Цинский регионализм на пограничье Центральной Азии во второй половине XVIII в.: влияние джунгарского наследия

Размещено на http://www.allbest.ru

Цинский регионализм на пограничье Центральной Азии во второй половине XVIII в.: влияние джунгарского наследия

Д. Г. Кукеев



Qing Regionalism at Central Asian Borderlands

in the Second Half of 18th Century: The Influence of Zunghar Legacy The research was funded by the Kalmyk State University named after B. B. Gorodovikov in the framework of the scientific project no. 1148 “Regionalism of the Qing Empire in Central Asia: language and power”

D. G. Kukeev

This publication is a part of an extensive field of the research, devoted to various areas of the borderlands, and it is actualized by the increasing scale of the study about these areas due to changes in the geopolitical situation in Eurasia. The article is devoted to the reasons and the process of the formation of some features of Qing regionalism in the western borderlands of the empire in the second half of the 18th century. The acquirement of the new lands, named the term Xiyu (ЕШ, Western Territory) in Chinese historical materials, was of a great political importance, and the acquired domains bordering on Central Asia were transformed into an administrative-territorial unit of the empire, which became known as Xinjiang (Ш1, New Frontier). The author emphasizes the importance of studying the features of the management of the Qing borderlands in Inner Asia, where various approaches to borderland relations were actively used, and were not adopted from the “Confucian” civilization, but adopted from nomads. There reveals the distinctive features that lay in the Qing regionalism in the management of this outlying territory, which was characterized by the implementation of such measures as: the military occupation, the establishment of a new administrative structure and the publication of written monuments in the languages of the Qing empire. Adopting a more flexible approach due to their non-Chinese origins, the Manchu elites developed institutions and frontier management policies, which were different from those of previous dynasties.

Keywords: Qing Empire, Zunghar Khanate, Altyshar, written monuments, Central Asia, Nomad.



Статья входит в число исследований, посвященных различным областям пограничья Центральной Азии. Эта тема актуальна в связи с изменениями геополитической обстановки в Евразии. Рассматриваются причины и процессы формирования некоторых особенностей цинского регионализма в пограничных регионах империи во второй половине XVIII в. Для Цинской империи овладение территориями, которые в китайских исторических материалах именовались как Си юй (Западный край), имело огромное политическое значение, а приобретенные владения, граничащие со Средней Азией, были преобразованы в административно-территориальную единицу империи, которая стала именоваться Синьцзян (Новая граница). Подчеркивается важность изучения особенностей управления пограничными регионами Цин в Центральной Азии, где активно применялись различные подходы в пограничных отношениях, перенятые от кочевников. Так, раскрываются отличительные черты цинского регионализма, проявившиеся при управлении этой территорией: военная оккупация, учреждение новой административной структуры и издание письменных памятников на языках империи Цин. Применяя более гибкий подход, чем их китайские предшественники, маньчжурские элиты разработали институты и политику управления границами, отличные от тех, которые существовали в предыдущих династиях, и тем самым осуществили гораздо более амбициозную программу верховной власти Цин.

Ключевые слова: империя Цин, Джунгарское ханство, Алтышар, письменные памятники, Центральная Азия, кочевники.



Введение

цинский регионализм азия

Территория Центральной Азии в китайских источниках именовалась Западным краем (Сиюй ЩЩ) и нередко манила в разные эпохи представителей многих этнополитических образований, включая те, которые сформировались в Дальневосточном регионе. На этой территории поразительным образом приспосабливались друг к другу и к окружающей среде представители совершенно различных в хозяйственно-культурном отношении этнических групп, формируя и разные проявления имперского регионализма. Не стала исключением и маньчжурская империя Цин, которая, завоевав территорию Китая, устремила свои взоры на запад -- на Джунгарию и оазисы Алтышара цинский регионализм азия

Движимая политическими интересами маньчжурская по происхождению империя Цин пыталась навсегда закрепить за собой регион Сиюя, что было осуществлено в середине XVIII в., став одной из «десяти полных военных побед»

ЙЙ) императора Цяньлуна (1736-1795) Цяньлун (ЙЙ) -- девиз правления (нянь хао), личное имя императора -- Хун Ли (%Ж) [6, с. 736]. [1, р. 369; 2, р. 93; 3, с. 64]. Причины цин- ской экспансии на запад, по-видимому, кроются в опасении маньчжуров в возникновении ойрато-тибетской политической конструкции, способной бросить вызов Цин [4, р. 290]. Цинская территориальная экспансия в регионе сопровождалась военной оккупацией, учреждением новой административной структуры, а интересным проявлением цинского регионализма на этих приграничных территориях стала публикация памятников на языках империи Цин. Ликвидировав «последнюю кочевую империю» -- Джунгарское ханство, цинские власти приступили к освоению и заселению обезлюдевшего пограничного региона Джунгарии и, казалось, стали обустраивать только что завоеванные территории с «чистого листа». Так начался процесс формирования региональной формы социально-культурной и политической идентификации новой территории в составе Цин.

Цель публикации -- изучение явлений, связанных с приграничными регионами империи Цин в Центральной Азии, которые нашли отражение в письменных источниках империи Цин и работах современной зарубежной историографии, посредством комплексного подхода. Упор делается на то, что маньчжурское происхождение цинской власти непосредственно повлияло на полиэтничную сущность Цинской империи, которая более всего фокусировалась на пограничных районах, где проживали не-китайские этнические группы. В этой связи постановка задачи заключается в комплексном анализе особенностей пограничных областей, унаследованных империей Цин от ойратов. Решив эту задачу, мы покажем особенности регионализма в пограничной политике империи Цин по отношению к центральноазиатским этнополитическим образованиям.



Военное вторжение

Весной 1755 г. император Цяньлун воспользовался разногласиями между джунгарами и приступил к мобилизации вооруженных сил против них. Для империи Цин военная кампания против Джунгарского ханства была важным и знаменательным событием, по протяженности коммуникаций превысив общеизвестный поход Наполеона в Россию [7, p. 230]. Цинские войска вторглись в Джунгарию и пленили джунгарского правителя Давачи. Затем они выступили против Амурсаны (1722-1757), который стремился возглавить всех джунгаров вместо плененного Давачи. Цинский император Цяньлун планировал изменить конфигурацию управления у джунгаров и разделил их на четыре части в соответствии с племенной принадлежностью: дербетов, хошутов, хойтов и цоросов (термин джунгар был выведен из употребления). Амурсана не согласился с тем, чтобы быть правителем лишь хойтов, и был провозглашен своими сторонниками правителем всей Джунгарии в 1756 г., возглавив вооруженную борьбу против Цин [8, с. 294; 9, р. 70-71; 10, р. 275]. Восстание потерпело поражение от цинских войск, сторонники Амурсаны были разгромлены, почти все ойратские племена Джунгарии подверглись физическому уничтожению, а территория Джунгарии была присоединена к империи Цин.

