Как научный, так и медиадискурс в настоящее время объединяет общая проблема объективности предоставляемого знания о мире. "Через научную объективность проходит линия разлома, именуемая языком", - так обозначил проблему Л. Дэстон (2007: 37) в работе "Научная объективность со словами и без слов". Язык, то есть система знаков, которая позволяет автору сообщать информацию, является своеобразной линзой, вставленной между реальностью и текстом (научным, литературным, журналистским). Проблема развивалась в русле историографии: термин лингвистический поворот связан с именами Х. Уайта (2002), Р. Рорти (1967). На границе исторического и филологического знания в начале 1980-х гг. возникло направление новый историзм: все виды текстов были уравнены между собой. Представители этой американской литературоведческой школы используют термин репрезентация для обозначения текста, в котором историческая реальность интерпретирована автором и в котором проявились властные отношения эпохи. "Циркуляция репрезентаций <. > литературных и нелитературных, текстуальных, визуальных, архитектурных и т.д. (изучаемых в качестве проводника) - являются объектом исследований нового историзма", - отмечает Дж. Брэнниган (Brannigan, 1998: 62). Для новых историков единственный путь к историческому - и другому - знанию лежит через репрезентацию. При этом любая репрезентация - это добавление субъективного, авторского элемента (в форме интерпретации, вымысла, особого структурирования, способа подачи).

Журналист также использует язык как инструмент для отражения общественной реальности. Именно с понятием репрезентации связан механизм возникновения фальсификаций, манипуляций, упрощений, вольных интерпретаций - тех проблем, с которыми сталкивается современная журналистика. В предыдущей нашей статье (Соловьева, 2016) мы показали, как примат субъективного видения над объективной реальностью, авторской позиции над фактом, репрезентации над действительностью приводит к допустимости возникновения в информационном поле самых разных (иногда ложных и даже фантастичных) версий событий. Однако журналистики без языка быть не может. Возникает противоречие, сформулированное Дэстоном относительно научной объективности: "Как могут слова одновременно быть непременным условием объективности и подрывать ее?" (Дэстон, 2007: 43).

Существование журналистики в реалиях цифровой эпохи добавляет к проблеме дополнительные аспекты. На первый взгляд, пространство Интернета открывает возможности для объективной журналистики: пользователю доступны разные виды источников, он вовлечен в процесс создания контента, может ознакомиться с международными ресурсами. Однако цифровое поле способствует и появлению бесчисленного количества репрезентаций истории, создателями которых могут быть не только профессионалы. Таким образом, ключевой проблемой становится противоречие между возникающими в современном медиапространстве тенденциями прибавления дополнительных смыслов к историческому материалу и необходимой для качественной журналистики характеристикой - быть достоверной и точной в предоставляемом знании.

Актуальность исследования заключается в описании и анализе новых явлений интернет-среды и их влияния на освещение исторических вопросов в СМИ. Журналистика в пространстве всемирной паутины может развиваться разными путями: как в сторону объективности и прозрачности для аудитории, так и в сторону идеологических манипуляций, упрощения и стереотипизации знания, усиления развлекательной и визуально привлекающей составляющей материалов и, как следствие, отвлечения от реального исторического процесса. Все эти явления нуждаются в осмыслении - со стороны потребителей, производителей контента и медиаисследователей.

репрезентация история виртуализация цифровое медиапространство

Новизна данного исследования состоит в концептуальном изучении новых форм репрезентации исторического знания в цифровой среде в контексте их взаимосвязи с принципами нового историзма.

В интернет-пространстве текстовые формы репрезентации истории дополняются визуальными, интерактивными, инфографическими. Поэтому для анализа выбраны не только традиционные материалы СМИ, связанные с исторической тематикой, но и мультимедийные медиапроекты, документальные фильмы, которые сами по себе являются репрезентациями истории. Для иллюстрации универсального характера описываемых процессов привлечены как российские, так и англоязычные источники.

Нашей целью станет выявление того, как методы и теоретические аспекты нового историзма проявляются в современной цифровой среде, а также описание новейших явлений в медиапространстве Интернета, связанных с проблемами репрезентации истории и исторической памяти.

Отказ от "макроисторизма". Новые формы репрезентации истории

Книги Стивена Гринблатта, одного из лидеров школы нового историзма, часто начинаются с пересказа исторического эпизода, в котором в сжатом виде заключены все дальнейшие выводы. Подход ученого, как и подход нового историзма в целом, заключается в компиляции исторических анекдотов, вокруг которых и выстраивается логика научного труда: "Ни у кого, кто читает эту книгу, не ускользнет из вида, что главы в основном выстроены вокруг анекдота - того, что французы называют “petites histories”, в отличие от “grand recit" - тотализирующей, интегрирующей, прогрессирующей истории, истории, которая знает, куда она движется" (Greenblatt, 1991: 2).

