Достижения науки о языке

Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

1. Социологическое направление

2. А. Мейе. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков

2.1 Единичность языковых явлений

2.2 Лингвистическая непрерывность

2.3 О закономерности развития языков

3. Ж. Вандриес. Язык. Лингвистическое введение в историю

4. Э. Бенвенист. О природе языкового знака

Список используемой литературы

1. Социологическое направление

Социологическая школа в языкознании, основание которой связано с именем Ф. де Соссюра, базируется на социологической концепции языка. Она исходит из положения, что человеческий язык есть социальный факт, мыслимый только как общественный продукт, в соответствии с чем язык должен изучаться в связи с другими социальными фактами и явлениями. Наиболее видными представителями социологического направления являются А. Мейе, Ж. Вандриес и Э. Бенвенист.

Антуан Мейе (1866-1936) был специалистом в области сравнительной грамматики индоевропейских языков, и, пожалуй, не найдется ни одного индоевропейского языка, которому в отдельности он не посвятил бы специальной книги или статьи. Количество его работ огромно. Библиография его трудов включает 24 книги и 540 статей. Несколько книг он посвятил изучению классических языков. У него есть книги об армянском языке, славянских языках (на русский язык переведен "Общеславянский язык". Изд. иностр. лит., 1951), германских языках (на русский язык переведены "Основные особенности германской группы языков". Изд. иностр. лит., 1952) и др. Ряд его работ касается общих вопросов - исследование диалектов индоевропейского языка, описание новых языков Европы и т.д. Наконец, много внимания он уделял также проблеме метода и принципов лингвистического исследования. К этой группе его работ относятся: двухтомное собрание статей об историческом и общем языкознании, небольшая книга "Сравнительный метод в историческом языкознании" (издана на русском языке, Изд. иностр. лит., 1954) и многократно издававшееся капитальное "Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков" (на русском языке выходило трижды, последний раз в 1938 г., Огиз), которое представляет наибольшую важность для понимания лингвистической концепции А. Мейе. (Теоретическое введение к этой последней работе почти полностью включено в настоящую книгу.) А. Мейе считает, что сравнительно-исторический метод в том виде, в каком он широко использовался языковедами XIX в., обладает многими существенными недостатками и требует совершенствования. Прежде всего сравнительно-историческое изучение есть только средство, а не цель. С этой установкой связано и его отношение к праязыку. Он полагает, что языковеду не следует заниматься реконструкциями праязыка, так как это - невыполнимая задача. Единственная реальность, с какой имеет дело компаративист, - это только соответствия между засвидетельствованными языками; именно "совокупность этих соответствий составляет то, что называется индоевропейским языком". Таким образом, и сравнительный метод не следует отбрасывать, он остается "основным орудием, которым располагает лингвист для построения истории языков", но его надо ориентировать не на восстановление праязыка, а на установление соответствий. Поскольку же само наличие таких соответствий, дающих основание для определения родственных отношений между языками, исходит все же из предпосылки, что они являются "различными эволюциями одного и того же языка, бывшего в употреблении раньше" (т. е. праязыка), то праязык у А. Мейе, теряя свою реальность, превращается в методическое понятие, служащее основой для изучения родственных языков и их истории. В порядке совершенствования сравнительного метода А. Мейе полагал необходимым отдавать предпочтение наблюдениям над современными условиями речевой деятельности, так как изучение явлений современных языков освещает процессы далекого прошлого, а также потому, что изучение системы языка (в соссюровском смысле) возможно только в том случае, если исследователь располагает всей совокупностью необходимых фактов, а не случайными фрагментами. Он стремился также реализовать новые методы лингвистических исследований, и в частности метод лингвистической географии.

А. Мейе в соответствии со своими теоретическими позициями старался найти социологическое истолкование многим явлениям языка. Указывая на то, что каждая социальная категория обладает специфическими интеллектуальными особенностями и, следовательно, своим языком, он выдвигал тезис о социальной дробности языка. Социальными причинами он объясняет изменение значений слов: если слово переходит из более широкой социальной группы в менее широкую, его значение суживается; при обратном процессе - наоборот. С этим тесно связан и вопрос о заимствованиях. Признавая заимствование одним из существеннейших факторов языкового развития, А. Мейе указывает, что заимствование может происходить не только из одного языка в другой, но и из одного диалекта (также и социального) в другой. Cоциальная природа языка обнаруживается и в звуковых изменениях. По Мейе, они осуществляются только в том случае, если соответствуют системе языка и общей тенденции его развития, обусловливаемой потребностями данного общества. Стремясь во что бы то ни стало привести все явления языка к социальному знаменателю, А. Мейе нередко допускает схематизм, упрощенчество и неоправданные преувеличения. Так же как и Ф. де Соссюр (влияние которого А. Мейе, по его словам, обнаруживал на каждой странице своих работ), А. Мейе в своих социологических теориях исходит из построений Дюркгейма.

Жозеф Вандриес (1875-1960) был профессором индоевропейского языкознания, специалистом в области классических и кельтских языков. Его работы относятся главным образом к этим областям, но вместе с тем он охотно выступал также и по общим вопросам языкознания. К числу таких работ общего порядка относится его книга "Язык. Лингвистическое введение в историю" (русское издание - Соцэкгиз, 1937). Эта книга последовательно, наглядно и в доходчивой форме излагает всю систему взглядов французской школы на важнейшие проблемы языкознания. В понимании Ж. Вандриеса они сводятся к следующему.

