Социально-политическое положение Российской православной церкви в центральных российских и белорусских губерниях в предреволюционный период

Размещено на http://www.allbest.ru/

СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РОССИЙСКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ В ЦЕНТРАЛЬНЫХ РОССИЙСКИХ И БЕЛОРУССКИХ ГУБЕРНИЯХ В ПРЕДРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРИОД

Е.В. Кулабухова магистр исторических наук,

соискатель кафедры истории

Беларуси и восточных славян

Аннотация

Сегодня изучение истории Российской православной церкви вызывает огромный научный интерес и является одной из наиболее разрабатываемых тем как церковными, так и светскими историками.

В предлагаемой статье рассматриваются вопросы, связанные с определением места и роли Российской православной церкви в социально-политической жизни белорусских губерний в 1901-1904 гг.

Ключевые слова: Российская православная церковь (РПЦ), православное духовенство, епархия, Святейший Синод (Св. Синод), епископ, братство.

Annotation

Kulabuhova E. SOCIAL AND POLITICAL POSITION OF THE RUSSIAN ORTHODOX CHURCH IN THE BELARUSIAN PROVINCES IN THE PRE-REVOLUTIONARY PERIOD.

Today the study of the history of the Russian Orthodox Church is of great scientific interest and is one of the most developed topics both by church and secular historians. Joint scientific conferences on historical and church issues are regularly held, hundreds of books and thousands of articles on this topic have already been published.

The article discusses the issues related to the place and role of the Russian Orthodox Church in the social and political life of the Belarusian provinces in 1901-1904.

Keywords: Russian Orthodox Church (ROC), Orthodox clergy, diocese, Holy Synod, bishop, fraternity.

Введение

В начале XX в. белорусские земли были частью Российской империи и состояли из пяти губерний: Минской, Витебской, Виленской, Гродненской и Могилевской.

Российская православная церковь оставалась частью государственного механизма и представляла собой многочисленную и разветвленную организацию [1, с. 380]. Духовенство было полностью интегрировано в самодержавную систему власти, так как наряду со своими прямыми религиозными функциями оно выполняло еще и функции государственных чиновников. Николай II не освободил церковь и от полицейских функций, возложенных на нее еще Петром I [2, с. 72]. Отличительной чертой церковно-государственных отношений в то время был жесткий контроль со стороны правительства за жизнью церкви. Ни один серьезный вопрос по ее управлению не мог быть решен без одобрения императора, а на местах - без согласования с губернской администрацией [3, с. 121].

Основная часть

Положение и деятельность РПЦ в российском государстве регулировались законодательными актами [4, с. 21]. Так, согласно законам “Христианская Кафолическая Восточного исповедания” вера была первенствующей и господствующей, “хранителем ее догматов и блюстителем правоверия” считался император, в церковном управлении действовавший посредством Св. Синода [5, с. 17]. Таким образом, правовое пространство в области религиозного законодательства определялось особым положением РПЦ [6, с. 98; 7, с. 22].

На все “места и лиц, имеющих начальство по части гражданской или военной”, возлагалась обязанность предупреждать и пресекать всеми “зависящими от них средствами” различные действия, “клонящиеся к нарушению должного уважения к вере”. В обязанность администрации на местах также входило оказание “нужной защиты и пособия” всем “свободно исповедуемым в империи религии”, а в обязанность полиции - охрана “свободы иноверных, признанных правительством исповеданий” [7, с. 21].

Особенность положения в значительной степени определялась тем, что обер-прокурор при Синоде пользовался правами министра, благодаря чему был посредником между церковью и верховной властью. Все дела, касающиеся православного духовного ведомства, представлялись в высшие государственные учреждения и императору непосредственно через обер-прокурора, который, таким образом, стал фактически правителем церкви, осуществляя наблюдение за ней при помощи централизованного бюрократического аппарата [7, с. 22]. То есть епископы являлись лишь “ставленниками и орудиями Синода”, который сам “посредством обер-прокурора есть орудие государственной власти. Епископами повелевал Синод, Синодом - обер-прокурор, а последним - император” [8, с. 13; 9, с. 24]. Викарий Полоцкой епархии епископ Двинский Пантелеймон (Рожновский) писал: “Со стороны могло казаться, что у епископов полнота власти, что они все могут, а на самом деле им представлялась одна только видимость участия в церковном управлении” [10, с. 7]. При малейшем протесте со стороны церковных иерархов и неподчинении обер-прокурору или “дворцовой камарилье” их смещали с доходных кафедр и переводили в виде наказания в отдаленные епархии В 1913 г. наказанию подвергся виленский архиепископ Агафангел, который из-за несогласия участвовать в торжествах, устра- еваемых местными черносотенцами в честь Муравьева-вешателя, был лишен кафедры и выслан в Ярославль: Грекулов, Е.ф. Церковь, самодержавие, народ (вторая половина XIX - начало XX вв.) / Е.Ф. Грекулов. - М.: Наука, 1969. - С. 109. [11, с. 109].

