Основные научные течения теорий международных отношений

Размещено на http://allbest.ru

ОСНОВНЫЕ НАУЧНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ТЕОРИИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Введение

В настоящее время наблюдается «взрыв» дискуссий по концептуальным основам международных отношений. Этот «взрыв» оправдан, ибо прежняя система отношений опрокинулась, а другая так пока и не сложилась. Остро встал вопрос о выработке иных парадигм теории международных отношений. Почему? Во-первых, исчезла прежняя структура безопасности, а новая находится еще в стадии обсуждения. Во-вторых, появилась анархия и непредсказуемость поведения субъектов. В-третьих, в международные отношения ворвался терроризм и стало ясно, что ни одна страна мира не может чувствовать себя защищенной.

Поэтому в современной науке о международных отношениях все чаще обнаруживается стремление к переходу от теоретического к методологическому и нормативному модусу рассмотрения этих отношений, в границах которых она нередко воспринимается как форма делегитимизации в общественном сознании решений в этой области, с одной стороны, и как своего рода методологическая основа формирования стратегии и идеологии - с другой. На это обращают внимание все исследователи теории международных отношений.

Как нам представляется, целесообразно в современных условиях идти не по пути критики тех или иных концепций. Это, как говорится, мы уже проходили. Дистанцируясь от «идеологических» дискуссий между всеми парадигмами, можно применить к теории международных отношений полезные идеи, содержащиеся во всех концепциях. Такой «эклектизм» не является необычным для нашей дисциплины. Рациональное всегда есть казалось бы в совершенно противоположных школах и направлениях. Все они в большей или меньшей степени отражают основные области изучения международных отношений: методологическую часть, определяющую основные принципы научного подхода к анализу внешней политики, систему категорий и понятий теории, результаты целостного исследования проблем, конкретных внешнеполитических процессов и ситуаций, структуру безопасности и внешней политики, комплекс установок в области принятия решений. Эти концептуальные подходы не исключают борьбы школ и направлений в области международных отношений, поскольку каждая из них отражает определенный уровень общественного развития страны и расстановку политических сил.

1. Политический реализм

Среди авторов теории, объяснявшей поведение государств в отношении друг друга, долго преобладало направление, сторонники которого уже в XX в. без ложной скромности присвоили себе звание «реалистов». По их мнению, воплощение в жизнь постулатов Н. Макиавелли, борьба Британии за роль мирового арбитра, создание участниками Венского конгресса довольно устойчивого механизма многополюсного баланса сил в Европе, поведение ведущих держав перед Первой и Второй мировыми войнами, свидетельствуют о том, что движущей силой международных отношений является стремление любого государства к усилению своей безопасности путём распространения влияния и наращивания мощи.

Библией «реалистов» являются воззрения английского философа XVII в. Т. Гоббса, который считал сутью политики борьбу за безопасность во враждебном окружении. В границах отдельных государств, по Гоббсу, люди укрываются под защитой государства, заключая договор друг с другом, чтобы избежать «войны против всех». Качественным отличием международных отношений от процессов внутри государств является отсутствие высшего арбитра, и как результат -- состояние анархии, аналогичной ситуации в природе. Естественное же состояние природы - состояние войны. Современные последователи Гоббса довольно поэтично развивают эту мысль следующим образом: «В политике люди плывут в безбрежном и бездонном море. Здесь нет ни границ, ни убежища, ни дна, ни якорной стоянки, ни начала пути, ни конечного пункта назначения. Задача состоит в том, чтобы держаться на плаву и на ровном киле: море им и друг, и враг».

В подтверждение центрального тезиса о первичности закона джунглей «реалисты» приводят классическую притчу другого философа - француза Ж. Жака Руссо. Она рассказывает об охоте пяти первобытных жителей на оленя. Голод каждого можно было бы утолить пятой частью туши оленя. Но в тот момент, когда охотники почти окружили животное, один из них заметил зайца и бросился за ним. Он насытился, но олень убежал, а четыре других охотника остались ни с чем. Мораль: охотники больше не доверяют друг другу, и каждый реализует свои интересы, не заботясь об интересах других.

