 автомашины, 497 тракторов, 80 тракторных прицепов, 27 799 лошадей, 7167 повозок и упряжи [5, с. 259]. В первые месяцы войны в ряды Красной армии были призваны десятки тысяч работоспособных мужчин, в том числе около 60 % механизаторов, агрономов, зоотехников [6, с. 109]. Значительная часть крестьян была мобилизована на строительство оборонительных сооружений и на работу на промышленные предприятия. В итоге к концу 1942 г. по сравнению с 1940 г. численность трудоспособного сельского населения Пензенской области сократилась с 412,6 до 308,3 тыс. человек (показатель по колхозам) [7, с. 49]. При этом количество мужчин уменьшилось со 189,3 до 77,9 тыс. [8, с. 390]. По всей вероятности ситуация конца 1941 г. была близка к катастрофической, имело место распространение панических настроений. Это объясняет, в частности, тот факт, что к ноябрю 1941 г. план хлебосдачи областью был выполнен только на 32,3 %. В ряде колхозов отмечались случаи, когда собранный хлеб почти целиком шел на внутрихозяйственные нужды [1, с. 373]. При этом необходимо отметить, что неблагоприятные погодные условия в засушливые 1936-1938 и 1939 г. вызвали резкое сокращение объемов производства зерновых. В 1940 г., несмотря на хороший урожай, в 20 % колхозов региона задолженность по поставкам зерновых государству превысила планы предыдущих двух лет. В целом к началу войны за колхозами области числилось 29,9 тыс. пудов зерновых культур, требуемых для возврата ссуд и недоимок прошлых лет, что составляло свыше 50 % к общему плану хлебопоставок [4, л. 5-7]. К началу 1940 г. происходит стабилизация колхозного производства в целом, что сказалось и на выполнении планов по хлебозаготовкам: в 1940 г. колхозами области было сдано зерна государству больше, чем за предыдущие два года вместе взятые, а по отношению к 1938 г. - почти в три раза больше [4, л. 8].

В 1942 г. ситуация осложнилась. Острая нехватка кадров, отсутствие или изношенность техники, запчастей приводила к резкому увеличению удельного веса немеханизированного труда. По данным Т.А. Евневич, до 80 % сельскохозяйственных работ выполнялось фактически вручную, вплоть до замены пахоты копкой. В виду отсутствия привычной тягловой силы при проведении сельхозработ вместо лошадей стали использовать коров [8, с. 391].

Неизбежное в этих условиях падение объемов производства сельскохозяйственной продукции, производительности труда дополнило ряд негативных показателей развития аграрного сектора экономики. Не менее значимое место в списке угроз продовольственной безопасности занимала потеря хлебородных территорий на юго-западе СССР из-за военных действий и оккупации. В ситуации, близкой к состоянию экономического коллапса, можно прогнозировать распространение традиционных практик концентрации ресурсов и стимулирования производственной активности, усиление административного прессинга на колхозную деревню. Так, согласно постановлению СНК и ЦК ВКП(б) № 508 от 13 апреля 1942 г., был существенно увеличен обязательный минимум трудодней. Для Пензенской области увеличение составило 50 % (с 80 до 120 трудодней). Впервые был установлен минимум трудодней для подростков - членов семей колхозников в возрасте от 12 до 16 лет (в размере не менее 50 трудодней в году) [9, с. 47-50]. Невыполнение минимума влекло за собой наказание в виде исправительно-трудовых работ на срок до шести месяцев с удержанием из оплаты трудодней до 25 % в пользу колхозов или исключение из сельхозартели с потерей приусадебного участка. Для покрытия недостатка в рабочей силе уже с 1941 г. к уборке урожая "в порядке социалистической помощи" стало привлекаться все трудоспособное городское и сельское население: домохозяйки, учительский состав и учащиеся ("На помощь колхозам пришли до сорока тысяч учащихся школ области") [4, л. 88 об.]. Постановлением СНК и ЦК ВКП(б) № 507 от 13 апреля 1942 г. был утвержден порядок мобилизации на сельскохозяйственные работы в колхозы, совхозы и МТС трудоспособного населения городов и сельских местностей, не занятого на предприятиях промышленности и транспорта, включая учащихся 6-10 классов, студентов техникумов и вузов (мужчин в возрасте 14-55 лет и женщин 14-50 лет). Лиц, уклонявшихся от выполнения трудовой повинности или самовольно ушедших с работы, ожидало уголовное преследование и принудительные работы по месту жительства на срок до шести месяцев с удержанием 25 % заработка [9, с. 50-53].

