О категориях лингвокультурологии

Размещено на http://www.allbest.ru/

О категориях лингвокультурологии

Лингвокультурология - комплексная область научного знания о взаимосвязи и взаимовлиянии языка и культуры - переживает в настоящее время период расцвета. Это объясняется рядом причин. Во-первых, это - стремительная глобализация мировых проблем, необходимость учитывать универсальные и специфические характеристики поведения и общения различных народов в решении самых разнообразных вопросов, потребность знать заранее те ситуации, в которых велика вероятность межкультурного непонимания, важность определения и точного обозначения тех культурных ценностей, которые лежат в основе коммуникативной деятельности. Во-вторых, это - объективная интегративная тенденция развития гуманитарных наук, необходимость освоения лингвистами результатов, добытых представителями смежных отраслей знания (психология, социология, этнография, культурология, политология и т.д.). В науке о языке накопилось достаточно много фактографии, требующей осмысления в лингвофилософском аспекте, а в этом ключе, в соответствии с традицией, идущей от Вильгельма фон Гумбольдта, мы говорим о языке как о духе народа и пробуем определить узловые моменты в соотношении сознания, общения, поведения, ценностей, языка. В-третьих, это прикладная сторона лингвистического знания, понимание языка как средства концентрированного осмысления коллективного опыта, который закодирован во всем богатстве значений слов, фразеологических единиц, общеизвестных текстов, формульных этикетных ситуаций и т.д., а этот опыт составляет суть изучаемого иностранного языка, находит прямые выходы в практику рекламного и политического воздействия, пронизывает коммуникативную среду массовой информации.

Выход лингвистики в лингвокультурологию подсказан неизбежным вопросом о том, частью чего является язык. Будучи многомерным образованием, язык органически входит в наиболее общие феномены бытия: как важнейшее средство общения язык рассматривается в качестве компонента коммуникативной деятельности; как важнейший способ преобразования мира, информационного обеспечения и межличностной регулировки язык анализируется в качестве средства воздействия, побуждения людей к тем или иным действиям, к фиксации социальных отношений; как важнейшее хранилище коллективного опыта язык является составной частью культуры.

Категориальная система лингвистики представляет собой обширный массив понятий, многие из которых допускают неоднозначное осмысление. Лингвистика превратилась в комплекс наук, и общим местом стало признание того факта, что специалисты в одной области науки о языке не понимают своих коллег, разрабатывающих проблематику другой области. Это тем более относится к новым комплексным отраслям лингвистического знания, например, социо- и психолингвистике, когнитивной лингвистике, лингвистике текста и дискурса, культурологической лингвистике.

Лингвокультурология (или культурологическая лингвистика) по определению имеет отношение как к науке о культуре, так и к науке о языке, но было бы вряд ли правомерно рассматривать категориальный фонд этой области знания как сумму категорий двух наук, объединенных проблемой взаимосвязи языка и культуры.

С позиций культурологически ориентированной лингвистики сделан целый ряд весьма успешных попыток осмыслить специфическую фиксацию культурно значимых явлений и характеристик бытия в форме языковых знаков. В этом смысле особую значимость имеют исследования по лингвострановедению, прежде всего известная книга Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова (1980). Рассматривая языковые единицы как органическую часть естественного бытия человека в его социальной и природной среде, лингвисты исходят из тезиса о том, что лингвокультурное освещение языка есть сопоставительное изучение этого языка в сравнении с иностранным либо родным. Поэтому в качестве единиц изучения фигурируют реалии, т.е. те факты действительности, которые объективно присущи только данной этнокультурной общности (наименования одежды, строений, еды, обрядов и т.д.), лакуны, т.е. «минус-факты» действительности, значимые отсутствия определенных обозначений, как правило, в лексической системе одного языка по сравнению с другим, и, разумеется, фоновые значения, т.е. содержательные характеристики конкретных и абстрактных наименований, требующие для адекватного понимания дополнительной информации о культуре данного народа.

Лингвострановедческий подход к объяснению слова описателен по своей сути, то или иное явление аксиоматически квалифицируется как культурно значимое, объяснение переносится из сферы языка в сферу истории, мифологии, фольклора.

