Шапсуги в зеркале российской историографии XIX в.

Размещено на http://www.Allbest.Ru/

Кабардино-Балкарский научный центр Российской академии наук

Институт гуманитарных исследований

Сектор этнологии и этнографии

Шапсуги в зеркале российской историографии XIX в.

И.Х. Тхамокова, к.и.н., с.н.с.



Аннотация

Цель статьи - проанализировать представления о шапсугах, существовавшие в России в XIX в. Специальные работы по истории и этнографии шапсугов в тот период не были написаны, но во многих книгах и статьях они рассматривались как составная часть адыгов или населения Черноморского побережья Кавказа. В большинстве публикаций можно выявить одни и те же стереотипы, которые относились не только к шапсугам, но едва ли не ко всем народам северного Кавказа. Их считали первобытными или варварскими племенами, их общественный строй характеризовали как анархию, как «дикую неограниченную свободу», их обвиняли в пристрастии к воровству и хищничеству и в отсутствии склонности к мирному земледельческому труду. Среди их достоинств называли смелость, отмечали такие патриархальные обычаи, как гостеприимство или уважение к старшим.

В то же время отдельные авторы XIX в. значительно глубже изучили образ жизни и культуру шапсугов и сделали выводы, далеко выходящие за рамки перечисленных стереотипов. Были описаны социальные институты шапсугов (родственные объединения, общины, народные собрания), их обычное право (суд посредников, сосуществование норм адата и шариата), их религиозных верований, а после окончания Кавказской войны - и шапсугское земледелие.

Ключевые слова: Северный Кавказ, адыги, шапсуги, историография, стереотипы, Кавказская война, общественный строй, обычное право, земледелие, религиозные верования.



Abstract

Shapsugs in Russian historiography of the 19th century

І.H. Tkhamokova, Candidate of Historical Sciences, Senior Researcher, Ethnology and Ethnography Sector, Research Institute for Humanities, Kabardian-Balkarian Scientific Center, Russian Academy of Sciences

The purpose of this article is to analyze perceptions of the Shapsugs in books and articles published in Russia in the 19-th century. Special works on the history and ethnography of the Shapsugs were not written at that time, but in many books and articles, they were considered as an integral part of the Adygs or the population of the Caucasian Black Sea coast. In most publications, one and the same stereotypes can be identified that applied not only to the Shapsugs but almost all the peoples of the North Caucasus. They were considered primitive or barbarian tribes, their social system was characterized as anarchy, as «wild unlimited freedom», they were accused of addiction to theft and predation and lack of inclination to peaceful agricultural labor. Among their virtues, the mentioned courage noted such patriarchal customs as hospitality or respect for elders.

At the same time, some 19th-century authors studied the lifestyle and culture of the Shapsugs in greater depth and made conclusions that went far beyond the stereotypes mentioned. They described features of the Shapsug's socio-political structure (familial associations, communities, people's assemblies), their common law (court of mediators, the coexistence of adat and sharia norms) and their religious beliefs, and (after the Caucasian War) Shapsug's agriculture.

Keywords: Northern Caucasus, Adygs, Shapsugs, historiography, stereotypes, Caucasian war, social order, customary law, agriculture, religious beliefs.



В XIX в. российская наука, равно как художественная литература и публицистика, проявляла большой интерес к народам Кавказа. Они привлекали внимание своей необычностью, совершенно непривычными для России порядками и образом жизни. Многолетняя Кавказская война только усиливала любопытство и вызывала стремление понять и объяснить поведение противника. Одним из народов Кавказа, которые привлекали большое внимание в России, были адыги или черкесы.

До окончания Кавказской войны крупнейшей группой адыгов были шапсуги. Они занимали значительную часть левобережья Кубани, прилегающих к нему гор и Черноморского побережья Кавказа. Специальные работы о шапсугах в XIX в. не были написаны, но те или иные материалы о них есть во многих книгах и статьях того времени. Некоторые их авторы положили начало научному исследованию истории и этнографии шапсугов, но в большинстве публикаций воспроизводились существовавшие в то время стереотипы. Они относились не только к шапсугам, но едва ли не ко всем народам Северного Кавказа, и появились еще до того, как началось научное исследование образа жизни и культуры этих народов. Изучение этих стереотипов представляет интерес, поскольку именно стереотипами зачастую руководствовались цари, генералы и чиновники, которые определяли политику России на Кавказе и проводили ее. В то же время эти стереотипы редко становятся предметами научного исследования. Наряду с ними в статье уделяется значительное внимание описаниям социально-политической структуры и культуры шапсугов, а также сделанным на их основании выводам.

Кавказ в XIX в. воспринимался как граница между Европой и Азией - не только географическая, но и культурная, цивилизационная. В данном случае Россия считалась европейской страной, а Кавказ - частью Азии. Превосходство Европы в развитии науки, культуры, просвещения не вызывало сомнений у российских авторов. Они часто писали об отсталости народов Северного Кавказа, которые, по их словам, вели «жизнь патриархальных времен», были «буйными» и «дикими» племенами [1 (ч. 1); 78, 81], «сохранили древние обычаи и некоторые черты первобытного характера» [2; 227] или «устройство первобытных человеческих обществ» [3; 294], или «первобытные нравы» [4; 98]. Общественный строй адыгов, как сообщалось в некоторых статьях, был поразительно сходен с «варварским бытом V и VI века» [5; 14] или напоминал древних греков времен троянской войны [4; 100-101] и т.п. Реже высказывалось мнение о феодальном строе у адыгов [6; 135].