Основным источником дохода в колхозной деревне оставалось личное подсобное хозяйство, но при сохранении прежнего курса аграрной политики ресурсы села были подорваны самым серьезным образом. К началу войны налоговое законодательство фактически уровняло все категории сельского населения. Согласно положениям Закона "О сельскохозяйственном налоге" от 1 сентября 1939 г., к уплате сельхозналога помимо хозяйств колхозников и единоличных хозяйств были привлечены хозяйства членов промысловых кооперативов, а также рабочих и служащих, имевших подсобное хозяйство в сельской местности. Объектом налогообложения были названы доходы от полеводства, животноводства, огородничества, садоводства и других отраслей сельского хозяйства, а также неземледельческих заработков. Доходы, получаемые колхозниками по трудодням, обложению не подлежали. В военные годы налоговое законодательство менялось неоднократно и в сторону увеличения: 3 июля 1941 г. размер сельхозналога был удвоен, в 1942 г. Указом Президиума ВС СССР от 29 декабря 1941 г. был введен военный налог, в 1943 г. были повышены нормы доходности крестьянских хозяйств. При этом сохранялись и натуральные налоги, введенные еще декретами 1921 г. и продублированные в форме "обязательств" в начале 1930-х гг. По воспоминаниям современников, изъятие продуктов распространялось на все сельское население, носило фиксированный характер и напрямую не зависело от наличия поголовья домашних животных (крестьяне, не имеющие крупного рогатого скота, не освобождались от уплаты налога). При этом размер натуральных поставок для единоличников в два раза превосходил нормы колхозников. В 1940-е гг. каждый колхозный двор ежегодно сдавал государству молоко более 100 литров, сливочное масло до 10 кг, мясо, шерсть, до 100 куриных яиц [10, л. 21]. Госпоставки регламентировали и количество продуктов огородничества, выращенных на участках колхозников и единоличников.

Сложившийся в 1920-е - 1930-е гг. в СССР механизм мобилизации сельских жителей на лесозаготовки фактически был закреплен введением в январе 1941 г. платной трудовой и гужевой повинности на предприятиях Наркомлеса СССР. Как отмечают исследователи, "колхозное крестьянство привлекалось к трудовой и гужевой повинности на протяжении всего года. Основные лесозаготовительные работы приходились на осенне-зимний сезон (октябрь-апрель), а лесосплавные работы - на весенне-летний сезон (апрель-сентябрь). В течение 1930-х - 1950-х гг. количество дней работы колхозников на лесозаготовках в порядке трудгужповинности постепенно возрастало. Если в конце 1920-х гг. оно составляло 50-60 дней, то в 1930-е - первой половине 1940-х гг. - 100-120 дней" [11, с. 76-97].

Стремительное и обширное сокращение демографических, материальных, психологических ресурсов советской деревни поставило под удар патерналистское основание мобилизационной экономики: гарантии сохранения витальности бытия в обмен на жертвенное служение Отечеству. Уже летом 1941 г. власти фиксировали случаи массового невыхода на общественные работы в некоторых колхозах, индифферентного отношения к административным кампаниям, собраниям и призывам партии, распространение суждений о том, что "за невыход на работу не имеют права наказывать, карательную экспедицию не пришлют, чтобы заставлять работать" [12, л. 57]. В частности, в колхозе "Гигант" Средне-Елюзанского сельсовета по итогам хозяйственного 1941 г. было сдано государству 974 ц, или 30 % от плана, а выдано на трудодни 681 ц, в том числе, как посчитало партийное руководство, 200 ц выдано незаконно, особенно представителям сельской администрации (около 1 кг зерна на трудодень). Проявлениями "антиколхозной деятельности" были названы факты приобретения и использования в личном подсобном хозяйстве лошадей: "Колхозники, имеющие лошадей, окончательно оторвались от колхоза и в артельном труде почти не участвуют". За 1941 г. не выработали минимума (80) трудодней 58 мужчин и 116 женщин, совсем не имели трудодней - 7 мужчин и 15 женщин. К маю 1942 г. (спустя месяц после повышения обязательного минимума) из 78 мужчин - членов колхоза 51 человек выработал 35 трудодней, 20 человек - менее 35 и не одного трудодня - 7 человек. Из 234 женщин 212 человек в 1942 г. вообще не принимали участия в хозяйственной деятельности колхоза. Были зафиксированы случаи уклонения от воинской службы (к маю 1942 г. выявлено 120 уклонистов, из которых было задержано 96 человек) [13, л. 2-6]. В целом же 1941 г. из 1938 колхозов области в 21 колхозе с колхозниками вообще не рассчитались по трудодням, в 1490 колхозах было выдано менее 1 кг зерна за выработанный трудодень (в большинстве хозяйств крестьяне получили от 100 до 400 грамм на трудодень) [14, л. 22]. Низкий уровень оплаты труда в колхозах области в делопроизводственной документации местных властей позиционируется в качестве причины падения трудовой дисциплины и массовых хищений социалистической собственности [14, л. 22 об.].

