10

Лорд Чалфонт

Размещено на http://www.allbest.ru/

1

ОКОНЧЕНА ЛИ “ХОЛОДНАЯ ВОЙНА”?

Лорд Чалфонт, Президент группы

по вопросам обороны Палаты лордов Великобритании

Осознание того, что “холодная война” наконец завершилась, пока не проникло глубоко в геополитическое мышление недавних врагов. На Западе многие бездумно продолжают относиться к России как к Советскому Союзу, а реакция России на внешнеполитические действия США нередко напоминает времена идеологической конфронтации. Однако совершенно очевидно, что Европа и США должны видеть в России не источник военной угрозы, а потенциального партнера в деле грядущего развития Европейского Сообщества и Атлантического альянса. Угроза глобальному миру и стабильности больше не исходит от крупномасштабной конфронтации противостоящих идеологий. Она коренится в опасности, представляемой международным терроризмом, рядом региональных конфликтов и зон напряженности, которые могут обостриться и выйти за пределы своих границ. В них могут быть втянуты одна или несколько крупных держав, проявивших на раннем этапе конфликта готовность взять на себя гуманитарные функции или выступить в роли миротворцев.

В этих условиях важно, чтобы Россия имела представление о тех силах, которые стоят за формированием стратегической доктрины Запада. Западным странам и России необходимо ответить на один из самых насущных вопросов: как произошло, что Атлантический альянс по мере развития международных отношений оказался в ситуации, когда развертывание экспедиционных войск стало признанным, более того, основополагающим фактором в военном мышлении и планировании. Другими словами, как стало возможным, что вместо одной геополитической реальности, в которой военная сила была преимущественно инструментом обороны национальных государств и их союзов, появилась другая, в которой военная сила превратилась в инструмент вмешательства, в том числе в дела суверенных государств. Этот феномен, с легкой руки одного французского военного стратега, стал называться “правом на вмешательство”.

Однако точка зрения, что внешняя политика государства должна преследовать в первую очередь национальные интересы, по-прежнему убедительна. Этот принцип исходит из концепции национального государства как базового элемента структуры международного сообщества. Не стоит и доказывать, что понятие “международные отношения” подразумевает отношения между национальными государствами. Границы этих государств до сих пор считались неприкосновенными, а проведение политики внутри этих границ было прерогативой местных правительств. Этот принцип заложен в Уставе Объединенных Наций, который декларирует, что эта организация основана на принципе суверенного равенства всех ее членов.

Статья 2 (4) Устава требует от всех членов ООН “воздерживаться в их международных отношениях от угрозы силой или ее применения как против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства, так и каким-либо другим образом, несовместимым с Целями Объединенных Наций”. Статья 2 (7) подчеркивает, что “Настоящий Устав ни в коей мере не дает Организации Объединенных Наций права на вмешательство в дела, по существу входящие во внутреннюю компетенцию любого государства...” Хотя статья и заключает, что “этот принцип не затрагивает применения принудительных мер на основании Главы VII”, данная глава говорит только о действиях “в отношении угрозы миру, нарушений мира и актов агрессии”.

Что бы ни гласила теория, очевидно, что на практике принцип невмешательства уже не имеет былого значения. Появление категории “международных преступлений”, таких как пытки, геноцид и этнические чистки, привело к утверждению, что внутренняя политика государства, следствием которой является крупномасштабное притеснение населения, не может более считаться его внутренним делом. Принцип невмешательства заменен “правом на вмешательство” на основании гуманитарных соображений.

И все же поспешно выбросить принцип невмешательства на свалку истории означало бы поставить под угрозу сами основы международного порядка. Бутрос Бутрос Гали, бывший Генеральный секретарь ООН, так отозвался об ускорении процессов глобализации: “Между изолированными индивидуумами и внешним миром должна существовать промежуточная структура. Этой структурой является государство и национальный суверенитет. Они помогают людям в вопросе самоидентификации”.

Однако действующий Генеральный секретарь предложил радикально иное и политически более корректное видение проблемы, приведшее к появлению лозунга “этической внешней политики”. Кофи Аннан провозгласил, что “коллективный интерес является национальным интересом” и главный вызов ООН в XXI веке состоит в “объединении в поддержку принципа нетерпимости к масштабным и систематическим нарушениям прав человека, где бы они ни происходили”.