Обращение новых историков к форме анекдота имеет под собой как минимум два основания. Одно из них описывает Джоел Файнман (Fineman, 1989): анекдот, по его словам, является исторемой - минимальной, но важной единицей историографии. Особое значение анекдота для новых историков заключается в том, что его одновременно характеризует литературность (принадлежность к литературному жанру) и референтность (отсылка к широкому историческому и социальному контексту). Анекдот, в таком случае, является литературной формой, описывающей частное событие, но открывающей выход к общему историческому процессу¹.

Есть и вторая причина интереса новых историков к анекдоту. Вслед за постмодернизмом новый историзм утверждает отказ от метанарратива, конкретнее - отказ от макроисторизма, то есть поиска в истории объективных закономерностей. Как справедливо отмечает И.П. Смирнов (2001), "если историк не пытается установить, каким общим закономерностям подчинена большая диахроническая система, то он вынужден иметь дело лишь с тем, что "может случиться, а может и не случиться" в ее, по выражению Гринблатта, "символическом хозяйстве", в ее внутренней социокультурной жизни". Формула Гринблатта there is no escape from contingency (нет способа избежать случайности) означает принятие спонтанного характера истории. Минимальные единицы историографии (исторические анекдоты) оказываются связанными друг с другом случайным образом. А значит, и сам обозначенный выше переход от частного к общему (от анекдота к общему историческому процессу) случаен.

Такой подход полностью укладывается в постмодернистскую картину мира. История представлена не как цепь - то есть рациональная система, имеющая причинно-следственные связи, а как мозаика - набор фрагментов, которые в целом образуют социокультурное историческое полотно.

Современные средства массовой информации в большинстве своем демонстрируют переход к такой мозаичной форме репрезентации истории. Меняется роль историка: от рассказчика - к дизайнеру, продюсеру²; меняется сама форма исторического знания - возникает понятие цифровой истории (digital history): "Цифровая история - это новая форма исторического знания, не линейный нарратив, а сайт, карта или база данных, которые позволяют не только максимально полно и достоверно представить исторические источники, но и найти неиерархическую визуальную форму репрезентации разных точек зрения, приватного и публичного, документов и воспоминаний"³.

Действительно, важная особенность постмодернистской мозаики - неиерархичность, то есть равное доверие (или как минимум внимание) как к разным историческим источникам, так и к разным точкам зрения. Подобная форма репрезентации истории в СМИ может иметь преимущества: наглядный пример - раздел ВВС History⁴.

Вышедший в 2015 г., в год семидесятилетия со дня атомной бомбардировки Хиросимы, материал Дэна Сноу "Правильно ли было бомбить Хиросиму?"⁵ имеет целый ряд особенностей подачи исторического знания. Сам материал представляет собой интерактивную схему, которая позволяет взглянуть на событие 1945 г. с разных углов зрения. Выбрана визуальная форма репрезентации: текст сведен к минимуму и выполняет вспомогательную роль в раскрытии концептуального замысла.

Этический вопрос, вынесенный в заголовок статьи, до сих пор является предметом полемики во всем мире. Споры ведутся и в средствах массовой информации США (пример консервативной точки зрения, согласно которой бомбардировка была необходима, - материал в Washington Post⁶; пример либеральной позиции, призывающей попросить прощения у японского народа, - статья в The Nation¹). Дискуссии ведутся и в Великобритании: интересный материал в форме читательской полемики (две позиции совмещены в одном тексте) опубликован на сайте BBC History Magazine?.

Материал Дэна Сноу (BBC) принципиально отличается от вышеперечисленных: его задача - не убедить читателя в собственной точке зрения, а познакомить с разными версиями и, более того, предложить читателю принять участие в историческом процессе, то есть самому решить, как следовало поступить в августе 1945 г Предложено четыре варианта: попытаться заключить мир, продолжить войну, сбросить атомную бомбу, устроить демонстрацию действия атомного оружия. Выбрав тот или иной вариант, пользователь получает контраргумент, и лишь в случае выбора варианта сбросить атомную бомбу - реальные последствия: 80 тысяч японцев, погибших мгновенно, и 120 тысяч - в течение последующих десятилетий.

Материал Сноу, осваивающий новые формы репрезентации истории, демонстрирует целый ряд тенденций. Помимо очевидных процессов дигитализации и демократизации исторического знания, уже упомянутых процессов визуализации и сегментирования, можно отметить и еще несколько интересных явлений - интерактивность (то есть вовлечение читателя в процесс создания и освоения истории) и виртуализация истории. Остановимся подробнее на каждом из них.

Виртуализация истории

"Строго говоря, в человеческих делах существуют только две эмпирические реальности: тела и тексты. Все огромное пространство между текстами и телами заполнено нашими спекуляциями (которые в свою очередь воплощаются в тексты)", - пишет А. Эткинд (2001) в статье "Новый историзм, русская версия". Развивая эту мысль в заданном нами направлении, можно сказать, что происходит разрыв между реально произошедшим историческим фактом и его дальнейшим бытованием в различных текстовых, визуальных и других репрезентациях.

