Лечить болезнь порядком: о медицине в дневнике Л.Н. Толстого 1847 года

Размещено на http://www.allbest.ru/

Лечить болезнь порядком: о медицине в дневнике Л.Н. Толстого 1847 года

М.Н. Волвенкин

Аннотация

Статья посвящена изучению генезиса темы медицины в творчестве Л.Н. Толстого. Основное внимание уделяется ранним дневникам автора, знаменующим "методологический" период его творчества. Примечательным оказывается то, что один из первых опытов толстовского письма тесно связан с таким элементом художественной картины мира, как болезнь. Она понимается как исключительно внутреннее явление. Потому и лечение становится возможным лишь изнутри, благодаря вытеснению внешних элементов и организации наблюдения за самим собой. Последнее, что примечательно, реализуется через слово. Следствием этих особенностей является интересное положение методов избавления от недуга, находящееся на границе медицины и педагогики. В то же время стоит отметить парадоксальность изображения области телесного в тексте писателя. С одной стороны, тело контактирует напрямую с внешним миром, но с другой - повествователь пытается упорядочить его деятельность так же, как и деятельность специфически внутреннюю.

Ключевые слова: "Толстой и медицина", дневники Л.Н. Толстого, "моральная болезнь", "методология самонаблюдения", воспитание как лечение, клиническая медицина. медицина толстой письмо

M.N. Volvenkin

TREAT ILLNESS IN ORDER: ABOUT MEDICINE IN L.N. TOLSTOY's DIARY, 1847

Keywords: "Tolstoy and medicine", Leo Tolstoy's diaries, "moral illness", "methodology of self-observation", education as a treatment, clinical medicine.

Тема "Толстой и медицина" уже не единожды привлекала внимание исследователей. И это не случайно: медицинский дискурс в творчестве Л.Н. Толстого занимает пусть и не центральное место, однако проявляется регулярно, что наводит на мысль о его определённой значительности для художественного мира писателя. Чаще всего при упоминании "медицины" в контексте его творчества речь идёт о более поздних текстах, таких как "Крейцерова соната" (1891), например, где медицина резко осуждается, а врачи прямо называются "убийцами". Но если рассматривать лишь отдельную часть, опуская само встраивание её в художественное целое, не учитывать колебание соотношений на протяжении такого длительного творческого пути, то есть вероятность упустить многие нити в текстах писателя.

В рамках становления творчества Л.Н. Толстого Б.М. Эйхенбаум в работе "Молодой Толстой" (1922) выделяет "методологический" период (1847-1851 гг.), связанный с самонаблюдением, с попыткой упорядочить (и как следствие упростить), организовать душевную жизнь в дневниковых записях. Согласимся с учёным: "Можно сказать, что эти годы - не столько работа над миросозерцанием, сколько над методологией самонаблюдения, как подготовительной ступени к художественному творчеству" [5, с. 29]. К такому заключению приводят, главным образом, две особенности дневников писателя того периода. Во-первых, Л.Н. Толстой несколько беспорядочно регламентирует жизнь, сосредотачиваясь не только на занятиях служащих саморазвитию (а именно наблюдение за саморазвитием он выделяет как главную цель ведения записей: "Я никогда не имТлъ дневника, потому что не видалъ никакой пользы отъ него. - Теперь же, когда я занимаюсь развипемъ своихъ способностей, по дневнику я буду въ состояніи судить о ходТ этаго развитія" [3, с. 29]), но и, например, на игре в карты. Сама форма многочисленных правил, приложимых ко всему, более напоминает упражнение в организации мыслей. Во-вторых, большая часть этих правил вовсе не исполняется, в некотором смысле конфликтуя со сложной душевной жизнью, однако неисполнение их не останавливает работы над формулированием - наоборот, к 1850-му г. правила и наблюдение за их исполнением составляют главную его часть дневника.

