Индивидуалистические начала анархизма в Советской России

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Санкт-Петербургский политехнический университет Петра Великого

Индивидуалистические начала анархизма в Советской России

Аладышкин Иван Владимирович,

кандидат исторических наук, доцент

Аннотация

В статье рассматривается вызывающая сомнение констатация возрождения анархо-индивидуализма вслед за революционными потрясениями 1917 г. Выявляются также основания, контекст и механизмы формирования историографических клише в оценке индивидуалистического характера российского анархизма с их последующим отражением в классификации разнородных течений в анархистской теории и практике. Автор анализирует изменение ориентиров развития теории анархизма в условиях гражданской войны и реализации социалистического проекта. Аргументируется общий вывод об ослаблении индивидуалистической составляющей в идейном основании антиэтатистского движения и обесценивании в свете социалистических перспектив самой идеи суверенной индивидуальности человеческой личности. Анархо-индивидуализм в советской России оставался лишь на страницах оппонентов анархизма и более поздних исследователей, констатировавших в согласии с одним из историографических клише заметную роль индивидуалистических начал в движении.

Ключевые слова: российский анархизм, антиэтатизм, социалистический проект, индивидуализм, нигилизм, субъективизм, идея суверенной личности, автореференциальный концепт индивидуальности.

Abstract

Aladyshkin I.V.

Individualistic foundations of anarchism in Soviet Russia

The article deals with the doubtful statement of the revival of anarcho-individualism after the revolutionary upheavals of 1917. the author also Reveals the grounds, context and mechanisms for the formation of historiographical cliches in the assessment of the individualistic character of Russian anarchism with their subsequent reflection in the classification of heterogeneous trends in anarchist theory and practice. The author analyzes the change in the guidelines for the development of the theory of anarchism in the conditions of the civil war and the implementation of the socialist project. The General conclusion about the weakening of the individualist component in the ideological basis of the anti-statistic movement and the devaluation of the idea of the sovereign individuality of the human person in the light of socialist perspectives is argued. Anarcho-individualism in Soviet Russia remained only in the pages of opponents of anarchism and later researchers, who stated in accordance with one of the historiographical cliches a significant role of individualistic principles in the movement. Keywords: Russian anarchism, anti-etatism, the socialist project, individualism, nihilism, subjectivism, the idea of a sovereign personality, autoreferentiality concept of individuality.

Основная часть

«Анархизм есть апофеоз личного начала. Анархизм говорит о конечном освобождении личности. Анархизм отрицает все формы власти, все формы принуждения, все формы внешнего обязывания личности» [5, с. 13]. Столь громкими и одновременно привычными оборотами открывается написанная и изданная в 1918 г. книга «Анархизм» А.А. Борового, знаковой фигуры как в истории отечественного анархо-индивидуализма, так и российского анархизма в целом. Отталкиваясь от подобных утверждений, учитывая авторство, время и место их появления, а, главное, решительно отбрасывая общее содержание книги, можно фиксировать актуализацию лозунгов индивидуалистического анархизма в советской России. Видимо, схожей логикой руководствуются те исследователи отечественного анархизма, что констатируют возрождение анархо-индивидуализма вслед за революционными потрясениями 1917 г. [9, с. 63; 10, с. 263; 11, с. 212; 12; 13; 19, с. 5-7; 22, с. 304-309; 8, с. 220-221]

Может показаться, что реанимация анархизма происходила в его дореволюционной версии со всеми составляющими. Резонно предположить, что вслед за активизацией в первый год революции анархо-коммунистов и синдикалистов заявят о себе представители ещё одного из ключевых течений в анархизме - анархо-индивидуалисты. В начале ХХ в., а если быть точнее, в годы первой русской революции, индивидуалистическое течение действительно было заметно в общем контексте развития российского анархизма [1]. Но то было в эпоху буржуазно-демократической эмансипации и декадентского бунта, когда в России наблюдался невиданный ранее интерес к индивидуалистическим воззрениям. Тогда разносортные лозунги всесторонней свободы личности были важной составляющей, по крайней мере, интеллигентской революционности.

Кардинальные изменения общественно-политического строя в 1917 г. наряду с гражданской войной и первыми социалистическими экспериментами задавали совершенно иной социокультурный контекст развития анархистского движения. Оживление отечественного анархизма в условиях революционного процесса того времени действительно началось с реанимации коммунистического и синдикалистского ответвлений анархизма, т.е. восстановления дореволюционных форм движения. Казавшиеся прежними формы были во многом обманчивы своей схожестью с реалиями первой русской революции и скрывали качественные изменения анархизма в новой социокультурной обстановке. И дело не столько в изменении формы, сколько в качественных трансформациях характера и общего пафоса анархистского движения в России, тех трансформациях, что превращали идеи крайнего индивидуализма в слабо востребованные заветы прошлого, если и сохраняющиеся, то, скорее, в качестве рудиментов прежнего этоса анархизма.

Собственно, начиная с периода первой русской революции, в России не появилось сколь-нибудь заметных апологетов анархо-индивидуализма, по крайней мере, позиционировавших себя таковыми. Так на чем же основаны выводы о возрождении индивидуалистического анархизма с предполагаемым рядом активных сторонников, концептуальным и организационным оформлением? Обычно подобные выводы выступают расхожими утверждениями, своего рода клише, не требующими отдельной аргументации. Но если авторы всё-таки берутся подтверждать, то встречаются, как правило, два аргумента:

1. Активизация в годы революции и гражданской войны деятельности тех сторонников анархизма, что были причастны индивидуалистическому его ответвлению в дореволюционной России;

2. Оформление в советской России новых течений в анархизме и связанных с ними объединений, которые, по мнению исследователей, были близки, либо совпадали с общим идейным руслом анархо- индивидуализма.

Я последую тому же порядку аргументации.

