Глобальная трансформация и страны бывшего "Третьего мира"

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Глобальная трансформация и страны бывшего «Третьего мира»

А.М. Родригес-Фернандес

В статье предпринята попытка анализа промежуточных итогов современной глобализации, осуществляемой государствами Запада в странах Азии и Африки. Автор привел распространенные определения глобализации, сформулированные именно ведущими мировыми державами, а поэтому в значительной мере односторонние и тенденциозные. В основном они сводятся к пяти измерениям: общие экологические угрозы, культурная глобализация, глобализация коммуникаций, экономическая глобализация, политическая глобализация. Однако западные идеологи, анализируя, из чего именно складывается глобализационный феномен, оставляют без внимания вопрос, чем он по сути является, на каких закономерностях базируется, каково его функционирование и как влияет его распространение на ход мирового развития. К тому же апелляция к дискурсам глобализации превратилась в декларации многих исследований, оставляя без внимания еще один вопрос о том, какие же характеристики имеет этот процесс сам по себе (например, оказалось, что довольно сложно установить, существуют ли вообще такие социально-политические и экономические измерения, которые не попадали бы под определение «глобализации»).

Ключевые слова: глобализация, необратимый всемирный процесс, развитые страны Азии и Африки, резкая поляризация между разными регионами.

А. Rodriges-Fernandes. Global transformation and ex-“Third world" countries. There is an attempt of analysis of some outcomes of modem globalization being conducted by Western developed countries in Asia and Africa in the article. The author states wide-spread definitions of globalization formed in the leading world states; therefore, those definitions are significantly one-sided and tendentious. Mainly they come to five points: common ecological danger, cultural globalization, communicational globalization, economic globalization and political globalization. However Western ideologists while analyzing the grounds of globalization phenomenon do not regard regularities it is based on, how it works and its influence on the world development. Moreover, the appeal to discussion on globalization by many scientists was turned to just a declaring; they passed by the problem of characterizing the process itself (for instance, it appeared to be rather difficult to determine if there exist such social, political and economic gradations that are not linked with the definition of globalization).

Key words: globalization, irreversible world process, developed countries in Asia and Africa, sharp polarization between different regions.

XXI в. начался под знаком геополитического хаоса в результате быстрого разрастания векторов и исполнителей насилия, а также приумножения экономических шоков и обострения гуманитарных проблем развития человечества. Следствием глобализации стало оформление первой полноценной мир-экономики, охватившей 80% шестимиллиардного населения планеты, которая развивается в единой системе обменов, сформировав тем не менее не единый и целостный неолиберальный рынок, а единую экономическую систему разнокачественных хозяйственных организмов.

Глобальная трансформация, таким образом, нашла выражение как в распространении однотипности мирохозяйственного потенциала вследствие рыночного движения стран с переходной экономикой, так и в нарастании отрицательных экономических явлений, как, например, хроническая экономическая нестабильность, ставшая результатом предпринимательской активности большого количества новых субъектов хозяйственной деятельности, или социальная и культурная гетерогенность систем, на которые глобализация распространялась.

Итак, в новых исторических условиях определение долгосрочных задач национального развития связано с выделением параметров глобализации: чем этот феномен является, в чем он обнаруживается и как влияет его распространение на окружающий мир.

Каноническим определением глобализации, построенным в интересах генерирующих этот процесс ведущих мировых держав, присуща значительная мера тенденциозности и односторонности в освещении сущности этого явления, целей и последствий его планетарного распространении. Подобные дефиниции, в частности, сосредоточены на таких внешне индифферентных функциональных признаках глобализации, как совокупность тенденций, направленных на формирование всемирной взаимосвязи между социальными явлениями и социальными секторами [6].

При этом выделяются пять основных измерений глобализации.

Общие экологические угрозы. В этом случае утверждается, что глобализация обусловлена общим ухудшением состояния природной среды.

