Мистические суеверия и гадания в журнальном святочном рассказе (вторая половина XVIII-первая половина XIX веков)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Мистические суеверия и гадания в журнальном святочном рассказе (вторая половина XVIII - первая половина XIX веков)

Л.Г. Александров

Святочное время в российской культуре издревле воспринималось как доброе, веселое, интересное, и вместе с тем - как опасное и враждебное. В эти дни, от Рождества до Крещения, как считалось, активизируется нечистая сила, и требовалось вести себя осторожнее, играя в непристойные игры или следуя мистическим суевериям. Еще указом патриарха Иоакима 1684 года святочные "беснования" были запрещены. Звероподобное "масколюдство" порицалось и значительно позже.

Так, в святочной бытовой сценке Н. Лейкина в "Осколках" 1885 года изображается набожная купчиха, очищающая дом от скверны. Она ставит мелом кресты на стенах и причитает: "Дети маски надевали и беса тешили. Сама я под Новый год гадала: и воск лила, и бумагу жгла... Сыщите мне мел!.. Маски - под плиту, не желаю я, чтобы дом наш погаными харями осквернялся"¹.

Впрочем, на определенном этапе "смешение культурных пластов стало возможным, сформировались представления о допущении не христианских элементов в православный обиход. В процессе повседневной жизни человек попеременно оказывался, то в "чистых", то в "нечистых" местах. Душевно преображенный, раскаявшийся грешник уважительно воспринимался народно-православным мировоззрением, представляя собой случай "вечного синтеза сакрального и профанного пространства""².

Самым уязвимым моментом святочного поведения считалось гадание, или "завораживание". Праздник нового года возбуждал стремление человека воздействовать на будущее - сообщить ему инерцию начала. Календарные приметы, заговоры и заклинания, в том числе приуроченные к зимнему сезону, имеют давнюю культурную традицию, а их причины отчасти - "магическое" значение: человек обращался к миру как повелитель материи, ее сил и "духов". "Преображающая человека и космос мечта стремилась к преодолению ограниченности человека в пространстве и времени, она воплощалась в сказочные, фольклорные образы господства над стихиями - воздушные полеты, метаморфозы вещества, живую и мертвую воду... Эта традиция держалась в русской культуре вплоть до конца XIX века"³.

Приступая к гадательному ритуалу, часто освобождались от оберегов (креста, пояса) и даже иногда проклинали себя для пущего эффекта. Чаще всего девушки гадали на суженого, выбирая для этого места "потемнее". Появлявшийся суженый, как правило, оставлял какой-то предмет, по которому впоследствии и опознавался. Подобные мистические истории становились основой т. н. быличек⁴, время действия большинства из которых приурочено к святкам.

Впервые сделал этот жанр всеобщим достоянием этнограф и публицист М. Д. Чулков, издававший в 1769 году юмористический журнал "И то и сио". Фольклорные материалы располагались в соответствии с календарным временем выхода очередного номера. В "святочных" номерах журнал Чулкова взял на себя роль рассказчика быличек на новогодних вечеринках. Каждая история содержала в себе определенную мораль, наставление. Так, когда к дочке подьячего вместо суженого "пришел дьявол", она два месяца не могла говорить. В другом случае водяные демоны укатали по льду "веселую кампанию" до синяков. Сюжеты о том, как "черт носил" или даже "уходил насмерть" становятся расхожими в святочных рассказах XIX века⁵, объясняясь чаще всего избыточным алкогольным опьянением празднующего народа.

Зимние праздники включали в себя и языческие святки, и церковный праздник Рождества, и мирской праздник Нового года. Постепенно святочный рассказ притягивает к себе весь "мир чудесного". Диапазон мотивов расширяется, а в содержательной части происходит разделение на собственно народную быличку и великосветский сюжет.