1. Немногочисленные апологеты анархо-индивидуализма времен первой русской революции либо отошли от активной общественно-политической деятельности, как члены издательской группы «Индивид», либо сблизились с иными, синдикалистскими, коммунистическими течениями в анархизме. Вместе с анархистской фразеологией позабыли заветы радикального индивидуализма и некогда анар - хиствовавшие российские декаденты. Из анархистов, кто в той или иной степени был прежде причастен анархо-индивидуализму и не только сохранил свою приверженность идеалам безвластия, но и занимал активную общественно-политическую позицию, оставалось буквально несколько человек. Речь чаще всего идет об А. Боровом и Л. Черном. Следует сразу оговориться, что идеи «ассоциационного анархизма», выдвинутые Л. Черным в годы первой русской революции, нельзя напрямую и безоговорочно сопрягать с анархо-индивидуализмом. Некогда я также рассматривал Л. Черного в ряду иных апологетов анархо-индивидуализма ввиду ссылок на М. Штирнера и ницшеанские мотивы, но, прежде всего, в силу схожести с либертарианской версией анархо-индивидуализма американских авторов, в частности, Б. Таккера [1]. Сегодня я не стал бы столь категорично доказывать индивидуалистический характер ассоциационного анархизма. По крайней мере, сам Л. Черный анархо-индивидуалистом себя не считал, а концепция «ассоциационного анархизма» и без того довольно эклектичная по ряду ключевых моментов отчетливо перекликалась с революционным синдикализмом. В годы революции и Гражданской войны Л. Черный сблизился с представителями иных течений в анархизме, а организации, в работе которых он принимал активное участие, не имели сколь-нибудь заметной индивидуалистической окраски: Федерация Работников Умственного Труда ориентировалась на принципы революционного синдикализма, Московская Федерация анархистских групп была объединением предельно разношерстных в идейном плане анархистских групп. Судя по всему, взгляды Л. Черного эволюционировали в сторону заветов синдикализма, утрачивая прежде весомые индивидуалистические ориентиры.

Вынесенные в первые строки данного текста цитаты из работы А. Борового 1918 г. могут ввести в заблуждение без тех поправок, что далее следуют в оригинале. Ведь А. Боровой, утверждая анархизм как апофеоз личного начала и конечного освобождения личности, тотчас поправляется, отмечая: «было бы огромным заблуждением полагать, что анархизм есть абсолютный индивидуализм, что анархизм есть принесение общественности в жертву личному началу» [5, с. 13]. Некогда, а именно, на заре первой русской революции в 1904-1906 гг. «общественность» он не просто приносил «в жертву», но увлеченный идеями Штирнера, выстраивал утопические модели реализации полной независимости личности от общества и её «абсолютной свободы».

Однако на момент 1917 года штирнерианство А. Борового осталось в прошлом, в том прошлом, в котором на волне первого революционного потрясения российские интеллектуалы зачитывались Ницше и открывали для себя его предшественника из среды младогегельянцев, как нередко представляли Штирнера в литературных кругах. Уже в 19061907 гг. идейная позиция А. Борового вполне отчетливо начинает смещаться в сторону признания синдикалистских постулатов, а индивидуалистический пафос стал заметно сдавать. И пусть синдикалистом он не стал, но с очередным революционным витком взгляды А. Борового уже мало что роднило с анархо-индивидуализмом. Сам он свои идеи обозначал в качестве анархо-гуманизма, вспоминая о ранних своих опусах и поисках безграничной свободы, скорее, как о слабостях молодости.

2. Также под вопросом остается и связь с теорией анархо-индивидуализма тех пореволюционных течений в анархизме и соответствующих объединений, что создавались новой генерацией поборников безвластия. В первые годы советской власти таких течений появилось немало, а броские и экзотические их названия, все эти «пананархизмы», «анархо-уни - версализмы», «-биокосмизмы» и прочие «…измы» нередко приводили в недоумение относительно идейной их принадлежности. Громкие лозунги и туманные декларации глашатаев новых анархизмов ясности не вносили. Страсть же к ниспровержению «старого» анархизма, наоборот, ещё больше затемняла идейные ориентиры новоявленных идеологов антиэтатизма.

Между тем соотнесение тех или иных течений анархизма советской России с анархо-индивидуализмом характерно уже для самого движения. Показательно, что никто из сколь-нибудь известных и заметных в те годы теоретиков анархизма не признавал себя сторонником его индивидуалистической версии. Более того, причастность крайнему индивидуализму и приверженность, например, взглядам М. Штирнера, звучали, скорее, как обвинение. Например, лидер анархо-биокосмистов А. Святогор клеймил другое течение в анархизме - «неонигилизм» А. Андреева в том, что оно не более чем вульгарное штирнерианство, «подогретое приставкой «нео»» [21, с. 47].

Всё же в годы Гражданской войны, а, возможно, и позже, были те, кто открыто связывал себя с анар - хо-индивидуализмом, однако путаясь в показаниях и оставаясь на уровне комичных курьёзов и сознательной фальши. В литературе встречаются описания подобных примеров, коих было немало в то неспокойное время. Одного из представителей новой генерации анархистов-индивидуалистов, ссылавшегося на М. Штирнера в аргументации своих взглядов, описывал Э. Миндлин в своих воспоминаниях о М. Цветаевой [15; 16]. Приблизительно в конце 1921 или в начале 1922 г. дом поэтессы с прозаической целью ограбления посетил странный «гость», представившийся как «свободный член ассоциации анархистов-индивидуо-интеллектуалов», раскрывший свою позицию в отношении революции и социальных идеалов следующими словами:

Как индивидуально развитому индивиду мне было неинтересно бороться за счастливое будущее моего народа. Помилуйте, единственная неповторимая жизнь человека дается ему только единожды. На кой мне чёрт растрачивать ее во имя счастья будущих поколений, которых я и в глаза никогда не увижу? Да еще неизвестно, заслужат ли эти поколения моей жертвы! Может быть, среди них-то прохвостов всяких мастей окажется еще больше, чем среди нынешних! А мне лично нравилось жить. [16, с. 247-248].

