Борис Годунов - дипломат: грамота царя Бориса Федоровича Тосканскому герцогу Фердинандо I в контексте дипломатической переписки русских царей

Размещено на http://www.allbest.ru/

Борис Годунов - дипломат: грамота царя Бориса Федоровича Тосканскому герцогу Фердинандо I в контексте дипломатической переписки русских царей

Н.Б. Карданова

г. Генуя, Италия

Аннотация

Сложная фигура Бориса Годунова, получившая неоднозначные оценки современников и потомков, по сей день привлекает внимание исследователей. В статье мы попытаемся ответить на вопрос, каким предстает Борис Годунов в дипломатической переписке на материале его грамоты от 6 июня 1601 г., написанной в ответ Тосканскому герцогу Фердинандо Медичи. Ходатайство герцога об оказании содействия одному его подданному, тосканскому купцу, желавшему торговать в России, было справедливо воспринято в Москве как предложение установить не только торговые, но и дипломатические отношения между двумя государствами. Отсюда -- коммуникативная задача ответного послания Годунова: убедить адресата в готовности к таким отношениям; она и определила структуру его грамоты и подбор речевых средств. Как показывает проведенный нами анализ, царь Борис Федорович предстает как правитель, унаследовавший трон Рюриковичей, но осознающий особенность своего положения, поддерживающий высокий авторитет царской власти и Московского государства, любезный и вежливый с иностранным адресатом и говорящий с ним на языке, за которым стоит система этических и идеологических установок и социальных отношений Московской Руси.

Ключевые слова: Борис Годунов, великий герцог Тосканы, дипломатическое послание.

Abstract

BORIS GODUNOV AS A DIPLOMAT: A LETTER OF THE TSAR BORIS FEDOROVICH TO THE GRAND DUKE OF TUSCANY FERDINAND I IN THE CONTEXT OF DIPLOMATIC CORRESPONDENCE OF RUSSIAN TSARS

Nataliya B. Kardanova

Genoa, Italy

The complex figure of Boris Godunov, receiving mixed assessments of contemporaries and descendants, is still attracting attention of researchers. The author aims to answer the question of how Boris Godunov is portrayed in diplomatic correspondence, in particular in his letter of 6 June 1601 in response to the Tuscan Duke Ferdinando Medici. The Duke's petition for assistance to one of his subjects, a

Tuscan merchant who wanted to trade in Russia, was rightly perceived in Moscow as a proposal to establish not only trade, but also diplomatic relations between the two states. That is why the communicative task of Godunov's response message is to convince the addressee of readiness for such a relationship; it determined the structure of his letter and selection of stylistic features. As the paper shows, Tsar Boris Fedorovich appears as a ruler who inherited the throne of the Rurik dynasty, yet realizes the peculiarity of his position, maintaining a high authority of Russian Czars and of the Moscow state, who is kind and polite with a foreign addressee and speaks to him in the language implying a system of ethical and ideological attitudes and social relationships of Russia of that time.

Keywords: Boris Godunov, Grand Duke of Tuscany, diplomatic letter.

Личность и политика Бориса Федоровича Годунова (1552-1605) получила далеко не однозначную оценку и современников, и потомков. Представитель провинциального русского рода, выдвинувшегося в опричнину, придворный при царе Иване Грозном (1530-1584), фактический правитель России при сыне Грозного -- Федоре Ивановиче (1557-1598) и, наконец, первый русский царь, избранный Земским собором (1598) после того, как прекратилась династия Рюриковичей, был обвинен в убийстве (о расследовании дела об убийстве царевича см.: [10; 11]) малолетнего наследника престола -- царевича Дмитрия Ивановича (1582-1591) в Угличе (1591): «Царь же Борис благолепием цветуще и образом своим множество людей превозшед, возрасту посредство имея; муж зело чюден, в разсужении ума доволен и сладкоречив велми, благоверен и нищелюбив и строителен зело, о державе своей много попечение имея и многое дивное о себе творяше. Едино же имея неисправление и от Бога отлучение: ко врачем сердечное прилежание и ко властолюбию несытное желание; и на прежебывших ему царей ко убиению имея дерзновение, от сего же возмездие восприят» [26, с. 620-621] -- писал участник1 событий того времени, лично знавший Годунова и признававший его государственный ум.

Эта оценка Бориса Годунова (современники сходились в его виновности [37, с. 16]), данная в контексте борьбы за власть на фоне переживаемой национальной катастрофы в Смутное время и последующего выхода из нее (характерно название повести, возникшей в Смуту в правление Шуйского, при котором Годунов был официально объявлен убийцей царевича Дмитрия, а сам царевич был канонизирован [7, с. 234-235], -- «Повесть како отомсти всевидящее око Христос Борису Годунову пролитие неповинные крови новаго своего страстотерпца благовернаго царевича Дмитрея Угличьскаго» [7, с. 241-254] и ее последующей редакции «Повесть, како восхити неправдою на Москве царский престол Борис Годунов...» [25, с. 145-176]), сохранилась и после его смерти и способствовала созданию, с одной стороны, образа умного и сильного правителя, с другой стороны, узурпатора власти, трагически поплатившегося за свое преступление. Гениальные сочинения А. С. Пушкина и М. П. Мусоргского способствовали тому, что с именем Годунова ассоциируется прежде всего проблема отношения сильной личности к власти и возникающий этический и психологический конфликт, усиленный сложными историческими обстоятельствами, причем ассоциации эти принадлежат уже мировой литературе и культуре. годунов царь тосканский герцог

Историками была внимательно исследована как внутренняя, так и внешняя политика Годунова [10; 33]. Последняя оценивалась по-разному, очевидно, что Годунов занимает особенное место в диалоге Московского государства с европейскими государствами [34] и, шире, культурами, предстает как потенциальный реформатор русской культуры, предвестник будущих изменений в ней: он думал об основании университета в России и первым из московских государей попытался отправить русских подданных учиться за границу [5, с. 88-89].

В частности, Годунов пытался развивать экономические отношения с различными странами Запада, ограничив монополию англичан. Это совпало с интересами флорентийских купцов, как отмечала историк И. С. Шаркова [38, с. 4-748], реконструировавшая историю выхода на рынок Московского государства «флорентинского торгового дома Луссио (Люсов -- в русских источниках), имевшего свои конторы в Нидерландах и Англии» [38, с. 34] сначала через посредника, Николаса ван Брейсе- гема, представляющего интересы дома и получившего жалованную грамоту [38, с. 34 ], затем напрямую. Сын главы дома, Сиона Луссио, Аврам, прибывший в Москву в марте 1602 г. с ходатайством от Тосканского герцога о разрешении торговли, получил положительный ответ [38, с. 49-50] и вернулся во Флоренцию с письменным ответом Бориса Годунова .