Истоки вышеозначенной темы стоит искать в текстах этого периода. Первая тетрадь дневников Л.Н. Толстого открывается следующими словами: "Вотъ уже шесть дней, какъ я поступилъ въ клинику, и вотъ шесть дней, какъ я почти доволенъ собою" [3, с. 3]. С одной стороны, это высказывание соответствует биографическому факту: писатель в марте 1847 поступил в клинику Казанского университета, где проходил лечение от гонореи. Но с другой - в самих записях "поступление в клинику" связывается с толстовской "методологией самонаблюдения". Стоит заметить, что в дневнике за 1847 г. отсутствуют какие-либо внешние события. Исключение составляют лишь уже упомянутое "поступление" и "переход" домой: "Причиною тому было, во-первыхъ, мой переходъ изъ клиники домой; а во-вторыхъ, общество, съ которымъ я сталь иметь больше сношеній" [3, с. 30], - в которых словно закольцовывается первый опыт толстовского письма ¹. О том, что происходило внутри клиники, нисколько не упоминается: не оговариваются симптомы, не характеризуется поведение врачей, не поддаётся оценке взаимодействие руки врача с телом пациента. Болезнь, как элемент художественного мира, провоцирует обращение повествователя к самому себе. Обращение, которое ярко проявится гораздо позже - в черновом варианте "Смерти Ивана Ильича" (1886) и будет рассматриваться исследователями в рамках "нарративной" медициныПервые две тетради. Следующие записи появятся только в 1850. Например, "Der Tod des Iwan Iljitsch als literarisches Beispiel fur narrative Aspekte in der Medizin" von C. Ploeger,

J. Carlet, M. Dieckelmann, M. Hanf, F. Wicke..

Первую запись в дневнике (17 марта 1847 г.) стоит разобрать подробнее. Само поступление в клинику, время, проведённое в ней, ставятся в параллель с результатом процесса самооценивания. Первой же фразой автор очерчивает внешнюю и внутреннюю реальности, которые следом связываются как причина и следствие: "Я получилъ Гаонарею, понимается, оть того, оть чего она обыкновенно получается; и это пустое обстоятельство дало мне толчокъ, оть котораго я сталь на ту ступень, на которой я уже давно поставиль ногу; но никакь не могь перевалить туловище (оть того, должно быть, что, не обдумавши поставиль левую ногу вместо правой)" [3, с. 3]. Заражение становится "пустым обстоятельством", которое способствует качественному преобразованию повествователя. Впрочем, хотя это "обстоятельство" и называется "пустым", стоит вспомнить, что особенности половой жизни будут не раз рассматриваться с нравственной точки зрения в текстах Л.Н. Толстого (например, в "Крейцеровой сонате", где, к слову, между мужчиной и женщиной будет вписана фигура врача).

Главной (и почти единственной) характеристикой клиники является отсутствие какого-либо внешнего влияния: "ЗдЄсь я совершенно одинь, мне никто не мТшаеть, здТсь у меня нЄть услуги, мне никто не помогаеть - следовательно на разсудокь и память ничто постороннее не имТеть вліянія, и деятельность моя необходимо должна развиваться" [3 с. 3]. Причём, заметим, "вредны" не только люди, явно мешающие, но и люди, желающие помочь. Следовательно - всякое внешнее влияние искажает внутреннюю деятельность человекаТолстой чуть дальше будто бы противоречит себе: "Уединеніе равно полезно для человека, живущаго вь обществе, какь общественность для человека, не живущаго вь ономь" [3, с. 3]. Однако зачёркнутое "физически полезна" даёт понять, что влияние общества иное: оно связано, как мы полагаем с организацией быта. Слово же "физически" (как и "морально") было зачёркнуто из-за того, что обе характеристики могут относиться к области "самого себя" человека.. Последнее находится во взаимосвязи с тем, что человек определяется как саморазвивающийся субьект, наделённый врождёнными качествами: "Кто виновать тому, что мы лишаемся врожденныхь вь нась чувствь: смЄлости, твердости, разсудитель- ности, справедливости..." [3, с. 33].

Идея обособления от внешнего влияния является для дневника 1847 г. одной из центральных. Условия клиники, болезнь способствуют этому, но разочарование от возвращения из изоляции приводят к следующему выводу: "Перемена вь образе жизни должна произойти. Но нужно, чтобы эта перемена не была произведеніемь внЄшнихь обстоятельству но произведеніемь души." [3, с. 30]. Внешние обстоятельства позволяют увидеть "разврат души", но не преодолеть его: "пустое" должно смениться "наполненным".