Революция и Гражданская война таких «индивидуалистов» рождала предостаточно, да их всегда было немало, и встречались они повсеместно, только в данном случае мировосприятие отягчалось ещё и проанархистской риторикой. Насколько оправданно говорить об идейном индивидуалистическом анархизме применительно к «свободным членам ассоциации анархистов-индивидуо-интеллектуалов» вопрос спорный, хотя очевидно «качество» такого индивидуализма и анархизма.

На обиходном уровне анархо-индивидуализм, если видеть в нём, согласно вульгарным трактовкам, проповедь волюнтаризма, обыденного эгоизма, хищничества, вседозволенности и пр., вполне мог соответствовать умонастроениям тех лет. В «анархисте-индивидуо-интеллектуале», в его логике нет ничего явно фантастического, портрет получился правдоподобным. Таких примеров в анархистской среде хватало, как немало было и того, что могло ввести в заблуждение как современников, так и исследователей. Например, анархо-индивидуалистом посчитали небезызвестного советского военачальника, командующего рядом фронтов в Сибири и на Дальнем Востоке - Я.И. Тряпицына [4]. Трудно сказать, что сыграло в том роль, малограмотность ли Тряпицына, который мог просто для пущей эффектности именовать себя не только анархистом (коим он себя считал и верил при том в коммунистические идеалы), но и индивидуалистом, либо слабая эрудированность в теоретических различиях автора статьи о советском командире.

Например, в 1917 г. свет увидела брошюра музыковеда, ученика Н.А. Римского - Корсакова И.Т. Назарова с броским заглавием «Абсолютный эволюционный индивидуальный анархизм и свобода духа» [17]. Конечно, словосочетание «индивидуальный анархизм» несколько смущает, но все же может вызвать ассоциации с индивидуалистическим анархизмом. Однако буквально на первых же страницах опуса Назарова становится ясно, что даже к анархизму идеи автора имеют очень опосредованное отношение. Ведь «.под абсолютным эволюционным индивидуальным анархизмом следует подразумевать действия воли, ведущие человека к свободе духа (осознание своего высшего «я»), при достижении которой он поймет, наконец, что такое истина» или, иными словами, «.особый метод самодисциплины для достижения познания своего «я»». А ещё через несколько страниц узнаешь, что истинным абсолютным эволюционным индивидуальным анархистом выступал Христос, а «.его учение - это есть особое состояние сознания человека, освобождающее его от всяких условностей и законов (анархизм)». В конечном итоге воззрения И. Т Назарова представляются ничем иным, как слабым и запоздалым эхом нового религиозного сознания, заигрывающего с леворадикальной политической терминологией. Рассуждения автора со всей очевидностью отсылают к поискам религиозно-мистических откровений безграничной свободы, что были так популярны в среде российских литераторов первой декады ХХ в.

Первая мировая война, революционные потрясения и первые завоевания социализма обесценивали проблемы познания своего «я» и религиозно - мистические поиски внутренней свободы духа. На повестке дня анархистского сознания стояли иные проблемы. Если синдикалистский и коммунистический изводы анархизма, совпадая с общим леворадикальным пафосом углубления и расширения революционного процесса, сохраняли тесную преемственность с предшествующими классическими своими формами, то индивидуалистическая стезя анархистской мысли на очередном «витке» эволюции движения вполне естественно подверглась максимально радикальной ревизии. Ослабление индивидуалистических оснований анархизма стало заметно уже на исходе первой русской революции, когда на позиции революционного синдикализма переходил А.А. Боровой, а столичные литераторы открещивались от былых декадентских крайностей. В постреволюционной России общий спад интереса к индивидуалистическим идеям протекал с удвоенной скоростью.

Под давлением новых социокультурных ориентиров анархизм менялся. В революционном ажиотаже и гражданской войне изменения затронули формы революционной борьбы, а затем, в условиях реализации социалистического проекта, трансформировались и теоретические основы антиэтатизма, в которых индивидуализма оставалось всё меньше. Коммунистические и синдикалистские изводы анархизма всегда были и оставались далекими от заветов крайнего индивидуализма штирнерианского, декадентского либо либертарианского толка. Оставались те разноликие течения анархистской мысли, что оформлялись в первые годы советской власти на своеобразном пересечении литературной практики с общественно-политической и научно-философской мыслью. И все они, за редким исключением, фиксировали то, что за процессами смены общей структуры, генетических связей и внутритиповых форм анархистского сознания в советской России

Нельзя сказать, что новые формы анархизма 20-х годов, все эти анархо-гуманизмы, - универсализмы, - биокосмизмы, мистические анархизмы и т.д., зарождавшиеся в годы Гражданской войны, военного коммунизма и получившие свое оформление уже в Советской России, определяли «лицо» движения, ведь о массовом анархизме, о бомбистах, экспроприаторах, отрядах «Чёрной гвардии» и махновщине речи не идёт. Однако на долю данных течений в анархизме выпало олицетворение его модифицированного варианта, анархического сознания нового поколения.

Своего рода предельную версию универсалистской системы ценностей новых анархизмов выдвинули апологеты анархо-биокосмизма, предложившие утопическую программу-максимум мировой пролетарской революции, в которой свобода личности обосновывалась как бесконечная величина, полагаемая бессмертием (бесконечностью во времени), и выходом человечества в бескрайние просторы космоса (пространственной бесконечностью). С занятых позиций разворачивалась переоценка классического анархизма - «доктрины отцов», среди которых были и М. Штирнер, и, по сути, любые варианты классического анархизма, включая анархо- индивидуализм. Причём переоценка предлагалась в целях, формально совпадавших с эгоцентристски - проглядывала инверсия концепта индивидуальной свободы.