Схожие изменения произошли со стратегической концепцией НАТО. Она бы- ла создана как исключительно оборонительная организация. Согласно статье 5 Североатлантического договора союзники заявили, что “вооруженное нападение на одного или нескольких из них в Европе или Северной Америке будет рассматриваться как нападение на них всех...”. На встрече в верхах стран НАТО в 1991 г. появились новые мотивы. Главы государств и правительств пришли к согласию, что с окончанием “холодной войны” угроза нападения на Европу исчезла и новая угроза заключается в “нестабильности в результате экономических, социальных и политических проблем, включая этническую вражду и территориальные споры, существующие во многих странах Центральной и Восточной Европы”. Они также согласились с тем, что интересы безопасности Альянса могут оказаться под угрозой и по другим причинам - распространение оружия массового уничтожения (ОМУ), перебои с поставками жизненно важных ресурсов, акты терроризма и саботажа. Все же в Стратегической концепции 1991 г. по-прежнему подчеркивалось, что НАТО по своим целям остается “сугубо оборонительной организацией”.

К 1999 г. от этих слов в Стратегической концепции не осталось и следа. Британское министерство обороны нашло возможным заявить, что принцип “внешней досягаемости” (outreach) стал центральным в концепции коллективной безопасности и что вместо принципа статичной обороны структуры и возможности Альянса должны ориентироваться на задачи по обеспечению сил развертывания, включая, очевидно, и “право на вмешательство”. Бесспорно, что то, о чем говорят г-н Аннан и лидеры стран НАТО, отражает главную тенденцию развития международных отношений. Однако это еще не доказывает ее правильность, и что бы ни заявлялось в ООН, национальные правительства должны крайне взвешенно подходить к вопросу о том, хотят ли они, чтобы “право на вмешательство” стало основополагающим принципом их внешней политики. Опыт, который имеется на сегодняшний день, показывает, что такой подход имеет ряд слабых мест. Наиболее заметное - тот факт, что “гуманитарные” интервенции далеко не всегда успешны.

Военное предприятие в Косово не только поставило вопрос о пропорциональном применении сил развертывания, но, как представляется, только ухудшило положение в регионе. Во-вторых, неизбежен селективный и непоследовательный характер таких операций. Даже наиболее рьяные критики нарушений прав человека в Чечне знают, что, хотя они и могут безнаказанно вдребезги разбомбить Белград, будет в высшей степени глупо предпринимать что-либо похожее в отношении Москвы. Стоит сказать и о том, что подчас гуманитарные соображения странным образом совпадают со стратегическими и экономическими интересами применяющих “право на вмешательство”.

Также существуют важные последствия для оборонных программ и доктрин, которые призваны отвечать требованиям новой внешней политики. Военные силы, по-видимому, должны будут состоять из небольших подразделений - бригадных групп или даже батальонов - и использоваться больше в качестве жандармерии, чем как боевые войска. Снизятся возможности по отработке совместных действий на уровне крупных боевых формирований. Более того, чрезмерный акцент на гуманитарную составляющую непременно скажется на культуре агрессии вооруженных сил. Принцип “минимальной силы” миротворцев и надзирателей за общественным порядком сильно отличается от принципа “максимального применения силы”, необходимого в условиях интенсивных боевых действий.

Есть и другая крайне важная проблема, вызванная военной концепцией экспедиционных сил. Если применение “права на вмешательство” подразумевает развертывание вооруженных сил на территории других стран, эти силы могут при определенных обстоятельствах стать мишенью для ракет с ядерными, химическими и биологическими боеголовками. Такой же опасности могут подвернуться и опорные базы этих сил, будь они расположены в театре военных действий (ТВД) или даже в их собственной стране. Последствия такой угрозы для Британии становятся все более очевидными. Британские силы ядерного возмездия в настоящее время полностью основываются на четырех атомных подводных лодках, оснащенных системами “Трайдент”. Такое положение дел, продолжая быть важным в контексте остаточной угрозы, которая может исходить от России (по крайней мере в ее нынешней стратегической диспозиции), никак не учитывает возможность превращения Китая в военную супердержаву с экспансионистскими устремлениями. Еще важнее то, что традиционная концепция ответного удара не принимает во внимание одну из основных угроз, появившихся на стратегическом горизонте, - распространение ОМУ и средств его доставки, и эта проблема затрагивает не только Индию и Пакистан, которые успешно провели ядерные испытания и ракетные пуски.

