Реконструкция мотивов и целей первых колонизаторов Сибири по материалам освоения русскими Дальнего Востока

У покорения Сибири и освоения Дальнего Востока много общих структурных характеристик - и речь здесь не про расхожую идею о «единожды развёрнутой колонизации, начавшейся с Урала и закончившейся на берегах Тихого океана». Во-первых, в обоих случаях отсутствуют стройные официальные (или хотя бы системно проработанные историографические) версии легитимизации этих масштабных эпизодов отечественной истории. По выражению дальневосточного исследователя Б. А. Дьяченко, «всё какая-то стеснительность бытует, всё чего-то боимся и потому не только о губернаторах или там о воеводах каких - о каза- ках-первопроходцах говорим с неохотою, почти сквозь зубы» [19, с. 18]. Во-вторых, значительная часть локальной официальной документации утрачена: как материалы Сибирского приказа, так и многие архивы Российско-американской компании, архивы Г. И. Шелихова и М. М. Булдакова [20].

В силу этих двух обстоятельств главную роль в сотворении образов ключевых героев в Сибири и на Дальнем Востоке играет локальная историческая память, транслирующая стабильные (от столетия к столетию) идентичные образы идеальных «народных» героев, противостоящих государству. Вот, например, характерные цитаты из современных дальневосточных СМИ о губернаторе Н.Н. Муравьёве-Амурском: «Муравьёву... был ведом самый тяжкий из трудов для государственного деятеля - честного приобретения»; «дважды, предвидя бесплатность сыра в мышеловке и вред Отечеству, отбросил ползучие американские предложения [о создании Амурской компанейской железной дороги]». Вот краеведческие данные с Урала конца XIX - XX в.: «О Ермаке я знаю только то, что бабушка рассказывала: по Чусовой плыли лодки, а в них сидели в красных рубахах гребцы.» [21, с. 36] (из воспоминаний Капитолины Михайловны Керкиной, 1896 г. р.); «расспросишь и окажется, что легендарный герой [Ермак] наш должен был жить по крайней мере триста лет - столько у него подвигов» (из воспоминаний В. И. Немировича-Данченко, побывавшего на Урале в 1875 г.) [22, с. 118].

Параллели героизации выглядят вполне очевидными. Однако в силу этого в локальной исторической памяти, как и в оригинальных документах личного происхождения рассматриваемого периода, слишком много тенденциозного «шума» и героических образов, имеющих мало общего с реальными противоречивыми историческими персонажами. Весь спектр этого «шума» состоит из нескольких больших блоков.

Первый - это выстраивание сонма героев, реализующих на востоке страны некую «имперскую волю». Когда Н.Н. Муравьёв-Амурский совершил первый сплав по Амуру, кяхтинский купец Ксенофонт Кандинский 27 апреля 1854 г. поднёс ему стихи следующего содержания: «Отъезд твой скорый предвещает / Сибири новую зарю / Он свежи лавры обещает / Руси и Белому царю» [23, с. 239]. «Появление Муравьёва в Сибири, по рассказам современников, было как бы громом, который прогремел после нависшей мрачной тучи над Сибирью, - рассеял эту тучу и очистил воздух. Муравьёв, по своей честной натуре, круто положил конец всем хищениям и всякого рода многочисленным злоупотреблениям» [24], - пишет автор конца XIX в. Отсылка к стремительно героизирующемуся в XIX в. образу Ермака и вовсе занимает общее место в отношении разных героев покорения Дальнего Востока: по некоторым данным, Н. Н. Муравьёв-Амурский сам видел себя продолжателем дела Ермака, Атласова же (как принято считать, с подачи А. С. Пушкина) почти всегда называют «камчатским Ермаком» Жилкин М. Я. Камчатский Ермак. - Петропавловск-Камчатский: Новая книга, 2011. - 247 с. - С. 4..

Второй блок - романтизация самой идеи первооткрывателей новых земель, а также образов каждого конкретного первопроходца. Особенно актуальными эти идеи стали во второй половине XX в., явно находя пересечения с современными авторам таких текстов процессами. В феврале 1961 г. в «Комсомольской правде» вышла статья о лекции члена крайкома КПСС И. Ф. Ковалева, прочитанной в клубе поселка Атласово Камчатской области, в которой идея параллелей между советским и казачьем освоением края проявляется более чем отчётливо: «И вот теперь, - подчеркнул лектор, - в эти места пришли лесозаготовители, пришли не с топором, с а тракторами, бульдозерами, бензопилами. И мужества, и отваги у них не меньше, чем у первых русских землепроходцев» Васильев В. На берегу таежной реки // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в ХУІІ-ХІХ вв.: историко-археологические исследования. - Владивосток: Дальнаука, 2007. - Т 5, ч. 2. - С. 137..

