Древнерусское влияние на армяно-кыпчакский язык

Размещено на http://www.allbest.ru/

Армяно-кыпчакский язык в первой части своего составного названия научно определяется как свойственный определенной группе армян и сохранившийся в армяно-письменных памятниках делового, клерикального, учебного и научного содержания, которые в XVI XVII вв. были составлены представителями армянских колоний на Украине, в Польше, Молдавии, Валахии и Малой Азии, но главным образом в Каменце-Подольском и Львове [7, с.12]. Его носители продвинулись сюда по преимуществу в Х111 ХV вв. из Крыма и других областей на северном берегу Черного моря, а также, по мнению некоторых авторов, с Северного Кавказа и Киева, в последнем из которых армяне проживали с домонгольских времен [4, с. 27; 7, с.12; 10, с. 58, 69; 11, с. 512 513]. К этому времени в результате татаро-монгольского нашествия прежнее кыпчакско-половецкое население Крыма и Северного Причерноморья было уничтожено [9, с. 88 89].

Полагают, что армяно-кыпчакский язык, будучи одним из кыпчакско-половецких языков крымского ареала [6, с. 114], был заимствован в Крыму [18, с.25], обнаруживая вместе с тем близость к кумыкскому языку [6, с. 114; 10, с. 110; 11, с. 513, 514]. Последнее обусловлено, надо полагать, тем, что одна из групп его носителей кумыки-брагунцы была вынуждена переселиться после 1324 г. из крайнего западного региона Северо-Восточного Кавказа в Крым и составила ядро нынешних крымских татар [21, с. 125]. В основу их речи, точнее, среднего диалекта крымско-татарского языка, в отличие от позднейших северных (ногайских) и южных (огузских) говоров, и лег кумыкский язык переселенцев, к которому через крымско-татарский восходит, в конечном счете, и армяно-кыпчакский язык. В нем на большинстве (лексическом, синтаксическом и морфологическом) уровнях его структуры обнаруживаются при ближайшем рассмотрении (см. ниже) следствия более древнего, чем ХVI /VII вв., когда были созданы памятники данного языка, восточнославянского (древнерусского) влияния. Они могут отражать соответствующие (эпохи Золотой Орды) контакты с Московской Русью первоначальных носителей данного языка кумыков Северо-Восточного Кавказа периода их проживания в Крыму.

Лексический уровень

Лексика, как известно, является наиболее проницаемым уровнем языковой системы. Исследователями уже было замечено наличие сотен заимствованных польских и украинских слов, в частности, в “Армяно-кыпчакском словаре” из “Мхитаристской коллекции”, что польские усвоения предполагаются также для “Требника и молитв армянской церкви” из той же коллекции. Однако при ближайшем рассмотрении относимых к ним в качестве примеров форм с анлаутным б в первом из них и последних 54 страницах второго, где отмечается наличие укр.-русск. uruh “урок, учеба” [18, с. 26], обнаруживается, что некоторые из них могут интерпретироваться в качестве древнерусских (восточнославянских) усвоений, ср.: beseda русск. беседа, но укр. бесща, польск. biesiada “пир” [19, с.160]; potop известно в ранних памятниках древнерусского языка XI XII вв. [17, с.12]. Сюда же из “Кыпчакского глоссария Лусига к армянской Псалтири” (Львов, 1580 1581) следует отнести [27] moroz “xiravu (bila)” вост.-слав. при польск. mroz; kukol “gam xarancax” русск., белор. куколь при укр. кукть, польск. kakol “сорная трава, плевел” или др.-русск., ст.-слав. коуколь “капюшон” [21, с. 406].

