Динамика сферы управления в России XVIII в.: проблематика социальных противоречий

Размещено на http://www.Allbest.Ru/

Динамика сферы управления в России XVIII в.: проблематика социальных противоречий

В.В. Шалин,

И.Н. Иваненко,

О.В. Терещенко

Аннотация

Статья представляет собой попытку историко-социологического анализа результатов управленческих реформ Петра I и Екатерины II на предмет выявления характера социальных противоречий в качестве оборотной стороны данных реформ. Установлено, что государственническая составляющая Российской империи эволюционировала в направлении формирования масштабных и внутренне все более дифференцированных административных систем, нацеленных на максимально большее погружение в среду общественных процессов. Это отражало общую специфику отечественного стейтогенеза.

Оборотной стороной реформ Петра I оказались структурно-функциональные сбои - масштабы реформ превосходили ресурсные возможности общества. При этом их ход выявил противоречия между западным опытом и отечественной управленческой «почвой». Тем не менее жестко навязываемый Петром принцип служивости нивелировал и приглушал классово-сословные антагонизмы.

Реформаторские усилия Екатерины II оказались более удачными в структурно-функциональном отношении, однако подспудно несли значительно больший потенциал внутреннего конфликта. Внутренняя политика, стремясь сочетать государственные интересы и потребности дворянского сословия, как правило, ставила в приоритет вторые прежде всего за счет дальнейшего ущемления прав крестьянства.

Противоречия между крестьянством и паразитирующим на нем дворянством при сложившемся положении дел могли только накапливаться и рано или поздно должны были вырваться наружу в виде масштабного общественного катаклизма. Центральное правительство как основной суверен осознавало подобную опасность, но своими действиями могло лишь немного ослабить симптомы подобных антагонизмов, но не устранить их полностью, поскольку последнее означало бы разрыв с главной опорой монархической власти - дворянством.

Ключевые слова: процессы политогенеза, развитое государство, самодержавие, реформа государственного управления, социальный антагонизм

Abstract

V.V. Shalin, I.N. Ivanenko, O.V. Тereshchenko. Dynamics of administration sphere in eighteenth-century Russia: іssues of social contradictions

The article provides a historical and sociological analysis of the results of Peter the Great's and Catherine the Great's administrative reforms in order to reveal the nature of social contradictions as a flip side of these reforms. It is established that the state component of the Russian Empire evolved in the direction of forming large-scale and internally more differentiated administrative systems aimed at maximum immersion in the environment of social processes. This reflected the general specifics of domestic statogenesis. The flip side of Peter the Great's reforms turned out to be structural and functional failures, as the scale of the reforms exceeded the society's resource capabilities. At the same time, their course revealed the contradictions between Western experience and the domestic administrative “ground”.

Nevertheless, the principle of servitude rigidly enforced by Peter I leveled and muffled class antagonisms. The reform efforts of Catherine II proved to be more successful in structural and functional terms, but implicitly carried a greater potential for internal conflict.

The domestic policy, while striving to reconcile the state interests and the needs of the nobility, often prioritized the latter primarily due to further infringement of the rights of the peasantry. The contradictions between the peasantry and the nobility parasitizing on it could only accumulate under the existing state of affairs, and sooner or later they were bound to break out in the form of a large-scale social cataclysm.

The central government, as the main sovereign, was aware of this danger, but its actions could only slightly weaken the symptoms of such antagonisms, but not completely eliminate them, since the latter would have meant a break with the backbone of monarchical power - the nobility.

Keywords: processes of politogenesis, developed state, autocracy, public administration reform, social antagonism

Постсоветская Россия в ракурсе науки и научной публицистики нередко сопоставляется с Российской империей. Например, Б.Ю. Кагарлицкий с середины 90-х гг. прошлого столетия склонен видеть доминацию реставрационного вектора. На международном уровне Россия вернулась на позиции периферийной империи, во внутреннем плане обозначились поляризационные тенденции, актуализирующие социальный вопрос (Кагарлицкий, 2000). Вместе с тем нынешняя Россия, как и в имперский период, активно ведет себя в качестве мирового актора, стремясь не только закрепить свое влияние на пространстве СНГ, но и в чем-то переформатировать некоторые регионы (Украина). Наконец, общим знаменателем постсоветского и имперского периодов является ориентация на западные образцы внутреннего политико-административного устройства. Конечно, фрагментарные новации вестернизационного плана имели место и в Московском царстве (полки «нового строя»), однако именно с Петра I административное реформирование по европейским лекалам приобретает системный смысл. При этом результирующая подобных процессов имеет неоднозначный смысл.

XVIII столетие отечественной истории резонно характеризовать с позиции впечатляющих результатов. В Северную войну был фактически «сломан хребет» амбициям Швеции по поводу общеевропейской гегемонии. Длящееся без малого два века противостояние между Россией и Польско-Литовским государством (в рамках которого был момент, когда первая оказалась на грани потери политической независимости) решительно завершилось в пользу России. На протяжении XVIII в. Польша все сильнее втягивалась в орбиту влияния Российской империи, что закономерно привело к ее территориальным разделам и упразднению государственности. Наконец, внешний авторитет России в сравнении с таковым периода XVI-XVII вв. возрос в разы.

