Готский язык известен прежде всего по своей главной письменной фиксации - переводу Св. Писания (IV-VI вв.). Благодаря анализу этого материала сложились наши представления о фонетике и морфологии готского языка, лексика этого корпуса текстов отражена в этимологических словарях. Потому язык готского перевода Св. Писания справедливо определяется как "классический готский" (термин П. Скардильи) или "церковноготский" (термин автора). Однако наряду с этим существует обширная сфера данных, которая еще в XIX в. была предварительно определена как "Gothica minora" (труды Х.Ф. Массмана). Это рунические надписи, интерпретируемые как готские, малые готские тексты, возникшие в рамках церковной традиции, но не связанные с переводом или истолкованием Св. Писания, реликты готской апеллативной лексики и имена собственные, засвидетельствованные в различных средневековых памятниках, уникальный готский материал "Алкуиновой рукописи" и, наконец, крымско-готский словарь О.Г. де Бусбека. Все эти данные, не входящие в основной корпус, определяются как готские языковые реликты. Крымско-готский язык с традиционной точки зрения также принадлежит к сфере готских языковых реликтов, однако новейшие исследования иногда даже определяют его как самостоятельный германский реликтовый язык (подробное обоснование этого и других важнейших терминов дается в разделе 1 главы I).

Целью настоящей работы является совокупное описание и исчерпывающее исследование всех известных готских языковых реликтов, включая корпус крымско-готских данных. Из указанной цели вытекают следующие теоретические задачи:

1. Определение и обоснование основной терминологии, которая является новой для отечественной германистики.

2. Теоретическое осмысление корпуса исследуемых данных.

3. Рассмотрение проблемы неаутентичной письменной фиксации и выведение общих закономерностей влияния тех или иных языков (латынь, греческий язык, крымский диалект греческого языка и др.). на исследуемый материал.

4. Выяснение специфики исследования имен собственных как языковых единиц и обоснование принципов их интерпретации.

5. Обсуждение проблемы реконструкции готской лексики на материале заимствований в другие языки.

Практические задачи настоящего исследования таковы:

1. Обобщение и структурирование полного корпуса готских языковых реликтов.

2. Описание особенностей письменной фиксации исследуемых слов.

3. Этимологический анализ материала.

В отношении крымско-готского языка возникают особые задачи:

1. Определение степени аутентичности исследуемых данных как лингвистическими, так и экстралингвистическими методами.

2. Выяснение характера крымско-готской лексики на основе этимологического анализа (процент исконной германской лексики, заимствований, слов неясной этимологии).

3. Определение ареальной принадлежности крымско-готских данных.

4. Обсуждение "герульской проблемы" (поскольку в эпоху Великого переселения народов в Крым вместе с готами проникли и герулы, чей племенной и ареальный статус, а также соотношение с крымскими готами до сих пор остаются дискуссионными).

5. Выяснение возможности расширения круга крымско-готских данных (топонимика, ономастика).

Материалом исследования являются старшерунические надписи, традиционно интерпретируемые как готские (II-III - V вв. н.э.), малые готские тексты (готский календарь, готские подписи в латинских купчих грамотах, конец IV в. - вторая половина VI вв.), реликты апеллативной лексики в греческих и латинских памятниках (без соотнесения с остготским или вестготским диалектом; IV-VI вв.), остготские апеллативные реликты и имена собственные в латинских и греческих памятниках (конец IV в. - вторая половина VI вв.), вестготские апеллативные реликты в латинских памятниках и имена собственные в хрониках, актах церковных соборов и грамотах (доисламская эпоха - IV - начало VIII в., ономастика - и в позднейшую эпоху), ряд вестготских топонимов Южной Франции и Испании, готские листы "Алкуиновой рукописи" (конец VIII - начало IX в.), крымско-готский словарь О.Г. де Бусбека (единственная письменная фиксация крымско-готского языка, осуществленная фламандским дипломатом-гуманистом в 1560-1562 гг.), а также дискуссионные топонимические и ономастические реликты Крыма.

Новизна работы определяется прежде всего тем, что единого исследования готских языковых реликтов до сих пор не существовало ни в отечественной, ни в зарубежной германистике. Все работы, как классические, так и новейшие, имели своей целью описание отдельных участков этой обширной сферы. Благодаря этому стала возможной систематизация и совокупный анализ всего корпуса готских реликтов. Другое важное обстоятельство - значительный разрыв между зарубежной и отечественной наукой в этой области. В отечественной германистике до сих пор не было ни одного описания крымско-готского языка (при том, что зарубежная наука располагает всего несколькими работами по теме). Не осуществлялся детальный анализ материала и обстоятельств создания такого важного памятника, как "Алкуинова рукопись". Не было специальных исследований как обширного ономастикона остготов и вестготов, так и реликтов апеллативной лексики. Важное основание новизны работы - выдвигаемые в ней новые интерпретации материала и этимологические решения.

Актуальность исследования обусловлена растущим научным интересом к проблематике реликтовых языков. О необходимости создания общего свода восточногерманских реликтов говорил еще Ф. Вреде в конце XIX в. (ср. его труды 1886 г. о языке вандалов и 1891 г. о языке остготов в Италии), указывал на это и В.Н. Топоров в своей работе о результатах и перспективах исследования древнегерманских реликтов, связанных с Северным Причерноморьем (1983 г.), однако, как отмечалось выше, предшествующие исследования затрагивали разные - более или менее обширные - участки этой сферы. Можно видеть, что и данная обобщающая работа при широком охвате материала всё же ограничена сферой готских языковых реликтов, тогда как данные других реликтовых восточногерманских языков привлекаются в ней лишь в качестве сравнительного фона. Но предпочтение готского языка другим восточногерманским имеет свои основания.