Создаётся впечатление, что в палате клиники кроме саморазвивающегося субьекта никого нет. Он словно находится в идеальной изоляции. Чьё-либо присутствие для повествователя является незначительным, находящимся вообще вне оппозиции внешнего и внутреннего. Впрочем, в самом начале дневника Л.Н. Толстой пишет: "<...> я почти доволень собою" [3, с. 3]. В этих словах проявляется своеобразное разграничение области себя. С одной стороны, можно выделить "я" наблюдающее (оно фиксирует события жизни в дневниковой форме, создаёт правила, следит за их исполнением), с другой стороны, - "я" подвергающееся наблюдению, отдалённое от области слова. Причём структура наблюдения в этих первых дневниках многоуровневая, так как оно ведётся и над самим письмом, о чём свидетельствует множество зачёркиваний, исправлений.

Б.М. Эйхенбаум отмечает "педагогический тон" дневников: "Вопрос о пользе уединения, самый характер афоризмов и поучений - всё вызывает в памяти образы XVIII века, эпохи доверия к разуму и потому педагогической больше всего" [5, с. 14]. И действительно: стоит взглянуть, прежде всего, на то, как определяется цель ведения дневника: "Я никогда не имЪлъ дневника, потому что не видалъ никакой пользы отъ него. - Теперь же, когда я занимаюсь развипемъ своихъ способностей, по дневнику я буду въ состояніи судить о ходЄ этаго развитія" [3, с. 29]. Для сравнения можно привести цитату из книги по педагогике середины XIX в.: "Воспітание въ тЄсном смысле есть обдуманное развитіе и образованіе всЬхъ, человеку дарованныхъ силъ, направленное такъ, чтобъ он могъ достигнуть наилучшимъ обра- зомъ своего назначенія" [2, с. 3]. Стоит заметить, несмотря на то что идея "развития способностей/сил" является общей, в тексте Л.Н. Толстого она выходит за рамки одной личности и даже целого общества. Речь уже идёт о развитии "всего существующего": "Какая бы ни была точка исхода моего разсуждения, что бы я ни принималъ за источникъ онаго, я прихожу всегда къ одному заключенію: цЄль жизни человека есть всевозможное способствованіе къ всестороннему развитію всего существующаго" [3, с. 30].

Определение "цели жизни" есть уже последний этап противостояния "разврату души". Предшествует ему методичное формулирование и попытка применения различных правил, способствующих организации души, приданию ей порядка. Весьма примечательным представляется первое правило, появляющееся в тексте: "Я читалъ наказъ Екатерины и такъ какъ далъ себе вообще правило, читая всякое сурьезное сочиненіе, обдумывать его и выписывать изъ него замЄчательньія мысли <...>" [3, с. 4]. Это правило оказывается удивительно сообразно самой логике ведения дневника и обращению упомянутого нами "я" наблюдающего к "я", подвергающемуся этому наблюдению. Слово выступает в качестве своеобразного водораздела между этими "я". Дневниковые записи фиксируют явления жизни, способствуют их упорядочиванию, а также создают возможность для обратного влияния. Как из всякого "серьёзного сочинения" можно извлечь пользу (слово, не единожды появляющееся в дневнике), так её можно извлечь и из зафиксированной в слове жизни. Жизнь многогранна, потому к ней приложимы различные типы правил: внутренние (применимые к области телесного, чувственного, умственного) и внешние, многие из них невероятно детализованные, например "Правила для развития способности приводить выводы в порядок", "Правила для развития чувств высоких и уничтожения чувств низких, или иначе: правила для развития чувства любви и уничтожения чувства самолюбия", "Правила для развития деятельности телесной" и т. д. Безусловно, это "извлечение пользы" исходит из идеи всестороннего развития и самообразования, по сути, генеральной для дневника этого года. Однако особенно интересным оказывается то, что здесь самообразование соседствует с самолечением.