Наиболее крупной фигурой, классиком реализма считается Г. Моргентау, немецкий эмигрант, вынужденный покинуть свою родину из-за преследований со стороны нацистов. Его книга «Politics Among Nations. The Struggle for Power and Peace (Политические отношения между нациями. Стратегия для силы и мира)», изданная в 1948 г., выдержала более 20 изданий. Когда в 1980 г. Моргентау ушел из жизни, государственный секретарь США Г. Киссинджер произнес слова, под которыми подписались бы многие: «Ганс Моргентау был моим учителем». Можно ли сказать еще лучше. Моргентау заложил основы направления в концепции, которую продолжили Р. Найбюр, Дж. Кеннан, Р. Штраус-Хупе, Д. Херц, К. Гольдман. Реализм обогатил дисциплину международных отношений несколькими важными понятиями: «геополитика», «супердержава», «сдерживание», «безопасность», «национальные интересы» и др. Белорусские исследователи Н. Антонович и Е. Достанко обращают внимание на то обстоятельство, что Моргентау и его последователи разработали четкую систему принципов, в которых обосновали невозможность постижения гармонии в международных отношениях. Они указывают на немецкое происхождение этого термина (Real Politik), восходящего ко временам О. Бисмарка. Реалисты сформулировали 6 пунктов международного детерминизма:

1) политики имеют свободу действий и стремятся к достижению наиболее рациональных решений;

2) политики думают и действуют согласно интересам государства;

3) сущностью мировой политики является борьба суверенных государств за свои национальные интересы;

4) моральные принципы не могут быть применены в отношениях между государствами. Главное - результаты;

5) действия других наций надо оценивать по тем же моральным принципам, что и действия своей нации;

6) политика целиком автономна к экономике и праву. Единственной целью политики является увеличение силы страны на международной арене и ее демонстрация.

Поэтому Моргентау определял сущность международных отношений как анархичное противоборство стран. Стабильность этих отношений возможна только через баланс силы. Его последователи исходят из того, что отсутствие доверия всегда доминирует в международных делах. Поэтому каждое государство стремится наращивать свою силу. Но, поступая таким образом, оно ущемляет безопасность других государств, которые пытаются догнать, а позже и превзойти по силе нарушителя спокойствия. Эта гонка за обеспечение безопасности, по существу, с самого начала приобретает форму замкнутого круга, по которому и развиваются государства в соперничестве друг с другом. «Дилемма безопасности» возникает в результате того, что военные приготовления одного государства создают неразрешимую неясность в умах других относительно того, имеют ли эти приготовления только «оборонительные» цели - укрепление собственной безопасности в неопределенном мире - или скрывают наступательные замыслы - изменение «статус-кво в свою пользу». Разумеется, государственные деятели в такой ситуации, как правило, обязаны исходить из вероятности худшего для них сценария, что еще больше подхлестывает гонку вооружений.

Иногда наступают паузы, когда никому не удается нарушить «баланс сил», но затем одно государство или группа государств вырываются вперед, и баланс можно восстановить либо войной, либо созданием противовеса в виде более мощной коалиции. Теорию «баланса сил» часто сравнивают с движением шаров на бильярде. Они сталкиваются друг с другом, образуя меняющиеся конфигурации и затем движутся снова в бесконечном соревновании за силу и безопасность. Это вечное движение не зависит от «цвета» шаров - внутреннего устройства и идеологии того или иного государства. У всех одна цель - обеспечить себе максимальную безопасность и влияние. Разница лишь в их размерах: более мощные легче расталкивают тех, что поменьше, но последние могут противостоять им, присоединяясь к коалициям других гигантов. Существует множество конфигураций «баланса сил» на бильярдном столе истории. Бывают случаи, когда отдельные государства пытались добиться мировой гегемонии - создать «однополюсный» мир, но всякий раз возникали противостоящие им коалиции, которые срывали эти попытки. По мнению «реалистов», самое выгодное положение у государства, которому удается занять положение балансира. Ловко и беспринципно перемещаясь между сталкивающимися группировками, оно, помогая то тем, то другим, определяет развитие событий и при минимальных затратах обеспечивает себе максимум влияния.