В российском анархизме начала ХХ в. сильны были установки на максимальную конкретизацию индивида как субъекта свободы, во главу угла пытались поставить интересы и чаяния конкретного человека / личности, на чем и вырастал анархо-индивидуализм. Эволюция анархизма в советском государстве усиливала иной путь реализация свободы. Анархистское сознание в 1920-е гг. переключалось на системы надличностных, надиндивидуальных социальных координат. Последнее получило отчётливое выражение в мистическом анархизме А.А. Солоновича, пананархизме и анархизме - универсализме братьев В.Л. и А.Л. Гординых с дальнейшим его биокосмическим ответвлением, представленным именами А. Святогора (А.Ф. Агиенко), П.И. Иваницкого и А.Б. Ярославского и даже в анархо-гуманизме А.А. Борового. Возможно, со мной не согласятся современные исследователи и почитатели его наследия, но именно А.А. Боровой свою программную книгу «Анархизм» начинает с противопоставления анархизма абсолютному или «последовательному» индивидуализму, объявляя их «антиподами». По его мнению, анархизму, в отличие от последовательного индивидуализма,

…дорога свобода всех «я», дорога свобода человека вообще», и в подтверждение своей точки зрения Боровой ссылается на коллективиста М.А. Бакунина, заявлявшего: «Я становлюсь истинно свободен только через свободу других» [5, с. 18].

ми претензиями Штирнера в утверждении «живого реального человека» против всех возможных абстракций [21]. Видимо, как раз такие лозунги подталкивали отдельных авторов видеть в тех же био - космистах новый извод анархо-индивидуализма. Но отрицание всех абстракций происходило не на индивидно-номиналистском пути. «Живой реальный человек» биокосмистов интересовал меньше всего. Влекло их утверждение основополагающего для человека «инстинкта бессмертия», «всемирного», «космического» освобождения и ещё больших абстракций. На фоне пространственновременной бесконечности меркла любая индивидуальность, впрочем, как и любые пределы личной свободы, которые уже не отвечали новым запросам анархистской мысли с её отвлечённо-универсалистскими горизонтами.

В череде пананархистов - универсалистов, - биокосмистов и мистиков обособленно смотрелась фигура А.Н. Андреева, которая сегодня кажется странным исключением из общего ряда. Именно взгляды Андреева, что репрезентовались им в качестве «неонигилизма», действительно оправданно связывать с продолжением традиции индивидуалистического анархизма в советской России. Только, судя по всему, сформулированы они были ранее революции 1917 г. Уже на закате первой русской революции, когда Андреев стал руководителем севастопольской революционной боевой дружины «Свобода внутри нас», в его взглядах отражались неожиданные индивидуалистические установки. Они были вдвойне неожиданными в силу сочетания автореференциального характера индивидуалистических притязаний с практикой боевой революционной дружины, которая выделялась уже своим названием «Свобода внутри нас». Ряд современных исследователей, в частности, Д.И. Рублев, уже не первый год занимающийся биографией А.Н. Андреева, считают, что идеология дружины «Свобода внутри нас» представляла собой своеобразный «синтез философских идей М. Штирнера, анархокоммунистической программы, махаевской критики интеллигенции и тактики «пропаганды действием»» [20]. Трудно сказать, насколько было весомо и было ли вообще влияние М. Штирнера на взгляды А.Н. Андреева. Упоминаний имени немецкого философа он избегал даже в более поздних статьях о неонигилизме, неизбежно вызывающих ассоциации с «Единственным…».

Судя по всему, идеи неонигилизма были сформулированы А.Н. Андреевым в бессрочной каторге, которую он отбывал с 1908 г. [3]. Освобождённый из тюрьмы в результате Февральской революции Андреев включается в анархистское движение Петрограда, а затем, в мае 1917 г., участвует в создании Киевской Ассоциации Свободных Анархистов (КАСА) и в выпуске её печатного органа, журнала «Свобода внутри нас». В июле того же года он был избран секретарем «Временного осведомительного Бюро Анархистов России», в задачу которого входили обмен информацией между анархистскими организациями и подготовка Всероссийского съезда анархистов [20].

После переезда в 1920 г. в Москву Андреев создал анархистскую группу «Индивид», а также издательство «Китеж», которое выпустило лишь одну книгу, а именно, сборник статей самого Андреева под названием «Неонигилизм». Позже, уже в 1923 г., он заведовал магазином анархо-синдикалистского издательства «Голос труда», участвовал в деятельности Кропоткинского комитета и Анархистского Чёрного Креста [7, с. 243-244]. В конечном итоге Андреев достаточно активно сотрудничал с анархистами самого разного толка и его деятельность не привела к обособлению и организационному оформлению какого-либо автономного течения в анархизме. Впрочем, и его неонигилизм видится довольно эклектичным учением, в котором эгоцентристкие принципы переплетались с представлениями о взаимной справедливости и добровольности взаимодействия.

Что показательно, своё учение Андреев не позиционировал как анархо-индивидуализм, с последним себя не идентифицировал, как не считал себя и штирнерианцем, несмотря на очевидную вторич - ность «неонигилизма» по отношению к наследию немецкого философа. Видимо, сказалось характерное для нового «витка» эволюции анархистской мысли стремление к ревизии классического наследия, стремление отмежеваться от прошлого в силу претензий на новизну и соответствие историческому моменту. Между тем весомая доля, если не сказать главное, в «истинном анархизме» Андреева, наряду с предложениями «отбросить <…> предрассудки мира сего», с обструкцией законов, идеалов, веры и патетическим дерзанием предстать преступником по отношению к обществу, было не более чем перифразом «Единственного.», причём перифразом знакомым. В нём слишком отчётливо звучали вульгарно утилитаристские и ницшеанские мотивы с акцентом на культ силы, характерные некогда текстам организатора издательства «Индивид» О. Виконта (В.Н. Проппера). Возможно, что и создание Андреевым одноименной группы в Москве отнюдь не совпадение.