Это единственная грамота царя Бориса Федоровича в Тоскану: правление Годунова было прервано его внезапной смертью в 1605 г., установлению царской династии, которая носила бы его фамилию, помешала Смута -- Московское государство пережило правление самозваных претендентов на престол; людьми первого, Лжедми- трия (?--1606), был убит сын Бориса Годунова, будущий наследник Федор Борисович (1589-1605), упоминаемый в грамоте в Тоскану. Как известно, восстановление русской государственности связывается с именем царя Михаила Федоровича, первого из дома Романовых (1596-1645), а ее укрепление -- с именем его сына, царя Алексея Михайловича (1629-1676). Последний был заинтересован в установлении торговых отношений с Флоренцией , куда дважды ездили российские послы, оставившие свои отчеты . При Петре I в Москве вел свои торговые дела флорентийский купец Франческо Гва- скони (по мнению ряда исследователей -- Е. Ф. Шмурло [41, с. XVIII], И. С. Шарковой [38, с. 84] и М. Ди Сальво [45, р. 141], он был тайным осведомителем Венецианской республики, анализ его писем подтверждает, что Гваскони, по меньшей мере, пере-давал в Венецию сведения, интересовавшие Республику [14]. Позднее во Флоренцию были отправлены учиться живописи Иван и Роман Никитины: Петр в своей грамоте от 18 января 1716 г. (хранится во Флорентийском государственном архиве [Archivio di Stato di Firenze, Miscellanea Medicea, filza 1032, № 60], опубликована [28, с. 48]) ходатайствовал перед великим герцогом Тосканским Козимо III Медичи о занятиях во Флорентийской художественной академии.

Грамота царя Бориса Федоровича в Тоскану Фердинандо I (1549-1609) от 6 июня 1602 г. (в приложении к настоящей статье печатается по оригиналу, хранящемуся во Флорентийском государственном архиве г. Флоренции [Archivio di Stato di Firenze, Miscellanea Medicea, fasc. 102, ins. 9, № 1], опубликована [19, с. 141-142]), в отличие от дипломатических посланий Ивана Грозного [27] и Петра I [13], не подвергалась филологическому анализу. Попытаемся определить специфику царского дипломатического текста европейскому государю накануне Смутного времени (структура, речевые средства, дипломатический и речевой этикет, палеографические характеристики) и устано-вить, можно ли говорить о преемственности русской дипломатической письменности. С этой целью грамота Годунова будет сопоставлена с грамотой царя Алексея Михайловича от 23 ноября 1655 г. (Archivio di Stato di Venezia, Collegio. Lettere prindpi. F. 13, N 2], опубликована [23, т. Х, стб. 918-925; 12, с. 858-861]), адресованной в светское итальянское государство (Венецию) и наиболее близкой к грамоте Годунова по времени, по содержанию и жанровой принадлежности (сообщение о приеме посланника), а также коммуникативной направленности (готовность установить торговые отноше-ния). Как известно, всякое царское послание внешнеполитическому адресату создавалось от лица царя, по его мысли и с его одобрения не им самим, а хорошо подготовленными сотрудниками тогдашнего внешнеполитического ведомства . Тексты такого рода в то же время, как правило, несут отпечаток личности автора, выступающего в роли дипломата и пишущего по правилам действующего этикета, который в известной мере зависит от воли того же автора. Попытаемся ответить на вопрос, каким предстает правитель Московского государства Борис Годунов в своем послании Тосканскому герцогу и каков этикет этого послания, наконец, каков Годунов-придворный и Годунов- царь в роли дипломата (для этого нами привлекается дипломатическая переписка царя Федора Ивановича и Годунова с эрцгерцогом Австрийским Максимилианом).

При царе Федоре Ивановиче дипломатическая деятельность вписывалась в круг государственных дел Годунова, поскольку, по свидетельству российских современников, государь полностью отрешился от земных забот: «Царь Феодор возрастом (ростом. -- Н. К.) мал бе, образ посничества нося, смирением обложен, о душевней вещи попечение имея, на молитве всегда предстоя и нищим требующая подавая; о мирских же ни о чем попечение имея, токмо о душевном спасении» [21, с. 708]. С. Бестужев-Рюмин указывал на то, что иностранцы интерпретировали поведение царя по-другому, таковы впечатления польского посла Льва Сапеги об аудиенции у царя, описанные им в письме к папскому нунцию: «Великий князь росту малого, голос его тих и медлен, ума у него, по словам одних, мало, а, по словам других и по моему собственному внимательному наблюдению, почти совсем нет. Сидя, он смотрел на скипетр и державу и постоянно улыбался» [5, с. 50], см. оригинальный латинский текст [1, с. 3].

По свидетельству Бельского, бежавшего в Польшу в разгар Ливонской войны (как пишет флорентийский посланник при польском дворе Филиппо Тальдуччи, этот 22-летний молодой человек, отправленный Иваном Грозным вместе с войском в Смоленск [19, с. 127], «довольно красноречив, двоюродный брат тому Бельскому, что в большой милости у великого князя Московии, служит при дворе с 12 лет» [19, с. 127-128]), Иван Грозный «не любит старшего сына и часто бьет его палкой, тогда как младший (будущий царь Федор Иванович. -- Н. К.), можно сказать, не совсем в себе» («dice che non ama il figliuol maggiore e che spesso lo batte col bastone e che il minore и, si puф dire, mezzo matto» [19, с. 129]).

После того как влиятельнейший дьяк Андрей Щелкалов (?--1598), ведавший Посольским приказом, при Годунове был подвергнут опале в 1594 г., место занял его брат, Василий Щелкалов (?--1611) [33] (в «Борисе Годунове» А. С. Пушкина именно он сообщает народу, ждущему согласия Годунова занять трон, решение Думы и призывает, разойдясь по домам, молиться о воцарении Годунова; он же говорит Годунову о подготовке военной защиты от Лжедмитрия и задает вопрос о том, как можно защититься от посеянных им мятежных настроений), влияние Годунова усилилось. Позднее Василия Щелкалова сменил А. И. Власьев (? - ок. 1610), при котором и состоялся приезд в Россию Аврама Луссио.