Язык - социальный факт; его происхождение обусловлено потребностью общения. Он принимает устойчивые формы уже с первыми группами говорящих индивидов в соответствии с законами, которые управляют формированием всех социальных институтов. Лингвистический знак произволен. Фонетическое новообразование может быть индивидуального происхождения, но оно генерализуется только тогда, когда соответствует тенденциям, обусловленным потребностями всего языкового коллектива. Между культурным развитием данного народа и грамматическими категориями его языка нет никакой связи, и, следовательно, нельзя устанавливать связь между языком и расой. Грамматические категории - социального происхождения и определяются общественными условиями жизни человека. Аналогия уничтожает неправильные грамматические формы и тем самым способствует упрощению морфологии. С тем чтобы понять язык (в соссюровском смысле - la langue), мы должны изучать его в настоящем его состоянии. Не следует слишком переоценивать фонетический фактор, особенно в семантических изменениях, так как судьба слова в основном определяется социальными моментами. В развитии языков наблюдается борьба двух сил: одна стремится к дифференциации, а другая - к унификации. При соперничестве двух языков большую роль играет "престиж" языка. Смешение - важный фактор в жизни языков, но как бы много иностранных элементов ни содержал данный язык, он остается самим собой.

Ж. Вандриес не только систематизирует взгляды Ф. де Соссюра и А. Мейе, но и трактует ряд новых вопросов в духе социологической школы. К числу таких вопросов относится эмоциональная, или аффективная, речь, ономатопейя, отношения языка и мышления, а также вопросы, связанные с внешней (по Соссюру) лингвистикой (диалекты, письменные и литературные формы языка, сленг, лингвистическая география, письмо, классификация языков и т.д.). Некоторые наиболее существенные проблемы языкознания в понимании Ж. Вандриеса отражены в извлечениях, включенных в данную книгу.

Эмиль Бенвенист (род. в 1902 г.) принадлежит к младшему поколению социологической школы. Будучи учеником А. Мейе, он очень рано (в возрасте 26 лет) унаследовал кафедру своего учителя и последующей своей научной деятельностью показал, что А. Мейе не ошибся в выборе своего преемника.

В своих монографических работах он в основном остается верен тому кругу проблем, который был определен трудами А. Мейе. Его можно определить как преимущественно компаративиста-индоевропеиста. Основанием для этого служит ряд работ от грамматики согдийского языка (первая ее часть была составлена другим учеником А. Мейе - Р. Готьо) и "Индоевропейского именного словообразования" (русский перевод этой книги вышел в Изд. иностр. лит., 1955) до "Хеттского и индоевропейского" (Париж, 1962). Однако Э. Бенвенист отнюдь не игнорирует и новые проблемы и новые методы исследования. По его многочисленным статьям, в которых с наибольшей отчетливостью находят выражение общетеоретические взгляды, можно наглядно проследить сдвиги, происшедшие в последние десятилетия в лингвистике и затронувшие также доктрины социологического направления. Применительно к научному творчеству Э. Бенвениста эти сдвиги можно в самой общей форме определить как стремление сблизиться с проблематикой, выдвинутой "Курсом общей лингвистики" Ф. де Соссюра, но не получившей дальнейшего развития ни в работах А. Мейе, ни в трудах Ж. Вандриеса. У Э. Бенвениста мы находим статьи, посвященные "Природе лингвистического знака" (эта работа приводится полностью в настоящей книге), "Понятию структуры в лингвистике" (сб. "Смысл и употребление термина "структура" в гуманитарных и социальных науках", под ред. Р. Бастида, 1962), "Уровням лингвистического анализа" (доклад на IX Международном лингвистическом конгрессе в 1962 г.), "Современным тенденциям в общем языкознании" (1954) и пр.

Работы Э. Бенвениста, относящиеся, в частности, к общим проблемам, характеризуются ясностью, оригинальностью и реалистичностью взглядов. Учитывая последние достижения науки о языке, он никогда не забывает и о старых истинах, не дает себя увлечь крайними взглядами. Так, например, бесспорно адресуя свои замечания дескриптивной лингвистике и глоссематике, он пишет: "Соотношение формы и значения многие лингвисты хотели бы свести только к понятию формы, но им не удалось избавиться от ее коррелята - значения. Что только ни делалось, чтобы не принимать во внимание значение, избежать его и отделаться от него. Напрасные попытки: оно, как голова Медузы, всегда в центре языка, околдовывая тех, кто его созерцает". И, отмечая, что отношение формы и значения составляет основную проблему современной лингвистики, заключает: "Форма и значение определяются друг через друга, поскольку в языке они членятся совместно". Подобную же взаимозависимость Э. Бенвенист обнаруживает и в категориях более общего порядка - между методом и предметом исследования. "Коренное изменение - пишет он, - происшедшее в лингвистической науке, заключается в следующем признано, что язык следует описывать как формальную структуру, но такое описание требует предварительно соответствующих процедур и критериев и в целом действительность исследуемого объекта неотделима от метода, посредством которого ее определяют. Следовательно, ввиду исключительной сложности языка мы должны стремиться к упорядочению как изучаемых явлений, стараясь классифицировать их в соответствии с определенным логическим принципом, так и методов анализа, чтобы создать совершенно последовательное описание, построенное на основе одних и тех же понятий и критериев".