С позиций уникально-специфической формы фиксации мира языковыми знаками в качестве лингвокультурной координаты языка выступает идиоматичность языкового знака. В этом смысле внутренняя форма слова является наиболее ярким показателем этнокультурного своеобразия соответствующего коммуникативного коллектива. Но этот тезис наиболее уязвим в спорах о своеобразии менталитета того или иного народа, поскольку вычленяемые фрагменты действительности многомерны, а в основу номинации может быть положен лишь один признак. Элемент случайности выбора того или иного признака несомненно имеет место. Вместе с тем вся целостность случайных наименований уже не является случайной: во-первых, эти наименования прошли естественный отбор и закрепились в коллективной коммуникативной практике как наиболее удобные, подходящие для данного языкового коллектива способы обозначения действительности, во-вторых, в единой системе наименований образуются своеобразные силовые линии, привычные способы выделения признака, образующие смысловой каркас познаваемого через язык мира. Речь идет о моделируемой идиоматичности (Савицкий, (1993). Например, в современном русском языковом сознании с разной степенью частотности и узнаваемости живут образные идиоматические выражения, исходным моментом для которых послужила идея шитья: «шито белыми нитками» (неумело скрыто что-либо), «шито-крыто» (в полной тайне), «не лыком шит» (не хуже других), «криво скроен, но крепко сшит» (некрасив, но силен и вынослив), «из этого можно шить шубу» (получить пользу), «шить дело кому-либо / на кого-либо» (заводить уголовное дело), «пришей кобыле хвост» (быть неуместным), «расшивать узкие места» (решать проблемы), «рот до ушей, хоть завязочки пришей» (не к месту улыбаться и смеяться) и т.д. На мой взгляд, все эти выражения идиоматичны по-разному: сама идея шитья как действия, в результате которого меняется качество предмета, осмысливается с точки зрения эффективности (с различным оценочным знаком), целесообразности (бессмысленности), символизации (метонимический перенос в сфере судопроизводства), гиперболизации (завязать рот). Для русского крестьянского быта лыко (внутренняя часть коры молодых деревьев, из которой плели лапти, вязали корзины) ассоциировалось с простотой и незатейливостью выполнения дела (если о ком-то говорилось «лыка не вяжет», значит, он был сильно пьян). Шуба - это дорогая теплая меховая одежда, очень нужная зимой, отсюда и акцентированное понятие пользы (вариант: «Из «спасибо» шубы не сошьешь»). В английском языке идея шитья выливается в другие идиомы: A stitch in time (saves nine) - своевременная мера («Один стежок, сделанный вовремя, стоит девяти»); Don't stitch your seam before you've tacked it - Не зашивай шов без наметки, т.е. сначала прикинь, а потом берись за дело основательно; without a stitch to one's back - голышом (без стежка на спине). Английские выражения менее привязаны к ежедневному быту носителей языка, чем приведенные русские, более дидактичны, в меньшей мере насыщены юмором или иронией. Вероятно, для английского языкового сознания сфера шитья не представлялась столь значимой для сравнений.

Сравнивая конкретные идиоматические выражения в разных языках, мы неизбежно констатируем наличие определенного мыслительного конструкта, объединяющего эти выражения, и специфическое различие в форме, привязывающей соответствующую идею к реальности. Например, не следует принимать желаемое за действительное: «Не скажи «гоп», пока не перепрыгнешь», «Never cackle till your egg is laid» (Не кудахтай, пока не снес яичка), «(Не следует) делить шкуру неубитого медведя», «Цыплят по осени считают», «Хвали день вечером» и т.д. Эти выражения постоянно создаются и проходят своеобразную обкатку в соответствующих ситуациях, например, в анекдотах. Человек покупает лотерейный билет, мечтая выиграть автомобиль, и представляет себе ситуацию, когда все, кто не верил в его удачу, придут покататься на его машине, и, увлекшись, говорит: «Вон с моей машины!» Отсюда следует, что конкретное изолированное выражение вряд ли свидетельствует о специфике менталитета народа, но только совокупность этих выражений может дать нам основания для определения тех или иных тенденций в картировании реальности.