В отечественной науке отмечается рост интереса к готскому языку и культуре готов, особенно крымских готов. Пребывание готов в Крыму - обширная проблема. Так исторически сложилось, что в России всегда был наиболее известен ее историко-археологический аспект, тогда как западноевропейская наука сосредоточилась на интерпретации реликтов крымско-готского языка. Однако специфика крымско-готской проблемы этим не ограничивается.

Еще в конце XX века был очевиден некоторый разрыв между источниками, сообщающими о готах в Крыму, и данными археологии. Сейчас мы располагаем целым рядом обобщающих трудов, по которым вполне можно судить о состоянии крымско-готской археологии. И всё же разрыв между историко-археологической и филологической областью по-прежнему не преодолен. Историки не обращаются к подробному анализу крымско-готского языка - ср. обширные труды Х. - Ф. Байера (2001 г.) и М.Б. Щукина (2005 г.), где по вполне понятным причинам лингвистические проблемы не затрагиваются. Тем не менее, без рассмотрения крымско-готских языковых данных сумма наших знаний о крымских готах всегда будет неполной. В свою очередь, филологи, обращавшиеся к анализу крымско-готского языка, имели весьма смутное представление об основных достижениях крымской археологии. В лучшем случае дело ограничивалось анализом источников, а поскольку до сих пор крымско-готским языком детально занимались лишь зарубежные филологи, то указания на источники обычно приводились с опорой на одни и те же исследования (в частности, Р. Лёве и А.А. Васильева).

Аспекты крымско-готской проблемы, являющиеся смежными для истории, лингвистики и краеведения, также разработаны недостаточно. Даже в основных работах западных лингвистов, посвященных крымско-готскому языку (М. Стернс, 1978 г., О. Грёнвик, 1983 г.), остается без обсуждения проблема наличия или, наоборот, отсутствия германских реликтов в крымской топонимике и ономастике (хотя эта тема была намечена О.Н. Трубачевым в 1989-1999 гг.). Все эти лакуны требуют заполнения.

Таким образом, исследование крымско-готских языковых реликтов представляет значительный интердисциплинарный интерес и имеет особую актуальность именно в этом плане.

Теоретическая значимость исследования обусловлена тем, что анализ готских языковых реликтов вносит вклад в установление общих теоретических закономерностей изучения древнегерманских и германских реликтовых языков. Особенно важен здесь крымско-готский язык. Прежде всего, он известен в единственной и весьма специфической письменной фиксации, что позволяет определить его как руинированный язык. Далее, он совершил уникальный исторический путь от проникновения германцев в Северное Причерноморье в конце III в. до письменной фиксации в XVI в. И наконец, этот язык оказался устойчивым и бытовал в качестве реликтового (вымирающего) даже в позднюю эпоху. Тем самым крымско-готский материал имеет большое значение в теоретическом плане, позволяя верифицировать уже известные закономерности функционирования реликтовых языков и по возможности установить новые. Что же касается других готских языковых реликтов, то теоретический вопрос о бытовании реликтового языка и способности его к выживанию в иноязычной среде распространяется и на этот материал.

Практическая ценность работы состоит в возможности (а во многих случаях - и необходимости) использования данного исследования при составлении этимологических словарей и глоссариев готского языка, а также для уточнения данных при работе с уже имеющимися словарями. Обширный ономастический материал, исследованный в работе, также призван служить опорой для составления или расширения словарей. Подробное описание и анализ малых готских текстов, "Алкуиновой рукописи" и корпуса крымско-готских данных вводит эти данные в широкий научный оборот и позволяет использовать их в ходе преподавания курса "Введение в германскую филологию" и на семинарских занятиях по готскому языку со студентами и аспирантами.

Апробация работы. Концепция и основные положения работы были представлены на следующих конференциях: Ломоносовские чтения (МГУ им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 1998-1999 гг., 2004-2007 гг.), Международная конференция по изучению истории, экономики, литературы и языка Скандинавских стран и Финляндии (Архангельск, 2001 г., Москва, 2004 г.), Чтения памяти В.Т. Пашуто (Москва, Институт всеобщей истории РАН, 2003 и 2007-2008 гг.), Индоевропейское языкознание и классическая филология. Чтения памяти И.М. Тронского (СПбГУ - ИЛИ РАН, 2002-2003 гг., 2005 г.), I всероссийская конференция по проблемам сравнительно-исторической индоевропеистики (МГУ им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 1997 г.), Лексикология, лингвостилистика, лингводидактика. Международная научная конференция памяти В.Д. Аракина (Московский государственный педагогический университет, 1997 г.), Конференция по исторической поэтике (МГУ им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 1998 г.), Древние языки в системе университетского образования: их исследование и преподавание. Международная конференция (МГУ им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 2000 г.), Язык и культура. II международная конференция Института иностранных языков (Москва, 2003 г.), Международная конференция памяти М.И. Стеблин-Каменского (СПБГУ, 2003 г.), Чтения памяти Н.С. Чемоданова (МГУ им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 2003 г.), Международный этимологический семинар "Etymologica germano-balto-slavica" (Рижский государственный университет, 2006 г.), Конференция "Миноритарные языки Евразии - история и современность". (Москва, Институт языкознания РАН, 2007 г.), Семинар по германской и кельтской филологии (МГУ им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 2008 г.)

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка цитированной литературы, списка сокращений и приложений 1-4 (историко-культурные и иллюстративные материалы, необходимые для понимания исследуемых лингвистических данных).

Содержание работы

Во Введении получают обоснование выбор и принцип систематизации материала и обсуждаются основные направления истории вопроса, в соответствии с чем определяются цели и задачи исследования.

