"Берегись! Зашибем!" к вопросу о социально-политических причинах сталинской коллективизации

Размещено на http://www.allbest.ru/

Свято-Филаретовский православно-христианский институт

«Берегись! Зашибем!»: к вопросу о социально-политических причинах сталинской коллективизации

Кирилл Михайлович Александров, кандидат исторических наук, доцент

Москва

В статье по результатам комплексного анализа негативных последствий социалистических преобразований в деревне для советского общества и народного хозяйства на основе широкого круга источников и литературы рассматривается актуальный вопрос о причинах коллективизации в СССР. Достижения историографии, полученные при изучении этой сложной проблемы, открывают возможности для широкой дискуссии с учетом разных аспектов, подходов и концепций в зависимости от оценок исследователями приоритетов И.В. Сталина и других руководителей ВКП(б) на рубеже 1920-х -- 1930-х годов: от необходимого и форсированного создания промышленно-индустриальной базы за счет ужесточения эксплуатации сельского населения до установления личной диктатуры Генерального секретаря ЦК ВКП(б) и ликвидации экономической самостоятельности крестьянства.

Автор предлагает искать ответ на концептуальный вопрос о смысле и целесообразности коллективизации не столько в экономических, сколько в социальных реалиях конца 1920-х годов в связи с особенностями однопартийного государства, резким ухудшением политической обстановки в СССР в ходе хлебозаготовительных кризисов, спровоцированных искусственными ограничениями частной инициативы в предшествующий период. Главными выгодоприобретателями колхозного строя, навязанного деревне путем беспрецедентного насилия, стали десятки тысяч номенклатурных работников ВКП(б), стремившихся в первую очередь сохранить свою власть, привилегированное положение и государственную собственность, находившуюся в их владении, путем введения «второго крепостного права» и создания всесоюзной системы принудительного труда, чем по существу закончилась Русская революция 1917 года.

Ключевые слова: коллективизация, колхозы, крестьянское сопротивление, И.В. Сталин, В.М. Молотов, номенклатура, XVII съезд ВКП(б), хлебозаготовительные кризисы

Dallin A. (1957). German Rule in Russia 1941-1945. A Study of Occupation Policies. London -- N. Y.

"Look out or you'll be harmed!”: On the social-political reasons for Stalin's collectivization

Kirill M. Aleksandrov, PhD (History), Associate Professor, St. Philaret Christian Orthodox Institute. Moscow, Russia.

The article presents the results of the comprehensive analysis of the negative consequences of socialist transformations in the Soviet village for both society and national economy. The article is based on a wide range of sources and works on the reasons for collectivization in the USSR. The historiographic findings provide grounds for broad discussions that take into account different aspects, approaches and concepts -- depending on the assessments of the priorities of I.V. Stalin and other leaders of the CPSU (b) at the turn of the 1920s -- 1930s: from the necessary and forced development of the industry at the expense of the rural population exploitation to the establishment of the personal dictatorship of the General Secretary of the Central Committee of the CPSU (b) and eradication of the peasant economic independence. The author suggests to search for an answer to the conceptual question about the meaning and reasonability of collectivization not so much in the economic conditions as in the social realities of the late 1920s as related to the peculiarities of the one-party state and to the sharp deterioration in the political situation under the grain-procurement crises determined by the artificial restrictions on the private initiative in the previous period. The main beneficiaries of the collective-farm system, which was imposed on the village by the unprecedented violence, were thousands of appointees of the CPSU (b), who sought to preserve their power, privileges and state property in their possession by introducing the `second serfdom' and the all-Union system of forced labor, which put an end to the Russian Revolution of 1917.

Key words: collectivization, collective farms, peasant resistance, I.V. Stalin, V.M. Molotov, appointees, XVII Congress of the CPSU (b), grain procurement crises

XVII съезд ВКП(б), состоявшийся зимой 1934 года, стал важным событием, завершившим семнадцатилетнюю эпоху глубоких кризисов и острых потрясений, связанных с радикальным изменением не только традиционных институтов и ценностей, моделей общественного, экономического и государственного устройства, но и частной жизни. Руководители ВКП(б) фактически подвели итоги Русской революции, в начале которой историческую роль сыграл стихийный солдатский бунт, вспыхнувший 27 февраля 1917 года в «запасных» батальонах петроградского гарнизона, укомплектованных в первую очередь мобилизованными крестьянами (Френкин, 1978: 42-43). «Колхозный строй в деревне окончательно победил и шаг за шагом добивает остатки кулачества», -- заявил при открытии съезда 26 января 1934 года член Политбюро ЦК ВКП(б) и председатель Совнаркома СССР В.М. Молотов (XVII съезд, 1934: 5). В структуре населения доля горожан на 1 января 1933 года составляла лишь 23%, спустя шесть лет -- 28% (Прокопович, 1952: 68; Жиромская, 1994: 32, 39), поэтому колхозная система определила условия труда, быта и жизненные перспективы для абсолютного большинства советских людей.

Докладчики, выступавшие после Молотова, обращали внимание делегатов на увеличение посевных площадей и валовой продукции зерновых по сравнению с 1913 и 1929 годами, отмечали численность и мощность тракторного парка, рассказывали о росте урожайности и производительности, хвалили усиление рабочей дисциплины и прочие достижения социалистических преобразований сельского хозяйства (XVII съезд, 1934: 19, 21, 44, 66, 86-87, 137). Однако номенклатурное самолюбование и хвастовство, сопровождавшиеся безудержными славословиями в адрес Генерального секретаря ЦК И.В. Сталина, не могли скрыть подлинных последствий коллективизации.

В 1930-1933 годах крестьяне пережили демографическую катастрофу: не менее 0,6 млн раскулаченных и членов их семей погибли во время депортаций и в «кулацкой ссылке» (расчет по: Данилов, 2004: 8, 15; Земсков, 1994: 150-151; Ивницкий, 2004: 277); около семи миллионов -- от голода 1932-1933 годов (Андреев, Дарский, Харькова, 1993: 48; Постановление ГД ФС РФ, 2008: 3Постановление ГД ФС РФ от 02. 04. 2008 № 262-5 ГД «О заявлении Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации “Памяти жертв голода 30-х годов на территории СССР”» //Иир://^та. consultant.ru/page.aspx7955838); более 100 тыс. -- на этапах, в тюрьмах, колониях и лагерях (ГУЛАГ, 2002: 441); десятки тысяч сельских «контрреволюционеров» уничтожили органы ОГПУ (История сталинского ГУЛАГА, 2004: 609); тысячи хлеборобов большевики убили при подавлении антиколхозных восстаний и выступлений («Совершенно секретно», 2008 б: 1363). В 1929-1934 годах общее количество крестьянских дворов в СССР сократилось с 25,4 млн до 22 млн (Прокопович, 1952: 204). Суммарно прямые жертвы сталинской политики в 1930-1933 годах превысили 7,5 млн человек.

