Изобразительно-выразительные средства как прием субъективации в автобиографической прозе Ю.М. Нагибина

Изобразительно-выразительные средства как прием субъективации в автобиографической прозе Ю.М. Нагибина

К. В. Клименко

Для автобиографической прозы от первого лица характерно предельно субъективное повествование, что подчеркивает искренность, достоверность описываемого, способствует эффекту присутствия, отражает эмоции повествователя и его сиюминутные впечатления. Выражению этого способствует прием субъективации.

Автобиографический герой не равен автору, образ рассказчика не совпадает с образом автора. Однако рассказчик в автобиографическом произведении максимально приближен к автору, обладая при этом своими особенностями и представляя особый интерес с точки зрения взаимодействия различных дисциплин лингвистики (в особенности стилистики), литературоведения, философии, психологии. М. В. Иванова подчеркивает, что проблема образа автора характерна не только для современной литературы, но также для древнерусских текстов¹.

В. В. Одинцов, опираясь на учение В. В. Виноградова об образе автора и словесных рядах, наметил проблему субъективации авторского повествования. Особый интерес для нашего исследования представляют формы экспрессивной субъективации². Для них характерно использование разнообразных изобразительно-выразительных средств, тропов и фигур. Центральным понятием здесь служит образность, образное восприятие рассказчиком художественной действительности, что является косвенным выражением его отношения к описываемому.

Так как в автобиографической прозе от первого лица отсутствует авторское повествование, а точка видения постоянно находится в сфере сознания рассказчика, то художественная действительность на протяжении всего текста показана в представлении рассказчика, увидена его глазами, пропущена сквозь призму его субъективного восприятия. В объективированном авторском повествовании смещение точки видения в сферу сознания какого-либо персонажа, как правило, является эпизодическим, служит для того, чтобы подчеркнуть наиболее важные и значимые моменты. В повествовании рассказчика субъективация постоянна. Следовательно, все описания также принадлежат сознанию рассказчика, а значит, выбранные им средства художественной выразительности тоже.

Автобиографическая проза Ю. М. Нагибина богата образными художественными описаниями и лирична, на это особо указывает в своем исследовании И. А. Богатко³. В произведениях Нагибина постоянно встречаются лирические отступления, рассуждения, размышления. Для него характерно стремление подробно запечатлеть движение мыслей и чувств героя-рассказчика. Он использует различные изобразительно-выразительные средства, экспрессивные выражения и риторические конструкции.

Особое внимание Нагибин уделяет образной детали. В своем сборнике литературных эссе «Размышления о рассказе» он отдельно подчеркивает, что «когда писатель художник

- берется передать свое ощущение, видение предмета, каков он в данное время и в данном месте, он поневоле складывает его из деталей»⁴. Художественные описания Нагибина не всегда подробны, многословны, часто рассказчик акцентирует внимание на какой-то одной яркой детали.

Выразить это помогают, прежде всего, метафоры, сравнения и эпитеты. Рассмотрим отдельные примеры их использования.

Проблему применения метафор подробно изучает в своих работах Н. Д. Арутюнова⁵. Метафора передает уникальность предмета или явления в сознании рассказчика, подчеркивает их неповторимость в отдельно взятый момент времени. Таким образом, рассказчик художественно переосмысляет описываемый предмет: «В накрытый тенью двор падали горячие хлопья заката»⁶ (отождествление «горячих» закатных лучей с устойчивой метафорой «хлопья снега»); «У Пети рожа измазана паническим страхом смерти»⁷ (конструкция «измазать чем-то вещественным», например, грязью, приобретает переносный смысл, «невещественность»); «...в бредовой полумгле танк <.. .> неудержимо надвигался, чтобы раздавить жалкую коробочку нашей машины, сжевать ее гусеницами со всей начинкой»⁸ (уподобление машины коробочке и танковых гусениц челюстям).