Глава I "Теоретические основания исследования готских языковых реликтов" посвящена теоретическому осмыслению исследуемого материала и обоснованию терминологии. Вводимые в этой главе термины, наиболее адекватно определяющие предмет исследования, являются новыми для германистики и нуждаются в предварительном обсуждении. Понятие языковых реликтов или даже "руин" (нем. Sprachreste, Sprachtrьmmern) было известно давно, однако термины "реликтовый язык" и определение целого ряда древнегерманских и некоторых германских языков как "реликтовых" были предложены в недавние годы и обозначили новое осмысление проблемы. Их возникновение связано с дискуссией о принципах и терминах описания древних языков.

В 80-е годы XX в. этимолог М. Майрхофер применительно к древним языкам ввел термин "Korpussprache" - "язык определенного корпуса данных", призванный определить бытование языка, дошедшего до нас исключительно в текстах, надписях и косвенных источниках. В зависимости от обширности данных выделяются "языки большого корпуса" - языки с богатой письменной традицией (санскрит, латынь, древнегреческий) и "языки малого корпуса", представленные в относительно крупных текстах, но сохранились фрагментарно, как древнеперсидский или готский. При этом "языки малого корпуса", дошедшие лишь в глоссах, косвенных свидетельствах, личных именах и топонимах - например, фракийский, лидийский, мессапский, фригийский - обозначаются как "реликтовые".

В ходе научной дискуссии М. Майрхофера и Ю. Унтермана были выработаны новые термины - "Trьmmersprache" и "Restsprache", в некоторых случаях являющиеся синонимами, но призванные передавать разные понятия. "Trьmmersprache" - язык, сохранившийся в специфической или неполной письменной фиксации или вообще известный лишь по косвенным источникам. Очевидно, что все языки этого типа являются древними или соотносятся в первую очередь с диахронией. Для этого термина в работе предлагается эквивалент "руинированный язык" (по обратному соотношению со "Sprachtrьmmern").

Термин "Restsprache" передается в работе как "реликтовый язык". Это указание на способ существования языка и его статус с точки зрения социолингвистики. Реликтовый язык, отстаивает свои позиции в чуждом языковом и этническом окружении и, как правило, ко времени письменной фиксации находится на грани вымирания. Определение "реликтовый язык" может относиться к любому языку, оказавшемуся в таком положении, вне зависимости от степени хронологической глубины.

готский языковой реликт лексика

Тем самым понятие "языковые реликты" (Sprachreste, Sprachtrьmmern) ныне обрело новую жизнь и новый смысл по сравнению с XIX в. Это связано с появлением новых терминов "руинированные языки" и "реликтовые языки".

Таким образом, терминология, выработанная к концу 80-х годов XX в. немецкими лингвистами для описания древних языков различной степени сохранности, полезна и даже необходима в целом ряде отношений. Для настоящей работы наибольшую важность имеют следующие термины:

1) древнегерманские языки большого и малого корпуса данных;

2) древнегерманские/германские руинированные и реликтовые языки;

3) готские языковые реликты.

В число древнегерманских языков, не имеющих письменной традиции, прежде всего входят языки восточногерманских племен: вандальский и бургундский, а также лексические реликты гепидов, ругов и скиров. К языкам (диалектам) этого бесписьменного типа следует относить и язык герулов, ареальная принадлежность которых остается спорной. Герулов относят то к восточным, то к западным германцам, то к скандинавам, а иногда считают не этносом, но особой социальной группой. В любом случае, ареальное соотнесение герулов обычно проводится не на основании анализа лексических реликтов, а с учетом нелингвистических фактов. В западногерманском ареале собственной письменной традиции не имел лангобардский язык, однако объем и определенное разнообразие лексического материала, дошедшего в неаутентичной (латинской) письменной фиксации, отличает этот язык от перечисленных восточногерманских языков (диалектов).

Указанные восточногерманские языки следует определять как руинированные, поскольку определяющим аспектом их характеристики является принципиальная неполнота сохранившихся данных. Напротив, лангобардский язык является не только руинированным, но и реликтовым, так как для него было характерно долгое бытование в чуждой этнической среде.

В специфической фиксации известен крымско-готский язык. По степени сохранности данных он является руинированным, а по способу своего существования - реликтовым. Будучи во многом самостоятельным по отношению к готскому языку, известному нам по переводу Св. Писания (классическому готскому), крымско-готский язык, тем не менее, связан с обширной темой "готского за пределами классического корпуса данных". В рамках этой темы всемерного внимания заслуживают готские языковые реликты, стоящие вне языка готского перевода Св. Писания, но допускающие соотнесение с широким и надежным кругом данных. На необходимость обобщения этого корпуса указывал Ф. Вреде, видевший общую исследовательскую задачу еще более широко - в совокупном представлении "вандильской диалектной группы", то есть данных всех восточногерманских языков.

Анализ материала древнегерманских руинированных и реликтовых языков имеет свою специфику по сравнению с исследованием других древних языков этого типа. Как правило, германские данные либо этимологически прозрачны, либо в целом соотносятся с германским фоном. И хотя в каких-то случаях (прежде всего в крымско-готском) возможны весьма пестрые соотнесения, в целом перед нами известный германский лексический материал. Однако большая часть реликтов сохранилась в неавтохтонной письменной фиксации.

Таким образом, древнегерманские руинированные и реликтовые языки являются особой общностью и в совокупности располагают не только достаточно обширным, но и весьма плодотворным материалом для описания и анализа. Объединение их обусловлено не только генетической близостью, но и общими хронологическими рамками: конец IV - начало VIII в., причем крымско-готский и в этом отношении является поистине реликтовым языком, прошедшим особый путь (проникновение германцев в Северное Причерноморье в конце III в. - письменная фиксация XVI в.). Тем самым этот материал имеет большое значение для исследования германских древностей эпохи Великого переселения народов.

Поскольку данная тема предполагает целый ряд "исследовательских ландшафтов", следует установить, что в рамках настоящей работы за основу принято определение "готский". Исходя из этого, в последующих главах рассматриваются готские языковые реликты разных ареалов и хронологических срезов и корпус данных самостоятельного германского реликтового языка - крымско-готского.