Возникновение предельных состояний массовых переживаний позволяет определить актуализация традиционных форм коммуникации, рождающих новые элементы идентичности: объединяющим моментом становится идея роспуска колхозов. Процессы слухообразования отражали сформированную потребность, осознание общего интереса. Так, летом 1942 г. в ряде районов Пензенской области имели хождение слухи о том, что 26 государств предъявили Советскому правительству ультиматум с требованиями роспуска колхозов и открытия всех церквей [12, л. 4]. Показательно, что местные власти объясняли появление "ложных слухов" кризисом механизмов именно мобилизационной модели управления: "Во многих колхозах, совхозах, МТС и промышленных предприятиях политические доклады и беседы не проводились и не проводятся по несколько месяцев подряд. Вместе с тем радио и газеты до широких масс села не доходят. Большинство газет оседает в учреждениях, сельсоветах, правлениях колхозов, где зачастую расходуется на раскрутку. Газетные витрины и витрины последних известий не организованы" [12, л. 4]. Проблемам партийной пропаганды и агитации было посвящено специальное собрание партийного актива, проведенное в Пензе 27 июня 1942 г. Участники мероприятия констатировали, что предельно утилитарные суждения были характерны и для части партийной элиты. Так, непосредственно от секретарей районных комитетов партии исходили призывы следующего свойства: "На время войны книгу нужно закрыть"; "Сев на носу, надо заняться делом, а не лекции слушать" [12, л. 5].

В условиях кризиса сельскохозяйственного производства и перераспределения ресурсов потребление важнейших продуктов питания в советской деревне, по сравнению с довоенным уровнем, резко сократилось. Фактически произошла натурализация крестьянского хозяйства. В этом отношении современники отмечают разительный контраст с предвоенным периодом. Так, по воспоминаниям В.А. Сухова, ребенком пережившего войну, "...мы только оторвались от сохи и стали наедаться досыта..." [10, л. 6]. Продуктовая корзина крестьянина военной поры оскудела и практически полностью формировалась из продуктов собственного хозяйства. Все стратегии адаптации к чрезвычайным условиям военного времени были сфокусированы на решении продовольственной проблемы для каждой отдельно взятой семьи: "каждая семья самостоятельно боролась за выживание"; ".основной задачей населения было выжить любыми путями: копали землю и сажали картошку, капусту, огурцы, тыкву и все, что хорошо растет в нашей местности, а весной и летом, у кого ничего не осталось от прошлогоднего урожая, питались травой - из крапивы, щавеля, коневника варили щи, а из мерзлой картошки, которую собирали после оттаивания земли в поле или в своих огородах, пекли лепешки..." [10, л. 14].

Из-за резкого ограничения внутреннего потребления складывается ситуация острой нехватки продовольствия, переросшая к весне 1944 г. в очередную голодовку, охватившую сельские районы страны [3, с. 150]. Отмечается и влияние иррационального фактора на поведенческие стратегии. Так, по воспоминаниям В.А. Сухова, продовольственная ситуация резко ухудшилась после распространения слухов о предстоящей оккупации: угроза потерять последнее заставила многих крестьян уничтожить весь скот в своих хозяйствах и остаться без средств к существованию. Крайней формой борьбы за выживание стало поедание павших от бескормицы колхозных лошадей и крупного рогатого скота [10, л. 8, 9].