Под понятием виртуализации истории мы подразумеваем широкий круг явлений в медиасфере, характеризующийся прибавлением дополнительных смыслов к фактическому историческому знанию. Для виртуализации характерно использование логики виртуальной реальности: создание нового варианта реальности (ее репрезентации), искусственность конструкции, а также наличие возможности задавать и изменять ее параметры⁹. Так, реальность, в том числе историческую реальность, можно дополнить или усечь, усложнить или упростить и даже создать совершенно новую ее версию - альтернативную историю.

Рассмотрим некоторые формы виртуализации, присутствующие в современном медиапространстве, - ироническое переосмысление исторического события, его мифологизация и символизация.

Ироническое переосмысление. Исторические мемы

Ирония, среди прочего, является одной из ключевых характеристик постмодернистской картины мира. Она выполняет, с одной стороны, функцию деструктивную (отрицание правды, первоначального смысла, традиции), с другой стороны, она самоценна, так как рождает новую смысловую коннотацию. Формы иронического переосмысления прошлого стали неотъемлемой частью культурной реальности нашего времени, вышли за пределы научного дискурса и сферы искусства и укрепились в среде массовой коммуникации. Всего один пример: обложка журнала The Spectator от 22 октября 2016 г. - аллюзия на известный советский плакат "Родина-мать зовет", где в центральной фигуре узнается В. Путин, в руке которого вместо военной присяги планшет с логотипом RT. Под плакатом размещена подпись: "Путин против мира. Он побеждает - и в пропаганде, и в делах". Статья Пола Вуда "Опасные игры Путина в Балтии"¹⁰, к которой отсылает обложка, по сути является размышлением о методах российской пропаганды, цель которой, по мнению автора, создать впечатление угрозы. Во второй статье номера¹¹ рассматривается реакция западного общества, по мнению журналиста преувеличенная. Раскрывается смысл обложки журнала: с одной стороны, аналогия - намек на советскую историю (присоединение Прибалтики к СССР - инфоповод статьи, период холодной войны, информационного противостояния СССР и Запада); с другой стороны, акцент на пропагандистский характер плаката (транслируется тезис о том, что В. Путин - успешный пропагандист). В то же время именно этот тезис иронически обыгрывается в изображении: гипертрофированно демонический и масштабный образ президента указывает на преувеличенную реакцию западного общества, что и раскрывается в содержании журнала.

Ироническое переосмысление широко известного, закрепленного в исторической и культурной памяти визуального образа, по сути, является одним из вариантов создания интернет-мема.

Термин мем был изначально предложен Р. Доукинсом в значении "наименьшей единицы культурной наследственности" (Репина (ред. ), 2008: 36). Для Доукинса, работавшего в русле эволюционной биологии, важно было показать, что ген - не единственный передатчик наследственной информации. На культурноисторическом уровне также происходит передача знания из поколения в поколение: мемом была названа "единица смысла, единица трансляции культурного наследия" (Репина (ред. ), 2008: 36). "Мемами могут быть идеи, лозунги, стереотипы, литературные клише, мода, алфавиты, музыкальные фразы и т.п. Мемы-репликаторы, стремящиеся к бесконечному самовоспроизводству" (Репина (ред. ), 2008: 36).

Мем как современное явление интернет-среды заимствовал многие ключевые характеристики термина, предложенного Доукинсом, - идею передачи и распространения за счет самовоспроизводства, создание общего культурного (информационного) поля.

Однако если мем Доукинса определяется как единица смысла, то интернет-мем таковым является не всегда.М. Ноубел и К. Ланкшер (2006: 209) выделяют три характеристики, которые способствуют популярности интернет-мема: наличие юмора, интертекстуальность и нестандартное сопоставление (наложение). Все три компонента отсылают нас к постмодернистским установкам:

1) ирония,

2) взгляд на культуру как на палимпсест, а на мир - как на набор разнообразных текстов,

3) столкновение разных типов текста для создания новых смыслов. Само интернет-сообщество, анализируя различные типы мемов, отмечает переход от доироничных мемов к ироничным и далее - к постироничным и метаироничным¹². Распространение так называемых простых мемов дополняется более сложными вариациями: мем, иронизирующий над простыми мемами; мем, иронизирующий вообще над созданием мема. Развитие мемов как одного из жанров народного творчества происходит в постмодернистских культурных реалиях и не может избежать их влияния.