Наконец, третий блок - противоположный по смыслу набор штампов, общая идея которого состоит в том, что в целях «наживы» значительные массы авантюристов двинулись «за Урал» и «стихийно» дошли таким образом до Тихого океана. Общая схема такого подхода известна ещё с конца XIX в.: вначале некоторое количество людей узнаёт об «изобилии» на востоке (например, пушном изобилии [25, с. 1]); затем первые насельники «смело и безостановочно врубаются в дикие леса» [26, с. 16; далее официальные правительственные лица, до этого момента не участвующие в освоении той или иной территории, «после удачного завершения похода» являются и «объявляет о присоединении новой земли к владениям государя» [27, с. 3].

Представляется, что эти три блока (сознательная героизация, романтизация и акцент на стихийности первоначальной колонизации) хотя и являются доминирующими в локальных источниках, однако не имеют значительной ценности для реконструкции мировоззрения первых колонизаторов Сибири и Дальнего Востока. Критика такого рода «шума» встречается как у историков, так и у краеведов региона. Так, Н. А. Троицкая по итогам изучения документов РГИА Дальнего Востока отмечает: «Беглый взгляд на региональную историографию легко выявляет кумиров, уже покрытых бронзой и постепенно перестающих быть живыми людьми... Практически мы имеем дело с историографическим фактом, впитавшим не столько данные источников, сколько исследовательскую интерпретацию» [28]. Историк Б. Полевой, вспоминая, как в 1970-е гг. ему предложили написать книгу о русских землепроходцах XVII в. на Дальнем Востоке, резюмирует: «Понял, что в создавшейся тогда обстановке регионального культа Хабарова мне не дадут сказать полную правду» Полевой Б. Не солги! (Заметки историка) // Дальний Восток. - 2015. - № 1. - С. 209.. Проблема существования «региональных культов» является российской особенностью - напротив, в Западной Европе и Северной Америке осуждение подобного рода проявлений героизации колонизаторов Cooper J. F. The Deerslayer, or The First Warpath. -, как и уничижительного отношения к аборигенам, началось ещё в середине XIX в. [29].

Предположить, что герои первоначального покорения Сибири и Дальнего Востока действительно линейно мыслили только лишь простыми категориями наживы, романтизма приключений и исполнения «имперской воли», невозможно ещё и потому, что в отличие от тех же Ермака и Строгановых, колонизаторы Дальнего Востока оставили после себя тексты личного происхождения. Например, «Скаски» Владимира Атласова о его походе на Камчатку в 1697-1699 гг., совершенно не оставляют сомнений в сложноустроенной мотивации и необходимости «человеческого измерения» первопроходцев востока. «Скаски» Атласова, если не знать, что их написал сборщик ясака, можно принять за отчёт академической экспедиции натуралистов, поскольку текст изобилует детальным описанием природы края и её представителей: «А в Курильской земле зимою у моря птиц уток и чаек много... а в Камчатской и Курильской земле ягоды брусница, черемуха, жимолость величиною меньше изюму. а деревья растут - кедры малые, величиною против мозжевельнику, а орехи на них есть»Chicago, 1841. - 805 p. (записано 10 февраля 1701 г.).

Трудно себе представить, скажем, Ермака (по крайней мере, судя по сформированному летописцами и историками образу), который записывает такие наблюдения - об утках, жимолости и орехах. Однако условия существования отрядов Ермака и Атласова, как и принципиальные цели их походов, были схожи - известный нам образ Ермака следует считать излишне упрощённым.

Следует отказаться от идеи линейного восприятия действительности колонизаторами Сибири и Дальнего Востока, сводя её к схеме «стимул - действие» (например, «пушное изобилие» - движение на восток). На дальневосточных материалах мы видим, что, прежде всего, свои действия на новых территориях они пытаются легитимизировать в глазах правительства посредством устойчивой схемы аргументации, в основе которой лежит утверждение о внешней или внутренней угрозе, а также классическое противопоставление «агрессивные они - миролюбивые мы».

