Постсоветский город как палимпсест

Размещено на http://www.allbest.ru

Постсоветский город как палимпсест

Елена А. Косован Российский государственный гуманитарный университет, Москва

Аннотация

Автор публикации рассматривает фотокнигу «Палимпсе¬сты», вышедшую в 2018 г. в издательстве «Ад Маргинем Пресс» при под¬держке Фонда имени Генриха Бёлля. В книге представлены фотографии постсоветских городов, сделанные М. Шером. В предисловии, автором которого является координатор программы «Демократия» Фонда имени Генриха Бёлля в России Н. Фатыхова, а также в статьях М. Трудолюбова и К. Буш, сопровождающих фотоработы, предпринято объяснение особенностей формирования городского пространства и паттернов его обживания как в Советском Союзе, так и на постсоветских территориях. Автор публикации высоко оценивает рецензируемое издание. Анализируя фотоработы М. Шера и интерпретирующие их статьи, автор соглашается с основными заключениями Н. Фатыховой, М. Трудолюбова и К. Буш относительно значимости роли государства в процессах градообразования и урбанизации на советском и постсоветском пространствах, но указыва¬ет, что еще одним фактором, оказывающим ключевое влияние на данные процессы, являются отношения собственности.

В работе положительно оценивается предложенный авторами фото¬книги подход к исследованию постсоветского города как архитектурно¬ландшафтного палимпсеста, состоящего в основном из двух слоев, «социа¬листического» и «капиталистического», при этом автор публикации особо подчеркивает важность анализа архетипической составляющей данного палимпсеста, указывая на то, что в статьях, размещенных в рецензируемой книге, этому вопросу уделено недостаточно внимания.

Особое значение автор публикации придает проблеме метагеографии постсоветского города и мифогеографическому подходу к его исследова¬нию. Подчеркивая, что городской палимпсест представляет собой систему реальностей, каждая из которых в свою очередь включает массу представ¬лений, смыслов, символов, интерпретаций, автор указывает, что фотокни¬га «Палимпсесты» фактически является приглашением к научной игре с пространством, которая должна положить начало новому направлению в изучении постсоветского городского пространства.

Ключевые слова: город, палимпсест, постсоветское пространство, фотография, архетип, дом, бездомье, «родной мир», метагеография.

государство фонд градообразование

Abstract

Post-Soviet city as a palimpsest

Elena A. Kosovan

Russian State University for the Humanities, Moscow

The author of the publication reviews the photobook “Palimp¬sests”, published in 2018 in the publishing house “Ad Marginem Press” with the support of the Heinrich Bцll Foundation. The book presents photos of post-Soviet cities taken by M. Sher. Preface, the author of which is the coordi¬nator of the “Democracy” program of the Heinrich Bцll Foundation in Russia N. Fatykhova, as well as articles by M. Trudolyubov and K. Bush, which ac¬company these photos, contain explanation of the peculiarities of urban space formation and patterns of its habitation in the Soviet Union times and in the post-Soviet period. The author of the publication highly appreciates the publi¬cation under review.

Analyzing the photographic works of M. Sher and their interpretation undertaken in the articles, the author of the publication agrees with the main conclusions of N. Fatykhova, M. Trudolyubov and K. Bush with regards to the importance of the role of the state in the processes of urban development and urbanization in the Soviet and post-Soviet space, but points out that the second factor that has a key influence on these processes is ownership relations. The paper positively assesses the approach proposed by the authors of the pho¬tobook to the study of the post-Soviet city as an architectural and landscape palimpsest consisting mainly of two layers, “socialist” and “capitalist”. The author of the publication specifically emphasizes the importance of analyzing the archetypal component of this palimpsest, pointing out that the articles published in the reviewed book do not pay sufficient attention to this issue.

Particular importance is attributed by the author to the issue of meta¬geography of post-Soviet cities and meta-geographical approach to their explo¬ration. Emphasizing that the urban palimpsest is a system of realities, each in turn including a multitude of ideas, meanings, symbols, and interpretations, the author points out that the photobook “Palimpsests” is actually an invitation to a scientific game with space, which should start a new direction in the study of post-Soviet urban space.

Keywords: city, palimpsest, post-Soviet space, photograph, home, home¬lessness, “homeworld”, metageography.

государство фонд градообразование

В домах наших мы как будто определе¬ны на постой; в семьях мы имеем вид чужестранцев; в городах мы похожи на кочевников, мы хуже кочевников, пасу¬щих стада в наших степях, ибо те более привязаны к своим пустыням, нежели мы к нашим городам.

Петр Чаадаев

Чистовик - отнюдь не лучший вариант черновика, а, напротив, умышленное со¬крытие первым проблем последнего.

Виталий Кальпиди

В 2018 г. в издательстве «Ад Маргинем Пресс» при поддержке Фонда имени Генриха Бёлля (Heinrich Bцll Stiftung) (далее - Фонд) вышла фотокнига «Палимпсесты» - оммаж фотографа и художни¬ка Максима Шера постсоветскому городу. Фотоработы М. Шера предваряет ряд небольших статей, авторы которых - координатор программы Фонда «Демократия» Нурия Фатыхова, обозреватель газет «Ведомости» и “International New York Time” Максим Трудо¬любов и критик Кейт Буш - размышляют о постсоветском городе как о целостном, но многослойном (на материальном и идейном уровнях) явлении . Завершают книгу карта и список городов, запе¬чатленных автором на фотографиях .

«Палимпсесты» не являются академическим изданием, но с точки зрения исследования постсоветского пространства и препо¬давания постсоветской истории они представляют несомненный интерес. Главное достоинство фотокниги, как мне кажется, за¬ключается в том, что она наглядно демонстрирует возможность и продуктивность использования в рамках классических post-Soviet studies двух подходов к изучению города: с одной стороны, это под¬ход морфологический, а с другой - метагеографический.

