Медиатекст как объект лингвистической экспертизы

Размещено на http://www.allbest.ru/

МЕДИАТЕКСТ КАК ОБЪЕКТ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ

(ответствен ли журналист за интерпретацию текста читателем?)

Н.А. Кузьмина

Омск

Говорить публично - «это большой и благородный риск» [Розеншток-Хюсси 1994: 49], и в особенности это касается медиаречи, в которой практически каждый «знак может быть неверно истолкован; знак может служить средством обмана» [Розеншток-Хюсси 1994: 50]. Таким образом, любой медиатекст, содержащий те или иные утверждения о каком-то лице или организации, может в принципе быть оспорен в судебном порядке" [Понятия чести и достоинства 2004: 60-61], даже если журналист будет соблюдать все меры предосторожности и сознательно избегать «зоны риска».

Среди вопросов, которые ставятся на разрешение лингвисту-эксперту, есть и такие, как, например, «Содержит ли текст/ видеосюжет в открытой вербальной или коммуникативно доступной для аудитории подтекстовой форме информацию о…» или «Можно ли утверждать исходя из общей речевой стратегии текста…», ориентированные на анализ скрытой семантики медиатекста. импликатура медиадискурс судебный риторический

Итак, можно ли привлечь к ответственности журналиста за имплицитную информацию, то есть, по сути дела, за интерпретацию текста читателем? Действительно ли «косвенность «развязывает руки» автору высказывания, позволяя ему, если это понадобится, сказать, что он имел в виду только буквальный смысл сказанного» [Кобозева 2003:100]. Чтобы ответить на этот вопрос, попробуем (основываясь на материале собственных и «чужих» лингвистических экспертиз) разграничить различные типы имплицитной информации.

Как известно, три компонента коммуникативно-прагматической цепочки - это автор, текст и адресат, соответственно имплицитная информация может быть связана с замыслом автора, с природой самого текста и, наконец, со спецификой адресата.

Что касается фигуры автора (журналиста), то в его коммуникативные намерения всегда входит оценка. Даже в том случае, когда журналист просто излагает события, имеет место отбор, обусловленный его позицией, его отношением к сообщаемым фактам и описываемым лицам. Можно вспомнить высказывание М.М. Бахтина о том, что автор никогда не может «отдать себя и все свое речевое произведение на полную и окончательную волю…адресатам» [Бахтин 1979:306], и говорить о разных, исторически сложившихся способах выражения собственного мнения. Если в прессе доперестроечного периода автор обычно выступал как носитель официально принятой точки зрения, то в современном медиатексте, в особенности критической направленности, он все чаще выступает как «человек честный», стремящийся подчеркнуть свой подход, свое формирование оценки факта или лица [Солганик 2001; Сметанина 2002: 254-255].

Один из приемов ввода имплицитной информации в СМИ - попытка журналиста спрятаться под маской персонажа - стратегия демонстративного самоустранения и делегирования полномочий на интерпретацию читателю. Этот прием использован в нескольких фигурировавших в качестве объектов экспертизы газетных статьях. Автор достаточно последовательно излагал события и оценивал их с позиций «омички М», которая возмущалась, негодовала, цитировала речь другого лица (нотариуса N), утверждала, что ее обманули, совершили незаконную сделку и т.п. Приведу несколько примеров демонстрации позиции персонажа:

передача восприятия ситуации персонажем: «N вселила в М. уверенность», «каково же было удивление М», «ответы…деморализовали М»;

оценка ситуации персонажем: «заподозрив неладное, М…», «супруг М….не стал прятаться и юлить», «циничное поведение бывшей приятельницы», «супруги М. старались уговорить нотариуса не поступать так непорядочно» и под.

описание ситуации персонажем: «так описывает М. ситуацию в одном из своих заявлений в Главное управление областной Федеральной регистрационной службы», «нотариус убедила М, что данная операция осуществляется ею «единственно в целях обеспечения долга»;

прямое цитирование и воспроизведение «внутренней речи» персонажа : «А как же иначе могло быть, сама себя риторически вопрошает до сих пор М? Ведь нотариус - это человек, которому люди доверяют самое сокровенное. …Разве есть основания усомниться в моральном облике человека, в течение многих лет занимающего столь ответственную должность?!»; «Это ведь что получается? …Ведь они пришли к N не только потому, что она их знакомая, но и потому что она - нотариус - «кристально честный и справедливый человек» и под.