Несмотря на очевидную преемственность к тому варианту прочтения «Единственного.», что имел место у отечественных апологетов анархо- индивидуализма времён первой русской революции, Андреев привнёс в своё учение ряд оригинальных моментов, запечатлевших своего рода «сдвиг» в анархистском сознании отдельных сторонников движения. Угрозами «убийства буржуазного строя» и «тотального разрушения» Андреев вряд ли мог претендовать на оригинальность в анархистской среде. Выделяло его иное - неожиданно безоговорочный примат актуальной, текущей реальности. «Прошлое и будущее - худшие враги свободы, - заявлял он, - будущего нет, оно должно воплотиться, в нас самих» [2, с. 47]. Здесь сквозила не просто общая «нетерпеливость», «поспешность», столь характерная для теории и тактики анархизма, что всегда благополучно уживалась с крайней утопичностью и футурологичностью антиэтатистских постулатов. В сосредоточенности на «сиюминутном», «текущем моменте», воплощавшемся «в нас самих», проступали настроения исторического момента, - времени «свершений», «воплощений», предельного ускорения истории, которая творилась здесь и сейчас, в пожаре наступающей мировой революции и качественного преобразования общества.

В приоритетах актуальной реальности угадывалась и штирнеровская установка на единственноналичную реальность «Я», которая последнего приводила к внеисторичности «Я», а ревнителя неонигилизма к панегирику «Я», которое «не признавало прошлого и не желало знать будущего», пытаясь «то и другое отбросить на задворки истории и утопии» [2, с. 57]. Насколько подобные настроения были распространены среди анархистов тех лет, сказать трудно, но ясно одно - примат наличной ситуации и текущих реалий в отношении как М. Штирнера, так и всего анархо-индивидуализма оборачивался отстранением, т.к. они оказывались тем «прошлым», которое следовало отбросить «на задворки истории и утопии». В известном смысле так и произошло: остаточные формы индивидуалистических настроений анархистской среды в виде «неонигилизма» А. Андреева также остались практически незаметным фрагментом в развитии отечественного анархизма, и без того пестревшего массой разносортных учений, течений и ответвлений. Сведений о создании под вывеской «неонигилизма» какой-либо группы сторонников нет. Полноценным течением анархистской мысли воззрения А. Андреева назвать сложно.

В революционной стихии первых лет советской власти малозаметным оказался не только основоположник неонигилизма, но и фигуры куда более известные. Общие изменения теоретических ориентиров не только в среде анархистов, но и в оценке анархизма заметны по переменам в отношении к М. Штирнеру, этому широко признанному эталону крайне индивидуалистической стороны антиэтатистских теорий. В 1918 г. переиздали его «Единственного…» [23], о нём вновь писали, кажется, даже читали в Петрограде публичные лекции [16]. На первых порах революционного процесса Штирнера реабилитировала актуализация его связи с леворадикальной теорией и практикой, реабилитировало само возрождение отечественного анархизма. Однако и переизданий было заметно меньше (одно переиздание «Единственного и его собственности» в 1918 г. против девяти изданий за первую декаду века) и общий интерес со всей очевидностью пошел на спад, а естественный примат общественно-политического контекста предопределил смещение внимания на анархистский топос наследия немецкого мыслителя. «Нас интересует главным образом отношение учения Макса Штирнера. к теориям анархизма.» - определял общие приоритеты М.А. Кур - чинский [14, с. 39]. Апология суверенно-единственной личности, если и прочитывалась, то лишь в качестве необходимого обоснования анархистского идеала, нигилизм сопрягался с анархистским разрушением, а иррациональные мотивы - с социальным иррационализмом безвластия. Подобная переориентация интереса к «Единственному.» очень показательна, т.к. именно индивидуалистические мотивы М. Штирнера отходили на второй план.

На поверку, воздействие идей автореференци - ального проекта индивидуальности, вырисовывавшегося в отечественном интеллектуальном пространстве России начала века и, в известной степе - ни, питавшего анархо-индивидуализм, следует отнести, скорее, к остаточному воздействию, причём имевшему даже в анархизме локальный и малозаметный характер. Инерция прежних интенций русского анархизма, оформившихся в результате радикализации буржуазно-демократических процессов индивидуализации и дифференциации социокультурного пространства, сказывалась, пока в первые годы советской власти царил хаос идейных и общественно-политических ориентиров.

Собственно, и автореференциальные мотивы А. Андреева представляли собой казус остаточной деформации анархистской теории, и не более. Постулаты «неонигилизма» вступали в очевидное противоречие с базовыми тенденциями эволюции анархистского дискурса, отмеченными усилением коллективистки-универсалистских ориентиров дальнейшей ревизии анархизма. На фоне концепций планетарной организации человечества, космических перспектив освобождения и овладения бесконечными параметрами бытия «неонигилизм» А. Андреева, отсылавший к «Единственному.», выглядел каким-то анахронизмом, созвучным разве что истошным рифмам одного из стойких адептов эгофутуризма:

Достойно ль вниманья, достойно ль сочувствий земля и планеты, созвездья, Вселенства, когда я, олимпов, гордыня искусства, себя прославляю, своё совершенство?! [18, с. 359]

Может быть, в довоенной России, в контексте расцвета футуризма эти строки удачно вписывались бы в общий контекст литературной жизни страны, но в 1922 г. они выпадали из общего её строя, как, впрочем, и неонигилизм А.Н. Андреева из общего направления эволюции анархистской теории. «Достойно внимания» оказались как раз «Земля и планеты, созвездья, вселенства». Ютившийся некогда на периферии движения анархо-индивидуализм в революционной, а затем и в советской России окончательно уходил в прошлое под натиском универсально-планетарных, а то и вселенских амбиций.

Так что же тогда подталкивало и подталкивает к выводам о возрождении анархо-индивидуализма в России?

Констатация возрождения, а уж тем более заверения весомой роли анархо-индивидуализма в отечественном антиэтатистском движении первых лет советской власти сопряжены отнюдь не с реалиями движения, а со спецификой отечественной историографии анархизма. В реалиях речь должна идти не столько о возрождении, сколько об остаточных формах, инерции тех настроений, что некогда играли заметную роль в анархизме либо индивидуалистических рудиментах последнего. Но сторонний взгляд прихотлив и склонен фиксировать то, что может и желает видеть. Не случайно индивидуалистические компоненты анархизма в те годы актуализировались, как правило, у сторонних наблюдателей.