Поясню свою мысль. Существуют понятия «морфология города», «морфология городской среды», которые обозначают различные городские структуры и их составляющие, а также взаи¬модействие между ними. В структуру города входят системы рай¬онирования, типы застроек, транспортные сети, частью городской морфологии являются также социальные группы, представленные в данном населенном пункте, и т. п.

Актуализируя морфологический подход, «Палимпсесты» пред¬лагают нам массу вопросов, касающихся городских структур, а отве¬ты, которые мы можем дать, позволяют в конечном итоге выделить постсоветский город как уникальный феномен - палимпсест, состо¬ящий из множества слоев застройки, транспортных сетей и т. п., при этом обладающий собственной логикой развития и находящийся в особых отношениях с национально-государственными нормативны¬ми системами [Циммерман 2017, с. 280]. Примером морфологиче-ского исследования постсоветского города может быть работа Алена Берто [Bertaud 2004].

Если морфологический подход позволяет нам сфокусировать¬ся на городе как материальной реальности, то метагеографический подразумевает работу в первую очередь с нашими представлени¬ями о нем. Позволю себе процитировать Анатолия Бреславского, работа которого «Постсоветский Улан-Удэ: культурное про¬странство и образы города (1991-2011 гг.)» является примером метагеографического исследования постсоветского городского поселения: «...наряду с видимой, физической реальностью того или иного города существует реальность воображаемая, включа¬ющая всевозможные образы, пространственные мифы, представ¬ления о данном городе, которые могут соответствовать или не соответствовать его физической среде, топонимике, локальной культуре. Метагеография города - это своего рода оболочка из символов, знаков, значений и смыслов, которая обволакивает город, формируя наше представление о нем» [Бреславский 2012, с. 11]. Что такое «постсоветскость» в отношении городских по¬селений? Какими признаками должен обладать город, чтобы мы идентифицировали его как «постсоветский»? Как в нашем представлений «постсоветское амплуа» сочетается с другими ролями, которые выполняет тот или иной город? Этими и многими други¬ми вопросами начинает задаваться читатель, познакомившийся с «Палимпсестами».

Кевин Линч писал в своей книге, давно ставшей классикой урбанистики: «Город не только объект, воспринимаемый... миллио¬нами людей, различающихся социальной позицией и характером. Это еще и продукт деятельности множества застройщиков, посто¬янно изменяющих его структуру на основе собственных соображе¬ний. Будучи в общих очертаниях какое-то время стабильной, эта структура вечно изменяется в деталях, а ее рост и форма поддаются контролю только частично. Здесь не бывает окончательного ре¬зультата - только непрерывная последовательность состояний» [Линч 1983, с. 4]. Итак, в этом смысле город - вечный палимпсест, причем палимпсест, постоянно обновляющийся, быстро прираста¬ющий новыми слоями и смыслами, палимпсест живой и говоря¬щий с нами. Как сформулировал Герд Хельд, «он не просто “место”: он - квинтэссенция многих мест», а еще «передатчик. того, что недоступно для восприятия и практики» [Хельд 2017, с. 247-249].

Практически любой городской ландшафт - структура много¬слойная и многозначная. В нем всегда сохраняются элементы утра¬ченных архитектурных компонентов, планировочной структуры и других материальных составляющих, в которых можно распознать и знаки ушедших исторических эпох, и паттерны организации про¬странства, присущие данной культуре, данному государственному организму, и способы взаимодействия с ландшафтом, отличающие данное поселение [Митин 2014, с. 147-149]. Эти факторы в конеч-ном итоге обуславливают специфику каждого городского поселе¬ния, формируют особые характеры и лица городов [Роденштайн 2017, с. 359].

При помощи фотографий М. Шер пытается объяснить, каково лицо постсоветского города, а главное - какие черты делают его таким узнаваемым. 151 цветная видовая фотография - география проекта охватывает огромную территорию - «от Улан-Батора до Севастополя и от Владивостока до Астрахани» (с. 26). Но ни на од¬ном изображении нет центральных городских локусов. Парадные «фасады» не интересуют фотографа: он заходит с черного хода и фиксирует то, что находится на втором плане, а то и просто на го¬родских задворках.

Первое, что бросается в глаза, когда просматриваешь эти фото¬графии, - удивительная схожесть запечатленных на них видов. Несмотря на то что в книге представлены полторы сотни «фото¬портретов» городов из всех уголков бывшего СССР, постсоветский город здесь пребывает исключительно в единственном числе, как цельный феномен, не зависящий от широт и долгот. На это же обращают внимание и авторы статей, предваряющих фотоработы: «Когда рассматриваешь одну за другой фотографии, сделанные бо¬лее чем в семидесяти городах постсоветского пространства, кажет¬ся, что на них изображен только один хорошо знакомый нам город» (с. 4) - город под названием Постсоветский (в данном случае «пост¬советский» в самом деле скорее имя собственное, чем адъектив).

Формирование города Постсоветского (как и постсоветско¬го пространства вообще, не только городского) происходило, по мнению авторов «Палимпсестов», в основном по одним законам, по одним сценариям, единообразие которых было обусловлено в первую очередь определенными формами господства и реализации власти. По словам Кейт Буш, «в местах с очень разной историей, где живут люди с глубокими религиозными и этническими раз¬личиями... везде среда обитания выглядит одинаковой, узнаваемой. Опыт жизни в такой среде - это опыт доминирования государства над ландшафтом, формирования среды обитания сверху: сначала при Романовых, потом при Советах. <...> Парадоксальным образом постсоветский ландшафт - это и пространство, контролируемое государством, и территория свободы от этого контроля» (с. 26-27).