В подразделе 1.7.4 и его параграфах обсуждаются хронологические соотнесения готских языковых реликтов, проблема периодизации памятников и вопрос о диалектном членении готского языка.

Многие готские языковые реликты, равно как и крымско-готский материал, сохранились в неаутентичной письменной фиксации. Важной составляющей методики исследования готских языковых реликтов является отделение чуждой, наносной языковой информации от восточногерманской, готской. Потому в первой главе работы подробно рассматриваются основные принципы и закономерности оформления германского материала в народной латыни и греческом языке. В связи с этим учитываются важнейшие особенности фонетики народной латыни, и при сопоставлении с закономерностями латинской передачи древневерхненемецких и лангобардских имен собственных устанавливаются принципы латинизации остготских и вестготских имен. Правила греческой передачи некоторых важных особенностей готского (германского) консонантизма и вокализма устанавливаются на основе данных, представленных у Прокопия Кесарийского (VI в.).

В качестве источников возможного влияния на крымско-готский материал в разделе 2.2.2 рассматриваются следующие языки и диалекты:

1) диалект мариупольских греков - потомков крымских греков (в 70-е годы XX в.М. Стернс в своем анализе крымско-готского материала привлек данные мариупольских греческих говоров с опорой на работу М.В. Сергиевского);

2) крымско-татарский язык;

3) средневерхненемецкий и средненидерландский (лингвистическое сознание Бусбека как носителя западногерманского языка). Основы этой методики заложены в работе М. Стернса, однако обзор фонологической системы мариупольского осуществляется в настоящей диссертации непосредственно по работе М.И. Сергиевского и с учетом иных источников, а обзор фонологической системы крымско-татарского языка в этих целях делается впервые.

Значительную часть корпуса готских языковых реликтов составляют имена собственные. В связи с этим в главе I обсуждается общая специфика древнегерманских имен собственных как языковых единиц и особые проблемы, возникающие при исследовании остготской и вестготской ономастики (раздел 3).

Проблема реконструкции готской лексики на материале заимствований обсуждается исключительно в теоретическом плане, поскольку реконструкция готской лексики на материале заимствований в романские языки (методика Э. Гамильшега) в настоящее время оценивается не просто как гипотетическая, но как проблематичная. Потому реконструированные слова этого рода далее (главы II и III диссертации) не вносятся в общий корпус исследуемых готских реликтов.

Глава II "Готский вне классического готского" представляет собой системное описание и всесторонний лингвистический анализ (критика текста, фонетика, морфология, этимология) готских языковых реликтов, относящихся к эпохе раннего средневековья (от III-IV до VIII-IX вв.). Наиболее раннюю стадию отражают рунические надписи, интерпретируемые как готские (III-IV вв.). Во вводном подразделе соответствующего раздела обсуждается этимология готского слова "runa" и функционирование этого слова в языке готской Библии. При этом выясняется, что в классическом готском это слово хорошо засвидетельствовано в значении "тайна", тогда как значение "тайный письменный знак", "знак рунического алфавита" отсутствует по внелингвистическим причинам. Далее анализируются старшерунические надписи, традиционно связываемые с готами: надпись на копье из Ковеля (*Tilarids/ Tilariюs < о/г *tila - `цель, достижение цели, удача, успех' + *rорaz `мчащийся к цели', `удачно мчащийся', то есть `успешно поражающий цель' или *tila - `цель, достижение цели, удача, успех' + *rзрaz `совет'; 1.2), надпись на кольце из Пьетроассы (gutani o wi [h] hailag `готов достояние священное, неприкосновенное'; 1.3), надпись на пряслице из Лецкан (idons uft her azo `Идо ткань здесь + охранные руны ax + руна-знак собственности o'; 1.4; предложенное здесь прочтение отличается от расшифровки, предложенной В. Краузе в 1969 г.).

Исследование позволяет сделать следующие выводы:

1) носители черняховской культуры (или по крайней мере, некоторые из них) были грамотны и владели латынью, греческим языком и старшеруническим письмом (причем руны наносились как при изготовлении предмета, так и при позднейшем владении им; ср. пряслице из Лецкан, с одной стороны, и надпись на кольце из Пьетроассы, с другой);

2) владение старшеруническим письмом безусловно указывает на германцев;

3) поскольку ареал черняховской культуры совпадает с исторически засвидетельствованными местами расселения готов, это означает, что среди черняховских германцев, владеющих руническим письмом, были и готы;

4) следовательно, готы владели руническим письмом;

6) однако старшерунические памятники, соотносимые с готами, гетерогенны (ср. копье из Ковеля, с одной стороны, и рунические надписи в составе черняховской культуры - с другой);

7) при этом языковые особенности старшерунических надписей, традиционно считаемых готскими, являются восточногерманскими, но могут соотноситься как с готским языком, так и с другими восточногерманскими языками (диалектами).

Раздел 2 главы II посвящен анализу лексики малых готских текстов (IV-VI вв.) - фрагментов готского календаря и готских подписей в латинских купчих (грамота из Неаполя, 561 г.; грамота из Ареццо, 536-538 гг.). Все эти тексты обнаруживают ряд общих особенностей. В области фонетики следует отметить вариативность o/u и ф/ы с общей тенденцией к переходу в u: ср. in Jarupulai `в Иераполе' (календарь) - Alamod/Alamud (грамоты). Пример "in Jarupulai" особенно интересен, потому что греческое соответствие готской форме выглядит как ѓЙесбрьлйт `Иераполь'. Те же особенности отмечаются и в случае diakon/diakun при классическом готском diakaunus. В последней форме диграф au явно указывает на краткий [?] (ср. греч. дйЬкпнпт с кратким п), но писец грамоты варьирует написание о (= [ф] в классическом готском) /u - то есть следует образцу "Alamod/Alamud" (где полноправный, этимологический ф переходит в ы).