Деятельность Э. Бенвениста в области общего языкознания во многом посвящена определению основных категорий, критериев и методов лингвистического исследования с позиций социологического направления, стремящегося реализовать все наиболее здравое в лингвистических работах последних десятилетий.

2. А. Мейе. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков

2.1 Единичность языковых явлений

Два языка, представляющие в своих грамматических формах, в своем синтаксисе и лексике целый ряд определенных соответствий, являются в действительности одним языком. Сходство языков итальянского и испанского происходит оттого, что они - две современные формы латинского языка; французский язык, хотя и менее на них похожий, все-таки не что иное, как латинский язык, только еще более изменившийся. Таким образом, расхождения могут быть более и менее значительны, но совокупность точных совпадений в грамматическом строе двух языков всегда предполагает, что эти языки представляют формы, принятые одним и тем же языком, на котором говорили в прежнее время.

Случается, что два языка, независимо один от другого, одно и то же понятие выражают одинаковым словом; так, по-английски и по-новоперсидски то же сочетание артикуляций bad означает "дурной", и тем не менее персидское слово ничего не имеет общего с английским: это чистая "игра природы". Совокупное рассмотрение английской лексики и новоперсидской лексики показывает, что из этого факта никакие выводы сделать нельзя. Сходства, ограничивающиеся общей языковой структурой, как это, например, наблюдается в отношении турецкого и финского языков - языков, несомненно, родственных - или в отношении китайского и дагомейского языков, у которых нет шансов быть в родстве, - ничего не доказывают. Но ничего не доказывают и изолированные мелкие факты.

Отсюда вытекает определение родства двух языков: два языка называются родственными, когда они оба являются результатом двух различных эволюции одного итого же язык а, бывшего в употреблении раньше. Совокупность родственных языков составляет так называемую языковую семью. Так, языки французский и новоперсидский родственны, потому что оба являются формами индоевропейского языка; они входят в состав так называемой индоевропейской семьи языков. В этом смысле понятие родства языков абсолютно и не допускает различных степеней.

Но внутри одной и той же семьи язык, принявший форму, отличную от древней формы, может в свою очередь разделиться на несколько языков; так, в результате распадения Римской империи, латинский язык Рима, представляющий одну из форм индоевропейского, разделился на итальянский, испанский, провансальский, французский, румынский и т.д. Таким образом создалась романская семья языков, которая составляет часть индоевропейской семьи языков и члены которой теснее родственны между собою, чем с прочими индоевропейскими языками. Это значит, что языки романской семьи, представляющие все измененный латинский язык, начали расходиться в то время, когда иные индоевропейские группы уже обособились друг от друга. Это второе определение родства есть только следствие первого.

Наконец, когда язык развивается на сплошной территории, можно заметить, что те же самые новшества и те же самые черты старины наблюдаются независимо друг от друга в более или менее обширных областях. Так возникают диалекты.

Говоры областей, соседних друг к другу, развившиеся в одинаковых условиях, представляют и общие особенности. Мы будем иметь случай еще возвратиться к этим фактам, из которых вытекают важные следствия. Эти факты представляют явления совершенно иного порядка сравнительно с фактами, характеризующими родство языков. Например, особенные черты сходства, наблюдаемые между французским и провансальским языками, объясняются не тем, будто в Галлии эпохи Римской империи в какой-либо момент говорили на языке, существенно отличном от народной латыни, представляемой другими романскими языками, но тем, что как на французской территории, так и на провансальской и новшества, и черты старины были начиная с римских времен отчасти сходны, если не тождественны. На практике не всегда возможно отличить эти диалектальные черты сходства от тех, которые объясняются собственно родством языков, т. е. единством отправной точки.

Сравнительная грамматика есть система связей между исходным языком и развившимися из него языками. Построить сравнительную грамматику - это значит сопоставить, описав их со всей возможной точностью, последовательные этапы развития какого-либо языка, дифференциация которого привела с течением времени к образованию различных форм речи. Сравнительная грамматика возможна лишь постольку, поскольку последовательные и различающиеся состояния языка, рассматриваемые нами, могут быть сведены к определенным соотношениям. До настоящего времени это вполне удалось только в отношении индоевропейских языков.

2.2 Лингвистическая непрерывность

Рассматриваемый под углом зрения индивида, язык есть сложная система бессознательных ассоциаций между движениями органов речи и ощущениями, дающая ему возможность говорить и понимать слова других. Эта система составляет принадлежность каждого человека и не встречается в совершенно тождественном виде у прочих людей, но она имеет свою ценность лишь в той мере в какой другие члены той социальной группы, к которой принадлежит данное лицо, располагают примерно схожими системами; в противном, случае это лицо не было бы понято и не могло бы понять другого. Язык существует, следовательно, только в нервных (двигательных и чувственных) центрах каждого отдельного лица, но те же ассоциации навязаны всем членам группы с такой силой, какой не знает никакой иной социальный "институт". Каждый человек избегает всякого уклонения от нормального типа и относится очень чувствительно к малейшему уклонению, замечаемому им у других. Язык, будучи, с одной стороны, принадлежностью отдельных лиц, с другой стороны - навязывается им; благодаря этому он является реальностью не только физиологической и психической, но и прежде всего социальной.

Язык существует лишь постольку, поскольку есть общество, и человеческие общества не могли бы существовать без языка.