В докладе ЦРУ 1995 г. заявлено, что количество стран, имевших к тому времени “или, возможно, разрабатывающих ОМУ и баллистические системы их доставки”, достигло по крайней мере 20. Сейчас эта цифра приближается к 40, а через 10-15 лет может увеличиться до 50, хотя недавние расчеты государственного департамента США дают более консервативные оценки. ЦРУ считает, что пять стран - Северная Корея, Иран, Ирак, Сирия и Ливия - уже обладают или разрабатывают баллистические ракеты, которые “угрожают интересам США”. Слова об “интересах США” не случайны и полны смысла. Считается, что, хотя только Северная Корея потенциально может угрожать территории США и иной агрессор не в состоянии ее поразить, он все же может коренным образом повлиять на американскую стратегию и политику, если подобной опасности подвергнутся Лондон, Париж или Эль-Рияд.

Таким образом, высока вероятность того, что распространение и использование ОМУ и баллистических ракет станут характерными чертами глобальной стратегии в XXI веке. С тех пор как баллистические ракеты впервые были использованы на заключительной стадии Второй мировой войны, последовало более 5 тысяч их запусков, большинство из которых пришлось на прошедшее десятилетие. В настоящее время свыше 13 тысяч баллистических ракет находится на вооружении 37 стран, и их число быстро растет. Многие из этих государств обладают также химическими, биологическими и ядерными боеголовками или работают над программами по их созданию. Высока вероятность того, что оружие из этого арсенала скорее раньше, чем позже, будет применено.

Распространение ракет и ОМУ может нарушить региональный баланс сил, помешать и даже предотвратить западное военное вмешательство в кризисных точках планеты в зависимости от того, как часто такое оружие будет использоваться странами “третьего мира” с целью шантажа и запугивания. Однако в результате коренного изменения ситуации в вопросах безопасности наибольшее беспокойство вызывает факт потенциальной способности этих государств наносить удары - возможно, с надводных кораблей - по европейским городам с помощью ракет, оснащенных химическими, биологическими и ядерными боеголовками.

Эти угрозы были очевидны уже в прошлом десятилетии, но из-за занятости другими проблемами правительства западных стран проявили медлительность как в осознании их далекоидущих политических и стратегических последствий, так и в проведении эффективных контрмер. Реальность такова, что некоторые западные страны вступили в новый век с оружием и стратегическими концепциями, основанными на устаревшем военном мышлении, которое до сих пор находится под влиянием изжившего себя догмата времен “холодной войны” о взаимной уязвимости.

В британской Стратегической оборонной программе (СОП) 1998 г. было заявлено о “масштабном пересмотре политики” в ответ на изменение стратегических реальностей, но этот пересмотр не закончен и поныне. В отсутствии надежных и эффективных средств защиты британских городов и экспедиционных сил любое решение по направлению сил быстрого реагирования в проблемный регион может уже в недалеком будущем представлять огромную опасность. Политическое руководство столкнется с неизбежной дилеммой - подвергнуть эти силы и, возможно, даже британские города неприемлемому риску или признать, что Британия больше не в состоянии осуществлять заморские военные интервенции. Как продемонстрировала война в Персидском заливе, угроза атаки баллистическими ракетами, вооруженными пусть и обычными боеголовками, может оказаться существенной проблемой для западных сил вторжения. В результате способность Британии в будущем проявлять свою мощь за рубежом оказывается под вопросом, а без нее наше влияние, наша роль в мировых делах, наша ценность как союзника будут несравненно ниже.

Ряд стран “третьего мира” делает выбор в пользу баллистических ракет, потому что последние имеют гарантированные средства доставки, их легко скрыть и развернуть, они придают особый статус государствам-обладателям и лучше поддаются контролю со стороны политического руководства, в отличие от других видов оружия. Увеличение зоны полета ракет, все в большем количестве поступающих на боевое дежурство, означает, что Европа все глубже втягивается в зону потенциального обстрела со стороны ближневосточных государств-изгоев. В недалеком будущем в подобном же положении окажется и Америка.

Бесспорно, что Британия с особым вниманием относится к угрозам своим интересам и интересам своих союзников со стороны государств, имеющих ракеты и ОМУ, но сменяющие друг друга правительства не смогли до настоящего времени пересмотреть требования к стратегии устрашения в свете изменения стратегической обстановки. В условиях, когда число ядерных держав растет, британская система “Трайдент” по-прежнему призвана играть определенную роль, но ее использование будет невозможным во многих чрезвычайных ситуациях, и правительство страны больше не рассматривает “Трайдент” как инструмент возмездия на все случаи жизни.