В то же время в недрах отечественного социума зрели общественные антагонизмы, фактором которых, по нашему мнению, выступали именно преобразования в политико-административной сфере, связанные с фигурами Петра I и Екатерины II. Степень аккумуляции упомянутых антагонизмов в следующем столетии превратилась в подлинный тормоз социального и в целом цивилизационного развития, что наглядно проиллюстрировала не только Крымская война. Наша цель заключается в том, чтобы на основании взвешенного анализа реформ социального управления выявить характер социальных противоречий, возникающих в результате данных преобразовательных процессов. В связи с обозначенной целью выдвигаются следующие задачи. Во-первых, определить общее состояние социально-политического развития российского общества на данном историческом этапе. Во-вторых, проанализировать характер преобразований в управленческой сфере Петра I, обращая внимание на конструктивные и деструктивные последствия западных заимствований. В-третьих, рассмотреть реформы государственного и местного управления Екатерины II, проводимых уже на структурной базе петровских преобразований. Представляется, что анализ результатов внутренней политики XVIII столетия поможет лучше понять и сущность динамики современного отечественного социума, учитывая, что в целом российской политической традиции свойственно скорее накапливать потенциал внутренних проблем, нежели стремиться решать их в зародыше.

Общественные противоречия, возникающие в ходе реформаторской деятельности Петра I и Екатерины II в сфере политико-административного управления, целесообразнее всего анализировать с позиции применения социологических подходов. Таким образом, в настоящей статье мы намерены придерживаться как исторического, так и социологического ракурсов, связываемых через общий контекст отечественного политогенеза. В этом плане методологической опорой послужили работы Л.Е. Гринина, где предлагается интересная эволюционная типология развития государства, исходящая прежде всего из динамики его институциональных структур, нацеленных на усиление их собственного участия в управлении общественными процессами (2007). Связываемый с «чистой социологией» структурно-функциональный подход (Дюркгейм, 1996; Мертон, 2006) адекватен при характеристике преобразований Петра I, который, как можно судить, стремился к выстраиванию законченной системы управления, служащей подпоркой царского абсолютизма и самодержавия. При этом для понимания оборотной стороны проводимых реформ целесообразно привлечь подход марксизма, сильным звеном которого выступает выявление внутренних социальных противоречий.

Особенно явный антагонистичный потенциал предполагала деятельность Екатерины II, что затем выразилось в актуализации крестьянского вопроса фактически на протяжении всего дальнейшего существования Российской империи. Наконец, преобразования в сфере управления являются составляющей более общей сферы взаимодействия государства и общества, которое мы намерены рассматривать в диалектическом ракурсе. Вникнуть в сущность данного взаимодействия помогает подход современного классика социологии Э. Гидденса. Предложенная им теория структурации предполагает некую «двойную включенность» социальных структур и действующих индивидов. Так, с одной стороны, общественные институты созданы в результате индивидуальных действий, но с другой стороны, эти институты воздействуют обратным образом на людей, их создавших. Следовательно, «структуральные свойства социальной системы выступают и как средства производства социальной жизни в качестве продолжающейся деятельности, и одновременно как результаты, производимые этой деятельностью» (Гидденс, 2005: 70).

С точки зрения стадии отечественного политогенеза отечественная государственная система начала XVIII в. вписывалась в модель развитого государства, которое, по мысли Л.Е. Гринина (2006: 20), представляет собой естественную форму политической организации общества, одним из важнейших признаков которого является централизация. Этому предшествовал период раннего государства, когда происходила притирка друг к другу государственных и общественных институтов. Подобный период может иметь различную временную протяженность и различный результат - отнюдь не любое раннее государство трансформируется в развитое. Например, Речь Посполитая так и не смогла добиться достаточной внутренней целостности, в итоге поплатившись потерей национальной независимости. Российский социум в этом отношении оказался более успешным, являя основные признаки развитого централизованного государства уже к концу XVI в.

Тому способствовал ряд условий, которые обычно имели характер жестких вызовов, среди них исторически первым актуализировался внешнеполитический. Угроза из степей Востока, как известно, закончилась подчинением Золотой Орде, что выступило мощным стимулом внутриполитической консолидации. После обретения независимости в конце XV в. уже встал вопрос не только возвращения исконно западнорусских земель, но и удержания в политическом пространстве Новгорода, не желающего мириться со все более самодовлеющей вертикалью московской власти. Все это актуализировало проблему западной угрозы, которая решалась с переменным успехом. В то же время в результате саморазложения образовавшихся после распада Золотой Орды государственных образований экспансия на Восток становилась фактически беспрепятственной.