Историки обращали внимание на то, что Годунов стремился дать понять иностранным правителям, что занимает особенное положение при царе. В частности, получив титул слуги за оборону столицы от крымского хана Казы-Гирея, он дал в 1592 г. следующий наказ царскому посланнику Афанасию Дмитриевичу Резанову, отправлявшемуся к польскому королю Сигизмунду III: «А почто Афонасия учнут спрашивать паны Рада или приставы про Бориса Федоровича, почему ныне пишется слугою, что то слово именуется. И Офонасию говорити: то имя честнее всех бояр. А дается то имя от государя за многие службы. И преж сего при великого государя нашего прадеда, при великом государе царе и великом князе Иване Васильевиче, которого дочь была за великим князем Александром литовским, был слуга князь Семен Иванович Ряполовский, а дано ему то имя было за многие службы. А после его при деде государя нашего, при великом государе и великом князе Василие Ивановиче всеа Руси, был слугою князь Иван Михайлович Воротынской, а дано ему то имя было потому ж за многие службы. А при отце государя нашего, блаженной памяти при великом государе царе и великом князе Иване Васильевиче всеа Руси был слугою князь Михайло Васильевич Воротынской. А дано ему то имя за многие службы, самим вам чаю то ведомо. А ныне царское величество пожаловал тем именем почтить шурина своего, конюшево боярина и воеводу дворового и наместника казанского и астараханского Бориса Федоровича Годунова, так же за многие его службы и землестроенья, и за летошний царев приход» [3, c. 77-78].

Комментируя этот наказ, Р. Г. Скрынников писал: «В самом деле, титул слуги, связанный с традициями удельного времени, ценился выше, чем все прочие титулы. До Бориса его носили лишь очень немногие лица, принадлежавшие к высшей удельнокняжеской аристо-кратии. Последними слугами в XVI в. были великородные Воротынские. Впервые со времени образования Русского государства один человек стал обладателем двух высших титулов -- конюшего боярина и царского слуги. Но торжество Бориса не было полным, пока подле него оставался могущественный канцлер Андрей Щелкалов» [33, с. 87], тогда как А. А. Зимин отмечал, что содержание наказа никак не соответствовало реалиям России того времени: «В наказе А. Д. Резанову 1592 г. говорится неверно, будто ранг “слуги” выше чина боярина (так было только в конце XV - начале XVI в.) и будто этот титул дается за заслуги (он был связан с княжеским происхождением и наличием вотчины -- княжения). Положение Бориса Годунова ничем не напоминало статус этих князей, не игравших существенной роли в политической жизни России конца XVI в. После пожалования Бориса титулом “слуги” термин “служилые князья” вообще исчезает из оборота. Именование Бориса “слугой” часто встречается в дипломатических и других источниках» [10, с. 132].

Р Г. Скрынниковым был выявлен и титул «правитель»: «Падение канцлера (дьяка Андрея Щелкалова. -- Н. К.) окончательно сконцентрировало все нити управления в руках Годунова, поспешившего присвоить себе новые чины. К 1595 г. официальный титул Бориса приобрел следующий вид: «царский шурин и правитель, слуга и конюший боярин и дворовый воевода и содержатель великих государств -- царства Казанского и Астраханского». В традиционной московской иерархии чин правителя отсутствовал из-за несовместимости с официальной доктриной самодержавной власти московских государей. Даже знаменитый Алексей Адашев, пользовавшийся громадным влиянием при молодом Грозном, никогда не помышлял о нем. Годунов мог торжествовать неслыханную победу. Ни один московит никогда не носил до него такого множества громких и звучных титулов. Смысл их был понятен всем. Годунов объявил себя единоличным правителем государства. Сам царь находился у него в полном послушании [33, с. 88].

На наш взгляд, важно отметить, что в цитируемом Р. Г. Скрынниковым документе -- материале переговоров дьяка Василия Щелкалова, ведавшего Посольским приказом, с гонцом от персидского хана Аббаса I -- подчеркнута значимость и царя Федора Ивановича, и «такого ж» Бориса Федоровича Годунова («И дьяк Василей Щел- калов говорил: великий государь наш, царь и великий князь Федор Иванович всея Русии самодержец, Бог его, государя, сотворил дородна, и храбра, и сщастлива; а по его государеву милосердию, Бог ему государю дал таковаж дородна и разумна шюрина и правителя, слугу и конюшего, боярина и дворового воеводу и содержателя великих государьств царьства Казанского и Астороханского Бориса Федоровича» [22, с. 296]), подчеркнута и роль Годунова -- посредника в дипломатических делах: «И радение его о том великое, чтоб меж великого государя нашего, царя и великого князя Федора Ивановича всея Русии самодержца и меж шах Аббаса дружба и любовь утвердилась. А твои все речи донесу до царьского величества шюрина до Бориса Федоровича, а Борис Федорович то донесет до царьского величества, о том тебе и указ учинит» [22, с. 296-297].

Примечательно, что Борис Годунов еще до своего вступления на престол вел переписку с иностранными государями одновременно с царем Федором Ивановичем. Последний отдал распоряжение, чтобы в Посольском приказе грамоты от лица Годунова различным иностранным правителям составлялись вместе с царскими грамотами, в 1589 г. в ответ на вопрос Годунова, имеет ли он право ответить на грамоту императора Священной Римской Империи и его брата, эрцгерцога Австрийского Максимилиана, -- «о том, как Государь укажет, писать ли к ним против их писма грамоты» [23, т. I, стб. 1174]: «И Государь, Царь и Великий Князь Федор Иванович всеа Русии, приговорил с бояры, что к Цесарю Римскому и к брату его, Максимилияну Арцыкнязю Аустрей- скому, от конюшего и боярина, от Бориса Федоровича Годунова, грамоты писати пригоже ныне, и вперед то его Царскому имени к чести и к прибавленью, что его государев конюшей и боярин ближней, Борис Федорович Годунов, ссылатись учнет с Великими Государи; да и к иным ко всем Государем, которые учнут к Борису Федоровичю грамоту писать, к Ишпанскому Королю, и ко Францовскому Королю, и ко фрацовскому Королю, и к Аглинской Елисавете королевне, и к Восточным Государем к Кизылбаш- скому, и к Бухарскому, и к Крымскому Казы-Гирею Царю, приговорил Государь с бояры против их грамот от конюшего и боярина Бориса Федоровича Годунова писати грамоты в посольском приказе со всеми с теми Великими Государи конюшего и боярина, Бориса Федоровича Годунова, ссылки и в книги писати с государевыми грамотами» [23, т. I, стб. 1174-1175].