Относительно высоким уровнем потребления в сельской местности отличались только трактористы и рабочие, обслуживающие технику в машинно-тракторных станциях. Работники, занятые на ремонте тракторов, обеспечивались питанием, нередко трехразовым, в столовых, действовавших в системе потребкооперации. Продуктовые нормы предусматривали наличие особой продуктовой корзины для стахановцев. Так, в столовой Неверкинского сельпо стахановская дневная норма составляла 200 г мяса, 150 г овощей, 550 г картофеля и 2 стакана чая с конфетами, в то время как обычные ремонтники довольствовались 100 г мяса, 150 г овощей, 350 г картофеля и не получали чая [15, л. 10]. Кроме того, рабочим, занятым на ремонте сельскохозяйственной техники, полагалось к обеду 100 г водки, кроме того, при наличии водка выдавалась в рамках дневной нормы продуктов по 0,5 л рабочим и 1 л - стахановцам [15, л. 77]. К началу 1944 г. улучшенные стахановские обеды получало до 45 % работников МТС области [15, л. 67].

К 1943 г. область оказалась в условиях жесточайшего кризиса плановой хозяйственной модели из-за роста задолженности по поставкам зерна государству, что вынудило местное советское и партийное руководство обратится к председателю СНК СССР И.В. Сталину и секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Андрееву с просьбой о списании недоимок по хлебопоставкам. По произведенным расчетам, в колхозах 12 из 37 районов области при условии выполнения установленной для них планом урожайности и полного выполнения плана весеннего сева весь валовый сбор зерна далеко не покрывал того, что причиталось с хозяйств для выполнения хлебопоставок 1943 г. В частности, в Камешкирском районе в колхозе им. В.М. Молотова по плановой урожайности в 1943 г. ожидался валовый сбор в 17 088 ц, а к сдаче государству причиталось 22 865 ц зерна [14, л. 21, 22 об.].

В 1943 г. из-за засухи и упрощенной обработки земли погибло 276,5 тыс. озимых посевов. Возникла реальная опасность срыва посевной кампании. По почину колхозников Кузнецкого, Башмаковского и Нижне- ломовского районов, каждый из которых взял на себя обязательство дать взаймы колхозам по 25 кг зерна и засеять своими семенами по 1 колхозному гектару, начался сбор семян из личных запасов крестьян. В результате только за март 1943 г. у сельского населения области было изъято 8,5 тыс. ц ржи и пшеницы, 1,4 тыс. ц проса, 3,5 тыс. т картофеля. Кроме того, на покупку семян сельчанами было сдано свыше 2,2 млн руб. деньгами [8, с. 393]. Добровольность подобных "колхозных инициатив" по досрочной сдаче зерна государству, передаче семенного фонда и денежных средств на закупку семян для государства в засушливом 1943 г. вызывает большие сомнения.

И все же в период формирования столь экстремальных жизненных практик оборотной стороной медали был высокий уровень жертвенности населения страны, охваченного единым и неподдельным патриотическим порывом. Во многих отношениях добровольные пожертвования граждан на нужды армии выступали фактором, стабилизирующим военную повседневность, придавали смысл жизни в катастрофе. Так, по данным, приведенным в статье "На алтарь Отечества", опубликованной в газете "Сталинское знамя" 9 мая 1946 г., "в фонд обороны пензенцы внесли 125 млн рублей, 4542 г золота и 38 836 серебра. На эти средства были построены сотни танков, самолетов и торпедных катеров. За годы войны среди трудящихся области было реализовано займов на сумму 648 млн рублей. По области собрано и изготовлено для бойцов Красной армии полмиллиона различных теплых вещей.

Колхозы области внесли в фонд обороны только за 1944 г. 170 тысяч пудов хлеба и 600 тысяч пудов овощей..." [2, с. 203].

Значительными были средства, поступившие в фонд обороны, непосредственно от колхозников. Так, сто тысяч рублей внесла доярка колхоза "Гигант" Кузнецкого района Евдокия Кулакова, 80 тыс. - колхозник Бакунов из Молосердобинского района, 60 тыс. - колхозник Павел Люсиков из колхоза "2-я пятилетка" Сердобского района, по 50 тыс. - председатель колхоза "15 лет Октября" Кузнецкого района Василий Еремин и председатель колхоза имени Кирова Башмаковского района Ф.М. Трушин и др. [5, с. 282]. За военный период сельское население Пензенской области пожертвовало в фонд обороны более 20 тыс. пудов хлеба, столько же овощей, 6 тыс. пудов мяса [16, л. 7].