Культурная глобализация. Этот аспект подчинен доказательству преимуществ, с одной стороны, распространения индивидуальных западных ценностей (например, прав человека) на большую часть населения мира, а с другой - принятия человечеством западных институциональных практик (административной организации, рациональности, ценностей экономической эффективности и политической демократии).

Глобализация коммуникаций. В этом случае глобализацию связывают с началом новой эры информационных технологий, с обретением всемирным социальным пространством новых качеств по мере развития информационных технологий.

Экономическая глобализация, которая знаменует становление экономических отношений всемирного характера. Переплетение рынков, финансов, товаров и услуг, мировых транснациональных компаний (ТНК) является ярчайшим проявлением этого процесса. Капиталистическая мир-система, конечно, имела международный характер еще несколько веков назад, но объем и степень глобализации капиталовложений и торговли возросли в беспрецедентных масштабах лишь в последнее десятилетие.

Политическая глобализация, состоящая в институционализации международных политических структур. Это явление толкуется в контексте 20 продолжительной предыстории: европейского «концерта государств», Лиги наций, ООН [3].

Таким образом, анализируя, из чего именно складывается глобализационный феномен, его идеологи оставляют без внимания вопрос, чем он является, на каких закономерностях базируется его функционирование и как влияет его распространение на ход мирового развития, предопределяя, таким образом, по мнению американского политолога С. Тулмина, сложности и противоречия в процессе понимания феномена [7, р. 24].

Апелляции к дискурсам глобализации превратились в декларации многих исследований, оставляя без необходимой проработки вопрос о том, какие же характеристики имеет этот процесс сам по себе. В результате оказалось, например, что довольно сложно установить, существуют ли такие социально-политические и экономические измерения, которые бы не подпадали под определение глобализации. Это приводит к путанице в процессе толкования многих событий, поскольку не проясняет, были ли они результатом глобализации или других явлений и какова динамика глобализации как процесса. Кроме того, исследование глобализации редко переходит на эмпирический уровень, вследствие чего практически отсутствуют работы, которые бы показывали, каким образом глобализация происходит на уровне национальных государств и отдельных регионов.

Использование феномена глобализации как своеобразного пропагандистского клише отмечает финский ученый П. Аласуутари, обращая внимание на то, что преобладающая часть литературы по этой проблеме не дает ответа на главный вопрос: каким образом происходят изменения. Пользуясь этой неопределенностью, констатирует он, апелляции к глобализации употребляются как своеобразное терминологическое прикрытие разных процессов и событий, за которыми усматривается конъюнктурная заинтересованность или стремление оправдания тех или иных политических действий [2].

Более того, даже характеристики глобализации, которые ее приверженцы толкуют как сравнительно разработанные, при более внимательном рассмотрении выявляют ряд определений, которые перекрывают изначальное смысловое наполнение.

Односторонние утверждения о том, что глобализация имеет универсальное положительное влияние на развитие цивилизации, приобретает признаки необратимого всемирного процесса и имеет характер чуть ли ни закона, не могут отвлечь внимание от таких ее проявлений, как усиление резкой поляризации между разными регионами современного мира. То есть распространение глобализационных процессов оказалось не только не способным преодолеть отрицательные тенденции в развитии богатых и бедных стран планеты, в соответствии с которыми, например, в минувшее тысячелетие индивидуальный доход жителей Северной Америки увеличился в среднем в 57 раз, а Западной Европы и Японии - в 44 раза на фоне семикратного увеличения доходов остальных жителей земного шара. Наоборот, очевидным стало влияние глобализации на углубление указанной диспропорции. Если в 1000 г. разница в доходах жителей тогдашнего «первого номера» планеты - Китая и западной части Европы составляла приблизительно 1,2 : 1, то в 1960 г. соотношение доходов богатейших жителей «Севера» и беднейших жителей «Юга» составляло 13 : 1, а в 2000 г. - 82 : 1. Вдобавок возрастающая концентрация мировых ресурсов и благ у небольшой части населения планеты и обвальное обнищание значительной части ее жителей выглядят особенно зловеще на фоне перспективы, с одной стороны, увеличения населения планеты с 6,2 млрд человек сейчас до 9,2 млрд к 2050 г., а с другой - деструктивного вклада неолиберализма в прирост производства мирового валового продукта, темпы которого сократились с 5% в 1960-х гг. до 3,6% в 1970-х гг. и до 2,8% в 1980-х и 1990-х гг.