Доминирующей концепцией, которую дальневосточные деятели считают достаточной для легитимизации своих действий, является фактор внешней угрозы как стимула к решительным действиям для ее нейтрализации. В записке «Причины необходимости занятия устья р. Амура и той части острова Сахалин, которая ему противолежит...» 1849 г. Н. Н. Муравьёв прямо говорит о выгодности для него стратегии преувеличения угрозы со стороны Англии [23]. Та же мысль повторяется в его письме Е. Ковалевскому, датированном октябрём 1858 г.: «Предлог (выделено мною - С. Ч.) у нас с китайцами будет всё тот же, чтоб англо-французы не захватили какой-нибудь бухты между Кореею и нашими владениями, и потому лучше, чтоб весь берег до Кореи был наш» Егорычев И. Царский подарок от графа // Владивосток. - 2009. - № 2582. - С. 10. (речь идёт об определении границы между Россией и Китаем по Уссури). Схожие опасения в августе 1853 года высказывает градоначальник Кяхты Ребиндер в разговоре с пограничным амбанем (губернатором) Бейсе - только уже в отношении угрозы со стороны Америки [30, с. 11]. Чиновник российского МИДа Я. О. Ламберт в 1817 году писал, что если правительство не начнёт осваивать Камчатку, то она станет предметом влияния «какой-нибудь предприимчивой державы» Котляр Н. В. Политическая география России. - Владивосток: Изд-во ВГУЭС, 2011. - С. 180.. Список можно продолжать, однако уже вполне понятно, что риторика о внешней угрозе является доминирующей в локальных коммуникациях рассматриваемого периода.

Оговоримся коротко, что, как показали события 1855 г., эта риторика не имела ничего общего с действительностью. Осада Петропавловска стала единственным эпизодом, который хоть как-то может подтвердить значимость фактора внешней угрозы, поскольку английские военные корабли, хотя и показывались в Татарском проливе, так и не заходили в устье Амура, и уж тем более не развёртывали сухопутных операций [31, с. 30]. Однако вне зависимости от реальности внешней угрозы (анализ такого рода находится вне исследовательских границ данной работы), необходимо констатировать, что этот фактор является значимым для системы коммуникаций первых колонизаторов Дальнего Востока и активно используется ими для легитимизации собственных действий.

Наряду с внешней упоминается и «внутренняя угроза» - потенциальная возможность сепаратного движения в восточных регионах. Уже упомянутый кяхтинский градоначальник Н. Р. Ребиндер в записке о торговле с Китаем, составленной для великого князя Константина Николаевича, отмечает, что Сибирь «со временем отделится от России, почему и не следует давать ей средства к развитию промышленных её сил» Российский государственный архив Военно-морского флота (РГА ВМФ). - Ф. 224. - Оп. 1. - Д. 236. - Л. 161-162.. Потенциальный сибирский и дальневосточный сепаратизм служит аргументом не только в пользу сдерживания развития этих регионов, но и напротив - более активной государственной экспансии на восток для противодействия внешней угрозе. П. И. Небольсин пишет в 1848 г. отмечал: «Надобно убить этого врага, с корнем вырвать мысль, укоренившуюся в сибиряках, что Сибирь совсем не Россия, что Россия сама по себе, а Сибирь сама по себе».

Предварительно зафиксируем: легитимизация своих действий на востоке через нагнетание опасности внешней или внутренней угрозы является общим местом для значительного количества деятелей Дальнего Востока XIX в. Предположим, что аналогичные аргументы могли использовать и первые колонизаторы Сибири, обосновывая необходимость выделения для себя дополнительных ресурсов и в целом - для легитимизации похода на восток.

Можем ли мы на основе имеющихся материалов по освоению Дальнего Востока реконструировать мотивы его первых колонизаторов? На этот вопрос следует ответить положительно. Возьмём для примера три фигуры с совершенно разными статусами и судьбой - Е.П. Хабарова, Г.И. Невельского и Н.Н. Муравьёва-Амурского. Ерофей Хабаров, ставший к началу 1640-х гг. одним из крупнейших хлеботорговцев в Якутском уезде, подвергся фактической национализации своего предприятия и продукции, в 1643 г. попал в тюрьму за отказ снабжать якутскую казну деньгами. Но даже он, пережив такого рода события, в мае 1650 г. по итогам похода на Амур (закончившегося взятием пяти даурских крепостей) сделал доклад местному воеводе, а тот передал царю следующее: «Тебе государю будет прибыль большая, и в Якуцкой, государь, острог хлеба прислать будет не надобно, потому что... против всей Сибири место в том украшено и изобильно» [32, с. 21]. Е. П. Хабаров проявил себя как активный предприниматель в поисках новых рынков, однако противоречивую с точки зрения подготовленности затею с походом на Амур в 1650 г. он оправдывал государственной нуждой.