Если же обратиться к работам П.Н. Новгородцева, Н.А. Бердяева, А.И. Введенского и других авторов, высту пивших в те годы с критикой анархизма, то критика была своеобразной и выстраивалась на теоретических построениях отдельных, причем произвольно выбранных теоретиков анархизма. Тот же А. Введенский посчитал, что наиболее яркими выразителями идеи анархии выступают М. Штирнер и. Ф. Сологуб. Не трудно представить себе, сколь странным предстал анархизм, но, главное, всемерно акцентировалось внимание на индивидуалистическом пафосе анархизма. Индивидуалистические аспекты анархисткой теории выделял и П. Но - вогородцев, и Н. Бердяев, и любой другой автор, писавший об анархизме. В последнем желали видеть и видели крайние, неприемлемые варианты воплощения идей индивидуалистической независимости, абсолютизации интересов индивида и осуждаемые формы предельной свободы. А потому весомую роль в критике анархизма по-прежнему отводилась анализу взглядов М. Штирнера. В его «Единственном…» находили то, что объясняло сами принципы предельной эмансипации и стремления к ликвидации любых форм власти. В результате Штирнер порой превращался в «единственного теоретика, на которого, с некоторым правом, может претендовать и опираться анархическая философская мысль» [14, с. 108]. Незадача лишь в том, что как уже говорилось, на «Единственного.» анархическая мысль в советской России опираться» не желала и теоретические поиски сторонников безвластия в те годы пролегали вдалеке от принципов номиналистского эгоцентризма и волюнтаристского иррационализма. «Единственный.» сопрягался с отечественным изводом антиэтатизма в глазах оппонентов, но отнюдь не самих анархистов, которым Штирнера буквально навязывали критики анархизма.

Как ни странно, обыватель также желал видеть в анархизме некое индивидуалистическое начало, т.к. привык к тому и судил по лозунгам да расхожим стереотипам, отсылавшим к представлениям о личном произволе, а подчас и к архаичным фантазиям о вольницах и самоуправстве. Виной тому были и сами приверженцы идеалов безвластия, склонные к патетике, восхвалению безоговорочной свободы и крепко державшиеся за лозунги непримиримой борьбы с любыми формами гнёта и власти. Только лозунги становились всё более бессодержательными и за ними все отчетливее проступала то стихия разбоя, то какие-то социалистические суррогаты.

Представители альтернативных политических сил в своих суждениях об анархизме исходили нередко из текущей конъюнктуры политической борьбы. Как следствие, в зависимости от идеологических пристрастий и обстоятельств сторонников безвластия могли обвинить и обвиняли как в социалистических, так и в индивидуалистических крайностях. Но многие оппоненты анархистского движения всемерно подчеркивали именно индивидуалистические составляющие его идейного арсенала для размежевания с различными фракциями социалистов. Что говорить о самих социалистах, всегда полагавших сторонников безвластия нескладным хором певцов личной свободы, самоволия и безначалия? Так что оценочное клише об индивидуалистической природе анархизма в 1920-е гг. только усилилось в социалистической критике, бравшей верх над иными идеологическими позициями, и было бережно передано первым советским исследователям анархизма.

Для советской историографии, руководствовавшейся марксизмом-ленинизмом, весь анархизм по природе своей был глубоко индивидуалистичен. Об этом писал Ленин, подчеркивая, что индивидуализм выступает «основой всего мировоззрения анархизма». Здесь вспоминается и сталинское убеждение в том, что «краеугольный камень анархизма - личность, освобождение которой является главным условием освобождения массы, коллектива», следовательно, и главный лозунг анархистов: «Все для личности». Мнение вождей было более чем убедительным, и склонность находить в анархизме индивидуализм даже там, где его и в помине не было, очень характерно для авторов, писавших в стране Советов. К тому же историей анархизма занимались преимущественно историки, что заметно в повышенном внимании к действию и скромном анализе теории. Теоретические вопросы всегда оказывались на втором плане. Эта традиция была заложена как раз в советском прошлом, когда единственно актуальной представала борьба большевиков с анархизмом, причем борьба с оружием в руках, борьба за массы. Мирные, литературные формы антиэтатизма оттеснялись привычной для исторического анализа революционной практикой анархо-коммунистов и - синдикалистов.

Здесь важно заметить, что судьба в анарховедении мирного, «бумажного» анархизма, будь то анархо-индивидуализм или различные формы постклассического анархизма, объясняется не только немногочисленностью сторонников и мирным характером большинства форм постклассического анархизма. Со всеми анархо-универсалистами, - мистиками и - биокосмистами попросту не знали, что делать и как к ним подступиться с традиционных позиций анализа истории революционного движения. И советские исследователи, не вдаваясь в теоретические нюансы отдельных течений анархизма, все слабо поддающиеся классификации его формы списывали к слабо изученному и туманному анархо-индивидуализму.

Например, Ф.Я. Полянский записал в анархо- индивидуализм толстовство, мистический анархизм и даже махаевщину [19, с. 5-7]. В.В. Кривенький большую часть течений неклассического анархизма отнес к анархо-индивидуализму (махаевщина, мистический анархизм, неонигилизм, пананархизм и анархо-универсализм, биокосмизм, анархо-гуманизм) [13, с. 35]. В отечественной историографии подобных связей анархо-индивидуализма с теми или иными течениями в анархизме немало [10, с. 263; 11, с. 212; 12; 19, с. 5-7; 22, с. 304-309; 8, с. 220-221; 24, с. 49, 188]. Так, в списке причастных анархо-индивидуализму могли оказаться, и нередко оказывались, чуть ли не все направления в анархизме, альтернативные коммунистическому и синдикалистскому ответвлениям, наиболее массовым и, в известном смысле, понятным советским исследователям.