Более информативным для моделирования лингвокультурной специфики того или иного сообщества представляется понятие картины мира, в том числе языковой картины мира, mapping of the world (в англоязычной традиции - картирования мира). Имеется в виду не своеобразное обозначение того, что уже выделено и расклассифицировано (там мы сталкиваемся с языковой техникой, со способами номинации, уникальная совокупность которых составляет специфику языковой формы), а собственно выделение, фрагментация, освоение действительности. Важнейшим объективным показателем важности той или иной сферы действительности для конкретного сообщества является понятие семантической плотности, т.е. детализация обозначаемого фрагмента реальности, множественное вариативное обозначение и сложные смысловые оттенки обозначаемого. В качестве хрестоматийных примеров обычно говорят о снеге у эскимосов и песке у арабов. Речь идет о выделении признаков, свидетельствующих об этнокультурном своеобразии народа.

Некоторые признаки лежат на поверхности, например, ясно, что исходя из островного положения Англии, высокой занятости населения в области мореплавания, важности приливов и отливов для ежедневной жизни англичан, а также большого удельного веса рыбы и рыбопродуктов в их рационе, соответствующие стороны действительности получат детальное наименование. Сравним в русском «плыть» - о живом существе, о корабле, о щепке в воде и на поверхности воды (дрейфовать - специальный термин) и в английском - to swim, to sail, to navigate, to float, to drift, где выделяются признаки живого существа (контролируемости действия), плавания на корабле, управления кораблем, плавания как удерживания на поверхности воды, плавания как бесконтрольного движения в толще воды. В русском языке идея контролируемости плавания находит тонкое различие в совершенном виде глаголов «потонуть» о предмете, о корабле и «утонуть» о живом существе, в английском есть очевидное различие между погружением предмета в воду или иную среду (to sink) и затоплением живого организма (to drown). Вместе с тем любая конкретная предметная область раскрывается в прямых и метафорических обозначениях с неизбежным выделением этнокультурно значимых моментов.

При осмыслении и языковой фиксации понятия «рыба» получают освещение различные объективные признаки рыб - рыбы живут только в воде, не издают звуков, они годятся в пищу, их ловят специальными приспособлениями, будучи пойманы, они скоро портятся и т.д. Сравнивая качества людей с характеристиками рыб, представители разных культур неизбежно выделяют универсальные и этноспецифические признаки, по которым проходит сравнение. Например, в английском и русском языках совпадают сравнения «нем как рыба» - «as dumb as a fish». По-видимому, достаточным признаком для того, чтобы говорить о лингвокультурной специфике обозначения мира, является способ конкретизации (экземплификации): какие конкретные явления или предметы приходят в голову носителям данной культуры в первую очередь и, повторяясь, фиксируются в языке, для того, чтобы обозначить в переносном смысле более абстрактные вещи? Ясно, что это будут те явления и предметы, с которыми люди чаще всего сталкиваются в повседневной жизни. Например: To venture a small fish to catch a great one (fish - ценность) - «пожертвовать малым, чтобы получить большое»; The great fish eat up the small (fish - агрессор и fish - жертва) - «большие рыбы пожирают маленьких».

Помимо функции экземплификации важным показателем культурной специфики является функция квалификации. В русском языке получают квалификацию определенные качества людей, сравниваемых с рыбами («рыбья кровь» - холодный, бесчувственный человек), в английском некоторые рыбы оцениваются иначе: he is fighting like a pike - дерется, борется за жизнь, как щука, которую вытаскивают из воды; в русском языковом сознании очень актуален образ «биться как рыба об лед» - идея безысходности, в английском этого нет. Понятие fish в английском языковом сознании весьма размыто: He is a queer fish - Странный он человек. В английском и русском подчеркивается естественность водной среды для рыбы - «как рыба в воде» в русском и like a fish out of water в английском. Идея целесообразности усилий прослеживается в русской поговорке «Не учи рыбу плавать» - не следует учить экспертов делать свое дело или прилагать усилия для мобилизации того, что функционирует по своей природе. Для англичан важно выделение интеллектуальных качеств человека через сравнение с рыбой (It is a silly fish that is caught twice with the same bait - Только глупую рыбку можно дважды поймать на одну и ту же приманку, по-русски мы предпочитаем обозначать эту ситуацию через выражение «наступить на те же грабли»; That fish will soon be caught that nibbles at every bait - Рыбка, которая клюет на каждую приманку, скоро будет на крючке); для русских на первый план выходит идея усилий и трудностей в связи с ловлей рыбы, для англичан - идея изобретательности: «Без труда не вытащишь рыбку из пруда», «Чтобы рыбку съесть, надо в воду лезть» и The fish may be caught in a net that will not come to a hook - «Сетью можно поймать ту рыбу, которая не пойдет на крючок» и наоборот: Fish will not enter the net, but rather turn back - «Рыба не пойдет в сеть сама, а скорее всего повернет назад».