В экономике коллективизация нанесла тяжелый удар по отечественному животноводству, о чем в отчетном докладе о работе ЦК Сталин сообщил в разделе «Подъем сельского хозяйства» (XVII съезд, 1934: 20). коллективизация советский однопартийный

Таблица. Потери советского животноводства в 1929-1933 годах

Накануне Первой мировой войны 1914 года средние цены на живой скот в черноземной и нечерноземной полосах России выглядели так (за голову): лошадь стоила 75-77 рублей, корова дойная -- 5557 рублей, овца -- 5-6 рублей, свинья (до откорма) -- 17-18 рублей (Россия 1913, 1995: 319). Соответственно, в 1929-1933 годах финансовые потери животноводства (без учета потерь птицеводства за отсутствием должной статистики) превысили 3,4 млрд в царских золотых рублях ($1,7 млрд). В 1912 году 14,1% крестьянских хозяйств Российской империи имели трех и более лошадей, 22,1% -- двух, 32,1% -- одну, 31,5% считались безлошадными (Климин, 2002: 270). В 1938 году в СССР в среднем на колхозный двор приходилось: коров -- 1,65 головы, свиней -- 0,81, овец и коз -- 2,51, лошадей -- 0,04 (Мерцалов, 1948: 47). За исключением свиноводства, важнейшая отрасль так и не восстановилась вплоть до Второй мировой войны.

Массовая гибель лошадей и быков неизбежно создала трудности с обработкой колхозных латифундий, так как привела к падению общей тягловой силы. В 1913 году ее совокупная мощность оценивалась в 26,8 млн лошадиных сил, а 25 лет спустя -- лишь в 22,3 млн (Мерцалов, 1948: 103). Количество лошадиных сил на гектар пашни снизилось с 317 в 1928 году до 180 в 1934-м. Шесть лет спустя после восстановления этот показатель достиг статистической отметки только в 296 лошадиных сил (Хантер, 1985: 252). Сплошная коллективизация и сокращение тягловой силы потребовали миллиардных инвестиций в сельское хозяйство, в том числе в производство сотен тысяч тракторов, комбайнов, грузовиков (Кованьковский, 1956: 120), за счет перераспределения бюджетных средств в ущерб приоритетной индустрии. Резко возросли непроизводительные затраты и простои, расходы на подготовку обслуживающего персонала, ГСМ, комплектующие, средний и капитальный ремонт. Вместе с тем ускоренная механизация еще не гарантировала качества обработки земли, повышения доходности и рентабельности сталинских колхозов (Прокопович, 1952: 248-250). Об этом в той или иной форме говорили и отдельные делегаты (XVII съезд, 1934: 93-94, 108, ^{116, 1}37^-13^{8, 1}57^-15⁸⁾.

Эмигрант «второй» волны И.Ф. Скворцов, происходивший из крестьян-середняков, с детства трудившийся на земле и работавший в 1937-1941 годах агрономом-экономистом в разных районах Орловской области, так описывал проблемы, связанные с использованием техники машинно-тракторных станций:

«Трактор прекрасная и полезная машина, и тракторная вспашка может дать лучшую, с агротехнической точки зрения, проработку почвы, но на самом деле этого не было. В погоне за рекордными выработками трактористы перевыполняли нормы выработки, но качество работы было плохим. Вместо того чтобы пахать на глубину 15-16 сантиметров под зерновые культуры, на самом деле пахали на глубину 8-10 сантиметров, и ненормально увеличивали ширину захвата плуга, образуя огрехи -- непропашки.

Серп, коса и жатка в значительной степени были вытеснены большими комбайнами, применяющимися нерационально. Большевикам гигантомания, сверхиндустриализация, механизация сверх меры совершенно вскружили голову. Так было и с комбайнизацией. На уборку комбайнами составлялись определенные планы. Но комбайновая уборка, по опыту прежних лет, научила колхозников уму-разуму. Они знали, сколько теряют урожая, а потому стремились избежать комбайн[а] и убрать другими способами. Это категорически запрещалось. <...>

Комбайн выйдет на работу в поле в 6 часов утра, заедет, пройдет 30-40 метров и стоп -- молотильный аппарат не работает -- отсыревшая, во[л]глая солома навертывается на барабан, и комбайн останавливается. Много времени затрачивается, чтобы освободить барабан от навившейся и уплотнившейся соломы. Убрали с хедера накопившийся хлеб, тронулись и снова повторяется то же. Стоит комбайн -- до 8 часов утра. Пробуют снова на сокращенный хедер, прошли 100-200 метров и опять стопор. Стоят до 9 часов, опять пробуют -- комбайн проходит 200-300 метров, и опять повторяется прежнее. И лишь с 10 часов, с наименьшими тормозами, комбайн начинает работать, но с остановками для очисток. Сделано мало и очень мало, а люди измучились и кроют “матом” свою незадачу. И с 11-ти часов начинается нормальная работа комбайна и [продолжается] до 7-ми часов вечера» (Скворцов, 1955: 61-63).

Вопреки теории и надеждам, ускоренная механизация не дала кардинального роста урожайности в СССР. Если в 1929 году с гектара собрали 7,47 центнера зерновых, то в 1931, с учетом неизбежных советских приписок, -- 6,66; в 1933 -- 6,59; в 1935 -- 7,42;

в 1937 -- 9,17; в 1939 -- 7,47 (Хантер, 1985: 252). Хуже выглядели история показатели на душу населения. Если в 1913/14 годах сбор хлебов составил 4,9 центнера, то в 1928/29 -- 4,0; в 1930/31 -- 4,4;

в 1932/33 -- 3,4; в 1934/35 -- 3^ в 1936/37 -- 3^; в 1938/39 -- 3^,7 (Прокопович, 1952: 210).