Атрибутика текста, относящегося ко второму типу, усложняется: гулянье ряженых обретает форму бала-маскарада, гадание на зеркалах при свечах меняется на более "психологическое" гадание на картах и т. п. Эти элементы светской культуры были чрезвычайно модными в XVIII-XIX веках, они имели в числе своих функций и "роль запланированного и предусмотренного хаоса", и "имитацию изгнания бесов", и "оттенки внутреннего конфликта и азарта" (в терминологии Ю. М. Лотмана⁶). Довольно легко они входят и в контекст святочных историй этого времени.

Общий мотив, как для народных, так и для светских святочных сюжетов, - это повествование о весьма фривольно разыгранном "марьяже", в результате которого неравный брак хитрым или чудесным образом прирастает богатством и удачей. Этот мотив сближает рассказы М. Чулкова и И. Новикова. У последнего для поисков "искусителя" привлекается и колдунья-цыганка из Филей, гадавшая на горшке с водой, углем, глиной и солью. А в "Библиотеке для чтения" за 1834 год А. Шаховской повествует, как в схожих обстоятельствах, несмотря на происки свах и "шпионок", в Васильев день, 31 декабря, во время "празднования святочного беса", благодаря искренней влюбленности и чистой случайности нашел свою судьбу его прадед, Владимир Львович⁷.

Святочные "маскарадные" сюжеты в повестях А. Марлинского, Е. Баратынского, Н. Павлова, В. Сологуба, В. Дмитриева, Н. Кукольника стали частыми гостями в занимательных журналах и альманахах первой половины XIX века ("Подснежник", "Северная Минерва", "Иллюстрация" и др.). Интрига чаще всего заводится на публичном мероприятии, где юный герой с помощью намеков и знаков тайно приглашается в условленное место в условленное время, чтобы оказаться "суженым" для своей "партии" - таким образом "срываются маски" и "раскрываются карты"⁸.

Некоторые исследователи усматривают истоки подобных историй в европейской литературной традиции галантного века, связанной с т. н. волшебным "алхимическим" жанром, основой которого является "мистическое бракосочетание" (В. Андреа, Ш. Перро, Дж. Казанова, Ж. Казот, С. Ричардсон и др.). В эпоху Просвещения розенкрейцеры и франкмасоны, совершенствующие природу человека, всерьез занимались духовной алхимией, несмотря на то, что она уже прочно утратила даже символическую связь с календарным циклом. В основе литературного сюжета соединяются две темы: инициация юноши и метаморфоза девушки, часто эти же мотивы встречаются и в пародийной, забавной трактовке⁹.

Особенно значительной для развития святочного рассказа оказалась эпоха романтизма с ее любовью к демоническим силам и парап- сихологическим явлениям. В такой, скажем, "гофмановской" манере написана, например, "Сильфида" В. Ф. Одоевского, где главный герой, начитавшись древних книг, обнаруживает в сосуде с кристаллом розу, обращающуюся затем прекрасной женщиной. Молодой человек впадает в странное состояние галлюцинации, типичное (по комментарию В. Г. Белинского) для "вдохновенных святош" - "высоких безумцев, которых внутреннему созерцанию (будто бы) доступны сокровенные и превыспренние тайны жизни"¹⁰.

Какого рода книг начитался несчастный романтик, мы можем выяснить также, например, из святочного рассказа под названием "Кой о чем". Он повествует о некоем старике- отшельнике, который общается через портрет со своей убиенной женой. Тема "оживающего портрета" (Н. Гоголь, М. Лермонтов и др.) усложняется явлением главному герою привидения самого старика, который указывает, где найти замурованную старинную рукопись.

"Неужели мир духов может иметь сообщение с нами?"¹¹, - вопрошает герой. Он вспоминает, что видел в библиотеке старика Циона (Ж.-М. Гийон), Эстерзгаузена (К. Эккартсгау- зен), Сен-Мартена - вполне характерный набор переводной масонской литературы, имевшей хождение на рубеже XVIII-XIX веков в образованной среде¹². Через проповедника и писателя К. К. Сен-Мартена к русскому читателю пришли и идеи Я. Беме. Его философия обсуждалась в университетских лекциях последней четверти XVIII века (И. Г. Шварц и др.). Н. И. Новиков активно распространял идеи мартинистов, редактировал масонские издания "Утренний свет", "Московское издание", "Вечерняя заря", "Покоящийся трудолюбец".