Так, одним из вариантов создания мема является принцип иронического переосмысления. Он заключается в том, что изначальное содержание текста (плаката, картины, скульптуры, сцены из фильма и т.д.) травестируется, остается лишь форма, которую заполняют новым - чаще упрощенным - содержанием. Новый смысл рождается за счет столкновения различных типов текста (в широком смысле слова), порой из совершенно разных областей. Например, плакат "Родина-мать зовет" может полностью утратить свое первичное значение, скажем, в вызвавшей скандал рекламе "Родина-мать зовет танцевать", где центральная женская фигура представлена танцующей фламенко¹³. Недаром С. Гринблатт (1999), описывая механизм утраты у "символической структуры" изначального значения и привнесения в нее новых смыслов и точек зрения, замечает, что "теперь процедура эта нам знакома как одна из самых пошлых коммерческих хитростей". Содержание мема зависит от сообщества, в котором он создается и распространяется: используя один и тот же шаблон, можно создать и интеллектуальный мем, и примитивный, проиллюстрировать как одну точку зрения, так и другую. Нивелируется (как и в постмодернистских текстах) понятие ценности и истины: ценно то, что популярно.

Интернет-мем имеет еще одну (казалось бы, парадоксальную) особенность: он не может быть новаторским. Мем не рождает нового содержания, а лишь закрепляет стереотипы, существующие убеждения, популярные мнения, которые уже присутствуют в том или ином сообществе или обществе в целом. Как отмечает в своем исследовании об интернет-мемах П.В. Колозариди, проводя параллель с традиционным типом рассказчика, описанным Лиотаром, мем "рассказывает не о чем-то новом, а, наоборот, о старом, которое подтверждено множеством предшествующих рассказов" (Колозариди, 2016). Сравним этот тезис с размышлениями представителей нового историзма. Стивен Гринблатт в своей монографии, посвященной Шекспиру, иллюстрирует эту мысль, используя своеобразную метафору. Он начинает книгу с признания: его всегда преследовало желание поговорить с мертвыми. Однако, как он считает, ошибочно было бы воображать, будто он "услышит" при этом один-единственный голос - того, с кем ему хотелось бы поговорить. "Если я хочу услышать голос одного, я должен услышать голоса многих мертвых. Если я хочу услышать голос другого, я услышу и мой собственный голос. Речь умершего, так же как и моя речь, не является частной собственностью" (Greenblatt, 1988: 20). История, таким образом, предстает перед нами как наслоения различных текстов и их трактовок друг на друга. Мем незримо суммирует в себе предшествующие тексты и представления, и в итоге мы получаем наиболее обобщенный стереотип на заданную тему¹⁴.

Интернет-мем, таким образом, совмещает в себе сразу несколько характеристик. Мем, как и анекдот новых историков, - это фрагмент исторической мозаики, не привязанный к причине и следствию, оторванный от контекста, случайный элемент исторического процесса, при этом многократно растиражированный фрагмент. Большой охват аудитории обеспечивается социальными сетями и достигается благодаря смеховой составляющей (без нее мем не будет считаться удачным) и действующему в цифровой среде тренду (как сложно избегать моды, покупая одежду в магазине, так сложно и избегать мемов, находясь в пространстве Интернета). В то же время он может, с одной стороны, быть пустой формой, в которой изначальный смысл поглощается иронической игрой, с другой стороны, выражать наиболее распространенное и общепринятое в сообществе представление. Это также является условием популярности мема: он неудачен, если не принят и не одобрен большинством. Таким образом, мем можно назвать объектом для изучения социальной психологии определенной группы людей, вариантом саморепрезентации определенного сообщества. Однако может ли мем, как и анекдот в случае нового историзма, быть минимальной единицей историографии?

На наш взгляд, в приписывании ему такого статуса есть большая опасность. Несмотря на очевидное присутствие и значение в современной культуре, мем не имеет ничего общего с исторической реальностью. Он фиксирует не исторический факт и даже не историческую версию, а добавочную ироническую интерпретацию и некий, часто ложный стереотип.

Тем не менее современные медиа демонстрируют, насколько возрастает роль мемов в информационном пространстве. Общество откликается серией мемов на события разного уровня значимости. Средства массовой информации многих стран фиксируют, а порой и интерпретируют этот процесс¹⁵. При этом жизненный цикл мемов, как правило, недолговечен: выплеснув реакцию на событие в Интернет, аудитория довольно быстро теряет интерес и к мему, и к самому событию.

История творится средствами массовой информации сию минуту. Исторический процесс в современном мире значительно ускорился, события сжались, и сегодняшняя повестка дня очень быстро становится историей. Характерной особенностью повестки является восприятие информационного мира как серии курьезов. Показательный пример - президентские выборы в США в 2016 г. и избрание Дональда Трампа. "В самом деле, мы избрали мем в президенты"¹⁶, - так верно отмечена реакция общества на это событие в The Guardian. Популярность Трампа в Интернете (не так уж важно со знаком плюс или минус), вероятно, сыграла не последнюю роль в его избрании: провокационная и местами анекдотическая линия поведения Трампа являлась лучшим материалом для создания мемов в Сети. Дальнейшие события: инагурация, визит к Папе Римскому Франциску¹⁷, активность президента в социальных сетях¹⁸ - также становятся поводом для серии мемов. Статья The Guardian ¹⁹ с заголовком "100 дней президентства Трампа в мемах" доказывает, что мем стал условной единицей, которой можно измерить политику в историческом процессе.