Аналогично поступает и Н.Н. Муравьёв-Амурский. Характерный эпизод, дошедший до нас, - разговор губернатора Восточной Сибири и императора, состоявшийся 22 апреля 1853 г.: «[Император] показывает на карту Амура и устье и говорит: - Всё это хорошо, но Я ведь должен посылать защищать это из Кронштадта // - Можно и ближе, ваше величество, - говорит Муравьёв, указывая на течение Амура. // - Ты право когда-нибудь сойдёшь с ума от Амура. // - Сами обстоятельства, государь, указывают этот путь, - был ответ Муравьёва. // - Ну пускай же обстоятельства к этому приведут, а пока подождём» [25, с. 27].

Поход на Амур в середине XIX в., как и двумя столетиями ранее, по существу оставался мало подготовленным мероприятием, поскольку русским не было доподлинно известно реальное соотношение сил в этом регионе. Этот диалог губернатора и императора фактически демонстрирует нам не взаимодействие двух государственных деятелей, а стремящегося к активным действиям первопроходца и скептика, остужающего его пыл. Н. Н. Муравьёв в этом и подобных текстах мало похож на бюрократа-губернатора, скорее, он лаконично смотрится в общем ряду первых колонизаторов востока страны по образу мысли и предпринимаемым мероприятиям. Таков, например, эпизод его прибытия на Камчатку и неоднозначная идея перенести сюда базу флота: «У него тут же на месте созревает грандиозный план обороны Петропавловска и укрепления его тремястами орудиями большого калибра, он лично, с обычною своею живостью, указывает начальнику Камчатки, где и как он должен поставить батареи, причём, ясно рисуя себе предстоящий образ действий противника» [Там же, с. 48].

Г. И. Невельской для Н. Н. Муравьёва - своего рода критик. Адмирал трезво оценивает поступки и идеи, подобные камчатской: «Когда же я узнал о переносе порта в Петропавловск, не мог не выразить ему [Муравьёву] моё сожаление» [33, с. 72], - прежде всего (что вполне справедливо) в силу изолированности Камчатки от остальной России, что вызывало проблемы с продовольствием и прочими поставками.

Однако в ответственный момент и сам Г.И. Невельской поступает так же, как и его визави. В сентябре 1852 г. он по официальному заданию отправляется в амурский лиман и докладывает, что китайских поселений и войска там нет. В ответ на это сообщение Н.Н. Муравьёв приказывает «не распространять исследований далее земли гиляков, обитающих по амурскому лима ну и в окрестностях Николаевска» [Там же, с. 153]. Однако адмирал не подчиняется. В частном письме губернатору он пишет: «Долгом моим считаю предворить Вас, что, сознавая тяжкую лежащую на мне нравственную ответственность за всякое с моей стороны упущение к отстранению могущей потери для России этого края, я во всяком случае решился действовать сообразно тем сведениям, которые ожидаю получить ...» [Там же]. Поступать сообразно собственным представлениям о необходимости в ущерб приказу - это, конечно, нетипичный поступок для военного, но вполне типичный для первопроходца.

В этих трёх совершенно разных историях мы наблюдаем один и тот же сценарий. У некоторого человека, явного «пассионария», есть идея, которую он стремится воплотить с использованием всех возможных имеющихся и потенциальных ресурсов. Для того чтобы оправдать (для себя и/или объектов внешних коммуникаций), используется идея «государственного блага» как наиболее безопасная и «проходная». В Даурии, на Камчатке или в устье Амура - везде находятся аргументы в пользу того, что именно такой ход действий, выгодный главному персонажу, является благом для государства. Оправдание действий (имеющих, как правило, известные внутренние мотивы) идеей государственной выгоды следует считать ещё одним имманентным свойством первопроходцев Сибири и Дальнего Востока.