На стыке фонетики и морфологии находится отпадение флексии единственного числа мужского рода: ср. Batwin (календарь) - diakon/diakun (грамоты). В области морфологии важно тяготение исконных u-основ к классу а-основ: ср. Friюareikeis (календарь) - Sunjefridas (грамоты), diakon (м. р. - а) < diakaunus (м. р. - u). И наконец, для лексики готского церковного обихода характерно обозначение священника словом papa (календарь, грамоты) в отличие от гот. gudja (вульфилианский перевод).

Все эти особенности оцениваются исследователями как остготские или позднеготские, что позволяет сделать вывод о принадлежности малых готских текстов к одному языковому ареалу (остготскому) и одному синхронному срезу (V в. - середина VI в.).

В разделе 3 главы II обобщены реликты готской апеллативной лексики (без определения диалекта) в раннесредневековых памятниках (IV-VI вв.). Функционирование готских реликтов в греческих памятниках (послание св. Иоанна Златоуста, начало V в.; трактат "Corpus hippiatricorum graecorum", IV в.) свидетельствует о том, что готский язык являлся в эту эпоху важным источником бытовых заимствований в греческий. При этом латинские памятники в основном связаны с отражением реликтов конкретного готского диалекта (остготского в Италии, вестготского в Испании), и готские слова без определения диалекта представлены лишь в латинской эпиграмме "De conviviis barbaris" ("О варварских пиршествах", "Anthologia Latina", начало VI в., Карфаген). Анализ показывает, что эти слова ("inter eils goticum scapia matzia ia drincan", здравица на пиру), определяемые латинским автором как "готские", на деле могут определяться лишь как восточногерманские в широком смысле, поскольку их фонетический облик более соответствует вандальскому, а не готскому языку.

Раздел 4 содержит полный свод остготских реликтов (V-VI вв.) и наряду с разделом 5 (свод вестготских реликтов) составляет центральную часть рассматриваемой главы. Во вводном подразделе дан краткий обзор расселения остготов в Италии по данным истории и археологии. Описание и этимологизация языкового материала затрагивает довольно скудные реликты остготской апеллативной лексики (4.2.1; ср. также 4.4, "Реликты мифологической и эпической традиции остготов") и обширный корпус имен собственных (4.2.2).

Реконструкция остготской фонологической системы построена по принципу, единому для всех описаний в данной работе (вестготская фонетика, крымско-готская фонетика). В ней представлены отдельные фонетические таблицы согласных и гласных с последующим подробным обсуждением. Анализ консонантизма остготских реликтов позволяет заключить, что звонкие смычные b, d, g и спиранты , р, в остготском, как и в классическом готском, являлись аллофонами и сохраняли ту же дистрибуцию - смычные в начале слова и после согласного, спиранты в интервокальной позиции. Некоторые колебания отмечаются лишь в дистрибуции d/р - этимологический интервокальный р передается посредством d, что, очевидно, связано с отсутствием в латыни особой графемы для передачи звонкого межзубного спиранта.

Отмечается ряд случаев отвердения глухого спиранта ю в интервокальной позиции, хотя ряд остготских имен сохраняет глухой ю, а в некоторых формах наблюдаются колебания. Ср. Ademunt, Aderit, Adila при классическом готском *aюa - (aюala-/aюana-) `благородный', Quidila при qiюan `говорить', а также имена с основой frid - < *friюu - `мир, договор' Однако ряд остготских имен сохраняет глухой ю - ср. Athalaricus (без вариантов), Eutharicus, а в некоторых формах наблюдаются колебания - ср. Adiud и Adiut (h), Theodahat (h) us и Theodahadus. Особенно пеструю картину представляет позиция после согласного.

Важно, что этимологический германский *ю в остготском не озвончался в начальной и конечной позиции - ср. многочисленные имена с начальным Theoda-/Theode - и конечным - rith (-rit). Таким образом, выясняется, что озвончение классического готского *ю в позднем остготском могло происходить только в интервокальной позиции.

При этом готский губно-губной спирант и заднеязычный [] не подвергались отвердению. Таким образом, переоформление готской системы спирантов касается прежде всего межзубных *ю и *р. С учетом того, что эти германские звуки были чужды латыни, можно заключить, что латинская фонетика оказала наибольшее влияние на их оформление и переоформление.

Глухие смычные p, t, k не претерпевают изменений по сравнению с классическим готским. Отмечаемая в написаниях остготских имен ассибиляция t > tj, передаваемая на письме как tz или z, представляет собой процесс, характерный для поздней латыни, а не для остготского диалекта.

Готские полугласные w и j не претерпели изменений в остготском. Рефлексы общегерманского двойного полугласного *ww оформляются согласно действию закона Хольцмана в готском - ср. Triggwa, Triggwila < о/г *triww - `верный'. К сожалению, примеры с рефлексами двойного полугласного *jj в среди остготских реликтов не засвидетельствованы. Однако крым. - гот. ada `яйцо' (глава III, 5.2.2) подтверждает единство поздней и классической готской фонетики в проведении закона Хольцмана.

Подсистема краткого вокализма в остготском имеет определенные отличия от классической готской. В целом отражение остготских м/ i в латинской традиции отличается непоследовательностью (кроме позиции м перед r и некоторых безвариантных написаний с i типа Triggwa, Triggwila) - ср. Gevica, но Gibimer, Giberith и др. Кроме того, одно и то же имя (или основа) может по-разному передаваться в латинских и греческих памятниках: ср. Heldebadus у Иордана, но ‚ЙлдЧвбдпт у Прокопия (и Hildebadus в других латинских памятниках). Это обусловлено смешением м / i в поздней латыни, а не собственными тенденциями развития готской фонетики.