Вследствие такого развития в 1990-2001 гг. только 30 государств земного шара были отмечены среднегодовым приростом ВВП более 3%, а в 71 стране наблюдались разные фазы «вползания в стагнацию» - от 0 до 3% прироста ВВП в среднем за год, а у 54 государств динамика ВВП вообще была отрицательной [4, р. 108-110].

Анализируя в этой связи ближайшие перспективы эволюции человечества, в особенности вероятность сокращения нищеты в планетарном масштабе, охватившей сегодня уже свыше 1 млрд человек, Программа развития ООН (ПРООН) в своем Докладе о гуманитарном развитии за 2003 г. отмечает, что если это и состоится, то, в основном, благодаря высоким темпам социально-экономического прогресса в Китае и Индии, где проживает треть населения земного шара.

Действительно, среднегодовые темпы экономического роста КНР на протяжении последних 20 лет составляли 9,3%, в то время как Индия в 1990-е гг. также смогла достичь устойчивого экономического подъема, среднегодовой показатель которого равнялся 5,8%. В результате процент людей, которые проживают в этих странах за чертой бедности, т.е. на сумму менее 1 долл. в день, сократился за последнее десятилетие в Китае с 33 до 16%, а в Индии - с 42 до 35%. Именно с перспективой дальнейшего подъема двух упомянутых стран и повышением благосостояния их граждан ПРООН и связывает возможность сокращения показателей планетарной нищеты, в то время как недееспособность других факторов влияния на уменьшение глобальной бедности создает у большинства слаборазвитых регионов земного шара ситуацию «угрожающего вызова человечеству» [4, р. 108-110].

Эти обобщения относительно перспектив решения наиболее актуальной проблемы мировой периферии - сокращения нищеты, как и значения продуктивности вклада в прогресс человечества в контексте выделения именно роли Китая и Индии - чрезвычайно интересны. Интересны уже тем, что, в сущности, опровергают постулат о тотальной экономической либерализации мировой периферии как предпосылке ее социально-экономического подъема. Ведь Китай и Индия никогда не были, да и сейчас не стали государствами с классической моделью либеральной экономики.

Так, руководство КНР причины социально-экономического прогресса своей страны определило следующим образом: «высокие темпы возрастания ВВП были достигнуты за счет эффективного соединения принципов планового регулирования с рыночными методами на основе социалистической плановой экономики, в том числе централизованного определения темпов и пропорций развития народного хозяйства» [Там же, р. 62]. глобальный мирохозяйственный экономический китайский

В Индии же, как и в Китае, осторожная взвешенная либерализация осуществляется с целью повышения эффективности экономики смешанного типа, которая развивается на основе планового регулирования с большой долей участия государства в хозяйственных делах. Под влиянием успехов Советского Союза Индия после обретения независимости в 1947 г. ввела экономическую модель, близкую к той, что существовала в СССР. В 1950-70-х гг. экономика этой страны возрастала в среднем на 3-4% в год, а в 1980-х гг. - на 6%. Процесс умеренной либерализации 1990-х гг. добавил свои позитивы. Среднегодовые темпы прироста ВВП на рубеже веков достигли 6-7%, дав индийскому руководству основания планировать на осуществляемую ныне десятую пятилетку 8-процентный ежегодный экономический рост [1].