В русском языке излюбленным приемом является контрастное очевидное (до абсурдности) сопоставление, например, «нужен, как рыбе зонтик» (совершенно не нужен), «на рыбьем меху» (не предохраняющий от холода); годится любое нелепое сравнение: «Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан» - это высказывание функционирует, по-видимому, как ответная реплика в оправдании тех или иных действий. Англичане любят иной прием ведения беседы - перевод сообщения в намек: «I have other fish to fry» - «У меня есть другая рыба для поджаривания», сравним: It's not my cup of tea - «Это не моя чашка чая», т.е. не то, что мне нравится. Весьма актуальная для русского языкового сознания тема коррумпированности всякой земной власти отливается в формулу «Рыба гниет с головы» (эта сентенция фигурирует во многих языках), англичане делают иные выводы, отталкиваясь от того, что рыба скоро портится: Fish and company stink in three days - «Рыба и компания протухают за три дня», для англоязычного сообщества очень важна идея сознательного поддержания хороших отношений между людьми, учет и упреждение возможных конфликтов. Следует отметить еще один прием осмысления ситуации: He has well fished and caught a frog - «(Он) неплохо порыбачил - лягушку поймал», это ироничное высказывание легко обращается в самоиронию. Впрочем, следует отметить и полный параллелизм образов «Ловить рыбку в мутной воде» и «Ни рыба, ни мясо» в русском и английском. Англичане предпочитают говорить не о рыбе вообще, а о породе рыб, например, red herring - обман, «копченая селедка», которую протаскивали на веревке по тропинке, чтобы собака потеряла след.

Эти и многие другие примеры свидетельствуют о том, что при всей внешней хаотичности образов, эмоциональных оценок, связанных с конкретными предметными ситуациями, в лингвокультуре объективно выделяются и верифицируются комплексные знаки особой природы - культурные концепты.

Если при анализе идиоматичности мы должны отталкиваться от формы знака, от языковой данности, то изучение культурных концептов - это движение от психических, социально-культурных образований в сторону их вариативной фиксации в языке и не только в языке. По словам Ю.С. Степанова, концепты парят над языком. Понимание концептов весьма вариативно в современной лингвистике. Не вызывает споров лишь то положение, что концепт принадлежит сознанию и включает, в отличие от понятия, не только описательно-классификационные, но и чувственно-волевые и образно-эмпирические характеристики. Концепты не только мыслятся, но и переживаются (Степанов, 1997, с. 41).