В 1757 г. цинские войска приступили к поимке Ходжи Джихана и его брата Бурхан-ад-Дина, которые оказывали сопротивление цинскому «умиротворению». Преодолев оазисы Алтышара, цинские карательные войска пересекли Памир и вышли к верховьям Амударьи. Ходжа Джихан и его сподвижники бежали в Ба- дахшан, где, к их неудаче, правитель Султан Шах схватил их и казнил, представив головы беглецов цинской имперской армии, которая отправилась обратно в Пекин как победители. Так было также завершено покорение Алтышара [11, с. 97], который до этого входил в состав Джунгарского ханства.

Власть джунгаров над Алтышаром полностью пресеклась, а цинское покорение Джунгарии, которая была постоянной проблемой со времен императора Канси (1662-1722), было завершено, и жители Алтышара теперь вынуждены были смириться с властью цинского императора. Началась новая страница всеобщей истории, когда кочевой мир оказался окончательно повержен оседло-земледельческими державами. Центрально-Азиатский регион, утративший свой независимый статус, начал превращаться в приграничные районы Цинской и Российской империй: восточная часть Средней Азии к востоку от Памирских гор была включена в империю Цин, а ее западная часть -- к Российской империи.

Процесс инкорпорации алтышарцев в империю Цин составляет одну из особенностей цинского регионализма. Для цинских властей мусульмане Алтыша- ра представлялись частью большого монгольского мира, так как Цины впервые столкнулись с ними, воспринимая как подданных джунгарских правителей. До уничтожения Джунгарского ханства имели место случаи взаимной аккультурации ойратов Джунгарии и оседлых мусульман Алтышара. Пример такого взаимовлияния -- так называемые калмыцкие арыки, которые создавались алтышарскими переселенцами с середины XVII в. на степных просторах Джунгарии для улучшения ирригационной системы. В XVIII в. стали фиксироваться случаи занятия земледелием среди джунгаров, хотя количество земледельцев среди них было намного меньше, чем у алтышарцев [8, с. 238]. Впоследствии это наследие перешло к казахам: «Наиболее ярким доказательством (наличия у джунгаров земледелия. -- Д. К.) является созданная джунгарами ирригационная сеть, которую использовали казахи, переселившиеся в Семиречье после разгрома Джунгарского ханства и массового истребления джунгар... в 1758 году. Впоследствии казахи значительно расширили эту сеть. называли ее калмыцкими арыками» [12, с. 71].

От джунгаров алтышарцы переняли предметы ойратского кочевого быта и стали изготавливать дебискеры (длинные тюфяки или матрацы из шелка, или ковры) и дурбельджины (подстилки квадратной формы) [13, с. 26]. Знать алтышарцев времен Джунгарского ханства отлично изъяснялась на ойратском языке, который родственен монгольскому. Монгольский язык же являлся одним из государственных языков империи Цин, и поэтому инкорпорация Алтышара в империю с сопутствующими нормами дипломатического взаимодействия и перепиской шла на первых порах в ее джунгарской версии и не вызывала трудностей взаимопонимания между немусульманской империей Цин и жителями Алтышара. Яркий пример -- случай с правителем Турфана Эмин-ходжой, когда на него пыталась выйти цинская администрация при посредничестве правителя Комула Убайдуллаха. Эмин-ходжа в 1720-х годах перешел на сторону Цин против джунгаров в борьбе за Турфан и попросил убежища в северной части Китая, в Ганьсу. Он общался с цинскими чиновниками на ойратском языке, и наоборот, указы императора Эмин-ходже переводились на монгольский язык до вручения адресату. Не только монгольский язык, но и монгольский ритуал облегчили отношения Эмин-ходжи с Цинами. Когда он вернулся в Турфан в 1756 г., оазис был разделен между ним и Мангаликом, местным протеже джунгаров, который также выразил покорность наступающей цинской армии. Согласно отчету об этих переговорах, сделка была заключена, когда двое мужчин взялись за руки, фиксируя «принятие присяги по-монгольски» (маньчж. Monggo gashun i adali) [14, p. 242-243]. Такие сцены повторялись неоднократно, когда Цины, все более втягиваемые в пограничную политику, налаживали новые связи с представителями мусульманских аристократических семей Алтышара, которые ранее служили джунгарам. Некоторые из них были богатыми купцами, как Азиз- бек, который помогал в подчинении Илийской долины. Другие -- беками-чинов- никами, которые назначались джунгарами в качестве местных градоначальников, как, например, Ходжаси-бек (Ш^Ж) в Уч-Турфане, который схватил отступающего джунгарского правителя Давачи и сдал его цинским войскам. В изученных Д. Брофи маньчжурских отчетах, подробно описывающих первый контакт цин- ской армии с Ходжаси, прямо говорится о выборе эмиссара, который мог говорить по-монгольски [14, р. 243].

Алтышарцы вносили огромный вклад и занимали важную нишу в торговоэкономических отношениях ойратского государства. Группа людей, специализировавшихся на торговых операциях от имени джунгарских властей, за пределами ханства именовалась бедергэ В ойратских и маньчжурских источниках именуются как Бедергэ. Считается, что изначально они именовались bazargan, что отмечено в персоязычном «Tadhkira-Ikhwajagan» [15, с. 109].. По сведениям русских источников, от имени джунгарского правителя они торговали в 40-е гг. XVIII в. с турецким султаном. На продажу отправлялся товар в виде «каборгиной струи, рысей, ирбизей» [16, с. 129]. Не говоря о том, что бедергэ являлись главами так называемых даннических миссий Часто иностранные купцы, заинтересованные в дипломатических привилегиях, фиксиро-вались в китайских материалах как послы с «данью». Следуя этой доктрине, цинские чиновники постоянно описывали торговлю с джунгарамикак «дань» (гун м). Под формулировку «даннические миссии» в Китае подпадали и торговые караваны из России. Торговое соглашение Цин с Россией стабилизировало пограничные вопросы и создало регулярную караванную торговлю под маской «даннических миссий». Мата, или manja (кит. аоча ЩЩ, -- дословно с тибетского языка переводится как «зава-ривать чай», но на деле означало паломничество к крупным тибетским монастырям и совершение пожертвований тибетским ламам, сопровождавшиеся торговлей по пути следования из Джунга-рии через Синин в Тибет. В цинских архивах термин используется для обозначения паломничества джунгаров в Тибет в XVIII в. [17, р. 134]. Практика манча с исчезновением Джунгарского ханства практически пресеклась. в Китай и возглавляли караваны манна7 в Тибет.

