Феномен "информант-собиратель" в адыгском фольклорно-полевом пространстве

Адыгейский государственный университет

Ключевые слова: институт джегуако, информант, собиратель, носитель фольклора, фольклор-ное поле, сеанс записи, поведение сказителя.

Abstract

Информант - это тот же эпи-ческий певец, сказитель, испол-нитель, носитель фольклора. Его деятельность широко изучена в от-ечественной фольклористике. Мож-но указать на труды известных ис-следователей А.Н. Веселовского [1], В.М. Гацака [2], К.В. Чистова [3]. В контексте адыгской традиционной культуры информант / исполнитель песни - это одна из двух десятков специальностей джегуако, в усло-виях современности сохранившая наибольшую активность. Как по- лифункциональное, многоаспектное явление институт джегуако в ады-говедении изучен достаточно глубо-ко. В частности, З.М. Налоев моно-графически его исследовал [4], М.М. Паштова - культурно и исторически обусловленные аспекты общения собирателя и информанта в диаспо- ральном поле [5].

Адыгские народные певцы из-древле пользовались большим авто-ритетом и неприкосновенностью. О высоком статусе джегуако говорит и его самооценка, о которой упомина-ется в статье С. Урусбиева: «Я одним словом из труса делаю храбреца, защитника свободы своего народа; вора превращаю в честного челове-ка. На глаза мои не смеет показать-ся мошенник. Я - противник всего бесчестного, нехорошего» [6: 60]. А.Н. Веселовский дважды ссылает-ся на эту цитату, когда анализирует общественное положение кабардин-ских джегуако как образец былого авторитета народных певцов [7: 116, 491].

Все, кто писал об адыгах, в том числе и адыгские фольклористы, которые исследовали институт дже- гуако, приводят множество аргу-ментов в пользу былого расцвета его как общественного явления. В част-ности, З.М. Налоев отмечал: «Поль-зуясь огромной популярностью в на-роде, джегуако оказывали большое гуманистическое влияние на все общество (...). Не стесненные соци-альными и политическими табу, они свободно несли и отстаивали перед аристократией и духовенством идео-логию трудового крестьянства. На всенародных и семейных праздне-ствах организовывали традицион-ную художественную программу и руководили ею» [8: 14].

На современном этапе мы мо-жем констатировать, что институт джегуако распался, исчезли многие специальности. Это, в свою очередь, нарушило традиционные каналы связи, по которым осуществлялась передача фольклора следующему поколению. Подобное явление про-исходит с конца XIX в. Сегодняш-ний адыгский фольклор встраива-ется в иное культурное окружение, модифицируясь, пытается найти свою нишу. Тем не менее, специаль-ность певца (в нашем случае - ин-форманта), поддерживаемая былым авторитетом джегуако, продолжает функционировать в адыгской фоль-клорной культуре.

В условиях современности наи-более важным представляется ис-следование исполнительского про-странства, структурированного вокруг двух персонажей - инфор-манта и собирателя. Наблюдения, накопившиеся в течение четырех де-сятилетий полевой работы по сбору адыгского фольклора (Р.Б. Унароко- ва), и некоторые штрихи, отмечен-ные во время новых записей (К. Р. Нагароков), позволили исследовать данный феномен, акцентируя вни-мание на специфике взаимосвязи двух участников фольклорного поля и особенностях организации сеанса записи.

В нашей собирательской прак-тике представлены два типа инфор-манта: с одной стороны, это пред-ставители старшего поколения - классические носители фольклор-ной традиции, с другой - более моло-дые исполнители, владеющие приоб-ретенными (заученными) навыками «аутентичного стиля исполнения» [9: 7]. В роли собирателя выступают также два типа: один - собиратель- исследователь, фиксирующий фоль-клор по специальной методике, в которой совмещены теоретические основания полевой фольклористики и интуиция; другой - собиратель- любитель, накапливающий мате-риалы «для себя», руководствуясь собственными интересами. Доста-точно часто исполнители являются и собирателями.

Образ традиционного исполни-теля - информанта актуализируется целым спектром проявлений: «по-груженность» в фольклорную куль-туру, навыки «пения на миру», бога-тый репертуар, игра на одном (или нескольких) народных инструмен-тах, способность импровизировать, включаться в ансамблевое испол-нение, варьируя роли от солиста до разных типов подголоска.