В когнитивном плане концепты представляют собой индивидуально-личностные смысловые образования, замещающие соответствующие значения, объективно закрепленные в коллективном языковом сознании и зафиксированные в авторитетных источниках, например, в толковых и энциклопедических словарях. Такова позиция Д.С. Лихачева (1993). Совокупность концептов в индивидуальном и коллективном сознании образует концептосферу индивидуума, группы, народа в целом. Другой подход к пониманию концептов обозначен в исследованиях Н.Д. Арутюновой как изучение понятий практической (обыденной) философии, эти понятия возникают в результате взаимодействия национальной традиции и фольклора, религии и идеологии, жизненного опыта и образов искусства, ощущений и системы ценностей (Арутюнова, 1993, с. 3). Интегративное понимание концепта предложено С.Х. Ляпиным, который считает, что главное в концепте - это «многомерность и дискретная целостность смысла, существующего тем не менее в непрерывном культурно-историческом пространстве и поэтому предрасположенного к культурной (и культурогенной!) трансляции из одной предметной области в другую» (Ляпин, 1997, с. 19). Будучи многомерным (как минимум, трехмерным) ментальным образованием, концепт имеет три важнейших измерения - образное, понятийное и ценностное. Образная сторона концепта - это зрительные, слуховые, тактильные, вкусовые, воспринимаемые обонянием характеристики предметов, явлений, событий, отраженных в нашей памяти, это релевантные признаки практического знания. Понятийная сторона концепта - это языковая фиксация концепта, его обозначение, описание, признаковая структура, дефиниция, сопоставительные характеристики данного концепта по отношению к тому или иному ряду концептов, которые никогда не существуют изолированно, их важнейшее качество - голографическая многомерная встроенность в систему нашего опыта. Ценностная сторона концепта - важность этого психического образования как для индивидуума, так и для коллектива. Ценностная сторона концепта является определяющей для того, чтобы концепт можно было выделить. Совокупность концептов, рассматриваемых в аспекте ценностей, образует ценностную картину мира. В этом сложном ментальном образовании выделяются наиболее существенные для данной культуры смыслы, ценностные доминанты, совокупность которых и образует определенный тип культуры, поддерживаемый и сохраняемый в языке (Карасик, 1996, с. 5).

Культурный концепт, будучи важнейшей категорией лингвокультурологии, представляет собой неоднородное образование. С одной стороны, выделяются более конкретные и более абстрактные концепты, вплоть до мировоззренческих универсалий. Это противопоставление - по ценностной, ведущей стороне концепта - дает возможность рассматривать разноплановые категории, от таких концептов, как отношение к собственности (Бабаева, 1997), к старшинству (Бунеева, 1998), к приватности (Прохвачева, 2000), до отношения к важнейшим категориям этики, например, к счастью (Воркачев, 2000) или предельным понятиям (Снитко, 1999). С другой стороны, можно противопоставлять концепты по способу их жанровой фиксации, например, концепты текстов в языковом сознании (Слышкин, 2000), законов и норм поведения. Сюда же можно отнести типологию концептов по принятым в когнитивной науке признакам: мыслительные картинки (конкретные зрительные образы - рыба «налим»), схемы (менее детальные образы - «река» как голубая лента), гиперонимы (очень обобщенные образы - «обувь»), фреймы (совокупность хранимых в памяти ассоциаций - «базар»), инсайты (знания о функциональной предназначенности предмета - «барабан»), сценарии (знания о сюжетном развитии событий - «драка»), калейдоскопические концепты (совокупность сценариев и фреймов, связанных с переживаниями и чувствами - «совесть») (Бабушкин, 1996, с. 43-67). С третьей стороны, выделяются концепты, которые специфическим образом организуют грамматическую систему языка (Вежбицкая, 1996): например, агентивное или пациентивное представление ситуаций (Я должен - мне нужно).

Важнейшей характеристикой концепта является его опора на некоторое лексико-семантическое множество. Образные и понятийные характеристики концепта моделируются в виде фрейма - структуры данных для представления стереотипных ситуаций (Демьянков, 1996, с. 188).

Концепт как лингвистическая категория представляет собой развитие идеи понятийной категории применительно к грамматике. Для грамматистов категория - это, как правило, двустороннее единство абстрактного значения отношения (релятивное значение) и системы взаимосвязанных оппозитивных форм, выражающих это значение. Речь идет, это следует подчеркнуть, о формальной категории: «Та или иная единица, имеющая только в высшей степени общее значение, представленное отдельными, объединяемыми и обобщаемыми в нем (т.е. относительно более частными) видовыми значениями, и выражающая это свое общее значение в систематическом противопоставлении различных форм, и может быть с наибольшим основанием определена как формальная категория языка» (Смирницкий, 1957, с. 29). В широком смысле категория - это «любая группа языковых элементов, выделяемая на основании какого-либо общего свойства» (Булыгина, Крылов, 1990, с. 215). Если отвлечься от способов выражения категории, а они могут быть как явными, так и неявными (скрытыми), то лингвисты говорят о понятийных категориях, т.е. о категориях, «не зависящих от более или менее случайных фактов существующих языков» (Есперсен, 1958, с. 58). Так, например, О. Есперсен рассматривает соотношение грамматического рода и понятийного пола (гендера). Главные понятийные категории, отмечает датский лингвист, находят грамматическое выражение, причем не всегда: «грамматические категории представляют собой симптомы, или тени, отбрасываемые понятийными категориями» (там же, с. 60). И.И. Мещанинов (1978, с. 238) относит к понятийным категориям множественность, вещественность, одушевленность, модальность.