По всей вероятности, грамоты от лица Годунова оформлялись в Посольском приказе с одобрения их официального автора, которому, следует полагать, было по силам как осмысление сложных дипломатических реалий, так и риторика дипломатического послания, подобно тому, как царские грамоты писались набело с одобрения того, кто был объявлен автором в тексте послания -- самого государя.

Современники писали, что управление государством было передано Годунову («вся держава Росийскаго государствия порученна бысть ему» [26, с. 563]), отличившемуся на этом поприще («образом своим и делы множество людей превозшед» [26, с. 563], в том числе и благодаря его родственной близости («единокровным союзом царю близочен» [26, с. 563]) к царю Федору Ивановичу -- последний был женат на сестре Годунова, Ирине (исследователи выявили, что в некоторых царских грамотах -- по-видимому, внутрироссийских -- вместе с царем упоминалась, хотя это не было принято, и царица Ирина: «Се яз царь и великий князь Федор Иоаннович всея Руси со своею царицею и великою княгинею Ириною..» [15], причем не только сразу после смерти царевича Дмитрия, в 1591-92 гг. [15], но и до этого, в 1587 г. [10], справедливо делая вывод о том, что Годунов стремился укрепить положение сестры как возможной наследницы престола [15, с. 44], поскольку обычно вместе с именем царя упоминалось имя наследника.

Однако ключевую роль в выдвижении Годунова сыграли скорее его исключительные личные качества, выделявшие его среди других царских сановников и признанные современниками («не меншею честию пред царем от людей почтен» [26, с. 563]: ум, владение словом, затем -- нравственные качества («нихто бе ему от царских синклит подобен во благолепие лица его и в разсуждение ума его; милостив и благочестив, паче во многом разсуждении доволен, и велеречив зело» [26, с. 563]), все, что дало возможность Годунову проявить себя как талантливого правителя («и в царствующем граде многое дивное о собе творяше во дни власти своея» [26, с. 563]). Образованность, ум, добропорядочность и особенный дар обращения со словом отличали и сына Годунова, Федора Борисовича, приученного к книгам отцом: «Царевич Федор <...> научен же бе от отца своего книжному почитанию, и во ответех дивен и сладкоречив велми; пустошное же и гнило слово никогда же изо уст его исхождаше; о вере же и поучении книжном со усердием прилежа» [26, с. 621]. Его дочь, царевна Ксения, также была не только скромна, целомудренна и благочестива, но и образованна -- и также владела искусством слова: «Царевна же Ксения <...> во всех женах благочиннийша и писанию книжному навычна, многим цветяше благоречием, во-истинну во всех своих делех чре- дима; гласы воспеваемыя любляше и песни духовныя любезне желаше» [26, с. 621]. Как видим, и Бориса Годунова, и его детей отличало особенное отношение к речи: Годунов -- «велеречив зело», его сын -- «сладкоречив» («и во ответех дивен и сладкоречив велми; пустошное же и гнило слово никогда же изо уст его исхождаше»), для его дочери характерно «благоречие» («многим цветяше благоречием»), для сравнения скажем, что Иван Грозный был лаконично охарактеризован как «многоречив зело» («муж чюднаго разсужения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен» [26, с. 620]).

В своей грамоте 1597 г. к иностранному правителю -- эрцгерцогу Австрийскому Максимилиану Годунов предстает в первую очередь как родственник царя -- «царского величества шурин» (именно так, «царского величества шурин Борис Федорович», он называет себя в тексте грамоты [23, т. II, стб. 615]), затем -- как «слуга и конюшей, боярин и воевода дворовой, и содержатель великих государств, царства Казанского и Аста- раханского Борис Федорович Годунов» [23, т. II, стб. 614].

Годунов здесь назван по имени («Борис»), отчеству на -ич («Федорович») и родовой фамилии («Годунов»), что в русской антропонимической системе того времени [20, с. 92; 29, с. 127] указывало на высокий социальный и в данном случае дипломатический статус автора, в отличие от другой формы, на -ов/-ев/-ин, которая просто называла имя отца, в том числе и весьма знатного, имевшего титул (последний давался в притяжательной форме) и часто употреблялась в сочетании с существительным «сын». К примеру, во время аудиенции посла Императора Священной Римской империи в 1597 г. среди других знатных лиц сидевшие «в лавках» [23, т. II, стб. 486] у царя Федора Ивановича бояре Шуйские и, в частности, будущий царь Василий Шуйский, представлены как «князь Василей да князь Дмитрей Иванович Шуйские» [23, т. II, стб. 486], тогда как представители рода Годунова, среди дворян «по лавкам» [23, т. II, стб. 487] названы при помощи формы на -ов, к примеру, «Матвей Михайлов сын Годунов [23, т. II, стб. 488]. Таким образом, в самоименовании трехчленная антропонимическая формула с отчеством на -ич предполагала уважение со стороны адресата не меньше, чем перечисленные затем титулы Годунова.

Представившись иностранному адресату как «Царского Величества шурин, слуга и конюшей боярин и воевода дворовой и содержатель Великих Государств царства Казанского и Астараханского Борис Федорович Годунов», Годунов в то же время почтительно приветствует его как нижестоящий, на что указывает форма «Вашему Пре- светлейшеству челом бьет» [23, т. II, стб. 614], в данном контексте означающая «почтительно приветствует».