Коллективизация резко ухудшила социально-политическую ситуацию и криминогенную обстановку. В СССР в 1927 году (на 148,5 млн населения) насчитывалось до 200 тыс. заключенных (Джекоб- сон, Смирнов, 1998: 17), а в 1934-м (на 156,7 млн населения) -- уже более миллиона (в лагерях, тюрьмах, колониях, изоляторах, на этапах, но без спецпоселенцев и ссыльных) (ГУЛАГ, 2002: 410; Смирнов, Сигачев, Шкапов, 1998: 37). Насильственное создание колхозов, массовые аресты, расстрелы, раскулачивания и высылки встретили на селе ожесточенный отпор. Пик сопротивления пришелся на 1930 год -- в СССР состоялись 13 453 массовых крестьянских выступления (в том числе 176 повстанческих), 55 вооруженных восстаний. В совокупности в них участвовали почти 2,5 млн человек -- как минимум в три раза больше, чем в Белом движении во время Гражданской войны. Максимальное количество выступлений произошло на Украине (4098), в Поволжье (1780), на Северном Кавказе (1467), в Центрально-Черноземной (1373) и Московской (676) областях, в Сибири (565). Чекисты зарегистрировали за год 13 794 низовых теракта и 5156 случаев распространения «контрреволюционных листовок». От учтенных терактов и покушений пострадали более 10 тыс. советских активистов (Трагедия советской деревни, 2000: 788-791, 801, 808; Дьяков, Колодникова, Бушуева, 2012: 208-210, 219-220).

90 лет назад боевые действия против повстанцев с привлечением сводных дивизионов из состава войск ОГПУ и регулярных частей Красной Армии велись в Острогожском (30 января -- 1 февраля) и Борисоглебском (февраль) округах Центрально-Черноземной области (ЦЧО), Сальском округе Северо-Кавказского края (СКК) (10-12 февраля), Муромцевском районе Барабинского округа Сибири (23 февраля -- 5 марта), Мухоршибирском районе Читинского округа (3-5 марта), Енотаевском районе Нижне-Волжского края (НВК) (14-22 марта), в районах Баталпашинска и Карачаева СКК (15-30 марта), Бобровском и Лосевском районах ЦЧО (22-29 марта), под Кисловодском (22 марта -- 2 апреля) и в других регионах Советского Союза (Александров, 2010: 119-121). В отдельных случаях (село Липовка Лосевского района Россошанского округа ЦЧО, село Владимировка Енотаевского района НВК и др.) повстанцы пытались дать бой в открытом поле или защищали свои села при помощи окопов («Совершенно секретно», 2008 б: 1376; Михеев, 2008: 182). В приграничных округах УССР (Бердичевском, Тульчинском, Шепетовском) советская власть отсутствовала на протяжении нескольких дней (Кен, 2002: 110). В 1931 году чекисты учли по СССР 2102 массовых и 32 вооруженных выступления, 9098 терактов. От них пострадали более 9 тыс. советских активистов (Дьяков, Колодникова, Бушуева, 2012: 238-240).

В феврале 1933 года в речи на I съезде колхозников-ударни- ков, собравшихся в разгар голодомора, сопряженного с людоедством, Сталин подчеркивал, что в годы первой пятилетки не менее двадцати миллионов бедняков большевики «спасли от нищеты и разорения», «от кулацкой кабалы и превратили [их], благодаря колхозам, в обеспеченных людей» (Сталин, 1947: 417). Как полагали руководители ВКП(б), к концу 1930-х годов в социалистической деревне, «благодаря укреплению колхозного строя, исчезла бедность», а «колхозы стали зажиточными» (История ВКП(б), 1945: 325). Однако органы НКВД сообщали о голодной смертности в колхозах в 1937 году (Осокина, 2008: 257, 262-264), о критических высказываниях колхозников летом 1939 года: «Работаем день и ночь за одни палочки» (Рылов, 2018: 228). Крестьянские письма и воспоминания свидетельствуют об изнурительном труде, который почти не оплачивался, непосильных налогах, нищете и беспросветном быте, не оставлявших надежд на человеческую жизнь (Зензинов, 1944: 184-191, 196-198, 207-210, 221-222; 60 лет, 1991:

^ ^ ^ ¹3^6, ^ Н9^-150 ¹53^-154, ¹5^6-159⁾.

Последствия «великого перелома» крайне негативно повлияли на моральное состояние военнослужащих Рабоче-крестьянской Красной Армии (РККА). В 1932-1933 годах Особые отделы ОГПУ зафиксировали в войсках сотни тысяч отрицательных высказываний со стороны бойцов и командиров, а также учли несколько тысяч устных угроз, содержавших повстанческие намерения (Сувениров, 1998: 49-50). «Крестьяне открыто заявляют недовольство властью, -- утверждал писарь штаба 50-го артиллерийского полка (Московский военный округ) Булкин, исключенный из партии и арестованный особистами за «антисоветскую агитацию» в августе 1932 года. -- Если будет война -- мужики повернут винтовки на коммунистов»Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 37837. Оп. 21. Д. 10. Сводка № 28 о ЧП в РККА на 14 сентября 1932. Л. 311.. «Житуха никуда <...> Люди в колхозах голодают и говорят: “Е... вашу мать, все равно нам придется с вами воевать»РГВА. Ф. 25896. Оп. 9. Д. 92. Перечень антисоветских проявлений. Л. 72(об)., -- рассуждал в разговоре с сослуживцами боец кавалерийского эскадрона 28-й стрелковой дивизии (Северо-Кавказский военный округ, СКВО) Н.И. Прокопов, арестованный чекистами за «антисоветскую агитацию» 17 февраля 1933 года. «Крестьянство принимало участие в Революции 1917 года потому, что оно боролось за землю, а теперь, если вспыхнет война, крестьянство воевать не будет за советскую власть, потому что земля находится в собственности государства и крестьянство ею не распоряжается»РГВА. Ф. 25880. Оп. 5. Д. 25. Сводка № 034 о ЧП в частях, поднадзорных Военной прокуратуре КВО (по состоянию на 9 августа 1937). Л. 115., -- рассказывал в узком кругу летом 1937 года П.С. Билык, младший командир 287-го стрелкового Тульчинского полка 96-й история стрелковой Винницкой дивизии им. тов. Фабрициуса 17-го стрелкового корпуса (Киевский военный округ). О тяжелых последствиях для режима и отечества при всеобщей мобилизации колхозников в случае большой войны писал в середине 1930-х годов эсер и теоретик кооперации С.С. Маслов, работавший в Праге (Маслов, 2007: 281).