Обобщенный портрет мистика-мудреца, пытающегося сыскать "начало всех начал" выведен в "Метафизике" И. И. Хемницера. Он стал хрестоматийным образом в русской литературе и журналистике, и при этом имел и свои прототипы в общественной и культурной жизни - увлечение мистическими учениями в XIX веке было достаточно стойкой традицией в среде русской интеллигенции. Известный государственный деятель М. М. Сперанский (масон с 1810 по 1822 год) переводил западноевропейских мистиков Руй- сбрука, Пордаге, Молиноса, Фенелона, Тау- лера; В. Ф. Одоевский в молодости увлекался учением "духовидца" Э. Сведенборга¹³. Во второй половине XIX века эти художественнофилософские идеи переводятся и в научнопрактическую плоскость - русские спириты даже издают свой еженедельный журнал "Ребус" (1881-1916 годы). Н. Вагнер, например, одновременно возглавлял Общество экспериментальной психологии и писал святочные рассказы для "Книжек недели".

Русская журналистика исследуемого периода взяла на себя не только описательную, но и обзорно-аналитическую функцию, по отношению к святочной "мистике". Н. А. Полевой в "Московском телеграфе" впервые использует "разговоры на святках" как повод для открытого обсуждения. Сообразно познавательному принципу энциклопедизма и отчасти с подачи Полевого в 1827 году стали чаще появляться журнальные этнографические описания русских святок (В. Бронев- ский в "Московском вестнике", И. Снегирев в "Вестнике Европы" и др.).

В собственных рассказах Полевой сводит в один сюжет разнообразные загадочные представления, а также намеренно разделяет роли двух повествователей. Один из стариков, Шумилов, "объездил пол-России и был записной охотник рассказывать русские были и сказки", а другой - Терновский - "добрый философ, который верил всем привидениям, всем колдунам, всему чудесному на свете, и все старался изъяснять естественным образом"¹⁴.

Разговор касается народных поверий и суеверий вообще - привидений в канун Ивана Купалы и игры-гадалки "Жив Курилка", распространенной в Сибири. Не беда, что простодушный Шумилов иногда путается и преувеличивает, например, говоря, что святочная русская игра "заплетись плетень" пришла от греков, которые "славили память Тезея и убиение Минотавра с помощью Ариадниной нитки"¹⁵ - к тому же это не святочная, а весенняя игра. В копилку народной мудрости попадают гадания по именам прохожих, по писку иголки в жерновах и др.: "О святках раздолье русскому духу... и духам. Вы знаете, что до самого Крещенья мертвецы, колдуны, ведьмы свободно разгуливают и проказят. У них есть привилегированные дни". Этому есть "научное" объяснение Терновского: "Наши предки оживляли все, а мы знаем, что все это естественные действия природы... Все, что кажется нам непонятным, не может быть отвергаемо, а должно приписывать тайным чувствам и расположениям - физиогномическим симпатиям и антипатиям"¹⁶.

Упоминаются известные случаи предчувствий и предзнаменований с древних времен (Нума Помпилий и Сократ) до современности. Не доверяя "оптическим и химическим шалостям чревовещателей, фокусников, об- морачивателей", оба собеседника, тем не менее, признают, что у горных шотландцев особенно развито чувство "двойного зрения", то есть ясновидение, да и среди русских можно найти людей с развитым чувством интуиции или таких, у которых сбываются сны. Приводятся и легенды об "исключительной дальнозоркости" Наполеона, всегда "видевшего в небе светлую звезду". публикация повесть журнал святочный

В святочных рассказах прижился метод апелляции к "исторической достоверности"

- часто воспроизводились, например, свидетельства о новогоднем гадании 1801 года на черной курице, которое предвестило убийство императора Павла I в результате заговора¹⁷. С поправкой на возможность сплетни, все-таки важной оказывается повторяемость мистических сюжетов в народной памяти, ведь, как говорит всезнающий Шумилов, "историю о мертвеце, который увез девушку, свою невесту, рассказывают в Англии, России и Польше" [имеются в виду романтические сюжеты Бюргера, Жуковского и др. - Л. А.], а "шабаши ведьм в Брокене и в Киеве - одинаковое поверье в России и в немецкой земле"¹⁸.

