Грамматический маркер аллюзии (на материале циклов Ахматовой "Северные элегии" и Быкова "Новые баллады")

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Грамматический маркер аллюзии (на материале циклов Ахматовой "Северные элегии") и Быкова "Новые баллады")

Скоробогатова Елена Александровна

Постановка проблемы. Факты поэтической грамматики многие исследователи-стиховеды предлагают изучать в русле поэтической эвристики, обращаясь к ним как примерам подсознательного авторского отбора. Действительно, грамматическая селекция во многих случаях неосознанна, даже поэтическая традиция морфологического отбора, связанная с повторяющимися поэтическими мотивами ([7]), скорее ощущается авторами, чем осознается.

Однако существует ряд исключений -- литературно-художественных явлений, связанных с намеренным обнажением приема грамматической актуализации, подчеркиванием его. Художественное осмысление языкового потенциала грамматических единиц выходит в область поэтики, определяя характер поэтического представления внеязыковой действительности.

Поэзия конца XX--начала XXI века филологична. И это связано не только и не столько с тем, что многие современные поэты имеют филологической образование, сколько с тем, что одной из задач лирики стихотворцы считают задачу осмысления феномена человеческого языка. Здесь поэтическая мысль совершает виток, возвращаясь на новом художественном пространстве к идеям поэтов, чей творческий путь начинался в начале XX века.

Поэты старшего поколения хорошо знали литературоведческие работы Андрея Белого, писавшего о прорастании формы содержанием у Гоголя, слушали и читали статьи формалистов, были свидетелями гумилёвских «классов» поэтов. Внешний отказ от традиции восприятия формы как содержания не привел к забвению мысли, практика поэтического творчества вновь и вновь свидетельствует в пользу художественной рефлексии, в пользу формального поиска в творческой лаборатории поэта как сущности поэтического делания.

Анализ последних исследований и публикаций. Если в середине XX века литературоведы скромно говорили о единстве формы и содержания, то поэты утверждали достаточно определенно: «Содержание не определяет форму -- содержание и форма есть одно и то же» [6, с. 787].

Ориентируясь на образцы поэтической рефлексии начала XX века, поэты века нынешнего всё чаще и чаще обращаются к художественному осмыслению фактов языка и анализу поэтического потенциала языковой системы, её возможностей передавать то или иное художественное содержание.

Многочисленные примеры художественного осмысления языковых фактов встречаем у Виктора Сосноры, Александра Кушнера, Бахыта Кенжеева, Ольги Седаковой, Алексея Цветкова, Тимура Шаова, Бориса Херсонского.

Однако систематическое обращение к грамматическому потенциалу русской языковой системы остается достаточно редким явлением, тем интереснее его проявления в творчестве отдельных поэтов. Некоторые закономерности отмечены в ряде наших работ и в работе О.Н. Голиковой.

Изложение основного материала. Цель данной статьи -- исследование грамматической основы аллюзии, объединяющей цикл Дмитрия Быкова «Новые баллады» с циклом Анны Ахматовой «Северные элегии».

Ахматова -- поэт сдержанной формы, она продолжает пушкинскую традицию гармоничной «соразмерности и сообразности» применения поэтических приёмов, которые редко подчеркнуты, обычно приём остаётся «в тени», выполняя скромную роль «оформления» поэтического смысла. Тем ярче немногочисленные случаи «обнажения» приёма, подчёркнутой, выделенной языковой селекции.

В поэзии Ахматовой 40-60 годов наблюдается использование субстантиватов, которое приобретает характер художественного отбора. Рассмотрим стихотворения цикла «Северные элегии», имеющие субстантиваты-названия: «Первая», «Вторая», «Третья», «Четвёртая», «Пятая», «Шестая», «Седьмая». Названия заявляют и подчеркивают числовую символику, символику числа семь, о которой Роман Иных говорит, что эта символика «возможно, самая тенденциозная в творчестве Анны Ахматовой, представленная в образе семисвечника, в цикле из семи Северных элегий» [5]. Эта символика не имплицитна, а выделена именами-названиями элегий; лексическое и грамматическое значения слов-наименований художественно значимы.

Субстантиват (использованное в функции существительного слово, исходно относящееся к другой части речи) является одной из экспрессивно отмеченных морфолого-синтаксических единиц. Его грамматическая природа, совмещающая черты грамматических форм (исходной и существительного), потенциально многозначна, актуализация тех или иных морфологических значений происходит в тексте и зависит от авторской интенции. «Сгущение» субстантиватов в тексте гораздо ярче, легче ощущается читателем, нежели «сгущение» других граммем, что связано с нарушением привычного для носителя языка морфолого-синтаксического баланса грамматической единицы.