Смысл данного тезиса применительно к фотографиям, представленным в книге, проясняется не сразу. А между тем он довольно прост. Высокая роль государства и столь же высокая централизация власти - действительно историческая особенность того пространства, которое мы сейчас называем постсоветским. Приобретение обширных территорий, в результате которого и сформировалось это пространство, их удержание и защита опира¬лись на жесткую властную вертикаль, тогда как горизонтальные связи (самоуправление, разделение власти и т. п.) были развиты в гораздо меньшей степени. Данная особенность повлияла на характер освоения, обживания и восприятия пространства. По мнению М. Трудолюбова, изложенному им в книге «Люди за за¬бором. Частное пространство, власть и собственность в России», существует прямая взаимосвязь между слабой освоенностью про¬странства за пределами столичных регионов: «Необжитость есть проекция сильной центральной власти. Места мало, потому что власти много» [Трудолюбов 2015, с. 6].

В полной мере это касается имперских городов. Государство создавало городские поселения и регулировало их жизнь, восприни¬мая город прежде всего как проводника своей политики, в качестве административно-военного центра [Александрова 2016, с. 380]. Урба¬низация основывалась «на ресурсах, накопленных государством, а не на массовой активности людей, склонных к предпринимательству, к развитию своей жизненной среды, поселений, городов» [Ахиезер 2000, с. 81]. Длительное сохранение крепостного права также способ¬ствовало образованию системы городских поселений сверху, в соот¬ветствии с нуждами и интересами государства [Ахиезер 2000, с. 81].

В таких условиях формировалась определенная градострои¬тельная идеология, складывалась специфическая иерархизация, применялись особые способы освоения городского пространства, в котором четко выделялись «центр» как государственное начало и «окраины» как начало индивидуальное, частное. Частное про¬странство, как метко выразилась М.В. Александрова, начиналось с черного хода [Александрова 2016, с. 380], и соответствующей была его ценность.

В СССР огосударствление пространства достигло абсолюта, а развернувшаяся на этом фоне «урбанизация» приобрела весьма специфические черты. Советское государство целенаправленно создавало сильную индустриализированную среду, центральное место в которой занимал оборонно-промышленный комплекс. Города не рассматривались как саморазвивающаяся система. Все сферы городской жизни должны были находиться под централизо¬ванным контролем [Кантемирова 2002, c. 121]. Население же этих городов представляло собой с точки зрения государства прежде всего рабочую силу, обеспечивающую решение грандиозных эко¬номических и политических задач: «Государственные плановики могли позволить себе разбрасывать объекты по карте, заботясь об обороне, производственных цепочках, заселении пространств - о чем угодно, но не о цене земли, частной собственности и частной жизни» (с. 9). Таким образом, становится ясно, почему понятие «урбанизация» мы взяли в кавычки.

Необходимо вспомнить также, что в роли факторов, «вытал¬кивающих» огромное количество людей в города - центры про¬мышленности и администрации, выступали обычно индустриали¬зация и тяжелое положение деревни. Именно они провоцировали стремительное и массовое перемещение бывших селян в города, причем это перемещение не сопровождалось созданием городского социума, городской культуры. Как указывает Т.А. Кантемирова, «условия жизни горожан первого поколения не требовали освое¬ния городской культуры, в город чаще всего переносились нормы жизни сельской общины, так происходило размывание городской культуры, которая к тому же не имела достаточно прочных тради¬ций» [Кантемирова 2002, с. 102].

Эти тенденции были усугублены «периодами “чисток” и ре¬прессий, которые вымыли из советских городов культурные слои жителей, составлявшие настоящую экономическую и культурную базу города. Большой урон городской культуре крупных городов нанесли также расселения/отселения в 1960-1970 гг. жителей центра на окраины, в чуждую среду обитания» [Кантемирова 2002, с. 102].

Иными словами, скорее имела место рурализация городов, чем урбанизация. Соединившись воедино, рурализация и огосу¬дарствление городской среды должны были дать и дали весьма причудливые результаты, воплотившиеся в узнаваемой организа¬ции пространства (власти много - места мало) и специфических способах его обживания.

Данный сюжет выводит нас на еще одну проблему, имеющую принципиальный характер, - проблему собственности и взаимосвязи между нею, свободой и гражданственностью. Если в запад¬ной культуре, в западном социуме понятия «собственность» и «гражданские права» исторически взаимосвязаны, то в России и, соответственно, на сформированном ею имперском и постим¬перском пространстве они разделены. Вновь обращусь к работе М. Трудолюбова: «Собственность в русской политической культуре не являлась той основой, благодаря которой были осо¬знаны другие гражданские права. <...> Собственность, особенно крупная, в нашей культуре воспринималась как незаработанная и потому несправедливо удерживаемая. Распоряжались ею без¬думно и пренебрежительно. В итоге общество не видело в ней этической ценности.» [Трудолюбов 2015, с. 7].

Как писал в 1925 г. Семен Франк, «если в России частная соб¬ственность так легко, почти без сопротивления, была сметена ви¬хрем социалистических страстей, то только потому, что слишком слаба была вера в правду частной собственности, и сами ограбля¬емые собственники, негодуя на грабителей по личным мотивам, в глубине души не верили в свое право, не сознавали его “священно¬сти”, не чувствовали своей обязанности его защищать, более того, втайне были убеждены в нравственной справедливости последних целей социалистов» [Франк 1993, с. 310].

В Советском же Союзе, как известно, ценность частной жизни и частного пространства горожан целенаправленно девальвирова¬лась государством, взявшим курс на «уничтожение индивидуаль¬ного “мещанского” быта и культивирование коллективных практик повседневности» [Александрова 2016, с. 382]. Правда, считается, что в послевоенный период активность внедрения принципов ком¬мунального быта снизилась, но следует говорить скорее о видоиз¬менении этой политики: стремительный темп приобрело формиро¬вание усредненной, типовой городской среды, «обобществлявшей» человека, несмотря на то что у него появилось обособленное про¬странство в виде отдельного жилья.