Схожие механизмы действовали и в постсоветской историографии, медленно и с трудом подступавшей к отдельным темам из истории российского анархо-индивидуализма и неклассического анархизма. П.В. Рябов не без оснований назвал философию российского постклассического анархизма «terra incognita» для историко-философских исследований. Ситуация постепенно меняется и внимание исследователей усиливается ко многим порой откровенно экстравагантным идеям отечественных поборников безвластия 20-х годов. Но в научном обиходе многие клише прошлых лет остаются, привычно кочуя из статьи в статью, из книги в книгу. К таким устойчивым клише следует отнести и свидетельство возрождения заметной роли индивидуалистического течения в анархизме первых лет советской власти. Это свидетельство не требует какой-либо отдельной аргументации, на её место заступает апелляция к очевидности и привычное цитирование, подкрепляемое склонностью уже российских исследователей связывать с анархо-индивидуализмом разносортные учения поборников безвластия, не вписывавшиеся в традиционные течения анархистской мысли и практики. Следует заметить, что ситуация заметно изменилась лишь в начале XXI в. В последние годы отечественные исследователи стали очень осторожными в обобщениях и классификациях течений в российском анархизме.

Если же вновь обратиться к анархизму в реалиях молодого советского государства, стараясь избежать расхожих оценок и заверений, то более оправданным будет, как мне кажется, констатировать превращение анархо-индивидуализма если не в редкие курьёзы идейной малограмотности и теоретической неразберихи отдельных адептов анархистского движения, то в угасающее эхо прежних его форм. Выход в 19171920-х гг. нескольких брошюр, содержание которых в разной степени напоминало / вызывало ассоциации с индивидуалистической традицией в анархизме, вряд ли могут быть весомым аргументом наличия течения с предполагаемым рядом активных сторонников, концептуальным и организационным оформлением. Индивидуалистическая составляющая анархизма жила в первую очередь силой инерции, т.е. сохранения прежних форм и её оценки. Только инерция в данном случае со всей очевидностью фиксировала угасание тех установок, что некогда играли весомую роль в анархистском движении.

Подводя итоги рассмотрения вопроса об анар - хо-индивидуализме в советской России, я осознаю, что оказался в положении, когда попытка ответить на частный вопрос подталкивает к некоторым выводам о куда более обширной и сложной проблеме. Сравнивая анархизм начала века с движением времен Гражданской войны и начала 1920-х гг., тотчас возникает ощущение неполноценности, чего-то недоставало, причем чего-то важного. А недоставало как раз радикально-индивидуалистической компоненты анархизма, что была бы выражена не в малосодержательных призывах к независимости всех и вся или лозунгах абстрактно-универсальной или вселенской свободы, а обрела бы, как и ранее, концептуальное содержание и организационное оформление. Нельзя сказать, что в российском анархизме первой декады ХХ столетия радикально-индивидуалистические идеи были во главе угла или определяли характер движения. Нет. Но именно индивидуалистический пафос последнего освобождения личности был одной из главных отличительных черт анархизма времен первой русской революции.

Оформление и давление новых социокультурных ориентиров качественно изменяло осмысление и выражение проблем места и роли личности всеми, кто был вовлечён волею судьбы в рождение новой России. А в стороне мало кто остался. Революционно-военный «ураган», Гражданскую войну и военный коммунизм все пережили, каждый по-своему, но все. В сложившихся условиях существования общества, бравшегося за реализацию социалистического проекта, опрометчиво было бы ожидать возрождения прежнего интереса к заветам крайних форм западной индивидуалистической традиции. Представления о начале мировой революции наряду с первыми победами социализма предполагали качественные трансформации анархистской программы, в которой все меньшую роль играли проблемы индивидуализации и личностной дифференциации. На первый план выступали иные - общенациональные, общегосударственные, общемировые - уровни восприятия действительности с приматом общечеловеческих, общенародных, общеклассовых ценностей. Россия представлялась чуть ли не эпицентром преображения общества, откуда расходились волны по всему свету волны мировой революции, и любая казуальная единичность блекла на фоне перспектив глобальных трансформаций, которые и без того всегда играли весомую роль в русском анархизме.

От хорошо всем известных анархистских оборотов о безграничной свободе индивида никто не отказывался, но они безвозвратно утрачивали индивидно-номиналистские параметры. «Мы анархисты-универсалисты, - писал один из видных представителей неклассического анархизма А.Л. Гордин, - опускаясь в своём анализе общежития до атома человека, личности, поднимаемся в своём синтезе, минуя национально-государственные образования, объединения и их базы, территории, до Человечества, до всей суммы личностей и до Космоса, до всей суммы родин-отечеств» [6, с. 16]. Так и вся теория отечественного анархизма «поднималась», демонстрируя своё согласие с общей коллективистской парадигмой совместного строительства «светлого будущего» - порядка, при котором индивидуалистическая основа анархизма - индивид, личность, конкретный человек теряли всякое значение перед лицом социального единства и универсально - объективных его величин. У М. Штирнера «Единственный» претендовал на обладание миром, а А.Л. Гордин, познакомившийся с «Единственным…» ещё в период первой революции, «единственных» уже не замечал во «всемирно универсальных объёмах», полагая «человечество в виде союза объединённых личностей, «ИНТЕРИНДИВИДУАЛ», которое «населяет, владеет миром, Универсумом».

В ослаблении индивидуалистической составляющей анархизма главным было не расширение пространственно-временных координат эмансипации. Анархизм мутировал в новом советском государстве, перешедшем на реализацию социалистического проекта, оказавшемся единственным весомым противовесом социальной энтропии, раздиравшей российское общество. Новая «красная» парадигма далеко не всем была ясна, далеко не все её поддерживали, однако именно она задавала новый формат осмысления личности, подминая под себя иные варианты и устраняя за ненадобностью индивидуалистические заветы прошлого.