Интересным в данной связи является и то обстоятельство, что многие представители индийских деловых кругов усматривают причины отставания развития своей страны от темпов экономического прогресса Китая именно в преимуществах «китайского авторитаризма» перед «индийской демократией». В частности, они «видят причины отставания от Китая в специфике политической системы обеих стран. В КНР всевластие правящих кругов и связанного с ними бизнеса разрешает им действовать без особых ограничений: изменять законы, направлять многомиллиардные финансовые ресурсы на развитие инфраструктуры, в том числе мегапроектов, получать лицензии... В Индии же приходится делать каждый шаг, имея дело с малокомпетентной и коррумпированной бюрократией. Кроме того, сама политическая система, которая базируется на принципах демократии, неминуемо ведет к дополнительным расходам и чрезмерным потерям времени» [1].

Имеет место определенный парадокс: в качестве образцов социально-экономического процветания и основных факторов продуктивного влияния в третьем мире на процессы глобализации экономики в «духе либерализма» выделяются две страны, Китай и Индия, далекие от восприятия этого «духа» во всей его полноте. Главные же носители либеральных идей и основные их проводники - развитые мировые государства - оказываются не столько генератором процессов устранения острейших проблем человечества, как свидетельствует Доклад ПРООН, сколько их источником.

Проблема того, что и под каким предлогом «глобализирует глобализация», выставляет против ее преимуществ чреватые рисками ее же недостатки, например, одностороннее укрепление планетарного доминирования мир-системного ядра над прочим человечеством благодаря пяти монополиям: технологии, контроля над финансовыми потоками на международном уровне, доступа к естественным ресурсам всей планеты, контроля над средствами массовой информации и коммуникации, наконец, монополии над оружием массового уничтожения, что составляет, собственно, базу философии диктата.

Именно указанные преимущества позволяют ведущим государствам эффективно использовать защитную функцию современной мир-системы, проводить политику превентивного обезвреживания возможных очагов антисистемной деятельности, не оставляя оппонентам ни единой надежды на продолжительное организованное противодействие и интеграцию антисистемных сил в контрсистему.

Достаточно показательной в этом отношении выглядит ситуация вокруг провозглашенной президентом США Дж. Бушем-младшим «оси зла», к которой он отнес Иран, Ирак и Северную Корею. Все эти страны подпали под обобщающую категорию только по одному признаку - их антисистемной направленности.

Исламская революция в Иране 1978-1979 гг. стала кульминационным моментом возмущения и протеста «мусульманской периферии» против главных бенефициариев мир-системы - развитых государств. Полное отрицание и осуждение Запада, в особенности США («Большого Шайтана»), представляло для современной мир-системы угрозу не столько как фактор государственного противодействия одной страны, сколько как феномен противопоставления «Юга» «Северу», т.е. как пример новой формы протеста, которую ни остановить, ни склонить в сторону «конструктивной адаптации» к мировому порядку не считалось возможным.

Более того, следующие сдвиги в направлении установления исламского теократического режима в Судане, Йемене и Алжире, приближение в разной мере к такой перспективе Афганистана и Сомали удостоверили, что вспышки антисистемной деятельности с выходом на победный результат возможны в Исламском мире. С течением времени, по мере накопления усилий антисистемных сил, они могли бы составить реальное генерирующее ядро (или сумму разрозненных, но родственных источников) антисистемных действий, направленных на расшатывание мир-системы. Итак, задача демонстративной ликвидации потомков хомейнистского режима возводится руководством США в разряд принципиальных направлений по устранению опасного инородного феномена.

Санитарную функцию очищения от «антисистемных аномалий» преследовала, наряду с другими целями, и антииракская политика США. Стратегия Саддама Хусейна уже длительное время проявляла признаки опоры на силу как средство перекраивания существующих региональных границ и выдвижения Багдада на доминирующие региональные позиции и в политическом, и в экономическом плане. Поддерживаемая Ираком напряженность в отношениях с Сирией, восьмилетняя война с Ираном, оккупация Кувейта, угрозы в адрес Саудовской Аравии не только ставили вопрос о «иракскоцентристских» измерениях региональной политики багдадского режима, но и размывали контуры американского присутствия и влияния США в регионе.