Специфика категориального грамматического распределения внутри языков объясняется различными причинами. Это, в первую очередь, тип языка: понятно, что в корневом языке трудно детализировать аспектуальные значения, следовательно, предпосылки категориальной детализации вида и его лингвокультурного осмысления могут возникнуть только при условии соответствующих языковых средств, а именно - аффиксов. Это и соотношение между категориями, своеобразный внутренний баланс языковой системы, необходимость закрепить те или иные признаки как в сфере идентификации, так и предикации (по Н.Д. Арутюновой). Этой причиной, вероятно, объясняется то, что некоторые категории со временем исчезают из языков либо появляются своеобразные категориальные пробные варианты, как, например, в афроамериканском английском прослеживаются новые формы специфических видовых значений («сверхотдаленное» прошлое, «мерцающее» настоящее - «он то есть, то его нет»). Вместе с тем с позиций лингвокультурологии наиболее важной представляется категориальная специфика языка, обусловленная менталитетом народа. Почему в английском настолько детально представлена модальность? Почему в албанском морфологически выражена адмиративность («он все-таки пришел», «все-таки прочитал», «все-таки остался» и т.д.)? Почему в болгарском формально выражена пересказывательность («Он пришел» и это факт - «Он пришел», но я этого сам не видел, мне об этом рассказали)? Почему в русском настолько детально выражена видовая характеристика действия?

Лингвокультурное изучение языка дает множество доказательств в пользу того, что языки фиксируют в грамматике наиболее существенные концепты для культуры соответствующего народа либо значимо их игнорируют. В развитие аргументации Б. Уорфа (1960) я хотел бы привести некоторые соображения о суперкатегории определенности/ неопределенности. Известно, что в ряде языков выделяются определенные артикли, назначение которых состоит в тематизации обозначаемой сущности (предмета, качества, события), т.е. представления этой сущности как известной участникам общения. Этимологически определенный артикль совпадает с указательным местоимением. Наряду с этим в некоторых языках выделяется особый вид действия, происходящего в данный момент на наших глазах, как, например, континуальный вид в английском. В этом смысле можно сказать, что в английском языке существует суперкатегория определенности, распространяющаяся на именное и глагольное обозначение действительности. Значимость этой категории в межъязыковом сопоставлении может быть измерена: есть языки, где эта категория представлена наиболее развернуто (английский), менее развернуто, только применительно к артиклю (немецкий) и не представлена формально (русский). Лексические способы обозначения определенности во внимание не принимаются, поскольку описательно, с помощью лексики и паралингвистических жестов, можно передать многие значения во всех языках. Максимальная степень развернутости категории свидетельствует о том, что эта категория обозначает приоритетный для данной лингвокультуры признак. На мой взгляд, этот признак состоит в том, что английский стиль общения резко смещен в сторону актуализации активности адресата в процессе общения по сравнению, скажем, с русским. Адресат в англоязычном общении постоянно должен держать в поле зрения информацию о том, что нечто происходит именно здесь и сейчас, а не вообще. Отсюда и внимание к обозначению времени, к ощущению времени, и даже к маркированным в англоязычной культуре признакам «старый - новый»: у британцев понятие «старый» часто ассоциируется с положительной оценкой, типичным является словосочетание «good old», у американцев аналогичный оценочный смысл вкладывается в понятие «новый», о чем мы можем судить прежде всего по рекламным текстам.