Нигилистические мотивы новой эпохи, получив первичный демократический импульс, вскоре также работали на радикальное социальное реформаторство. Заметно обесценивалась идея суверенной единственности человеческой личности, теряли актуальность автореференциальные концепты индивидуальности, вслед за ними обесценивался и терял какую-либо актуальность и анархо-индивидуализм. Гонимая иными масштабами и критериями социального измерения, идея единичной и суверенной личности блекла в свете социальных перипетий, преобразований, надежд новой эпохи, рожденной революционным процессом 1917 г., и вновь исчезала с горизонта идейных поисков отечественных интеллектуалов, захваченных драматизмом событий текущего дня. Отнюдь не были исключением российские анархисты, захваченные военно-революционной волной потрясений.

Можно сказать, завершение истории анархо-индивидуализма стало одним из признаков общего затухания анархизма в России, где это движение утрачивало одну из важнейших своих составляющих. Некогда одна из ключевых идей личной свободы и независимости индивида в годы гражданской войны попросту затиралась в революционной патетике и теряла своё значение в анархо-коммунистических, анархо-синдикалистских коррективах большевисткой программы или же в глобалистских, биокосмических, религиозно-мистических и любых других проектах постклассического анархизма. Может быть, поэтому многим приверженцам идеалов безвластия столь легко в 1920-е гг. давался переход в лагерь большевиков. Ослабление индивидуалистических составляющих анархизма растворяло его в социалистических перспективах.

Литература

индивидуалистический анархизм российский

1. Аладышкин И.В. На «окраине» общественно-политической жизни Российской империи (к истории становления анархо-индивидуализма в первое десятилетие ХХ века) // Анархизм: pro et contra, антология / Сост., вступ. статья, коммент. П.И. Талерова. - СПб.: Изд-во РХГА, 2015. - С. 693-702.

2. Андреев А.Н. Неонигилизм. - М.: Китеж, 1922. - 104 с.

3. Андреев А.Н. «Свобода внутри нас»: К истории анархического движения в Севастополе после революции 1905 г. // Михаилу Бакунину. 1876-1926. Очерки истории анархического движения в России. Сб. статей под ред. Алексея Борового. - М.: Голос труда, 1926. - С. 307-308.

4. Бондарева Э.Т. Не Бог, не царь и не герой: Я.И. Тряпицын - анархист-индивидуалист // Россия и АТР. - 2002. - №1 (35). - С. 154-158.

5. Боровой А.А. Анархизм / Вступ. ст. П.В. Рябова. Изд. 3-е. - М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. - 168 с.

6. Гордин А.Л. Анархизм-универсализм (К обоснованию программы). - М.: Издание всероссийской секции анархистов-индивидуалистов, 1920. - 38 с.

7. Должанская Л.А. «Я был и остался анархистом»: судьба Франческо Гецци (по материалам следственного дела) // Пётр Алексеевич Кропоткин и проблемы моделирования историко-культурного развития цивилизации: материалы международной научной конференции. - СПб.: Соларт, 2005. - 464 с.

8. Ежова Е.А. Духовные истоки философского анархизма, этапы его развития и проблема определения // Вестник Мурманского государственного технического университета. - 2004. - Т. 7. - №2. - С. 217-224.

9. Ермаков В.Д. Анархистское движение в России: история и современность. - СПб.: СПбГАК, 1997. - 203 с.

10. Канев С.Н. Революция и анархизм: Из истории борьбы рев. демократов и большевиков против анархизма (18401917 гг.). - М.: Мысль, 1987. - 327 с.

11. Косичев А.Д. Борьба марксизма-ленинизма с идеологией анархизма и современность. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1964. - 414 с.

12. Кривенький В.В. Анархистское движение в России в первой четверти ХХ в.: теория, организация, практика. - М.: Политическая энциклопедия, 2018. - 430 с.

13. Кривенький В.В. Анархисты-индивидуалисты // Политические партии России. Конец XIX - первая четверть ХХ в. / Ассоц. «Рос. полит. энц.». - М.: РОССПЭН, 1996. - С. 35.

14. Курчинский М.А. Апостол эгоизма: Макс Штирнер и его философия анархии. Критический очерк. Изд. 2-е, испр. - М.: Издательство ЛКИ, 2007. - 252 с.

15. Миндлин Э. Грабитель и поэтесса // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Возвращение на родину. - М.: Аграф, 2002. - С. 243-251.

16. Миндлин Э.Л. Необыкновенные собеседники: Книга воспоминаний. - М.: Советский писатель, 1968. - 490 с.

17. Назаров И.Т. Абсолютный эволюционный индивидуальный анархизм и свобода духа. - Пг.: Тип. Ю.Я. Римана, 1917. - 16 с.

18. Олимпов К. «Анафема родителям мироздания (Проститу - там и проституткам)» // Поэзия русского футуризма / Вступ. ст. В.Н. Альфонсова, сост. и подгот. текста В.Н. Аль - фонсова и С.Р. Красицкого, персональные справки-портреты и примеч. С.Р. Красицкого. - СПб.: Академический проект, 2001. - 359 с.

19. Полянский Ф.Я. Социализм и современный анархизм. - М.: Экономика, 1973. - 199 с.

20. Рублев Д.И. Портреты анархистов в СССР: Андрей Андреев и Зора Гандлевская // Прямухинские чтения 2007 / Ред.: С.Г. Корнилов и др. - Тверь: Тверской полиграф, 2008. - С. 135-145.

21. Святогор А. «Доктрина отцов» и анархизм-биокосмизм // Биокосмист. - 1922. - №3-4. - С. 42-54.

22. Спирин Л.М. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России (начало XX в. - 1920 г.). - М.: Мысль, 1977. - 366 с.

23. Штирнер М. Единственный и его собственность / Пер. с нем. Г. Федера, с прилож. ст. «Жизнь Штирнера» А. Горнфель - да. - М.: Типо. - лит. Н. Желудковой, 1918. - 270 с.

24. Эврич П. Русские анархисты. 1905-1917 / Пер. с англ. И.Е. Полоцка. - М.: Центрполиграф, 2006. - 270 с.

Размещено на Allbest.ru