Правила помогают преодолеть "разврат души", избавиться от страстей, развращающих душу. Страсти, пороки особенно с 1850 г. будут всё чаще появляться на страницах дневника. В дневнике за 1852 г. находим, например, следующее: "Сколько я могъ изучить себя, мне кажется, что во мнЬ преобладают 3 дурныя страсти: игра, сладострастіе и тщеславіе" [3, с. 93]. И последняя, что примечательно, охарактеризована как болезнь: "Это какая-то моральная болезнь вроде проказы, - она не раз- рушаетъ одной части, но уродуетъ все, - она понемногу и незаметно закрадывается и потомъ развивается во всемъ организме; нЬтъ ни однаго проявленія, которое бы она не заразила, - она какъ венерическая; ежели изгоняется изъ одной части, съ большей силой проявляется въ другой" [3, с. 94-95]. Интересную запись о том, как "моральная болезнь" усиливает физическую и о преодолении "моральной болезни" порядком находим, например, в дневнике за 1853 г.: "Подъ предлогомъ болЄзни я отступаю отъ порядка и безпорядочность усиливаетъ ежели не физическую, то моральную болезнь (мнительность), тогда какъ, напротивъ, надо стараться порядкомъ обуздывать ее" [3, с. 210]. Если вернуться к тетради 1847 г., то можно сказать, что болезнь протекает в другой (не телесной) плоскости. Гонорея, о которой говорится в начале дневника, повествователю совершенно неинтересна, всё внимание его направлено на иной недуг - "разврат души". К избавлению от него ведут методы скорее педагогические, нежели медицинские: лечению в толстовском тексте способствует дисциплина, возвращающая жизни порядок.

Если с этими рассуждениями вновь обратиться к теме уединения, то можно обнаружить определённую аналогию толстовского самонаблюдения с некоторыми особенностями клиницистской мысли. Главным образом, это касается изоляции. Концом типологической медицины, как отмечает М. Фуко, становится отрицание идеи, согласно которой болезнь должна размещаться и развиваться свободно (т. е. вне особого пространства для неё предназначенного), не изменяя свою природу. Клиника начинает формироваться с мысли об изоляции и контроле: "Поэтому же было необходимо осуществлять контроль над этими врачами, ограничивать злоупотребления, объявлять вне закона шарлатанов, избегая, с помощью здоровой и разумной организации медицины того, чтобы домашний уход не превращал больного в жертву и не подвергал бы его окружение опасности заражения" [4, с. 47-48]. Контроль и уединение в толстовском тексте также являются основой излечения от пороков (либо воспитания и обучения, помогающих преодолеть пороки), которые часто отличаются своей заразительностьюТема заражения для Л.Н. Толстого частотна, в качестве примера можно вспомнить пьесу "Заражённое семейство" (1864).. Подобно тому, как клиницисты создавали новый язык для передачи нового взгляда на болезни и тело, Л.Н. Толстой создаёт свой метод и свой язык для изучения душевной жизни. Последняя в рамках толстовского письма предстаёт в виде смены состояний (часто противоречивых), а сознание, как верно указывает Б.М. Эйхенбаум, "разлагает её на моменты и оформляет самую последовательность" [5 с. 48]. Разница, пожалуй, в том, что в одном случае - стремление рассказать увиденное, а в другом - невидимое, но сделать это нужно в обоих случаях фактомЗаметим что эти факты внутренней жизни для Л.Н. Толстого являются фактами особого рода, способными незамедлительно обрести свою противоположность. Так, например, он критикует заявленную Екатериной II возможность наказания намерения: "По моему мнЄнію, намереніе, такъ какъ есть действіе души, не выразившееся во внешности, никогда не можетъ быть противно закону Юридическому, ибо оно не подлежитъ ему. ВсЄ действія души не подлежать ничему, кроме воли, а воля есть способность неограниченная. Хотя сказано, что подлежатъ наказанію дЄянія, доказьівающія преступное намЄреніе, но и эти дЄянія не должны быть наказываемы, ибо тако- выя дЄянія сами по себе никакого вреда не приносять. - A намереніе его, такъ какъ подлежитъ вліянію его воли, то злое намЄреніе передъ осуществлешемъ своимъ [можетъ] перемениться въ доброе" [3, с. 14].