Казалось бы, в приведенных фрагментах именно М, а не журналист описывает события, комментирует их и оценивает действия и личность нотариуса N. Однако, на наш взгляд, позиция автора не может не проявляться в тексте - в противном случае перед нами коммуникативная неудача: текст не достигает перлокутивного эффекта. Поэтому в любом материале есть речевые маркеры, демонстрирующие соотношение (а в данном случае - совпадение) позиций автора и персонажа: ирония, подразумевающая негативную оценку (Впрочем, будем объективны, N однажды соблаговолила пойти навстречу М), оценочная пресуппозиция (Могут ли люди сегодня доверять такому нотариусу? А не захотят ли и другие так же безнаказанно воспользоваться ситуацией, чужим горем и нажиться??), прямые утверждения (То, что в этом процессе не должна была участвовать действующий нотариус - это непреложная истина) и т.д.

Таким образом, интенция журналиста, определившая коммуникативную стратегию, реализованную в тексте, является основанием для импликаций (домысливания информации) читателя. Именно поэтому «игра с языковой двусмысленностью» вряд ли может оправдать журналиста в судебном разбирательстве.

Воспользуюсь известным примером, приведенным И. Левонтиной [Левонтина 2005]. В одной из телепередач о Ю. Лужкове тележурналист С. Доренко сказал, что он, Доренко, «ущемил ему (Лужкову) достоинство». Фраза звучала неприлично, на что и указала адвокат Лужкова Г. Крылова. В следующих передачах Доренко постарался создать впечатление, что Крылова видит непристойность там, где ее нет, что само слово «достоинство» применительно к Лужкову она якобы понимает исключительно в непристойном значении. Причем сделано это было снова в оскорбительной, неприличной форме: «Адвокат Лужкова настаивала не менее двух раз, что слово “достоинство” в применении к мэру Москвы не может означать моральные качества. В применении к мэру слово “достоинство”, по-видимому, означает такую разновидность какого-то непотребства, о котором адвокат мэра знает, видела даже, но никому не скажет».

Между тем лингвистический анализ показывает, что в выражении «ущемил ему достоинство» С. Доренко использовал форму дательного падежа ему. По-русски нельзя сказать, например, «задел ему честь», «уязвил ему самолюбие» (здесь должно быть не «ему», а «его»), но говорят, например, «оцарапал ему щеку», «прищемил ему палец». Поэтому и выражение «ущемил ему достоинство» предполагает, что речь идет о части тела. А поскольку у слова «достоинство» в русском языке есть разговорное значение «мужской половой орган», то именно этот неприличный смысл и является тем самым имплицитным смыслом, который и планировал С. Доренко в своем выступлении. Данный смысл задается автором и логически вытекает из законов смыслообразования, а не является индивидуальной интерпретацией, обусловленной своеобразием личности воспринимающего субъекта, как это пытался представить Доренко.

Полагаю, что в некоторых случаях перлокутивный эффект может быть неожиданным для журналиста. Т.В. Шмелева в одном из своих выступлений приводила следующий пример: в газетном материале о дорожном инциденте, участником которого оказалось известное в городе лицо, было употреблено выражение «виновник события», которое и послужило основанием для иска по защите чести и достоинства. Заметим кстати, что упоминаемый человек оказался невиновен в ДТП. Журналист, а вместе с ним и лингвист-эксперт, не согласились с иском, мотивируя это тем, что слово виновник в русском языке имеет не только значение `тот, кто виновен', но и `тот, кто является источником, причиной чего-л' (виновник торжества). Между тем, на наш взгляд, `тот, кто виновен', во-первых, основное значение слова (с точки зрения психолингвистики - то, что первым приходит в голову, первая и самая частотная реакция на стимул). Во-вторых, возникшая двусмысленность есть естественная импликация, осуществляемая читателем, и в том случае, если она не планировалась автором, его можно упрекнуть в непрофессионализме и лингвистической некомпетентности.

Позволим себе не согласиться с утверждением А.Н. Баранова о том, что обязательная, но точно не вербализуемая информация не может служить доказательством намерения автора в лингвистической экспертизе текстов СМИ [Баранов 2007: 46]. В качестве примера автор, в частности, приводит изображение наручников или арестантской куртки на слогане предвыборной кампании Б. Ельцина «Голосуй или проиграешь!». А.Н. Баранов пишет: «…необязательно имелось в виду реальное тюремное заключение. Это можно было интерпретировать и как ограничение гражданских свобод, и как полицейское государство, и как обобщенно (даже символически) передаваемую идею опасности» [Баранов 2007: 45]. Нам представляется, что во всех случаях неоднозначности знака его первое (основное) значение является обязательным компонентом в интерпретации адресатом сообщения, в особенности сообщения, рассчитанного на массовую аудиторию.