Нельзя отрицать, что в данном случае мемы являются еще и частью смеховой культуры, причем всего мирового сообщества. Будучи средством мгновенной массовой реакции на события современности, они выполняют функцию снижения официальной повестки дня, политических процессов и ритуалов. Вместе с тем нельзя не поставить вопрос: насколько это явление поможет нам в осмыслении исторического процесса, не заслоняет ли глобальное смеховое опустошение событий (вспомним популярное в Интернете слово хайп) некие значимые, реально происходящие события?

Мифологизация истории

Немецкий историк Ян Ассман в работе "Культурная память" (Ассман, 2004), описывая формы и механизмы формирования культурной памяти в обществе, использует понятие интериоризированного (то есть вспомненного) прошлого. Такое прошлое - всегда некий обосновывающий рассказ. Подобный рассказ мы называем мифом. "Это понятие обычно противопоставляют "истории", имея в виду двоякую противоположность: фикция (миф) против реальности (история) и ценностно нагруженное целевое задание (миф) против не связанной с целями объективности (история)" (Ассман, 2004: 80).

По мнению Ассмана, от такого разделения стоит отказаться. Как форма памяти о прошлом история и миф неразделимы и неразличимы. Подобное уравнение всех форм изучения прошлого, как и утверждение невозможности познать историю вне ее репрезентации, - программный тезис сторонников нарративистского подхода к изучению истории и представителей нового историзма. Новые историки настаивают на равнозначности всех видов текстов, а значит, миф встает на один уровень с научным историческим знанием.

Однако миф, как отмечает сам Ассман, отличается тем, что он "всегда функционален". Его функцией может быть "обоснование преемственности" или он может служить "движущей силой развития". "Но ни в том, ни в другом случае прошлое не вспоминается "ради него самого" (Ассман, 2004: 80).

Рассмотрим механизм виртуализации истории в данном случае. Миф - это не только дополненная вымыслом историческая реальность, но еще и история с заданным значением. Задача власти или другой социальной силы заключается не только в создании и поддержании мифа, но и в том, чтобы закрепить определенное отношение к этому мифу. В этом процессе важна роль средств массовой информации: они являются инструментом создания мифа и формирования его восприятия обществом.

В 2015-2016 гг. активные дискуссии в российских СМИ вызвала история о подвиге 28 панфиловцев. Инфоповодом стала съемка и выход в прокат (24 ноября 2016 г.) фильма "28 панфиловцев", сперва финансируемого за счет краудфандинга, а позднее получившего финансовую и информационную поддержку от Министерства культуры РФ и Казахстана.

Дискуссия связана с достоверностью исторического события: в апреле 2015 г. директор Государственного архива РФ Сергей Мироненко назвал подвиг 28 панфиловцев вымыслом, ссылаясь на справку-доклад, которая была подготовлена по материалам расследования и подписана 10 мая 1948 г. главным военным прокурором вооруженных сил СССР Николаем Афанасьевым²⁰. 13 июля 2015 г. этот документ был опубликован на официальном сайте Госархива²¹.

5 октября 2016 г. в "Российской газете" появилась программная статья²² министра культуры РФ Владимира Мединского о том, что "означает бренд "28 панфиловцев", в чем причина всех этих спекуляций вокруг него". Интересно, что Мединский в своей статье тоже использует справку-доклад от 10 мая 1948 г., однако интерпретирует выдержки из этого документа с собственной идеологической позиции. Например, случайное возникновение числа 28 в этой истории Мединский комментирует следующим образом: "Конечно, любой пропагандист знает, насколько выигрышны в этом деле цифры и яркие образы. А советские спецы не глупее нынешних были - и легенда о "28 панфиловцах", основанная на реальных событиях, стала во время войны мощным мобилизационным фактором, а позже и ярким символом массового героизма советского солдата"²³. В заключительной части статьи с подзаголовком "Где правда" Мединский приходит к выводу, что за словами "сегодняшних ниспровергателей" стоит тонкий расчет "поставить под сомнение не только нашу пропаганду в годы Великой Отечественной, но и весь смысл жертвенной борьбы советского народа за свою Родину"²⁴. Здесь прослеживается официальная установка - как правильно относиться к определенному историческому событию, и установка эта транслируется через средства массовой информации.