в епархиях сохранялось двоевластие: епархиальный архиерей и духовная консистория, которая и была подотчетна не только синодальной бюрократии, но и местной государственной власти, так как, в отличие от иных конфессий, требовалась санкция светской власти на то, чтобы открыть, например, больницу или новый приход [12, с. 5, 6]. Но привычка надеяться на государственную помощь, в том числе и финансовую, не могла заставить отказаться от первенства среди других вероисповеданий [13, с. 7].

Господствующее положение православия выражалось в том, что в соответствии с законодательством неправославному духовенству запрещалось “прикасаться к убеждению совести не принадлежащих к их религии”, допускать “заведомо православных” к таинствам своей церкви [14, с. 42], правда впоследствии наказания за “богохуление и порицание веры”, за “отступление от веры и постановлений Церкви” были отменены [15, с. 60].

Следует подчеркнуть, что официально отмечались праздники только православной церкви. В эти дни государственные учреждения и учебные заведения были закрыты, запрещалось совершать наказания по судебным приговорам. К праздничным дням в соответствии с законом были отнесены все воскресные дни в году, все двунадесятые праздники, некоторые дни памяти святых, а также дни рождения и тезоименитства императора, императрицы, наследника престола, дни восшествия на престол и коронования [16, с. 43, 44]. Но стоит заметить, что власть, не имея эффективных инструментов воздействия на народные массы, “переложила” таким образом всю тяжесть идеологической кампании по подъему гражданского духа и патриотического сознания населения «на плечи» православной церкви. Это диктовалось и практическим расчетом. в праздничных литургиях, молебнах участвовало неизмеримо большее количество людей, чем в других мероприятиях, а это значит, что только церковная служба могла объединить все слои общества в единое целое [16, с. 44].

В 1901 г. в Петербурге открываются первые религиозно-философские собрания с участием представителей духовенства. Д.В. Поспеловский пишет о том, что “быть может именно на этих собраниях светское общество наконец начало понимать разницу между Церковью, с одной стороны, и государственным аппаратом, пленившим ее, - с другой. Понимание уже этой одной проблемы перекинуло мост через пропасть, разделявшую светское общество и Церковь” [17, с. 25].

С.С. Ольденбург отмечает “необычайное сочетание” участников религиозно-философских собраний, указывая на одновременное участие в нем светского общества и представителей духовенства [18, с. 197].

С.С. Бычков утверждает, что эти собрания, хотя они длились недолгий период (с 1902 по 1903 г.), были весьма важным событием в пробуждении самосознания “церковного народа”, и во многом благодаря российской интеллигенции церковь постепенно обретала свободный голос [19, с. 24].

Государственное подчинение нарушало важнейшее каноническое правило внутрицерковной жизни - соборность. Вопрос о церковных реформах в течение многих десятилетий был запрещенным. И поднимать его, по мнению С. Фирсова, было не столько опасно, сколько бесполезно, так как обер-прокурор Св. Синода К.П. Победоносцев искренне полагал, что именно в церкви хранится необходимый России “запас простоты”, надеялся, что духовные средства позволят обойтись без переустройства “учреждений”. по мнению К.П. Победоносцева, любые разговоры о реформировании строя церковного управления мешали “нормальному” течению государственной жизни, поскольку церковь и царство в российской империи представляли собой нераздельное целое. Идея церковной реформы не воспринималась Победоносцевым, т.к. он полагал, что быстрое и глубокое разрастание преобразований, связанных с взаимоотношениями церкви и государства, грозит “опасностью подорвать самые основы, на коих зиждется вся жизнь государственная и народная” [20, с. 417]. Стремясь вернуть церковь к “исконным” основам, обер-прокурор ограничивал в ее жизни начала самоуправления и автономии [21, с. 51]. Несмотря на то что на протяжении почти двух столетий православная церковь существовала в теснейшей зависимости от государства и представить последствия даже частичного пересмотра синодальной системы при всем ее несовершенстве было непросто, современники понимали, что вопрос из теоретической плоскости неминуемо должен перейти в практическую [20, с. 13-16].