«Реалисты» признают, что их теория - «воплощение цинизма», но такова, дескать, жизнь, таковы законы природы, которым подчиняются и международные отношения. Конечно, здесь налицо, казалось бы, неразрешимое противоречие: во внутренней политике государство требует от подданных соблюдения законов, согласия, ищет компромиссы, а в отношениях с другими государствами руководствуется принципами джунглей. Этот разрыв заполняется патриотической абсолютизацией «национальных интересов» и признанием, хотя часто неискренним и весьма снисходительным, норм международного права.

Жизнеспособность теории «реализма» объясняется тем, что за редкими исключениями она довольно адекватно отражала мотивы поведения государств на протяжении трех с половиной веков функционирования классического механизма отношений между суверенными государствами-нациями - Вестфальской системы международных отношений.

В XVII - XVIII вв. стержнем европейской политики был быстро меняющийся калейдоскоп монархических союзов с целью укрепления могущества каждого из суверенов. При этом ключевую роль балансира играла Британия, стремившаяся с позиции «блестящей изоляции» за Ла-Маншем не допустить господства на континенте ни одного из них. В начале XIX в. с помощью сложной системы сдержек и противовесов на Венском конгрессе удалось создать такой коллективный баланс сил «концерта» ведущих европейских держав, который довольно длительное время делал невыгодным его нарушение для всех участников. Но соперничество за расширение влияния сначала расшатало, а затем разрушило и эту конструкцию, в конечном счете ввергнув Европу, а затем и некоторые другие регионы, в Первую мировую войну. Соперничество в XX в. Запада с нацизмом, а затем с коммунизмом, казалось бы, переводило международные отношения из плоскости беспристрастного баланса сил в сферу идеологической борьбы. Это, возражали «реалисты», только на первый взгляд. А под покровом идеологической риторики, по их мнению, работали те же пружины национальных интересов, расширяя сферы влияния и силовых механизмов, перечеркивающих идеологию. Именно законы «реализма» сделали возможным во время Второй мировой войны союз западных демократий с Советским Союзом против нацистской Германии, определили разделение Европы и Восточной Азии на сферы влияния в соответствии с послевоенным балансом сил. Не отбрасывая совсем идеологическую мотивацию, «реалисты» рассматривали и «холодную войну» главным образом как геостратегическое стремление СССР к мировому господству.

Именно поэтому отец доктрины «сдерживания» Дж. Кеннан в 1947 г. писал о национальных особенностях экспансионистской политики Советского Союза как продолжателя Российской империи. Сторонники этой школы с удовлетворением отмечали методологическое сходство марксистского анализа «соотношения сил на мировой арене» в документах съездов КПСС с традиционным «реалистическим» учетом состояния баланса сил. Особое ликование по поводу живучести «реализма» вызвало состояние враждебности между Китаем и Советским Союзом в 1970-е гг., которое использовали в своих интересах США. Многие «реалисты» считали китайский коммунизм «редисочным» -- красным снаружи, но белым внутри, а в поведении Советского Союза усматривали больше «византийскости», чем марксизма. В США и Европе издано бесчисленное множество монографий, статей, докладов, посвященных исследованию почти всех аспектов международных отношений именно с позиции «реализма». Вскоре после окончания Второй мировой войны «реализм» стал чуть ли не официальной американской теорией. Со временем он утвердился в этом качестве и в Европе. Например, шведский исследователь К. Голдман благоговейно именовал его «теорией с заглавной буквы». Во времена «холодной войны» критиковать «реализм» на Западе было так же опасно, как и «марксистскую методологию» на Востоке. Классики «реализма» отмечали комплексность понятия «силы», включавшей, помимо военной составляющей, экономический, политический, морально-идеологический и другие компоненты. Но постепенно, по мере наращивания «холодной войны», внимание прикладного «реализма» все больше концентрируется на военном измерении международных отношений. Еще в 50-е гг. XX в. Дж. Херц ввел в обиход понятие «дилемма безопасности». По определению дилемма сложнее, чем проблема. Это обычно ситуация, в которой необходимо сделать выбор не между хорошим и плохим, а между двумя равными, особенно равно нежелательными вариантами. Поскольку обеспечение безопасности в военной области в годы «холодной войны» рассматриваетесь как первостепенная задача, основным содержанием «дилеммы безопасности» стала военная безопасность. До сих пор при упоминании термина «безопасность» западные специалисты имеют в виду исключительно безопасность военную, а не комплексную - с включением экономических, экологических и прочих аспектов. Академический курс по «безопасности» (читай по «военной безопасности») становится ритуальным в учебных заведениях, заменяя во многих случаях изучение международных отношений.