Однако при цинской администрации деятельность бедергэ стала сворачиваться. Нельзя исключать, что в постджунгарское время со стороны цинских властей в Алтышаре возникли опасения касательно развитой межрегиональной сети бедергэ в сфере экономики, в результате чего были установлены каруны на маршрутах в Западном Алтышаре, что препятствовало движению алтышарцев в Среднюю Азию на западе и в Ладакх и Кашмир -- на юге. Бедергэ ничего не оставалось, как сократить свою коммерческую деятельность. Прибыль от караванной торговли напрямую зависела от политической власти, установленной в городах-оазисах Алты- шара [18, p. 57].

Говоря о военной роли алтышарцев в Джунгарии, нельзя не упомянуть о том, что они пополняли специальные роты буунин. По мнению С. Тору, джунгарские бу- унин не были этническими ойратами, а являлись либо этническими тюрками из оазисов Алтышара, либо бурутами ^ШШ, т. е. киргизами. Японский исследователь обнаружил, что одним из мест расположений буунин являлось верховье реки Иртыш, где они обязаны были предотвращать возможные набеги казахов, по приказу выступать в военный поход, а также выплачивать налог дичью [19, с. 223].

Заметной чертой цинского регионализма в Центральной Азии в постджунгарское время является заимствованная от джунгаров система пограничного контроля харул с цепью гарнизонов (шивээ). Особый интерес вызывает возникновение таких гарнизонов в кочевых или полукочевых этнополитических образованиях. Вероятно, в числе первых такую практику стали применять кидани в XI в. на территории Или [20, с. 153] и Монголии [21, с. 188-199]. Спустя пять веков после киданей, ойратские источники отмечают, что ойраты в 60-х годах XVII в. активно используют систему пограничной стражи в Джунгарии, где фортификационные оседлые сооружения именуются ими шивээ, а вся система -- харул. Джунгарские шивээ оказали прямое влияние на цинские каруны (кит. калунь ^{й) на северо-западных рубежах империи Цин ввиду своего раннего появления. Происхождение ойратской караульной системы до конца не выяснено. Имеется несколько предположений, что этот опыт был частично перенят от южносибирских вассалов и соседей [22, с. 393] или от увиденных ойратами построек русских острогов в Сибири, либо джунгары как и кидани в свое время могли сами прийти к изобретению системы с применением оседлых пунктов. Джунгарские харулы пополнялись воинами из отога захчин*, который, как и всякий отог, являлся скорее административно-хозяйственной единицей Джунгарского ханства [23, с. 274], нежели «единицей территориального деления» [24, с. 60], поскольку захчин мы обнаруживаем на границах ханства и они не привязаны к одной местности. Также важно отметить, что захчины общей численностью в две тысячи семей, управлялись тремя зайсангами, и к ним были приписаны буучины9, состоящие из одной тысячи семей под управлением трех зайсангов10. В шивээ было огнестрельное оружие, что подтверждается русскоязычным материалом о шивээ в Алтае [26, с. 6]. Как часто сменялся персонал шивээ в харулах, неизвестно, но набирался, видимо, из числа тех, кто кочевал с семьями на пограничных территориях. Возможно, шивээ были схожи с гэр харуул (семейными караулами) в цинской Халхе [27, с. 33].

В. А. Моисеев, ссылаясь на данные русских источников, полагал, что отряды пограничной службы Джунгарии подразделялись на два вида: главные и малые отъезжие караулы [28, с. 74]. В первых, по мнению И. В. Ерофеевой насчитывалось от 500 до 5000 человек, в то время как в последних -- не более 100-300 человек, они были временными постами [29, с. 34].

В первой половине XVIII в. на границах с казахами джунгары разместили не менее 19 караулов-шивээ. Л. А. Бобров и Ю. С. Худяков, со ссылкой на сообщения томских воевод И. Шеховского и М. Радилова к тобольскому воеводе М. Годунову, пишут о том, что ойраты «Тойла и Курагала и Мергет-тайши» осенью 1621 г. уже прибыли на Обь и сделали городок» [30, с. 539]. Таким образом, вероятно обнаруженные И. В. Ерофеевой в Казахстане следы оседлых «камалов» -- это остатки ой- ратских сооружений, которые соотносятся с шивээ и фиксируются с XVII в., когда русские власти строили такого же рода остроги в Сибири.

Сагучи Тору считает, что цинский карун -- это охранный пост на границе. Так, по его мнению, имелись три разновидности карунов: постоянный (permanent), перемещающийся (shifting) и временный (temporary) [31, p. 965]. Специалист по цинским карунам из КНР Баин-Цокту также отмечает, что для маньчжурского ка- руна характерны три разновидности: и [32, с. 13].

Кроме того, отмечается, что в цинских карунах после покорения Джунгарии имелись кайци ^^, т. е. дорога, которая объединяла два каруна, а ответвление от малого каруна, у которого был хороший обзор, именовалось букэшэнь Ф^Ф. Все вместе они назывались карун. Происхождение слова букэшэнь ^^Ф, вероятно, от маньчжурского buksin -- «тайник, укромное место» (a hiding place), «засада» (ambuscade). Китайское калунь -- это маньчжурское карун (пограничная стража, наблюдательный пункт на границе) и, как предполагает С. Тору, происходит от В 29-м цзюане географического справочника «Циньдин Хуан-юй СиюйТучжи» (!^ФЖ Жй±ШН1Ф «Августейшим правителем утвержденное географическое описание Западного края с картами») в небольшом разделе «Старая джунгарская система управления» (A^WAS^WAJ) при описании захчин отмечается следующее: Й'АЙ'АІФФЙААФІЙЖАйЙШ--ШЩШ («Чжа- ха-цинь [Захчин], охраняя границы, расквартированы в харуле, [и проводят] все мероприятия, связанные с патрулированием и расследованиями») [25, с. 414]. Географический справочник «Циньдин Хуан-юй Сиюй Тучжи»характеризует баочин

следующим образом: («Буучин -- те, кто специально ведает пушками») [25, с. 415]. «Циньдин Хуан-юй Сиюй Тучжи» объединяетотог захчин и буучин: ^АА'^Ф^А-- ФА;Ай'^Ф^А--ААА--(«У захчин три зайсанга [и] людей 2 тысячи дворов; у буучин (оружейников) -- три зайсанга [и] людей одна тысяча дворов, что составляет один отог») [25, с. 416]. ойратского qaraul, qaraghun или тюркского qaraul. Кайци, возможно, от маньчжурского kaici -- «граница» (frontier). Каждый карун находился друг от друга на расстоянии либо нескольких ли, либо одной сотни ли, и в нем размещалось от 10 до 30 солдат. Ежемесячно туда направлялись военные из числа солонов, сибо, чахар или элютов долины Или [31, p. 966].