В «Первой» элегии наряду с узуальными субстантиватами-онимами Гороховая, Смольный, Литейный (Пятиэтажные растут громады / В Гороховой, у Знаменья, под Смольным; Темнеет жесткий и прямой Литейный) использован субстантиват-оним Оптина (А в Оптиной мне больше не бывать...). Оптина пустынь, хорошо известная предреволюционному читателю, в сороковых годах XX века, когда написана элегия (1940 г., 1943 г.), в официальном культурном и литературоведческом дискурсе упоминается лишь как оним-историзм, субстантиват в элегии становится знаком sapienti sat, он указывает на «важнейший для понимания цикла пласт реминисценций» [4], связанный с именем Достоевского, которое названо уже в первом стихе: Россия Достоевского. Луна .... Оним Достоевский, являющийся языковым субстантиватом, поддерживает грамматическую субстантивную форму названия Первая.

В «Пятой» элегии соположены прилагательное и субстантиват-транспозит: Мне подменили жизнь. В другое русло, / Мимо другого потекла она... Этот приём соположения подчёркивает не только корневое значение граммем, но и выделяет грамматическое. Корневой повтор выделяет внутреннюю форму лексемы другой [3, т. 1, с. 495]. Эта лексема связана также со словом другой в тексте «Нет, это не я, это кто-то другой страдает...», который исследователи считают примыкающим к циклу: Нет, это не я, это кто-то другой страдает. / Я бы так не могла... (См.: [4]).

В «Шестой» элегии представлен ряд абстрактных субстантиватов: И вот когда горчайшее приходит: / Мы сознаем, что не могли б вместить / То прошлое в границы нашей жизни..., и далее: А те, с кем нам разлуку Бог послал, / Прекрасно обошлись без нас -- и даже / Всё к лучшему... Если граммема прошлое -- языковой субстантиват, имеющий константное словарное значение, всё к лучшему -- грамматический фразеологизм, то горчайшее в абстрактносубстантивном значении является авторским образованием, выразительность которого опирается на книжность синтетической превосходной формы исходного прилагательного, синтаксическую окказиональность единицы и её коннотативное значение.

Авторский грамматический отбор и выделение субстантиватов как экспрессивных единиц совмещён в цикле с традиционным формообразованием.

Вынесение субстантиватов в сильную стиховую позицию названия стихотворения, а также определённое семантическое опустошение лексем Первая, Седьмая... в этой позиции выполняет важную художественную задачу. Ирина Кравцова так характеризует поэтический нарратив элегий: «Прошлое не переживается вновь, а, объективированное отчуждением, переосмысливается в свете позднейшего духовного опыта» [4]. То, что элегии имеют лишь «порядковые» имена, объединяет их, подчеркивая внутреннее единство и указывая направление движения поэтической мысли.

В <«Шестой»> элегии цикла встречаем указание на временной план заданной последовательности: Есть три эпохи у воспоминаний. / И первая -- как бы вчерашний день. «Первая эпоха воспоминаний в этом контексте, о которой повествует лирическая героиня, -- это эпоха молодости Анны Ахматовой, время первой любви и первого поцелуя» [5, с. 307], -- пишет Роман Иных. Субстантиват в этом стихотворении несёт иное контекстуальное значение, нежели название «Первая» первой элегии, которая имеет подзаголовок Предыстория. Субстантиват первая, называющий в шестой элегии эпоху, -- эллиптический (контекстуальный) субстантиват, референтное значение которого не домысливается читателем, а восстанавливается по контексту.

Принцип дополнительности, связующий стихотворения цикла [5, с. 307], выступает текстообразующим не только на тематическом уровне, но и на уровне грамматического отбора: все субстантиваты цикла, актуализированные благодаря сквозному именованию «Первая» -- «Седьмая», стоящему в позиции названия, составляют единый лексико-грамматичекий блок, значимый для повышения неопределённости текста, зашифрованного для «чужих» и понятного читателю-единомышленнику.

Прежде чем перейти к рассмотрению цикла стихотворений Дмитрия Быкова, имеющих совпадающие названия и написанных через полвека, отметим, что цикл «Северные элегии», который в современном представлении ахматоведов состоит из 7 стихотворений, в сборнике Анны Ахматовой «Стихотворения и поэмы» в Большой серии Библиотеки поэта [1] представлен четырьмя текстами: «Первая» («Россия Достоевского. Луна ...»), «Вторая» («Так вот он -- тот осенний пейзаж ...»), «Третья» («Меня, как реку ...»), «Четвёртая» («Есть три эпохи у воспоминаний ...») [1, с. 328-334]. Ещё два текста («И никакого розового детства ...» и «В том доме было очень страшно жить ...») приводятся в Дополнениях. Запомним эту информацию.