Значительное влияние на подходы к анализу военной безопасности оказала школа конфликтологии, основы которой были заложены в монографии Т. Шеллинга «Стратегия конфликта». На ее базе развилась другая школа, получившая название «теории игр», основы которой применительно к международным отношениям были адаптированы А. Раппопортом. Это модернистское направление открыло дорогу применению математических моделей, использованию компьютерной техники. Поскольку дилемма военной безопасности оставалась в центре внимания ученых и политиков, а соотношение вооружений, особенно ракетно-ядерного, больше, чем другие аспекты, поддавалось количественным обобщениям, это течение еще больше сосредоточило внимание международников на военно-стратегических аспектах мировой политики. Теперь очевидно, что монополизм и милитаризация «реализма» сыграли злую шутку над специалистами-международниками. Они просмотрели или проигнорировали глубинные и долгосрочные процессы глобального характера, развившиеся в социально-политической, экономической, духовной областях жизни мирового сообщества, качественное созревание которых в 80-90-х гг. XX в. начало оказывать мощное воздействие и на международные отношения.

2. Неореализм или структурный реализм

В сложившихся условиях некоторые «реалисты» начали осознавать однобокость сформировавшейся теории. Ситуация напоминала фиаско, постигшее представителей английской знати, модным занятием которой в XIX в. было разведение голубей с маленькими клювами. Она достигла в этом таких успехов, что в конце концов птенцы стали погибать в скорлупе, так как не могли расколоть ее своими миниатюрными клювами. Но до очевидного провала «реалистов» оставалось целое десятилетие «холодной войны». В 1979 г. вышла в свет книга К. Уолтца «Теория международных политик». Эта публикация стала отправной точкой внесения некоторых поправок в прежнюю теорию, началом формирования школы «неореализма». Новизна подхода заключалась в признании того, что изменяющаяся структура мировой политики оказывает влияние на поведение государств. Они сами выбирают, как им решать те или иные внутренние и внешние проблемы. Каждое из них суверенно и в этом они одинаковы. Конечно, они отличаются друг от друга территорией, формой политического устройства и силой. Однако эти различия характеризуют их возможности, но не функции. Цели (по крайней мере, основная -- выживание) и функции у государств общие. Мировая политика неизбежно фокусируется на проблеме безопасности. Обеспечение безопасности своего государства зависит от искусства управления им. Таким образом, характерные особенности отдельных государств снимают вопрос: систематическое давление определяет национальные интересы как военную безопасность (т. е. превосходство) и направляет решения политиков к ее максимализации.

Неореалистическое видение очень хорошо соответствовало преобладающей (по крайней мере, на Западе) международной политической аргументации «холодной войны». Мировая политика вращалась вокруг биполярной конфронтации двух супердержав. Роль меньших государств, включая Великобританию, определялась их местом в этом глобальном конфликте и их отношениями с главными соперниками. Логика неореализма диктовала следующее: международный мир можно поддерживать только балансом сил двух супердержав, в то время как интересам (безопасности) стран, таких как Великобритания, лучше служат отношения с одной из них. Аналитики теории баланса сил считают ее самой старинной, возникшей еще в древней Индии и Древней Греции, но дошедшей до наших дней. Американский исследователь Э. Хаас сделал попытку дать варианты определения понятия «баланса сил»:

1) любое распределение сил;

2) процесс равновесия;

3) гегемония или поиск гегемонии;

4) стабильность и мир в согласовании сил;

5) нестабильность и война;

6) политическая мощь в общении;

7) универсальный закон истории;

8) система руководства политических деятелей.