Многие военные стратеги считают, что в интересах Британии в ближайшем будущем предпринять срочные шаги по созданию ПРО ТВД. В дальнейшем этим интересам, видимо, может послужить участие страны в глобальной системе обороны во главе с США, организованной на базе НАТО на основе долевого вклада в ее создание и поддержание. Глобальная система такого рода может усилить Альянс, тогда как при создании национальной ПРО (НПРО) США подвергнутся критике за то, что организовали защиту своей территории за счет увеличения риска для своих союзников. Не в интересах Европы, чтобы лидер западного Альянса был уязвим для ракетного нападения; не в интересах США строительство НПРО за счет безопасности своих союзников.

Вряд ли глобальная ПРО может быть создана в рамках ограничений, налагаемых Договором по ПРО - реликта “холодной войны”, который стесняет даже конструкторские разработки и испытания. По этой причине США наверняка предпримут действия по выходу из договора, при необходимости в одностороннем порядке. Нетрудно предвидеть, что несогласие с подобными действиями со стороны Франции приведет только к усилению изоляционистских настроений в США или, что вероятнее, к действиям Америки вне рамок НАТО. Оба варианта противоречат интересам Европы, чья поглощенность внутренними делами и одержимость прожектами европейской обороны и безопасности сделали ее слепой в отношении к самой опасной проблеме безопасности в современном мире. В этом контексте постоянный диалог между Россией, Европой и Америкой жизненно необходим.

Сегодня мы находимся в новой, до конца не исследованной геополитической реальности. Роберт Каган и Гари Шмитт в статье, опубликованной в журнале “Комментари” в 1998 г., выдвинули трезвую мысль о том, что “число государств, пытающихся заполучить оружие массового уничтожения и средств его доставки, будет расти, и угроза, представляемая таким оружием, будет все явственнее становиться характерной чертой международных отношений”.

Одна из очевидных составляющих этого сценария заключается в том, что попытки установить режим эффективного контроля за ОМУ не увенчались успехом. Когда Договор о нераспространении ядерного оружия вступил в силу более 30 лет назад, оптимизм по поводу контроля был уместен, хотя даже тогда этот вопрос вызывал разногласия. В 60-х гг., на переговорах по контролю за вооружениями в рамках Комитета по разоружению 18-ти государств, индийский делегат выразил протест против сути Договора о нераспространении, сравнив ядерные державы “с собранием алкоголиков, навязывающих сухой закон всем остальным”.

С умножением числа ядерных держав Договор по ПРО теряет свою стратегическую обоснованность. Этот договор, заключенный в эпоху конфронтации между Советским Союзом и Западом, узаконил и воплотил доктрину взаимного гарантированного уничтожения. Многие и тогда считали, что даже в условиях, когда СССР был единственным потенциальным врагом, способным доставлять ОМУ с помощью баллистических ракет, эта доктрина была несостоятельной и невероятной. Все же в каком-то смысле она срабатывала, потому что противники в те времена были, в стратегическом смысле, консервативными державами, страшащимися риска ядерной катастрофы. В многополярном мире ядерных держав, среди которых есть и государства-изгои, полагаться на такую манеру поведения нельзя. Возмездие, в виде угрозы ответного ядерного удара, больше не является жизнеспособной стратегической доктриной для любого сценария развития событий. Роберт Каган и Гари Шмитт в следующей форме поставили ключевой в этом отношении вопрос: “Предположим, диктатор, вроде Саддама Хусейна, произвел запуск баллистической ракеты по Саудовской Аравии... Мыслимо ли, что мы будем готовы превратить Багдад в новую Хиросиму с целью наказать агрессора?” Ответ на этот вопрос очевиден.

Следовательно, если фактор устрашения сам по себе больше недостаточен для предотвращения ядерной атаки на страны Запада или зоны их интересов, то что имеется взамен? Если согласиться с тем, что эффективный режим нераспространения оказался нереализуемым и что Договор по ПРО устарел, то противоракетная оборона оказывается не только возможной, но и, вероятно, единственной альтернативой.