Кавказская война понималась как «упорная борьба христианского просвещения против грубого варварства и дикого невежества» [4; 173]. Россия, по представлениям XIX в., выполняла цивилизаторскую миссию на Кавказе. Только она могла «водворить там нравственное воспитание, устроить колонии, промышленность, усвоить естественные сокровища» [2; 244], и тогда народы региона получили бы возможность «воспринять просвещение».

Одним из показателей отсталости горцев считался их общественный строй. Его часто характеризовали как анархию: «...между Горцами нет положительного управления, но анархия, укрощенная обычаями и страхом кровомщения» [1; 55]. Писали также о «дикой анархической свободе» [2; 244], или «дикой и неограниченной свободе» [7; 244], или о «необузданной свободе» [8; 546], или о «необузданной воле» [1; 6970]. Считалось, что «каждый свободный человек у них делал что хотел, не признавая над собою власти» [9; 130].

Анархию и «необузданную волю» народов Кавказа противопоставляли строгому порядку Российской империи и самодержавной власти царя. Государство считалось важнейшим признаком высокого уровня развития общества, которого народы Северного Кавказа еще не достигли [3; 298]. По мнению некоторых авторов, кавказские горцы «опасаются подвергнуться полной зависимости России потому только, что не имеют понятия о выгодах просвещенного и благодетельного правления» [1 (ч. 1); 76]. Если бы они могли осознать все его преимущества, то тут же покорились бы России.

Наряду с такими общими положениями, относившимися ко многим народам Северного Кавказа, некоторые работы XIX в. содержали более полное и подробное описание особенностей общественного строя отдельных народов. Из них следовало, что вместо анархии у них существовали довольно сложные и по- своему упорядоченные структуры власти. О шапсугах (как и о натухайцах и абадзехах) несколько статей написал Л.Я. Люлье, который хорошо их знал, поскольку жил некоторое время на Черноморском побережье Кавказа. Важные сведения о шапсугах содержатся также в работах Хан-Гирея, а также Н. Карлгофа и К.Ф. Сталя.

Л.Я. Люлье называет общественное управление у шапсугов и натухайцев - «как не имеющее главы» - республиканским, а систему управления - «демократической», поскольку «законодательная и распорядительная власти имеют начало свое в народе» [10; 235]. Другие авторы XIX в. писали о том, что у шапсугов не было князей, а управляли ими «старшины». В некоторых работах высказывалось предположение о том, что и у шапсугов был когда- то княжеский род, но впоследствии он то ли «пресекся», то ли потерял власть в результате общественного переворота [1 (ч. 3); 54, 4; 153, 8; 523, 10; 233].

Многие из тех, кто писал о шапсугах, уделили внимание борьбе шапсугских крестьян (или «вольных земледельцев») с дворянством. Она началась в конце XVIII в., и первоначально (в Бзиюкской битве) дворяне одержали победу, однако конфликт на этом не завершился, и в первой половине XIX в. многие привилегии дворянства были отменены [3; 294, 10; 233-234, 11; 131-140, 12; 203205]. Писали, что у шапсугов (как и у абадзехов и натухайцев) дворянство не имело «никакого влияния на управление и никаких особых преимуществ, кроме приобретаемых личными достоинствами каждого» [1 (ч. 3); 34].

Еще одна особенность общественного строя шапсугов - важная роль родственных объединений, которые Хан-Гирей, Л.Я. Люлье и Н. Карлгоф сравнивали с шотландскими кланами. Существовала сложная иерархия таких объединений, т.е. мелкие объединялись в более крупные [8; 526, 10; 231-232, 11; 128-129]. По мнению других авторов, «братские общества» у шапсугов не являлись родственными группами, а состояли из беглецов и бродяг разных наций [1; 44, 2; 245]. Наряду с этим в литературе о шапсугах описаны также их территориальные объединения - в рамках общины, которую Л.Я. Люлье сравнивал с приходом, и в рамках отдельных речных долин [4; 94, 8; 531, 10; 235].

Высшая власть у шапсугов принадлежала общим народным собраниям. В них принимали участие «старшины», представлявшие отдельные «кланы» или общины [8; 531, 10; 235, 13; 192]. По мнению других авторов, собрания состояли «не из представителей народа, а из всего народа» или «из всех вольных людей народа», но главная роль в их работе принадлежала все же «старшинам», а остальные участники могли только принять или отклонить выработанное решение и присягали в том, что будут исполнять его [4; 157, 12; 216]. Эти собрания, как считал ряд авторов, имели чисто совещательный характер и не были облечены никакой властью [8; 531]. Много упоминаний о том, что решения народных собраний не исполнялись, потому что не существовало органов власти, которые обеспечивали бы их выполнение, или «администрации, которая пользовалась бы уважением» [8; 532, 541, 14; 16]. Эта особенность общественного строя шапсугов и их соседей, видимо, и давала повод сравнивать его с анархией.

В то же время его особенности развивали у черкесов, в том числе и у шапсугов, навык к политике своего края, изощряли их умственные способности и предусмотрительность, развивали красноречие. Среди них было «много людей, говорящих с необыкновенным искусством длинные речи, замечательные по составу, логическому порядку выводов и силе убеждений» [8; 536-537]. «Несторы шапсугских сходок» [15; 272-273] были способны «вести правильные прения, к которым имеют большую привычку» [14; 4].

Эта система поддерживала также патриотизм и чувство собственного достоинства горцев, поскольку каждый из них знал, что «в этом микроскопическом государстве он не последний человек, он играет более или менее важную роль как князь, или старшина, или наездник, или язык народа (оратор)» [4; 107].