Остановимся на ещё одном важном эпизоде, который часто дискутируется в исследованиях о колонизации Сибири и Дальнего Востока, - отношениях с местным населением Западной Сибири. Сведения о характере этих взаимоотношений являются полулегендарными и в общем тенденциозными, отражающими установки того или иного автора. Оригинальные тексты первопроходцев Восточной Сибири и Дальнего Востока также не делают акцент на этой проблеме, однако по отдельным упоминаниям целого ряда проблем и событий вполне можно реконструировать общую картину.

Во-первых, необходимо признать, что освоение земель, населённых аборигенами, не было «лёгкой прогулкой» с благодарностями от «освобождённых» народов. Значительное количество эпизодов агрессивного противостояния русским колонизаторам можно встретить в оригинальных описаниях странствований Г.И. Шелихова. Так, например, он описывает происшествие на одной из стоянок своей экспедиции на острове Каяк в конце 1780-х гг.: «В самую полночь... сии дикине в превеликой толпе сошед с камня, на нас напали с такой жестокостью, что можно было помыслить, что совершенно достигнут они своего намерения» [34, с. 40].

Во-вторых, мы не встретим в воспоминаниях первопроходцев упоминания аборигенов в превосходном, либо хотя бы нейтральном ключе, тогда как упоминаний с негативной и даже уничижительной коннотацией - десятки. Так, тот же Г. И. Шелихов приписывает аборигенам (в данном случае алеутам) чревоугодие («ежели они имеют у себя что в запасе, то едят, не разбирая времени»), отсутствие минимальных санитарных ограничений («они нимало не брезгливы и глотают не только насекомых, кои беспрестанно по ним ползают, но и мокроту, из носу вытекающую») и даже гомосексуализм («иные удовлетворяют также похоти свои и противным природе образом по примеру камчадалов») [Там же, с. 83-85].

Наконец, первые колонизаторы прекрасно осознают условность присоединения аборигенов в русское подданство. Если в официальных донесениях они еще отчитываются об успехах по приведению аборигенов к присяге на верность русскому царю, то в материалах личного происхождения эти эпизоды почти всегда имеют некоторые оговорки. Так, например, описывает «присоединение» Сахалина в конце 1853 г. соратник Г. И. Невельского Н. В. Буссе: «Матросы выстроились в две шеренги; я, подняв флаг, встал перед ними. Скомандовав: “шапки долой” Невельской приказал спеть молитвы. Команда запела молитву “Отче наш”, потом спели “Боже царя храни”, раздалось русское ура, откликнувшееся на корабле, и Сахалин сделался русским владением. Собравшиеся японцы и аины с удивлением смотрели на нас» (выделено мною - С. Ч.) [35, с. 46]. Б. В. Струве, сопровождавший Н. Н. Муравьёва в экспедиции на Камчатку в 1849 г., описывает другой характерный эпизод: «Муравьёв хотел непременно видеть самое большое русское село Якутской области, Амгинскую слободу и для этого решился сделать порядочный круг. Каково же было наше удивление, когда мы убедились, что редкий из русских крестьян этой слободы умеет говорить по-русски» [36, с. 36].

Таким образом, мы явно наблюдаем неоднозначный характер взаимоотношений первых колонизаторов с местным населением. С приведёнными эпизодами весьма мало соотносится расхожая идея о «мирной крестьянской колонизации», имеющей цивилизаторское значение для покоряемых территорий. В своих воспоминаниях первопроходцы предстают типичными представителями метрополии на присоединяемых территориях с соответствующими взаимоотношениями с местным населением. При этом в искренности этих эпизодов сомневаться не приходится, достаточно лишь упомянуть, что сами авторы явно должны были быть заинтересованы в обратном и конструировать образы мирного сосуществования с аборигенами.

Проведённая реконструкция мотивов и целей первых колонизаторов Сибири на материалах дальневосточных первопроходцев основывается на существенном методологическом допущении о возможности суждения по аналогии на основании схожести деятельностей и внешних условий их осуществления и следующей из этого возможности аналогичных «картин мира». Данный подход в настоящее время является общеупотребительным в психологии, однако он мало используется в исторических исследованиях. В силу отсутствия значительного количества примеров невозможно доказательно утверждать правильность такого подхода к историческим нарративам. Однако и в этом случае полученные в результате реконструкции выводы о целях и мотивах первых колонизаторов Сибири могут быть использованы в исторических дискуссиях.