Так создавалась советская среда обитания, советский городской ландшафт, в котором обжитое (частное пространство - например, квартир, комнат, углов) сочеталось с обжитым слабо или не об¬житым вообще (пространство публичное, общее - улицы, придо¬мовые территории и т. п.). Типовое, коллективное перемежалось вкраплениями штучного, индивидуального, но побеждалось им разве что в «исторических центрах», сумевших удержать, хотя и фрагментарно, свой досоветский облик. Окраины советских го¬родов и городов соцлагеря, т. е. та часть городского пространства, где протекала большая часть жизни рядового гражданина, приоб¬рели тот усредненно-типовой вид, который обеспечивал их почти полную неразличимость, которая, по мнению авторов «Палимпсе¬стов», была теснейшим образом связана с необжитостью: «Инду¬стриальное строительство и характерная для послевоенного СССР микрорайонная, а не поуличная, поквартальная застройка поро¬ждали большие необжитые пространства, необустроенные места, разного рода официальные и неофициальные полосы отчуждения, “щели” между заборами и улицами. Общего было много, а своего - мало. У этих мест в советское время были начальники, но не было хозяев» (с. 9).

Правда, на однотонном общем фоне все-таки ярко выделялись пятнышки «частного» - то, что называлось «самоделом» (само¬дельные рамы на остекленных балконах, ящики для цветов на ок¬нах, палисадники, скамейки, качели и т. п.), но и эти пятнышки, как ни странно, оказывались похожими друг на друга. И дело не только в том, что государство так или иначе жестко ограничивало поле «самодеятельности» и ее формы, но и в том, что советский человек, обустраиваясь в городском пространстве, пользовался однотипны¬ми ресурсами и материалами.

Что же стало с этой средой, когда исчез образующий ее ак¬тор - советское государство, а частная жизнь внезапно взяла верх над коллективной? В «Палимпсестах» есть ответ на этот вопрос: «Государство ввело институт частной собственности и свободные цены. Материальный интерес не просто проник в среду, которая официально его не признавала. Частное обустройство стало важ¬нейшим стимулом и для политиков, и для граждан. Разбросан¬ное, неплотное, бесхозное пространство, не предназначенное для эффективного капиталистического использования, нужно было осваивать, чтобы на нем зарабатывать. Целесообразность тота¬литарного государства, озабоченного безопасностью, сменилась целесообразностью бизнеса, озабоченного извлечением прибыли» (с. 9).

Большая часть постсоветских городов - это так называемые унаследованные города, т. е. города «с устаревшей инфраструк¬турой, построенной исходя из потребностей предыдущих поколе¬ний», спроектированные и построенные людьми, «чьи ценности, требования и ожидания отличались от наших» . Особенность их, однако, заключается в том, что ценности, требования и ожидания предыдущих - советских - поколений как раз мало отличаются от наших, как бы парадоксально это ни звучало. Нас роднит по большому счету одно и то же стремление к «советскому “свет¬лому будущему”, т. е. к отдельной частной жизни любой ценой», «тоска по собственному жилью, приватности, необходимой для утверждения собственного достоинства» [Трудолюбов 2015, с. 60]. В современных городских центрах все это чаще всего ощущается смутно, сглаженно и только на «унаследованных окраинах» встает в полный рост и попадает в объектив Максима Шера.

В 1990-е гг. казалось, что разгосударствление преобразит пост¬советское пространство. Достаточно вернуть в повседневный оби¬ход частную собственность и право на нее, чтобы создать новый, демократический порядок, порядок свободного рынка. Именно поэтому на приватизацию возлагались колоссальные надежды, в том числе и этического порядка, которые, однако, не оправдались: оказалось, что реабилитации индивидуализма слишком мало для того, чтобы сформировалось представление о ценности индиви¬дуального, единичного (в том числе и человеческой жизни), а предоставление права частной собственности не делает человека автоматически гражданином.

М. Трудолюбов в своей книге предлагает идею, которая не нашла отражения в «Палимпсестах», но мне кажется весьма продуктивной для объяснения отношений между государством, индивидом и пространством в постсоветскую эпоху: «Российское общество в постсоветские годы прошло скорее через эпоху присво¬ения, чем созидания. Это был бум, обвал присвоения: мое, мое, мое. Разницу между таким “моим”, которое присвоено, и “своим”, кото¬рое создано руками и разумом... российское общество не осознало и не осмыслило до сих пор» [Трудолюбов 2015, с. 8].

Мне кажется, что в основном этот тезис верен не только в отношении общества российского, но и постсоветского социума в целом, - и это наглядно демонстрируют фотоработы М. Шера. Постсоветская эпоха началась с того, что мы одномоментно отказа¬лись от советского способа бытия и начали формулировать новый способ, оказавшийся, однако, зеркальным отражением старого.

Замечательно точно описал этот парадокс В.В. Бибихин: «Жад¬ная сегодняшняя гонка за личной собственностью отталкивается от прежней не менее нервической надежды иметь своей собствен¬ностью целую страну. Маяковский в поэме “Хорошо” внушал себе: “Улица - моя, дома - мои... Моя кооперация... Моя милиция”. В свою очередь желание видеть страну как собственность подчерк¬нуто противопоставляло себя чуждым привычкам частного владе¬ния. Преображение должно было опереться на труд коллективной личности, которая переделает мир, выбравшись из-под обломков старого мира. Вдохновение поэме Маяковского давало чувство сплоченной массы, широко шагающей по большой стране собствен¬ником всего, тем более чистым, что, подобно монаху, ничего не имеющим, но делающим землю садом. Идейное обобществление, в которое была втянута страна, обучавшаяся новым коллективист¬ским нормам, не удалось. Не удастся и поспешная “приватизация” прежней общественной собственности, с нарочитым растаптыва¬нием коллективистской идеологии, абсурдный “капитализм”, сно¬ва самоубийственно беззаботный в отношении собственных отцов. Новая “частная” собственность тоже понята неверно и рухнет»6 [Бибихин 1997].

В полной мере это проявилось в (ре)организации пространства бывших советских городов. Единообразные социалистические практики, направленные на формирование городской среды, одно¬моментно сменились столь же однотипными «капиталистическими» практиками ее трансформации. На «типовое социалистическое» наложилось «типовое капиталистическое» - так «материальный мир, созданный в советских архитектурных мастерских и конструк¬торских бюро, соединился с типовыми технологиями рекламы и торговли, придуманными в международных корпорациях» (с. 7).