Крестьянские потери, принудительный труд и другие особенности колхозной системы автор считает одной из важнейших причин, предопределивших невероятный успех германского наступления летом-осенью 1941 года. За первые пять месяцев операций на огромном фронте войска Вермахта, в разы уступавшие в людских ресурсах и технике Красной Армии, дошли от западной границы до Ленинграда, Москвы и Ростова-на-Дону. На главных направлениях противник продвинулся вглубь территории СССР на расстояние от семисот до тысячи километров. «Основная масса красноармейцев -- колхозники, враждебно настроенные в отношении советского режима, так как у них была отобрана частная собственность, -- констатировали сотрудники Абвера из штаба XVII армейского корпуса 6-й армии группы армий «Юг» после опросов многочисленных пленных на протяжении первого месяца войны, -- У большинства красноармейцев отцы сосланы, убиты, либо живут в тяжелейшей нужде» (Доклад о настроениях в войсках противника. 24 июля 1941, см.: Солонин, 2013: 535). В приказе № 001919 от 2 сентября 1941 года Ставки Верховного главнокомандования о создании заградотрядов Сталин признавал: «В наших стрелковых дивизиях имеется немало панических и прямо враждебных элементов»Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Volkogonov Dmitry Papers. Container 7. Reel 5. Приказ № 001919 от 2 сентября 1941 СВГК. Л. 1.. К 31 декабря 1941 года советские боевые потери составили почти 6 млн человек (противника -- округленно 850 тыс.), в том числе пропавшими без вести 3,9 млн, или 65% (противника -- 57 245, или менее 7%, в том числе пленными более 9 тыс.) (Мельтюхов, 2002: 419; Сидоров, 2000: 29). Абсолютное большинство пропавших без вести бойцов и командиров, включая перебежчиков, попали в немецкий плен -- как минимум 3,35 млн фаШп, 1957: 427) -- или остались на оккупированных территориях дезертирами, чья судьба затем складывалась по-разному. В значительной степени объективным следствием коллективизации, голода 1932-1933 годов и колхозного быта стало массовое сотрудничество советских людей с оккупантами и их союзниками, когда на стороне противника несли военную службу не менее миллиона граждан СССР фаШп, 1957: 555, 658; Семиряга, 2000; 88-92, 104, 460, 463-464, 471).

Жестокая коллективизация, по словам Сталина, потребовала «много времени и больших издержек» (XVII съезд, 1934: 18). Но мучительная гибель 7,5 млн человек, разрушение животноводства, миллиардные финансовые потери, очередное обострение социальной вражды и прочие «издержки» так и не привели к созданию эффективного хозяйства на земле, не повысили урожайности, крестьянского благосостояния и накопления. Впрочем, Молотов и не видел в улучшении качества народной жизни перспективной цели Коммунистической партии (Сто сорок бесед, 1991: 383). По оценкам профессора Х. Хантера, попытавшегося построить альтернативную модель развития сельского хозяйства СССР на основе показателей второй половины 1920-х годов, при отказе от коллективизации поголовье лошадей за период 1928-1939 годов увеличилось бы почти на 40%, объем посевных площадей -- почти на 20%, средняя урожайность могла достигнуть 9,6-10,2 центнера с гектара, а население возрастало как минимум до 185,6 млн человек (Хантер, 1985: 250-251, 254). В реальности на 17 января 1939 года в СССР проживали не более 167,7 млн человек (Жиромская, 1994: 32).

Колхозный строй не укрепил Красной Армии и не обеспечил продовольственной безопасности СССР в чрезвычайных условиях военного времени. Несмотря на все затраты, жертвы и тяготы, большевикам так и не удалось создать автаркическое сельскохозяйственное производство, независимое от импорта, как того требовал член Политбюро и наркомвоенмор К.Е. Ворошилов на XV съезде ВКП(б) в 1927 году (Симонов, 1996: 64). В 1941-1945 годах в глубоком тылу голод и другие бедствия унесли миллионы жизней (Андреев, Дарский, Харькова, 1993: 77; Исупов, 1994: 104-106, 112113). Чтобы поддерживать силы советских военнослужащих и квалифицированных рабочих, потребовалась безвозмездная помощь американских, британских и канадских союзников, доставивших в СССР почти 5 млн нетто-тонн продовольствия. По калорийности им можно было кормить десятимиллионную армию в течение четырех с половиной лет (Супрун, 1996: 53). Не меньшую ценность для проведения посевных кампаний имело спасительное пополнение ленд-лизовскими семенами скудных колхозных фондов (Гурина, 2015: 58).

Таким образом, неизбежно возникает концептуальный вопрос о смысле и целях сталинского курса, разорившего деревню и положившего начало превращению самостоятельных крестьян-производителей в потомственных батраков. Десятилетия спустя Молотов убежденно считал «успех коллективизации значительнее победы в Великой Отечественной войне», «если б мы ее не провели, войну бы не выиграли». Колхозная система, по мнению ближайшего сталинского соратника, позволила создать «могучее социалистическое государство со своей экономикой, промышленностью» (Сто сорок бесед, 1991: 383). С учетом человеческих потерь и других отрицательных результатов подобные объяснения неубедительны, хотя точка зрения Молотова разделялась некоторыми исследователями (Симонов, 1996: 72, 324).

история Дискуссионный вопрос о причинах коллективизации рассматривался многократно, в том числе в исследованиях П. Грегори (Грегори, 2008: 53, 57-58), В.П. Данилова (Кедров, 2019: 9-10, 16, 25, 31), Н.А. Ивницкого (Ивницкий, 1996: 10-11), В.С. Мерцало- ва (Мерцалов, 1948: 13-14), Е.А. Осокиной (Осокина, 2008: 103), С.Н. Прокоповича (Прокопович, 1952: 182-183, 185), Ш. Фицпатрик (Фицпатрик, 2008: 11), О.В. Хлевнюка (Хлевнюк, 2010: 32-33) и других специалистов. Развернутый анализ проблемы коллективизации в отечественной постсоветской историографии дал Н.Г. Кедров (Кедров, 2018: 91-99).

В исторической литературе достаточно часто указывалось на приоритетное стремление руководителей ВКП(б) при помощи колхозов снять зерновую проблему, обострившуюся в 1928-1929 годах, разрешить хлебный вопрос в интересах индустриализации, добыв для нее средства за счет крестьянской платежеспособности, максимально ускорить рост сельскохозяйственного производства, увеличить его товарность, зерновой экспорт и размеры хлебозаготовок (Ивницкий, 1996: 10-11; Кованьковский, 1956: 19, 21-22; Козлов, 2011: 5; Осокина, 2008: 103; Прокопович, 1952: 185; Фицпатрик, 2008: 11). Другие ученые связывали очередной натиск на хлеборобов с приверженностью большевиков определенным идеологическим схемам (Колодежный, 2002: 382-383, 392-394), избранием привычных военно-коммунистических методов для директивного управления народным хозяйством (Хлевнюк, 2010: 33) и эффективной эксплуатации сельских производителей (Маслов, 2007), а также с внутрипартийными конфликтами и неустанной борьбой Сталина за установление личной диктатуры (Кедров, 2019: 30-31; Конквест, 1988: 156-157).

