Традиции славянской переводческой культуры в XVIII веке (на материале перевода Ареопагитик)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

ареопагитик рукопись богословский перевод

ТРАДИЦИИ СЛАВЯНСКОЙ ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ В XVIII ВЕКЕ (НА МАТЕРИАЛЕ ПЕРЕВОДА АРЕОПАГИТИК)

Во второй половине XVIII века появляется ряд новых переложений памятников богословской мысли. Переводчики используют опыт, накопленный традицией, но в новой языковой ситуации. Переводческие приемы, вырабатывавшиеся и закреплявшиеся в продолжение истории славянской книжности, получают новый импульс со стороны формирующейся стилистической системы литературного языка в современном ее понимании. В этом проявляется своеобразие переводов XVIII века, в том числе одного из самых значимых для православной славянской культуры богословского произведения - Ареопагитского корпуса. В XVIII веке его переводили преп. Паисий Величковский, иеромонах Моисей (первые печатные Ареопагитики) и анонимный автор, на труде которого мы бы хотели остановиться в этой статье подробнее.

Мы условно назвали рукопись из фондов РГБ (Муз. собр. (ф.178) № 1345), содержащую этот перевод Ареопагитик, рукописью Ивана Голикова, поскольку на ее первом листе имеется запись - Ивана Голикова. Известно, что купец и историк Иван Иванович Голиков собирал рукописи Петровского времени, так что и рукопись с переводом Ареопагитик XVIII века из Музейного собрания, по всей видимости, входила в его коллекцию. Автор этого перевода не установлен. В рукописи несколько почерков, манера перевода тоже меняется, так что можно предположить, что над переводом работал не один автор. В дальнейшем мы будем говорить об «анонимном переводчике» этой версии Ареопагитик, не исключая, однако, вероятность того, что переводчиков было несколько.

Рукопись из коллекции Ивана Голикова представляет собой полную реализацию потенциальной вариативности в рамках отношений «оригинал - перевод». Однако интересен этот перевод не своими грамматическими особенностями: они так же, как и в переводе Паисия Величковского, сочетают в себе традиционные и новые черты. Перевод рукописи Ивана Голикова интересен, прежде всего, спецификой своего словообразования и текстообразования, которые выдают большой творческий потенциал неизвестного переводчика.

В рамках этой статьи мы рассмотрим только один прием из арсенала переводчика - прием, перерастающий в принцип и предоставляющий автору широкий спектр возможностей стилистического оформления текста. Речь идет о своеобразном расширении текста на базе различных его составляющих.

Во-первых, это расширение на базе сложных слов. Изоморфизм словосложения и синтаксиса (resp. текстообразования) - почти аксиома, получившая подтверждение и в последних исследованиях по истории сложных слов1. Сложные слова - один из самых ярких характерных элементов Ареопагитик. Корпус был создан в то время, когда в греческом языке (особенно языке философии) словосложение было очень продуктивно. Словосложения греческие перешли в виде калек в славянский текст (поэтому мы говорим о сложных словах не в словообразовательном, а структурном плане), и вплоть до самых последних переводов Ареопагитик на русский язык они определяют характер текста и индивидуальный стиль его автора. Сложное слово в свернутом виде содержит информацию о действительности в том объеме, который обычно может передать словосочетание, или даже в некоторых случаях предложение, при этом сложное слово поливалентно в плане синтаксической экспликации (развертывания его в словосочетание или предложение).

Именно эту поливалентность широко использует переводчик Ареопагитик XVIII века. Он применяет множество вариантов трансформации сложного слова, но самой распространенной является, безусловно, замена его словосочетанием. Подчинительная связь в таких сочетаниях более естественна и распространена в тексте перевода, но словосочетания с сочинительной связью представляют собой подобие формул и более соответствуют характеру данного текста. Ср.: ЕШ)ЕПЕЦ(І > вида и доброты (2) - в пер. XIV века благолЬпіа (121а)2, П)^| ?inw > образовъ и начерта- ни(і) (20об) - в пер. XIV века зракотвореній (153г), nLKI©^~lfUo > наказаніе і разИмъ (108) - в пер. XIV века истиноразуміе (244а).