Начало XX в. - это время, когда бурные социальные процессы, бродящие в обществе, вызвали к жизни новый тип православного пастыря-реформатора [22, с. 222]. Но мнения о преобразовании церкви у православного духовенства белорусских и российских земель имели как общие черты, так и некоторые особенности. Это проявилось в том, что православное духовенство в западных епархиях придерживалось в основном более умеренных взглядов относительно церковных реформ [23, с. 5].

В начале XX в. на страницах газет и журналов (как церковных, так и светских) стали публиковаться статьи, осуждавшие существовавшие в российской империи церковно-государственные отношения, унизительное положение церкви в обществе, падение ее авторитета и т. п. Суть критики сводилась к следующему: требовалось ослабление государственного контроля, предлагались различные меры по решению церковного вопроса [20, с. 411, 412]. православный церковь белорусский губерния

Нужно отметить, что отношения священнослужителей белорусских губерний с местной властью складывались по-разному. Например, епископ Митрофан, занимавший высокое положение в общественной жизни Могилевской губернии и страны, имел конфликт с местным губернатором. Известен случай, когда в 1909 г. в канцелярию Могилевского губернатора пришло письмо от епископа Митрофана с просьбой защитить его от клеветы со стороны польского помещика Станислава Голынского. Особенно огорчило епископа то, что говорил эту ложь польский помещик в доме губернатора. Тем самым Митрофан косвенно обвинял последнего в потворстве полякам, что, конечно же, по его мнению, было недопустимо не только в личных отношениях, но и в интересах государства, т. к. подобные попустительства могли вызвать у народа сомнения в единстве власти и церкви. В ответ губернатор посоветовал Митрофану не верить слухам, клевещущим имя честного человека [23, с. 127]. Такой ответ совершенно не удовлетворил священника, а, наоборот, вызвал основания для обвинения в адрес местных властей. Поэтому в своей проповеди “О благотворительности”, произнесенной в день постановки спектакля в пользу нуждающихся в средствах Николаевского детского приюта Ведомства учреждений Императрицы Марии, попечительницей которого была супруга губернатора, преосвященный критиковал формы благотворительности, сравнивая нравы общества того времени с первоначальным христианским гуманизмом. после этого выступления в могилевском обществе пошел слух о конфликте власти и церкви [24, с. 128].

У епископа Гродненского и Брестского Иоакима, например, были дружеские отношения с П.А. Столыпиным в то недолгое время, когда он был гродненским губернатором. Они сохранились и впоследствии, когда он стал известным государственным деятелем. Будучи губернатором, столыпин немало внимания уделял церкви, ее заботам и нуждам. представители духовенства Гродненской епархии по достоинству оценивали его старания. Когда Столыпин покидал полюбившуюся ему губернию, епископ Иоаким совершил напутственный молебен, по окончании которого обратился к Столыпину и его супруге с краткой речью. В этой речи епископ Гродненский и Брестский высказал им “свои благожелания, отметив такую высокосимпатичную черту непродолжительной административной деятельности петра Аркадьевича - верность ея основным началам государственного строения в Западном крае - православию, Самодержавию и русской народности” [25, с. 36-41]. Позднее, в 1907 г., после объявления на заседании Государственной Думы председателем Совета министров Столыпиным правительственной программы преобразования в стране по всем направлениям на его имя поступило множество телеграмм, в том числе и от членов Гродненского Софийского православного братства. В телеграмме “с отрадным чувством глубокого нравственного удовлетворения” приветствовалось выступление Столыпина в Государственной Думе. Далее в ней было написано: “Братство крепко верит, что за Вами и с Вами вся трудящаяся спокойная Россия. Братство убеждено, что эти надежды разделяет все русское православное население Гродненской губернии. Да укрепит и сохранит Вас Господь”. Выражением глубокого уважения гродненцев к своему бывшему губернатору, а затем и главе российского правительства было решение от 5 октября 1907 г. об избрании П.А. Столыпина и его супруги О.Б. Столыпиной почетными членами Гродненского Софийского православного братства [25, с. 43]. Кроме того, когда городские власти стали чинить препятствия членам Софийского православного братства в выделении избранного ими для строительства места, Столыпин сделал все от него зависящее, чтобы новый храм-памятник уже в 1909 г. поднялся ввысь всеми своими куполами [25, с. 52].