В рамках концепции о планомерной подготовке СССР с 1928 года к большой войне, должной создать объективные предпосылки для нового этапа анархии и социалистической революции в Европе, колхозы подавались как форма «крупных производственных единиц, легче поддающихся плановому воздействию, чем многомиллионная масса мелких, распыленных крестьянских хозяйств» (Симонов, 1996: 59, 67). Руководители ВКП(б) не просто нуждались в валюте для индустрии (Козлов, 2011: 6), но преимущественно для инвестиций в военно-промышленный комплекс. В 1929-1934 годах члены Политбюро рассчитывали создать современную военно-техническую базу и достигнуть превосходства над объединенными силами мифического «западного блока» по авиации, артиллерии и бронетехнике (Кен, 2002: 62-63). В итоге к зиме 1934 года на вооружении войск РККА находились 4847 танков, 2897 танкеток, 50 самоходных артиллерийских установок (САУ) и 325 бронеавтомобилей, в том числе 266 с пушечным вооружением (Мельтю- хов, 2002: 516). Красная Армия получила значительный перевес над суммарными силами западных соседей, не планировавших нападать на СССР (Кен, 2002: 264). Но к 1938 году многие серийные образцы бронетехники выпуска 1929-1935 годов, создававшиеся в ходе и за счет жестокого насилия партии над крестьянством, практически выработали свой ресурс, и их состояние выглядело плачевно (Симонов, 1996: 100).

Беспримерная по срокам, темпам и масштабам гонка вооружений вполне соответствовала стратегическим целям Коммунистической партии, изложенным в декларативной части Конституции СССР 1924 года, материалах Коминтерна и Штаба РККА (Кен, 2002: 264-265). Действительно, еще в 1924 году Сталин рассматривал большевистскую революцию «не как самодовлеющую величину, а как подспорье, как средство для ускорения победы пролетариата в других странах» (Валентинов, 1991: 71), в 1928 году он напомнил слушателям, что «мировая революция может питаться только советским хлебом» (Авторханов, 1959: 12). Однако в 1929-1933 годах непосредственная угроза большой европейской войны отсутствовала -- с точки зрения Сталина, дело еще лишь шло к ней, мировой революционный кризис назревал, но пока не наступил, а Советский Союз тем временем нуждался в сближении и выгодном сосуществовании с капиталистическими государствами для накопления необходимых ресурсов (XVII съезд, 1934: 8, 10, 12-14). Взаимозависимость между внешнеполитическими планами руководителей ВКП(б), начатой ими гонкой вооружений, коллективизацией и созданием грандиозной системы принудительного труда несомненна. Но в этом контексте сталинский курс, помимо прочего зависевший и от обострения международных противоречий, мог дать ожидаемый эффект не на рубеже 1920-х -- 1930-х годов, а лишь в среднесрочной перспективе, примерно через десять лет, как полагал и сам Генеральный секретарь (Сталин, 1947: 329). Только летом 1939 года сложились благоприятные условия, когда во время обострившегося противостояния между Германией и ее потенциальными противниками Сталин мог использовать все преимущества третьей стороны и придирчиво выбирать, как будут действовать на Западе -- или останутся нейтральными -- огромные силы Красной Армии, насчитывавшие 147 дивизий, почти 56 тыс. артиллерийских стволов, более 11 тыс. самолетов, а также более 23 тыс. танков, танкеток, САУ и бронеавтомобилей (Мельтюхов, 2002: 66, 525).

Наконец, некоторые исследователи (В.С. Мерцалов, М.С. Френ- кин, В.П. Дмитренко и др.) видели в насаждении колхозов и массовом раскулачивании в первую очередь комплекс неотложных мер по защите власти ВКП(б), зашатавшейся во время короткого НЭПа. Вслед за ликвидацией дворянства, духовенства, купечества, почетных граждан и всероссийским расказачиванием неизбежно пришла пора всесоюзного раскрестьянивания -- главный смысл коллективизации заключался в уничтожении крестьянства как самостоятельного класса, экономически независимого от Коммунистической партии, постоянно питавшего силы оппозиции и антибольшевистского сопротивления (Билимович, 2007: 418; Френкин, история 1987: 221-222). С кризисом НЭПа возникла острая необходимость «добить остатки капитализма и устранить всякую угрозу [буржуазной] реставрации» (Мерцалов, 1948: 14), иначе партия рисковала потерять контроль над экономикой и общественной жизнью (Кедров, 2019: 24). В развитие высказанных тезисов мы считаем необходимым обсуждать причины коллективизации в тесной связи с особенностями социального устройства СССР и обострением внутриполитического положения во второй половине 1920-х годов.

Советская государственная модель, укрепившаяся в 1918-1922 годах в результате поражения Белых и крестьянско-повстанческих армий, по существу, была однопартийной диктатурой. «Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем», -- заявлял председатель Совнаркома РСФСР В.И. Ленин в 1919 году, представляя Коммунистическую партию в качестве «авангарда всего фабрично-заводского и промышленного пролетариата» (Ленин, 1970: 134), в то время как его доля в российском населении не превышала 13%. В то же время Советы и их съезды, избиравшиеся трудящимися на условиях неравного классового голосования, так как один голос рабочего (пролетария) приравнивался к пяти голосам крестьян (Первая советская конституция, 1938: 431-432) -- мелких буржуа, -- превратились в фикцию. Они играли роль лишь конституционной ширмы, скрывавшей подлинную вертикаль власти в РСФСР. На ее вершине находились Центральный комитет (ЦК) из девятнадцати человек, избираемых на очередном партийном съезде, и более узкие коллегиальные органы -- Организационное и Политическое бюро, включавшие наиболее авторитетных членов ЦК. «Самая настоящая “олигархия”, -- не без откровенности признавал Ленин в 1920 году. -- Ни один важный политический или организационный вопрос не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике без руководящих указаний Цека партии» (Ленин, 1981: 30-31). Весь жесткий механизм так называемого «пролетарского» управления выполнял коллективные решения небольшой узурпаторской группы, вышедшей из дисциплинированной организации профессиональных революционеров-заговорщиков. Большая часть из них, судя по результатам персональных выборов в ЦК на X съезде в 1921 году, не имела ни рабочего происхождения, ни фабрично-заводского ценза.