2.3 О закономерности развития языков

Изучение развития языков возможно лишь постольку, поскольку факты сохранения старого и введения нового представляются закономерными. Есть два вида сохранения старого и введения нового. Один из них касается звучащей материи, служащей для языкового выражения, со стороны звучания и артикуляции; это область фонетики. Другой связан с выражаемым смыслом; это область морфологии (грамматики) и лексики (словаря).

Чем более углубляем мы свое исследование, тем более мы убеждаемся, что почти у каждого слова своя собственная история. Но это все же не мешает вскрывать и определять те изменения, которые, как, например, передвижение согласных в германском или армянском, охватывают артикуляционную систему в целом.

Ничто из всего этого не противоречит принципу постоянства фонетических законов, т.е. изменений, затрагивающих артикуляцию безотносительно к смыслу; этот принцип сводится только к тому, что, когда при усвоении языка младшими поколениями какой-либо артикуляционный прием сохраняется или видоизменяется, это его сохранение или видоизменение имеет место во всех тех случаях, где данная артикуляция применяется одинаковым образом, а не в одном каком-либо слове. И опыт показывает, что дело происходит именно так.

Действие "закона" может, правда, уничтожаться через некоторый промежуток времени в результате изменений, затрагивающих отдельные слова, воздействием аналогии или заимствованиями, но "закон" из-за этого вовсе не перестает быть реальностью, ибо его реальность имеет преходящий характер и сводится к тому, каким образом говорящие в определенный период времени стали артикулировать. История языка рассматривает не результаты, могущие всегда исчезнуть, а события, имевшие место в определенный момент. Но "закон" может ускользнуть от внимания лингвиста, а это значит, что есть неустановленные фонетические изменения, которые навсегда останутся таковыми даже в хорошо изученных языках, если только, как это обычно бывает, у нас нет непрерывного ряда документов.

3. Ж. Вандриес. Язык. Лингвистическое введение в историю

Между языком и языками можно установить такое различие: язык - это совокупность психических и физиологических приемов, используемых человеком при говорении; языки же - это практическое применение этих приемов. Для определения термина "язык" нужно выйти из рамок предыдущих глав и изучить роль, которую речь играет в организованном человеческом обществе...

Самое общее определение, которое можно дать языку, - это назвать его системой знаков. Поэтому исследовать происхождение языка - это значит исследовать, какие знаки естественно были в распоряжении человека и как он принужден был начать ими пользоваться.

Под знаком в данном случае надо понимать всякий символ, способный служить для взаимного общения людей. Так как знаки могут быть различной природы, то и языки могут быть различными. Все органы чувств могут служить базой для создания языка. Есть язык обоняния и язык осязания, язык зрительный и язык слуховой. Мы имеем дел с языком всякий раз, когда два индивидуума условно придают определенный смысл данному действию и совершают это действие с целью взаимного общения. Духи, которыми надушено платье, красный или зеленый носовой платок, торчащий из кармана пиджака, более или менее продолжительное пожатие руки - все это элементы языка, если только два человека условились использовать эти знаки для передачи приказания или сообщения.

Однако же среди всех возможных языков есть один, который доминирует над всеми другими разнообразиями форм выражения, которыми он располагает; это язык слуховой, называемый также произносимой или членораздельной речью; только с этим языком мы будем иметь дело в этой книге. Он иногда сопровождается, а еще чаще заменяется языком зрительным. У всех народов в большей или меньшей степени жест сопровождает слово, мимика лица одновременно с голосом передает чувства и мысли говорящего. Мимика - это зрительный язык. Но письмо - также зрительный язык, как и вообще всякая система сигналов.

Зрительный язык, по всей вероятности, так же древен, как и язык слуховой. У нас нет никакого основания предполагать и во всяком случае никаких доказательств тому, что один из них предшествовал другому. Большинство зрительных языков, употребляемых ныне, являются только производными от языка слухового. Это верно относительно письма, как мы в этом убедимся в другом месте этой книги; это верно и относительно сигнальных кодов. Код морских сигналов, например, имеет целью дать зрительные эквиваленты словам и фразам существующих языков. Он нам не дает никакого материала относительно происхождения знаков как выразителей мыслей. Тот или иной знак выбран предпочтительно перед другим в результате условности, условности произвольной, но этот произвол предопределен заранее данными условиями. Подобные языки уже по своему существу искусственны.

Но нам известна и естественная форма зрительного языка - язык жестов. Некоторые дикие народы пользуются им наравне с языком слуховым. В этом случае речь идет не о жесте, сопровождающем речь, как это бывает и у цивилизованных народов, речь идет о системе жестов, выражающих без помощи слов мысли, подлежащие сообщению, так же как это могло бы сделать слово. Это язык зачаточный, но имеющий свои преимущества: он может употребляться на таких далеких расстояниях, когда звук не слышен, но движения видны; особенно же он удобен в тех случаях, когда мы не хотим привлечь внимания присутствующих звуком голоса. Школьники пользуются подобным немым способом общения в классе. Следовательно, язык жестов может иметь утилитарное происхождение. Однако же то обстоятельство, что у диких народов особенно часто он употребляется женщинами, подсказывает другое объяснение. Причина, вызывающая различие в языке у двух полов, обычно связана с религией.