Тайваньский историк Ло Юньчжи со ссылкой на «Циншигао» ('/иІІй, «Черновик истории Цин») отмечает, что маньчжурский карун появляется в начале становления Цин (1644) на северо-востоке Китая, однако как система была полностью реализована в 1727 г. [33, с. 188]. По мнению исследователя из КНР Баин-Цокту, в империи Цин система карунов сформировалась при императоре Канси (1662-1722) Канси -- девиз правления (нянь хао), личное имя императора -- Сюань Е [6, с. 504]. около 1677 г., однако более широкое распространение получила в правление императора Юнчжэна (1723--1735) Юнчжэн ШЕ-- девиз правления (нянь хао), личное имяимператора -- Инь ЧжэньДМ [6, с. 870]. в 1727 г. [34, с. 75-78]. Таким образом, ойраты стали применять систему пограничных гарнизонов на своих границах раньше маньчжуров и именовали их харул, при них были оседлые гарнизоны шивээ.

Пример сходства пограничной оборонительной системы Цин и Джунгарского ханства говорит о заимствовании цинскими властями джунгарской практики на примере харул-карунов. Цинская власть в Синьцзяне при этом внесла новшества в функции карунов. Если во времена существования Джунгарского ханства цели джунгарских шивээ ограничивались военно-полицейскими функциями, то цин- ские каруны брали на себя задачи контроля товаров, вмешиваясь в торгово-экономическую сферу. В компетенцию цинских карунов Алтышара входил, например, досмотр товаров и купцов, вовлеченных в караванную торговлю [35, р. 260].

Кроме того, цинские власти перенимали джунгарский приграничный опыт в Центральной Азии. Специально для контактов с Джунгарией был создан Военный совет ЩШ& (Цзюньцзичу) при императоре Юнчжэне (1733). Цинские власти, учредив наместничество Синьцзян, подтверждали ойратский титул ахалачи у глав субэтнических подразделений киргизов и казахов, подобно тому как это практиковалось во времена Джунгарского ханства [36, р. 351-372]. Так, у джунгаров имелся чиновник, обязанный заниматься встречей киргизских и бадахшанских послов, а при Цин этим же занималась маньчжурская власть в Синьцзяне, но с обязательным подтверждением титула ахалачи уже цинским императором, а не джунгарским правителем. Цины переняли джунгарский опыт в отношениях между имперскими властями и правящей элитой Алтышара, продолжая использовать принятую при джунгарах денежную систему и аналогичные печати с применением трех языков: маньчжурского, ойратского и тюркского в арабской графике (без китайского) [37; 38, р. 195]. Цинские власти с успехом переняли введенные джунгарами нормы отношений с Бадахшаном, причем пост сановника по связям с бадахшанцами, но уже как представителя Цинской империи обязательно закрепляли за этническим ой- ратом или тюрком Алтышара, аккуратно избегая назначения маньчжура, монгола или китайца [39]. Ойратский являлся языком межрегионального общения в Центрально-Азиатском регионе. Он распространялся на более обширный ареал, выходящий за оазисы Алтышара, и использовался далеко на юго-востоке и западе. В наследство от Хошутского ханства многие тибетские аристократы получили свободное владение тибетским и ойратским языками в течение XVII-XVIII вв. Например, Доринг Тендзин Палджор (rdo ring bstan dzin dpal 'byor, 1760-?) при встрече с императором Цяньлуном в Пекине в 1792 г. общался с ним на ойратском языке Цяньлун был редким интеллигентом-полиглотом: кроме маньчжурского и китайского, он владел тибетским и монгольским языками [6, с. 738]. [40]. Во второй половине XVIII в. Цин вели официальную переписку с казахами на ойратском языке [41].

Формирование новой административной структуры

Инкорпорация опустевших кочевий некогда могущественного Джунгарского ханства и территорий вассальных ему оазисов Алтышара в империю Цин дало рождение новой административно-территориальной единице, которая стала называться Синьцзян. Синьцзян располагался вдоль северной и южной степных зон. К северу от Тянь-Шаня джунгарская степь играет роль ворот, соединяющих монгольское плато с переходящими низменностями на западе. Алтайские горы связывают ее на севере и северо-востоке, а естественный коридор приводит на востоке к пустыне Гоби, которая расположена на юге Монголии. В центре Джунгарии находится пустыня, но на своем севере и юге плотным кольцом она окружена пастбищами. Оазис Урумчи (теперь административный центр Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР, а тогда городское поселение с различными названиями) всегда располагался на южной оконечности Джунгарской равнины и на северном концевом участке Тянь-Шаня. Северная ветвь древнего Шелкового пути идет отсюда на восток через Комул (Хами) и Цзюцюань в провинцию Ганьсу и на запад через долину Или к Кульдже (совр. Инин). Горные системы Тарбагатая и Джунгарского Алатау уходят на восток и запад, оставляя открытым проход в казахскую степь. Кочевые империи различных эпох всегда пытались занять Джунгарскую равнину из-за ее больших пастбищных угодий и производительных городов-оазисов. Джунгары, которые дали равнине ее название, были последними кочевниками [10, р. 32-33].

Для управления территорий, населенных этническими китайцами, цинские правители использовали традиционную систему органов власти, существовавшую при предыдущих китайских династиях, с относительно единообразным административно-территориальным устройством. Но поскольку империя Цин состояла из территорий, где также проживали некитайские этнические группы (Монголия, Тибет, Синьцзян), то управление ими строилось по-разному. Эти пограничные регионы оставались этнически и культурно различными и административно отделенными от остальной части Китая чуть ли не до конца правления династии.

При Цинах Синьцзян был разделен на три района под общим руководством военного губернатора (Илийский цзянцзюнь &ЩШЩ), базирующемся в северной части Синьцзяна, в Нин-юане (Джунгария, долина Или), и представителей военного командования в крупных городских центрах на востоке и юге этой административной единицы. Армия, расквартированная в Синьцзяне, была довольно пестрой в этническом отношении и состояла из восточномонгольских и передислоцированных с востока империи маньчжурских войск, куда входили чахары, солоны, дауры, сибо, солдаты так называемого Зеленого знамени (т. е. китайцы) из близлежащих провинций Нинся и Ганьсу, китайские мусульмане-дунгане и немногочисленные выжившие ойраты [42, p. 28]. Предполагалось, что эти воинские подразделения будут на самообеспечении, будучи вовлеченными в работу военных поселений [43, p. 353].