По этому поводу часть исследователей отмечает, что проблема не в том, что термин не имеет конкретного значения, а в том, что он имеет огромное множество значений. Очень сложно анализировать конструкцию баланса сил, т. к. люди, занимающиеся этой проблемой, слепо скользят от одного значения термина к другому и обратно, часто не осознавая, что существует множество значений. Собственно системное исследование баланса сил, предпринятое некоторыми американскими аналитиками, было построено на создании моделей системы международных отношений - как эмпирических, так и чисто теоретических и гипотетических. Их занимало то, как меняется равновесие сил в зависимости от изменений в системе и вычисления последствий этих изменений для целей мира, поскольку только жесткое сдерживающее воздействие структурных ограничений международной системы могло дать положительный результат. Этот теоретический вывод неореализма сделал данную концепцию незаменимой, особенно при изучении периода «холодной войны». Почему? В поисках методологической строгости сторонники концепции пришли к выводу о необходимости системного подхода к международным реалиям. Структура международной системы меняется вместе с изменениями возможностей входящих в нее элементов, главным из которых является государство. Поскольку государства в зависимости от мощи и влияния взаимодействуют и ограничивают друг друга, международные отношения можно рассматривать с точки зрения международной организации, где, тем не менее, сохраняется баланс силы.

По поводу сущности этого понятия в самой реалистической школе до сих пор не прекращаются дискуссии. Американский исследователь М. Каплан отмечает, что в доядерную эпоху и в годы «холодной войны» модели «баланса сил» были свойственны следующие черты:

1) единственными активными элементами были национальные государства;

2) они ориентированы на оптимизацию уровня безопасности в системе;

3) вооружение не было ядерным;

4) должно было быть, по меньшей мере, 5 активных элементов (двухэлементная система нестабильна);

5) каждый элемент стремился приобретать союзников и, следовательно, оказывал поддержку потенциальным партнерам. Эти характеристики вели к следующим правилам игры или поведения:

1) действовать так, чтобы увеличить свои возможности, но предпочитать столкновению переговоры;

2) вступать в войну, но не упускать шансов увеличения своих возможностей;

3) действовать так, чтобы противостоять любой коалиции или стремлению к превосходству;

4) позволять потерпевшим поражение вновь включиться в систему, трактовать как приемлемых партнеров все ее активные элементы. На наш взгляд, обозначенные Каштаном модели представляют собой замкнутые структуры, тогда как реальный мир, для понимания которого они предназначены, является открытым. Например, если проанализировать систему отношений европейских стран в 1870-1914 гг. в терминах строгой модели баланса сил, то приходится рассматривать государства с точки зрения различных моделей, отказываясь фактически от понятия «системы» и возвращаясь к чисто описательным средствам. Наверное, есть и другие факторы, оказывающие влияние на ход событий. Появление и развертывание ядерного оружия должно было привести к утверждению новой концепции международной безопасности, основанной на «сдерживании» (устрашении). Теперь для обеспечения надежной безопасности не обязательно надо было стремиться уравновесить силы противника, учитывая огромный разрушительный потенциал ядерного оружия. Но, как справедливо отмечал белорусский исследователь А. Розанов, «ядерное сдерживание по своему существу, объективно не может не нагнетать глобального политико-психологического стресса. Это одно из наиболее удручающих, одиозных его проявлений».

Стратегические отношения Англии с Соединенными Штатами после Второй мировой войны были прямым последствием принятия подобной логики британскими политическими деятелями. Сегодня, когда «холодная война» давно закончена, прямой военной угрозы Западу не ощущается. Однако стратегическое партнерство поддерживается правительствами как основной компонент их политики и представлено как лучшая гарантия военной безопасности и большое влияние в европейских и мировых делах. И пока ситуация не меняется, логика неореализма продолжает действовать. Возможно, тем же можно объяснить решение британского правительства развивать и в настоящее время поддерживать «независимое ядерное сдерживание» - важный символ военной мощи и международного статуса. При этом есть основания предполагать бесполезность «независимой» (без поддержки США и НАТО) мощи по отношению к внешней угрозе. Другие аспекты современной западной политики безопасности можно рассматривать и анализировать в том же основном ключе.