Синтаксический уровень

Обычно полагают, что грамматическая система армяно-кыпчакского языка была “деформирована вследствие мощного славянского влияния”[28], дифференциация которого по языкам-источникам, в том числе в отношении древнерусского, еще не производилась. При этом синтаксис по степени проницаемости считается вторым после лексики уровнем языка, воздействие на который со стороны другого языка осуществляется посредством калек (синтаксических), и соответствующий (древне) русский (калькирование) источник представляется возможным предполагать для следующих синтаксических конструкций славянского типа из армяно-кыпчакских текстов.

В них обнаруживается так называемый четвертый изафет несогласуемое (в родительном падеже) субстантивное определение в постпозиции [6, с. 135 136]. Данное явление (указание на принадлежность) наряду с преимущественным использованием в этой функции притяжательных прилагательных, присущим старо-, церковнославянскому языку и еще имевшим место в русском языке XVIII и даже в XIX вв., находило отражение в памятниках книжного древнерусского языка с достаточно давних времен (“Житие Феодосия Печерского”, XII в.), а также в переписке Ивана Грозного (XVI в.) и у Григория Котошихина (XVII в.), гораздо более широко употребляясь в художественной литературе XVIII в., например, в “Путешествии”Радищева. В восточнославянской речи в роли несогласованного (управляемого) определения большое распространение (до вытеснения родительным падежом) имело место употребление формы дательного падежа, в том числе принадлежности, отразившееся в Изборнике Святослава 1076 г., “Хождении игумена Даниила” (начало ХМ в.), “Молении Даниила Заточника” (ХМ ХШ вв.), Синодальном списке Новгородской I летописи (ХШ ХМ вв.), Лаврентьевской летописи (1377 г.), Новгородских берестяных грамотах второй половины ХМв. и “Казанском летописце” (1564 1566). Однако уже в ХVM ХVIII вв. в произведениях, близких к разговорному языку, случаев употребления дательного падежа этой функции, было немного. Хотя он еще употреблялся в начале Х!Х в. и сходный процесс имел место в украинском и белорусском языках, в первом из них он протекал медленнее, чем в русском языке, с ХМ ХVM вв. [2, с. 460, 462, 468; 12, с. 476 477; 13, с. 374; 15, с.156].

Заимствованные в готовом виде славянские предложные конструкции, аналогичные используемым в древнерусском языке “для обозначения предмета, к достижению и овладению которым направлено действие. К ним, в частности, относится неизвестная современному русскому литературному языку конструкция “для плюс родительный падеж”, например, в “Актах хозяйства боярина Б.И. Морозова” [12, с. 421] (^М в.), хотя вместе с тем подобные конструкции были известны и в памятниках более раннего времени ХV ХVI вв. [16, с. 248], ср.: “для паменц1 акталаргъа йазма” “записать в акты для памяти” [6, с. 160]. Менее надежна в рассматриваемом отношении известная еще в “Слове о полку Игореве”, Лаврентьевской и других летописях конструкция при глаголах действия “на плюс винительный падеж” (ср.: “кел1й ед1 на помоц” “шел на помощь” [6, с. 160]), так как она употребляется и в современном русском литературном языке [12, с. 432 ].

Постепенное разрушение, вызванное славянскими языками, известного твердого тюркского порядка слов-синтаксем в армяно-кыпчакской речи, начинающееся “в простых, в малой степени распространенных предложениях” [5, с. 89], имеет место уже в ранних, начиная с 1559 г., памятниках. Тогда же, а затем и в 1560 г. [10, с.123, 129, 143] “инверсируются и синкретичные словоформы, что ведет к их морфологической дифференциации” [5, с. 90]. Все это наблюдается в условиях, когда в тюркских языках подлежащее всегда находится в позиции перед сказуемым, определяющие слова перед определяемыми и дополняющие слова и обстоятельства перед дополняемыми [25, с. 33]. Столь интенсивное воздействие славянских языков в относительно ранний период контактов данных языков могло быть обусловлено тем, что еще в памятниках старославянского, а затем и древнерусского языка допускалась инверсия, хотя в них подлежащее обычно занимало место впереди сказуемого, а слова, поясняющие главные члены, следовали после господствующего слова, [2, с. 361; 22, с. 241].