В исследовании, опубликованном еще в 1992 г. Институтом европейской обороны и стратегических исследований, Кит Пейн приводит аргументацию в пользу создания противоракетной обороны как жизненно важного компонента европейской системы безопасности и доказывает, приводя в пример войну в Персидском заливе, что концепция возмездия с помощью ответного удара больше не работает. Пейн показывает, что создание Европой эффективной, пусть и несовершенной, системы перехвата небольшого количества ракет было бы огромным достижением для стран НАТО. США уже вплотную приступили к программе по созданию НПРО. Это требует больших изменений в Договоре по ПРО и служит темой переговоров с Россией, которая, как и Советский Союз, является другим, единственным контрагентом этого соглашения. Если к согласию прийти не удастся, США, наверняка, выйдут из договора в одностороннем порядке, на что имеют полное право согласно его условиям.

Что касается Соединенного Королевства, то в СОП 1998 г. не содержится глубокого анализа этой проблемы безопасности. На странице 11 документа, под заголовком “Приоритеты безопасности в будущем (за границами Европы)”, имеется единственное упоминание о “наличии потенциала распространения баллистических ракет, химического, биологического оружия и даже ядерного оружия...”, а заявление британского правительства о политике в области противоракетной обороны и вовсе вынесено среди прочего материала в приложение к программе. В заявлении говорится: “Ряд систем, имеющих целью поражение баллистических ракет, находится на стадии разработки, в первую очередь в США. Они могут сыграть свою роль в числе сбалансированного комплекса способов по предотвращению риска со стороны химического и биологического оружия и средств его доставки. Но технологии в этой сфере быстро изменяются, и на данном этапе было бы преждевременно принимать решение о создании такой системы”.

На первый взгляд, такой подход является здравомыслящим и “консервативным”, но он все же подразумевает, что Британия может не принять решения о создании своей собственной противоракетной системы, хотя и рассматривает возможность международного сотрудничества в этой области. В момент своего опубликования СОП представляла собой конструктивное предписание по модернизации британских вооруженных сил с целью их адаптации к новым угрозам и вызовам в постбиполюсную эпоху. Джордж Робертсон, занимавший в то время пост министра обороны, писал в введении к программе: “В новую эпоху после окончания “холодной войны” мы должны быть готовы справиться с кризисом по месту его возникновения, а не дожидаться, пока он достигнет наших границ”.

Эти начинания предваряли появление концепции экспедиционных сил и того, что Робертсон назвал “крупномасштабным планом перемен”. Однако такие намерения и впредь будут безуспешными и не приведут к достижению амбициозных и впечатляющих целей СОП, если экспедиционные силы, или их опорные базы, находясь в чужих краях, не будут должным образом защищены от угрозы ракетного нападения ядерного, химического или биологического характера со стороны многочисленных потенциальных противников.

И Россия, и Европа имеют общие интересы в области стратегической безопасности. Общим интересам послужили бы отказ России от устаревшей концепции взаимного гарантированного уничтожения, которая проистекает из Договора по ПРО, и внимательное изучение ею возможностей сотрудничества с Европой и США в создании эффективной обороны от ракетного нападения со стороны государств-изгоев. Другой проблемой, в решение которой Россия может внести вклад совместно со своими европейскими соседями, является область европейской обороны.

Представляется, что в западных странах недостаточное внимание уделяется вопросу о последствиях применения стратегической доктрины, которая предъявляет новые требования к военным операциям, материальная база которых сужается. Например, британские вооруженные силы размещаются не только в Ирландии и Европе, но на Ближнем и Дальнем Востоке, а также на Балканах. В результате так называемая проблема перенапряжения сил приближается к критической черте. Одновременно многие умы охвачены идеями европейской идентичности в области обороны и безопасности и созданием европейских сил быстрого реагирования (СБР). Эти планы не только ведут к отчуждению от Европы большей части оборонного истэблишмента США, но и потребуют увеличения военных расходов. Европейские СБР - следующий шаг к реализации концепции военных операций по принципу “военной жандармерии”, которая именуется критиками не иначе, как “Oxfam Oxfam - международная благотворительная неправительственная организация. со штыками”.