В соответствии с идейно-теоретическим наследием Ленина и резолюцией XII съезда, состоявшегося в 1923 году, «диктатура рабочего класса» не могла «быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, то есть Компартии» (Коммунистическая партия..., 1984 а: 53). При этом органам ВЧК-ГПУ, как отмечал Ф.Э. Дзержинский, принадлежала роль главного карательного инструмента ЦК (Плеханов, 2006: 94). Тем самым чекисты госбезопасности защищали неприкосновенность олигархической группы партийной бюрократии, в чьих руках концентрировались власть и национализированная собственность, сосредотачивались учет и распределение ресурсов, функции политического контроля, пропаганды и репрессивных мероприятий. На том же XII съезде Сталин обосновал принципиальную доктрину о руководящей роли аппарата в жизни партии и Советского Союза. «Необходимо подобрать [нужных] работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь» (Двенадцатый съезд, 1968: 63), -- доложил делегатам Сталин в отчете от имени ЦК.

Осенью 1923 года члены Оргбюро ЦК впервые определили перечень ключевых назначений, требовавших одобрения или согласования партийных инстанций. 3500 советских должностей занимались только после утверждения ЦК выдвинутых кандидатур, а 1500 -- с его предварительным уведомлением. На местах свою низовую номенклатуру формировали ЦК республиканских Компартий, губкомы (обкомы) и укомы (райкомы). В 1924 году в учетнораспределительном отделе ЦК, где обобщались сведения о кадрах, состояли на регистрации почти 15 тыс. работников аппарата, постепенно охватывавшего все стороны государственной, экономической, общественной и культурной жизни СССР (Измозик и др., 2010: 374-375). Заветный партбилет открывал дорогу к материальным благам, а главным условием успешной карьеры становилась готовность принять цековские директивы «как родные» и добиться их полного выполнения. Во второй половине 1920-х годов численность большевистской партии, включая кандидатов, резко увеличилась: почти с 736 тыс. человек (на 1 января 1924) до 3,9 млн (на 1 мая 1930), несмотря на постоянные чистки и исключения (Тринадцатый съезд, 1963: 529; XVI съезд, 1930: 598). Одновременно рос и корпус освобожденных партработников.

Совершенствовалась и приобретала все большие размеры система номенклатурных привилегий, возникшая в 1918-1919 годах: от прикрепления ответственного товарища к особому снабжению, выдачи спецпайков и доступа к дефицитным товарам до предоставления ему комфортного жилья, персонального транспорта, квалифицированной медицинской помощи, условий первоклассного отдыха и права ношения огнестрельного оружия. Привычка к достатку и комфорту приходила быстро. От закулисных аппаратных решений зависели должностные и служебные перемещения, условия работы, быта и жизненные перспективы. Один из основателей КПФ и видных деятелей Коминтерна Б.К. Суварин вспоминал: «Когда приходилось голосовать за “платформы”, то голосовали не за “перманентную революцию” или “социализм в одной стране”, а за квартиру и должность в Москве либо Ленинграде» (Борис Суварин, 1980: 439). Позднее к привилегиям прибавились возможности свободного перемещения по стране и санкционированного выезда за границу. В итоге -- в зависимости от приближения человека к властной вертикали или отдаления от нее -- в СССР закреплялась история почти феодальная стратификация населения по отношению к благам и довольствию. «Коммунистическая революция, которая проводилась во имя уничтожения классов, привела к неограниченной власти одного, нового класса. Все остальное -- маскировка и иллюзия» (Джилас, 1961: 51), -- констатировал один из бывших руководителей КПЮ, разочаровавшийся в социалистическом эксперименте и ставший гонимым диссидентом.

Важнейшая корпоративная задача номенклатуры заключалась в том, чтобы сохранить свое привилегированное положение и власть, которую партия сумела удержать в годы Гражданской войны при помощи массового террора. Возможная победа контрреволюции и смена режима в СССР -- при любом сценарии -- означали личный крах для десятков тысяч партработников, начиная от уровня секретарей первичных организаций, и, кроме того, создавали реальную угрозу для их жизни. «Вас всех растерзают!» (Сто сорок бесед, 1991: 210) -- предупреждал своих соратников Ленин по свидетельству Молотова.

В разгар НЭПа Сталин не высказывал антикрестьянских взглядов. Напротив, в рамках «бухаринской» доктрины «правого коммунизма» он в духе времени призывал «сомкнуться с основной массой крестьянства, поднять ее материальный и культурный уровень», выступал против «разжигания классовой борьбы» в деревне, одобрял поощрение кредитной, сельскохозяйственной, потребительской, промысловой кооперации, благодаря чему накапливались необходимые средства для постепенной индустриализации (Валентинов, 1991: 90, 102-104). Возвышение и успехи Генерального секретаря в борьбе с оппонентами объясняются не только его административно-аппаратными способностями, но и криминальными талантами. «Сталин собрал настоящую банду, лишенную каких бы то ни было принципов и решившую ценой любых человеческих жертв сохранить власть, -- рассказывал Суварин. -- Со всеми ее привилегиями и преимуществами» (Борис Суварин, 1980: 441-442). На сталинский синтез политического руководства с искусством уголовных методов управления обращали внимание и другие современники (Авторха- нов, 19836: 760). НЭП мог существовать, но лишь до тех пор, пока не грозил интересам номенклатуры и ее благополучию, а ситуация в СССР не выглядела безмятежной. 3 января 1925 года на заседании Политбюро Сталин прямо сказал соратникам: «Мы до полной ликвидации гражданской войны далеко не дошли, и не скоро, должно быть, дойдем» (Плеханов, 2006: 91). И у него существовали веские основания для подобных заявлений.

В 1925-1926 годах доля сельского населения СССР превышала 80% (более 120 млн из 148,5 млн человек) (Андреев, Дарский, Харькова, 1993: 56). Производительный труд и рост благосостояния во время НЭПа сделали советскую деревню самостоятельной, стимулировали местное предпринимательство, накопление и развитие сельской кооперации (Валентинов, 1991: 128-129, 138-139; Прокопович, 1952: 174). Однако материально независимые крестьяне, от чьих усилий зависело снабжение городов и ситуативная стабильность, не говоря уже о нэпманах, в краткосрочной перспективе представляли опасность для большевистской партии (Колодежный, 2002: 392; Прокопович, 1952: 174; Скворцов, 1955: 61-63; Сто сорок бесед, 1991: 381). По мнению одного из коммунистов, в середине 1920-х годов оживился «кулак, у которого революция обрезала крылья», еще более «свирепый враг», чем «буржуй» (Фицпатрик, 2008: 40). Доминировавшая середняцкая, а отчасти и бедняцкая группы деревни находились под сильным влиянием зажиточных домохозяев, к которым коммунисты прилепили «кулацкий» ярлык (5-6 млн человек), хотя подобное клеймение преимущественно носило искусственный характер (Ивницкий, 1996: 62; Шанин, 2019: 295-298; Френкин, 1987: 226).