Резюмируя итоги анализа противоречивой, подчас драматичной, но целостной картины переплетения практик выживания сельского населения в экстремальных условиях военной повседневности и формирования политической идентичности (обретение объединяющей основы), необходимо остановиться на ряде принципиальных моментов. Пределы мобилизационной стратегии определяла необходимость обеспечения военно-хозяйственного комплекса демографическими и материально-техническими ресурсами; воспитания мобилизационной готовности советского общества (посредством жесткой регламентации хозяйственной активности, нормированного распределения, героизации идеи социалистического соревнования, поддержки стахановского движения, тиражирования соответствующих эталонов поведения); поиска и апробации эффективных управленческих решений в практике администрирования. Советское крестьянство в качестве активного участника, субъекта социально-политического взаимодействия можно представить через категорию социального сопротивления чрезмерному административному прессингу (низкая трудовая активность в общественном производстве, саботаж распоряжений администрации, массовые хищения, выдвижение требований к властям, распространяемых, в том числе, и по традиционным каналам коммуникации в виде слухов). Оборотной стороной медали выступает осознанная потребность в формировании гражданской идентичности, единения перед лицом общей опасности, реактуализация исторического опыта борьбы за независимость своего Отечества, рост национального самосознания и патриотических настроений.

Практики социального взаимодействия формировались на локальном (коммуникации горизонтальной ориентации: семья, соседи, сельское сообщество; социальная идентичность; воспроизводство смысложизненных ценностей) и на региональном уровнях (вертикальная ориентация; характеризуется открытостью для коммуникации и взаимодействия высших групп управления и локальных сообществ; гражданская идентичность; воспроизводство и эволюция содержания базисных национальных ценностей). Отмечено замедление ритмичности и скорости управленческих реакций, распространяемых по вертикальному каналу коммуникаций на начальном этапе войны, что объясняется резким сокращением ресурсов советской деревни.

Культурный ландшафт военной повседневности формировался из самых архаичных практик выживания, ориентированных на почти тотальную включенность в систему государственного обеспечения, что демонстрирует максимальную степень "вторжения" государства в приватную жизнь граждан и одновременно жесткую зависимость отдельных категорий населения от успешной реализации нормированного распределения продуктов питания, топлива и пр. Определяющее влияние военного фактора здесь очевидно: неизбежным следствием перераспределения ресурсов на нужды обороны станет товарный голод и деградация потребительской модели. Самым серьезным вызовом привычным социальным практикам станут мобилизационные кампании и в целом организованные миграции значительных групп населения (эвакуированные, мобилизованные на производство и пр.). Тяготы и лишения военной эпохи, утрата связи с членами семьи, переживания гибели близких послужат основанием для экстремально высокого уровня тревожности массовых настроений, угрожающей стабильности воспроизводства смысложизненных ценностей, порождавшей распространение социальной апатии и маргинализации значительных социальных групп.

Библиографический список

1. Евневич, Т.А. Пензенская область в первые месяцы Великой Отечественной войны / Т.А. Евневич // Пензенский край в истории и культуре России. - Пенза: Изд-во ПГУ, 2014. - С. 373-375.

2. Пензенский край 1917-1977 гг.: Документы и материалы. - Саратов; Пенза: Приволжское книжное изд-во, Пензенское отделение, 1982. - 304 с.

3. Кадерова, Т.Н. Социально-бытовые проблемы населения Мордовской АССР в годы Великой Отечественной войны / Т.Н. Кадерова, Т.Д. Надькин, Н.Е. Горячев // Гуманитарные науки и образование. - 2017. - № 2. - С. 147-152.

4. Государственный архив Пензенской области (ГАПО). Ф. П-148. Оп. 1. Д. 414.

5. Очерки истории Пензенской организации КПСС / под ред. Г.В. Мясникова. - Саратов: Приволжское книжное изд-во, 1983. - 504 с.

6. Винокуров, Г.Ф. Жертвенный подвиг пензенской деревни в годы Великой Отечественной войны / Г.Ф. Винокуров // Война. Народ. Победа: материалы межвуз. науч. конф., посвящ. 60-летию начала Великой Отечественной войны (19-20 апреля 2001 г.) / отв. ред. А.Г. Иванчина. - Пенза: ПГПУ им. В.Г. Белинского, 2001. - С. 108-112.

7. Пензенская область в годы Великой Отечественной войны / отв. ред. Г.В. Мясников. - Саратов: Приволжское книжное изд-во, 1985. - 322 с.

8. Курицына, Е.В. Трудовой подвиг пензенцев в годы Великой Отечественной войны / Е.В. Курицына // Пензенский край в истории и культуре России. - Пенза: Изд-во ПГУ, 2014. - С. 386-401.