На фотографиях, представленных М. Шером в «Палимпсе¬стах», мы видим этот мир воочию: доживающие свой век пяти¬этажки, облепленные кондиционерами и тарелками спутникового телевидения; дворы, переполненные грязным снегом и недорогими иномарками; безликие коттеджи в паутине желтых газовых труб; расположившиеся в бывших цехах розничные магазины и оптовые базы; торговые центры на площадях, сохранивших имена советских лидеров; сетевые супермаркеты и коробки гаражей; восстановлен¬ные и вновь возведенные церкви, порой больше напоминающие офисы; многочисленные и разнообразные заборы, заборчики, огра¬ды, ограждения... Продолжать этот список можно бесконечно, а главное - почти не заглядывая в альбом, поскольку, как подсказы¬вает нам Кейт Буш, Максим Шер использует в своих фотоработах идею архетипа (с. 26).

Очень жаль, что К. Буш эту мысль не проясняет и не развивает, но мы сами может попытаться установить, какие архетипы лежат, по мнению автора фотографий, в основе постсоветского городского палимпсеста. Полагаю, что этот вопрос нуждается во всестороннем изучении и должен стать предметом отдельного исследования. 6«Старая» частная собственность - та, что существовала до Октябрь¬ской революции.

Здесь же позволю себе только предположить, что это архетипы Обустроенности (Behaustheit) и Бездомности (Hauslosigkeit) [Бу¬бер 1995, с. 164] или Дома и Бездомья [Шутова 2011].

Архетипы Дома и Бездомья являются основополагающими для любой культуры, поскольку теснейшим образом связаны с нашим поиском себя, своего места в мире, с идентификацией добра и зла, правды и кривды, «я» и «мы», «своего», «другого» и «чужого», места и пространства, власти и собственности, в конечном итоге - с опре¬делением отношений человека и Бога. Николай Бердяев писал, что «русской душе», ослепленной безграничной ширью и не различаю¬щей границ, присущи ощущение бездомья и склонность к скиталь¬честву. Для него это стремление - позитивное, это поиск правды, поиск идеального «незримого Дома» [Бердяев 1994, с. 274-275] [Шутова 2011, с. 27]. Но можно трактовать это и по-другому - как разновидность эскапизма, его национальную форму. И не потому ли так устремлена «русская душа» к идеальному Дому, что слиш¬ком велика всегда была опасность потерять реальный дом, не пото¬му ли она искала место незримое, что зримых мест, свободных от «государева ока», оставалось не так уж много?

Интересно, что в рамках марксистской идеологии как Без- домье понимается капиталистическое общество, а классовая борьба пролетариата трактуется, соответственно, как путь к Дому [Шутова 2011, с. 19]. Однако парадоксальным образом именно социалистический эксперимент, декларируемый в качестве ре¬ализации марксистских теоретических построений, сделал про¬странство СССР зоной глобального Бездомья: маргинализируя частную собственность, обесценивая приватность, и так довольно слабо укорененную в российском социуме, советское государство невольно поставило под вопрос вещи основополагающие, связан-ные с идентификацией индивидом себя и своего места в мире, а эти метафизические проблемы не замедлили сказаться на морфо¬логии городского пространства и особенно на формах его воспри¬ятия. Если имперское пространство было скорее зоной сложного взаимодействия Дома и Бездомья, то пространство советское стало зоной конфликта между этими архетипами. Фотоработы, представленные в «Палимпсестах», свидетельствуют о том, что этот конфликт продолжается.

М. Трудолюбов называет материи, составляющие постсовет¬ский городской палимпсест, «бесчеловечными слоями». «Бес¬человечность» в данном случае - обозначение отчужденности и «типового капиталистического», и «типового социалистического» от человека, отчужденности, которая проявляется на уровне орга¬низации обитаемого пространства. Постсоветский человек зажат между этими слоями. Для него по-прежнему гораздо более при¬вычно и удобно обживать внутреннее пространство - пространство дома, квартиры, комнаты, но не пространство внешнее, общее, публичное. И тем не менее он все же вынужден «обживать то, что почти не поддается одомашниванию» (с. 7).

Как он это делает и каким становится в результате? Как форми¬руется родной для постсоветского человека, глубоко освоенный им мир (Heimwelt, homeworld) [Waldenfels 1997]? Что представляют собой те пространства и места, опыт обживания которых Хельмут Беркинг называет самоочевидным (доксическим ) и которые от-носит «к конститутивным рамкам фонового знания о жизненном мире», обусловливающим «формирование “родного мира”, осно¬ванного на различении знакомого и чуждого, и конструирование “стабильных привычных центров”» [Беркинг 2017, с. 25-26]? Каково воздействие на человека «пограничности» обживаемых им мест, их положения не только между «капиталистическим» и «социалистическим», но также между городским и сельским или между неумением обладать и тоской по обладанию? В какой мере постсоветский человек унаследовал практики обживания, харак¬терные для того особого социального слоя, сформировавшегося в ходе советской урбанизации, который называют «сельскими горо¬жанами»? Как взаимосвязаны советско-постсоветский ландшафт и, например, общественно-политические практики?

Авторы «Палимпсестов» напрямую не ставят этих вопросов. Однако Кейт Буш отмечает, что «среда обитания человека есть многослойное, неоднозначное высказывание о человеческих амби¬циях и провалах» и «Максим Шер... показывает, каким образом та или иная идеология находит выражение в физическом ландшаф-те» (с. 23). Тезис К. Буш перекликается с замечанием немецкого урбаниста Герда Хельда, для которого «произведение архитектуры не есть “мертвая реальность”: оно заключает в себе и резюмирует степени трудности жизни» [Хельд 2017, с. 254].