Тем не менее на постоянной основе имел место природный вызов, с пространственным расширением приобретающий большую остроту. Речь идет о том, что территорией Российского государства была зона рискованного земледелия. Глубоко исследовавший географический фактор отечественной истории Л.В. Милов указывает, что даже условия максимального напряжения и мобилизации ресурсов не давали гарантии достаточных объемов совокупного прибавочного продукта, столь необходимого для государства, вынужденного реагировать на частые внешние угрозы. Это побуждало к выработке механизмов компенсации, среди которых одним из важнейших была жесткая вертикаль государственной власти, чьей основной функцией являлось прежде всего изъятие прибавочного продукта, его концентрация и перераспределение в интересах как общества, так и его господствующего слоя (Милов, 2001: 554-572). Следуя данной логике, можно объяснить самодержавный механизм власти, сложившийся в Московском государстве к концу XVIII в., который не смогли поколебать противоположные тенденции, восторжествовавшие в той же Польше (Тамбиянц и др., 2021). Целесообразно принимать в расчет личностный фактор, значение которого отражает характер политической субъектности первого лица государства. В этом плане обращают на себя внимание внутренние особенности Петра I и Екатерины II, при том что оба царствующих деятеля находились под влиянием формирующихся на Западе представлений о государственном устройстве.

Упомянутый Л.Е. Гринин полагает, что динамика развитого государства может иметь различный результат, вовсе не обязательно приводя к следующей стадии уже зрелого государства. Распространенным источником кризисов для развитых государств является нехватка ресурсов, что выходило на первый план особенно в ходе реализации государственных проектов, зачастую связанных с «непомерными амбициями власти». Все это заставляло государство увеличивать старые налоги, вводить новые, в результате чего общество реагировало волнениями, бунтами, восстаниями (Гринин, 2007: 241-242).

Как известно, для царствования Петра I было характерно именно грандиозное перенапряжение сил, к тому же далеко не всегда оправданное. Если выход на Балтику являлся действительно стратегически важной задачей, то строительство Северной столицы вызвало издержки, сопоставимые с ресурсными затратами на Северную войну. Кроме этого, новая столица сразу актуализировала проблему продовольственного обеспечения, что представляло собой дополнительный груз на экономику. В совокупности петровские предприятия потребовали расширения источников финансирования, что привело к грандиозному восьмикратному увеличению размеров налогов (Нефедов, 2010: 113). В то же время царь-труженик, требовавший служения Отечеству от себя ничуть не меньше, чем от других, мало сомневался в правоте собственного дела, не останавливаясь перед методами насилия в ходе навязывания своей воли. Отсюда вполне закономерны случаи сопротивления со стороны общества - мятеж в Астрахани, восстание К. Булавина, которые жестоко подавлялись.

Отражает особенности личности Петра I ход реформ в сфере управления, о которых царь стал задумываться еще во время пребывания в составе Великого посольства (1690-е гг.). Поначалу для него в качестве образца служил голландский опыт - ведь именно в этой стране будущий российский император жил и проходил обучение в качестве корабельного плотника. В Голландии Петр познакомился с коллегиальным принципом, который в этой бюргерской стране широко использовался в управлении, в том числе на местах, быстро решая проблему сбора городских налогов. Указ 1699 г. о создании нового коллегиального органа - Бурмистерской палаты (Ратуши) - в Москве является началом реформ в области управления. На Бурмистерской палате замыкались купечество и посадское население русских городов, выведенные из-под юрисдикции воевод в полицейском, судебном и финансовом плане. Бывшие земские старосты и таможенные головы стали называться на голландский манер бурмистрами, которых выбирали из своей среды горожане.

По мысли Е.В. Алексеевой, цели данной реформы, как и в случаях с большинством других Петровских реформ, имели финансовую подоплеку, поскольку для реализации масштабных проектов царя было необходимо «более исправное поступление прямых налогов и косвенных сборов с городского населения» (2007). Предназначенная быть связующим звеном между городами и центром Ратуша должна была «не только реально контролировать деньги, стекавшиеся в столицу со всей страны, но и концентрировать финансы, ранее рассеянные по разным приказам» (Алексеева, 2007: 107). В 1702 г. был введен институт воеводских товарищей, названных на шведско-немецкий манер ландратами (советниками), которых выбирало местное дворянство в целях контроля за старым институтом местной власти - воеводой.

Тем не менее такое положение дел просуществовало лишь до Первой губернской реформы 1708-1710 гг., фактически отменившей результаты названной городской реформы. По мнению историка Е.В. Анисимова, фактором здесь послужил контекст Северной войны, а также внутренней нестабильности. Нередкие беспорядки и бунты, возникающие в том или ином российском регионе, требовали быстрых и адекватных мер на местах без ожидания указаний из центра. Жизненные обстоятельства побудили внести элемент децентрализации в административное управление, что выразилось во введении института губернаторов - местных правителей, наделенных широкими компетенциями и средствами (Анисимов, 2011). Московская Ратуша хоть и сохранилась, но осталась высшей инстанцией только в рамках Московской губернии. Земские избы оказались в губернском подчинении. Сами губернии состояли из провинций, а те, в свою очередь, - из дистриктов. Коменданты городов концентрировали властные полномочия в собственных руках, при этом были подчинены относительно каждой конкретной отрасли соответствующему начальнику от губернии.