Можно очертить методологическое отношение неореализма к изучению национальной и международной политики. Он раскрывает определенную логику, стоящую за ключевыми решениями в этих областях. Однако, по мнению американского исследователя О. Холсти, неореализму «недостает необходимой точности, которая дала бы ясные указания политикам, находящимся у власти, какие именно решения принимать в земных ситуациях и ученым, каким образом интерпретировать эти решения». По мере развития международных отношений неореалисты были вынуждены реагировать и на то обстоятельство, что в их концепциях большое внимание уделяется военно-стратегическим постулатам, а экономические факторы являются лишь средством. Поэтому один из крупнейших представителей современного неореализма Р. Гилпин попытался обосновать и новую интерпретацию с точки зрения экономической парадигмы. Еще в 1987 г. им была опубликована крупная монография («The Political Economy of international Relations» - «Политическая экономия международных отношений»), В ней была обоснована экономическая составляющая развития современных международных отношений, в первую очередь роль мирового рынка, эффективность производства и роль политически лидеров в определении стратегии. Эту позицию поддержали видные представители неореализма Дж. Греко, Ф. Закария, Дж. Квестор, А. Органски. Последний, в частности, предпринял серьезную попытку доказать, что войны происходят тогда, когда «возможности амбициозного государства достигают уровня лидера, а стремление стать первым ведет к войне». Правда, эти выводы Органски делает на примере франко-прусской, русско-японской войн и обеих мировых. В этой связи американский аналитик Дж. Васкес отмечает, что неореализм не объясняет все совокупности развития международных отношений и сводит все проблемы к набору различных идей относительно поведения лидеров стран и дипломатов. В принципе, соглашаясь с ним, необходимо признать, что исходные положения неореализма являются существенными для анализа современного понимания ситуации, особенно в области политики безопасности. Этому есть несколько причин.

Во-первых, неореализм оказался востребованным государственными лидерами по причине того, что тенденции современной международной жизни создают впечатление опасности и что всякое явление, или процесс, которые нельзя объяснить, представляют собой угрозу. После событий в США и России широко распространенными стали тревоги и сомнения, порожденные:

а) разрегулированием прежних принципов функционирования международных отношений;

б) разрушением привычного баланса сил;

в) возникновением на мировой арене террористических организаций;

г) всплеском многообразных и многочисленных конфликтов нового типа. Все эти явления высветили неэффективность ООН и других международных организаций в деле построения нового международного порядка, основанного на верховенстве универсальных ценностей и общих интересов государств, на правовом урегулировании конфликтов и создании системы коллективной безопасности.

Во-вторых, старые положения теории реализма - о международной политике как борьбе за власть и силу, о государстве как главном и, по сути, единственном действующем лице этой политики, которое следует принимать во внимание, о несовпадении национальных интересов государств и вытекающей из этого неизбежной конфликтогенности международной среды и др. - оказались востребованными элитой Запада и прежде всего США. В США неореализм позволяет трактовать международные отношения в соответствии с американскими представлениями о международном порядке как о совокупности совпадающих с национальными интересами Америки либеральных идеалов, которые она призвана продвигать, опираясь, если необходимо, на использование военной и экономической силы. В других странах (как, впрочем, и в США) элиты привлекает; то положение теории неореализма, согласно которому единственным полномочным и полноправным выразителем национального интереса государства на международной арене является его правительство, обладающее монопольным правом представлять внутреннее сообщество, заключать договоры, объявлять войны и т. п.

В-третьих, немаловажную роль в сохранении неореалистического приоритета в лексиконе государственных лидеров играют представители генералитета и военно-промышленного комплекса, многочисленные эксперты и советники разных ведомств, «независимые» частные аналитические центры и отдельные академические исследователи, которые либо кровно заинтересованы в сохранении своего влияния, своей символической власти, своего статуса, либо, движимые рвачеством, стремятся не только удовлетворять спрос на рынке разных идеологий, но и оказывать воздействие на его формирование. И в том и в другом случае наиболее подходящими в период нестабильности международных отношений оказываются алармистские мотивы, рассуждения на тему возрастающих угроз мировой системе в целом, Западу и США в частности. Подходят и снова вошедшие в моду геополитические построения, многообразные сценарии грядущего миропорядка и т. п.