Что касается вынесенного в подзаголовок вопроса "Где правда", то на него министром дан следующий ответ: "Правда в том, что в тот самый миг, когда упал, сраженный пулей или осколком, первый боец, держащий в своем сердце, как пример - как надо Родину защищать, - подвиг 28 панфиловцев, эта красивая легенда перестала быть легендой. И правда в том, что все ее ниспровергатели стали врагами и этого бойца, и миллионов других погибших, для которых память 28 была свята"²⁵. В статье неоднократно подчеркивается пропагандистский характер легенды (как называет ее сам Мединский) о 28 панфиловцах. И, по сути, министр в статье отстаивает не истинность исторического события, а важность присутствия в коллективной памяти народа героической, патриотической легенды. За историческим спором скрыт вопрос о методах пропаганды и ее политических функциях.

Фильм "28 панфиловцев" - не только продукт художественного творчества, он является полноценным медиапродуктом. Достаточно обратиться к сайту картины²⁶, на котором собрано множество ссылок на материалы о "28 панфиловцах" в СМИ, фото - и видеоотчетов с привлечением зрителей, аккаунтов фильма в разных социальных сетях (причем контент каждого аккаунта различается и адаптирован для целевой аудитории социальной сети), есть даже возможность загрузить изображение для печати на футболках. Упомянутая выше статья министра культуры выступает в качестве информационной поддержки со стороны власти. Проблема исторического мифотворчества в данном случае заключается не в создании фильма, а в сопровождающем его информационном поле. Выступление Мединского приобретает реальную силу только благодаря тому, что оно растиражировано в СМИ. Через средства массовой информации миф транслируется в качестве правды. Как писал Ф. Кафка, "ложь возводится в систему"²⁷.

Обессмысленный символ. Забвение

Рассматривая проблему дополнения исторической реальности добавочными значениями, мы неизбежно столкнемся еще с одной проблемой - проблемой памяти и забвения. Всякое историческое событие, отдаляясь от современности на существенную временную дистанцию, все менее воспринимается ныне живущими как реальность - оно проходит этап символизации. Чем больше событие удалено от нас, тем более схематично или даже иллюзорно, мифологично оно представлено в нашем сознании. Для того чтобы понять механизм этого постепенного забывания, обратимся к работе Я. Ассмана (2004), в которой немецкий исследователь утверждает, что, хотя носителем памяти является отдельный человек, его память является частью коллективной памяти и зависит от "референциальных рамок", которые ее организуют. Сохранение памяти осуществляется за счет участия человека в процессах коммуникации. Именно в коммуникации и оформляются эти "рамки". Соответственно процесс забвения связан с прекращением коммуникации или изменением референциальных рамок коммуникативной реальности. "Забвение или искажение определенных воспоминаний объясняется тем фактом, что рамки эти меняются от одной эпохи к другой. Таким образом, не только память, но и забвение есть социальное явление" (Ассман, 2004: 38).

На наш взгляд, средства массовой информации являются одним из каналов, обеспечивающих формирование референциальных рамок. Характерно, что используется само понятие референциальности, то есть отношений между словом и вещью, языком и реальностью. Иными словами, медиа - это то, что актуализирует память, облекая ее языковую форму. В таком случае, перед нами встает вопрос, каким образом происходит изменение референциальных рамок и как это связано с процессом забвения.

Примером иллюстрации проблемы может послужить вышедший в 2016 г. документальный фильм Сергея Лозницы "Аустерлиц" и реакция всех мировых СМИ на эту картину²⁸. Фильм снят на территории бывших нацистских концлагерей. Особенность картины в том, что в центре внимания находится не история лагеря, а туристы, приезжающие туда с семьей или друзьями в воскресный день и праздно разгуливающие по территории лагеря смерти.

В фильме есть несколько показательных сцен, все они построены на соотнесении исторических сведений и картины сегодняшнего дня. После слов о страшных способах казни посетители фотографируются на фоне крематория. После рассказа о страшном голоде, который испытывали заключенные, смонтирован эпизод, где туристы жуют сэндвичи. Экскурсовод просит отложить это занятие, уверяя, что "это не последняя их возможность поесть". Тем не менее, как заметил в интервью сам режиссер²⁹, это не фильм о "глупых туристах"³⁰. Проблема может быть поставлена по-другому: в местах, созданных для сохранения памяти, она, напротив, теряется. Хотя временная дистанция для такого забвения еще недостаточно велика. Почему это происходит? Возможно, потому что пространство памяти (или пространство истории) дополнено другим - пространством туристического объекта. Люди в кадре заняты всем тем, чем заняты туристы в любой точке мира: сверяются с маршрутом, слушают гида и аудиогид, разговаривают друг с другом, фотографируют и фотографируются. Добавочное значение будто бы перекрыло значение реальное, историческое.