Гражданская администрация включала различные территориальные подразделения. В Восточном Синьцзяне, куда относились Урумчи, Турфан и Комул, некоторые районы превратили в уезды и округа под контролем администрации провинции Ганьсу, но таких единиц было немного. Кочевники были организованы по образцу «знамен», именуемых джасак14. Вся региональная власть принадлежала дутуну ШШ, базирующемуся в Урумчи. Алтышар, или Южный Синьцзян, включал шесть округов [44, с. 113], а цинскую власть здесь представляли несколько чинов- ников-резидентов (цаньцзань-дачэнь ФШЛЕ и подчиненные им так называемые баньши-дачэнь и себань-дачэнь ШШЕЕ) и военачальник (линтуй-да-

чэнь ?МШЕЕ), в то время как фактическая гражданская администрация состояла из местных мусульманских чиновников, известных как беки. На первых порах задачи Лифаньюаня и Цзюньцзичу («Военного совета», состоявшего из высшей маньчжурской аристократии) по Синьцзяну пересекались, но вскоре Лифанью- ань стал единым компетентным органом на территории Синьцзяна [46, p. 304]. Вся цинская администрация была передана под юрисдикцию Лифаньюаня в сотрудничестве с другими министерствами, а действующая в Южном Синьцзяне система беков фактически стала результатом включения ранее существовавшей тюрко-мусульманской административной структуры в рамки Лифаньюаня [47, с. 20-22]. Эти сановники назначались императорским указом через сложную систему выдвижения и подтверждения, которой управлял Лифаньюань. Они носили официальные цинские одежды и имперские знаки отличия, сохраняя при этом свои алтышарские и мусульманские титулы. Лифаньюань оставался чрезвычайно важным органом управления цинской власти в Синьцзяне во многих сферах государственной деятельности: от проведения земельных обследований и переписи для фискальных целей до точного учета, выбора кандидатов на политические посты и управления международными отношениями с граничащими государствами и независимыми кочевыми группами -- русскими, кокандцами, киргизами и казахами.

Тем не менее цинская система непрямого правления предоставляла значительную автономию местным элитам, особенно в судебных вопросах, когда местные судьи (кади) в судопроизводстве использовали мусульманские законы [43, р. 353]. Синьцзян, не обладая географическим единообразием в северной и южной частях, в цинскую эпоху демонстрирует наличие еще более разнообразного конгломерата различных культур и народов. По всей видимости, цинская власть в своих попытках интегрировать местную алтышарскую систему беков в цинскую иерархию рангов опиралась на ту форму в империи, которая применялась по отношению к монголам и маньчжурам. Для более эффективного управления два таких разных района, как Джунгария и Алтышар, были объединены в одну административную единицу. Цинские власти в 1755 г. видели политическое устройство джунгар как формирование «восьми ойратских знамен» [45, с. 233], но восстание Амурсаны и последующая резня джунгар не способствовали реализации этого плана.

Письменные памятники на языках империи Цин

Составлению и публикации письменных памятников о западных регионах империи Цин предшествовала проводимая цинскими властями «литературная инквизиция» «Литературная инквизиция», начавшись после установления династии Цин в XVII в., до-стигла апогея в XVIII в. См.: [48, с. 530; 49, с. 15]., которая распространялась и на все, что содержало информацию о джунгарах. Уничтожая ойратские источники о Джунгарском ханстве, имперские власти осуществляли дальнейшее заполнение информационной пустоты официальными цинскими материалами, которые являлись результатом работы специально созданных для этой цели компилятивных комиссий.

Наиболее наглядными и первыми в череде памятников при инкорпорации Си- юя стали каменные стелы, среди которых можно выделить «Пиндин Чжуньгаэр хоу- лэмин Или чжибэй» (УЙ'ЩЩШШШШ^Щ^Ш), «Пиндин Чжуньгаэр хоулэмин гэдэн чжибэй» «Пиндин Чжуньгаэр гаочэн тайсюэ-

бэй» (ЙЙ^®МЙФїї$), «Пиндин хуэйбу гаочэн тайсюэбэй» (ЙЙ0^Й^Й W). На первых двух -- тексты на ойратском, маньчжурском, тибетском и китайском языках, в которых прославлялась победа императора Цяньлуна над джунгарами. Первая стела установлена в 1755 г. в северной части храма Пу Нин Сы ^Йй в комплексе императорских летних дворцов (Бишу Шаньчжуан Ш^ШЙ) в Чэндэ ЙШЙ, а вторая -- на территории Или [50], через которую прошла маньчжурская армия (на юго-западе современного уезда Монгол-куря ВШЙй).

Однако мы рассмотрим четыре важных коллективных труда цинских историографов. Именно тот вариант написания имен собственных на пяти языках империи (маньчжурском, китайском, монгольском, тибетском, тюрки), который отражен в этих источниках, будет образцом для всех последующих историко-географических трудов. Весомой и массивной оказалась публикация «Циньдин Пиндин Чжуньгаэр фанлюэ» (ІЛЙЙЙЙ^МЙ^, «Высочайше утвержденное [описание] методов и тактики усмирения джунгар», кратко -- «Фанлюэ»), над которым осуществлял редакторское руководство маньчжурский генерал Фу Хэн Й'Й, возглавлявший завоевательные походы не только в Джунгарию, но и в Юго-Восточную Азию. Император Цяньлун дал распоряжение по составлению этого труда в 1755 г., работа над ним была закончена в 1770 г. Это самая крупная история военной кампании (172 главы), составленная цинскими властями. В комиссию по ее написанию входили 86 человек, в том числе командующие цинскими войсками Баньди ШШ, Жао Хуэй Й.Ш, Я-эр-ха-шань ШЙЙй. Источник написанна китайском, маньчжурском (Jungar-I ba-be necihiyeme toktobuha bodogon-i bithe) и монгольском (Jungar-i tobsid kegsen bodolga-yin bicig) языках.

Другим источником на китайском, монгольском и маньчжурском языках является «Циньдин вайфань мэнгу хуэйбу вангун бяочжуань» (ЙЙЙИШЙ0Й1 ййй, «Таблицы и биографии инородческих, монгольских и алтышарских князей, составленные по высочайшему предписанию»), вкратце именуемый по-монгольски «Илэтхэл шастир». Его китаеязычный вариант состоял из 60 бэней (Й, книг), 120 цзюаней Щ и издавался с 1779 по 1795 г. на основе материалов, представленных в цинский двор местными чиновниками, а основную работу по составлению этого сочинения осуществляла дворцовая историческая комиссия Гошигуань

(«Палата государственной истории») при содействии придворных чиновников, ведавших внешними связями. Ее главный составитель Ци Юньши использовал маньчжурские, китайские и монгольские архивные и частные документы, что поспособствовало сохранению в этой компиляции множества информации, которая могла быть утеряна. Монгольская версия содержит больше деталей о монголах, чем маньчжурские или китайские тексты: каждый язык имел собственную цель и был обращен к конкретной аудитории. Этот труд стал важнейшим источником для более поздних летописей монголов, показывая, что бюрократический цинский взгляд одержал победу в историко-литературном сражении над монголами, с тем чтобы в дальнейшем была написана история с цинским дискурсом. Так, монгольская хроника XIX в. «Эрдэнийн-эрихэ», долгое время расцениваемая как ценный первичный документ относительно интегрированного в Цинскую империю монгольского взгляда на историю, в действительности скопировала большую часть текста из вышеописанных цинских «Фанлюэ» и «Илэтхэл шастир».