Сложные слова, наконец, могут переводиться сочетанием сочинительной и подчинительной связи, при этом происходит своеобразное расширение исходного текста. Например, D(I)IIH^IlJ YlIh(^EU(f (отцедвижнаго свЬто"вленіа в переводе XIV века, 120а) переводчик передает как пришествие свЬта отеческимъ вдохнове- ние(мъ) и мановение(мъ) (1); Ек| NI©)(W(f (образописаніа в переводе XIV века, 123в) - как подобій описании и живописания (3); ІІпІЕОІП I ? Z(I)Df(богоначал- наго Отца в переводе XIV века, 120б) - как [иже есть] б(о)жества источникъ и начало (1 об).

Расширение текста происходит не только за счет разложения сложных слов. Расширение вообще является особым приемом перевода, когда одно греческое слово разрастается до (псевдо-)формулы в славянском, то есть либо переводчик воспроизводит существующую в языке формулу (например, видъ и подобие, премЦдрость и разИмъ и т.п.), либо создает свою по образцу существующих гендиадисов (например, знамение и разИмение, темный и малый и т. п.). Переводчик, таким образом, возвращается к истокам и лучшим достижениям книжной (и переводческой) славянской школы и, в частности, в истории перевода Ареопагитик: экспликации Кирилла и Мефодия, плетению словес Епифания Премудрого, аперции старца Исайи, первого переводчика Ареопагитик на славянский.

Чаще всего расширение касается перевода простых греческих слов: при этом они растягиваются до парного сочетания, состоящего, как правило, из близкозначных слов (типа древнерусских формул миръ и покой, радость и веселье, плачь и въпль, гнhвъ и "рость и т. п.) или, реже, из слов одного тематического поля. Но при этом в большинстве случаев это слова одной стилистической принадлежности. Расширение касается не только существительных, но и прилагательных и глаголов. Например: fJf®Itfl *f > знамен'ми и разумение(м) (1), П\^!ц[ > невидимаго и сокровеннаго (2), 5ПЕ)ЕЦ(і > вида и подобия (3 об), QQft) > далече и множаише (3 об), Л(І > Имы и естества (4), I U^IfTf > движение и подвигъ (29), DDE ЯГГПМ > верховное и н(е)б(е)сное (36), DILnI EU(f > Иставы и жития (36), ™П™( fI (LU(f > Ичение и наказание (36), DDft)| ЕІ(П > побеждаетъ и превышаетъ (59об), ©ЛГеИ > премИдрости и разИма (62 об), Е^> правое и совершенное (72), Ef)UfIIf > sлhйшаго і беззаконнhйшаго (85 об), D()^ |d^ fIIDD^ > противо уставленія і предложенія (93), ™ЬІ(П~І > сила и мощъ (108 об), nf(J)Iaf > темными и малыми (121) и т. п.

До такого же парного сочетания может расширяться одна из двух основ сложного слова, например: (D(I)I)IH^IIJ > вдохновение(мъ) и мановение(мъ) (1), toon I D > источникъ и начало (1 об), а также аффиксальная морфема, прежде всего приставка П-privativum, значение которой `отсутствие, лишение чего-либо' в следующем примере передает сочетание двух славянских лексических единиц: пюшио > (имене) источание и лишение (59 об).