Метафора обращает внимание на конкретную деталь. Сравнение дает подробное описание объекта, выстраивает наглядную ассоциативную цепочку.

Наиболее часто Нагибин использует сравнение, выраженное формой сравнительного оборота с союзами «как», «словно», «как будто» и др.: «Киносуета, киногрязь вторгаются в мой бред, как мелкие чертенята в шабаш взрослой нежити на Броккене»⁹; «У нее было круглое, словно циркулем очерченное лицо со строгими глазами и редко улыбающимся мягким ртом»¹⁰; «Запад тяжело завалило иссиня-черными облаками, щель заката была багрова и страшна, как будто там зарезали солнце»¹¹. Реже встречается сравнение, выраженное формой творительного падежа: «Тусклый, печальный свет фонарей кажется светом месяца, люди убийцами, а сами мы обреченными на заклание»¹²; «И, показав потрясающую синь неба, проплыла журавлиным клином стая гусей»¹³.

Сходство зависит от субъективного восприятия рассказчика, следовательно, через сравнение подчеркивается уникальность отмеченных им образов. Однако особый интерес представляют используемые Нагибиным литературные сравнения, аллюзии и прямые отсылки к различным произведениям мировой художественной литературы, что особенно характерно для «Дневника». Имена известных литературных героев вызывают в сознании читателей определенные культурные ассоциации, дают описываемому персонажу яркую характеристику, одновременно отражая особенности восприятия рассказчика. Рассказчик Нагибина использует такие ассоциации как для самоописания, так и для характеристики других персонажей: «Конец сентября, дня и числа нет, как у Поприщева, в которого я постепенно превращаюсь»¹⁴; «Наши бездарные, прозрачно-пустые писатели <...> закутываются в чины и звания, как уэллсовский невидимка в тряпье и бинты, чтобы стать видимым»¹⁵.

Второй по частотности троп, используемый Нагибиным, эпитет. Эпитет, как и метафора, является яркой образной деталью, на которой акцентирует внимание рассказчик: «Я пытался составить словесный портрет парня и не смог, у меня не оказалось образного материала, чтоб нарисовать излом его черных бровей, синеватые провалы щек под острыми скулами, узкий, темный язвительный рот»¹⁶; «.а затем какойто советский чин с тонкими ногами, тесно обжатыми хромом высоких сапог»¹⁷; «Он был похож на артиста Тото, такая же небольшая озябшая фигурка в светлом плаще с поднятым воротником, горбоносое, узкое, насморочное лицо с выступающим подбородком, полоской усов и темными, будто исплаканными глазами»¹⁸. Творческое сознание рассказчика-писателя находится в постоянном поиске, переосмысляет окружающую действительность, подробно описывая ее. Отдельно стоит отметить словосочетание «исплаканными глазами», которое служит примером окказионального словообразования и словоупотребления. Это является особым приемом субъективации: такие выражения оригинальны, присущи только данному рассказчику, передают его индивидуальное видение мира.

Олицетворения также служат приемом субъективации, подчеркивая характерную для рассказчика Нагибина близость с природой: «Деревья покрылись желто-зеленым нежнейшим пухом, на озере ярко-синий пояс воды обвил белое, в снежном налете, поле льда»¹³; «То был прескверный апрельский день, один из тех дней, когда весна будто признается в своем бессилии настать»¹⁹.

Еще один характерный для субъективированного сознания рассказчика прием остранение²⁰. «Пошел в лес. Еще идучи полем, приметил тучу, вернее сказать, некое притемнение в пасмурном небе, но не придал ему значения. А зашел подальше, чувствую пропал. Даль задернулась не то белесым туманом, не то сеткой дождя, а весь лес просквозило страшным ветром»²¹. Особый интерес вызывает «некое притемнение»: это одновременно и «сдвинутое» изображение обыденной вещи, и остранение, и узнавание наоборот рассказчик сначала говорит «туча» и уже потом поправляет себя, меняя привычную тучу на «притемнение». Другой пример: «Близ открытой могилы с деревянными уродливыми козлами приспособление для спуска гроба на скамейке, под заснеженным деревом, сидел страшный человек»²². Описав «деревянные уродливые козлы», рассказчик сразу же включает в текст пояснение «приспособление для спуска гроба», однако «остраненный» им предмет все равно воспринимается как нечто загадочное и непривычное, создается яркий запоминающийся образ.