Многим авторам было известно, что в 1840-1850 гг. западные адыги, в том числе и шапсуги, неоднократно предпринимали попытки реформировать собственную политическую систему - сделать решения народного собрания обязательными, разделить население на общины по 100 дворов, поручить их управление «старшинам», которые выполняли бы распоряжения народного собрания, создать отряды вооруженные «муртазаков» для поддержания власти старшин [4; 166, 8; 544]. Однако эти нововведения просуществовали недолго. Также были описаны действия присланных Шамилем наибов, особенно Магомет-Амина, которые пытались подчинить себе адыгов, в том числе и шапсугов, однако и их власть не была прочной. Соперником Магомет-Амина был Сефер-бей Зан, происходивший из княжеской фамилии шегаков, который в свою очередь пытался утвердить свою власть в Шапсугии, но также без особых успехов [3; 315-324, 8; 549, 9; 132-139, 16; 83-88].

Правовую систему шапсугов исследовал Л.Я. Люлье, некоторые ее особенности были рассмотрены также Н. Карлгофом и К.Ф. Сталем. Отмечалось, например, что у них «тюрьмы и телесное наказание не существуют», что основной санкцией за преступление являлся штраф, хотя в некоторых случаях применялась и смертная казнь. Судьи избирались обеими сторонами, участвовавшими в процессе. В своих решениях они могли руководствоваться нормами адата (обычного права), или шариата. При отсутствии улик подозреваемый мог избежать наказания, если давал присягу в том, что не совершал преступления, и т.п. [4; 158-160, 8; 528-530, 11; 140, 14; 3-7].

Большая часть авторов, писавших о народах Северного Кавказа, включая и шапсугов, основное внимание уделяли двум нормам их обычного права. Первая - это существование кровной мести. Редкая книга о Кавказе обходилась без упоминания о ней. Она считалась еще одним показателем отсталости народов Кавказа: «Кровомщение есть злая необходимость каждого полудикого общества, не имеющего никакой принудительной силы для обуздания сильного, который, не боясь никого, готов обижать и притеснять слабого» [4; 17]. Отмечен этот обычай и у шапсугов, хотя он не был обязательным. Даже в случае убийства кровную месть могли заменить на выплату «цены крови» [14; 8].

Еще один вопрос, который вызывал особый интерес в российской историографии, - это отношение народов Северного Кавказа, в том числе и шапсугов, к воровству. Общим мнением было, что «первым молодечеством считается между ними искусство красть и не быть обличенным», что они грабят «всех и каждого», что «воровать не стыдно, только попадаться стыдно», что «жить и воровать для них одно и то же. Воровать у русских или у своих для них все равно» [1 (ч.1); 159, 2; 238, 15; 266, 268].

Л.Я. Люлье несколько иначе охарактеризовал нормы шапсугов (и натухайцев): «Покушение на чужое добро признается воровством, если оно сделано у своих. В этом случае разумеется не только та же самая община и то же племя, к которым принадлежит вор, но даже чужое племя, если только состоялась с ним присяга жить в добром согласии...». В таком случае воровство наказывалось большим штрафом, а в случае неоднократного его повторения преступника могли даже казнить. Но если от него страдали народы или группы, в отношении которых не существовало никаких обязательств, воровство считалось не преступлением, а «лучшим средством показать свое удальство и ловкость» [14; 9].

С правовыми и моральными нормами связан и вопрос о так называемом «хищничестве», в котором в XIX в. обвиняли едва ли не все народы Северного Кавказа, не делая исключения и для шапсугов. В них видели «хищную породу почти в зоологическом смысле слова» [5; 12], считали, что для них без «хищничества» не было жизни [12; 64, 124], что все их способности были «устремлены на хищничество и войну» [4; 132], что они упражнялись «с малолетства в хищничестве и разбоях» [17; 109]. Черкес, как писал один из авторов, «едет в набег за Кубань, как на празднество» [2; 246]. Даже само слово «черкес» переводили как головорез или разбойник [1 (ч. 3); 15, 2; 226].

Под «хищничеством» имелись в виду набеги за добычей, угон скота, грабежи, захват людей в рабство. К.Ф. Сталь писал о том, что воровство и хищничество «считаются занятиями почетными, они уважаются горцами, потому что питают воинственный дух народа и развивают в нем все качества, необходимые для того, чтобы сохранить его независимость» [4; 100]. Только немногие из авторов приписывали «хищничество» не всем горцам, а лишь некоторым из них - абрекам, которых они называли разбойниками [1 (ч. 1); 76, 18; 209]. «Хищничество» считалось еще одним доказательством отсталости народов Кавказа и служило оправданием Кавказской войны.

Историография XIX в. сохранила сравнительно немного конкретных примеров «хищничества» шапсугов. Незначительные набеги, видимо, не привлекали внимания историков. Однако несколько нападений на станицы, в которых шапсуги принимали или могли принимать активное участие, все же были зафиксированы. Помимо неудачной попытки прорваться за Кубань в 1821 г., это были набеги 1810 г. (на ст. Ивановскую), 1832 г. (ст. Полтавская), 1842 г. (ст. Ивановская и Васюринская), 1858 г. (ст. Пашковская), 1862 г. (ст. Неберджайская и Нижне-Баканская) [11; 184-186, 19; 124, 20; 20,42-43, 21; 293-297]. Казаки во всех случаях отразили нападения, хотя иногда шапсугам удавалось захватить пленных и угнать скот.

