Орнитологическая символика в англо-шотландской балладе: когнитивный аспект

Размещено на http://www.allbest.ru/

Орнитологическая символика в англо-шотландской балладе: когнитивный аспект

Выполнил:

Семейн Л.Ю.

Вопрос о соотношении символа и концепта находится в стадии разработки (см. труды Г.Г. Слышкина, Н.А. Шабановой, Н.А. Афанасьевой, И.А. Тарасовой и др.). По мнению Н.А. Афанасьевой, различие между символом и концептом заключается в том, что символам присуща «знаковость», то есть «способность связи с общекультурным слоем» [5. С.381]. В работах Н.А. Афанасьевой символ рассматривается как особый тип концепта, как когнитивная структура, ментальная презентация, что и предопределяет вывод исследователя о «расширении» концепта до символа. Однако возможно и другое понимание символа - как вербализованной когнитивной структуры. С этих позиций концепт и символ должны рассматриваться как разноуровневые категории.

Нами разделяется положение авторов [1. С.148-151], согласно которому определяющим фактором в отграничении категории символа от понятия концепта является знаковость первого. В отличие от концепта, который относится к сфере ментального, символ представляет собой знак действительности, несущий помимо предметно-образного значения другое, культурно более ценное содержание (ср. с высказыванием Н.Д. Арутюновой, указывающей на роль экстралингвистических факторов в формировании символа и функциональность последнего: «Стать символом значит приобрести определяющую жизнь человека или коллектива людей функцию, властно диктующую выбор жизненных путей и моделей поведения» [4. С.338]. Принимая во внимание предложенную И.А. Тарасовой послойную модель концепта [14. С.74-75], мы исходим из представления о символе как одной из экспликаций концепта, имеющего в своем составе символический слой.

Когнитивный анализ процесса символизации проделан в монографии А.В. Кравченко [6. С.99-109]. Символизация, пишет ученый, требует двух условий: наличия контекста интерпретации, в котором эмпирический объект способен вызывать в сознании воспринимающего ассоциацию с концептуальной структурой символизируемого понятия (например, голубь - мир), т.е. своеобразной «настройки» сознания субъекта на культурную «волну» восприятия, и достаточного объема фоновых знаний, обеспечивающих эту настройку. Чрезвычайно интересной представляется мысль исследователя о том, что символизируемые понятия представляют собой сущности, сконструированные в ментальном пространстве образов, гештальтов, репрезентаций, которые являются в силу этого «концептами концептов», т. е. когнитивными структурами второго порядка.

Концепты, имеющие символический характер, обладают, по мнению Н.А. Афанасьевой [5. С.381] в своем составе мифологическим и архетипическим уровнями, образующими символический слой (мифологема выступает видовым понятием по отношению к архетипу, который задает родовые отношения). В этом положении исследователь идет вслед за А.Ф. Лосевым, считающим, что всякий миф есть символ. Идея встроен- ности символики в структуру мифа прослеживается в исследованиях К. Леви-Стросса, представившего мифологию одним из семиотических кодов для обозначения универсальных образов и идей. В то же время, как показал К.-Г. Юнг, в символе отражаются изначальные образы коллективного бессознательного (архетипы), реализующиеся в повторяющихся мотивах.

Покажем это, обратившись к традиционной орнитонимической символике англошотландских баллад.

В различных мифологических традициях птицы выступают как непременный элемент религиозно-мифологической системы, как особые мифопоэтические классификаторы и символы божественной сущности, верха, неба, солнца, жизни, пророчества и т.д. [9. С.346]. Из текстов баллад [2] нами были отобраны и проанализированы орнитонимы с символическим компонентом значения.

Исключительно отрицательную (некрологическую) коннотацию имеет образ ворона - raven. Символика этого образа - метонимического происхождения. В ее основе лежат следующие метонимические переносы: ворон (птица, питающаяся мертвечиной) - смерть; птица с черным оперением (черный - узуальный цвет смерти) - смерть (так, согласно «Метаморфозам» Овидия, Аполлон узнает от ворона о смерти любимой им нимфы и в горе делает его черным).

В английском языке оказывается представленной зрительная модальность: оперение ворона выступает как эталон черного цвета (на что, в частности, указывает О.А.Петренко [11. С.63]. Об этом же свидетельствует и фразеологизм a raven's feather (букв. черный как оперение ворона). НБАРС [10] также фиксирует лексему raven (= raven black - чёрный как вороново крыло) в составе таких словосочетаний, как raven locks (кудри цвета воронова крыла /чёрные как смоль) и raven darkness (беспроглядная тьма). Ассоциация «ворон - черный - смерть» обыгрывается в жанре загадки: «Что чернее ворона?» (ответ: «Смерть») [3. С.468]. Заметим, что «черный» - устойчивый, фактически единственный эпитет ворона в русских народных песнях, несущий на себе значительный груз отрицательных коннотаций. (Согласно Е.Левкиевской, черный цвет ворона воспринимался славянами как знак нечистой силы [7. С.109]. Не случайно ворон выступает предвестником смерти, войны и крови.)