Хотя целевое содержание реформы предполагало коллегиальное решение губернатором и ландратами всех значимых проблем, тем не менее отечественная практика быстро выхолостила подобное намерение. На деле ландраты главным образом представляли собой исполняющих отдельные губернаторские поручения служащих. Конкретный ландрат обладал кругом обязанностей, которые обозначались как «доли». Указ Петра I от 1715 г. превращал ландратов вместо советников коллегиального присутствия в единоличных начальников над своими долями (Алексеева, 2007: 110).

В то же время нестыковки отечественной реальности с западными образцами не только не останавливали реформы, но скорее подталкивали к более системному заимствованию европейских управленческих институтов. К концу второго десятилетия XVIII в. Петр I реформирует не только местные, но и областные и центральные учреждения, приняв в качестве модели шведскую систему. Это нашло отражение во Второй губернской реформе, которая с 1718 г. вводит все региональные и местные финансовые институты Швеции, за исключением низового и базового - кирхшпиля, фактически представляющего первооснову местного крестьянского самоуправления. Отказ от введения нижней структурной ступени областного управления Швеции, видимо, объяснялся стремлением сохранения институциональной основы отечественной крестьянской системы, что, возможно, побудило Петра I отклонить базирующийся на идее самоуправления проект своего ближайшего советника по административной реформе Г. Фика.

Вновь созданное административно-территориальное деление в петровской России опиралось на своего рода аналоги уезда - дистрикты, включающие до 2 000 тяглых дворов (Алексеева, 2007: 118). Первоначальный замысел предполагал стоящего во главе дистрикта земского комиссара, назначаемого Камер-коллегией из местных дворян и подчиняющегося непосредственно провинциальному воеводе. Однако на практике функциональная роль российского земского комиссара свелась к посредничеству между населением и расквартированной армией, так как дистрикты становились территориями размещения армейских полков. Как указывает Е.В. Анисимов, не земский комиссар, но командир полка обладал главной властной субъектностью на нижнем звене управления, поскольку первый отвечал за сборы подушной подати с населения дистрикта (2011: 129).

Наконец, уже на 1720-е гг. приходятся новые преобразования непосредственно в городском управлении. В 1720 г. создается институт Главного магистрата, а вместо бурмистерских изб в качестве органов местного самоуправления в течении 1723-1724 гг. формируются городские магистраты с более расширенной компетенцией. Помимо этого, создавался магистрат уже на уровне губернии, исполнительными фигурами которого считались президент, а также несколько бурмистров и ратманов, избранных пожизненно на посадских мирских сходах из числа первостатейных купцов. Статус бурмистров и ратманов больше соответствовал государственным чиновникам, чем выборным лицам, поскольку они подчинялись исключительно правительственным органам. Отсюда созданные Петром I отечественные магистраты в отличие от зарубежных аналогов не являлись органами сословного управления и самоуправления, выступая в качестве типичной бюрократической организации централизованной государственной системы.

Как видим, несмотря на колебательный ход реформ в управленческой сфере, общая их логика просматривается отчетливо. Первый российский император в первую очередь стремился выстроить вертикаль государственной власти на служилых началах для бесперебойного поступления налоговых средств, необходимых для финансирования масштабных проектов. Несмотря на то, что ориентиром выступали западные образцы, вновь создаваемые отечественные управленческие институты наполнялись местным содержанием. Следует предположить, что Петр I стремился взять от европейской системы управления прежде всего бюрократические начала, а не самоуправленческие. Последние должны были вписываться в складывающуюся модель власти, соответствующую комплексу внешних и внутренних условий.

Вместе с тем не совсем прав Д.А. Тихонов, полагающий, что постановления Петра I о местном управлении, которые допускали некоторый уровень самоуправления прежде всего со стороны дворян, «вошли в неразрешимое противоречие с мобилизационной политикой государства» (Тихонов, 2004: 74). Нам представляется, что в рамках служилого принципа, который первый российский император тотально распространял на все общество, в связи с чем известный либеральный историк Б.Н. Миронов предпочитает говорить о закрепощении всех сословий и групп (2000), дворянство, получая некоторую политическую субъектность на местном уровне, в большей степени соотносило бы местные интересы с государственными. Значительнее антагонизму между местным и государственным способствовало царствование Екатерины II, когда дворянство получило свободу от государственной службы, будучи выведенным за рамки охватывающего все общество служилого принципа.