Для теоретиков постмодернизма идея потери связи между символом и реальностью - одна из основных.Ф. Уэбстер, говоря о Бодрийяре, так описывает его теорию симулятивности знаков: "Ужасно глупо отправляться вместе с идеологами Нового времени на поиск "реальности": ее нет ни в лондонском Тауэре, ни в блэкпульском Тауэре, потому что за обоими знаками не кроется ничего аутентичного. Это гиперреальность, "построенная по образцам реального мира, но не возникшая из реального мира" (Уэбстер, 2004: 340). Специалист в области исторической памяти Пьер Нора сходным образом описывает места памяти - символический элемент коллективной памяти: "Они сами являются своей собственной референцией, знаками, которые не отсылают ни к чему, кроме самих себя, знаками в чистом виде" (Нора, 1999). Однако, несмотря на словесные ухищрения постмодернизма, как Тауэр, так и лагерь Аушвиц возникли из реального мира. И феномен забвения, на наш взгляд, обусловлен именно этим механизмом - оторванностью референциальных рамок, обеспечивающих сохранение памяти, от реального исторического содержания, иными словами, потерей связи между символом и тем, из чего он возник. Например, фраза "Труд освобождает" после периода правления НСДАП приобрела резко негативное значение, а теперь, как показывает фильм "Аустерлиц", это значение потеряла. Люди беспрепятственно фотографируются на фоне этой надписи на воротах лагеря. Для них она - символ, но уже без значения, символ с туристического экспоната.

Еще одним примером того же явления может послужить интернет-проект израильского сатирика Yolocaust³¹, в котором автор собрал фотографии из социальных сетей, где люди позируют и делают сэлфи на фоне мемориала жертвам Холокоста в Берлине. В интервью BBC исполнительный директор Holocaust Education Trust Карен Поллок заметила, что при просмотре этих фотографий она думает не о том, что эти люди ужасны, а о том, что "это молодые люди, которые по-другому переживают опыт предыдущих поколений"³². Образовавшуюся лакуну между реальной исторической трагедией - Холокостом и местом памяти - мемориалом цифровое поколение заполняет привычными для себя формами взаимодействия с действительностью (фотографии, социальные сети). Например, одна из современных игровых форм взаимодействия с историей - создание аккаунтов в Instagram для исторических личностей³³ (по сути, жанр альтернативной истории). Характерно и то, что реакция на это явление отражается в том же поле цифровой среды: проект Yolocaust вызвал широкий резонанс, был распространен по всем мировым социальным сетям, набрал более 2,5 миллионов просмотров и благодаря этому сработал.

В цифровой медиасреде скорость возникновения забвения только увеличивается: огромные потоки информации, потребляемые пользователем Интернета, не позволяют ему долго останавливаться на восприятии и оценке каждого события. В условиях непрерывного обновления и наслоения инфоповодов усвоение информации рискует превратиться в потребление знаков. События, воспринимаемые таким образом, вероятно, будут исчезать из индивидуальной и коллективной памяти все быстрее.

Интерактивность. Читатель как соавтор и участник исторического процессаКонцепция читателя-соавтора или читателя-интерпретатора является ключевой для всех видов постмодернистских текстов. Представитель постмодернизма Джон Фаулз в программной 13 главе романа "Женщина французского лейтенанта" отвергает идею всеведущего автора метанарратива, утверждая, что современные писатели - это "боги нового теологического образца, чей первый принцип - свобода, а не власть"³⁴. Так, Фаулз как бы предоставляет читателю возможность соучастия в процессе создания текста, например в выборе финала романа, подразумевая, что каждый читатель наделен свободой выбора и свободой творить собственный, равнозначный авторскому нарратив.

Для теории нового историзма такой подход имеет значение, так как перед читателем любого текста стоит задача выявить контекст и социальные условия, в которых этот текст создавался, - в терминологии новых историков, властные отношения эпохи. В то же время читатель является носителем собственной идеологии, которую он привносит в читаемый текст. Утверждается новый тип непассивного читателя - интерпретатора и соавтора.

Цифровая среда создает оптимальные условия для вовлечения читателя в процесс интерпретации. Проект новых историков (в том числе и Стивена Гринблатта)"Нортоновская антология английской литературы"³⁵ предоставляет читателю возможность провести исследование или просто ознакомление (степень погруженности в материал каждый определяет сам), используя методологию нового историзма. Материал разбит на исторические эпохи, в каждом разделе тексты собраны вокруг поставленной проблемы, пользователю задано определенное направление изучения. Например, одна из представленных тем XVI в. - "Исследования и путешествия Ренессанса и мир за пределами Европы". Ключевой вопрос, определяющий вектор чтения и изучения текстов, - "как елизаветинцы использовали столкновения с другими культурами как способ самоопределения"³⁶. Интересно, что в заключение читателю предлагается сравнить экспедиции XVI в. с космическими исследованиями XX в., для того чтобы лучше понять побуждения путешественников елизаветинской эпохи. Подобный анахронизм вписывается в теорию нового историзма, согласно которой читатель всегда привносит в прошлое настоящее и оценивает историю с позиций современности.