В адыгском фольклорном поле традиционно фиксировались два типа пения: ансамблевое и оди-ночное. Ансамбль состоял из соли-ста - запевалы, инструменталиста, ведущего подголоска (жъыупащ) нескольких исполнителей, завер-шающих партию припева (жъыу к1ащэхэр). Скрытую роль дирижера обычно выполнял солист или веду-щий подпевала.

Известный сказитель Туркубий Джаримок на примере песни-плача о Хатхе Магамете показал, как тради-ционно исполнялась песня. При том он подробно рассказал, как ведут себя участники ансамбля, в особенности дирижер, чью роль выполнял запева-ла или ведущий подголосок [10: 184].

При разрушении ансамблевого песнопения, традиционно функцио-нировавшего в хачещах (гостевой дом, своеобразный мужской клуб), обрядовых игрищах, вечерних / ночных посиделках, одиночный ис-полнитель вынужден был взять на себя функции и солиста, и исполни-теля подголоска, и аккомпанирую-щего инструменталиста. Одиночный исполнитель все чаще стал фигури-ровать в полевых записях со второй половины ХХ в., в том числе и в на-шей практике. При этом песнопение фиксировалось не в естественных условиях бытования, а на специаль-но организованных для сбора фоль-клора сеансах записи. По обыкнове-нию, инициаторами таких сеансов были собиратели-исследователи. В таких случаях, как свидетельству-ют архивные материалы, в том чис-ле наши экспедиционные записи, нескольких сказителей собирали во временный ансамбль, пытаясь воссоздать аутентичный стиль ис-полнения, некое подобие хачещево- го песнопения. Такой опыт описан композитором Г. М. Концевичем, участвовавшем в сборе адыгского фольклора в 1930-х годах: «Вечер. Спокойно, не спеша, солидно явля-ется к нам в «кунацкую» (комната для гостей) почетный старик-певец. Приветствуем его вставанием и по-жатием руки; за ним следуют дру-гие. Каждого вновь прибывшего тоже встречаем: тысь-тысь «садись, садись» - отвечает гость-певец. Тов. Цей И. С. подробно объясняет значе-ние записывания песен. Внимание напряженное, во время речи никто ни словом, ни движением не нару-шает порядка. По окончании объяс-нения со стороны пришедших пред-лагается ряд вопросов, Цей отвечает. Все поняли, все удовлетворены. Лю-бители пения и музыки постепенно наполняют комнату. Появляются шичепшин, камыль, трещотка и гар-моника. Комната уже переполнена, молодежь у дверей, наружные окна усеяны юными головками. Полное внимание. Дисциплина образцовая. Затаив дыхание, все зорко всматри-ваются в малейшие детали техники записи. Некоторые из слушателей не выдерживают молчания, увлекаясь песней, присоединяются к общему хору. Работа пошла полным ходом. Певец и хор, воодушевленные вни-манием многочисленной публики, поощряемые трещотками и рукопле-сканиями в такт песни, продолжают усиливать голоса, ускорять темп. Песня захватывает всех и тогда не остановить уже певцов при оконча-нии ее. За песней полилась живой струей вторая, третья...» [11: 280-281]. «Любовь к родной песне и му-зыке вообще настолько сильна, что старики готовы просиживать ночи, перебирая в своей памяти дорогие для них песни и с юношеским азар-том петь их без конца. Слушатели, точно прикованные к своим местам, неподвижно терпеливо внимают им и вместе с певцами переживают то или иное событие, изложенное в пес-нях. Судя по содержанию песен, ав-торы под впечатлением выдающихся событий художественно-поэтически рисовали свои рассказы и песни» [11: 294].

По данному фрагменту можно судить о самоорганизации певцов перед столь серьезным, порой неиз-вестным явлением, как запись на фонограф. Они понимали, что «это дело» отличается от пения в хаче- щевых, привычных условиях и пы-тались встроиться в предлагаемые условия.

Концевич обратил внимание и на другую особенность адыгского песнопения: исполнение «на миру» контролировалось слушателями, не позволяя «выпадать» из традиции: «Изредка забытые, или искажен-ные, или перепутанные слова песни заставляют других певцов проте-стовать или возражать на неточную передачу; возбужденная дискуссия певцов и слушателей переходит ино-гда в спор, в конечном результате ко-торого все же «выпрямляют» песню и приходят к единому соглашению» [11:280].