В подсистеме долгих гласных в позднем остготском выделяются долгий закрытый з_. и долгий открытый з [е:]. Первый звук представляет собой продолжение о/г *з₁, имевшего в классическом готском закрытый характер в связи с характерной для готского вокализма тенденцией к сужению и повышению гласных. Второй - долгий открытый з [е:] - является результатом монофтонгизации общегерманского дифтонга *ai.

Долгий закрытый з_. в остготском мог сужаться, то есть переходить в [о] - ср. Walamer/Walamir и общую вариативность компонентов - mer/-mir в остготских именах, а также корреляцию Merila - Mirica в готской и латинской частях грамоты из Неаполя.

Равным образом, в остготском выделяется закрытый *ф_., восходящий к о/г *ф, и открытый *ф [?:], являющийся результатом стяжения дифтонга *au. Первый звук, как и в классическом готском, ввиду своего закрытого характера имел тенденцию к повышению в ы: ср. Alamod/Alamud (грамота из Неаполя, готская и латинская части), а также Dumerit и Rudericus < о/г *dфma - `суд', *hrфюa - `слава'. Второй звук не чередуется с u: ср. Ode (ricus), Od (uin), Od (uulf) < *auрa - `богатство; удача, счастье' без вариантов написания первого компонента. В плане стяжения дифтонга au следует особо выделить остгот. kawtsjo < лат. (per) cautio (nem) в грамоте из Неаполя. Готское написание аw (не аu) используется здесь для передачи латинского дифтонга au, поскольку готский дифтонг au подвергся монофтонгизации.

Итак, доказано, что старые германские дифтонги ai и au монофтонгизировались в остготском в з и ф (открытые). Таким образом, в позднем остготском сохранился один дифтонг - продолжение общегерманского *eu/iu. Поскольку для поздней латыни были характерны колебания между i и e, это сказалось и на оформлении остготских имен с этимологическим германским *eu/iu. Что же касается греческого языка, то в нем имелся дифтонг ех, который представлял собой ближайший звуковой аналог германского *eu/iu, классического готского iu.

Есть некоторые основания полагать, что в позднем остготском образовался новый дифтонг ai, возникший благодаря контракции в сочетании - ai-: ср. < *saja `последователь, спутник', Daila < *Daila, Wraja < *Wraja (ср. Gaina < *gaina `преимущество', имя вестготского вождя V в.). Однако нельзя исключить и того, что за латинским ai в таких случаях может скрываться германский фрикативный .

Наблюдения по морфологии остготских ограничиваются сферой имени существительного, поскольку все остготские реликты, сохранившиеся вне текстов, представляют собой существительные (в подавляющем большинстве - имена собственные). Но судя по грамотам из Неаполя и Ареццо, при обращении к родному языку остготы пользовались тем же набором частей речи и категорий, которые были представлены в классическом готском.

По мнению Ф. Вреде, основным отличием остготского от классического готского является отпадение флексии именительного падежа единственного числа - s. Это явление засвидетельствовано для имен, вторые компоненты которых восходят к готским основам на - a, - ja, - i. Актуальность этого явления для самого остготского диалекта, а не для латинской передачи остготских имен, удостоверяют готские подписи в латинских купчих: ср. Uf (i) tahari, Gudil (e/i) ub, Wiljariю (грамота из Неаполя) и апеллатив diakon `диакон' (м. р. - а; грамоты из Неаполя и Ареццо), обнаруживающий расхождения с гот. diakaunus (м. р. - u) [1 Тим.3: 8, 12]. Вреде считал, что начальная стадия этого процесса наблюдалась уже в классическом готском (отпадение - s после - s, - ss, - z, а иногда и после - r). Однако в настоящее время исследователи указывают на неравномерность этого процесса в остготском. В целом вопрос об отпадении - s сложнее, чем кажется. С учетом общих закономерностей ротацизма, выявленных А.И. Смирницким, становится ясно, что отпадение конечного - s в остготском не могло быть регулярным процессом, так как отпадать мог лишь ослабленный ш, а его в остготском не было. Соответственно, отпадение - s в остготских именах собственных не было обусловлено законами развития языка, и здесь приходится предполагать некие внешние причины. Склонение готских имен в латинских памятниках оформлялось следующим образом:

1) несклоняемое готское имя в латинском памятнике;

2) готское имя, оформленное по правилам латинского склонения (путь, наиболее характерный для вестготской Испании). Готское склонение имен в латинских текстах не засвидетельствовано. Итак, для латыни несклоняемость германского имени означала его "готскость", а с точки зрения готского языка такое несклоняемое имя представало как готская чистая основа. При повседневной ориентации на латынь эта чистая основа могла стать единственным (или наиболее предпочтительным) вариантом имени двуязычного гота и употребляться даже в документах, написанных по-готски. Принятие же латинского - us исключалось потому, что это автоматически означало необходимость склонения по правилам латыни, как то и происходило в вестготской Испании.

В позднем остготском наблюдается десемантизация вторых компонентов двучленных имен собственных и, соответственно, частичная или полная утрата внутренней формы этих имен: ср. смешение компонентов guю - и gund-, - mфю/-muю и - mund, - ges/-gis и - gоsl, - wih, - win и - wit, - rзю и - rою и даже - rзю/-rою и - rоk. Особенно ярко это проявляется в гото-латинской корреляции Uf (i) tahari - Optarit, где утрачено различие между компонентами - hari и - rзю/-rою.

В разделе 5 представлен свод вестготских реликтов (IV - начало VIII вв.). Лингвистическому анализу предпослан краткий очерк расселения вестготов в Испании по данным истории и археологии (5.1). В описании и этимологизации языкового материала, как и для остготских данных, выделяются реликты апеллативной лексики ("Leges Visigothorum", Исидор Севильский; 5.2.1) и имена собственные (5.2.2.1 - имена собственные IV - начала VIII вв.; 5.2.2.2 - гибридные имена собственные и топонимы).