И последнее, что отметим, - это стремление преодолевать "разврат души", подчиняя порядку тело. Парадокс в том, что повествователь называет непосредственно телесные обстоятельства "пустыми", но работа над телом ведётся постоянно. В самом дневнике за 1847 г. об этом есть всего одно упоминание: "Я начинаю приобретать волю телесную; но умственная еще очень слаба" [3, с. 29-30]. Однако это "обретение" телесной воли регламентируется в правилах, которые Л.Н. Толстой составляет примерно в то же время. Тело, согласно им, вообще находится в области внутренней деятельности ("в отношении к самому себе"). Да и логика здесь та же - приведение в порядок: "Правило общее. - ВсЄ дЄянія должны быть опредЄленіями воли, а не безсознательнымъ исполнешемъ телесныхъ потребностей" [3, с. 266]. Потому, вероятно, некоторые из правил относительно тела звучат весьма странно: "4) Будь веренъ своему слову" [3, с. 267]. Однако странно лишь на первый взгляд, ведь тело тоже облекается в текст для извлечения пользы путём разложения на мельчайшие элементы ("6) ИмЄй всегда таблицу, въ которой бы были определены все самыя мелочныя обстоятельства твоей жизни, даже сколько трубокъ курить въ день" [3, с. 267]) и последующего упорядочивания в упражнениях. Это стремление вскоре разовьётся в увлечении гимнастикой, которая, к слову, в середине XIX в. понималась как деятельность на границе медицины и педагогикиЦитата из книги "Домашняя врачебная гимнастика, для обоего пола и для всех возрастов, начиная от 3-х и свыше 60-ти лет" (1858): "Гимнастика есть искусство, научающее правильному употреблении тЄлодвпженій и способ-ствующее стройному образованію человЄческаго тЄла, поддержанію и сохранение здоровья, какъ проч- наго основаніл всехъ отправлений человеческаго тела, равно какъ достижение телесной силы, проворства и спокойнаго расположена духа" [1, с. 5]..

Как нам представляется, толстовская самобытная мысль о болезни, её природе и лечении минует собственно медицинские представления. Она встраивается в превалирующую идею дневника 1847 г., согласно которой цель жизни есть всестороннее развитие. Упорядочивание, структурирование жизни в форме дневниковых записей способствуют не только процессу саморазвития, но и самолечения. Повествователя интересует не физическая болезнь, но моральная, именуемая "развратом души". В то же время стоит отметить, что тело полностью не исключается из повествования. Наоборот, в рамках оппозиции внешнего и внутреннего, оно включается в область самого себя. В целях саморазвития и избавления от пороков тело также ставится в зависимость от слова.

Список источников и литературы

1. Домашняя врачебная гимнастика, для обоего пола и для всех возрастов, начиная от 3-х и свыше 60-ти лет. М.: Типография Т. Волкова и комп., 1858. 206 с.

2. Ободовский А. Руководство к педагогике, или науке воспитания. СПб.: Типография Конрада Вингебера, 1835. 254 с.

3. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. ("Юбилейное"): в 90 т. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 19281958. Т. 46. Дневник 1847-1854. 606 с.

4. Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998. 320 с.

5. Эйхенбаум Б.М. Молодой Толстой. Петербург-Берлин: Издательство З.И. Гржебина, 1922. 155 с.

6. REFERENCES

7. Domashnyaya vrachebnaya gimnastika, dlya oboego pola i dlya vsekh vozrastov, nachinaya ot 3-h i svyshe 60-ti let [Home medical gymnastics, for both sexes and for all ages, from 3 to over 60 years old.]. M.: Tipografiya T. Volkova i komp [Printing house T. Volkov and comp.], 1858. 206 s. (In Russian).

8. Obodovskij A. Rukovodstvo k pedagogike, ili nauke vospitaniya [Guide to Pedagogy, or the Science of Education.]. SPb.: Tipografiya Konrada Vingebera [St. Petersburg: Konrad Wingeber Printing House], 1835. 254 s. (In Russian).

9. Tolstoj L.N. Poln. sobr. soch. ("Yubilejnoe") [Complete collected works ("Jubilee")]: v 90 t. M.: Gos. izd-vo hudozhestvennoj literatury [in 90 t. M.: State publishing house of fiction]., 1928-1958. T. 46. Dnevnik 1847-1854. 606 s. (In Russian).

10. FukoM. Rozhdenie kliniki [The birth of the clinic]. M.: Smysl, 1998. 320 s. (In Russian).

11. Ejhenbaum B.M. Molodoj Tolstoj. Peterburg-Berlin [Young Tolstoy. Petersburg-Berlin]: Izdatel'stvo Z.I. Grzhebina, 1922. 155 s. (In Russian).

Размещено на Allbest.ru