Цикл Дмитрия Быкова «Новые баллады» [2, с. 333-342], на первый взгляд, имеет случайное совпадение с ахматовским циклом: баллады названы «Первая», «Вторая», «Третья», «Четвертая». Если уже в первой элегии Ахматова поднимает проблему времени и жизни (начинают стихотворение эпиграфы из Пушкина Все в жертву памяти твоей и Я теперь живу не там..., а заканчивают слова Так вот когда мы вздумали родиться. / И безошибочно взглянув на время, / Чтоб ничего не пропустить из зрелищ / Невиданных, простились с небытъем), то «Первая» баллада Быкова посвящена личному любовному опыту поэта, теме согласия и отказа. Однако образ маяка, который, как жизнь, говорит судам то «нет» то «да», позволяет закончить балладу словами и важно было второе. Обратим внимание на то, что последняя словоформа поэтического текста -- контекстуальный субстантиват (второе здесь «да» -- высказанное согласие, возможность, шанс, открывшийся путь).

Эта словоформа связывает конец «Первой» баллады со «Второй», название которой -- тот же субстантиват, но застывший в форме женского рода. Тема этого стихотворения -- одиночество. Одиночество вдвоем, одиночество понимания и непонимания. Одиночество и непонимание во времени и пространстве: Вдобавок, пытаясь задуматься о своём, / Он ощущает себя, как нищий, во всём чужом. Антонимичная пара субстантиватов о своём, во (всём) чужом приоткрывает связь внутреннего (о своём задумался лирический герой) и внешнего (здесь -- в чужой одежде), используя способность слов этого грамматического класса иметь принципиально разные означаемые, называя субстанцию способом характеризации. Ещё одна пара связанных субстантиватов: вселенная (Вся вселенная дышит такой тоской ...) и живое (Всё живое для связи погружено в эфир ...). Эти субстантиваты объединены за счёт повторения местоимения вся / всё и внутренней формы слова вселенная, которое как калька ойкумены обозначало лишь заселённую часть пространства.

Обратим внимание на «Четвёртую» балладу. Если «Третья» описывает бессмысленность пустого бытия, то в последнем стихотворении цикла возникает тема человеческого достоинства, терпения и его ужаса. Субстантиваты в этом тексте использованы трижды: в третьем стихе первой строфы (Отними у последних последнее...), во втором стихе второй (Не побрезгуй рубищем нищего...) и во втором стихе третьей (Все вцепились в своих домашних, волов, ослов...). В первом случае соположенные однокоренные субстантиваты снова, как в предыдущей элегии, соотносятся с принципиально разным означаемым.

Пристальное внимание к грамматической форме субстантивата, актуализированной в циклах благодаря последовательно представленным названиям, могло показаться искусственным, как и сопоставление циклов Быкова и Ахматовой, если бы не возникающая в последнем тексте Быкова прямая отсылка к стихам и судьбе Ахматовой: Как писала одна из этого круга ценительниц навьих чар, / «Отними и ребёнка, и друга, и таинственный песенный / дар», / Что исполнилось даже полней, чем нужно.

Мы отдаём себе отчёт в том, что предложенная здесь интерпретация внутритекстовых и межтекстовых отношений, как всякая интерпретация, достаточно субъективна, а вот выделение в циклах субстантивированных слов как ключевой грамматической формы, актуализированной за счёт локализации в сильной стиховой позиции названия стихотворения, носит объективный характер. Смысловой и выразительный потенциал этой ключевой формы использован в циклах схожим способом. Выявление грамматических моделей и форм, способных указывать на межтекстовые взаимодействия, давать отсылку к прецедентному тексту -- задача, впервые поставленная лишь несколько лет назад. Пути её систематического решения до сих пор чётко не определены. Исследование грамматической прецедентности и интертекстуальности ждёт своего монографического обобщения.

Литература

грамматический аллюзия интертекстуальный поэтический

1. Ахматова А.А. Стихотворения и поэмы / А.А. Ахматова. -- Л.: Сов. писатель, 1976. -- 560 с.

2. Быков Д.Л. Блаженство / Дмитрий Быков. -- М.: Эксмо, 2013. -- 352 с.

3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В.И. Даль. -- М.: Русский язык. Медиа, 2005. -- Т. I. -- 699, [9] с.

4. Кравцова И. «Северные элегии» Анны Ахматовой (опыт интерпретации целого) [Электронный ресурс] / Ирина Кравцова. -- Режим доступа: http://www.akhmatova.org/articles2/kravtsova2.htm.

5. Мных Р. Смех, гротеск и трагическая буффонада в поэтике Анны Ахматовой / Р. Мных // Сквозь литературу: сборник статей к 80-летию Леонида Генриховича Фризмана. -- Киев: ИД Дм. Бураго, 2015. -- С. 294-316.

6. Рубанов А. Варлам Шаламов как зеркало русского капитализма (Варлам Тихонович Шаламов) / Андрей Рубанов // Литературная матрица. Учебник, написанный писателями. XX век: сборник. -- 2-е изд. -- СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2011. -- С. 723-740.

7. Скоробогатова Е.А. Грамматические значения и поэтические смыслы: поэтический потенциал русской грамматики (морфологические категории и лексико-грамматические разряды имени): монография / Е.А. Скоробогатова. -- Харьков: НТМТ, 2012. -- 480 с.

Размещено на Allbest.ru