Разумеется, все эти сценарии или исследования, в большинстве своем опираются на весьма добротный анализ современного международного положения и внешнеполитических интересов своих стран, однако их односторонняя ориентированность, идеологическая ангажированность не вызывают сомнений.

Для примера обратимся к двум концепциям, получившим на Западе, пожалуй, наиболее широкий резонанс и к которым иногда ошибочно сводится все многообразие выдвинутых в последние годы положений об изменении природы международных отношений. Речь идет о «конце истории» Ф. Фукуямы и «столкновении цивилизаций» С. Хантингтона. Внешне они выглядят конкурирующими, даже противоположными. У Фукуямы речь идет о триумфе западных ценностей, всеобщем распространении демократии, идеалов индивидуализма и рыночной экономики. Хангтингтон же говорит о нарастающей угрозе с Юга, связанной с усилением мусульманской и конфуцианской цивилизаций, чуждых и враждебных Западу. Однако по своей внутренней сущности они весьма близки. В обоих случаях в основе теоретических построений лежит западноцентризм, связанный с созданием образа врага, роль которого призваны играть те, кто так или иначе противятся унификации образа жизни и мыслей по западному образцу, кто отстаивает свои национальные или цивилизационные особенности.

В этом свете обращает на себя внимание, что и концепция «конца истории», и концепция «столкновения цивилизаций» в своей трактовке сущности международных отношений исходят именно из распределения силы в мировой политике. Окончание «холодной войны» отождествляется с феноменом структурной динамики, связанной с распространением насилия. В обеих концепциях рассуждения о необходимости сохранения мира и демократии выливаются в апологию однополярности (и даже многополярности) под эгидой США или же в поиски врага, утраченного с окончанием «холодной войны».

Подобные взгляды Характерны для других видных экспертов в этой области. Так, по мнению 3. Бжезинского, важнейшим следствием победы Запада над Советским Союзом в «холодной войне» и исчезновения одной из двух сверхдержав является то, что ответственность за судьбу мира ложится на оставшуюся единственную сверхдержаву, а ее возможности позволяют обеспечить не только защиту, но и распространение ценностей демократии, индивидуализма и рыночного общества во всем мире. «Неореалисты» признают, что новая система международных отношений становится многомерной. Но, оставаясь верными заветам Гоббса, они по-прежнему настаивают на том, что эта корректива не меняет глубинной мотивации поведения государств) - стремления к безопасности путем наращивание силы. основным элементом которой, возможно, становится экономический, а не военный фактор. Вестфальская система конкурентной борьбы государств, по их мнению, живет и здравствует. Известный сторонник и в свое время практический «оператор» теории баланса сил Г. Киссинджер в работе «Дипломатия» утверждает, что нарождающийся мировой порядок все больше будет напоминать европейскую политику XIX в., когда традиционные национальные интересы и меняющееся соотношение сил определяли дипломатическую игру, образование и развал союзов, изменение сфер влияния. Аналогичный прогноз содержится и в мемуарах британского премьер-министра баронессы М. Тэтчер. Авторитет и привлекательность парадигмы неореализма были серьезно поколеблены с окончанием «холодной войны». Некоторые из его представителей даже стали называть себя «либеральными реалистами», или же «утопическими реалистами», показывая тем самым готовность к определенному пересмотру ряда положений своей парадигмы, в том числе и положения об анархичности природы международных отношений. Так, например, Б. Бузан, не подвергая сомнению тезис о радикальном отличии политических взаимодействий в рамках государства от отношений на международной арене, в то же время считает, что в целом природа таких отношений меняется в сторону «зрелой анархии», в рамках которой западные государства способны играть роль гаранта международной безопасности, а достижения прогресса становятся доступными для всех, в том числе и для слабых государств и рядовых индивидов.

3. Место и роль идеализма