К тому же новый мировой порядок, ориентированный на американскую гегемонию и обеспечение американского могущества, в условиях постоянного ближневосточного искривляющего влияния со стороны иракских властей требовал, с точки зрения защитной логики мир-системного господства, вмешательства США и устранения деформирующего регионального фактора. Тем более, что этот фактор угрожал дестабилизировать ситуацию в энергодобывающем центре планеты с нескрываемым намерением потеснить здесь американские экономические интересы.

Кульминационным пунктом саддамовской стратегии стало иракско-американское вооруженное столкновение 1991 г., характер и результаты которого могут быть интерпретированы и как первая попытка со стороны стран «Юга» изменить сложившееся в мире соотношение сил. «Саддамовский» прецедент представлял системную опасность не только сам по себе, но и как симптом нового вызова: «собирания», с помощью силы, стран определенного региона вокруг доминирующего регионального центра с дальнейшей готовностью к риску противостояния (войны) против развитого государства, считающего данный регион «зоной национальных интересов». Вот почему у США, как представляется, возникла насущная необходимость и в ликвидации в 2003 г. самого прецедента, и в показательном примере для тех, кому в третьем мире саддамовский феномен казался привлекательным.

Наконец, Северная Корея, воспринимавшаяся Вашингтоном в качестве рудимента ортодоксальной коммунистической стратегии времен биполярной конфронтации, которая, в отличие от Китая и Вьетнама, отказалась «поступиться принципами». В этом случае ситуация, вероятно, оценивалась американской администрацией как феномен полного игнорирования закономерностей современной мир-системы, политики глухого изоляционизма и решимости любой ценой защищать свой выбор.

В целом, применительно к мусульманским странам, ситуация интересна тем, что она очерчивает принципиальное ограничение диапазона возможного выбора ими стратегии национального развития. Оно состоит в том, что никакое антисистемное отклонение стран периферии не будет допущено, тем более с угрозой рисков для государств мир- системного ядра.

В распоряжении стран ислама гипотетически существует определенное пространство для маневрирования в границах «внутрисистемных» и «внесистемных» решений, возможности которого, как представляется, они (в частности, арабские государства) не оставляют без внимания. Давление Запада на периферийные страны в этой «зоне маневрирования» не так разрушительно вследствие не столько сложности квалификации действий «субъектов движения» как «праведных» и «неправедных», сколько ввиду нынешней неопределенности позиции арбитров по вопросу, что считать «праведным».

Это связано, с одной стороны, с практически повсеместно признанным противоречием между целями и средствами глобализации, в результате чего, например, «процесс глобализации скорее сокращает, чем повышает способность развивающихся стран интегрироваться в мировую экономику», считает преподаватель Оксфордского университета с. Лалл [5, р. 83-84]. По мнению профессора Гарвардской школы бизнеса Б. Скотта, «политика, основанная на презумпции, что свободные рынки приведут к конвергенции, - ошибочна» [6]. Развитые государства «должны отказаться от убеждения, что их собственные стратегии развития подходят всем» [Там же].

С другой стороны, вера деловых кругов стран мир-системного ядра в неограниченные возможности экономического либерализма оказалась накануне XXI в. подорванной, в то время как позиции регулируемой экономики окрепли. Согласно исследованиям авторитетного французского экономиста и историка Н. Бевере, макроэкономика второй поло- 20 вины XX в. целиком вписывается именно в кейнсианскую парадигму, как в ее конструктивную, так и в ее критическую части. Ряд ключевых позиций кейнсианской теории полностью восстанавливают свою актуальность после 2000 г. [приводится по: 5, с. 123].

Сказанное относится, прежде всего, к положению о том, что капитализм развивается в двух режимах: в режиме свободного плавания, перемежающегося региональными и секторальными шоками, в котором механизм регулирования формируется спонтанно под действием рынка, и в режиме исключительных обстоятельств в случае глобальных шоков, неистовый и кумулятивный характер которых тормозит рынок, сковывает его, что обязывает государство к вмешательству с целью стабилизации ситуации.