Несмотря на этническую маркированность образа ворона в англосаксонской лингвокультуре (достаточно вспомнить распространенное поверье, что если обитающие в Тауэре вороны покинут это место, то британской монархии придет конец), ему присуща универсальная символика, что доказывается сопоставлением англо-шотландских и русских фольклорных текстов [13. С.39-50].

Являясь центральным в балладах The Twa Corbies («Два ворона») и The Three Ravens («Три ворона»), образ ворона имеет четко обозначенную некрологическую семантику. Эта семантика находит отражение и в современном английском языке, что фиксируется переносными значениями слова raven в НБАРС - тот, кто накликает беду, каркает как ворон, а также словосочетанием night raven - поэт. ночная птица; предвестник несчастья. Любопытно, что в основе метафорического переноса в raven лежит признак «звуки, издаваемые птицей» (звуковая модальность). Этот же признак представлен и в самом звукоподражательном слове raven, что отмечается американскими словарями (в частности, словарями издательства Мерриам-Уэбстер). Слово corby пришло в английский язык из французского: corbel - изогнутый, крючковатый клюв [16]. Клюв, как известно, служит птице инструментом, что и актуализируется в балладе The Twa Corbies.

Появление ворона в англо-шотландской балладе связано со спецификой этого жанра: баллады повествуют об одном - как правило, трагическом и кровавом - событии, при этом приведшие к этому событию причины и предшествовавшие обстоятельства даются лишь намеком, что придает сюжету оттенок таинственности.

Вороны в обеих балладах имеют не совсем обычный ракурс - они единственные субъекты, наделенные антропоморфными признаками, в частности, способностью говорить и думать. В первой балладе рассказчику удается подслушать разговор двух птиц, находящихся рядом с телом убитого рыцаря, которого оставили все, кто ему был предан раньше, - сокол (hawk), гончая (hound) и девушка (lady fair). Переплетение в балладе фантастического с реальным проявляется в том, что птицы представлены как весьма прагматичные существа: баллада изобилует натуралистическими подробностями в описании того, что птицы собираются с мертвым рыцарем сделать. На наш взгляд, А.С. Пушкин, выступивший в качестве переводчика, расценил подобный натурализм (например, использовать прядь волос для утепления гнезда: Wi aelock o his gowden hair / We'll theek our nest when it grows bare) неприемлемым для русскоязычной культуры, чем и можно объяснить то, что в переводе натуралистические детали оказываются опущенными (из пяти строф поэт перевел только первые три). Любопытно, что в менее известном переводе этой баллады, сделанном Румером, все натуралистические детали сохраняются («Насытясь, волосом златым / Свое гнездо мы устелим»).

Универсальность орнитонимической символики и существующие в русском фольклоре параллели образа ворона - «нечистая (дьявольская, проклятая) и зловещая птица, связанная с миром мертвых» [12, 69] - способствовали популяризации баллады в переводе, сделанным А.С. Пушкиным, в России (заметим, что в ряде изданий произведений А.С. Пушкина нет указаний на то, что баллада «Ворон» представляет собой перевод с английского). О большой популярности этой баллады свидетельствует и тот факт, что она была положена на музыку четырнадцатью (!) русскими композиторами, среди которых имена таких известных композиторов, как Алябьев, Даргомыжский, Рубинштейн и Римский-Корсаков [3. С.458].

Если в балладе The Twa Corbies тональность довольно мрачная, то в балладе The Three Ravens («Три ворона») она меняется. Нельзя не отметить, что некоторые специалисты рассматривают эту балладу как вариант первой, с чем, на наш взгляд, имея веские основания, в свое время не был согласен Вальтер Скотт, отмечая разницу в нравственном плане в содержании баллады. В балладе The Three Ravens доминирующей является идея преданности и отданных рыцарю почестей: невеста рыцаря хоронит его и умирает на могиле сама (She buried him before the prime / She was dead herselfe ere euen-song time). Совершенно иначе девушка поступает в первой балладе - находит себе нового друга (His lady's ta'en another mate). Не оставляют убитого рыцаря и его верные друзья - гончая (hound) и сокол (hawk). Через своеобразное взаимодействие мира природы и мира людей показаны вечные темы: жизни и смерти, добра и зла, верности и предательства. Можно предположить, что и количество птиц в балладах - две и три соответственно - также релевантно, и два ворона представляют собой не имеющую разногласий супружескую пару (заметим, что пары этих птиц, по наблюдениям орнитологов, отличаются большой преданностью). С другой стороны, поведение этих птиц в обеих балладах детерминировано также поступками и поведением близких рыцарю существ и девушки.