Нельзя не согласиться с А. Вежбицкой (1996), полагающей, что такие доминанты поведения в русской культуре, как относительная неконтролируемость чувств, неконтролируемость судьбы, категоричность моральных суждений, заложены в русской грамматике и определяют мировоззрение носителей языка. Вместе с тем было бы упрощением считать, что своеобразие культуры народа сводится к нескольким концептам, даже столь многомерным и существенным, как «Судьба», «Тоска», «Воля» для русской культуры, «Ordnung - порядок», «Befehl - приказ», «Angst - страх» для немецкой, «Freedom - свобода», «Privacy - приватность», «Enterprise - предприимчивость» для английской. В самом деле, концепты, названные приведенными именами, играют особую роль в представлении обобщенных типов носителей соответствующих культур со стороны иностранцев. Но, во-первых, вырванные из системного множества концепты искажаются, во-вторых, не учитываются самопредставления (например, немцы глазами русских и немцы глазами немцев), в-третьих, выбор значимых концептов для представления своеобразия культуры народа претерпит существенные изменения, если мы будем говорить не только об этнокультурных, но об этносоциокультурных концептах (важнейшие концепты в сознании английских рабочих вряд ли совпадут с доминантными концептами английских бизнесменов или студентов).

Различие между культурами состоит в значимых нюансах, выделяемых при сравнении больших концептуальных объединений (концептосфер). Множественные характеристики дадут здесь более веские основания для того, чтобы сделать выводы о специфике менталитета того или иного народа. Концепт опирается на «лингвокультурологическое поле - иерархическую систему единиц, обладающих общим значением и отражающих в себе систему соответствующих понятий культуры» (Воробьев, 1997, с. 60). Таким образом, культурный концепт в языковом сознании представлен как многомерная сеть значений, которые выражаются лексическими, фразеологическими, паремиологическими единицами, прецедентными текстами, этикетными формулами, а также речеповеденческими тактиками, отражающими, по словам Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова (1999, с. 12), повторяющиеся фрагменты социальной жизни. В этой связи заслуживает внимания понятие «лингвокультурема» - комплексная межуровневая единица, форму которой составляет единство знака и языкового значения, а содержание - единство языкового значения и культурного смысла (Воробьев, 1997, с. 44, 49). Лингвисты стремятся уйти от многозначности термина «концепт», одно из значений которого и представляет собой содержательную сторону лингвокультуремы. В качестве альтернативного обозначения содержания лингвокультуремы предложен термин «логоэпистема» - «знание, несомое словом как таковым - его внутренней формой, его индивидуальной историей, его собственными связями с культурой» (Верещагин, Костомаров, 1999, с. 7). Соглашаясь с тем, что концепт понимается в лингвистике, логике, психологии, культурологии не совсем одинаково, я бы не стал выводить это понятие из арсенала лингвокультурологии. Обратим внимание: ведь логоэпистема сориентирована на слово как основной носитель знания, сконцентрированного в лексическом значении и связанного со всем богатством данной культуры. Содержание концепта выражается не только словом, оценочные характеристики концепта, составляющие суть этого ментального образования при лингвокультурном сопоставлении, раскрываются в толковании, в тексте. В.П. Нерознак предлагает весьма четкий критерий для отнесения определенного концепта к культурным концептам, отражающим своеобразие соответствующего этноспецифического видения мира: «концептами культуры, отражающими национальную картину мира, следует считать концепты, обозначаемые безэквивалентными лексическими единицами, т.е. теми словами, которые в процессе лингвокультурной трансляции требуют не пословного, а описательного толкования» (Нерознак, 1998, с. 85).

Представляют несомненный интерес те концепты, которые отражают специфическую логику, свойственную носителям определенной лингвокультуры. У таких концептов может не быть однословного обозначения, они представляют собой своеобразные коды - ключи к пониманию ценностей этой культуры, условий жизни людей, стереотипов их поведения. В частности, концепт-код прослеживается в этнокультурном юморе. Например:

Надпись на автозаправочной станции: «Бензина на самом деле нет». Необходимо знать, что в период дефицита объявления о том, что чего-либо нет, часто подвергаются в нашей стране справедливому сомнению: для всех официально - нет, но для некоторых, возможно, есть. Этот концепт-код раскрывает реалии нашей жизни и вытекающую отсюда логику поведения людей. Такая надпись вызывает улыбку у носителей современной русской культуры, переживших соответствующий период дефицита товаров.