Вместе с тем преимущественное использование подчинения (посредством союза к/) вместо сочинения [10, с.112], объясняемое воздействием функционально однозначного польского союза ге [5, с. 58], представляется недостаточно убедительным. Причина в том, что подчинительные конструкции с этим союзом, играющим чисто присоединительную роль (и выступающим в роли кальки), известны не только в вышеупомянутых памятниках с ХVI в. (в значении “что, какой, который, когда” [10, с. 397]), но встречаются и в других тюркских памятниках более раннего времени. В них преобладают элементы языков восточных, например, в переведенной на уйгурский язык сутре Х в. “Золотой блеск”, и западных (“Деде Коркуд”) племен. Данный союз известен как в азербайджанском и турецком (начиная с ХМ в.), староузбекском (ХV в.), туркменском, гагаузском, крымско-татарском языках, в материалах чагатайского языка, так и в кумыкском языке в форме ге (ср. уйг. ке) [см. 3, с. 200, 201]. Причем, варианты ге/ке, в отличие от других тюркских языков, обнаруживают большую близость к предполагаемому своему источнику иранскому союзу кэ [24, с. 114]. Кроме того, данный (к/) союз являлся, видимо, и принадлежностью письменного западнозолотоордынского языка рассматриваемого времени. При этом следует принять во внимание его использование в ареально близких памятниках письмах крымского ханаМенгли-Гирея (1475 1476, 1478) и Эминек-мирзы (1476, 1478) [26, с. 149, 150, 151, 152, 153, 154, 155,157, 158]. И известность союза к рассматриваемым памятникам могло отражать как письменную, так и устную традицию своего времени.

Морфологический уровень

Имея в виду низкую степень проницаемости морфологического уровня, включая отдельные, отмеченные в лингвистической литературе случаи прямого усвоения аффиксальных элементов [Меновщиков, 1664], воздействие древнерусского языка на армяно-кыпчакский носит в соответствующих его структурах модельный, структурно-семантический характер. При этом к случаям подобного воздействия следует отнести следующие факты различной этимологической надежности.

Использование в наиболее ранних кыпчакских памятниках, как и в “Codex Cumanicus”, формы дательного падежа глагольного имени на -ма, то есть -мага, имеющей, по определению Т.И. Грунина, во второй половине XVI в. характер супина [5, с. 38 39], хотя на самом деле данный автор указывал на это без упоминания времени и сравнивал его с татарским аларга [10, с. 378]. К середине XVII в. вариант -мага уже был утрачен [5, с. 40], что могло быть обусловлено еще и тем, что источник его возникновения супин, вытесненный в западных и восточных славянских языках инфинитивом [1, с. 499], начал утрачиваться по той же причине уже в древнерусском языке к XV в. и сохранялся на севере до XIV в., где, возможно, известен и в настоящее время в говорах, находящихся, прежде всего, в иноязычном окружении [2, с. 317 318; 8, с. 344; 12, с. 71].

Не исключено, что сюда же относится использование, подобно караимскому языку, в результате славянского влияния составных глаголов с кыпчакским инфинитивом и вспомогательным глаголом бол в значении “мочь” с аффиксом возможности или невозможности, что известно уже в ранних памятниках и завершилось ко второй половине XVIte. [5, с. 43 44]. При этом следует иметь в виду, что использование инфинитива при модальном глаголе мощи имело место еще в памятниках старославянского языка [22, с.210], то есть носит достаточно древний общеславянский характер.

С большей уверенностью можно отнести к рассматриваемому времени переход глагольно-именной (причастной) формы на -(0)р в глагольную в силу того, что оно произошло значительно раньше появления первых армяно-кыпчакских письменных памятниках, а в языке “Codex Cumanicus” данная форма еще довольно регулярно функционирует и как атрибутивная [5, с. 54]. Однако следует учесть сокращение размеров атрибутивного использования данной причастной формы в большинстве тюркских языков вплоть до полной ее вербализации в таких языках, как азербайджанский [23, с. 170].