Менее частотной, но также отрицательно окрашенной, оказывается ассоциация вороны - враги. Образ ворона-врага, нападающего на своих соседей и разоряющего их дома, представлен в балладе Kinmont Willie («Кинмонт Вилли»). Отметим, что этот признак, коррелирующий с признаком «хищник», зафиксирован и в архаическом значении глагольной лексемы raven - грабить, опустошать (НБАРС). В балладе же в фокус внимания попадает место обитания ворона - его гнездо, куда люди и направляются, чтобы отомстить за все (We gang to herry a corbie's nest, / That wons not far frae Woodhouselee). На наш взгляд, гнездо как место обитания ворона и его актуализация в балладе, равно как и упоминание гнезда в балладе The Twa Corbies, не случайно и связано со стереотипом, нашедшим отражение в известной пословице My home is my castle (Мой дом - моя крепость). Не исключено, что именно этноспецифичность данного признака и отсутствие подобных ассоциаций в русской лингвокультуре побудило переводчика этой баллады Игн. Ивановского заменить орнитоним raven на другой, в большей степени соответствующий русской культуре: «Летает коршун к нам во двор, / Хотим добраться до гнезда».

Из других орнитонимов, встречающихся в балладах, можно отметить сокола (hawk, goshawk), который является одним из атрибутов рыцаря. Отметим, что в современном английском языке существуют большое количество лексем, соответствующих русскому слову «сокол» и обозначающих разные виды этой птицы, при этом наиболее распространенной является falcon. Любопытно, что в балладах встречается другая лексема - hawk, которая в современном английском языке фиксируется прежде всего в значении «коршун». Подобная синонимия свидетельствует о нерелевантности смысловых различий между коршуном и соколом в английском сознании, в отличие от сознания русского, где за соколом и коршуном закреплены полярные оценочные коннотации.

Значительное количество лексических единиц, входящих в семантическое поле «соколиная охота», позволяет сделать вывод о важной роли этой охоты как вида деятельности средневекового английского рыцаря, что находит отражение и в современном английском языке. Прежде всего, это наличие глагола hawk (охотиться с ястребом или соколом), а также существительные hawking (соколиная охота) и hawker (охотник с ястребом или соколом). К числу других - не менее интересных - слов и словосочетаний можно отнести brail (путы для сокола; опутывать крылья сокола), j ess (путы на ногах ручного сокола), brancher (молодой сокол или другая молодая хищная птица), haggard (сокол, пойманный взрослым), mew (клетка, куда сажают соколов или ястребов на период линьки; сажать в клетку на период линьки) и др. Как известно, сокол с давних пор использовался как ловчая птица, при этом хороший сокол стоил целое состояние (заметим, что в России соколиная охота вообще считалась царской привилегией). Соответственно, обладание несколькими птицами свидетельствовало о высоком положении рыцаря, что баллада и фиксирует (His hawks they flie so eagerly). В значительной части балладных контекстов лексема hawk употребляется денотативно.

Такое качество сокола, как верность и преданность своему хозяину, отражена в балладе The Gay Goshawk («Верный сокол»). В фокусе внимания оказывается такая антропоморфная характеристика, как способность говорить (That ye can speak and flee). Преданность птицы своему хозяину, шотландскому рыцарю, вплетается в фантастический сюжет: сокол - друг и товарищ - выступает в качестве посланника, которого рыцарь отправляет с вестью к своей возлюбленной. Ласково названный «птичкой» (birdie) сокол разделяет (или должен разделять) чувства своего хозяина.

Функция птицы как вестника является глубоко архаической и универсальной, производной от мифопоэтических представлениях о душе в обличье птицы [9. С.347]. В русских балладах, наряду с соколом, в этой роли могут выступать гуси-лебеди, жаворонок; голубь и соловей [13. С.39-50].