Слова, употребляемые мужчинами, запрещено произносить женщинам, поэтому женщинам приходится пользоваться своим специальным словарем, приходится создавать его, приходится даже прибегать к жесту для замены слова. Сохранение языка жестов может, таким образом, быть объяснено религиозными запрещениями. Но каково бы ни было его происхождение, язык жестов - только суррогат слухового языка, к которому он приспосабливается.

Язык глухонемых тоже скопирован с языка слухового. Посредством жеста мы передаем глухонемым приемы обычного языка; мы даем им возможность общаться между собой и читать то, что пишут люди нормальные. Таким способом заменяют работу одних органов чувств работой других, чтобы дать глухонемым возможность обмениваться знаками языка...

...Язык образовался в обществе. Он возник в тот день, когда люди испытали потребность общения между собой. Язык возникает от соприкосновения нескольких существ, владеющих органами чувств и пользующихся для своего общения средствами, которые им дает природа: жестом, если у них нет слова, взглядом, если жеста недостаточно...

...Язык как социальное явление мог возникнуть только тогда, когда мозг человека был уже достаточно развит, чтобы пользоваться языком. Два человеческих существа могли создать язык для своего пользования только потому, что они были уже готовы к этому. С языком дело обстоит так же, как и с другими человеческими изобретениями. Часто спорили о том, был ли при возникновении языка один язык или их было много. Этот вопрос не представляет никакого интереса. В тот день, когда ум достаточно развит, открытие происходит само по себе в нескольких точках одновременно; оно в воздухе, как принято говорить, его появление предчувствуется, как осенью падение зрелых плодов.

Психологически лингвистический акт состоит в том, чтобы придать знаку символическую значимость. Этот психологический процесс отличает язык человека от языка животного. Неправильно противопоставлять один из них другому, говоря, что второй - это язык естественный, а первый - искусственный и условный. Человеческий язык не менее естествен, чем язык животных, но человеческий язык принадлежит к более высокому порядку явлений в том смысле, что человек, придав знакам объективную значимость, может ее изменять до бесконечности благодаря ее условности. Различие между языком человека и языком животного лежит в оценке природы знака.

Анализ различных частей языка ... дает о нем только отрывочные и неполные представления. Наше деление языка на звуки, грамматические формы и слова ... было искусственным. Несмотря на то что эти элементы кажутся различными, они теснейшим образом друг с другом связаны, они не существуют отдельно. Они растворяются в единстве языка. Отсюда следует, что задача лингвиста еще не выполнена, когда он произвел анализ этих элементов. Следующая его задача - изучить, как эти элементы существуют в своем единстве, иначе говоря, изучить, как функционирует язык.

Но, приступая к построению общей теории языка, надлежит помнить о двух опасностях. В результате одной из тех антиномий языка, о которых говорит В. Анри, язык в одно и то же время и един и многообразен; он един для всех народов и различен до бесконечности в устах каждого говорящего.

Совершенно ясно, что два человека никогда не говорят совершенно одинаково. Для фонетиста, наблюдающего язык в индивидуальных особенностях, язык ограничивается индивидуумом. Один из основных недостатков описательной фонетики как раз в том, что она принуждает лингвистику исследовать индивидуальные факты. Тот, кто ищет в языке отражения чувств, эмоций, страстей, найдет в нем также только индивидуальные факты. Символ с момента, когда он принят условно, приобретает общее значение. Но частные действия, производящие символы и их выражающие, могут быть наблюдены только изолированно в индивидуальном проявлении. Хотя не точно говорить, что лингвистические нововведения исходят от индивида, но тем не менее верно, что каждый индивид вносит свое в процесс обновления языка. Следовательно, не так уже ошибочно утверждение, что существует столько же разных языков, сколько говорящих. социологический языкознание лингвистический мейе

Но, с другой стороны, не будет ошибочным и утверждение, что существует только один человеческий язык под всеми широтами, единый по своему существу. Именно эта идея лежит в основе опытов по общей лингвистике. Здесь делаются попытки формулировать общие принципы, приложимые ко всякому языку. Действительно, фонетическая система всех языков подчинена одним и тем же общим законам у всех народов; различия, которые мы устанавливаем при переходе от одного языка к другому, зависят от особых условий. Морфология языков, конечно, очень разнообразна, но те три или четыре основных морфологических типа, к которым это разнообразие сводится, не абсолютно различны, так как мы видим, что при развитии языка эти типы переходят один в другой. Точно так же ни один из этих типов не достаточен для полной характеристики языка человека. Что касается словаря, то он основан на следующем принципе: с определенной группой фонем соединяется какое-либо определенное понятие, и этот принцип мы находим во всех языках, он действителен для языка вообще.

Между языком и языками можно установить такое различие: язык - это совокупность психических и физиологических приемов, используемых человеком при говорении; языки же - это практическое применение этих приемов. Для определения термина "язык" нужно выйти из рамок предыдущих глав и изучить роль, которую речь играет в организованном человеческом обществе...

Термин "родство" в приложении к языкам двусмыслен и часто вводит в заблуждение людей, мало знакомых с наукой о языке. Но даже некоторые лингвисты, что менее простительно, принимали иногда эту метафору всерьез и строили для языков генеалогические таблицы. Эти лингвисты считали возможным говорить, что, например, французский и итальянский языки родились от латинского языка, говорить о языках-отцах, сыновьях и братьях. Это неудачная терминология, так как она дает неверное представление об отношении языков друг к другу. Нет ничего общего между "родством" языков и родством в физиологическом смысле слова.