Небезынтересно сочинение «Циньдин Хуан-юй Сиюй тучжи» (Ш&'Ш.ШШШ Ив*, «Августейшим правителем утвержденное географическое описание Западного края с картами») в 52 главах, где даются различные сведения и описываются события, затрагивающие Сиюй, в котором проживают этнические группы ойратов, жителей Алтышара, казахов, киргизов (бурутов) и т. д. Источник снабжен генеалогическими таблицами и картами с указанием гор, рек, военных поселений и станций, а также разнообразной информацией, в которой отражаются обычаи, законы, сведениями о денежной системе, музыкальных предпочтений и пр. Еще ранее, при императоре Гаоцзуне (650-683, династия Тан), был составлен «Сиюй тучжи» в ознаменование умиротворения Китайского Туркестана, однако он был утерян.

Работа над цинским «Сиюй тучжи» началась в 1756 г. и ознаменовалась двумя версиями: первое издание было окончено в 1762 г., а расширенная версия -- в 1782 г. Источник интересен составом комиссии из 36 человек, куда входили такие цинские боевые ветераны, как Агуй, Шухэдэ и Жао Хуэй, принимавшие непосредственное участие в интервенции в Джунгарию, а впоследствии занимавшие высокие посты цинских чиновников в Синьцзяне. Возглавлял комиссию уже упомянутый Фу Хэн.

Особо следует выделить «Сиюй тунвэньчжи», работа над которым приходится на первые годы после ликвидации Джунгарского государства, что говорит нам о том, что этот источник увидел свет одновременно с вышеупомянутыми «Пиндин Чжуньгаэр фанлюэ» и «Сиюй тучжи», в которых проводился обзор исторических событий и процесса инкорпорации земель джунгаров и алтышарцев в состав империи Цин. Связано это с тем, что работа по составлению и изданию «Сиюй тун- вэньчжи» потребовала огромных усилий, поскольку цинские составители не были настолько хорошо знакомы с языками местных обитателей, но стремились к тому, чтобы в их сочинении был устранен риск ошибки и путаницы в переведенных на маньчжурский и китайский язык материалах [51, р. 24]. Поэтому у цинских составителей возникла необходимость в глоссарии, который смог бы унифицировать различное написание одних и тех же наименований исторических персонажей, гор и рек.

Каждая статья начинается с написания на маньчжурском языке, а затем идет передача китайскими иероглифами. Далее на китайском языке следует пояснение, которое описывает очередность этой личности в генеалогическом древе (если речь идет об исторической личности) или содержит исторические сведения (в случае географической местности). Затем следует написание на монгольском, тибетском, ойратском и тюрки. Передача информации на маньчжурском и китайском языках в качестве стандартных вариантов использовалась в «Пиндин Чжуньгаэр фанлюэ» и «Хуан-юй Сиюй тучжи», что в дальнейшем закрепится как в официальных, так и в частных материалах.

Следует отметить, что вышеупомянутые источники во многом не следовали обычным формам традиционного историко-географического описания предыдущей китайской династии Мин, когда местные географические справочники (тунч- жи ШШ) объединялись во всеобъемлющий труд, описывающий все государство (итунчжи ШШ). Поскольку дела Сиюя являлись исключительно сферой имперской политики, где доминировали цинские знаменщики, то эта важная особенность распространялась в том числе на географическое и историческое описания, что выражалось в составе комиссий (с преобладанием военных), формировавших определенный дискурс для определенной аудитории.



Заключение

Джунгарское ханство с вассальными оазисами Алтышара сменилось регионом Синьцзян в составе Цинской империи. Цинская администрация нередко использовала джунгарские прецеденты в построении имперского регионализма в Центральной Азии. Исчезновение джунгарского населения и изменение этнического состава региона дали рождение новой форме административного управления и территориального деления и стали причиной появления письменных памятников на различных языках империи, сгруппировавших обширные сведения по топографическим и личным рубрикам таким образом, чтобы быть понятными всем, кто может читать по-китайски.



Литература

Eminent Chinese of the Ch'ing Period / ed. by A. Hummel. Washington, D. C.: U. S. Government Printing Office, 1943-1944. 604 р.

Waley-Cohen J. The Culture of War in China. Empire and the Military under the Qing Dynasty. London; New York: I. B. Taurus Publishers, 2006. 160 р.

йП®. -sdt: Щя.Ш'ШШЩШ,, 1982. 644 Ж. [Чжуан Цзифа. Исследование

о десяти полных военных успехах цинского Гаоцзуна (император Цяньлун). Тайбэй: Голи гугунбо-у- юань, 1982. 644 с.]. (На кит. яз.)

Di Cosmo N. Qing Colonial Administration in Inner Asia // The International History Review. 1998. Vol. 20, no. 2. Р 287-309.

Дмитриев С. В., Кузьмин С.Л. Империя Цин как Китай: анатомия исторического мифа // Восток (Oriens). 2014. № 1. С. 5-17.

Духовная культура Китая: энциклопедия: в 5 т. Т 4 / под ред. М. Л. Титаренко. М.: Вост. лит., 2009. 935 с.

The Cambridge History of China. Vol. 9, pt. 1: The Ch'ing Empire to 1800. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. 713 р.

Зпаткин И. Я. История Джунгарского ханства, 1635-1758. 2-е изд. М.: Наука, 1983. 332 с

Miyawaki J. The Birth of Oyirad Khanship // Central Asiatic Journal. 1997. Vol. 41, no. 1. Р 38-75.

Perdue P. C. China Marches West: the Qing Conquest of Central Eurasia. Cambridge, MA; London: Belknap Press of Harvard University Press, 2005. 725 р.

Ходжаев А. Х. Цинская империя и Восточный Туркестан в XVIII в. (из истории международных отношений в Центральной Азии). Ташкент: Фан, 1991. 129 с.

Батраков В. С. Хозяйственные связи кочевых народов с Россией, Средней Азией и Китаем // Труды Среднеазиатского университета. Экономические науки. Вып. 126, кн. 3. Ташкент: Изд. САГУ, 1958. С. 74-109.