С нашей точки зрения, главной оборотной стороной реформ петровского правления было упомянутое перенапряжение общества, возможности которого явно переоценил Петр I. Однако ряд поистине титанических усилий царя и общества фактически пропал впустую, так как многие вновь созданные институты оказались нежизнеспособными по причине их «слабой сочлененности с фундаментом русской жизни» (Алексеева, 2007: 139). Это можно утверждать не только в отношении коллегиального принципа в целом. Нежизненный смысл обнаружили дистрикты, упраздненные в 1726 г., вместо которых восстановились сложившиеся ранее уезды. Та же судьба постигла городское самоуправление - уже в 1727 г. городовые магистраты были подчинены губернаторам и воеводам. Петровские реформы обнаруживали свою основную слабость в структурно-функциональном отношении, что неудивительно, поскольку царь во многом ломал традиционно установившуюся систему, внедряя новые институты. структурный управленческий реформа петр екатерина

Тем не менее даже среди сохранившихся учреждений в отечественных условиях были выхолощены многие сильные стороны западной системы управления. Так, выстраивая рациональную систему государственной администрации, вводя твердое и постоянное жалование чиновникам, царь стремился ликвидировать распространенный в российской среде феномен «кормления от дел», проще говоря - взяточничества. Однако этого добиться не удалось в силу устойчивости подобной управленческой традиции, оказывающей обратное воздействие на качество кадров вновь создаваемых институциональных структур, а наделение большими административными полномочиями госслужащих дополнительно расширяло простор для злоупотреблений. Кроме того, вынужденное пойти на снижение государственных расходов правительство вскоре после смерти императора в 1726 г. снизило жалование государственным служащим, негласно стимулируя усиление коррупционной составляющей (Кондратьева, 2006: 53).

Как бы то ни было, но мнение большинства историков в целом о результатах деятельности Петра I благожелательно. Как полагает Е.В. Алексеева, петровская заслуга перед Отечеством заключается в том, что его «деятельность способствовала встраиванию России в контуры современного мира. В противном случае Россия разделила бы судьбу Турции или Польши» (Алексеева, 2007: 132). Последнее утверждение не лишено дискуссионности, тем не менее следует признать, что вновь созданная система управления при всех недостатках и последующих откатах в целом соответствовала сложившимся условиям, отличалась большим рационализмом, целостностью, ориентацией на государственные интересы.

Иной контекст был присущ деятельности Екатерины II, также известной своими реформами в области государственного управления. Большинство историков склонны приписывать этой правительнице жесткую продворянскую линию, что, естественно, не лишено оснований. Результаты анализа государственных указов того времени слишком красноречивы. Так, известная Жалованная грамота дворянству (1785 г.) практически постатейно повторяет положения наказов дворян; в то время как значительную часть пожеланий крестьянских наказов правительство оставило без внимания Лукьянчикова Л.В. Непосредственное народовластие в России XVI-XX вв.: историко-методологическое исследование: дис. ... д-ра юрид. наук. М., 2018. С. 112-113.. Особенно жестко высказывается в этом плане С.А. Нефедов, считая, что дворянство второй половины XVIII столетия «в значительной степени подчинило себе государственную власть» (2010: 155). Справедливости ради нужно признать, что освобождение дворянства от «государственного крепостного состояния» (Миронов, 2000: 361) началось с Анны Иоанновны и последовательно продолжалось до правления Екатерины II, когда продворянская политика пережила подлинный апофеоз.

Несколько «заступаются» за Екатерину II историки Б.Н. Миронов и А.Б. Каменский, пытаясь увидеть в ее действиях приоритет государственного интереса (Каменский, 2001: 467-468). Однако императрица не могла не принимать в расчет фундаментальные потребности дворянского сословия, продемонстрировавшего на тот момент собственную внутриполитическую субъектность. Нам представляется, что реальные мотивы императрицы возможно определить только в гипотетическом ключе. Мы намерены разобраться прежде всего с результатами преобразований в сфере внутриполитического управления, и в этом плане предметом нашего внимания выступают Губернская реформа, а также несколько примыкающие к ней Жалованные грамоты городам и дворянству.

Имеет смысл отметить, что на характере преобразовательной деятельности Екатерины отразился ряд обстоятельств. Во-первых, следует упомянуть идеологическую предрасположенность самой императрицы, которая на момент проведения реформ (1770-1780-е гг.) весьма благосклонно относилась к идеям просвещенного абсолютизма и философии просвещения в целом. Во-вторых, справедливо приписываемая императрице продворянская ориентация наверняка в значительной, если не в большей степени явилась следствием усиливающегося давления со стороны дворянства. Последнее в полной мере почувствовало свою силу в ходе эпохи дворцовых переворотов, превратившись в «класс для себя», чему дополнительно способствовал известный манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» 1762 г. Наконец, в-третьих, толчком послужила крестьянская война под предводительством Е. Пугачева. Считается, что в условиях последней власти на местах проявили себя не лучшим образом. Как указывает А.Б. Каменский, «мысль о преступной бездеятельности, халатности и коррумпированности местных органов власти, их неспособности ни предупредить восстание, ни бороться с ним проходит во многих документах этого времени» (Реформы в России..., 2016: 243).