В исследовании феномена «информант-собиратель» интерес также представляет специфика «по-гружения» в исполнительский кон-текст. По нашим наблюдениям, се-анс записи предваряет своеобразные прелюдии: собиратель настраивает исполнителя, организовывая не-принужденное общение, постепенно выводящее на тему. Вопросы могут быть прямыми или косвенными.

Наступает следующий этап: ин-формант внутренне концентрирует-ся, настраивает голос «нашептыва-ет» слова и мелодию, одновременно перебирая струны шычепщина. За-тем начинает рассказывать историю песни, что соответствует правилам традиционного исполнения. За ним следует песня. Исполнение может прерываться самим информантом. Приглашая собирателя к разговору, он комментирует отдельные эпизо-ды или образы героев песни, ино-гда вставляет оценочные реплики. Или может предложить спеть жъыу (подголосок) к исполняемой им пес-не, как это делал Туркубий Джа- римок из аула Джиджихабль (РА). Иные информанты, напротив, не разрешают «вторгаться» в процесс исполнения. Так, Рая Хачецукова из аула Хакуринохабль (РА) отвер-гая вопрос собирателя, могла впле-сти в ткань своего повествования реплики, типа: - Умыгузажъу, ащи тыкъэсыщт! «Не спеши, и до этого дойдем!» - говорила она строго. За-кончив свой рассказ, она возвраща-лась к заданному вопросу и деталь-но комментировала.

В других ситуациях собиратель намеренно включает в беседу слу-шателей, которые «провоцируют» исполнителя. Так, для Даута Быр- са, уникального сказителя и сочи-нителя смеховых историй из числа адыгов диаспоры Турции, сигналом вызова из памяти требуемого текста (как из числа традиционного фоль-клора, так и собственного) являлся оживленный диалог слушателей о приключениях, связанных с его сме-ховыми импровизациями. Пытаясь втянуть информанта в разговор, слу-шатели часть комментариев адре-совывали ему. При этом Даут Бырс нарочито отстранялся, делая вид безучастного наблюдателя за проис-ходящим, выжидая особую зацепку. И это непременно происходило [12].

По рассказам односельчан, Те- миркана Тлестока из аула Афипсип следовало «рассердить» недоброже-лательными отзывами о его люби-мых героях. К примеру, ссылаясь на мнение авторитетного сказителя могли принизить мужество Хатхе Кочаса. Т. Тлесток мгновенно реа-гировал на «вызов» и начинал рас-сказывать подлинную историю, предваряя свой рассказ словами: А зызгъэ1азэу ымыш1эрэр зы1орэм сфешъу1ожь... «Передайте тому, кто считает себя ученым и рассуждает о том, чего не знает...».

В заключение необходимо ука-зать, что рассмотренные элементы - одиночное/ансамблевое исполнение песни, аутентика стиля, хачещевое пространство, сеанс записи, настрой и самонастрой исполнителя, вопро-сник собирателя и т.д. - являются системообразующими в исполни-тельском контексте.

Результаты взаимодействия двух персонажей - информанта и собира-теля - одинаково зависят от степе-ни включенности каждого из них в традицию.

Примечания

1. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Ленинград: Худож. лит., 1940. 648 с.

2. Гацак В.М. Сказочник и его текст (К развитию экспериментального направ-ления в фольклористике) // Проблемы фольклора. Москва: Наука, 1975. С. 44-53; Эпический певец и его текст // Текстологическое изучение эпоса. Москва: Наука, 1971. С. 7-46.

3. Чистов К.В. Народные традиции и фольклор. Ленинград, 1986. 303 с.; Фоль-клор У. Текст. Традиция. Москва: ОГИ, 2005.

4. Налоев З.М. Институт джегуако. Нальчик: Тетраграф, 2011. 406 с.