Крепкие хлеборобы, обеспечивавшие продовольственную безопасность страны, кормившие город, армию и партию, вполне естественно желали представительства на политическом уровне и могли составить конкуренцию большевикам. Тем более партячейки на селе влачили жалкое существование и авторитетом не пользовались, так как процент коммунистов в сельском населении был ничтожным (Шанин, 2019: 317-321). В 1925 году -- самом благополучном в истории пореволюционной деревни, по мнению Н.В. Вольского-Валентинова, занимавшего в тот момент должность заместителя редактора «Торгово-промышленной газеты» ВСНХ (Валентинов, 1991: 139), -- в Самарской и Тамбовской губерниях, Северо-Кавказском и Сибирском краях развернулась серьезная борьба на выборах в сельские Советы. Крестьяне требовали уравнять их в избирательных правах с рабочими, разрешить свободную агитацию, отменить монополию внешней торговли, снять ограничения кооперативной деятельности, реабилитировать политзаключенных и «лишенцев». В избирательную кампанию вмешались органы ОГПУ. Как следствие новых конфликтов, на селе резко возросло количество низовых терактов: с 313 в 1924 году до 902 в 1925 году и 1123 в 1928-м (Баранов, 1997: 190-192; Плеханов, 2006: 79-81; Френкин, 1987: 227).

Повышение уровня жизни в нэповской деревне по сравнению с периодом «военного коммунизма» неизбежно привело к росту потребления и покупательского спроса. В то же время большевики, чтобы не потерять власть, принципиально сохраняли в своих руках «командные высоты» в народном хозяйстве. Тем самым развитие и влияние «капиталистических элементов» жестко ограничивалось партией и допускалось лишь до определенного уровня -- с планами их неизбежного уничтожения в ближайшем будущем (История ВКП(б), 1945: 245-247). Но в результате охранительной политики по искусственному сдерживанию частной инициативы на протяжении нескольких лет, зимой 1926/27 года на полусвободном рынке СССР неизбежно возник дефицит промтоваров. Широкий крестьянский спрос превышал бедное государственное предложение («Совершенно секретно», 2002: 49; Коммунистическая партия..., 19846: 140). Поэтому цены на дефицитные промтовары начали быстро расти, а вслед за ними -- в качественной естественной реакции -- и отпускные цены на продовольствие.

Полная либерализация советской экономики с целью товарного насыщения рынка исключалась: такой сценарий означал быстрый конец режима с мрачными последствиями для его актива. В качестве выхода члены ЦК ВКП(б) решили ликвидировать частную торговлю и вернуться к внеэкономическому принуждению, чтобы путем административного нажима заставить сельских производителей продавать хлеб государству не по рыночным (2-6 рублей за пуд), а по убыточно-директивным ценам (о,8-1,2 рубля). «Им, конечно, [было] не выгодно» (Сто сорок бесед, 1991: 376), -- соглашался Молотов, комментируя применение чрезвычайных мер. Так после нескольких лет нэповского «перемирия» партия начала новый поход против хлеборобов (Скворцов, 1955: 37).

Крестьяне, пытавшиеся защитить плоды своего тяжелого физического труда, ответили сопротивлением. Если в 1926-1927 годах чекисты зафиксировали 1612 терактов, то в 1928-1929 -- 10 120. Количество массовых протестных выступлений по стране выросло с 63 в 1926-1927 годах до 2016 в 1928-1929 (Трагедия советской деревни, 2000: 788; Плеханов, 2006: 79-81, 391). Например, зимой 1928 года в волостном селе Воскресенском Рыбинского уезда Ярославской губернии среди жителей звучали призывы «выкинуть трехцветный флаг и поднять восстание», в Донском округе СКК в подполье формировались вооруженные казачьи группы («Совершенно секретно», 2002: 47, 55). Только в декабре 1929 года чекисты зафиксировали в сельской местности более восьмидесяти массовых выступлений, в первую очередь в ЦЧО и Средне-Волжском крае. Почти половина из них связывалась с крестьянскими протестами против гонений на Православную Российскую Церковь и подавления религиозной жизни, а треть -- с принудительными хлебозаготовками («Совершенно секретно», 2004: 583-585). Широко распространялись антибольшевистские листовки: в 1928 году -- 845 учтенных случаев, в 1929-м -- 2391 (Трагедия советской деревни, 2000: 788). Соответственно, ужесточалась карательная политика: в 1925 году в СССР за «контрреволюционные преступления» были осуждены 1042 человека, в 1926-м -- 17 804 человек, в 1927-м -- 26 036 человек, в 1929-м -- 33 757 человек (Измозик, 1995: 121; Плеханов, 2006: 145).

В результате организованного натиска на деревню при помощи сталинских методов хлеб успешно «подкачался» (История ВКП(б), 1945: 279; Сто сорок бесед, 1991: 377). Но опыт 1927-1928 годов наглядно показал многим представителям высшей номенклатуры ВКП(б), насколько уязвима их власть в крестьянской стране, где лояльность пролетариата и армии зависели от труда свободных сельских производителей, способных в ближайшие год-два сократить запашку и производство продовольствия или даже взяться за оружие. «Нельзя строить социализм, имея бандитские выступления и восстания среди крестьян» (Сталин, 1949: 197), -- заявил Генеральный секретарь осенью 1927 года. Бывший номенклатурный работник ЦК А.Г. Авторханов в эмиграции так оценивал положение партии после хлебозаготовительных кризисов: «Сталин помнил, как пало царское самодержавие. “Хлеба, хлеба, хлеба!” -- вот с какого лозунга начали Февральскую революцию в Петрограде. Сталин знал лучше, чем Бухарин, что большевистское самодержавие ждет та же судьба, под тем же лозунгом, если самому не произвести революцию сверху в деревне, чтобы предупредить революцию снизу в городе» (Авторханов,1983а: 377).