Фотографии не оставляют сомнений в том, как именно выража¬ется идеология и о каких трудностях, о каких именно условиях жиз¬ни рассказывают города. Примечательно, что главный герой фото¬работ М. Шера - архитектура. Люди на фотографиях появляются эпизодически, а их присутствие хочется назвать необязательным. Единственные исключения - Одесский пляж (с. 45), стадион в г. Старый Оскол (с. 85) и, возможно, церковное подворье в г. Ве¬рея (с. 57). Но можно ли называть городом место, где практически нет людей? И если да, то можем ли мы предположить, пользуясь (за неимением другой, столь же точной) терминологией Дженет Абу-Лугод, что это специфическая, постсоветская разновидность «приватного города», т. е. города, где люди живут не в сообществе, а вне его, в своих личных (частных, приватных) пространствах или мирах [Abu-Lughod 2000]? И можно ли утверждать, что применение именно такого паттерна организации пространства обусловлено тя¬гой к отдельной частной жизни, частной жизни любой ценой, кото¬рую в свою очередь стимулировало советское Бездомье?

Вопросов пока больше, чем ответов

Невольно вспоминается рассуждение Юрия Нагибина о «людях с окраин», из «спальных районов»: «...я невольно задумываюсь о тех ребятах, чье детство проходит в новостроечных районах Москвы. Растет парень в своем микрорайоне, где есть и кино, и парикмахер¬ская, и пошивочная, и сапожная мастерские, и библиотека, но это¬му парню нечем гордиться, жизненный обстав юного гражданина нового микрорайона лишен какой-либо характерности, особости, он такой же, как у всех. Безликое, неотличимое от фона трудно любить. Штамп нельзя любить подавно. Человеческая личность за¬кладывается в детстве; от детских впечатлений, наблюдений, пере¬живаний во многом зависит, каким станет человек. В смазанности окружающего трудно ощутить и собственную индивидуальность. Парень из Армянского переулка был особый парень, и чистопруд¬ный - особый, и покровский - особый, и старосадский - особый. А этот, из микрорайона, каков он? Общий, как все, - стало быть, никакой» .

Если для Ю.М. Нагибина в данном случае все понятно, то авто¬рам «Палимпсестов» ясно далеко не все - и насчет микрорайонов, и насчет их населения. Процитированные рассуждения нельзя не назвать снобистскими, но Юрий Нагибин поднимает важную проблему, на которую пытается обратить наше внимание и Мак¬сим Шер, - проблему стандартизации. На смену стандартизации советской пришла стандартизация глобализационная. И как быть, если весь мир превращается в один микрорайон, наполненный од¬нотипными зданиями, одинаково спроектированными рекреацион¬ными зонами, сетевыми магазинами и населенный более или менее стандартизированными людьми?

Фотографии М. Шера и их интерпретацию Н. Фатыховой, М. Трудолюбовым и К. Буш нельзя считать попыткой ответить на

этот вопрос. Скорее это указатель направления, в котором должны двигаться исследователи постсоветского города. Причем в центре таких исследований должны находиться и город, и горожане. Это замечание носит принципиальный характер, так как в гуманитар¬ных и социальных штудиях город часто выступает в роли простой декорации, тогда как на первом плане находится городское обще¬ство [Хельд 2017, с. 227-228].

Итак, изучение композиционных, функциональных, эстети¬ческих особенностей архитектурно-пространственной среды в соотнесении с восприятием человека становится актуальнейшей задачей, высокое значение приобретает анализ психологических основ восприятия многослойного постсоветского архитектурного пространства, а также взаимосвязей структуры и качеств данной архитектурной среды с деятельностью и поведением постсоветского человека, его контактов в средовых условиях города-палимпсеста .

До сих пор мы говорили о палимпсесте преимущественно как о метафоре, удачно отражающей многослойность городского ланд¬шафта. Теперь же следует коснуться палимпсеста как понятия, относящегося к метагеографии города. Собственно, выше я уже начинала говорить о палимпсесте именно в этом смысле, а здесь попытаюсь суммировать сказанное.

В основе метагеографии лежит интерес к культурному про¬странству города, т. е., по определению А.С. Бреславского, к «сис¬теме культурных контекстов, каждый из которых представляет собой группу образов города и соответствующих им знаковых мест городского ландшафта» [Бреславский 2012, с. 13]. Вместо «образа города» я буду использовать понятие «миф города», поскольку оно напрямую связано с концепцией палимпсеста. На самом деле оба понятия очень близки.

Мы знаем, что любая точка, любой элемент городского ланд¬шафта, оказываясь в поле нашего зрения, подвергается интерпрета¬ции, оценке, стереотипизации и иным операциям. Благодаря этим операциям происходит семиозис так называемых пространствен¬ных мифов или контекстов-реальностей места, т. е. тех же образов, которые основываются на «реальностях наблюдаемых объектов, сложившихся стереотипах и интересах потенциальных потреби¬телей» [Митин 2004, с. 140]. Наслаиваясь друг на друга, эти образы или контексты формируют палимпсест, все слои которого равно¬значны (что не мешает тем или иным слоям приобретать особую значимость в зависимости от ситуации, времени, позиции наблюдателя и иных факторов) [Митин 2004, с. 141]. Один и тот же город может выступать в разных ипостасях.

Так, мы знаем Москву столичную, промышленную, туристи¬ческую, Москва известна нам как вечный город, умный город, город-парк, город возможностей, город контрастов, а также как порт пяти морей, Москвабад, Москоу-Сити, Мос-Вегас... но это все - одна и та же Москва. (Аналогичный набор образов может составить житель любого постсоветского города.) Столь же многолики и «городские единицы» - как имеющие официальный статус (административные округа, районы, кварталы и т. п.), так и использующиеся исключительно в обиходе или существующие на границе между официальной и профанной зонами (достаточно упомянуть Москву спальную и деловую, Москву «внутри МКАДа» и «Замкадье» и т. п.).