Мы рассмотрели примеры того, как имплицитная информация входит в коммуникативную стратегию автора: автор планирует «коридор осмысления» (Н.Д. Арутюнова) отдельного высказывания или текста в целом читателем. Вместе с тем имплицитная информация может быть связана с закономерностями текстообразования. Говоря о законах текстообразования, я имею в виду прежде всего текстовые категории целостности и связности. Первая предполагает единство темы взаимосвязанных предложений, обеспечиваемое тождеством референции, то есть соотношением с одним и тем же объектом изображения. Вторая констатирует существование не только эксплицитных (когезия), но и имплицитных (когерентность) способов связи.

Так, в представленной на лингвистическую экспертизу видеозаписи телесюжета, выпущенного в эфир одной из телекомпаний Красноярского края, журналист произносит следующую фразу: «Так это или нет, нам мог объяснить лишь руководитель управления образования N, но он наотрез отказался с нами сотрудничать». Далее показан человек, закрывающийся от объектива видеокамеры и что-то невнятно произносящий. Вновь ведущий: Как видно из сюжета, теперь руководитель управления не хочет давать нам комментарий, а если и согласится дать, то, как он сам заявил, только при одном условии - если лично отсмотрит сюжет перед выходом в эфир. Хочу обратиться ко всем работникам администрации: ставить такие условия нам не нужно, ведь тем самым вы нарушаете закон «О средствах массовой информации» и пытаетесь осуществить цензуру, а в силу закона «О средствах массовой информации», статьи 3, это запрещено. Так что не нарушайте закон. Эксперту требовалось подтвердить или опровергнуть то, что в последнем фрагменте текста имеется в виду руководитель N, фигурирующий в начале сюжета, а также то, что смысл последней фразы не может быть понят без смысла предыдущей и это определяется коммуникативной стратегией текста.

Вот суть рассуждений эксперта. В анализируемом фрагменте представлены как явные, так и скрытые способы связи высказываний. К явным относится прежде всего анафорическое указательное местоимение такой. Иначе говоря, в данном тексте словосочетание такие (условия) должно быть понято реципиентом (читателем, телезрителем) как `такие, как были описаны выше - такие, как поставил N'. Связь высказываний демонстрирует также единство адресата (нам): «не хочет давать нам (редакции - Н.К) интервью» и «ставить такие условия нам не нужно».

Формальный адресат второй фразы (Хочу обратиться ко всем работникам администрации…) - все работники администрации. Однако рассмотрим словарную и контекстную семантику слова все. Оно входит в разряд универсальных (обобщающих) местоимений, относящихся ко всем объектам некоторого класса. Входит ли субъект N в этот класс? Безусловно, поскольку он руководитель управления образования - административного учреждения.

Другим доказательством тождества субъектов первого и второго высказывания является то, что они связаны текстовыми и логическими отношениями включения, при которых одно и то же событие (ситуация) описывается с помощью средств широкого и узкого значения. По мнению В.Г. Гака, «последующее обобщение ситуации служит средством подчеркивания, выражения категоричности. Говорящий стремится таким образом показать, что данный факт является частным случаем более общего факта» [Гак 1979: 98]. При этом обобщенное событие при расширении позволяет сосредоточить внимание на оценке, на отношении говорящего к событию, подчеркнуть императивность.

Именно такой тип связи предложений использован в представленном на экспертизу материале. Таким образом, и формально-языковыми средствами, и логически, и семантически две анализируемые фразы связаны между собой. В изолированном употреблении вторая фраза вполне может быть понята как некое общее высказывание, однако в контексте телевизионного сюжета понимание ее смысла опирается на смысл первой.