Собственно, и в газетах первой половины XIX века все чаще появляются "заметки" о загадочных происшествиях с попытками расследования ситуации. По форме это порой все те же святочные рассказы. Так, в "Молве" за 1832 год был опубликован анонимный рассказ (предполагаемыми авторами могли быть Н. Надеждин, М. Погодин или С. Завадский)¹⁹ о ночном кошмаре близ церкви, где произошло зверское убийство священника: множество людей видели вокруг церкви разных гадов и чудовищ, о чем и свидетельствовали. Первоначально была выдвинута версия о том, что убил его покойник, слывший колдуном. Предполагаемого виновного закопали в нечистой яме, вбив осиновый кол (осина считается проклятым деревом, связанным с чертом²⁰), но прибывшее следствие установило реального преступника и велело перезахоронить "мертвеца-убийцу", как положено по христианскому обряду.

Рождественский рассказ как особая тематическая разновидность повествования появился в русской литературе и журналистике только в 40-х годах XIX века, несколько потеснив святочную историю. В течение долгого времени в России в миру проводились святки, и только церковь праздновала Рождество. На Западе христианская традиция значительно раньше и теснее переплелась с языческой, иногда обретая своеобразные контуры мистического пантеизма.

Отчасти это смешение отразилось и в украинской традиции XVIII-XIX веков. Известный просветитель Г. С. Сковорода говорил в "Беседах": "Не заключайте боговеде- ния в тесноте палестинской. Доходят к богу и волхвы, сиречь философы. Единый бог иудеев и язычников, единая и премудрость. Не весь Израиль мудр. Не все и язычники тьма"²¹. Так, считается не показательным для развития традиции рождественского рассказа творчество Н. В. Гоголя - у него изображены святки на Украине, где празднование Рождества было ближе к западному и языческий элемент ("чертовщина") преобладает над христианским.

Массовое появление рождественских текстов наблюдается после перевода знаменитых повестей Ч. Диккенса. Сыграла свою роль в России также популярность новогодних сказок Гофмана и Андерсена. Впоследствии рождественский рассказ приобретает свою моральную и сентиментальную специфику, отличную от "разудалой" святочной традиции. Праздник Рождества мыслится и переживается как время-утопия, ежегодно повторяющаяся в жизни общества. Стандартными становятся сюжеты чудесного спасения ребенка или фантастического появления перед главным героем женщины-благодетельницы, несущей просветление и выздоровление²².

К концу XIX - началу XX века в журналистике возникает устойчивая потребность в святочных и рождественских рассказах. К жанру обращаются крупные прозаики - Ф. Достоевский, А. Чехов и др. Он востребован и в газетной периодике. Напечатав в "Петербургской газете" очерк "Под Рождество" Н. Лесков с достоинством писал Л. Толстому: "Ждал, что похвалите за то, что отстранил в этот день приглашения литературных "чистоплюев" и пошел в "серый" листок, который читает 300 тысяч лакеев, дворников, поваров, солдат и лавочников, шпионов и гулящих девок"²³. Расхожими сюжетами становятся гадание на зеркале, привидение в старом доме, нежданная помощь на Рождество и т. д.