Немецкий юмор, как известно, часто строится на столкновении прямой и изощренно ошибочной логики:

Врач: Вы курите?

Пациент: Нет.

Врач: Жаль, если бы Вы курили, я бы посоветовал Вам бросить, и Вы бы почувствовали себя лучше.

Изощренная логика в данном случае сама по себе безошибочна, но абсолютно бессмысленна и поэтому является предметом шутки.

Русскому лингвокультурному сознанию присуща постоянная готовность свести ситуацию к абсурду для расшатывания, казалось бы, незыблемых норм: «Все пропьем, но флот не опозорим!». Ясно, что подразумевается пирушка моряков, состязающихся в количестве выпитого спиртного. Позор и выпивка традиционно соотносятся в иной плоскости: позор пьяницам. В приведенной шутке эта норма поведения ставится под сомнение и поэтому вызывает улыбку, - впрочем, только у носителей русской лингвокультуры.

Резюмирую. Категории лингвокультурологии формируются на базе осмысления этносоциокультурных особенностей языкового сознания и речевого поведения носителей той или иной лингвокультуры при ее сопоставлении с другими лингвокультурами. Центральной категорией лингвокультурологии является культурный концепт. Типология культурных концептов может быть построена на когнитивных и коммуникативных основаниях. Этнокультурная специфика концепта сводится к его количественным и качественным параметрам, выражающимся в экземплификативной и квалификативной функциях его текстового воплощения. В ряду типов культурных концептов весьма перспективными для изучения представляются категориальные культурные концепты, концепты стереотипов поведения, зафиксированные в семантике разноуровневых языковых единиц, и концепты-коды, в концентрированном виде представляющие распредмечивание ценностных смыслов.

Литература

1. Арутюнова Н.Д. Введение // Логический анализ языка. Ментальные действия. М., 1993.

2. Бабаева Е.В. Культурно-языковые характеристики отношения к собственности: Автореф. дис…. канд. филол. наук. Волгоград, 1997.

3. Бабушкин А.П. Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка. Воронеж, 1996.

4. Бунеева Е.С. Ассоциативные характеристики признака старшинства // Языковая личность: вербальное поведение. Волгоград, 1998.

5. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996.

6. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Лингвострановедческая теория слова. М., 1980.

7. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. В поисках новых путей развития лингвострановедения: концепция речеповеденческих тактик. М., 1999.

8. Воркачев С.Г. «Две доли» - две концепции счастья // Языковая личность: проблемы креативной семантики. К 70-летию профессора И.В. Сентенберг. Волгоград, 2000.

9. Воробьев В.В. Лингвокультурология (теория и методы): Монография. М., 1997.

10. Демьянков В.З. Фрейм // Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.

11. Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958.

12. Карасик В.И. Культурные доминанты в языке // Языковая личность: культурные концепты. Волгоград-Архангельск, 1996.

13. Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. Т.52. 1993. ¦1.

14. Ляпин С.Х. Концептология: к становлению подхода // Концепты. Архангельск, 1997. Вып.1.

15. Мещанинов И.И. Части речи и члены предложения. Л., 1978.

16. Нерознак В.П. От концепта к слову: к проблеме филологического концептуализма // Вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков. Омск, 1998.

17. Прохвачева О.Г. Лингвокультурный концепт «приватность» (на материале американского варианта английского языка): Автореф. дис. канд. филол. наук. Волгоград, 2000.

18. Савицкий В.М. Английская фразеология: проблемы моделирования. Самара, 1993.

19. Слышкин Г.Г. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе. М., 2000.

20. Смирницкий А.И. Синтаксис английского языка. М., 1957.

21. Снитко Т.Н. Предельные понятия в западной и восточной лингвокультурах. Пятигорск, 1999.

22. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. М., 1997.

23. Уорф Б.Л. Отношение норм поведения и мышления к языку // Новое в лингвистике. Вып.1. М., 1960.

лингвокультурология идиоматичность языковой экземплификация

Размещено на Allbest.ru