В начале XX в. среди священнослужителей крепло представление о поместном соборе как о решительном шаге в деле упорядочения церковной жизни, включая государственно-церковные отношения. С. Фирсов заметил, что в проекте манифеста от 26 февраля 1903 г. [26] имелся пункт, предполагавший разработку условий, “на которых могла бы быть расширена разумная свобода слова и совести, в согласовании оной с духом нашей Церкви и государственного строя”. однако в окончательной редакции Николай II вычеркнул статью о свободе слова, фактически исключив и статью о свободе совести. Несмотря на это важно отметить, что наряду с вопросом о положении православной церкви все-таки рассматривался и вопрос о свободе совести. Значит, светские власти понимали их взаимосвязь, хотя и не вполне представляли, как «технически» сохранить первенство и одновременно претворить в жизнь принцип свободы совести. С другой стороны, заявив в манифесте о необходимости участия клириков в жизни паствы, власти показали свою заинтересованность в большей, чем наблюдалось ранее, социальной активности православной церкви и выразили неудовлетворенность состоянием религиозного окормления мирян [25, с. 23].

Синодальная система, заключавшаяся в подчинении церкви бюрократическому аппарату и лишении ее собственной позиции в обществе, ввергла церковь в ложное представление о том, что она является государственной структурой [27, с. 58]. В связи с таким положением “мирское общество в целом оставалось далеким от Церкви и ее интересов, привыкнув смотреть на нее как на “какой-то отросток государственности”, “православное ведомство” [28, с. 47]. И поэтому доля всех социальных несправедливостей государственной системы возлагалась на церковь. Бюрократия же смотрела на церковь как “на идеологический приводной ремень для своей политики и громоотвод революционных гроз” [28, с. 42]. Из-за такого тесного союза с властями и политические взгляды, в свою очередь, характеризовались консервативностью [29, с. 89].

Реформы в сфере религиозной политики активно готовились на протяжении 1904 г., результатом чего вполне можно считать подписание Николаем II 12 декабря 1904 г. указа “О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка” [30]. Император возвещал: “Мы всегда имели сердечное стремление обеспечить каждому из наших подданных свободу верования и молитв по велениям его совести” [31, с. 185]. Для разработки рекомендаций по выполнению шестого пункта указа “об укреплении начал веротерпимости” было организовано совещание министров и председателей департаментов Государственного совета. Перед этим органом была поставлена задача пересмотреть “узаконения о правах раскольников, а равно и лиц, принадлежавших к инославным и иноверным исповеданиям”. речь о православной церкви не шла.

однако, как позднее писал митрополит Евлогий (Георгиевский), именно “реформа государственного устройства повлекла за собой и проект реформы Церкви” [25, с. 33, 34]. На заседании комитета министров Петербургский митрополит Антоний (Вадковский) говорил о том, что государство должно видеть свою главную задачу не в ограничении прав иноверцев, а в том, чтобы как можно больше дать возможностей самой православной церкви в осуществлении своей деятельности [12, с. 10]. Положение РПЦ, продолжавшей пребывать под опекой и мелочным контролем государства, побудило митрополита Антония (Вадковского) направить Николаю II записку “Вопросы о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви” [32, с. 249], в которой подчеркивалось то, что “освобожденная от прямой государственной или политической миссии, Церковь могла бы своим возрожденным нравственным авторитетом быть незаменимою опорою православного государства” [33, с. 21-22].

одновременно с митрополитом и С.Ю. Витте, тогда председатель Комитета министров, внес на обсуждение Комитета свою записку “О современном положении Православной Церкви”. Рассуждая с политической точки зрения, “мертвящее веяние сухого бюрократизма” он хотел ослабить пробуждением общественной деятельности. “Государству нужна от духовенства сознательная, глубоко продуманная защита его интересов, а не слепая вера в современное положение” [34, с. 467].

В записках митрополита Антония и Витте подчеркивалось, что с предоставлением конфессиональной свободы все религиозные объединения империи будут в более выгодном положении, чем православная церковь, пребывающая и далее под мелочным контролем государства и лишенная возможности организовывать свою жизнь по собственному усмотрению. Записка-меморандум митрополита Антония стала четким документом, излагающим основные насущные вопросы русской церковной жизни, включающие созыв Поместного собора, которые надо было как можно скорее решать [12, с. 25]. В записке Витте вся послепетровская система управления церковью объявлялась незаконной, держащей церковь в “состоянии паралича”.