Грамота Годунова [23, т. II, стб. 613-618] к эрцгерцогу Максимилиану повторяет сказанное в грамоте царя [23, т. II, стб. 609-613]: готовность к антиосманскому союзу (для чего императору Священной Римской империи Рудольфу следовало бы прислать послов к царю) и благоволительное отношение к желанию эрцгерцога занять польский и литовский престол. Вместе с тем Годунов пишет, что будет содействовать эрцгерцогу как в первом деле («А аз, Царского Величества шурин Борис Федорович, о том с радением промышляю и вперед промышляти хочу и Великого Государя своего, Царя и Великого Князя, Федора Ивановича, всеа Русии Самодержца, на то навожу, чтоб Великому Государю нашему, Царю и Великому Князю, Федору Ивановичу, всеа Русии Самодержцу и Вашего Пресветлейшества брату Цесарскому Величеству, укрепяся меж себя в братцкой любви и в соединенье и в докончанье, стояти обще на всех своих недругов за один и быти в братцкой любви и в докончанье на веки неподвижно» [23, т. II, стб. 615-616]), так и во втором («и аз как преж сего о делех Вашего Пресветлейшества радел и промышлял, то и вам самим ведомо, так и вперед о том сердечным желаньем радети и помышляти хочу. И Великому Государю, Царю и Великому Князю Федору Ивановичу, всеа Русии Самодержцу, бил челом и на то его, Государя своего, наводил, чтоб Царское Величество в том тебя своею Царскою любовью не оставил; и Великий Государь наш, царь и Великий князь Федор Иванович, всеа Русии самодержец, на то подвижен, в таких ваших делех промышляти хочет и своею царскою любовью не оставит. <...> А аз о том о великом деле как преж того радел, так и вперед о том радети хочу, чтоб Твоему Пресветлейшеству, с Божьей помочью, Быти на Коруне Полской и на Великом Княжстве Литовском государем» [23, т. II, стб. 615-617]. В ответ в своей грамоте царь Федор Иванович подтвердил, что ему ведомы переговоры его боярина, Бориса Федоровича Годунова, с иностранным посланником: «а о которых делех нашего Царского Величества шурину, слуге и конюшему боярину и дворовому воеводе и содержателю великих государств царства Казанского и Астараханского Борису Федоровичю Годунову объявил от тебя человек твой Лукаш -- и до нашего царского величества

шурин наш Борис Федорович Годунов те все дела доносил, и нашему Царскому Величеству те дела ведомы» [23, т II, стб. 610].

Данные грамоты Годунова и царя Федора Ивановича составлены таким образом, что Годунов, подчеркивающий, что печется перед «своим государем» о делах эрцгерцога, предстает посредником в диалоге царя с иностранным адресатом (как с эрцгерцогом, так и с самим императором Священной Римской империи Рудольфом), заинтересованным во благе обоих и потому заслуживающим доверия. Таким способом Годунов стремится добиться расположения австрийского эрцгерцога, сделав его, в свою очередь, своим посредником, и тем самым получить доверие самого императора Рудольфа. Кроме того, таким образом подтверждается серьезность намерений царя Федора Ивановича, равно как и необходимость действий (отправление послов в Россию) со стороны императора.

Составители оригинальных русских дипломатических текстов (их перевод на иностранные языки выходит за рамки нашего исследования) сообразовывались с представлениями о том, какому речевому и эпистолярному этикету должен соответствовать текст, и тем самым, основываясь на собственном опыте и интуиции, создавали этот этикет, -- разумеется, с Высочайшего одобрения. Реконструировать его нормы чрезвычайно затруднительно. Следует предположить, что, помимо известных особенностей исторического развития допетровской России -- страна находилась вне иерархических отношений европейских государств, сама устанавливала иерархию европейских правителей и статус русского царя, подразумевая его как высочайший, и сама определяла свой дипломатический этикет и церемониал [2, с. 6-7], -- специфику царского дипломатического этикета определяли стоящие за ним мировоззренческие установки: они представлялись универсальной нормой, не нуждавшейся в коррекции в тех случаях, когда царский текст адресовался иностранному адресату. Именно поэтому вопрос о соответствии царского этикета этикету европейского адресата не вставал перед составителями царских посланий.

Представления о статусе автора царского дипломатического послания -- русского царя -- воплотились в художественном оформлении посылаемой адресату царской грамоты: ее текст представал перед иностранным правителем на дорогой александрийской бумаге; выписанный над ним золотом специальный узор («травы») включал царскую корону, что свидетельствовало о могуществе автора послания. Не будет преувеличением сказать, что дипломатический статус адресата во многом определял формат царского послания и правила его оформления -- полноту царского титула, размер листа, на котором написана грамота, количество золотой краски.

Грамота царя Бориса Тосканскому герцогу, как и другие царские послания, написана на александрийской бумаге, полууставом, чернилами черного цвета; золотом выписаны титулы царя. Узор представляет собой слово «Божиею», предшествующее в инвокации слову «милостию». Золотом выписан титул царя, включая слово «самодержца» («Божиею милостию от великого государя, царя и великого князя Бориса Федоровича всеа Русии самодержца»; отметим, что в рассмотренной выше грамоте царя Федора Ивановича 1597 г. к эрцгерцогу Австрийскому Максимилиану золотом выпи-сано только первое слово инвокации, «Троице» [23, т. II, стб. 609]). Написание царского титула и выбор орнамента -- им оформлена только верхняя часть листа -- позволяет предположить, что Тосканскому герцогу в представлении составителей грамоты следовало писать так же, как -- напишет позднее Котошихин -- и «Х курфирстром, и х князем, и к графом, и к Галанским статом пишетца» [16, с. 58].

Графическое оформление текста грамоты определили особенности русского синтаксиса того времени: он не разделен на предложения, использование некоторых знаков препинания не позволяет вычленить ни простое, ни сложное предложение как коммуникативную единицу; преобладает сочинительная связь, что будет характерно и для грамоты царя Алексея Михайловича 1655 г., описывающей прием венецианского посланника Альберто Вимины -- отметим, что в итальянском переводе [Archivio di Stato di Venezia, F. 13, N 1], опубликован [12, с. 862-865]) эта особенность скорректирована: синтаксис приближен к нормам письменного итальянского языка за счет исполь-зования подчинительной связи [12, с. 834-838]) -- и сохранится в дипломатической переписке вплоть до Петра I.

Формуляр царской грамоты, помимо основного текста, включает начальный протокол (обозначение автора грамоты -- инвокация и интитуляция: основной титул правителя государства и титулы, связанные с территориальными владениями; называние адресата); финальный протокол -- место и время написания грамоты. При царе Алексее Михайловиче на смену называнию адресата придет специальное начальное приветствие -- «наше царского величества любителное поздравленье» (грамота в Венецию от 23 ноября 1655 [Archivio di Stato di Venezia, Collegio. Lettere prindpi. F. 13, № 2], а также возникнет пожелание благополучия адресату в финале грамоты (грамота от 27 апреля 1668 г. [Archivio di Stato di Venezia, Collegio. Lettere prindpi. F. 13, № 5], опубликована [23, т. IV, стб. 716-720]). В единоличное правление под грамотами Петра I появится его личная подпись, которой предшествует специальное его обозначение как «приятеля» адресата [24, 9: N. 3287].