Восстание Е. Пугачева актуализировало проблему усиления губернаторской власти на местах, что предполагало внесение элемента децентрализации. Официальным мотивом губернской реформы стал тезис о слишком больших размерах губерний в качестве административно-территориальных единиц. Действительно, если до проведения реформы в Российской империи насчитывалось 23 губернии, то спустя двадцатилетие после ее начала (к моменту смерти Екатерины II) число губерний возросло до 50. Как сходятся во мнении ученые, основной целью деления выступало приспособление нового административного аппарата к фискальным и полицейским делам (Алексеева, 2007; Каменский, 2001; Миронов, 2000). Глава - губернатор - наделялся широкими функциями, выступал проводником государственной политики, назначался и смещался первым лицом, т.е. монархом.

Вместе с тем несколько губерний подчинялись генерал-губернатору, который имел статус главнокомандующего войск, расквартированных на территории соответствующих губерний, обладал полномочиями для введения чрезвычайных мер. Здесь существовала еще и субъективная компонента, на которую указывает Д.А. Тихонов: «Личное доверие императрицы к большинству из начальников важнейших губерний сделало возможным достижение относительно высокого уровня деконцентрации властных полномочий» (2004: 74).

Явный акцент реформа сделала на выстраивании системы судебных и карательных учреждений, которым придавался сословный смысл. Дворянские дела рассматривались в земском суде, дела купцов и мещан - в губернском магистрате, а крестьян судили в учреждениях со звучным названиями «верхняя расправа» и «нижняя расправа». При этом при формальном разделении на департаменты по уголовным и гражданским делам в гражданское рассмотрение дела попадали при размере иска не ниже 100 р. и при внесенном залоге в 100 р. (Милов, 2001: 281). Тем самым очевиден был своеобразный имущественный ценз, коррелирующий с объемом реальных гражданских прав.

Каждая губерния делилась, в свою очередь, на 10-15 уездов. В каждом уезде главным исполнительным органом был нижний земский суд, который возглавлял капитан-исправник, наделенный значительными полномочиями по восстановлению порядка во вверенном ему уезде. Сам капитан-исправник и заседатели нижнего земского суда выбирались исключительно дворянами и только из местных представителей дворянства.

Реформа 1775 г. затронула также управление городом, который попытались превратить в отдельную административную единицу. Формально основными институтами городского управления выступали городской магистрат, ратуша в посадах и «совестный суд». Городовой магистрат, имевший компетенции уездного суда, формировался по составу купцами и мещанами из своей среды. Их сословную идентичность и права закреплял институт опеки - городской сиротский суд. Тем не менее основные административные и полицейские функции сосредотачивал в своих руках городничий, который отнюдь не выбирался горожанами, но назначался в конкретный город Сенатом из дворян. Идея всесословного «общества градского», надо полагать, почерпнутая Екатериной II из работ философов-просветителей, была выхолощена дворянским абсентеизмом. Как отмечает Д.А. Тихонов, в отношении городских должностных лиц из непривилегированных сословий дворянская полицейская администрация проявляла частый произвол: «Жесткий административный надзор, отсутствие на практике полномочий у городского самоуправления неизбежно привели к тому, что общественная служба, деятельность в качестве гласных стала рассматриваться как повинность...» (2004: 73).

Таким образом, именно дворянство наделялось основными властными рычагами в рамках местных институтов управления. Ему поручалась роль транслятора политики государства и контролера на местах. Создавая подобную опору трона на местах, императрица, возможно, стремилась использовать факт оседания множества дворян в собственных поместьях после манифеста, освобождающего от обязательной государственной службы. Закономерно, что именно дворянству была предоставлена наибольшая субъектность в плане организации структур самоуправления на местах, о чем говорят положения Жалованной грамоты 1785 г. Правом организации дворянских собраний в масштабах уезда или губернии обладали только дворяне, имеющие обер-офицерский чин, что давало стимул несения государственной службы. Участвовать в дворянских собраниях могли лишь владельцы имений, а правом избираться на должности в уезде или губернии обладали только имеющие доход не ниже 100 р., что естественным образом отчуждало от дворянского корпоративного круга разорившихся дворян.

Тем не менее даже дворянская субъектность в плане самоуправления была ограниченна, так как процесс губернского управления в целом все же контролировался назначаемым лично императрицей губернатором. Отсюда очевидно, что, идя на некоторую видимость децентрализации управления (губернаторы и генерал-губернаторы с широкими полномочиями), Екатерина II сумела обеспечить контроль государственного центра над губерниями. Закономерно, что созданная Екатериной II система губернских местных институтов в своей основе просуществовала до Великих реформ 1860-х гг., а в определенных деталях и до 1917 г. При таком подходе не вызывает удивления стремительное увеличение числа государственных служащих, количество которых с 1773 по 1796 г. возросло в два раза (Реформы в России., 2016: 252).