Интересно, что сокол не просто должен принести девушке знаки внимания и любви (кольца и прядь волос), он должен спеть о любви рыцаря перед замком, чтобы возлюбленная рыцаря птицу услышала и в замок впустила (And sit you there and sing our loves). Таким образом, появляется признак «голос», в норме у сокола отсутствующий. Сокол как бы вбирает в себя черты другой, певчей, птицы - соловья (nightingale), представление о котором как о певце любви является стереотипным. В образе сокола можно усмотреть черты певцов, которых идальго в средние века нанимал для исполнения серенады. Сокол-друг фигурирует и в другой балладе - The Broomfield Hill, правда, он, как и конь (еще одно преданное рыцарю существо), выполняет иную функцию и служит объектом упреков рыцаря. По мнению рыцаря, сокол подвел его, поскольку не смог разбудить, когда к нему на свидание пришла девушка (боящаяся потерять честь, чего, к счастью, не происходит, поскольку в дело вмешивается колдунья и напускает на рыцаря сон): And wae betide ye, my gay goss-hawk / That I did love sae dear, / That wadna watch and waken me / When there was maiden here. (О сокол, как же ты оплошал - / Я так сильно тебя любил! / Почему, когда девушка здесь была, / Меня ты не разбудил? (перевод Ю. Даниэля).

Поведение сокола сходно с поведением оправдывающегося человека в аналогичной ситуации: выполняя свой долг и пытаясь хозяина разбудить, он предпринял целый ряд действий. Примечательно, что действия сокола сопряжены с нарастающей силой звука: он хлопал крыльями (I clapped wi my wings, master), звенел бубенчиками (And aye my bells I rang) и, наконец, кричал (And aye cry'd Waken, waken, master). Можно предположить, что сокол играл большую роль в жизни рыцаря, чем другие животные. Так существует несколько вариантов этой баллады, отличие которых заключается в составе задействованных в них животных, при этом сокол представлен в каждом из вариантов (в одном из них рыцаря будят конь и сокол, в другом - слуга, сокол и гончая, а в третьем - слуга, конь и сокол).

Такой признак, как небольшой размер сокола, сочетающийся с храбростью этой птицы, актуализируются в балладе Sir Aldingar, где оклеветанная сэром Олдингаром королева зашифровывает ситуацию, рассказывая королю сон, в котором на нее напал зверь, «унося корону и жемчуга». Спасающий королеву сокол - hawke и merlion (= merlin - кречет, птица семейства соколиных) - является главным действующим лицом в этом сне: - Saving there came a little hawke Which men call a merlion; He stroke him down until the ground, That deade he did fall downe. (Он убегал, испуская рык, Добычу не отдавал, Но маленький сокол его настиг, Убил его наповал (перевод Игн. Ивановского). Король вспоминает рассказанный королевой сон о соколе-спасителе, когда над королевой вершат ложный суд, приговорив ее к смертной казни за измену. Однако прибывший вовремя рыцарь- спаситель небольшого роста (ср. с русск. мал да удал) вступает в схватку с коварным сэром Олдингаром и побеждает его, отрубив ему по колено обе ноги («Ты ростом сравнялся со мной теперь»).

Таким образом, в английских балладах наблюдается параллель «рыцарь-сокол», при этом актуализируется функция сокола, заключающаяся в преследовании птиц. Не удивительно, что и быстро убегающая девушка в упоминавшейся выше балладе The Broomfield Hill сравнивается с улетающей птицей: Nae bird flies faster through the wood, Than she fled through the broom. (Сквозь ракитник бежала так быстро она, Как и птица не может летать). Однако эта параллель не столь всеобъемлюща, как в русском фольклоре, где антропонимическая символизация является основной функцией данного орнитонима, сохраняющего отчетливо мифологические черты.

В англо-шотландской балладе довольно популярным является мотив превращения (заметим, что этот архаический мотив типологически определяет специфику балладного жанра в русском фольклоре), часто связанный с мотивом преследования девушки (образ прячущейся в кустах или преследуемой птицы часто имеет в фольклорных произведениях эротический подтекст). Так в балладе The Twa Magicians («Два волшебника») девушка превращается в голубку (Then she became a turtle dow), а кузнец - в голубя (And he became another dow). Диапазон представленных птиц расширяется за счет продолжения преследования в водной стихии: девушка становится уткой (duck), а молодой человек - селезнем (drake). Мотив превращения, не сопряженный с погоней, может быть связан в песенном фольклоре и с другой птицей - лебедем (swan). В лебедя превращается девушка, которую на охоте случайно застрелил ее жених. Любопытно, что именно это волшебное превращение снимает с него обвинение в убийстве: «In six weeks' time when the 'Sizes (= assize - судебное разбирательство) came on Young Polly appeared in the form of a swan» [15. С.35]. Таким образом, мифологический мотив превращения человека в птицу и - шире - глубинное архетипическое представление о связи птицы и человека формируют архаический слой орнитонимического концепта, выступая его цементирующим компонентом.