Рассказчик существует в тесном взаимодействии с другими людьми, обращает внимание на их внешность, жесты, поступки, поэтому большое значение в автобиографической прозе Нагибина имеют образные портреты персонажей. Они могут быть заданы одной яркой деталью: «Сухощавая женщина лет тридцати шести с клещеватым профилем бабы-яги»²³ или описаны подробно и красочно: «Гелла едва успела расплатиться за побитую посуду и прочий урон, нанесенный соседям по столику, когда возле нас возникло гофманское существо, но не из добрых фей, а из отрицательной нежити: костляво-зеленое, с чудовищной копной волос, острым личиком насекомого, мокрым от слез, и оглушительно горластое»²⁴.

Мы отдельно рассмотрели примеры разных приемов экспрессивной субъективации, но писатель часто сочетает различные художественные тропы, создавая плотный образный текст.

В автобиографических произведениях Ю. М. Нагибина широко используются разнообразные изобразительно-выразительные средства, подчеркивающие художественное видение мира рассказчиком. Наиболее часто встречаются эпитеты и сравнения, выраженные как сравнительными оборотами, так и формой творительного падежа. Также Нагибин использует метафоры, олицетворение и прием остранения.

В повествовании рассказчика оценки и суждения героя проявляются в выборе выражений, в самом порядке слов, образность мотивирована восприятием персонажа. Описания часто сопровождаются рассуждениями и размышлениями рассказчика, что дополнительно усиливает степень субъективации. Вся образность пропущена через призму восприятия рассказчика. Все это в целом приводит к сближению образа автора и образа рассказчика.

Примечания

1. См.: Иванова, М. В. Древнерусская житийная традиция как основа последующей русской прозы // Функциональная семантика, семиотика знаковых систем и методы их изучения. М.,

2. 2009.

3. См.: Одинцов, В. В. Стилистика текста. М.,

4. 2010.

5. См.: Богатко, И. А. Ю. Нагибин: Литературный портрет. М., 1980.

6. Нагибин, Ю. М. Размышления о рассказе. М., 1964.С. 19.

7. См.: Арутюнова, Н. Д. Язык и мир человека. М., 1999.

8. Нагибин, Ю. М. Дневник. М., 1996. С. 169.

9. Там же. С. 411.

10. Нагибин, Ю. М. Тьма в конце туннеля // Любовь вождей. М., 2004. С. 127.

11. Нагибин, Ю. М. Дневник. С. 219.

12. Там же. С. 226.

13. Нагибин, Ю. М. Что сказал бы Гамлет? // Итальянская тетрадь. М., 1998. С. 161.

14. Нагибин, Ю. М. Дневник. С. 58.

15. Там же. С. 64.

16. Там же. С. 312.

17. Там же. С. 559.

18. Нагибин, Ю. М. Немота // Утраченная музыка. М., 1998. С. 314.

19. Нагибин, Ю. М. Тьма в конце туннеля. С. 17.

20. Нагибин, Ю. М. Кондотьер // Итальянская тетрадь. М., 1998. С. 5.

21. Нагибин, Ю. М. Книга детства // Собр. соч. : в 4 т. Т. 2. М., 1980. С. 322.

22. См.: Шкловский, В. Б. Искусство как прием //

23. О теории прозы. М., 1983.

24. Нагибин, Ю. М. Дневник. С. 255.

25. Там же. С. 55.

26. Там же. С. 405.

27. Нагибин, Ю. М. Тьма в конце туннеля. С. 113.