Один язык не рождается от другого; ни один лингвист не смог бы указать момента, когда это "рождение" происходит. Говоря, что французский язык происходит от латинского, мы этим только хотим сказать, что французский язык - это форма, которую принял латинский язык в определенной стране в определенную эпоху. Во многих отношениях французский язык - тот же латинский язык. Как бы мы далеко ни проследили историю французского языка, мы найдем только различные его состояния, образующие ступени и приближающие нас мало-помалу к латинскому языку. Однако совершенно невозможно указать момент, где кончается латинский язык и где начинается французский. В истории французского языка есть пропуски; как раз те периоды этого языка, о которых у нас мало материала, играли решающую роль в образовании французского языка. С другой стороны, развитие французского языка, уведшее его так далеко от латыни, не всегда шло равномерно. Но, несмотря на разнообразие перипетий развития, между латинским и французским языками существует историческая преемственность, составляющая родство этих двух языков. Мы здесь касаемся той стороны языка, которую можно назвать "преемственностью".

Другая же сторона языка открывается перед нами, когда мы к нему подходим синхронически.

Пользуясь нашими выводами относительно естественного дробления языков, мы легко можем применить термин "родство" к двум диалектам, происходящим из одного языка. На протяжении известной территории язык, первоначально однородный, распадается на несколько диалектальных групп, из которых каждая имеет свои особенности, захватывающие большее или меньшее число соседних групп. Эти группы называются родственными и остаются ими, каким бы изменениям ни подверглась каждая из них. Как бы ни было велико расхождение между исходным общим языком и диалектами, явившимися в результате дробления, мы должны считать их все родственными между собой, если это родство доказывается исторически.

...Сравнительный метод есть только распространение исторического метода на прошлое. Он заключается в применении к эпохам, от которых до нас не дошло никаких документов, метода, применяемого к эпохам историческим...

4. Э. Бенвенист. О природе языкового знака

Теория языкового знака, в настоящее время принятая или, по крайней мере, подразумеваемая в большинстве работ по общей лингвистике, восходит к Ф. де Соссюру. И очевидной истиной, не сформулированной явно, но бесспорной, считается утверждение, что, по мнению Соссюра, языковой знак по своей природе произволен. Эта формула получила признание. И теперь всякое исследование, посвященное сущности языка или различным свойствам речи, обязательно начинается с декларации о произвольности языкового знака. Этот принцип применяется настолько широко, что на него неминуемо наталкиваешься в любой области лингвистики. Тот факт, что этот принцип упоминается повсюду, и то, что он повсюду рассматривается как очевидный, - вот уже два достаточных повода, чтобы попытаться выяснить, в каком смысле Соссюр говорил о произвольном характере знака и какова природа выдвинутых им доказательств.

Положение о произвольности знака в "Курсе общей лингвистики" основано на весьма простых соображениях. Знаком называется "целое - результат объединения означающего [= акустический образ] и означаемого [= понятие]...". "Так, идея "сестра" никаким внутренним отношением не связана со сменой звуков s-o-r (soeur), служащей во французском языке ее "означающим"; она могла бы быть выражена любым другим сочетанием звуков; это может быть доказано различиями между языками и самим фактом существования различных языков; означаемое "бык" выражается означающим b-o-f фр. boeuf) по одну сторону лингвистической границы и o-k-s (нем. Ochs) по другую сторону. Отсюда делается вывод, что "связь между означающим и означаемым произвольна" или, попросту, что "языковый знак произволен". Под "произвольностью" знака Соссюр понимает его немотивированность: "означающее немотивировано, т. е. произвольно по отношению к означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи". Эта особенность должна объяснять тот факт, в котором она сама проявляется: обозначения для любого понятия изменяются во времени и в пространстве и, следовательно, не имеют с понятием никакой необходимой связи.

Мы не собираемся оспаривать этот вывод с точки зрения других принципов или каких-либо иных определений. Речь идет о том, чтобы проверить, нет ли в этом выводе внутреннего противоречия и вытекает ли из него (если принять двусторонность знака, - а мы ее принимаем), что языковой знак следует считать произвольным.

Из приведенной выше цитаты видно, что Соссюр рассматривает языковой знак как состоящий из означающего и означаемого. Существенно, что под означаемым он имеет в виду понятие. Соссюр прямо пишет, что "языковой знак связывает не вещь и имя, но понятие и акустический образ". Несколько ниже Соссюр утверждает, что знак произволен по своей природе, потому что у негр нет никакой естественной связи с означающим,

Существует противоречие между подходом Соссюра к определению языкового знака и существенными свойствами, которые он приписывает знаку.

Подобная ошибка в строгом рассуждении Соссюра объясняется, как мне кажется, не просто случайным ослаблением его внимания. Я скорее готов видеть в ней проявление отличительной черты "историчного" и релятивистского мышления конца XIX века, обычный экскурс в область философских рефлексий, которыми отличается сравнительный подход. Так, например, если рассматривать реакции, вызываемые одним и тем же явлением у представителей различных народов, то бесконечное разнообразие поведения и мнений приводит к выводу о том, что ничто не является необходимым. От всеобщего несходства реакций делается вывод о всеобщей случайности этих реакций.