Не исключено вместе с тем, что тогда же имела место субстантивация глагольного имени на -мах, которая, начавшись еще в дописьменный период, стала находить отражение в памятниках уже в 50 60-е гг. XVI в. и завершилась в последней четверти то же века. Однако, имея в виду ее возникновение под влиянием славянских отглагольных субстантивов, следует принять во внимание широкую первоначальную представленность в памятниках соответствующих польских и украинских форм [5, с. 55 56].

Литература:

кыпчакский половецкий грамматический язик

1. Языкознание: Большой энциклопедический словарь. М., 1998.

2. Борковский В.И., Кузнецов П.С. Историческая грамматика русского языка. М.,1965.

3. Гаджиева Н.З., Серебренников Б.А. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков: синтаксис. М., 1986.

4. Гаркавец А.Н. Конвергенция армянокыпчакского языка в условиях субординативного славянско-кыпчакского двуязычия его носителей в г. Каменце-Подольском XVI XVII вв. Автореф. ... канд. филол. наук. М., 1975.

5. Гаркавец А.Н. Конвергенция армянокыпчакского языка к славянским в XVI XVII вв. Киев, 1979.

6. Гаркавец А.Н. Кыпчакские языки: куманский и армяно-кыпчакский. Алма-Ата, 1987.

7. Гаркавец А.Н. Кыпчакское письменное наследие: Каталог и тексты памятников армянским письмом (www.Turkicwritten memorials0001-Intrpdf).

8. Горшкова К.В., Хабургаев Г.А. Историческая грамматика русского языка. М., 1981.Дашкевич Я.Р. Армяно-кыпчакский язык XVI XVII вв. в освещении современников // Вопросы языкознания. 1981. № 5.

9. Документы на половецком языке XVI в. (Судебные акты Каменец-Подольской армянской общины). М., 1967.

10. Кримський А.Ю. Тюрки, їх мови та літератури // Кримський А.Ю. Твори в п'яти томах. Київ, 1974. Т. 4.

11. Ломтев Т.П. Очерки по историческому синтаксису русского языка. М., 1956.

12. Мейе А. Общеславянский язык. М., 1951.

13. Меновщиков Г.А. К вопросу о проницаемости грамматического строя языка // Вопросы языкознания. 1964. № 5.

14. Русинов Н.Д. Древнерусский язык. М., 1997.

15. Словарь русского языка XI XVII вв. М., 1977. Вып. 4.

16. Словарь русского языка XI XVII вв. М., 1986. Вып.18.

17. Трыярский Э.О диалектной дифференциации армяно-кыпчакского языка // Советская тюркология. 1987. № 4.

18. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1964. Т. I.

19. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1967. T. II.

20. Ханмурзаев И.И., Идрисов Ю.М. Проблема образования средневекового кумыкского государства Шаухальство в контексте политического наследия 21. Улуса Джучи на Северном Кавказе // Золотоордынская цивилизация. Казань, 2008. Вып. 1.

22. Хисамова Ф.М. Татарский язык в восточной дипломатии России (XVI начало XIX вв.). Казань, 2008.

23. ЩербакА.М. Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков (Имя). Л., 1977.

24. Щербак А.М. Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков (Наречие, служебные части речи, изобразительные слова). Л., 1987.

25. Языки народов СССР. Тюркские языки. М., 1966. T. II.

26. Ozgetgin Melek A. Altn Ordu, Kirim ve Kazan sahasina ait yarlik ve bitiklerin dil ve uslup incelemesi. Ankara, 1996.

27. http://www.Qypchaqfreenet.kz/Turkic written memorials

28. http://www.ru.wikipedia.org/wiki

Размещено на Allbest.ru