Значительно чаще шапсугам приходилось защищать их собственные аулы и нападать на укрепления, построенные на их земле, однако это трудно назвать «хищничеством». Шапсуги, как и другие народы Кавказа, вели против русской армии партизанскую войну, поэтому, по словам генерал-фельдмаршала И.Ф. Паскевича, их можно было победить «только лишая их способов существования» [22; 286]. По этой причине едва ли не важнейшей тактикой русской армии в годы Кавказской войны являлось уничтожение аулов и запасов продовольствия противника.

Уже в 1830 г. были сожжены десятки шапсугских аулов на реках Афипс, Убин, Абин, Бугундыр, Хабль. Затем подобные экспедиции повторялось неоднократно и завершились в последний период Кавказской войны полным уничтожением почти всех шапсугских аулов [6; 272-282, 7; 192-199, 20; 19, 35-49, 23; 272-274, 24; 287-293, 25; 250-252, 26; 447]. Эти походы описаны в многочисленных очерках истории воинских частей, принимавших участие в Кавказской войне.

Воинские качества народов Северного Кавказа большинство авторов оценивало высоко. Иначе им трудно было бы объяснить, почему эти малочисленные и отсталые, как считалось, народы на протяжении многих лет могли противостоять огромной, могущественной и высокоразвитой Российской империи. Как писал генерал Р.А. Фадеев, «мы встретили здесь Азиятцев, которые как воины были далеко не Азиятцами» [9; 119]. Шапсуги не являлись в этом отношении исключением. Во многих работах о Кавказской войне отмечалось их мужество. О кубанских шапсугах писали: «Защищался неприятель храбро и с яростью отстаивал тела своих убитых» [26; 448]. Жители Черноморского побережья Кавказа были «храбры до исступления и фанатизма», они «дрались с ожесточением и щеголяли своим удальством» [2; 234, 7; 316]. Иногда высказывалось мнение, что в отсутствие свидетелей, которые могли бы рассказать об их подвигах, горцы становились менее храбрыми, но оно было, скорее, исключением, чем правилом [15; 245].

Самое яркое описание их поведения на войне принадлежит Р.А. Фадееву: «Адыги и лезгины брали голыми руками крепости, где сидел целый кавказский батальон; они шли на картечь и штыки неустрашимых людей, решившихся умереть до одного, взрывавших в последнюю минуту пороховые магазины, и все- таки - шли; заваливали ров и покрывали бруствер своими телами, взлетали на воздух вместе с защитниками, но овладевали крепостью» [5; 16]. Эта характеристика полностью применима к шапсугам. Именно они вместе со своими союзниками в 1840 г. «голыми руками», не имея артиллерии, захватили 4 укрепления, три из которых находились на Черноморском побережье Кавказа, на их земле. Именно в одном из этих укреплений (Михайловском) Архип Осипов взорвал пороховой склад [7; 325-341].

Но если воинские качества шапсугов в российской историографии оценивались высоко, то организация их войска - значительно ниже. Неоднократно отмечалось, что они и их соседи могли объединиться и создать крупное войско лишь на короткое время, что обычно они действовали разрозненно, что они «более способны к набегу небольшими силами, чем к правильной войне» [4; 140, 7; 245, 9; 165].

Однако эти недостатки не помешали шапсугам отстаивать свою независимость со времени подписания в 1829 г. Адрианопольского договора до окончания Кавказской войны в 1864 г. Отмечались их стойкость и продолжение борьбы даже после неоднократного истребления их аулов [9; 191]. социальный религиозный право культура шапсуг

Длительная, кровопролитная и разорительная война истощала их силы, о чем писал тот же Р.А. Фадеев: «Постоянно оттесняемые нашим наступлением, не имея времени работать в поле, теряя каждый месяц часть своих пашен и пастбищ, выгоняемые зимой на мороз с семействами, горцы стали видеть в войне уже не удалую потеху, а бедствие» [9; 124]. Для шапсугов Кавказская война была настоящим бедствием и завершилась она катастрофой - депортацией.

В качестве одной из важнейших причин этой войны в историографии XIX в. рассматривались религиозные конфликты и религиозный фанатизм. Кавказ понимался как граница между христианством и исламом и арена их борьбы [5; 9-10]. Иногда Кавказскую войну сравнивали даже с крестовыми походами [4; 173]. Победа христианства в этом противостоянии казалась несомненной. Некоторые авторы выражали надежду на то, что когда-нибудь горцы Северного Кавказа приобщатся к христианству, и что оно будет введено у них ненасильственным путем [1 (ч. 1); 82-85].

В то же время в ряде работ проводилась мысль о том, что «в племенах западной части Кавказа мало склонных к религиозному фанатизму» [16; 83]. И.Д. Попко даже писал о том, что шапсуги «слабо привязаны к исламу и недалеки от религиозного индифферентизма» [15; 47]. Другой автор полагал, что шапсуги «определенных религиозных понятий не имеют, остатки христианства и язычества перемешаны у них с обрядами магометанства; сверх того много и таких, которые совершенно не имеют религии» [3; 300]. О следах христианства и язычества у шапсугов писали многие авторы, подробнее всего - Л.Я. Люлье, а после него - Н.Ф. Дубровин [2; 249-259, 4; 111-113, 12; 94-118, 13; 192, 27, 28, 29]. Они перечисляли имена языческих богов и описывали некоторые языческие обряды. Даже в кратких «Этнографических очерках России» упоминался бог- громовержец Шибле, о котором еще помнили в XIX в. адыги, в том числе и шапсуги [17; 110].