Количественное соотношение вестготских апеллативов и имен собственных характеризуется огромным перевесом в сторону последних. При этом вестготская апеллативная лексика в латинских памятниках представлена лишь несколькими словами из области общественно-правовой и бытовой лексики. Это безэквивалентные термины: gardingus `лицо на службе короля, принадлежащее к ближайшей свите', `придворный', guardianus `страж, стражник, телохранитель', [comes] scanciarum `придворная должность', thiufadus `millenarius', `тысячник (на ранг ниже комита) ', thiufada, thiufadia `воинское подразделение под командованием thiufadus', gasalianes `члены монастырской общины', granos `косички, косы' или `усы', сinnabar `бородка, эспаньолка'.

По сравнению с довольно кратким периодом существования остготского ономастикона в Италии (VI в.) бытование вестготского ономастикона в Испании охватывает две эпохи: доисламскую (VI - начало VIII в.) и позднейшую (с середины IX по XII в. и далее). В последний период ономастика германской этимологии связана уже не с готами как этносом, но с их потомками - христианами знатных родов. В сопоставительном плане выясняется:

1) ономастикон остготов и вестготов генетически является единым и восходит к общегерманскому;

2) в ономастиконе остготов по сравнению с вестготским обнаруживается большее количество имен неизвестной этимологии (фракийской? иранской?), что связано с реалиями эпохи Великого переселения народов;

3) в позднюю остготскую эпоху (с середины VI в.) наблюдается тенденция к смешению сходных компонентов германской этимологии (например, - rik/-rith/-reth) ввиду ослабления второго компонента, влекущего за собой утрату внутренней формы;

4) напротив, вестготский ономастикон Испании более этимологически прозрачен и на исходе существования готов как этноса стандартизуется (определенный набор популярных компонентов);

5) ввиду того, что имя германской этимологии осознается как набор известных компонентов, в позднюю эпоху происходит проникновение латинских основ и возникают гибридные германо-латинские имена, уникальные для всего германского ареала (например, Floresindo < лат. flфreo `процветать' + о/г *sinюaz `путь' или Cristulfo < лат. Cristus `Христос' + о/г *wulfaz `волк').

Вестготский лексический материал в целом относится к более поздней эпохе, нежели остготский. Число вестготских имен собственных IV-V вв. невелико; ономастический корпус VI-VII вв. (имена вестготских королей, знати, епископов и клириков) по размерам сопоставим с корпусом остготских имен VI в., но характеризуется большей степенью романизации. Даже в этот, сравнительно ранний период, для многих двучленных имен германской этимологии уже невозможно точное соотнесение с единственной исходной основой. Что же касается более позднего времени (VIII-XI вв.), то при значительном количестве имен германской этимологии связь этих имен с готским языком явно ослабевает. Реконструкция фонетической системы вестготского диалекта в таких условиях не представляется целесообразной. В отмечаются лишь некоторые существенные моменты в области консонантизма и вокализма, непосредственно прослеживаемые на ономастическом материале.

Раздел 5.3 рассматриваемой главы содержит краткий очерк готской топонимика в Южной Франции и Испании. Италия не предоставляет столь обширных данных, поскольку эпоха расселения остготов в этом регионе была недолгой. Наиболее насыщенной зоной оказывается северо-запад Испании (не менее 2700 топонимов, восходящих к германскому имени владельца, с учетом повторов - не менее 4000, причем к достоверно готским причисляются свыше 3400 топонимов). Топонимика германской этимологии является восточногерманской (готской), и лишь для поздней эпохи (IX-XII вв.) особо выделяются топонимы "пограничной" гото-франкской зоны.

Готский материал "Алкуиновой рукописи" (глава II, раздел 6) примечательным образом соединяет начало и конец традиции готских реликтов. Названия букв, соответствующие названиям рун подтверждают знакомство готов с руникой и тем самым ведут к руническим древностям черняховской культуры: ср. b bercna < о/г *berkanan - `березовая', g geuua < о/г *g<sup>e</sup>/<sub>i</sub>ф - `дар', d daaz < о/г *daaz `день', t tyz < о/г *tоwaz `божество', `Тиу (Тюр) ', o utal < о/г фюalan - `наследственное владение' и др. Однако некоторые названия букв не соответствуют именам рун старшего рунического ряда. В одних случаях следует предполагать локальные варианты рунической традиции: ср. название буквы k chozma, восходящее не к общегерманскому (или праскандинавскому) *kaunan `язва, нарыв', а к общегерманскому *kuzma `опухоль'. В других уместно видеть влияние греческого письма: ср. ю thyth, что соответствует не тому или иному варианту имени руны - юurs `великан', `турс' (старший и младший рунический ряд) или юorn `шип' (англосаксонский рунический ряд), но греческому названию буквы И иВфб `тэта, фита'. Фрагменты евангельских стихов связывают готский материал "Алкуиновой рукописи" с классическим готским, в то же время свидетельствуя о вариативности церковноготской традиции. Сама же рукопись является памятником эпохи "последних готов" (Дуода, графиня Септиманская, Теодульф, архиепископ Орлеанский) и увлечения готскими древностями во времена Карла Великого и Каролингов. Культурно-исторические соотнесения позволяют с уверенностью установить, что фиксацию готского материала в составе "Алкуиновой рукописи" на рубеже VIII и IX вв. предпринял ученик Алкуина Арн, архиепископ Зальцбургский, а информантом был вестгот Теодульф, архиепископ Орлеанский.