Под пером символистов и модернистов жанр становится более экстремальным и "маргинальным" (В. Брюсов). В произведения вводятся средневековые религиозные мотивы, нередко построенные на апокрифических текстах (А. Ремизов). В то же самое время появляются пародии на жанр (В. Дорошевич), а уже в советскую эпоху святочная традиция почти изживает себя в периодике - новогодняя тематика секуляризируется, утратив изначально присущие ей мистические мотивы. Сегодня можно говорить о частичном возрождении древнего жанра святочного рассказа в популярной и развлекательной периодике, о его выходе на новый уровень творческого осмысления, путем использования иных, более понятных современному читателю, волшебных и мистических мотивов.

Примечания

1 Лейкин, Н. А. В крещенский сочельник // Чудо Рождественской ночи : антол. святоч. рассказа. СПб., 1993. В дальнейшем - ЧРН.

2 Бабаева, А. В. Ритуальное и профанное поведение в русском культурном пространстве. URL : webmaster@anthropology.iT.

3 Семенова, С. Г. Предисловие // Русский космизм : антология. М., 1993. С. 3; см. также: Муравьев, А. В. Очерки истории русской культуры IX-XVII веков / А. В. Муравьев, А. М. Сахаров. М., 1984. С. 200-218 и др.

4 Померанцева, Э. В. Жанровые особенности русских быличек // История, культура, фольклор и этнография славянских народов. М., 1968. С.274-292.

5 Чулков, М. Д. Святочные истории // ЧРН. С. 56, 60; Заезжий гость // Там же и др.

6 См.: Лотман, Ю. M. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб., 1994.

7 Чулков, М. Д. Указ. соч. С. 58; Новиков, И. Новгородских девушек святочный вечер, сыгранный в Москве свадебным // ЧРН. С. 65; Шаховской, А. А. Нечаянная свадьба // Там же. С. 141.

8 См.: Сологуб, В. А. Повести. Воспоминания. Л., 1988. С. 371; Кукольник, Н. В. Леночка, или Новый, 1746 год // ЧРН; Дмитриев, В. Маскарад // Там же.

9 Строев, А. Авантюристы Просвещения. М.,

1998. С.172-188.

10 Одоевский, В. Ф. Последний квартет Бетховена. М., 1987. С. 215; Белинский, В. Г. Сочинения князя Одоевского // Белинский, В. Г. Полн. собр. соч. Т. 8. М., 1955. С. 307.

11 Некто. Кой о чем // ЧРН. С. 191.

12 Напр.: Сен-Мартен, К. Об ошибках и истине. М., 1785; Эккартсгаузен, К. 1) Важнейшие иероглифы человеческого сердца. СПб., 1803;

2) Наука чисел. СПб., 1815; Душеспасительные и назидательные христианские поучения в пользу юношества, готовящегося проходить многотрудное поприще жизни. Соч. г-жи де ла Мотт-Гион. М., 1821.

13 Эти вопросы исследовались еще в досоветскую эпоху. См.: Лонгинов, М. Н. Новиков и московские мартинисты. М., 1867; Ялчани- нов, А. Мистицизм М. М. Сперанского // Бо- госл.обозрение. 1906 и др.

14 Полевой, Н. А. Святочные рассказы // ЧРН. С. 94-107.

15 Там же. С. 101; см. также: Песни Печоры. М. ; Л., 1963. С. 430.

16 Полевой, Н. А. Указ. соч. С. 99.

17 См.: Ауслендер, С. А. Святки в старом Петербурге // ЧРН.

18 Полевой, Н. А. Указ. соч. С. 106.

19 См.: NN. Колдун-мертвец-убийца // ЧРН.

20 Топоров, В. Н. Осина // Мифы народов мира. М., 1982. Т. 2. С. 266.

21 Цит. по: Барабаш, Ю. Богослов? Мистик? Атеист? // Наука и религия. 1988. № 2. С. 45.

22 Коровин, В. Д. Свет во тьме // ЧРН. С. 200.

Лесков, Н. С. Письмо Л. Н. Толстому // Лесков, Н. С. Собр. соч. : в 11 т. М., 1958. Т. 11. С. 472.

Размещено на Allbest.ru