В историографии отмечалось, что к середине XIX в. влияние ислама у шапсугов усилилось. Этому способствовали присланные Шамилем наибы, но главной причиной являлась Кавказская война. Как писал Н.Ф. Дубровин, «развитию магометанства много способствовали плохие отношения между черкесами и русскими» [12; 99]. Примерно того же мнения придерживался К.Ф. Сталь: «Магометанство, проповедуя войну против неверных, согласно с главною мыслью горца» [4; 105]. Но и в этот период о религиозном фанатизме шапсугов или других адыгов речи не было. Только после окончания войны в некоторых работах появились утверждения, что главной причиной массового выселения адыгов в Турцию являлся их религиозный фанатизм [30; 22, 31; 4]. Это было очень удобное объяснение - оно снимало с России всякую ответственность за их депортацию, однако оно полностью противоречило тому, что писали о них ранее.

Другими сторонами образа жизни и культуры шапсугов историография XIX в. занималась значительно меньше. Как правило, они рассматривались с точки зрения их отсталости. Много писали, например, о торговле рабами, которая воспринималась одновременно и как показатель, и как причина примитивности народов Кавказа: «При такой давней и обширной торговле людьми не только не могла развиться в народе никакая промышленность, но даже самое общество не могло выйти из первобытного полудикого состояния» [8; 534]. Хотя торговля жителей Черноморского побережья Кавказа с Турцией не ограничивалась только рабами, но другие ее виды не вызывали большого интереса.

На торговлю народов Кавказа с Россией одно время возлагали большие надежды, поскольку она должна была наладить более тесные отношения между ними и способствовать умиротворению региона [1 (ч. 1); 80-81]. Однако от этого плана через некоторое время отказались, и конкретных примеров подобной торговли в литературе не так много [2; 275, 8; 535-536]. Есть краткие описания торговли с черкесами, в том числе и с шапсугами, на меновых дворах, где они получали соль в обмен на свои товары, и упоминания об их участии в ярмарках в Екатеринодаре, где они продавали лес, изделия из дерева, одежду, мед, кожи и т.п., а покупали ткани, посуду и другие предметы домашнего обихода [15; 119-123].

Материальная культура, как шапсугов, так и других адыгов, также не привлекала особого внимания в XIX в. При описании жилища подчеркивали его небольшой размер, незатейливую конструкцию и технику строительства: «Жилища черкесов просты: дома строятся более из плетня и бывают обмазаны глиною изнутри и снаружи» [13; 193]. Обращали внимание на то, что во время войны такой дом можно было оставить и легко построить новый. Отмечалось также, что западные адыги селились обычно небольшими аулами, чтобы уменьшить потери в случае нападения [3; 302]. Некоторые авторы писали о легкости, удобстве и красоте черкесской одежды, о том, что казаки предпочитают ее всем другим видам одежды [15; 199], другие же отмечали нехватку одежды у черкесов небольшого достатка и невысокого социального статуса [12; 167]. Пища шапсугов и адыгов в целом упоминалась редко, обычно при описании обычая гостеприимства [2; 254-255].

Даже когда некоторые авторы высказывали одобрение тем или иным обычаям народов Кавказа, то и тогда они подчеркивали, что это нормы первобытной или патриархальной жизни. Чаще всего среди них упоминаются гостеприимство («всякий пришедший гость священ в глазах черкеса, хотя бы он был личным его врагом») [3; 297] или почитание старших [1 (ч. 1); 160, 2; 237]. Из других обычаев иногда упоминаются аталычество, похищение невесты, выплата калыма, обычаи избегания [1 (ч. 1); 77, 2; 254, 4; 114117, 127, 135].

Семейные отношения чаще всего тоже рассматривались как патриархальные. Отец семейства считался ее полновластным властелином [3; 295]. Из того факта, что не принято было интересоваться у черкеса здоровьем его жены, делался вывод о том, что «жену свою он считает рабой и на нее возлагает все заботы и труды по домашнему хозяйству» [17; 111]. Жены находились «в состоянии совершенно рабственном» [1 (ч. 3); 40] и потому становились злыми, мстительными, ревнивыми. Стереотип о рабском положении женщин на Востоке в целом и на Кавказе в частности был очень распространен. Однако иногда высказывались и другие (временами противоречивые) мнения об отношении к женщине у черкесов, в том числе и у шапсугов: «Женщины у них в совершенном рабстве и вместе с тем пользуются большим уважением», даже кровная месть приостанавливалась, если враг находился под защитой и покровительством женщины [2; 235]. Н. Карлгоф писал о том, что черкесы вообще очень обходительны с женщинами, что случаи жестокого обращения с ними редки [8; 524]. К.Ф. Сталь отмечал, что «черкешенки не в таком глубоком рабстве, как на востоке». В случае необходимости жена могла обратиться за помощью и поддержкой к своим родственникам.

В годы Кавказской войны хозяйственной деятельностью шапсугов и других адыгов историография интересовалась мало. Во-первых, в земледелии или скотоводстве не было ничего экзотического, ими нельзя было удивить читателей. Во-вторых, земледелие в XIX в. считалось показателем достаточно высокого уровня развития общества. У отсталых горцев, у «хищников» оно не могло достичь каких бы то ни было успехов, хотя отрицать его существование было невозможно. Считалось, что жители Черноморского побережья Кавказа (в том числе и шапсуги) «мало заботятся о посеве и земледелии», что «погрузившись в беспечность и тунеядство, они обрабатывали поля по мере определенных семейных нужд», что «промышленность их ничтожна» [2; 240, 244, 247]. Даже такой хорошо осведомленный автор, как К.Ф. Сталь, писал: «Шапсуги, натухайцы и убыхи очень бедны, земледелие и скотоводство их ничтожны» и находятся «в первобытном, младенческом состоянии» [4; 97] (его работа была написана в 1850 гг., но опубликована была намного позже). Только И.Д. Попко с похвалой отозвался о земледельческих орудиях черкесов - их легкости, удобстве и приятной отделке [15; 199]. Лишь немногие авторы высказывали мнение о том, что народы Кавказа в большинстве своем были мирными землепашцами и пастухами, что среди них были и очень искусные ремесленники [1 (ч. 1); 76-77]. До окончания Кавказской войны очень редко встречались упоминания о каких-либо особенностях хозяйства шапсугов, например, о том, что жители Черноморского побережья и горных районов «прилагают всевозможное старание о разведении фруктовых деревьев» [1 (ч. 3); 60], или о том, что на побережье из- за недостатка пастбищ было меньше скота, чем на закубанских равнинах [8; 534-535].