Следует также учесть, что фразы произнесены в телеречи и воспринимаются синхронно с видеорядом, который отражает одну тему: необходимость возвращения детских дошкольных учреждений в муниципальную собственность и отсутствие деятельности такого рода со стороны областных властей. Камера фиксирует детские сады, переоборудованные под другие учреждения, задерживается на табличке «Управление образования» на здании бывшего детского сада, показывает попытку взять интервью у N. Фраза «Хочу обратиться ко всем работникам администрации…» завершает сюжет, подводя общий итог всему сказанному. Следовательно, телезритель, воспринимающий быструю речь ведущего синхронно изображению, интерпретирует ее как осуждающую деятельность местных властей и лично - конкретного представителя власти, ответственного за положение дел и отказавшегося сотрудничать с корреспондентом, - N. Именно его журналист обвиняет в нарушении закона о цензуре. Таков обязательный смысловой компонент интерпретации, планируемый журналистом - все прочие факультативны и лежат вне сферы его ответственности.

Законами прагматики обусловлены скрытые смыслы, основанные на импликатурах дискурса. Напомню, что, согласно И.М. Кобозевой, импликатуры дискурса - это умозаключения, которые делает адресат высказывания, опираясь на максимы речевого общения (постулаты Грайса) [Кобозева 2003: 124].

Одна из самых распространенных импликатур медиадискурса - риторический вопрос, реализующий максиму способа высказывания: высказывание должно быть ясным, недвусмысленным, кратким по форме и последовательным. Поскольку, согласно законам риторики, такой вопрос задается вовсе не для того, чтобы получить в ответ какую-нибудь информацию, а для того, чтобы констатировать факт или высказать мнение, такое высказывание является ясным и недвусмысленным утвердительным.

Риторический вопрос нередко используется в качестве заголовка статей, предъявляемых на экспертизу по проблемам защиты чести, достоинства и деловой репутации. Так, заголовок статьи «Можно ли доверять нотариусу?» содержит скрытое утверждение: «Нотариусу (такому, который описан в статье) доверять невозможно». Заголовок в одной из омских газет «Треть качества за полную цену?» всего лишь маскирует утвердительное предложение.

Максима качества информации (сообщай только то, что считаешь истинным и для чего у тебя есть достаточные подтверждения) нарушается, на наш взгляд, в следующем текстовом фрагменте.

По словам г-на N, на сегодняшний день уже выпущено десять групп по восемь человек. То есть на омских дорогах появилось 80 обученных по известной методике водителей. Однако пообщаться хотя бы с одним выпускником нам не удалось: в школе эту информацию назвали конфиденциальной (между тем в столичных автошколах дальнейшая автобиография выпускников таких школ отслеживается для статистики). Таким образом, все претензии на столичный уровень заканчиваются… наличием столичных сертификатов, а получение лицензии - всего лишь вопрос денег, а не качества услуг…

Утверждения о том, в омской школе информация о выпускниках конфиденциальна (в отличие от московских) не является достаточным основанием для того, чтобы делать выводы об уровне преподавания или о способе получения лицензии. Информация, содержащаяся в тексте, может быть достаточным основанием лишь для того, чтобы посетовать на отсутствие в омской школе статистики, сведений о дальнейшей судьбе выпускников курсов, посоветовать вести такой учет и т.п.

Точно так же максима качества информации (и логический закон достаточного основания) нарушается во фразе: В Омске это уже третья подобная автошкола, однако ни одна из них не обеспечивает полноценного обучения, тогда как стоимость курсов приближается к уровню столичных. Для того чтобы это (подчеркнутое нами - Н.К.) утверждение было аргументированным, необходимо привести среднюю стоимость подобных курсов в г. Москве. Этот пример демонстрирует также апелляцию к фоновым знаниям читателя: в контексте анализируемой статьи (да и в целом - в «наивном сознании» современного носителя языка) семантика слова столичный прочитывается как «дорогой» - такова естественная импликация адресата, которая не может не приниматься во внимание журналистом.

Наконец, имплицитная информация может быть связана с когнитивно-личностными условиями восприятия текста, в частности со спецификой когнитивной базы потребителя СМИ. Однако и в этом случае необходимо различать типы компетенции: общей (общенациональной, общекультурной) и индивидуальной. Понимание слова столичный как дорогой можно отнести к общенациональной части когнитивной компетенции (ср. многократно обыгрываемое противопоставление столицы и провинции в юмористическом жанре). На фонде общих знаний членов регионального социума основан имплицитный смысл в следующем примере. В газете «Листок» (Горно-Алтайск, 2003) был опубликован следующий текст под заголовком «Почему они такие наглые…»: Потому что их «крышуют». На самом верху сидит благообразный дедушка, издали напоминающий местечкового бога, ну, или, на худой конец, хана. Он не дает своих в обиду. Он позволяет им нарушать закон.