5. Паштова М.М. Собиратель и информант в диаспоральном поле: культурно и исторически обусловленные аспекты общения // Фольклор в поле и кабинете: знание информанта и интерпретация антрополога: тезисы и материалы Между-народной школы-конференции (г. Москва, Переславль-Залесский, 30 апреля-7 мая 2014 г.). Москва, 2014. С. 19-21; Паштова М.М. Институт джегуако в фоль-клорной культуре адыгов (черкесов) Турции // Истоки национальной литерату-ры (Бекмурза Пачев и авторское устное творчество): сборник статей. Нальчик, 2011. С. 131-148.

6. Урусбиев С. Сказания о нартских богатырях у татар-горцев Пятигорского округа Терской области // Карачаево-Балкарский фольклор в дореволюционных записях и публикациях. Нальчик, 1983. С. 56-86.

7. Веселовский А.Н. Указ. соч.

8. Налоев З.М. Указ. соч.

9. Паштова М.М. «Жъыу»: к аутентике стиля. Майкоп, 2008. С. 24.

10. Унарокова Р.Б., Нагароков К.Р. «Лондонская» и «Французская» коллек-ции черкесского (адыгского) фольклора: запись, расшифровка, реконструкция // Вестник Адыгейского государственного университета. Сер.: Филология и искусствоведение. Майкоп, 2018. Вып. 4 (227). С. 180-186.

11. Концевич Г.М. Народные песни Адыгейской автономной области. Красно-дар, 1935 // АРИГИ. Ф. 1. П. 27 (1) // Музыкальный фольклор адыгов в записях Г.М. Концевича / сост. и гл. ред. Ш.С. Шу. Майкоп, 1997. С. 280-296.

12. Унарокова Р.Б. Смех в культуре общения адыгов (по материалам фольклорно-этнографических экспедиций 1997-1999 годов в Турцию) // Смех: истоки и функции / под ред. А.Г. Козинцева. Санкт-Петербург: Наука, 2002. С. 126-142.

References

1. Veselovsky A.N. Historical poetics. Leningrad: Khudozh. lit., 1940. 648 pp.

2. Gatsak V.M. The storyteller and his text (on the development of an experimental direction in folklore studies) // Problems of Folklore. Moscow: Nauka, 1975. P. 44-53; Epic singer and his text // Textological study of the epic. Moscow: Nauka, 1971. P. 7-46.

3. Chistov K.V. Folk traditions and folklore. Leningrad, 1986.303 pp.; Folklore. Text. Tradition. Moscow: OGI, 2005.

4. Naloev Z.M. Dzheguako Institute. Nalchik: Tetragraph, 2011. 406 pp.

5. Pashtova M.M. Collector and informant in the diaspora field: culturally and historically determined aspects of communication // Folklore in the field and office: knowledge of the informant and interpretation of an anthropologist: abstracts and materials of the International School-Conference (Moscow, Pereslavl-Zalessky, April 30-May 7, 2014). Moscow, 2014. P. 19-21; Pashtova M.M. Dzheguako Institute in the folk culture of the Adyghes (Circassians) of Turkey // Origins of national literature (Bekmurza Pachev and the author's oral creative work): a collection of articles. Nalchik, 2011. P. 131-148.

6. Urusbiev S. Legends about the Nart warriors among the Tartar mountaineers of the Pyatigorsk district of the Terek region // Karachay-Balkarian folklore in pre-revolutionary records and publications. Nalchik, 1983. P. 56-86.

7. Veselovsky A.N. The mentioned work.

8. Naloev Z.M. The mentioned work.

9. Pashtova M.M. “Zhyu”: to the authenticity of style. Maikop, 2008. P. 24.

10. Unarokova R.B., Nagarokov K.R. London and French collections of Circassian (Adyghe) folklore: record, interpretation, reconstruction // Bulletin of the Adyghe State University. Ser.: Philology and the Arts. Maikop, 2018. 4 (227). P. 180-186.

11. Kontsevich G.M. Folk songs of the Adyghe autonomous region. Krasnodar, 1935 // ARIGI. F. 1. P. 27 (1) // Musical folklore of the Circassians in the records of

12. M. Kontsevich / comp. and ch. ed. by Sh.S. Shu. Maikop, 1997. P. 280-296.

13. Unarokova R.B. Laughter in the culture of communication of the Adyghes (based on the materials of folklore and ethnographic expeditions of 1997-1999 to Tur-key) // Laughter: origins and functions / ed. by A.G. Kozintsev. St. Petersburg: Nau- ka, 2002. P. 126-142.