Только после окончания Кавказской войны и депортации подавляющего большинства шапсугов в Турцию началось изучение их земледелия. Оказалось, что оно было не таким ничтожным и примитивным, как писали ранее. Агрономы и лесничие, посетившие заброшенные аулы адыгов, в том числе и шапсугов, пришли к выводу, что их плуги и рала «должны почитаться лучшими и целесообразными орудиями, наиболее применимыми при местных условиях» [32; 12], что в их хозяйствах кукуруза, просо и пшеница давали высокие урожаи [33; 7]. Скот, который разводили на Черноморском побережье и в горах, был мельче, чем на равнинах, но он был неприхотлив и хорошо приспособлен к данной местности.

В районе Черноморского побережья «все горы носили следы земледельческой деятельности», а некоторые поля «находились на самых неприступных местах, которые с первого раза могут показаться совершенно невозможными для культуры» [34; 53, 55]. Иногда на склонах гор создавались искусственные террасы, применялось орошение при помощи канав, отводивших воду из рек [34; 116, 123]. Обилие виноградных и фруктовых садов поражало путешественника, из винограда изготовляли вино [34; 65-66]. Грецкий орех и каштан образовывали во многих местах сплошные рощи. Сорта фруктовых деревьев, по отзывам некоторых наблюдателей, уступали европейским, не годились для длительного хранения и не пользовались спросом на рынках [30; 23-25]. Шапсуги выращивали их, видимо, для собственного потребления. В то же время они умели прививать деревья, и некоторые их сорта отличались высоким качеством. В оставленных аулах встречались «великолепные спелые сливы, желтые, красные, прекрасного вкуса и аромата; крупные граненые яблоки в роде calville, персики, груши» [34; 73], а также черешни.

К концу XIX в. выяснилось, что русские переселенцы, занявшие место шапсугов, в течение нескольких десятилетий не могли приспособиться к природным условиям Черноморского побережья Кавказа и бедствовали «среди безумной роскоши и изобилия самой природы» [35; 1]. После этого земледелие шапсугов и их соседей получило еще более высокую оценку в работе И.Н. Клингена, который исследовал все имевшиеся источники сведений о хозяйстве шапсугов, убыхов и их соседей. Оказалось, что «их защитные насаждения вдоль рек, живые изгороди, лесные опушки кругом полей, древесные группы для затенения, воздушные силосы из листьев и ветвей - все вызывает одобрение агрономов», что «их плуги и рала, их выносливые горские семена были замечательно приспособлены к местным условиям» и т.д. [35; 2]. Этот опыт мог бы быть полезен новым жителям побережья. И.Н. Клинген высказал сожаление о том, что в результате депортации горцев исчезла земледельческая культура Черноморского побережья Кавказа, которая «копилась 3000 лет, а погибла в 30 лет» [35; 3]. Он также пришел к выводу о том, что «хотя черкесы и считались все поголовно разбойниками, но разбойничали и воевали, главным образом, князья и дворяне, а большая часть населения все же жила земледелием, скотоводством и ремеслами...» [35; 39]. Ограниченность и неточность существовавших в прошлом стереотипов о народах Северного Кавказа к этому времени стала очевидной.

Эти стереотипы возникли еще до начала научного изучения образа жизни и культуры народов Северного Кавказа. Они воспринимались как отсталые, первобытные племена, «хищники», занимавшиеся только разбоем и грабежом. Их общественный строй рассматривался как анархия, как «дикая и неограниченная свобода». Другие особенности их жизненного уклада тоже расценивались как проявления отсталости, примитивности. Такие обычаи, как гостеприимство, почитание старших, считались остатками патриархальных времен, как и семейные отношения. Уровень развития земледелия и других форм хозяйства занижался. В этих стереотипах культура народов Северного Кавказа представала в упрощенном и искаженном виде. Стереотипы служили обоснованием политики России на Кавказе, оправдывая ее завоевательные походы тем, что они способствовали распространению цивилизации и просвещения среди «диких» народов.

Однако в XIX в. были заложены основы научного изучения истории и этнографии шапсугов, как и других народов региона. Были описаны и исследованы социальные институты и социальные конфликты, особенности обычного права шапсугов, их религиозные верования. После окончания Кавказской войны российская историография по достоинству оценила и шапсугское земледелие.



Примечания

1. Зубов П.П. Картина Кавказского края, принадлежащего России, и сопредельных оному земель в историческом, статистическом, этнографическом, финансовом и торговом отношениях. Санкт-Петербург: Тип. К. Вингебера, 1834. Ч. 1-3.

2. Селезнев М. Руководство к познанию Кавказа. Санкт-Петербург: Тип. Морского кадетского корпуса, 1847. Кн. 2. 304 с.

3. А.-Д.Г. Очерк горских народов правого крыла Кавказской линии // Военный сборник. 1860 г. №1. С. 273-324.