Появление европейской оборонной идентичности является наиболее спорным пунктом в повестке дня военного планирования НАТО. В пятом разделе Маастрихтского договора 1992 г. государства-участники обязуются “определить и приступить к осуществлению общей внешней политики и политики в области безопасности”. На встречах министров иностранных дел стран НАТО в Берлине и Брюсселе в 1996 г. была достигнута договоренность о создании оборонной идентичности в рамках Альянса, основанной на концепции “отделимых, но не отдельных” структур. Эта политика была поддержана и развита в Амстердамском договоре 1997 г. и на ноябрьском саммите стран НАТО в Мадриде, на котором главы государств и правительств подтвердили свою приверженность концепции европейской оборонной идентичности и организации СБР. Последние под эгидой Западного европейского союза (ЗЕС) могут использовать материальную базу НАТО для осуществления поставленных задач в Европе. Такая система призвана углубить европейское оборонное сотрудничество и не допустить копирования функций или конкуренции с НАТО. Однако встает вопрос, можно ли добиться такой цели, не ослабив трансатлантические узы?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к тексту Маастрихтского договора. В прошлом уже не раз предпринимались попытки создать европейский оборонительный союз, но именно в Маастрихте европейские лидеры положили начало той цепи событий, которая привела к нынешней дилемме. Важно представить себе основополагающие политические цели тех, кто разработал идею оборонной идентичности. После подписания договора канцлер Германии Гельмут Коль заявил, что этот документ открывает новый этап в развитии ЕС, который “через несколько лет приведет к появлению Соединенных Штатов Европы”. В этом контексте уместно вспомнить и о мнении Жака Делора, что движущими силами развития ЕС являются единая валюта и оборона.

Такая логика ведет к признанию того, что единая валюта, оборона и политика в области безопасности недостижимы без учреждения в конечном счете общеевропейских Центрального банка, оборонного ведомства и министерства иностранных дел - по существу Соединенных Штатов Европы. Это с неизбежностью приведет к исчезновению НАТО в его нынешнем виде и к появлению новой европейской политической и оборонной идентичности, отдельной и независимой от США. Эти подозрения подкрепляются в свете франко-британский декларации, принятой в конце 1998 г. в г. Сэнт-Мало, в которой, по словам баронессы Симонс, высокопоставленного сотрудника британского МИД, “ставится задача по созданию дееспособных вооруженных сил как опоры общей внешней политики, обороны и политики в области безопасности, способных принять участие в урегулировании кризисных ситуаций на международной арене”. К этому можно также добавить пример недавнего заигрывания с идеей военной активности европейской составляющей в НАТО без привлечения США. Что касается официальной позиции британского руководства, то она основывается на приверженности НАТО вкупе с укреплением европейской составляющей в рамках Альянса.

Развитие этих событий происходит на фоне все новых сокращений в европейских вооруженных силах. В европейских странах НАТО темпы снижения оборонных расходов в 1999 г. в очередной раз составили около 5% в реальном выражении. Вклад Европы в бюджет НАТО снизился до 40%, в то время как со стороны США прослеживается обратная тенденция - увеличение трат в первую очередь на подготовку военного персонала и его боеготовность. Соединенные Штаты выделяют на оборону вдвое больше средств, чем все европейские члены НАТО, вместе взятые. Такое использование мирного дивиденда рассматривается некоторыми как обоснованное перераспределение национальных ресурсов в изменившихся условиях после окончания “холодной войны”, но оно влечет за собой ряд неизбежных последствий. угроза стратегический безопасность нато

Если модная доктрина международных отношений согласно взглядам нынешнего Генерального секретаря ООН и Стратегической доктрине НАТО призвана стать фундаментом для оборонной и внешней политики завтрашнего дня, если “право на вмешательство” предполагает развертывание экспедиционных сил в разных частях планеты, если число государств, обладающих ОМУ и средствами их доставки на дальние расстояния, растет, то тогда оборонные бюджеты европейских стран должны быть коренным образом пересмотрены.

Смысл происходящего имеет серьезное значение для России, чьи вооруженные силы переживают упадок уже целое десятилетие. Недавно президент Путин выступил за укрепление готовности страны к отражению внешних угроз. На заседании Совета безопасности летом 2000 г. приоритет отдавался улучшению положения вооруженных сил обычного назначения и урезыванию материальной базы межконтинентальных баллистических систем. Есть показатели того, что в Москве приходит понимание важности сотрудничества с западными странами в области обороны и безопасности как на двухсторонней основе, так и с НАТО в целом.

Постоянный диалог между ними крайне необходим для создания эффективной системы безопасности в евроатлантическом регионе. По мере того, как мы вступаем в XXI век, жизненно важно, чтобы все европейские и атлантические державы признали, что “холодная война” окончена. Угрозы нашей безопасности изменились, и мы должны встретить их вместе. Беспрецедентный акт международного терроризма 11 сентября подтверждает это с новой силой.

Размещено на Allbest.ru