Соссюровская концепция в известной мере близка такому образу мыслей. Решить, что языковой знак произволен потому, что то же самое животное называется в одной стране boeuf, а в другой - Ochs, это все равно, что считать понятие траура "произвольным", поскольку символом траура в Европе служит черный цвет, а в Китае - белый. Произвольность существует здесь только для бесстрастного наблюдателя с Сириуса или для того, кто ограничивается констатацией внешней связи между объективной действительностью и человеческим поведением, из-за чего он и не может увидеть чего-либо, кроме случайности. Конечно, по отношению к одной и той же действительности все наименования равноправны; самый факт их одновременного существования доказывает, что ни одно из них не может претендовать на роль "абсолютного" наименования. Это верно. Это даже слишком верно - и поэтому малопоучительно. Настоящая проблема гораздо глубже. Она состоит в том, что, наблюдая внешние проявления какого-либо феномена, мы должны вскрыть его внутреннюю структуру и описать соотношение между этой структурой и множеством внешних проявлений данного феномена.

Все это относится и к языковому знаку. Один из компонентов знака, акустический образ, - это означающее; второй компонент, понятие, - означаемое. Связь между означающим и означаемым отнюдь не произвольна; напротив, она необходима. Понятие ("означаемое") бык неизбежно ассоциируется, в языковом сознании француза, с последовательностью звуков - "означающим" bof. Как же может быть иначе? Ведь и понятие и соответствующая последовательность звуков вместе запечатлены в мозгу; в сознании они также возникают только вместе. Между ними существует столь тесный симбиоз, что понятие бык является как бы душой акустического образа bof. Разум не терпит пустых форм и неоформленных понятий. Соссюр сам писал: "В психологическом отношении наше мышление, если отвлечься от его выражения словами, представляет собой аморфную и смутную массу. Философы и лингвисты всегда сходились в том, что без помощи знаков мы не умели бы с достаточной ясностью и постоянством отличать одно понятие от другого. Взятое само по себе мышление похоже на туманность, где ничто не разграничено. Нет предустановленных идей, и нет никаких различий до появления языка".

Верно и обратное: разум принимает только такие звуковые формы, которые служат носителями представлений, идентифицируемых с помощью этих форм. В противном случае звуковые формы отбрасываются как чужие или неизвестные. Означающее и означаемое, акустический образ и мысленное представление - это две стороны одного и того же. Означающее является звуковым воплощением понятия, а понятие - мысленным соответствием означающего. Отсюда вытекает структурное единство языкового знака. Здесь уместно еще раз напомнить слова самого Соссюра: "Язык можно также сравнить с листом бумаги: мысль - это лицевая, а звук - оборотная сторона листа; мы не можем разрезать лицевую сторону, не разрезав в то же время и оборотной стороны. Точно так же в языке невозможно отделить ни звук от мысли, ни мысль от звука. Этого можно достигнуть лишь посредством абстракции, что неизбежно приведет либо к чистой психологии, либо к чистой фонологии". То, что Соссюр говорит здесь о языке, полностью относится к языковому знаку, в котором, безусловно, запечатлены существенные свойства языка.

Итак, мы видим, что зону "произвольного" можно ограничить. То, что именно этот, а не другой знак применяется для обозначения того, а не другого элемента действительности, - это в самом деле произвольно. В этом, и только в этом, смысле можно говорить о случайности. Однако признание этого положения еще не позволяет решить нашу проблему. Вообще нам придется по крайней мере на время отказаться от ее рассмотрения. Ведь эта проблема - пресловутая проблема ????? или ?????, и ее можно решить лишь путем декретирования. В самом деле, это переведенная на язык лингвистики метафизическая проблема соответствия между разумом и миром. Быть может, когда-нибудь лингвисты будут в состоянии успешно разрабатывать эту проблему, однако в данный момент для них лучше оставить ее в покое. Объявить отношение (между вещами и их знаками) произвольным - это способ лингвиста отмежеваться от указанной проблемы и одновременно от ее решения, которое бессознательно выдвигается говорящими. Для говорящих язык полностью адекватен действительности: знак покрывает собой действительность, доминирует над ней; более того, знак является действительностью (nomen omen, табу в языке, магическая сил" слова и т. д.). По правде говоря, носитель языка и лингвист смотрят на связь между вещами и знаками со столь различных точек зрения, что утверждение лингвиста о произвольности обозначений не отрицает прямо противоположных убеждений носителя языка. Однако все это нисколько не затрагивает природу языкового знака, если определять его так, как это сделал де Соссюр: ведь суть этого определения именно в том, что во внимание принимается только отношение между означающим и означаемым. Тогда сфера произвольного оказывается за пределами языкового знака.

Поэтому вряд ли следует отстаивать принцип "произвольности знака" против возражений, которые делают, ссылаясь на ономатопоэтические и экспрессивные слова. Дело не только в том, что сфера употребления этих слов сравнительно ограничена, а экспрессивность - это по существу нечто неустойчивое, субъективное, часто - вторичное. Гораздо важнее, что, какова бы ни была действительность, отражаемая в ономатопоэтическом или экспрессивном слове, связь с этой действительностью не является в большинстве случаев непосредственной; она существует лишь в силу обычной для символов условности аналогично тому, как связаны с действительностью обычные знаки системы. Таким образом, оказывается, что наше определение и выделенные в нем свой-ства сохраняют силу для любого знака. Произвольность существует лишь по отношению к явлению, или к объекту действительности, но ей нет места в самом строении знака. Теперь мы вкратце рассмотрим некоторые выводы, сделанные де Соссюром на основе принципа произвольности знака и имеющие большое значение для всех областей лингвистики. Например, он убедительно доказал, что можно говорить одновременно о неизменчивости и об изменчивости знака: о неизменчивости, поскольку знак, будучи произвольным, не может быть изменен в соответствии с какой-либо разумной нормой; об изменчивости, поскольку знак, будучи произвольным, всегда подвержен изменениям. "Язык совершенно бессилен против факторов, все время смещающих отношение между означаемым и означающим. Это одно из следствий произвольности знака". Ценность данного положения не только не уменьшится, а, напротив, повысится, если уточнить, какое именно отношение имеется в виду. Отношение, которое одновременно изменяется и остается неизменным, - это отношение не между означаемым и означающим, а между знаком и объектом; это, другими словами, объективная мотивация обозначения, подверженная, как таковая, воздействию различных исторических факторов. То, что говорит Соссюр, верно, но относительно значения, а не относительно знака.