4. Сталь К.Ф. Этнографический очерк черкесского народа // Кавказский сборник. Тифлис, 1900 г. Т. 21. С. 53-173.

5. Фадеев Р.А. Шестьдесят лет Кавказской войны // Собрание сочинений. Санкт-Петербург: Тип. В.В. Комарова, 1889 Т. 1. С. 1-95.

6. Арутюнов Ф.А. Гомборцы. Санкт-Петербург: Тип. И. Вышинского, 1898. 483 с.

7. Филипсон Г.И. Воспоминания // Русский архив, 1883. В. 5. С. 73-200; В. 6. С. 241- 356.

8. Карлгоф Н. О политическом устройстве черкесских племен, населяющих северо-восточный берег Черного моря // Русский Вестник. 1860. №16. С. 517-550.

9. Фадеев Р.А. Письма с Кавказа к редактору Московских ведомостей //Собрание сочинений. СПб, 1865. Т. 1. С. 99-280.

10. Люлье Л.Я. О натухажцах, шапсугах и абадзехах // Записки Кавказского отдела Русского географического общества. Тифлис, 1857. Кн. 4. С. 227-237.

11. Хан-Гирей. Бесльний Абат // Сборник газеты Кавказ. Второе полугодие 1847 г. Тифлис: Тип. канцелярии Наместника Кавказского, 1848 г. С. 128-206.

12. Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т. 1. Очерк Кавказа и народов его населяющих. Кн. 1. Кавказ. Санкт-Петербург: Тип. Деп-та уделов., 1871 г. 640 с.

13. Энциклопедический лексикон. Санкт-Петербург: тип. А. Плюшара, 1835. Т. 1. 568 с.

14. Люлье Л.Я. Учреждения и народные обычаи Шапсугов и Натухажцев // Записки Кавказского отдела Русского географического общества, 1866. В. 7. С. 1-18.

15. Попко И.Д. Черноморские казаки в их гражданском и военном быту: в 2 ч. Санкт-Петербург: Тип. П.А. Кулиша, 1858. 292 с.

16. Карлгоф Н. Магомет-Амин // Кавказский календарь на 1861 г. Тифлис, 1860. Отд. 4. С. 77-102.

17. Мостовский М.С. Этнографические очерки России (Учебное пособие). М: Унив. тип. (Катков и К°), 1874. 152 с.

18. Народы России: этнографические очерки. Санкт-Петербург: Природа и люди, 1880. Т. 2. 648 c.

19. Кубанское казачье войско 1696-1888 г. Сборник кратких сведений о войске / Ред. Е.Д. Фелицын. Воронеж: Тип. Исаева, 1888. 440 с.

20. Протасов М.Д. История 73-го Пехотного Крымского полка. Тифлис: Тип. А.А. Михельсона, 1887. 296 с.

21. Ракович Д.В. Тенгинский полк на Кавказе. 1819-1846. Тифлис: Штаб Кавказского военного округа, 1900. 396 с.

22. Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич: Его жизнь и деятельность. Санкт-Петербург: тип. Р. Голике, 1891. Т. 3. 336 с.

23. Казбек Г.Н. Военная история Грузинского гренадерского полка, в связи с историей Кавказской войны. Тифлис: Тип. Меликова и К°, 1865. 288 с.

24. Духовский С. Материалы для описания войны на западном Кавказе. Да- ховский отряд на южном склоне гор в 1864 году // Военный сборник. 1864. № 11. С. 145-196.

25. Янжул М.А. Восемьдесят лет боевой и мирной жизни 20-й Артиллерийской бригады. 1806-1886. Тифлис: тип. Окр. штаба, 1886. Т. 1. 615 с.

26. Богуславский Л.А. Апшеронская памятка. 1700-1894. Санкт-Петербург: Тип. А. Бенке, 1894. 540 с.

27. Хицунов Н. О состоянии некогда бывшего христианства на Кавказе // Кавказ. 1846. №34-35.

28. Хан-Гирей. Мифология черкесских народов // Кавказ. 1846. № 35.

29. Люлье Л.Я. Верования, религиозные обряды и предрассудки у черкес // Записки Кавказского отдела русского географического общества. 1862. Кн. 5. С. 121137.

30. Гейдук Ф. О значении для России развития сельскохозяйственной промышленности на северо-восточном берегу Черного моря // Русский вестник. 1871. №3. Т. 92. С. 5-41.

31. Верещагин А.В. Исторический обзор колонизации Черноморского прибрежья Кавказа и ее результат. Санкт-Петербург: Тип. «Общественная польза», 1885. 36 с.

32. Серебряков И.Л. Сельскохозяйственные условия северо-западного Кавказа // Записки Кавказского общества сельского хозяйства. Тифлис, 1867. №1-2. С. 1-26.

33. Варгас-де-Бедемар. Записка об осмотре западного черноморского берега Закавказского края // Записки Кавказского общества сельского хозяйства. Тифлис, 1867. №3-4. С. 1-20.

34. Отчет комиссии по исследованию земель на северовосточном берегу Черного моря, между реками Туапсе и Бзыбью. Тифлис: Тип. Меликова, 1867. 136 с.

35. Клинген И.Н. Основы хозяйства в Сочинском округе. Санкт-Петербург: Тип. Санкт-Петербургского Градоначальства, 1897 г. 129 с.



References

1. Zubov P.P. Picture of the Caucasian region belonging to Russia and neighboring lands in historical, statistical, ethnographic, financial and trade relations. V. 1-3. Saint-Petersburg: К. Wingerber's Publishing House, 1834.