При этом обращения сторонников либеральных идей к теоретическим достояниям прошлого и настоящего с целью поиска ответов в желаемом направлении только усилили общий скепсис и разочарование. Становится очевидным, что, наряду с их вкладом в процесс обобщения новых явлений, весьма большое количество работ грешит поверхностностью, недостаточной проработкой предшествующих научных исследований, отсутствием критического взгляда на использованную информацию, чрезмерно большим доверием к действующей экономической модели, поверхностной интерпретацией полученных результатов, а также выводами, весьма далекими от того, что доказывается.

На противоречия и несостоятельность ряда рекомендаций либеральной экономической теории обращает внимание и профессор Стэнфордского университета Дж. Астиглиц, указывая, что ее приверженцы часто игнорируют реальный опыт, исходя из воображаемой действительности [1]. Так, ранние модели развития считали поведение людей в странах третьего мира культурно детерминованным, что делало стандартные экономические законы малопригодными для этих стран. В последнее время исследователи (без надлежащего обоснования) делают акцент на противоположных качествах - рациональности и эффективности, выдвигая концепции, основанные на социальных реакциях, на несовершенстве информации и рынков.

Ранее многие известные экономисты (например, Н. Кальдер, С. Кузнец, А. Льюис) выстраивали свои рекомендации, базируясь на положении о том, что неравенство ведет к росту. Они не обсуждали влияние роста на бедность, ссылаясь на то, что в Европе на разных стадиях развития капитализма бедность действительно возрастала. Неоклассические теории игнорировали проблемы распределения, считая, что увеличение доходов по мере экономического подъема будет выгодно всем.

В последнее десятилетие, подчеркивает Дж. Астиглиц, экономисты отказались от большинства из этих положений [1].

Подобным образом ранее преобладало убеждение, что развитие является тем более успешным, чем скорее происходит накопление капитала и чем эффективнее размещение ресурсов. Теперь и это убеждение подлежит пересмотру, т.к. бедные страны могут позволить себе расходы каких-либо ресурсов только с большим напряжением.

Вот почему откат многих стран периферии от либеральных идеалов к поисковой зоне экономической реальности, сопровождаемый их желанием «переосмыслить базовые принципы и возвратиться к политэкономическим основам» [5, р. 83], воспринимался в развитых государствах как вынужденная мера.

Что же касается «черных дыр» в других направлениях глобализации, то довольно дискуссионным по результатам своего влияния остается ее «культурный вектор». Будучи настроенным на гомогенизацию мировых культур, он полностью обходит особенности функционирования локальных культур, границы их взаимодействия с доминирующими культурами, вопрос объективных различий ментальности и исторического опыта разных народов. И если распространение единой культурной модели имеет целью экспансию либерального, западного, демократического, индивидуалистического, капиталистического образа жизни, то следует ли удивляться тому, что такая культура не может укорениться на арабских или иранских землях? Последующие события «арабской весны» 2011 г. как раз и стали ярким тому подтверждением.

Литература

1. Astiglitz J. Development thinking of the Millennium // Annual World Bank Conference on Development Economy. Wash., 2001. P. 16-31.

2. Alasuutari P. Globalization and the nation-state: An appraisal of the discussion // Acta Sociologica. 2002. Vol. 43. № 3. P. 260-269.

3. Ballace G. Global Economic System // Journal of World-System Research. 1999. № 29. P. 8-9.

4. Kim Y. Innovation in a New Industrializing Country. NY., 2003.

5. Lull S.B. Dynamies of Capitalism. L., 2002.

6. Scott B. Technological forecasting // Far-Eastern Economic Review. 2003. № 16. P. 26-29.

7. Toulmin S. The ambigutites of globalization // Futures. 1999. № 32. P. 21-24.

Размещено на Allbest.ru