На первый взгляд, ключевые идеи, сформулированные в ходе реконструирования, несколько противоречат устоявшимся образам отдельных героев и эпизодов первоначальной колонизации Сибири. Однако представляется, что речь идёт, прежде всего, об искусственно упрощённых характеристиках тех или иных субъектов колонизации и их действий; приводимые по аналогии суждения, таким образом, существенно дополняют и усложняют наши представления об известных событиях.

Заключение

Представленный в исследовании инструмент исторической реконструкции позволяет не противопоставлять покорение Сибири и Дальнего Востока (традиционный путь), а использовать имеющиеся материалы как взаимодополняющие. На основе имеющихся «дальневосточных» материалов личного происхождения в исследовании выдвинут ряд гипотез о целях и мотивах первых колонизаторов Сибири, представлены гипотезы о «человеческом измерении» их поступков, проанализированы идеи о «государственном благе» как инструменте оправдания авантюристических идей, представлены инструменты легитимизации походов на новые земли, описаны возможные сценарии взаимодействия с местным населением. По результатам исследования делается вывод о необходимости отказа от упрощённых представлений о мотивах и целях первых колонизаторов Сибири и Дальнего Востока, связанных (в зависимости от убеждений оценивающего) с исполнением «имперской воли», романтизацией путешествий или «жаждой наживы». На основе материалов личного происхождения в исследовании предпринимается попытка реконструк ции сложно устроенной системы внутренней мотивации первых колонизаторов востока страны, в основе которой лежало стремление оправдать стимулируемые собственными мотивами действия идей противостояния внешней или внутренней угрозе, а также концепцией «государственного блага». При этом, как показано в работе, многие из предпринимаемых мероприятий основой имели решения, принимаемые эмоционально или ситуативно, исходя из текущей субъективной оценки складывающейся ситуации. Отдельно рассматриваются оценки колонизаторами взаимоотношений аборигенов и центральной власти, делается вывод о вполне осознаваемой первопроходцами условности перехода местных жителей в русское подданство.

Представленные гипотезы могут существенным образом дополнить представления о целях и мотивах первых колонизаторов Сибири и стать основой для дальнейших исторических дискуссий.

Список литературы

1. Адамов А. А. История археологических исследований в Тобольском музее // Ежегодник тобольского музея-заповедника. Тобольск, 2003. С. 138-156.

2. Миллер Г. Ф. История Сибири: в 2 т Т 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. 607 с.

3. Полное собрание русских летописей: в 43 т Т 13. Летописный сборник, именуемый патриаршею или Никоновскою летописью. СПб., 1904. 532 с.

4. Кузнецов Е. В. Библиография Ермака. Тобольск, 1891. 34 с.

5. Сборник Императорского Русского Исторического Общества: в 148 т. Т. 129. Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными. Памятники дипломатических сношений Московского государства со Шведским государством. Ч. 1. 1556-1586 гг. СПб., 1910. 585 с.

6. Полное собрание русских летописей: в 43 т. Т 36. Сибирские летописи. Ч. 1. Группа Есиповской летописи. М.: Наука, 1987. 387 с.

7. Тумилевич Т И. Донские исторические предания о Ермаке: автореф. дис. ... канд. ист. наук: 07.00.02. Ростов н/Д., 1980. 26 с.

8. Введенский А. А. Строгановы, Ермак и завоевание Сибири // Исторический сборник Киевского государственного университета. 1949. № 2. С. 5-45.

9. Бахрушин С. В. Русское продвижение за Урал // Научные труды: в 4 т. Т. 3. 1952-1959. М.: Наука, С. 137-162.

10. Галлямова Л. И. Дальний Восток в общероссийском пространстве: исторический опыт освоения и особенности региона // Вестник Дальневосточного отделения РАН. 2013. № 4. С. 9-17.

11. Баранникова Н. В. Заселение и освоение Дальнего Востока в современной дальневосточной историографии // Четвёртые архивные научные чтения имени В. И. Чернышевой: материалы Всерос. на- уч.-практ. конф. «Дальний Восток России: историческое наследние и современность». Хабаровск: Хабаровская краевая типография, 2012. С. 86-89.

12. Леонтьев А. Н. Избранные психологические произведения: в 2 т. Т. 1. М.: Педагогика, 1983. 392 с.