В настоящее время в медиапространстве можно найти множество примеров использования интерактивной истории. Активно работает в этом направлении BBC. Как и в случае нового историзма, исторические сюжеты сравниваются с явлениями современной культуры: например, читателю предлагается узнать, что связывает Шекспира с Железным человеком или Джеймсом Бондом³⁷. Был запущен масштабный интерактивный проект, по сути компьютерная онлайн-игра, по событиям Первой мировой войны³⁸. Пользователь может принять решение, от которого зависит ход военных действий. Еще один из вариантов интерактива - предложение для читателя самостоятельно изучить историю чернокожих Великобритании³⁹. В материале дано несколько историй для вдохновения, а также рекомендации по поиску информации. Такой род интерактивности важен тем, что выходит за пределы виртуальности и предполагает, что читатель СМИ, потребляющий информацию, превратится в исследователя истории повседневности, ищущего информацию.

В российской медиасреде интересен проект "1917"⁴⁰. Исторический материал здесь адаптирован к современной цифровой форме. Воспоминания очевидцев событий 1917 г., мемуары известных исторических личностей, статьи из газет того времени представлены в виде постов в социальной сети и обновляются каждый день. Пользователь имеет возможность подписаться на страницу проекта в социальной сети и читать исторические воспоминания в своей ленте новостей, среди новостей знакомых и актуальной информации.

Сами медиа реагируют на интерактивные формы подачи материала по-разному. В Великобритании выпуск BBC интерактивной игры, посвященной проблеме сирийских беженцев, вызвал неоднозначную реакцию СМИ. The Daily Mail и The Sun сочли материал аморальным по причине превращения "человеческой трагедии в игру". В статье The Guardian⁴¹ же отмечено, что игра - это всего лишь способ привлечь внимание к серьезным проблемам, отвечающий реалиям цифровой эпохи. Стоит признать, что появление в медиасфере интерактивных репрезентаций исторических событий является данностью цифровой реальности. Сами медиа неизбежно должны и будут адаптироваться к развитию новых технологий и появлению интерактивных и визуальных форм подачи материала. Успешность медиапроекта у массовой аудитории - а это одно из главных условий существования медиапродукта, в отличие, например, от литературного или научного труда, - требует от редакции перехода к новым, понятным и популярным у интернет-аудитории формам. Проект "1917" - подтверждение этого.

Однако существует одна проблема. Участвуя в интерактивных проектах или осуществляя выбор в виртуальной игре, пользователь должен отдавать себе отчет в том, что он совершает символический выбор. Авторы, по Фаулзу, "нового теологического образца" предоставляют иллюзорную свободу выбора. Читатель романа "Женщина французского лейтенанта" понимает, что именно автор, несмотря на декларируемую непричастность к управлению ходом повествования и героями, выстраивает нарратив и выбор уже заключен в тексте⁴².

На сайте проекта "1917" пользователю предложены развлекательные онлайн-игры на исторические темы. Правило одной из них - не пустить Ленина к границе Петрограда. В описании игры - частая в таких случаях фраза "Ты можешь изменить ход истории". Принять решение исторического масштаба предлагается читателю и в упомянутом выше материале, посвященном бомбардировке Хиросимы. В каждом случае читатель совершает игровой выбор - в вымысле, в интерпретации.

Отмеченные нами репрезентации истории, существующие в современной медиасреде: мем, миф, мозаика, интерактивная игра, - объединяет добавление к историческому факту виртуального пространства интерпретации или вымысла. Участвуя в интерактивной игре, читатель вносит изменения в репрезентацию. Возможность виртуально принять решение исторического масштаба скрывает под собой невозможность принять такое решение в настоящем - в реальности. Важно пояснить: речь идет не о потере грани между виртуальностью и реальностью. Как верно заметил Ф. Уэбстер (2004), "людям не так уж трудно отличить образ от факта". Однако сам развлекательный характер контента (несмотря на то что создатели таких проектов могут действовать и из лучших побуждений - логики инфотейнмента) подразумевает отказ пользователя от реального участия в социальных процессах в пользу бесплодной игры на историческую тематику. Средства массовой информации выполняют названную Р. Мертоном и П. Лазарсфельдом (1948) наркотизирующую функцию. Как получение большого количества сообщений от СМИ и широкая информированность о проблемах общества не заменяют участия в решении этих проблем, так и интерактивные игры не заменяют реального контакта с миром. И нужно согласиться с учеными: оба явления являются проявлениями массовой апатии в отношении актуальных политических и социальных процессов.

Взаимодействие СМИ и аудитории, реальных политических сил и рядовых участников истории характеризуется асимметричностью влияния. Поэтому виртуальный выбор, доступный читателю, в каком-то смысле может служить инструментом поддержания рамок демократии. Пользователь, конечно, отдает себе отчет в том, что он не делает реальный выбор, решающий судьбу Хиросимы, но ведь и у жителей Хиросимы, и у большинства жителей США этого выбора не было.

Заключение