Глава III "Крымско-готский язык" представляет собой всесторонний анализ бытования и письменной фиксации крымско-готского языка - одного из германских реликтовых языков. Раздел 1 посвящен осмыслению историко-культурной ситуации в Крыму эпохи Великого переселения народов и средневековья. Это позволяет оценить надежность археологических данных, выяснить их соотношение с историческими источниками и на основании этого определить период бытования древнегерманской традиции в Крыму и получить этнокультурную характеристику крымских готов в разные эпохи. При этом археологические данные рассматриваются согласно новейшим публикациям и оценкам ведущих специалистов (М.Б. Щукин, А.И. Айбабин и др.), хотя учитываются и более ранние работы, ставшие классическими (А.Л. Бертье-Делагард, А.А. Васильев и др.).

Труды отечественных археологов, рассмотренные в этих разделах, позволяют сделать следующие заключения, важные для понимания обстановки, в которой крымско-готский язык приобрел статус реликтового. По мнению А.И. Айбабина (1999 г.), к концу X в. завершился многовековой ассимиляционный процесс формирования горнокрымской народности, которая впитала в себя аланский, готский, ромейский и булгарский компоненты, объединенные на основе христианства и византийской культуры. Дальнейшая археология Крымской Готии является крымской археологией как таковой, а история прослеживается лишь по источникам. В захоронениях почти нет находок, а проблемы бытования городов, крымской архитектуры, городских укреплений, керамики уже лежат за пределами готской темы.

В подразделе 1.2 той же главы осуществляется общая классификация и производится подробный обзор источников о крымских готах (1.2.1 - общая оценка источников; 1.2.2 - позднеантичные и раннесредневековые источники (III-VIII вв.); 1.2.3 - средневековые источники (IX-XIII вв.). Исследование позволяет установить, что в эпоху Возрождения и нового времени крымские готы становятся предметом внимания путешественников и исследователей не только в историко-этнографическом, но и в собственно научном плане. Таковы сообщения путешественников и упоминания о готах в традиции до Бусбека (XIV-XV вв.; 2.1). Для XVI в. уже можно говорить о начале истории вопроса, поскольку поисками крымских готов занимаются ученые-гуманисты (2.2). Таким образом, выясняется, что интерес Ожье Гислена де Бусбека к крымским готам не был спонтанным, но основывался на уже сложившейся научной традиции. В том же подразделе кратко рассматриваются события XVII-XVIII вв. в Крыму (переселение крымских греков в Новороссию), имеющие важное значение для уяснения судьбы последних потомков крымских готов.

В разделе 3 "Ожье Гислен де Бусбек и его информанты" дается характеристика личности и деятельности О.Г. де Бусбека (1522-1592) - всесторонне образованного фламандского гуманиста, дипломата на службе у Габсбургов, любителя древностей и редкостей, ввезшего из Турции в Западную Европу тюльпан, сирень и конский каштан. Бусбек знал несколько языков и сочетал личную лингвистическую одаренность с лучшими достижениями науки своего времени, что и определило его неоценимый вклад в германистику (3.1). Далее приводится латинский текст сообщения Бусбека о крымских готах и их языке, где содержится знаменитый крымско-готский глоссарий (русский перевод выполнен автором диссертации; 3.2) и обсуждается этническое и лингвистическое самоопределение информантов Бусбека (3.3). При этом крымский грек, сообщивший Бусбеку все известные на сей день крымско-готские данные, рассматривается не просто как иноязычный информант, "воспроизводящий" чуждые формы (позиция М. Стернса), но как последний реальный носитель языка крымских готов.

В разделе 4 решается проблема письменной фиксации крымско-готских данных. Критика текста источника - "Четвертого турецкого письма" Бусбека (4.1) - позволяет выделить наиболее вероятные механические искажения, допущенные при копировании протографа и издании текста и требующие конъектур. Установление принципов орфографии Бусбека (4.2) дает основания для фонетической интерпретации форм.

Раздел 5 посвящен этимологическому анализу крымско-готской лексики и составляет центральную часть лингвистического исследования, предпринимаемого в главе III. Это детально разработанный этимологический словарь (5.2.2), в котором учитываются все этимологические интерпретации крымско-готского материала, в том числе новейшие, а в ряде случаев выдвигаются новые версии. Материал песни, спетой Бусбеку информантом, в словарь не включен, поскольку на основании лингвистического анализа (предпринятого еще акад.В. Радловым) и с учетом этнокультурной ситуации удается доказать, что этот текст является турецким (5.3).

Именно всесторонний этимологический анализ крымско-готского материала является основой реконструкции крымско-готской фонетики (раздел 6). В основу этой реконструкции положено эмпирическое описание материала, что позволяет пронаблюдать частотность отдельных звуков в синхронии и сделать заключения об их генезисе. Так, удается пронаблюдать отсутствие звонкого смычного d в начальной и конечной позиции (все примеры содержат только интервокальный d). Этот факт при значительном количестве форм с начальным и конечным t заставляет предполагать оглушение соответствующего звонкого смычного во всех позициях, кроме интервокальной. В свою очередь, обширно представленный в крымско-готских словах звук t явно имеет гетерогенное происхождение и обобщает примеры с этимологическим германским *t (крым. - гот. salt `соль', schieten `стрелять', criten `плакать' и др.), с этимологическим германским *d (tag `день', thurn `дверь' и др.), с этимологическим тюркским *d (telich < турецк. delyg `глупец, безумный') и, что особенно интересно, с этимологическим общегерманским звонким межзубным спирантом *р - plut `кровь', wingart `виноградник', alt `старый'. В классическом готском здесь представлен глухой ю (ср. гот. bloю `кровь', alюeis `старый' с характерной для готского элиминацией закона Вернера в противоположность другим древнегерманским языкам) или звонкий *р > d (ср. weinagards `виноградник'), однако в общегерманском для всех трех примеров восстанавливается звонкий *р. Таким образом, можно предположить, что в этих случаях в раннем крымско-готском, в отличие от классического готского, сохранялся общегерманский звонкий *р.