2. Seleznev M. Guide to Knowledge of the Caucasus. V. 2. Saint-Petersburg: Publishing House of Marine Cadet Corps, 1847. P. 304.

3. A.-D.G. Essay of mountain peoples of the right part of Caucasus line // Military Vestnik. 1860. No.1. P. 273-324.

4. Stal K.F. Ethnographical sketch of Circassian people // Caucasian Vestnik. V. Tiflis, 1900. P. 53-173.

5. Fadeev R.A. Sixty years of the Caucasian war // Collection of works. V.1. Saint-Petersburg: V.V. Komarov's Publishing House, 1889. P. 1-95.

6. Arutyunov F.A. Gombortsy. Saint-Petersburg: I. Vyshinsky Publishing House, 1898. P. 483.

7. Philipson G.I. Memoirs // Russian Aarchive, 1883. No. 5. P. 73-200; No. 6. P. 241- 356.

8. Karlgof N. About the political structure of the Circassian tribes inhabiting the north-eastern coast of the Black Sea // Russian Vestnik. 1860. No. 16. P. 517-550.

9. Fadeev R.A. Letters from Caucasus to editor of Moscow bulletins // Collection of works. V.1. P. 99-280.

10. Lyul'e L.Ya. About Natukhazhats, Shapsugs and Aabadzekhs // Notes of Caucasian Department of Russian Geographical Society. No. 4. Tiflis, 1857. P. 227237.

11. Khan-Girey. Beslniy Abat // Collection of newspapers Caucasus. Second half of 1847. Tiflis: Office of the Governor of Caucasus, 1848, P. 128-206.

12. Dubrovin N.F. History of Russian war and domination in the Caucasus. V.1. Sketch of the Caucasus and the peoples inhabiting it. Book 1. The Caucasus. Saint- Petersburg: Department of Estate, 1871. 640 p.

13. Encyclopedic Lexicon. Saint-Petersburg: A. Plushar, 1835. P. 568.

14. Lyul'e L.Ya. Institutions and folk customs of Shapsugs and Natuhazhtsev // Notes of Caucasian Department of Russian Geographical Society. No. 7. 1866. P. 1-18.

15. Popko I.D. Black Sea Cossacks in their civilian and military life. St. Petersburg:

P.A. Kulish Publishing House, 1858. 292 p.

16. Carlhof N. Magomet-Amin // Caucasian Calendar for 1861. Tiflis, 1860. Ed. 4.

P. 77-102.

17. Mostovsky M.S. Ethnographic sketches of Russia (Textbook). Moscow: University Publishing House (Katkov and K°), 1874. 152 p.

18. The Peoples of Russia: Ethnographic Essays. V.2. Saint-Petersburg: Nature and People, 1880. 648 p.

19. Kuban Cossack Army, 1696-1888. Collection of brief information about the army / Edited by E.D. Felitsyn. Voronezh: Isaev Publishing House, 1888. P. 440.

20. Protasov M.D. History of the 73rd Crimean Infantry Regiment. Tiflis: A.A. Mikhelson Publishing House, 1887. 296 p.

21. Rakovich D.V. Tenginsky regiment in the Caucasus. 1819-1846. Tiflis: Caucasus Military District, 1900. 396 p.

22. General Field Marshal Prince Paskevich Shcherbatov A.P.: His life and activity. V.3. Saint-Petersburg: R. Golike Publishing House, 1891. 336 p.

23. Kazbek G.N. Military history of the Georgian Grenadier Regiment, in connection with the history of the Caucasian War. Tiflis: Melikov and K° Publishing House, 1865. 288 p.

24. Dukhovsky S. Materials for describing the war in the western Caucasus. Dakhovskiy detachment at southern slope of mountains in 1864 // Military Vestnik. 1864. No. 11. P. 145-196.

25. Yanzhul M.A. Eighty years of combat and peaceful life of the 20th Artillery Brigade. 1806-1886. V. Tiflis: Caucasus Military District, 1886. 615 p.

26. Boguslavsky L.A. Absheronskaya memorial. 1700-1894. Saint Petersburg: Benke Publishing House, 1894. P. 540.

27. Khitsunov N. On the state of former Christianity in the Caucasus // Caucasus. 1846. No 34-35.

28 Khan-Girey. Mythology of Circassian Peoples // Caucasus. 1846. No. 35.

29. Lulieu L.Ya. Beliefs, Religious rites and prejudices at Circassians // Notes of Caucasian department of Russian geographical society. 1862. No. 5. P. 121-137.

30. Geiduk F. About importance for Russia of development of agricultural industry on the north-eastern coast of the Black Sea // Russian bulletin. V. 92. 1871. No. 3. P. 5-41.

31. Vereshchagin A.V. Historical review of colonization of the Black Sea coast of Caucasus and its result. Saint-Petersburg: Public Benefit Publishing House, 1885. 36 p.

32. Serebriakov I.L. Agricultural conditions of the northwest Caucasus (in Russian) // Notes of the Caucasian society of agriculture. Tiflis, 1867. Nos. 1-2. P. 1-26.

33. Vargas de Bedemar. Note on survey of the western Black Sea coast of Transcaucasian region // Notes of Caucasian agriculture society. Tiflis, 1867. Nos. 3-4. P. 1-20.

34. Report of the commission for the study of lands on the north-eastern coast of the Black Sea, between the Tuapse and Bzyb Rivers. Tiflis: Melikov Publishing House, 1867. 136 p.

35. Klingen I.N. Fundamentals of the farm in Sochi district. Saint-Petersburg.: Saint-Petersburg City Hall Publishing House, 1897. 129 p.

Размещено на allbest.ru

...