Совершенно определенно в логику российского стейтогенеза вписывается ликвидация Запорожской Сечи в 1775 г. К. Петкевич, а также Л.В. Милов указывают на политико-идеологические причины, полагая, что государственная власть в целом тяготилась существованием независимой Сечи ввиду того, что та выступала явно или неявно символом центробежности (Милов, 2001; Петкевич, 2006). Как правило, именно здесь искали убежища беглые крепостные, переквалифицирующиеся в казаков. В ходе крестьянской войны Е. Пугачева Сечь считалась неспокойным регионом, который при приближении мятежных отрядов вполне мог оказать им поддержку. В то же время в некоторых работах указываются и этнокультурные расхождения между казаками окраинных регионов и русскими войсками, что проявлялось уже в ходе войны с Польшей за освобождение Украины (Жеребкин, 2002). Не исключено, что этот фактор также сыграл свою роль, хотя мы полагаем ведущим значение именно первого обстоятельства.

Стабильность созданной Екатериной II управленческой системы объяснялась еще тем, что ее деятельность уже проходила по проторенной дорожке, начало которой положил Петр I, поставивший задачу создания регулярного полицейского государства. По мысли А.Б. Каменского, императрица использовала петровские преобразования в качестве основы, в то же время продолжая как развивать открывшиеся благодаря Петру I возможности, так идти им наперекор (Каменский, 2001: 466). Однако Екатерине удалось сочетать в созданной модели управления государственный интерес и интересы дворянства, ставшего к тому времени подлинно господствующим сословием в объективном и субъективном планах. Тем не менее это произошло за счет огромных масс крестьянства, в антагонизме которого с дворянами правительство со всей открытостью встало на сторону последних. Это не могло не порождать классовой неприязни, нередко доходившей до ненависти крестьян не только к помещикам, но и к поддерживающему его правительству, о чем свидетельствует эпизод из повести А. Пушкина «Дубровский».

Кроме того, к социально-экономическому отчуждению добавлялось социокультурное, корни которого кроются не только в инициированной Петровскими реформами дворянской вестернизации, но и в значительно возросшем уровне потребительства - в царствование Елизаветы Петровны дворянство массово стало стремиться к роскоши, прежде всего на французский лад. К концу XVIII столетия предметы роскоши отнимали у помещиков в среднем 35% дохода (Нефедов, 2010: 165). Такое положение дел заставляло владельцев имений искать средства для увеличения их доходности, что происходило главным образом за счет усиления эксплуатации крепостных. Данное противоречие могло лишь углубляться при подобной внутренней политике, что довольно скоро привело к резкой актуализации крестьянского вопроса, который буквально висел над самодержавной российской властью вплоть до ее падения.

Исходя из изложенного, касательно динамики управленческой сферы XVIII столетия отметим следующее. Отечественное государственное развитие отражало общий ход стейтогенеза, который проявлялся в усилении разнообразия государственных структур, их большем погружении в среду общественных процессов. В России подобное погружение приобретало характер жесткой регуляции, навязывания обществу государственной воли, причем управленческая субъектность самого общества последовательно уменьшалась, со временем приобретая масштабы, главным образом санкционируемые самим государством. В то же время государственническая составляющая Российской империи эволюционировала в направлении формирования масштабных и все более внутренне дифференцированных административных систем. Закономерно, что к началу следующего столетия Российская империя соответствовала уже типу зрелого государства (Гринин, 2006: 28).

Однако имелась и обратная сторона преобразовательной деятельности Петра I и Екатерины II, в суть которой помогает вникнуть социологическая методология. Так, реформы Петра I оказались наименее продуманными с точки зрения структурного функционализма, с одной стороны, превосходя по масштабам возможности общества, с другой - выявляя противоречия между западным опытом и отечественной управленческой «почвой». Тем не менее навязываемый Петром принцип служивости, в котором либеральная логика предпочитает видеть «всеобщее крепостничество» (Миронов, 2000: 370), нивелировал и приглушал классово-сословные антагонизмы, выдвигая самодовлеющий пресс требований ко всем общественным стратам и группам. Реформаторские усилия Екатерины II оказались куда более удачны именно в структурно-функциональном отношении, но подспудно несли больший потенциал внутреннего конфликта. Источники противоречий между крестьянством и паразитирующим на нем дворянством в сложившейся ситуации могли только накапливаться и рано или поздно обязательно должны были вырваться наружу в виде масштабного общественного катаклизма. Центральное правительство как основной суверен осознавало подобную опасность, но своими действиями могло только несколько ослабить симптомы подобных антагонизмов, но не устранить их полностью, поскольку это означало бы разрыв с главной опорой монархической власти - дворянством. Неслучайно пресловутый крестьянский вопрос так и не был решен ни в результате реформы 1861 г., ни преобразованиями П. Столыпина, что отразилось в итоге во враждебной позиции крестьянства по отношению к Белому движению в годы Гражданской войны.

Список источников

1. Алексеева Е.В. Диффузия европейских инноваций в России (XVIII - начало XX в.). М., 2007. 368 с.