Кузнецов, В. С. К вопросу о владычестве Джунгарского ханства над Восточным Туркестаном // Труды Бурятского института общественных наук БФ СО АН СССР. 1970. Вып. 13. С. 21-28.

Brophy D. The Junghar Mongol Legacy and the Language of Loyalty in Qing Xinjiang // Harvard Journal of Asiatic Studies. 2013. Vol. 73, no. 2. Р. 231-258.

“І&Ш&Ш” A# // ЩШ,Щ%. 2009. Ш4Щ. 109-113 И [Ли Баовэнь. Исследование о «бе- дергэ» // Исследования о Западном крае. 2009. № 4. С. 109-113]. (На кит. яз.)

Русско-джунгарские отношения (конец XVII -- 60-е гг. XVIII в.): документы и извлечения. Барнаул: Азбука, 2006. 359 с.

Petech L. China and Tibet in the Early Eighteenth Century: History of the Establishment of Chinese Protectorate in Tibet. Leiden: E. J. Brill, 1950. 309 р.

Onuma T. Political Powers and Caravan Merchants at the Oasis Towns in Central Asia: The Case of Altishahr in the 17th and 18th Centuries // Xinjiang in the Context of Central Eurasian Transformations / ed. by Onuma Takahiro, D. Brophy, Shinmen Yasushi. Tokyo: Toyo Bunko, 2018. P. 33-57.

fePl. АйА^ЖНАйЯМД, 1994. 403 И. [Дзо Коутоу. Исследования

по истории национальностей Синьцзяна). Урумчи: Синьцзян жэньминь чубаньшэ, 1994. 403 с.]. (На кит. яз.)

Викторова Л. Л. Монголы. Происхождение народа и истоки культуры. М.: Наука, 1980. 224 с.

Города средневековых империй Дальнего Востока. М.: Вост. лит-ра, 2018. 367 с.

Кочевые империи Евразии: особенности исторической динамики / отв. ред. Б. В. Базаров, Н. Н. Крадин. М.: Вост. лит-ра, 2019. 502 с.

Кычанов Е. И. История приграничных с Китаем древних и средневековых государств (от гуннов до маньчжуров). 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Петербургское лингвистическое общество, 2010. 360 с.

Чернышев А. И. Общественное и государственное развитие ойратов в XVIII веке. М.: Наука, 1990. 135 с.

И^ЭАА?±. АйА^ЖНАйЯМД, 611 И [Комментарии к Географическому справочнику Западного края с картами. Урумчи: Синьцзян жэньминь чубаньшэ, 2002. 611 с.]. (На кит. яз.)

Соенов В. И., Трифанова С. В. Полевые каменные фортификационные сооружения Алтая. Горно-Алтайск: ГАГУ, 2010. 104 с.

Попов А. В. Цинское законодательство XVIII -- первой половины XIX в. об административном режиме халхаского участка русско-монгольской границы // Mongolica. 2015. Т. 15. C. 27-38.

Моисеев В. А. О военном деле и войнах Джунгарского ханства // Из истории международных отношений в Центральной Азии (средние века и новое время). Алма-Ата: Гылым, 1990. С. 67-82.

Аныракайский треугольник: историко-географический ареал и хроника великого сражения / отв. ред. И. В. Ерофеева. Алматы: Дайк-Пресс, 2008. 271 с.

Бобров Л. А., Худяков Ю. С. Вооружение и тактика кочевников Центральной Азии и Южной Сибири в эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени (XV -- первая половина XVIII в.). СПб.: филол. ф-т СПбГУ, 2008. 776 с.

Toru S. Kazakh pastoralists on the Tarbaghatai Frontier under the Ch'ing // Proceedings of the International Conference on China Border Area Studies. Taipei: National Chengchi university, 1985. Р. 953-996.

АД^АЭ. АА:АЯАйАААШ±, 2005. 300 И [Баоинь Чаокэту.

Исследование калуней пограничных территорий на севере при династии Цин. Пекин: Чжунго жэньминь дасюэ чубаньшэ, 2005. 300 с.]. (На кит. яз.)

Kim Jaymin. Asymmetry and Elastic Sovereignty in the Qing Tributary World: Criminals and Refugees in Three Borderlands, 1630s -- 1840s. PhD dis. University of Michigan, 2018.

Di Cosmo N. Kirghiz nomads on the Qing frontier. Tribute, trade or gift exchange? // Political frontiers, ethnic boundaries, and human geographies in Chinese History / ed. by N. Di Cosmo, D. J. Wyatt. London; New York: Routledge Curzon, 2003. P. 351-372.

Millward J. Uighur Muslims in Qianlong's court: the meaning of the fragnant concubine // Journal of Asian studies. 1994. No. 1. Р. 427-451.

Onuma T. A set of Chaghatay and Manchu Documents Drafted by a Kashgar Hakim Beg in 1801: A Basic Study of a “Chaghatay-Turkic Administrative Document” // Studies on Xinjiang Historical Sources in 17th-20th Centiries.Vol. XI / ed. by J. A. Millward, Shinmen Yasushi, Sugawara Jun. Tokyo: Toyo Bunko, 2010. P. 185-217.

,ща*. //

^fll.2017. Ш2 (88). 347-395 М [Ма Цзыму.Отношения между империей Цин и Бадакшаном в период правления [императора] Цяньлуна и формирование цинской дипломатии по отношению к Центральной Азии // Бюллетень Института истории и филологии Академии Синика. 2017. № 2 (88). С. 347-395]. (На кит. яз.)

SperlingE. Awe and Submission: A Tibetan Aristocrat at the Court of Qianlong // The International History Review. 1998. Vol. XX, no. 2. P. 325-335.

Noda J., Onuma T. A Collection of documents from the Kazakh Sultans to the Qing dynasty. Tokyo: University of Tokyo, 2010. 176 р.

Waley-Cohen J. Exile in Mid-Qing China: Banishment to Xinjiang (1758-1820). New Haven: Yale University Press, 1991. 267 р.

The Cambridge history of Inner Asia: the Chinggisid age / ed. by N. Di Cosmo, A. J. Frank, P. B. Golden. New York: Cambridge University Press, 2009. 448 р.

История Китая с древнейших времен до начала XXI века: в 10 т. Т. 6: Династия Цин (16441911) / под ред. Л. С. Тихвинского. М.: Вост. лит-ра, 2014. 886 с.

ттж^ттшшштттт// аяаие»я. а«:Я*е^*^ям±.

2018. 1Щ. ®210-234 М [Сяочжао Сяобо. Цинское объединение Джунгарии и проект по системе управления [этой территорией] // Исследования приграничных национальностей Китая. Вып. 11. Пекин: Чжунъян миньцзу дасюэ чубаньшэ, 2018. С. 210-234]. (На кит. яз.)