Вывод эксперта о том, что здесь имеется в виду глава Республики Алтай, был основан не только на семантике выражения на самом верху, но и на фоновых знаниях читателей, что этот пост занимает на тот момент занимал М.И. Лапшин [Доронина 2004].(?)

С другой стороны, известно, что любой говорящий может «вычитать» из текста те имплицитные смыслы, которые коррелируют с его собственными ментальными установками, поэтому нередки случаи судебных запросов, связанных с вариациями индивидуального осмысления (например, в связи с толкованием слова коммунист как инвективы в 90-е гг.). Известен факт, когда актер подал в суд на журналиста и газету, сочтя оскорблением то, что его назвали малоизвестным актером.

Другой пример того же ряда: на экспертизу были переданы тексты предвыборной агитации одного из депутатов (какие выборы и чья агитация?), в частности необходимо было определить, содержит ли фраза Достойно ли Безропотно терпеть позор судьбы? Иль надо оказать сопротивленье? Восстать, вооружиться, победить?.. (Шекспир) признаки экстремизма. Отвечая на вопрос, эксперт оперировал понятиями норма восприятия, культура речи, культурный (интертекстуальный) тезаурус [Голев 2007]. - И каков результат экспертизы?

Подведем некоторые итоги. Имплицитные смыслы могут возникать в соответствии с природой самого текста, его структурной, семантической, прагматической составляющими, а могут быть связаны с личностью воспринимающего субъекта, его когнитивной базой (общей и индивидуально-личностной составляющими). Только в последнем случае журналист «неподсуден». Если же имплицитные смыслы рождены законами текста, то утверждения, что манипулятивные приемы «развязывают руки» автору - «от лукавого» и не могут освободить журналиста от ответственности за достоверность информации - как явной, так и затекстовой. В заключение замечу, что проблема эта не так проста, как кажется: по крайней мере в трех случаях из числа приведенных в этой статье эксперты разошлись во мнениях.

Литература

1. Баранов, А.Н. Лингвистическая экспертиза текста/ А.Н. Баранов. - М,: Флинта : Наука, 2007. -592 с.

2. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. - М.: Искусство, 1979.- 424 с.

3. Гак, В.Г. Повторная номинация на уровне предложения/ В.Г. Гак // Синтаксис текста. - М.: Наука, 1979. - С. 91-103.

4. Голев, Н.Д. «…Восстать, вооружиться, победить…»: Шекспир и экстремизм / Н.Д. Голев // Юрислингвистика-8: Русский язык и современное российское право: межвузовский сборник научных статей / Под ред. Н.Д. Голева. - Кемерово; Барнаул: изд-во Алт. ун-та, 2007. С. 412-416.

5. Доронина, Н.И. «'Северный завоз' в цифрах» / Н.И. Доронина //Юрислингвистика-5: Юридические аспекты языка и лингвистические аспекты права : межвузовский сборник научных статей / Под ред. Н.Д. Голева. - Барнаул: изд-во Алт. ун-та, 2004. С. 260-267.

6. Кобозева, И.М. Лингво-прагматический аспект анализа языка СМИ / И.М. Кобозева //Язык СМИ как объект междисциплинарного исследования: учебное пособие / Отв. ред. М.В. Володина. - М.: Изд-во МГУ, 2003. С. 98-136.

7. Левонтина, И.Б. Буква и закон. Судебная лингвистическая экспертиза / И.Б. Левонтина// Отечественные записки. - № 2 (23). - М., 2005. [Эл.ресурс]. - Режим доступа: http://www.strana-oz.ru/?numid=23&article=1050

8. Понятия чести, достоинства и деловой репутации: Спорные тексты СМИ и проблемы их анализа и оценки юристами и лингвистами. Изд. 2-е, перераб. и доп./ Под ред. А.К. Симонова и М.В. Горбаневского - М.: Медея, 2004.- 328 с.

9. Розеншток-Хюсси О. Речь и действительность. / О. Розеншток-Хюсси. М.: Лабиринт, 1994. - 224 с.

10. Сметанина, С.И. Медиа-текст в системе культуры / С.И. Сметанина. СПб.: Изд-во Михайлова В.А., 2002. - 383 с.

11. Солганик, Г.Я. Автор как стилеобразующая категория публицистического текста/ Г.Я. Солганик// Вестн. Моск. Ун-та. Сер.10. Журналистика. 2001, № 3. С.74-83.

Размещено на Allbest.ru