13. Серкин В. П. Деятельностная теория сознания (сознание как атрибут системы деятельностей субъекта) // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2015. № 2. С. 93-111.

14. Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М.: Процесс: Гнозис, 1992. 270 с.

15. Lantzeff G. V. Siberia in the 17th Century. A Study of the Colonial Administration. Berkeley; Los Angeles, 1943. 235 p.

16. Kolarz W. Russia and Her Colonies. L., 1953. 334 p.

17. Treadgold D. Russian Expansion in the Light of Turner's Study of American Frontier // Agricultural History. 1952. Vol. 26, no. 4. Pp. 147-152.

18. Kusber J. Mastering the imperial space: the case of Siberia. Theoretical approaches and recent directions of research // Ab Imperio. 2008. Vol. 4. Pp. 52-74.

19. Дьяченко Б. А. Три истории из жизни далёкой окраины. Владивосток: Дальневосточное книжное издательство, 1989. 278 с.

20. Красникова О. А. Ещё раз о находке архивных документов российско-американской компании в г Вологде // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII--XIX вв.: историко-археологические исследования. Владивосток: Дальнаука, 2007. Т 5, ч. 2. С. 101-111.

21. Никулина Н. В. Память о Ермаке // Быль Чусовских городков: краевед. сб. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2000. С. 35-41.

22. Власова Е. Г. Ермак как произведение уральского ландшафта (на материале сылвенского сюжета уральской мифологии о Ермаке) // География и туризм. 2018. № 1. С. 113-117.

23. Ремнев А. В. Дальневосточный реванш Муравьёва-Амурского // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII--XIX вв.: историко-археологические исследования. Владивосток: Дальнаука, 2007. Т 5, ч.2. С. 239-240.

24. Барсуков И. Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский. М.: Синоидальная типография, 1891. 672 с.

25. Краткий очерк занятия Амурского края и развития боевых сил Приамурского военного округа. Хабаровка: Типография штаба приамурского военного округа, 1891. 155 с.

26. Смирнов Е. Т Приамурский край на Амурско-Приморской выставке 1899 г. в Хабаровске. СПб.: Альфарет, 2011. 676 с.

27. Сношения России с Дальним Востоком на протяжении царствования Дома Романовых. Речь, произнесённая профессором Восточного института Н. В. Кюнером 22 февраля 1913 года по случаю трехсотлетия Дома Романовых. Владивосток: РГИА ДВ, 2015. 66 с.

28. Троицкая Н. А. Изучение истории открытия и исследования дальневосточных земель по документам РГИА ДВ: итоги и перспективы // Во славу Отечества: жизнь и деятельность первопроходцев и исследователей земли дальневосточной: материалы регион. краевед. конф. (г. Советская Гавань, 1820 сент. 2014 г). Советская Гавань, 2015. С. 33-37.

29. Washington Irving. Chronicle of the conquest of Granada. Philadelphia: David McKay Publ, 1829. 528 p.

30. Щебеньков В. Г К вопросу о присоединении к России Приамурского края // Материалы по истории Владивостока. Кн. 1. 1860-1917. Владивосток: Приморское книжное издательство, 1960. С. 5-17.

31. Станков П. Почему и как Камчатская морская вооружённая база была перенесена на Амур // Известия Приморского губернского архивного бюро. Владивосток, 1923. Т 1, вып. 2. С. 22-31.

32. Алексеев А. И. Сыны отважные России. Магадан: Кн. изд-во, 1970. 368 с.

33. Невельской Г И. Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России. 1849-1855 гг. Владивосток; Южно-Сахалинск: Рубеж, 2013. 560 с.

34. Шелихов Г. И. Российского купца Григория Шелихова странствования из Охотска по Восточному океану к американским берегам. Хабаровск: Хабаровское книжное издательство, 1971. 176 с.

35. Буссе Н.В. Остров Сахалин и экспедиция 1853-1854 гг. Дневник 25 августа 1853 г. - 19 мая 1854 г. СПб., 1872 (отрывок) // Пути великих свершений. Значение Якутии в освоении Дальнего Востока. Владивосток: Русский остров. 2012. Т. 2. С. 44-66.

36. Струве Б. В. Воспоминания о Сибири (отрывки) // Пути великих свершений. Значение Якутии в освоении Дальнего Востока. Владивосток: Русский остров. 2012. Т. 2. С. 36-37.

Размещено на Allbest.ru