Song Tong. On Lifanyuan and Qianlong Policies towards the Muslims of Xinjiang // ManagingFrontiers in Qing China. The Lifanyuan and Libu Revisited / ed. by D. Schorkowitz, Chia Ning. Leiden; Boston: Brill, 2017. P. 290-311.

Ходжаев А. Х. Цинская империя, Джунгария и Восточный Туркестан (колониальная политика цинского Китая во второй половине XIX в.). М.: Наука, 1979. 128 с.

Очерки истории Китая с древности до «опиумных» войн / под ред. Шан Юэ. М.: Вост. литра, 1959. 579 с.

Цзи Юнь. Заметки из хижины «Великое в малом» (Юэвэй цаотан бицзи) / пер. с кит., пре- дисл., коммент. и прил. О. Л. Фишман. М.: Наука, 1974. 588 с.

Krueger J. The Ch'ien-lung Inscriptions of 1755 and 1758 in Oirat-Mongolian // Central Asiatic Journal. 1974. No. 11. P. 214-226.

Enoki K. Researches in Chinese Turkestan during the Ch'ien-lung Period, with special reference to the Hsi-yu-t'ung-wen-chih // Memoirs of the research Department of Toyo Bunko. 1955. Vol. XIV P. 1-44.



References

Eminent Chinese of the Ch'ing Period. Ed. by A. Hummel. Washington, D. C., U. S. Government Printing Office, 1943-1944. 604 p.

Waley-Cohen J. The Culture of War in China. Empire and the Military under the Qing Dynasty. London; New York, I. B. Taurus Publishers, 2006. 160 p.

Zhuang Jifa. An Investigation into the Ten Great Victories of the Qianlong emperor. Taibei, Guoli gu gong bowu yuan Publ., 1982. 644 p. (In Chinese)

Di Cosmo N. Qing Colonial Administration in Inner Asia. The International History Review, 1998, vol. 20, no. 2, pp. 287-309.

Dmitriyev S. V., Kuzmin S. L. Qing Empire as China: the anatomy of a historical myth. Vostok (Oriens), 2014, no. 3, pp. 5-17. (In Russian)

Spiritual culture of China: Encyclopedia: in 5 vols. Vol. 4. Moscow, Vostochnaia literatura Publ., 2009. (In Russian)

The Cambridge History of China. Vol. 9, pt. 1: The Ch'ing Empire to 1800. Cambridge, Cambridge University Press, 2002. 713 p.

Zlatkin I. Ya. The History of Zunghar Khanate, 1635-1758. 2nd ed. Moscow, Nauka Publ., 1983. 332 р. (In Russian)

Miyawaki J. The Birth of Oyirad Khanship. Central Asiatic Journal, 1997, vol. 41, no. 1, pp. 38-75.

Perdue P. C. China Marches West: the Qing conquest of Central Eurasia. Cambridge, MA; London, Belknap Press of Harvard University Press, 2005. 725 p.

Hodzhaev A. H. Qing Empire and Eastern Turkestan in the 18th century (From the History of International Relations in Central Asia). Tashkent, Fan Publ., 1991. 129 p. (In Russian)

Batrakov V. S. Economic ties of nomadic peoples with Russia, Central Asia and China. Trudy Sred- neaziatskogo universiteta. Ekonomicheskiye nauki. Issue 126, book 3. Tashkent, SAGU Publ., 1958, pp. 74109. (In Russian)

Kuznetsov, V. S. On the question of the domination of the Dzungar Khanate over East Turkestan. Trudy Buryatskogo instituta obshchestvennykh nauk BF SO AN SSSR, 1970, iss. 13, pp. 21-28. (In Russian)

Brophy D. The Junghar Mongol Legacy and the Language of Loyalty in Qing Xinjiang. Harvard Journal of Asiatic Stidues, 2013, vol. 73, no. 2, pp. 231-258.

Li Baowen. Study of Bederge. Xiyuyanjiu. 2009, no. 4, pp. 109-113. (In Chinese)

Russian-Zunghar relations (end of the 17th -- 60s of the 18th centuries). Documents and extracts. Barnaul, Azbuka Publ., 2006. 359 p. (In Russian)

Petech L. China and Tibet in the Early Eighteenth Century: History of the Establishment of Chinese Protectorate in Tibet. Leiden, E. J. Brill, 1950. 309 p.

Onuma T. Political Powers and Caravan Merchants at the Oasis Towns in Central Asia: The Case of Altishahr in the 17th and 18th Centuries. Xinjiang in the Context of Central Eyrasian Transformations. Ed. by Onuma Takahiro, David Brophy, Shinmen Yasushi. Tokyo, Toyo Bunko, 2018, pp. 33-57.

Zuo Koutou (Toru Saguchi). Studies in the history of the nationalities of Xinjiang. Urumqi, Xinjian gren minchu banshe Publ., 1994. 403 p. (In Chinese)

Viktorova L. L. Mongols. The origin of the people and the origins of culture. Moscow, Nauka Publ., 1980. 224 p. (In Russian)

The Towns of the Medieval Empires of the Far East. Moscow, Vostochnaia literatura Publ., 2018. 367 p. (In Russian)

Nomadic Empires of Eurasia: Features of Historical Dynamics. Moscow, Vostochnaia literatura Publ., 2019. 502 p. (In Russian)

Kychanov Ye. I. History of ancient and medieval states bordering on China (from Huns to Manchus). 2nd ed. St Petersburg, Peterburgskoye lingvisticheskoye obshchestvo Publ., 2010. 360 p. (In Russian)

Chernyshev A. I. Social and state development of the Oirats in the 18th century. Moscow, Nauka Publ., 1990. 135 p. (In Russian)

Commentary on the Geographical Gazetteer of the Western Regions with Maps. Urumchi, Xinjiang renminchu banshe Publ., 2002. 611 p. (In Chinese)

Soyenov V. I., Trifanova S. V. Altai field stone fortifications. Gorno-Altaysk, Gorno-Altaysk State University Publ., 2010. 104 p. (In Russian)

Popov A. V. The administrative regime of the Russian-North Mongolian border in the terms of Qing law (18th -- 19th century). Mongolica, 2015, vol. 15, pp. 27-38. (In Russian)

Moiseyev V. A. On military affairs and wars of the Zunghar Khanate. Iz istorii mezhdunarodnykh otnosheniy v Tsentral'noy Azii (sredniye veka i novoye vremia). Alma-Ata, Gilim Publ., 1990, pp. 67-82. (In Russian)

Anyrakay Triangle: Historical and Geographical Area and Chronicle of the Great Battle. Almaty, Dayk-Press Publ., 2008. 271 p. (In Russian)

...