2. Анисимов Е.В. Императорская Россия. СПб., 2011.670 с.

3. Гидденс Э. Устроение общества: очерк теории структурации. М., 2005. 5 с.

4. Гринин Л.Е. Государство и исторический процесс. Эволюция государственности: от раннего государства к зрелому. М., 2007. 368 с.

5. Гринин Л.Е. О стадиях эволюции государства: проблемы теории // История и современность. 2006. №1. С. 3-45.

6. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., 1996. 432 с.

7. Кагарлицкий Б.Ю. Реставрация в России М., 2000. 376 с.

8. Каменский А.Б. От Петра I до Павла I. Реформы в России XVIII в. (опыт целостного анализа). М., 2001.575 с.

9. Кондратьева Т.С. Кормить и править: о власти в России XVI-XX вв. М., 2006. 208 с.

10. Мертон Р.К. Социальная теория и социальная структура. М., 2006. 873 с.

11. Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 2001.576 с.

12. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.). В 2 т. СПб., 2000. Т. 1.547 с. Нефедов С.А. История России. Факторный анализ. В 2 т. Т. II. От окончания Смуты до Февральской революции. М., 2010. 688 с.

13. Петкевич К. Казацкое государство // Раннее государство, его альтернативы и аналоги: сб. ст. / под ред. Л.Е. Гринина. Волгоград, 2006. С. 280-303.

14. Реформы в России с древнейших времен до конца XX в. В 4 т. М., 2016. Т. 2. XVIII - первая половина XIX в. / отв. ред. А.Б. Каменский. 429 с.

15. Тамбиянц Ю.Г., Гринь М.В., Иваненко И.Н. Модель отечественного политического процесса: фактор внутриэлитных противоречий (статья 2) // Манускрипт. 2021. Т. 14, №11. С. 2372-2378.

16. Тихонов Д.А. Политические традиции местного самоуправления в отечественной истории // Полития. 2004. №3. С. 72-97.

References

1. Alekseeva, E.V. (2007) Diffusion of European innovations in Russia (XVIII - early XX century). Moscow, ROSSPEN. (In Russian) Anisimov, E.V. (2011) Imperial Russia. Saint Petersburg, Piter. (In Russian)

2. Durkheim, E. (1996) The Division of Labour in Society. Moscow, Kanon. (In Russian)

3. Giddens, E. (2005) Organization of Society: An Essay on the Theory of Structuration. Moscow, Academic Project. (In Russian) Grinin, L.E. (2007) State and Historical Process. The Evolution of Statehood: From an Early State to a Mature One. Moscow, KomKniga. (In Russian)

4. Grinin, L.E. (2006) On the Stages of the Evolution of the State: Problems of Theory. Istoriya i Sovremennost'. (1), 3-45. (In Russian)

5. Kagarlitskii, B.Yu. (2000) Restoration in Russia. Moscow, Editorial URSS. (In Russian)

6. Kamenskii, A.B. (ed.) (2016) Reforms in Russia from Ancient Times to the End of the 20th Century. Vol. 2. XVIII - First Half of the XIX Century. Moscow, Political Encyclopedia. (In Russian)

7. Kamenskii, A.B. (2001) Ot Petra I do Pavla I. Reformy v Rossii XVIII v. (opyt celostnogo analiza) [From Peter I to Paul I. Reforms in Russia in the 18th century (Experience of Holistic Analysis)]. Moscow, RGGU. (In Russian)

8. Kondratieva, T.S. (2006) To Feed and Rule: On Power in Russia in the 16th-20th Centuries. Moscow, Rosspehn. (In Russian) Merton, R.K. (2006) Social Theory and Social Structure. Moscow, AST; Khranitel'. (In Russian)

9. Milov, L.V. (2001) Great Russian Plowman and Features of the Russian Historical Process. Moscow, ROSSPEN. (In Russian) Mironov, B.N. (2000) Social History of Russia in the Period of the Empire (XVIII - Early XX Century). Vol. 1. Saint Petersburg, Dmitrii Bulanin. (In Russian)

10. Nefedov, S.A. (2010) History of Russia. Factor Analysis. Vol. 2. From Time of Trouble till February Revolution. Moscow, Territoriya Budushchego. (In Russian)

11. Petkevich, K. (2006) The Cossack State. In: Grinin, L.E. (ed.) The Early State, Its Alternatives and Analogues: Collection of Articles. Volgograd, Uchitel, 280-303. (In Russian)

12. Tambiyants, Y.G., Grin, M.V. & Ivanenko, I.N. (2021) Model of the Domestic Political Process: Factor of Intra-Elite Contradictions (Article 2). Manuscript. 14 (11), 2372-2378. (In Russian)

13. Tikhonov, D.A. (2004) Politicheskie tradicii mestnogo samoupravleniya v otechestvennoj istorii [Political Traditions of Local Self-Government in Domestic History]. Politeia. (3), 72-97. (In Russian)

Размещено на allbest.ru