В грамоте Годунова инвокация дана в краткой форме: «Божиею милостию» (здесь и далее текст грамоты цитируется по оригиналу [Archivio di Stato di Firenze, Miscellanea Medicea, fasc. 102, ins. 9, № 1]) определено его место на троне, столь же кратко, как ранее, в бытность Годунова при царе Федоре Ивановиче, «Бога, в Троице славимого, милостию» [23, т. II, стб. 613], ему предназначалось место у царского трона (отметим, что тогда упоминание Троицы связывало краткую инвокацию Годунова с полной инвокацией царя Федора Ивановича: «Троице Пресущественная, и Пребожествен- ная ...» [23, т. II, стб. 609]). Именно такая, лаконичная инвокация «Божьею милостью» была принята в грамотах отца Ивана Грозного, Василия III (к примеру, в его грамоте к императору Священной Римской империи [23, т. I, стб. 316]); в дальнейшем эта инво- кация будет использоваться в грамотах царя Алексея Михайловича (наряду, в специальных случаях, с развернутой инвокацией, к примеру, в грамоте от 27 апреля 1668 г.: «Бога Всемогущаго и во всех всяческая действующаго, вездесущаго и вся исполняю- щаго и утешения благая всем человеком дарующаго, Содетеля нашего, в Троице славимого, силою и действом и хотением и благоволением утвердившаго нас и укрепля- ющаго властию Своею всесилною избранный скифетр в православии во осмотрение великого Росийского царствия и со многими покаряющимися прибылыми государствы дедичного наследства и обладателства мирно и безмятежно держати и соблюдати на веки, и сие благодарствие по всюду извествуя» [Archivio di Stato di Venezia, Collegio. Lettere prindpi. F. 13, № 5; 23, т. IV, стб. 716]) и будет преобладать в грамотах Петра I. Отметим, что пространная инвокация появилась в свое время в грамотах Ивана Грозного, который «весьма усложнил традиционный титул своих предков <...>, вставив в него (вместо простого “Божьей милостью”) перечисление атрибутов божества (заим-ствованное, по мнению И. Н. Жданова <...>) из Дионисия Ареопагита» [27, с. 617].

Так, в грамоте в Венецию «к венецейскому князю» 1582 г. : «Троице пресущественная и пребожественная, и преблагая, праве верующим в Тя истинным хрестьяном Дателю премудрости, преневедомый и пресветлый, крайний верх, направи нас на истинну твою и научи нас на повеления твоя, да возглаголем о людех твоих по воле твоей. Сего убо Бога нашего в Троицы славимаго милостию и хотением и благоволением удержахом скифетр Российскаго царствия [23, т X, стб. 363-364].

Инвокация Ивана Грозного была унаследована и сохранена царем Федором Ивановичем (в грамоте к эрцгерцогу Максимилиану от 1597 г.: «Троице Пресущественная, и Пребожественная, и Преблагая праве верующим в тя истинным хрестьяном, Дателю премудрости, Пренедоведомый, Пресветлый, Крайний Верх, направи нас на истинну Твою и настави нас на повеленья Твоя, да возглаголем о людех твоих по волей Твоей! Сего убо Бога нашего, в Троице славимаго милостию, хотеньем и благоволеньем удер- жахом скифетр Российского царствия» [23, т. II, стб. 609]), когда фактически власть принадлежала Годунову, в чьих грамотах, как было сказано выше, использовалась краткая инвокация.

В грамоте в Тоскану Бориса Годунова-царя названы его имя и отчество («Борис Федорович»), родовая фамилия не приведена (как того требует традиция царской переписки, предшествующая и последующая). Интитуляция воспроизводит интитуляцию царя Федора Ивановича -- «от великого государя, царя и великого князя Бориса Федоровича, всеа Русии самодержца Владимерского11, Московского, Новгородского, царя Казанского, царя Астараханского, царя Сибирского, государя Псковскаго и великого князя Смоленскаго, Тверскаго, Югорского Пермьского, Вятского, Болгарского и иных государя и великого князя Нова города, Низовские земли, Черниговского, Резанского, Полотцкаго, Ростовского, Ярославского, Белоозерского, Лифлянского, Удорского, Обдорского, Кондинского и всея северные страны, повелителя и государя Иверские земли, грузинских царей и Кабардинские земли, черкаских и горских князей и иных многих государств». В грамоте царя Алексея Михайловича 1655 г. находим титулы, представленные в грамоте Годунова, слово «Русия» заменено на «Велекая Росия», основной титул включит новые земли («Малая и Белая Росия») [Archivio di Stato di Venezia, Collegio. Lettere prindpi. F. 13, № 2].

Следует сказать, что титул «самодержца всеа Русии», вошедший в царскую интитуляцию Ивана Грозного, в грамоте этого царя в Венецию 1582 г. мы не находим («Мы, В. Г-рь, Царь и В. князь Иван Васильевич, всеа Русии, Владимерский, Московский, Ноугородцкий, Царь Казанский и царь Астараханский, государь Псковский и В. князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермьский, Вятцкий, Болгарский и иных, государь и В. Князь Новагорода Низовские земли, Черниговский, Резанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Лифлянский, Удорский, Обдорский, Кондинский и всея Сибирские земли и Северные страны Повелитель и иных многих земель Государь [23, т. X, стб. 363-364], он появляется в грамотах царя Федора Ивановича (к примеру, в грамоте Австрийскому эрцгерцогу 1597 г. «мы, великий государь, царь и великий князь Федор Иванович, всеа Русии Самодержец, Владимерский, Московский, Новгородцкий, царь Казанский, царь Астараханский, государь Псковский и великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятцкий, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода Низовские земли, Черниговский, Резанский, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Лифлянский, Удорский, Обдорский, Кондинский и всея Сибирские земли и северные страны Повелитель, и государь Иверские земли грузинских царей и кабардинские земли черкаских и горских князей и иных многих государств государь и обладатель» [23, т. II, стб. 609-610]), что позволяет предположить, что этот титул вошел в царскую интитуляцию в грамотах к иностранным правителям, когда фактически власть в государстве принадлежала Годунову.

Три различных именования автора грамоты в основном ее тексте позволяют сосредоточить внимание на том или ином аспекте роли Годунова-правителя: первая -- «мы, великий государь, царь и великий князь, Борис Федорович, всеа Русии самодержец» -- официальное именование правителя, вступающего в дипломатические отношения с Тосканским герцогом; вторая -- «великий государь» -- указывает на важную роль русского царя в отношениях с иностранными государствами; третья -- «наше царское величество» -- краткое обозначение его роли в Московском государстве. Таким образом, царь Борис Федорович предстает и как правитель своей страны, и как важный участник международного дипломатического диалога.