Изучение всех этих «лиц» возможно с позиций мифогеогра- фии, которая предлагает рассматривать то или иное место как «палимпсест множественных реальностей». С точки зрения мифо- географии, город - это набор наслаивающихся друг на друга реаль¬ностей (столичная, промышленная, политическая, историческая, экологическая и т. д.). Каждая реальность обладает «контекстом» - определенным набором признаков (в этом наборе выделяют основ¬ной признак - доминанту, по отношению к которой все остальные признаки выполняют функцию иллюстраций и(ли) объяснений). Контекст отличает данную реальность от других («столичность» от «промышленности», «экологичности» и проч.), но вместе с тем характеризуется определенной неполнотой по сравнению с целост¬ной картиной места - палимпсеста целиком.

Изучение палимпсеста - это «игры с пространством», т. е. разные способы его осмысления. Можно интерпретировать па¬лимпсест с точки зрения масштабов или специализации места, можно сфокусироваться на причинах и обстоятельствах генезиса определенного палимпсеста, можно выделять конкретные времен¬ные пласты палимпсеста и исследовать трансформации этих пла¬стов в исторической перспективе, можно анализировать воспри¬ятие целевыми аудиториями тех или иных пластов палимпсеста, т. е. то, как информация о месте (а каждый слой палимпсеста - это слой информации, которая кодифицируется в акте коммуникации) фигурирует в тех или иных коммуникативных цепочках и что по¬лучается в результате, и т. д. - все зависит от объекта и цели иссле¬дования [Митин 2004, с. 144, 157].

«Постсоветскость» с позиций мифогеографии можно рассмат¬ривать в качестве одной из реальностей, которая в свою очередь является частью городского палимпсеста на пространстве от Прибалтики до Центральной Азии. На фотографиях М. Шера пред¬ставлен определенный набор смыслов, представлений, символов, на которые опирается эта реальность, т. е. ее контекст. Ознакомив¬шись с фотоверсией контекста, интерпретаторы - Н. Фатыхова, М. Трудолюбов, К. Буш и автор этих строк - пришли к выводу, что доминантой данного контекста является «необжитость», причем данная доминанта опирается на ряд мест, которые распо¬знаются интерпретаторами как знаковые (например, промышлен¬ные здания, заброшенные или перепрофилированные под рынки и оптовые склады; сетевые магазины; бетонные ограждения; пя¬тиэтажки, более известные как «хрущобы»; ржавые коробки гара¬жей и т. п.). Поиск ответа на вопрос, чем обусловлено единодушие интерпретаторов, выходит за тематические рамки данной работы, но ясно, что их мнение, как и мнение автора фотографий, - это только один из многих возможных вариантов репрезентации «постсоветскости». Ясно также, что новый читатель (интепретатор) может «пере¬собрать» мозаику постсоветскости, найдя новые элементы или составив иную комбинацию старых.

Литература

1. Александрова 2016 - Александрова М.В. Частное пространство в российском городе XIX-XX вв.: квартирный вопрос и границы личного // Ярославский педагогический вестник. 2016. № 6. С. 379-384.

2. Ахиезер 2000 - Ахиезер А.С. Диалектика урбанизации и миграции в России // Общественные науки и современность. 2000. № 1. С. 78-89.

3. Бердяев 1994 - Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М.: Республика, 1994. 480 с.

4. Беркинг 2017 - Беркинг Х. «Города, как людей, узнаешь по походке»: наброски об изучении города и городов // Собственная логика городов: Новые подходы в урбанистике: Сб. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 11-37.

5. Бибихин 1997 - Бибихин В.В. Свое, собственное // Вопросы философии. 1997. № 2. С. 71-81 [Электронный ресурс]. Сайт памяти Владимира Бибихина. URL: http://www.bibikhin.ru/svoe_sobstvennoe (дата обращения 12 мая 2020).

6. Бреславский 2012 - Бреславский А.С. Постсоветский Улан-Удэ: культурное про¬странство и образы города (1991-2011 гг.). Улан-Удэ: Изд-во Бурятского гос. ун-та, 2012. 156 с.

7. Бубер 1995 - Бубер М. Два образа веры. М.: Республика, 1995. 464 с.

8. Зукин 2018 - Зукин Ш. Культуры городов. М.: Новое литературное обозрение, 2018. 424 с.

9. Кантемирова 2002 - Кантемирова ТА. Социокультурные особенности формирова¬ния городской среды в России // Вестник Нижегородского ун-та им. Н.И. Лоба¬чевского. Серия «Социальные науки». 2002. № 1. С. 120-124.

10. Линч 1982 - Линч К. Образ города. М.: Стройиздат, 1982. 328 с.

11. Митин 2004 - Митин И.И. На пути к мифогеографии России: «Игры с про¬странством» // Вестник Евразии. 2004. № 3. С. 140-161.

12. Митин 2014 - Митин И.И. Место как палимпсест: мифогеографический подход в культурной географии // Феномен культуры в российской общественной гео¬графии: экспертные мнения, аналитика, концепты / Под ред. А.Г. Дружинина,

13. Н. Стрелецкого. Ростов-н/Д.: Изд-во Южного федерального ун-та, 2014.

14. 147-156.

15. Роденштайн 2017 - Роденштайн М. Индивидуальность городов: Франкфурт и Гамбург в сравнении // Собственная логика городов: Новые подходы в урба¬нистике: Сб. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 356-426. Трудолюбов 2015 - Трудолюбов М.А. Люди за забором: Частное пространство, власть и собственность в России. М.: Новое изд-во, 2015. 246 с.

16. Франк 1993 - Франк С.Л. Собственность и социализм // Русская философия соб¬ственности (XVII-XX вв.) / К. Исупов, И. Савкин. СПб.: СП «Ганза», 1993. С. 309-330.

17. Хельд 2017 - Хельд Г. Городское пространство как необходимая предпосылка соци¬альности // Собственная логика городов: Новые подходы в урбанистике: Сб. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 227-276.

18. Циммерман 2017 - Циммерман К. Собственная логика городов: взгляд с точки зрения политологии // Там же. С. 277-312.