В краткосрочной перспективе вероятность социального взрыва в столичных центрах неуклонно возрастала. В 1928-1929 годах органы ОГПУ зарегистрировали на промышленных предприятиях 1576 забастовок, в них участвовали 155 860 человек («Совершенно секретно», 2002: 160, 206, 256, 315, 376, 415, 455, 503, 544, 603, 670; «Совершенно секретно», 2004: 85, 139, 173, 229, 279, 320, 365, 406, 478, 526, 564, 602). С магазинных прилавков исчезали сметана, масло, творог, подсолнечное масло -- и хлеб. Зимой 1928/29 года члены Политбюро приступили к введению карточной системы на хлеб, тем более в ряде регионов карточки уже существовали явочным порядком с 1928 года. 14 февраля 1929 года выдача хлеба по карточкам стала всесоюзной. Специальные заборные книжки, по которым отныне отпускался хлеб, получили только городские трудящиеся. В Москве и Ленинграде для рабочих и служащих предприятий устанавливалась норма суточной выдачи печеного хлеба в 900 граммов, для членов их семей, служащих, безработных и прочих категорий трудящихся -- 500 граммов. В остальных промышленных районах и рабочих поселках, соответственно, 600 и 300 граммов. Крайней датой введения карточек назначалось 1 марта (Осокина, 2008: 95). Вслед за рационированием хлеба неизбежно наступала очередь мяса, сельди, молока, яиц, масла и других продуктов. Но карточки не спасали.

В последнем квартале 1929 года в снабжении горожан все равно возникали перебои -- месячные нормы выдачи хлеба сокращались в Сибири и на Дальнем Востоке. В Москве, Владимире, Костроме, Нижнем Новгороде не хватало рыбы, колбасы, сахара, кондитерских изделий. В столице вместо мяса покупателям предлагалась конина, не пользовавшаяся спросом. В ярославских очередях дрались за галошами. Прямым следствием ухудшения условий труда и быта становились локальные забастовки на фабриках и заводах («Совершенно секретно», 2002: 566-567, 572-573). Сексоты ОГПУ фиксировали резко критические высказывания против расширения колхозной системы, циркулировавшие среди части рабочих на предприятиях Ленинграда, Москвы, Нижнего Новгорода и других городов. Одни сомневались в ее целесообразности и эффективности, история другие, особенно строители, утверждали, что в результате нового натиска Коммунистической партии на деревню уровень жизни мастеровых упал не только по сравнению с предреволюционным состоянием царской России, но даже при сопоставлении с эпохой крепостного права («Совершенно секретно», 2002: 569-570).

Наконец, при оценках мотивации руководителей ВКП(б) необходимо учитывать наличие непримиримой эмиграции, представлявшей на рубеже 1920-х -- 1930-х годов потенциальную опасность для большевиков. Их политике противопоставлялся белогвардейский «активизм» и подготовка к «весеннему походу», заключавшаяся в сохранении и обучении военных кадров, насчитывавших десятки тысяч чинов в составе полковых объединений, а также сохранившихся частей и отдельных подразделений русской армии, прекратившей существование в 1924 году. Георгиевский кавалер и председатель Русского Обще-Воинского Союза (РОВС), генерал от инфантерии А.П. Кутепов накануне собственной гибели зимой 1930 года распорядился приступить к разработке оперативного плана по высадке крупного десанта на Кубань с целью возобновления боевых действий с опорой на казачество и крестьянство Юга России (Александров, 2004: 40-41). И при определенных обстоятельствах соединение «офицерской» и «кулацкой» контрреволюции могло состояться.

Следовательно, чтобы номенклатура ВКП(б) смогла удержать власть в СССР в начале 1930-х годов и продолжить в международном масштабе борьбу за коммунизм -- постоянную величину в сталинской стратегии -- сельские производители должны были лишиться возможностей для сопротивления и стать покорным объектом государственной эксплуатации. Для достижения этой прагматичной цели в кратчайший срок требовалось уничтожить наиболее состоятельную и хозяйственную часть хлеборобов-налогоплательщиков, а основную массу крестьян превратить в прикрепленных к государственной земле сельскохозяйственных рабочих, выполняющих плановые задания при фиктивной или минимальной оплате труда.

В сталинской программе социалистических преобразований деревни экспроприации подлежали не только собственность и орудия производства, но в первую очередь крестьянский труд. Поэтому в 1928 году Сталин публично назвал крестьянство «классом, который выделяет из своей среды, порождает и питает капиталистов, кулаков и вообще разного рода эксплуататоров» (Сталин, 1947: 192). При этом добровольно в колхозы не удавалось вовлечь даже всех бедняков, не говоря уже о середняцкой массе: концепция коллективного землепользования не имела популярности на селе. По свидетельству агронома Скворцова, работавшего в конце 1920-х годов в ЦЧО, в подавляющем большинстве хлеборобы коллективизации не хотели (Скворцов, 1955: 37). Осенью 1929 года в СССР насчитывалось более 25,4 млн крестьянских дворов, из которых более 24,4 млн вели единоличное хозяйство и лишь чуть более 1 млн (4,1%) были коллективизированы (Прокопович, 1952: 191). Потребовалось невероятное насилие над крестьянством, чтобы в 1930-1933 годах осуществить «революцию сверху», в ходе которой номенклатура боролась за создание благоприятных условий для самосохранения. «Нет, тут уж руки не должны, поджилки не должны дрожать, а у кого задрожат -- берегись! Зашибем!» (Сто сорок бесед, 1991: 378) -- так объяснял Молотов в 1972 году собеседникам жестокость решений, принимавшихся руководящими органами ВКП(б).

Таким образом, сталинская коллективизация в первую очередь имела политические причины, обусловленные социальными особенностями однопартийного государства. В стране с преобладающим крестьянским населением только колхозная организация сельского хозяйства, несмотря на все ее очевидные издержки и неэффективность принудительного труда, гарантировала партийной номенклатуре удержание власти, сохранение привилегированного положения и захваченной собственности, когда для них сложились очевидные угрозы в 1927-1929 годах. Недаром безымянные авторы «контрреволюционных» листовок расшифровывали аббревиатуру ВКП(б) как «Всероссийское Крепостное Право большевиков» («Совершенно секретно», 2008 а: 701). Кроме того, колхозная система породила постоянное недоедание и дефицит, поставила повседневную жизнь сельского населения под жесткий контроль местного совпартактива, заставила людей бороться за повседневное выживание -- и минимизировала риски протестных выступлений, сняв проблему «кулацкой» контрреволюции. Двадцать лет спустя схожие процессы произошли на Западной Украине, когда коллективизация, репрессии и депортации закономерно привели к постепенной ликвидации социальной и хозяйственно-экономической базы подпольных формирований Украинской повстанческой армии (Го- гун, 2012: 344-346).