Другая не менее важная проблема, с которой непосредственно связано определение знака, - это проблема значимости (valeur). Обращаясь к значимости, Соссюр искал здесь подтверждение своего взгляда: "... Выбор данного звукового сегмента для данного понятия совершенно произволен. Если бы это было иначе, понятие значимости утратило бы некую черту из своей характеристики, так как в значимости появился бы привнесенный извне элемент. Однако в действительности языковые значимости полностью относительны, и поэтому связь между понятием и звучанием абсолютно произвольна". Разберем это рассуждение шаг за шагом. Выбор, в силу которого определенный звуковой сегмент связывается с определенным понятием, отнюдь не произволен; этот звуковой сегмент не существовал бы без соотнесенности с соответствующим понятием, и обратно. На самом деле Соссюр, говоря о "понятии", всегда имеет в виду представление о реальном объекте и явно необязательный, немотивированный характер связи, соединяющей знак и обозначаемую вещь. Это доказывается следующим предложением, в котором я выделил наиболее показательную часть: "Если бы это было иначе, понятие значимости утратило бы некую черту из своей характеристики, так как в значимости появился бы привнесенный извне элемент". Мы видим, что в своем рассуждении Соссюр опирается на "привнесенные извне элементы", т.е. на объективную реальность. Однако если рассматривать знак в самом себе как носитель значимости, произвольность, безусловно, оказывается исключенной. Последняя фраза приведенной выше цитаты очевидным образом опровергает сама себя: верно, что значимости полностью "относительны", однако нужно знать, как именно и по отношению к чему они относительны. Мы рассуждаем так: значимость есть элемент знака; если знак, взятый сам по себе, не является произвольным (а, как нам кажется, это было доказано), то "относительный" характер значимости не может зависеть от "произвольного" характера знака. Поскольку от соотнесенности знака с действительностью необходимо абстрагироваться, то тем больше оснований рассматривать значимость как атрибут формы, а не субстанции. Следовательно, когда мы говорим, что значимости "относительны", это означает, что они относительны по отношению друг к другу. Именно этим и доказывается их необходимость. Здесь речь идет уже не об отдельном, изолированном знаке, а о языке как системе знаков, и именно Соссюр, быть может, глубже всех других исследователей осознал и описал сущность системности языка. Система предполагает взаимосвязанность и взаимообусловленность частей в рамках единой структуры, стоящей над отдельными элементами и объясняющей их. В системе все необходимо настолько, что любые изменения целого ведут к изменению частей, и обратно. Относительность значимостей есть лучшее доказательство того, что они тесно зависят друг от друга в пределах синхронной системы, всегда находящейся под угрозой изменений и всегда самовосстанавливающейся. Все значимости противопоставлены друг другу и определяются только через отличия друг от друга. Участвуя в противопоставлениях, значимости взаимно необходимы друг для друга. Противопоставление лежит в основе необходимости, а необходимость приводит к оформлению противопоставлений. Если язык - это не просто хаотический конгломерат разрозненных понятий и случайных звуков, то это потому, что необходимость внутренне присуща его структуре, как, впрочем, любой структуре.

Итак, оказывается, что в той мере, в какой случайность находит себе место в языке, она затрагивает только наименование - звуковой символ действительности, точнее - его отношение к действительности. Что же касается связи между означающим и означаемым в составе знака, этого основного элемента языковой системы, то данную связь следует признать необходимой: оба компонента знака в равной мере необходимы друг для друга. Такое понимание абсолютного характера языкового знака влечет за собой признание диалектической необходимости значимостей, постоянно находящихся в противопоставлении, и приводит к структуральному принципу в исследовании языка.

Быть может, лучшим доказательством плодотворности любого учения является наличие таких противоречий, разрешение которых способствует его развитию. Выяснив подлинную природу языкового знака в рамках внутренней обусловленности системы, мы тем самым, вопреки букве соссюровских формулировок, подтвердили сущность его глубоких идей.

Список используемой литературы

1. М.В. Сергиевский, Антуан Мейе и его "Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков". Предисловие к книге А. Мейе с указанным названием, Огиз, М., 1938. (Следует учесть некоторые уступки марровскому "новому учению" о языке, свойственные времени написания предисловия.)

2. А.И. Смирницкий, Сравнительно-исторический метод и определение языкового родства, изд. МГУ, 1955

3. Ж. Вандриес, Язык Ж. Вандриес, Язык (Извлечения)

4. Э. Бенвенист, О природе языкового знака

Размещено на Allbest.ru