9. СССР. Совет Народных Комиссаров. Важнейшие постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) по сельскому хозяйству за 1942-1944 годы. - Москва: Сельхозгиз, 1944. - 234 с.

10. Воспоминания В.А. Сухова, записанные в ноябре 2014 г. : в 2 ч. Ч. 1. - [Б. м.], [Б. г.].

11. Безнин, М.А. Повинности российского крестьянства в 1930-1960-х годах / М.А. Безнин, Т.М. Димони, Л.В. Изюмова. - Вологда: Вологодский НКЦ ЦЭМИ РАН, 2001. - 141 с.

12. ГАПО. Ф. П-148. Оп. 1. Д. 637.

13. ГАПО. Ф. П-148. Оп. 1. Д. 653.

14. ГАПО. Ф. П-148. Оп. 1. Д. 1091.

15. ГАПО. Ф. П-148. Оп. 1. Д. 1228.

16. ГАПО. Ф. П-148. Оп. 1. Д. 783.

17. References

18. Evnevich T. A. Penzenskiy kray v istorii i kul'ture Rossii [Penza region in history and culture of Russia]. Penza: Izd-vo PGU, 2014, pp. 373-375. [In Russian]

19. Penzenskiy kray 1917-1977 gg.: Dokumenty i materialy [Penza region in 1917-1977: documents and materials]. Saratov; Penza: Privolzhskoe knizhnoe izd-vo, Penzenskoe otdelenie, 1982, 304 p. [In Russian]

20. Kaderova T. N., Nad'kin T. D., Goryachev N. E. Gumanitarnye nauki i obrazovanie [Humanities and education]. 2017, no. 2, pp. 147-152. [In Russian]

21. Gosudarstvennyy arkhiv Penzenskoy oblasti (GAPO) [State Archive of Penza region (GAPO)]. F. P-148. Op. 1. D. 414.

22. Ocherki istorii Penzenskoy organizatsii KPSS [Essays on the history of Penza's CPSS]. Ed. by G. V. Myasnikov. Saratov: Privolzhskoe knizhnoe izd-vo, 1983, 504 p. [In Russian]

23. Vinokurov G. F. Voyna. Narod. Pobeda: materialy mezhvuz. nauch. konf., posvyashch. 60-letiyu nachala Velikoy Otechestvennoy voyny (19-20 aprelya 2001 g.) [War. People. Victory: proceedings of an interuniversity scientific conference devoted to the 60^th anniversary of the beginning of the Great Patriotic War (April 19^th-20^th, 2001)]. Penza: PGPU im. V. G. Belinskogo, 2001, pp. 108-112. [In Russian]

24. Penzenskaya oblast' v gody Velikoy Otechestvennoy voyny [Penza region during the Great Patriotic War]. Execut. ed. G. V. Myasnikov. Saratov: Privolzhskoe knizhnoe izd-vo, 1985, 322 p. [In Russian]

25. Kuritsyna E. V. Penzenskiy kray v istorii i kul'ture Rossii [Penza region in history and culture of Russia]. Penza: Izd-vo PGU, 2014, pp. 386-401. [In Russian]

26. SSSR. Sovet Narodnykh Komissarov. Vazhneyshie postanovleniya SNK SSSR i TsK VKP(b) po sel'skomu khozyaystvu za 1942-1944 gody [USSR. The Council of People's Commissars. Crucial ordinances of CPR USSR and SC ACP(b) in agriculture in 19421944]. Moscow: Sel'khozgiz, 1944, 234 p. [In Russian]

27. Vospominaniya V. A. Sukhova, zapisannye v noyabre 2014 g.: v 2 ch. Ch. 1. [Memoirs of V. A. Sukhov recorded in November 2014: in 2 parts. Part 1]. [B. m.], [B. g.]. [In Russian]

28. Beznin M. A., Dimoni T. M., Izyumova L. V. Povinnosti rossiyskogo krest'yanstva v 1930-1960-kh godakh [Duties of Russian peasants in 1930-1960s]. Vologda: Volo- godskiy NKTs TsEMI RAN, 2001, 141 p. [In Russian]

29. GAPO. F. P-148. Op. 1. D. 637.

30. GAPO. F. P-148. Op. 1. D. 653.

31. GAPO. F. P-148. Op. 1. D. 1091.

32. GAPO. F. P-148. Op. 1. D. 1228.

33. GAPO. F. P-148. Op. 1. D. 783.

Размещено на Allbest.ru