Называя адресата, царь Борис Федорович пишет не только его имя («Ферди- нанту»), но и фамилию правящей династии («Медице»), и даже пытается воспроизвести его отчество («Олександровичу» -- не совсем понятно, почему: отцом герцога был Козимо I). Последнее не было принято в царской переписке -- очевидно стремление автора послания выразить уважение к адресату.

Как и в посланиях у других царей, за именем иностранного правителя следует его титул «арцуху Тусканскому и Флоретинскому», в данном случае обозначенный при помощи заимствованной из немецкого лексемы «арцух» в принятой в России огласовке, т. е. соответствующий самоименованию адресата (итальянское «дгсЫиса»). В свою очередь, в тексте грамоты русский царь использует исконно русскую лексему «князь» + личное имя правителя Флоренции («Фердинант»), обращаясь к нему на «ты»: «учинили тебя, Фердинанта, князя, с собою в ссылке и любви» и т. д. Это позволило сохранить обращение, органичное для русского этикета (и не только дипломатического). Личное местоимение «ты» используется в грамоте, как правило, в том же предложении, что и приведенная выше формула, но перед ней («И тебя в том похволяем, что ты, Фер- динант, князь, в нашем царском величестве ищеш любви») или за ней («хотим к тебе, Фердинанту, князю, любов свою показати и в ссылке с тобою быти хотим»).

«Вы» вежливое находим при пересказе грамоты герцога, т. е. в передаче его речи и в настоящем времени («вы во всякое время подвижны»), и в будущем («что будет вам возможно»), а также в указании на то, что приводимая информация известна адресату («И то вам и самим ведомо»). Сосуществование форм «ты» и «вы», отражающее развитие русского речевого этикета , выявляется и в грамоте царя Алексея Михайловича [12, с. 846].

В финальном протоколе грамоты Бориса Годунова названы место и время написания послания. Обозначение места включает указание на двор, столицу и государство -- «в государствия нашего дворе в царствующем граде Москве», т е. три компонента, присутствующие в грамоте Ивана Грозного («Писан в государствия нашего дворе града Москвы» [23, т. Х, стб. 363]), к которым добавлено определение «царствующий» («град»), появившееся в грамотах царя Федора Ивановича, где упоминались государство и столица, но не двор («Писана в великом Государствии нашем в Царствующем граде Москве» [23, т. II, стб. 613]; находившийся при царе Годунов, вслед за царем, в то время включал в финальный протокол своей грамоты только эти два элемента, указывая, разумеется, что государство находится во власти царя («Писана в Великого Государя нашего Государстве, Царствующем граде Москве» [23, т. II, стб. 618]). Время указано от сотворения мира, без отсчета года правления, т. е. воспроизведена формула, которая использовалась в грамотах Годунова при царе Федоре Ивановиче, и будет использоваться в грамотах царя Алексея Михайловича (ср. указание на год правления в грамоте Федора Ивановича «Писана в великом Государствии нашем в Царствующем граде Москве лета от создания мира 7105, июля месяца, индикта 10-го, господарствия и государствия нашего 14-го» [23, т. II, стб. 613], как и ранее в дипломатических посланиях Ивана Грозного, где указывалось также время, прошедшее с момента присоединения новых территорий: «Писан в государствия нашего дворе града Москвы, лета от созданья миру 7090-го, Марта месяца, индикта 10-го, государствия нашего 48-го, а царств наших -- Росийскаго -- 36-го, Казанского -- 30-го, Астороханского -- 28-го» [23, т. Х, стб. 363-364]).

Следует полагать, что ходатайство Тосканского герцогу об оказании содействия его подданному -- купцу и его семье было справедливо воспринято в Москве как предложение установить не только торговые, но и дипломатические отношения между двумя государствами. Этим и обусловлена коммуникативная задача ответного послания Годунова -- убедить адресата в этой готовности; она и определила структуру его грамоты и подбор речевых средств. Адресату рассказывается о прибытии тосканского купца в Москву с прошением от герцога Тосканы, о приглашении его от лица царя и его наследника на царскую аудиенцию, о том, что грамота герцога была выслушана царем, после чего кратко излагается ее суть: герцог, полагаясь на милость царя, ходатайствовал об установлении торговых отношений между Московским государством и Тосканским герцогством. Затем излагается речь, с которой купец обратился к царю; следует поло-жительный ответ от лица и царя, и наследника на оба ходатайства, сначала -- герцогу, затем -- купцу. Завершает грамоту заявление царя о готовности развивать дипломатические отношения с Тосканой с указанием на высочайший дипломатический статус русского монарха: правители христианских и мусульманских государств обращаются к нему с ходатайством об установлении и поддержании дипломатических отношений.

Прием тосканского купца, лично заинтересованного в открытии торговли в Москве, описан в грамоте царя Бориса Федоровича при помощи тех же речевых средств, что используются в дипломатической переписке для описания приема дипломатического представителя другой страны: приезд купца -- «Присылал еси к нам <...> человека своего Аврамалюса з грамотою»; приглашение купца на аудиенцию к царю -- «человеку твоему Аврамулюсу велели наши царские пресветлые очи видети»; распоряжение царя принять грамоту у него и зачитать ее вслух -- «и, грамоту твою приняв милостиво, выслушали». Для сравнения: в грамоте царя Федора Ивановича к эрцгерцогу Австрийскому 1597 г. («Присылал еси к нашему к царскому величеству свою грамоту с человеком своим Лукашом Павлусовым; и мы грамоту твою у человека твоего у Лукаша велели приняти и ее выслушали любително» [23, т. II, стб. 610], в грамоте царя Алексея Михайловича 1655 г. к венецианскому дожу («присылали к нам <...> вы <...> подданного своего Албертуса Вимина с своею грамотою. И мы <...> подданного вашего Албертуса Вимина велели принять <...> и вашему подданному Албертусу Вимину велели быть у нас, великого государя, и наши царского величества очи видети вскоре») [Archivio di Stato di Venezia, Collegio. Lettere prindpi. F. 13, № 2].