В английских и шотландских балладах часто актуализируются признаки из ядра орнитонимических концептов, которые приобретают в произведении символическое значение. Так крик петуха сигнализирует о наступлении утра в балладах Clerk Sounders и Sweet William 's Ghost, считающихся вариантами одной баллады. Пение петуха разделяет ночь и день и соотносящиеся с ними понятия смерть и жизнь. В этих балладах призрак убитого братьями девушки рыцаря исчезает с наступлением рассвета (что сохраняет девушке жизнь).

Пение петуха как знак рассвета, его солярная символика является универсальной для многих культур [11. С.63]. Образ петуха, разгоняющего своим криком нечистую силу, постоянен в русском фольклоре, сказках, песнях и быличках. «Нечистая сила боится пения петуха» [8. С.397], поэтому возможно его осмысление как символа светлых сил, благой вести, божественного оправдания. Наряду с этим функционально значимым оказывается противопоставление петухов по цвету: красный петух связывается с солнцем, черный - с подземным царством и символизирует смерть и божий суд [9. С.310].

Значимым является и представленный в балладе Clerk Sounders цвет петухов - красный и серый: Then up and crew the red, red cock, And up and crew the gray. Эти цвета символизируют соответственно восходящее солнце и время перед рассветом. Заметим, что цветовая гамма сохраняется и в переводе Игн.Ивановского, однако изменяется количество птиц (три вместо двух): «Но тут запели петухи, Лиловый, серый, красный». Интересно, при переводе этой же баллады переводчик маркирует предшествующее трагедии (убийства Вильяма заставшими его с сестрой братьями) время суток - поздний вечер, а также и время, последовавшее за трагедией - утро. С этой целью переводчик вводит других птиц - сову и скворца: «Когда услышу крики сов Вечернею порою, Я подниму мечом засов И дверь твою открою»; «Всходило солнце за окном, Скворцы в саду свистели, Но Вилли спал последним сном И встать не мог с постели».

Приведенные нами примеры убеждают, что символика орнитонимов отчасти универсальна, отчасти этноспецифична. Но в любом случае архаический (мифологический) слой остается ядром концепта, обеспечивая его устойчивость по отношению к индивидуальным модификациям, т.е. придавая ему черты концепта (и символа) культуры.

Библиография

символ концепт орнитонимический орнитологический английский баллада

1. Аленькина Е.В., Тарасова И.А., Шабанова Н.А. Концепт и символ как категории авторского сознания // Автор. Текст. Аудитория: Межвуз. сб. научн. трудов. - Саратов: СГУ, 2002.

2. Английская и шотландская народная баллада. - М.: Радуга, 1988.

3. Аринштейн Л.М. Комментарии // Английская и шотландская народная баллада. - М.: Радуга, 1988.

4. Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. - М.: Языки русской культуры, 1999.

5. Афанасьева Н.А. Авторский символ и его роль в смысловой организации художественного текста (на материале языковой модели мира М.Цветаевой) // Принципы и методы исследования в филологии: Конец XX века. Сб. статей научно-методического семинара «TEXTUS». Вып. 6. - СПб.- Ставрополь: СГУ, 2001.

6. Кравченко А.В. Знак, значение, знание. Очерк когнитивной философии языка. - Иркутск: ИрГУ, 2001.

7. Левкиевская Е. Мифы русского народа. - М.: Астрель, 2000.

8. Мифологический словарь. - М.: Советская энциклопедия, 1991.

9. Мифы народов мира: В 2 т. Т.2. - М.: Советская энциклопедия, 1987.

10. Новый Большой англо-русский словарь /Под общ. рук. Э.М.Медниковой и Ю.Д.Апресяна. В 3-х тт. - М.: Русский язык, 1993. (НБАРС)

11. Петренко О.А. Этнический менталитет и язык. - Курск: КГПУ, 1996.

12. Русское культурное пространство: Лингво-культурологический словарь. - М.: Гнозис, 2004.

13. Семейн Л.Ю., Тарасова И.А. Когнитивные аспекты лингвокультурологии. - Омск: Вариант-Омск, 2005.

14. Тарасова И.А. Идиостиль Георгия Иванова: когнитивный аспект. - Саратов: СГУ, 2003.

15. Bьhe K. Songs and Ballads. - Berlin: Verlag Neue Musik, 1986.

16. Webster's Third International Dictionary of the English Language. In 3 vols. Merriam-Webster, 1993 (Webster).

Размещено на Allbest.ru