19. Шутова 2011 - Шутова Е.В. Архетипы «дом» и «бездомье» и их объективация в духовной культуре: Дис. ... канд. филос. наук. Курган: Курганский гос. ун-т, 2011. 174 с.

20. Abu-Lughod 2000 - Abu LughodJ.L. New York, Chicago, Los Angeles: America's Global Cities. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2000. 640 p.

21. Bertaud 2004 - Bertaud A. “The Spatial Structures of Central and Eastern European Cities: More European than Socialist?” // Winds of societal change - Remaking Post-Communist dties: Symposium proceedings. University of Illinois, June 17¬19, 2004 / Ed. by S. Tsenkova, Z. Nedovic-Budic. Urbana-Champaign: University of Illinois, 2004. P. 45-64.

22. Waldenfels 1997 - Waldenfels B. Topographie des Fremden: Studien zur Phдnomenologie des Fremden. Berlin: Suhrkamp Verlag, 1997. 227 p.

References

1. Akhiezer, A.S. (2000), “Dialektika urbanizatsii i migratsii v Rossii” [Dialectics of urbaniza¬tion and migration in Russia], Obshchestvennye nauki isovremennost', no. 1, pp. 78-89. Abu-Lughod, J.L. (2000), New York, Chicago, Los Angeles: America's Global Cities, University of Minnesota Press, Minneapolis, USA.

2. Aleksandrova, M.V. (2016), “Private space in the russian city of the 19-20-th centu¬ries: housing problem and borders of personal”, Yaroslavskiipedagogicheskii vestnik, no. 6, pp. 379-384.

3. Berking, H. (2017), “ `Cities, like people, can be recognized by their walk': drafts about city and cities research”, in Berking, H. and Lцw M. (eds), Sobstvennaya logika gorodov. Novye podkhody v urbanistike [The intrinsic logic of cities: towards a new theory on urbanism], New Literary Observer, Moscow, Russia, pp. 11-37.

4. Bertaud, A. (2004), “The Spatial Structures of Central and Eastern European Cities: More European than Socialist?”, in Tsenkova, S. and Nedovic-Budic, Z. (eds), Winds of Societal Change - Remaking Post-communist Cities, Symposium proceed-ings, University of Illinois, Urbana-Champaign, June 17-19, 2004, pp. 45-64.

5. Bibikhin, V.V. (1997), “One`s, own”, Voprosy filosofii, no. 2, pp. 71-81 [Online], available at: http://www.bibikhin.ru/svoe_sobstvennoe (Accessed 12 May 2020).

6. Breslavskii, A.S. (2012), Postsovetskii Ulan-Ude: kul'turnoe prostranstvo i obrazy goroda (1991-2011 gg.) [Post-Soviet Ulan-Ude: cultural space and images of the city (1991-2011)], Publishing House of Buryat State University, Ulan-Ude, Russia.

7. Buber, M. (1995), Dva obraza very [Two types of faith], Respublika, Moscow, Russia.

8. Frank, S.L. (1993), “Property and socialism”, in Isupov, K. and Savkin, I. Russkaya filosofiya sobstvennosti (17-20 vv.) [Russian philosophy of property], SP “Ganza”, Saint Petersbutg, Russia, pp. 309-330.

9. Held, G. (2017), “Urban space as a necessary precondition for sociability”, in Berking, H. and Lцw M. (eds), Sobstvennaya logika gorodov. Novye podkhody v urbanistike [The intrinsic logic of cities: towards a new theory on urbanism], New Literary Observer, Moscow, Russia, pp. 227-276.

10. Lynch, K. (1982), Obraz goroda [The image of the city], Stroiizdat, Moscow, Russian Federation.

11. Mitin, I.I. (2004), “On the way toward mithogeography of Russia: games with space”, Acta Eurasica, no. 3, pp. 140-161.

12. Mitin, I. (2014), “The Phenomenon of Culture in Russian Human Geography: expert opinions, analytics, concepts”, in Druzhinin, A.G. and Streletskii, V.N. (eds), Fenomen kul'tury v rossiiskoi obshchestvennoi geografii: ekspertnye mneniya, analitika, kontsepty [The Phenomenon of Culture in Russian Human Geography: expert opinions, analytics, concepts], Southern Federal University Press, Rostov-on-Don, Russia, pp. 147-156.

13. Rodenstein, M. (2017), “Identity of the cities: Frankfurt and Hamburg by comparison”, in Berking, H. and Lцw M. (eds), Sobstvennaya logika gorodov. Novye podkhody v urbanistike [The intrinsic logic of cities: towards a new theory on urbanism], New Literary Observer, Moscow, Russia, pp. 356-426.

14. Shutova, E.V. (2011), Arkhetipy “dom” i “bezdom'e” i ikh ob”ektivatsiya v dukhovnoi kul'ture [“Home” and “homeless” archetypes and their objectification in intellectual culture], Ph.D. Thesis, Kurgan state university, Kurgan, Russia.

15. Trudolyubov, M.A. (2015), Lyudizazaborom. Chastnoeprostranstvo, vlast'isobstvennost' v Rossii [People behind the fence: private space, power and property in Russia], Novoe izdatel'stvo, Moscow, Russia.

16. Zimmermann, K. (2017), “The intrinsic logic of cities: view from the point of politology”, in Berking, H. and Lцw M. (eds), Sobstvennaya logika gorodov. Novye podkhody v urbanistike [The intrinsic logic of cities: towards a new theory on urbanism], New Literary Observer, Moscow, Russia, pp. 277-312.

17. Zukin, Sh. (2018), Kul'tury gorodov [The Cultures of Cities], New Literary Observer, Moscow, Russia.

18. Waldenfels, B. (1997), Topographie des Fremden: Studien zur Phдnomenologie des Fremden [Topography of the other: studies for a phenomenology of the other], Suhrkamp Verlag, Berlin, Deutschland.

Размещено на Allbest