Зависимость тосканского подданого от правителя (он не приехал сам, а был послан герцогом) в грамоте Годунова отражает как старомосковские представления автора грамоты о взаимоотношениях власти и подданных (благодаря чему, в частности, возникает уважительный диалог правителя Московского государства с правителем Тосканы), так и то, каким видит этот визит русский царь: тосканский купец выступает в грамоте в роли дипломатического посланника, и автор царской грамоты фиксирует факт получения иностранного послания и сообщает герцогу о своей заинтересованности и любезном отношении.

Рассказывая об обращении тосканцев к царю с ходатайством, составители грамоты использовали риторику, свойственную русской челобитной, где подчеркивается зависимость просителя от адресата, в грамоте Годунова таким образом подтверждается высокий статус царя, от которого зависит Тосканский герцог. Одновременно дается любезный царский ответ на ходатайство. Так, использование лексем «прошение» и «челобитье» подчеркивает, насколько важен («с великим прошением и челобитьем») для тосканского герцога положительный ответ царя, который любезно дается («прошение ваше приятно учинити»): торговать тосканским купцам в России разрешается из уважения к ходатайству герцога («для вашего челобитья»). Лексемы «милость»/«милостиво» и «пожаловати» представляют действия царя как высочайшую милость, о которой в своих ходатайствах просят и герцог («и нашему б царскому величеству пожаловати прошение ваше приятно учинити»), и купец («чтоб нам великому государю пожаловати отца их и их»), на которую надеется герцог («во всем естя положили на нашу царскую милость»), и которая обоим дарована. Царская милость проявляется и в выслушивании ходатайства («грамоту <.. .> милостиво выслушали»), и в его выполнении («Сиона Люса и детей его <...> пожаловали, <...> торговати им»). В описании действий царя лексема «велеть» означает и приказ («грамоту велели им дати»), и разрешение прибыть на аудиенцию с соответствующим распоряжением («велели наши царские пресветлые очи видети»; ср. аналогичное у царя Алексея Михайловича: «велели быть у нас <...> и наши царского величества очи видети вскоре» [Archivio di Stato di Venezia, Collegio. Lettere prindpi. F. 13, № 2]), и разрешение на торговлю, которому предшествует лексема «пожаловали» («Сиона Люса <...> пожаловали <...> велели им приезжат в наши государства»). Лексема «поволити» обозначает разрешение на въезд страну («поволити им приезжати в наши государства») и на торговлю («торговати им поволили»). Таким образом, лексемы «велети», «пожаловати» и «поволити» характеризуют действия, сви-детельствующие о готовности автора взаимодействовать с адресатом грамоты.

О разрешении торговать сообщается при помощи речевых средств деловой письменности: обозначены въезд в страну с товарами («приезжат в наши государства со всякими товары»), указан транспорт и порт прибытия (таким образом -- маршрут: «на караблех к морской пристани к Архангилскому городу»), конечный пункт -- столица, где должна вестись торговля («и в государстве наше на Москву»), а также беспрепятственная торговля без ограничения вида и количества товаров («и торговати им поволили всякими товары поволною торговлею»). Затем пересказывается жалованая грамота, подтверждающая это решение: упоминается беспрепятственный («поволно безо всякого задержанья и зацепки»: отметим, что клише, включающее лексему «зацепка», находим еще в грамоте Василия III польскому королю -- «тем твоим послом <...> к нам приехати и от нас отъехати доброволно, безо всякие зацепки» [23, т I, стб. 242-243]) въезд в страну через Архангельский порт и в столицу («приезжати в наши великие государства к Архангилской пристани и к Москве») и выезд из страны («назад отезжати») со всем имеющимся («со всеми их людми и животы»). Тенденция использовать лексические средства, описывающие действия торговцев, таких, как привоз товаров («со всякими товары ездит»), торговля («торговат всякими товары»), обмен ими («менят товары на товары»), выплата пошлины («с тех товаров платит пошлину»), сохраняется в грамоте царя Алексея Михайловича: постоянное ведение торговли предполагается, но не называется прямо. Специальные клише («купечество имети морем и сухим путем», «торговли имети» и «торговли отправлять»), свидетельствующие о следующем этапе формирования специальной лексики деловой письменности, появятся позже, в грамоте Петра I в Венецию от 7 декабря 1710 г., содержащей разрешение венецианским купцам торговать «в новозавоеванных провинциях при Балтийском море» [Archivio di Stato di Venezia, Collegio. Lettere principi. F. 13, N 55], напечатана [40, с. 55; 24, с. 427-428].

О готовности развивать дипломатические отношения с Тосканой в грамоте Годунова заявлено дважды в сообщении о получении ходатайства («И мы великий государь, царь и великий князь Борис Федоровичь, всеа Русии самодержц, и нашего царского величества сын, великий государь, царевич, князь Федор Борисовичь всеа Русии с тобою, с Фердинантом, князем, в любви и в ссылке быти хотим. И тебя в том похво- ляем, что ты, Фердинант, князь, в нашем царском величестве ищеш любви») и о его выполнении («хотим к тебе, Фердинанту, князю, любов свою показати и в ссылке с тобою быти хотим»), причем в обоих случаях -- при помощи клише, содержащих лексемы «любовь» (специальное дипломатическое значение которой разъясняется контекстом: «любов показати», «быти в любви») и «ссылка» (в значении «дипломатическая переписка»: «быти в ссылке»). Отметим, что эти же лексемы характеризуют («приняти в любов» и «быти в ссылке и в дружбе») стремление других иностранных правителей к добрым отношениям с Россией («И то вам и самим ведомо, что к нам, к великому государю царю и великому князю Борису Федоровичю, всеа Русии самодержцу, присылают все великие государи христьянские и мусулманские с великим прошеньем и с челобитием, чтоб мы великий государь приняли их к себе в любов и были с ними в ссылке и в дружбе»). Последние два клише будут использованы в грамоте царя Алексея Михайловича 1655 г. в Венецию в ответ на поздравления с победами над Польшей и на пожелания царю здоровья и благополучного правления и в описании намерения царя поддерживать дипломатические отношения; также появится специальное пожелание адресату «желать всякого добра»: «И мы, великий государь, наше царское величество, что вы поздравляете нас, великого государя, и желаете нашему царскому величеству беспрестанного счасливого пребывания на наших оружиях и нашему ж добрепохвалному царскому величеству многих счасливых лет, то от вас приимаем в великую любов; и впред мы, великий государь, наше царское величество, хотим быти с вами в доброй дружбе и в ссылке и желаем вам всякого добра» [Archivio di Stato di Venezia, Collegio. Lettere prindpi. F. 13, № 2].