Расширение касается и текстовых формул. Невозможно определить с окончательной достоверностью, что именно, включая в бинарное сочетание третий член, пояснял переводчик - всю формулу или одно ее слово, но результатом часто было то, что в новом, тренарном, сочетании третий его член был гиперонимом для остальных двух, составлявших устойчивую формулу текста. Один из ярких примеров такого расширения: ... от тояжде в^хъ вещей вины начало імИть, сИщества - б(о)жественны(хъ) ангелъ разИмная, умная, д(у)шевная (iIII(UI (p^IE)(p) і всего мира естества (99). Расширение возникает и на базе контаминации: так, формула ІШ(рп©(^ переводится то как доброе и благое (и сие любление имя единотворнИю и соединителнИю неже изрядно дрИгъ дрИга смешати имhетъ силИ, еже в добромъ и благомъ добраго ради и благаго пред быть и от благаго и добраго; добраго и благаго ради проистекаетъ, лл. 79 об. - 80), то как честное и доброе (сме- телно и се от истине рещи яко и самъ всячески(хъ) началникъ честного и доброго всехъ любовию приведе(нъ) изящныя ради бл(а)гости, л. 80), то как честное и благое (еже любително есть и любы есть добра и блага, и в благо(мъ) и честно(мъ) состоитъ и честнаго и благаго ради и есть и бываетъ, л. 80 об.). В результате бинарная формула расширяется до тренарного сочетания: і аще сИщая добраго или честнаго, или благаго желаютъ (82 об.).

Превращение эквиполентной связи в парах в градуальную В. В. Колесов наблюдал в сочинениях Иоанна Экзарха и Кирилла Туровского3, то есть на значительно более раннем этапе развития церковнославянского языка. В то время оно было связано с изменениями в мышлении, но постепенно частое воспроизведение этой речевой фигуры превращает ее в устойчивый литературный штамп, а если речь идет о переводном произведении, в установившийся прием переводческой техники. Расширение бинарных сочетаний до тренарных в Ареопагитиках XVIII века есть в какой- то мере пример ориентации на классиков церковнославянского языка, то есть использование традиции как стилистического приема.

В процесс расширения текста изложенными выше способами вписывается тенденция к конкретизации качественности и отделению качества от его носителя (уточнение содержания понятия). В переводах XVIII века субстантиваты иногда переводятся сочетанием соответствующего прилагательного и слова вещь. Так и в этом памятнике. Таким образом, конкретизируется качество (прилагательное, по Потебне, всегда конкретнее субстантивата4), но конкретизация не касается самой субстанции, которая не определена, несущественна, всеобща, поэтому она получает наименование вещь. Неопределенность вещи в данном случае абсолютна: если в древнерусских переводах вещь - это «родовое именование для всего предметного (вещного) мира, доступного исчислению»5, то здесь речь идет уже о другом мире - мире идей, к которому автор считает уместным применить сверхабсолютизированное в своей отвлеченности и семантической безразличности слово вещь. Например, чювственными вещми (2), вещей начертаніи неимущих, то есть IW nlJoJlTI, `неизобразимого' (3), честныхъ вещей (26об), б(о)жественних вещей (27об) и т.д. и т.п. Кроме слова вещь, в этой же функции может выступать слово естество: INf lzU(f > б(о)жественная естества (3).

Слово вещь может иногда казаться переводчику слишком невыразительным, и тогда он из содержания широкого контекста восстанавливает еще одно слово, как, например, в отрывке из трактата «О церковной иерархии» (I, 2), речь в котором идет

о принципах строения иерархии церкви и их сходстве с принципами небесной иерархии, так что иерарх каждого чина должен быть совершаем через божественное, IiLiM(“I(In |NlEo( - в нашем памятнике въ божественныхъ таинствахъ и вещехъ совершается (26об). Кстати говоря, слово таинство в данном случае закрепилось и в современном переводе (Г. М. Прохорова).

До этого речь шла о расширении, которое можно назвать синтагматическим, интенсивным. Но расширение происходит в этом памятнике и экстенсивно, в рамках выстраивания парадигматических отношений, например, за счет на первый взгляд дублетных номинаций. На самом деле автор использует разные лексические единицы для обозначения божественных имен и для общеязыковых гиперонимов- терминов. Это можно проследить на примере пар состояние - бытие, животъ - житие / жизнь, рачительство - любовь, в которых первое слово - божественное имя, второе

- общеязыковой гипероним. Ср. перевод одного и того же греческого слова в общеязыковом терминологическом употреблении: но и по с(вя)щенныхъ и с(вя)тыхъ оныхъ Имовъ дИси и вся д(И)ховъ благая сИть преблагия ради благости, еже Имныя быти, еже имети жизнь (Л^) собою и по своему сИществИ и нетленнИ еже имети бытие ((?In In Е0^(П) и мощи на агг(ель)скои жизни востенати (72 об - 73) - и как божественное имя: і "коже сИщая г(лаго)лахомъ вhчность быти самого состоянія (IIa (QlIz^f): сице паки здh животъ (Л^; далее перевод не всегда совпадает с греческим оригиналом, данный фрагмент которого, однако, строится на имени Л^), всякаго живота вьішшій і б(о)жественный животъ самаго живота животнИю винИ быти г(лаго)лемъ (?) составительнИю... (102). Эта же дистрибуция касается и не только божественных имен (например, в паре вещь `вещь, нечто, сущее' - вещество ` материя' и др.).

Такое разделение очень важно: оно подтверждает осознанное отношение переводчика к проблемам стиля, которые ему постоянно приходится решать. При этом разделение имен происходит в рамках церковнославянского языка по принципам традиционное - новое, употребительное - устаревшее, общее - окказиональное и т. д. Функциональная дифференциация лексики происходит на базе бывшей вариативности: этот процесс, в частности, демонстрирует становление и развитие синонимии (в одном из ее видов).

Перевод рукописи Ивана Голикова, таким образом, интересен неожиданными решениями, которые говорят о том, что переводчик следит не столько за точным переводом отдельного слова или точной передачей грамматической формы - он видит как будто бы весь текст целиком и учитывает его содержание и идейную направленность. Традиции славянской переводческой техники и искусства он использует в функционально новом аспекте. Нам ничего неизвестно о воззрениях человека, создавшего этот текст, на принципы и технику переводческого труда, но его версия Ареопагитик свидетельствует о том, что едва ли не впервые в истории бытования славянского корпуса, да и - в целом - в истории переводной духовной литературы, во главу угла ставится не образ текста (как в первом переводе XIV века) или образ слова (как в переводе Евфимия Чудовского XVII века), а внутренний их смысл, выразить который помогает особый образ стиля.

Ареопагитик рукопись богословский перевод

Примечания

1. См., например, в исследовании: Низаметдинова, Н. Х. Словообразование сложных слов в русском языке XI - XVII вв. / Н. Х. Низаметдинова. - М., 2003.

2. Нумерация листов приводится по списку перевода в Великих Минеях Четиях митрополита Макария (октябрь, день 3-й), опубликованному в: Великие Минеи Четии, собранные всероссийским митрополитом Макарием / изд. Археограф. ком. под ред.

С. Палаузова. - М. ; СПб., 1870. - Т. 3. - С. 263 - 788.

3. См., например, в трудах В. В. Колесова: Колесов, В. В. Слово и текст в древнерусской традиции / В.В. Колесов // Studen zur russischen Sprache und Lkeratur des 11.-18. Jahrhunderts. Frankfurt am Маіп [u.a.], 1997. S. 229 - 266. (Bekrage zur Slavistik; Bd. 33); Колесов, В. В. Роль традиционного восприятия слова и символики в сознании литературного языка переводов / В. В. Колесов // Философские и богословские идеи в памятниках древнерусской мысли. - М., 2000. - С. 7-21; Колесов, В. В. Философия русского слова / В. В. Колесов. - СПб., 2002.

4. Потебня, А. А. Из записок по русской грамматике. Т. 3 / А. А. Потебня. - М., 1968. С. 17.

5. Колесов, В. В. Вещь в древнерусских переводных текстах / В. В. Колесов // Семантика слова в диахронии. - Калининград, 1987. - С. 11.

Размещено на Allbest.ru